Игумен Филимон (Никитин) (1880-1953)

 

Игумен Филимон (в миру Феопемт Филимонович Ни­китин) родился в 1880 г. в деревне Яншнич Лодейнопольского уезда Олонецкой губернии. Родители его, Филимон Савельевич и Матрена Андреевна, были благочестивыми крестьянами. Феопемт был младшим ребенком в семье, старшей была сестра Анастасия. Еще до рождения детей матери во сне была открыта их будущая судьба. Снилось ей, что по озеру вдали плывут два лебедя. И стало ей очень грустно, ибо те лебеди были ее и она их упустила. Первоначально мать горевала, думая, что этот сон предвещает смерть будущих детей. Но оказалось, что в этом вещем сне ей было открыто не о физической смерти ее детей, а о смерти их для этого суетного мира. Смысл сна стал окончательно ясен, когда, повзрослев, Анастасия и Феопемт ушли в монастырь.

Конечно, в таком выборе детей была большая заслуга семьи. Родители воспитывали детей в благочестии. И это несмотря на то, что отец был совсем неграмот­ным, а мать — малограмотной. По церковным книгам Феопемт и Анастасия учились читать. Потом добрые господа-помещики взяли в свой дом Феопемта и Ана­стасию вместе с другими деревенскими ребятишка­ми учиться грамоте, наукам и искусству. Благодаря этим урокам о. Филимон на всю жизнь полюбил ис­кусство, особенно поэзию и живопись. Первые впе­чатления о монастырской жизни Феопемт и Анастасия получили в паломничествах по северным монасты­рям, в которые время от времени отправлялась вся семья Никитиных. Вскоре Феопемт отправился на Валаам, а Анастасия поступила послушницей в Поданский женский монастырь, находившийся в Лодейно- польском уезде Олонецкой губернии, неподалеку от Александро-Свирского монастыря. Там она приняла постриг в мантию с именем Авксентии. В Поданский монастырь перебралась жить и мать после того, как отец скончался.

Впервые Феопемт приехал на Валаам, когда ему было 24 года. «Промысел Божий привлек Феопемта в мо­настырь через художника [С.В.] Иванова, путешест­вовавшего по северу и обратившего внимание на да­ровитого крестьянского юношу. Иванов посоветовал Феопемту отправиться на Валаам учиться живописи в тамошней иконописной мастерской. И вот неволь­ный паломник, получив родительское благословение, пешком отправился на Валаам, как думалось тогда — ради ремесла, а оказалось, ради монашества. Сереб­ром снегов, по словам игумена Филимона, встретила его пустынная Валаамская обитель. И в первый же день Феопемт понял, что отныне эта святая обитель станет его родным домом. Конечно, враг озлобился на юного паломника и обрушил на него бурю против­ных помыслов и сомнений, но Господь не оставил Феопемта».

7 марта 1903 г. он был принят в обитель трудником — в живописную мастерскую и на общие послу­шания. 2 июня 1910 г. его зачислили в послушники. Через четыре года искуса, 9 августа 1914 г. Феопемт был пострижен в монашество, с наречением имени Фи­лимон в честь апостола Филимона.12 июля 1923 г. монаха Филимона рукоположили в иеродиакона.

О своей жизни на Валааме игумен Филимон впо­следствии вспоминал:

«Вот, например, картинка ее [монашеской жизни], как она протекала у меня, молодого послушника, а по­том монаха, работавшего маляром и иконописцем.

Начиналась у нас жизнь рано. В три часа были мы все у полунощницы, а к четырем возвращались. Ставился самовар, чтобы понемногу разогрелся он, а тем вре­менем можно было и поспать еще немного, так чтобы к шести успеть напиться чаю. Всем нам давался чай, сахар, хлеб. К шести выходили мы все на работу — кто куда, в мастерские ли или на какую наружную работу — в лес, в поле, на огород... Каждый шел на свое привычное послушание и его и выполнял, если только не придет, бывало, кто по поручению отца Игу­мена — был у него такой монах, как бы для службы связи! — и отзовет на работу внеочередную. На по­мощь, например, огородникам! Ну, хороших-то работ­ников жалели отдавать, а тех, кого, по своей каждого специальности, не так уж было жаль, тех отпускали, человек там десять - двадцать. Много ведь монахов было — тысячи!

А о воскресенье не надо думать, что это для нас всех отдых или молитва одна. Не всегда так было, далеко не всегда! Тут свои были особые послушания — и о них мне хочется сейчас сказать.

В праздник или в воскресенье — паломников много. Надо же их накормить! Вот и работа! Все — ко все­нощной, а нас в погреб, под начало к отцу Венедикту... рыбу чистить! Холод там — наденешь на себя теплый не то кафтан, не то полушубок, и вот жмемся мы все друг к другу, да так и занимаемся чисткой рыбы.

А у меня еще и особое послушание было: яму выко­пать, куда потом свалить можно было все оставшееся от чистки рыбы, потроха, и засыпать. Вьюга порою, мороз — а тут рой! Да! А в церковь-то охота попасть!

Иногда думаешь словчиться — протиснешься в храм сквозь народ, а его тьма, человек к человеку стоит. Станешь было, а тут сзади голос — это отца игуменова-то наблюдателя: “Поди-ка, брате, за святое послуша­ние — рыбку почистить, к отцу Венедикту, на погреб”.

Тут уж дело святое. Сказано. Значит, ни перечить, ни ловчиться нельзя.

Летом в праздник народу еще больше — куда больше. Пять кухонь работало, и в несколько смен кормили — до самой вечерни. Простой народ, бедный, больше карелы. Три блюда для всех: суп, винегрет, скажем, а на третье — каша.

Наше воскресное послушание — трапезная. Это значит, отца игумена человек накануне скажет: “Завтра помоги, брате, в трапезной!”

Но Бога гневить не надо — в трапезной еще ни­чего. Вот на кухню кто попал — то крест тяжелый. Кто туда попал — свету, бывало, не видит. А наше дело что? Посуду полоскать, рассаживать, подавать. Тарелки, бывало, полощешь в большом “обрезе”, бро­саешь оттуда на вертящийся стол, который друго­му брату в руки посуду подает, тот ее в свежую воду бросает, дальше катится она — пока на стол снова не попадет... А тут нести надо из кухни еду, подавать, сменять посуду, снова раздавать еду. Уморишься было, сам проголодаешься. Сядешь со всеми поесть — это разрешалось нам, — а тут смотришь: уж всё приели, прибавку надо тащить. А кто-то кричит: эйола! Это по-карельски, по-фински значит: нету чего-то. Ложки нету! Куда девалась? В чей-то карман попала, видно, карела бедного. Ну — тащи еще ложки!

И так — поверите, — как в третьем часу служба отошла, до вечерни возишься. А утром — опять в три часа день начинается, к шести на работу».

Как пишет инок Всеволод, «так бы и протекала далее размеренная жизнь валаамского инока, но тут по по­пущению Божию разразилась «новопасхальная сму­та». Иеродиакон Филимон бесстрашно встал в ряды исповедников Православия. Итог известен: вместе с другими старостильниками его в 1926 году выслали из монастыря, после чего они перебрались в Сербию по приглашению Сербской Церкви и Русского Зару­бежного Архиерейского Синода».

7 января 1927 г. митрополит Скопийский Варнава рукоположил иеродиакона Филимона в сан иеромона­ха. Первоначально валаамцы-изгнанники были разме­щены в одном монастыре, а затем распределены по разным обителям и храмам. О. Филимон служил на приходе, но уже в 1928 г. Господь привел его в селение Ладомирово на Карпаты (Чехословакия), в монашеское Братство преподобного Иова Почаевского. С этого момента начинается важнейший период жизни о. Фи­лимона — период его духовнического служения. В Ладомирове ему вскоре поручили быть духовником бра­тии, духовником мирян был иеромонах Савва (Струве).

По воспоминаниям игумена Константина (Зайцева), «о. Филимон оказался для братии таким человеком, который, ничего не зная о древнем русском духовничестве как об историческом явлении, явил его, создав вокруг себя такую “покаяльную семью”».

Помимо духовничества, игумен Филимон нес трудо­емкое и ответственное послушание брошюровщика.

Братство преподобного Иова под руководством ар­химандрита Виталия (Максименко) занималось мис­сионерской издательской деятельностью: печатало периодические издания, церковные календари, мо­литвословы и прочее. Работы у брошюровщика всегда хватало. По воспоминаниям митрополита Лавра (то­гда юного трудника, а потом послушника обители), о. Филимону приходилось переносить напечатанные листы из типографии в трапезную и там их вручную фальцевать (складывать), так как специального поме­щения для брошюровочной не было.

Известен факт, как по молитве подвижника был ис­целен бесноватый мальчик. Было множество и дру­гих подобных случаев не только в Ладомирово, но и в Джорданвилле, куда после Второй мировой войны перебралось Братство и где о. Филимон продолжал нести духовническое послушание.

По дороге из Ладомирова в Америку Братство ски­талось по Европе. В Германии, куда оно прибыло пе­ред окончанием Второй мировой войны, был такой чудесный случай: в дом, где находились монахи, летел снаряд, но о. Филимон перекрестил его, и снаряд про­летел мимо. Полтора года Братство жило в Женеве. Там игумен Филимон помогал монахам-поварам: он кипятил несколько раз в день самовар, так как горячей воды не было. Кипятил он самовар и для чаепития бра­тии и конечно же вспоминал при этом родной Валаам, где чаепитие за самоваром, сопровождаемое душепо­лезной духовной беседой, было излюбленным утеше­нием иноков. Далее путь Братства лежал из Европы в Америку. Когда началось путешествие через океан,

о. Филимон очень этому радовался, вспоминая свою жизнь «на ладожских водах». Но в пути старец не избежал морской болезни и сильно от нее страдал. По прибытии на американский берег в 1946 г. о. Филимо­на и о. Антония (Ямщикова) первыми повезли в Джор- данвилл, так как они сопровождали мощи св. Иоанна Крестителя, преп. Иова Почаевского, свв. Киево-Пе­черских чудотворцев.

В Джорданвилле, где Братство слилось с немногочис­ленной братией Свято-Троицкого монастыря, жизнь иноков вошла в свое обычное русло. Несмотря на пре­клонный возраст, игумен Филимон участвовал в общих трудовых послушаниях: в постройке храма, в огород­ных работах, а также по-прежнему исполнял обязанно­сти брошюровщика и братского духовника. Духовное окормление о. Филимона было особым. Как свидетель­ствуют его духовные чада, ему удалось руководство­вать ко спасению своих духовных чад по примеру ду­ховников древности. Игумен назначал многим монахам в качестве келейного правила чтение «пятисотницы», и это считалось в порядке вещей. Сам же о. Фи­лимон помимо этого ежедневно вычитывал валаамское иноческое правило — трехканонник с акафистом Пре­святой Богородице. Часто по ночам в его келье го­рел свет, так как старец вставал на молитву по Валаам­скому уставу в три часа ночи. Занимался о. Филимон и деланием умной молитвы. И по милости Божией его монашеское делание было вознаграждено Господом — о. Филимон, по его собственному признанию, спо­добился состояния Божественной прохлады, он стоял как бы вне огня страстей.

По воспоминаниям духовных чад старца, «суров был внешний вид о. Филимона. Но это было проявлением его собранности, его душевной серьезности. Стоило... обратиться к нему лично... лицо его озарялось заме­чательной, несравненной “филимоновской” улыбкой, лаской, заливавшей вам душу. Любовь как-то истекала из него, составляя постоянное содержание его души. И потому о. Филимон был счастлив».

Здоровье о. Филимона было сильно подорвано недо­сыпанием, трудами и бдениями. Скончался он от рака горла 5/18 апреля 1953 г. Причем предсказал, что, когда он будет умирать, снег будет как на дорогом для него о-ве Валааме. «И хотя на дворе была уже весна, во время погребения игумена Филимона чистые бе­лые хлопья снега закружились над монастырем, как бы приветствуя душу о. Филимона, которая, верим, паче снега убелилась сиянием благодати Божией».

 

БЛАЖЕННЫ ЧИСТЫЕ СЕРДЦЕМ

Игумен Тимолай (Пастухов) (1878-1958)

 

Игумен Тимолай (в миру Василий Гаврилович Пасту­хов) родился 25 января 1878 г. в Калуге. С раннего детства Василий воспитывался в приюте. Окончил трехклассное городское училище. После приюта он поступил в ученики к одному московскому ювелиру.

«Воспитываясь без родителей, Василий рано при­лепился к Церкви и, придя в юношеский возраст, решил стать монахом. С этой целью он паломничал по русским монастырям: был в Тихоновой пустыни, в обители “Белые берега”, в Оптиной пустыни. Потом Василий странствовал по Русскому Северу и, наконец, 2 августа 1902 года попал в знаменитую Валаамскую обитель, где и был принят в послушники 14 февраля 1909 года».

23 июня 1912 г. он был пострижен в монашество с именем Тимолай. Послушания монаха Тимолая были разнообразными: он был буфетчиком на мона­стырском пароходе «Валаам», помощником трапез­ного, работал в Тихвинском скиту, возглавлял сереб­ряную мастерскую. Только 11 июля 1921 г., через девять лет после пострига, монаха Тимолая рукопо­ложили в священный сан иеродиакона.

«Такая тихая монастырская жизнь продолжалась для отца Тимолая до печально известных событий 1926 года, когда он с группой старостильников был изгнан с Валаама. Началась странническая жизнь. Но Милостивый Господь не оставил раба Своего. Серб­ский патриарх Варнава в 1927 году в Скопье руко­положил отца Тимолая в иеромонаха. И вскоре после этого иеромонах Тимолай стал одним из духовников Леснинской женской обители, сестры которой обо­сновались в то время в Хопово. В 1950 году отец Ти­молай вместе с обителью переехал из Сербии во Фран­цию, так как на прежнем месте монастырю угрожала опасность высылки в СССР». Во Франции обитель разместилась в селе Согле Велесской области.

Говоря о духовном облике подвижника, окормляв- шиеся у него чада отмечали, что он был «совершенно бесхитростный и прямой и всю жизнь прошел прямой дорогой. Прямота и правдивость были для него род­ной стихией, и он не мог оставаться там, где жизнь пошла по извилистым путям. Отец Тимолай все­гда смотрел на людей прямо, откровенно и радост­но». Свт. Иоанн Златоуст называет такой образ по­ведения совершенством добродетели, из которого вырастает древо жизни. «Люди всегда видели в по­движнике инока, живущего иной, чем они, жизнью, — открытой души и доброжелательности. Только поте­ряв такого человека, ясно ощущаешь, какое счастье знать человека, который так всегда относился ко всем людям. В нем никогда не было уныния и любоначалия. Всегда великодушие кротости».

Архимандрит Серафим (Вербин), духовно сблизив­шийся с о. Тимолаем в бытность последнего вЛеснин- ской обители во Франции, так описывал келейную обстановку о. Тимолая: «Келия его напоминала уголок домашней галереи: все стены были увешаны иконами, между которыми выделялся дивный образ святителя Николая Чудотворца (родительское благословение), виды Афона, Валаама и других монастырей, портреты архиереев, старцев и подвижников XIX в.». Это так­же свидетельствовало о любви подвижника к святым, монашескому образу жизни и старчеству.

За несколько лет до своей кончины о. Тимолай стал терять слух. Однако, имея особую любовь к богослу­жению, подвижник продолжал служить, что свидетельствовало о его великой силе духа. Очевидцы тех богослужений вспоминали, что о. Тимолай настоль­ко знал богослужение, что, и будучи глухим, понимал его. «Не слыша хорошо, он знал, что сейчас читают и поют, и вовремя взглядом спрашивал подтверждение у монахинь на левом клиросе. Однажды, служа в Вер­сале, по тому, что поют слишком долго, он понял, что на клиросе не учли некоторой особенности данного дня, и, выйдя из алтаря, указал, в чем ошибка, сказав: “Не полагается”. Потеряв слух, он не потерял своего доброго, смиренного настроения и, смеясь, говорил: “Вот хорошо! Не буду слышать суеты”».

Духовных чад о. Тимолая не смущала его глухота, они продолжали окормляться у своего мудрого старца, прибегая к карандашу и бумаге. Вот что поведали ду­ховные чада об этих исповедях: «Отец Тимолай читал записку кающегося вслух, иногда покачивая головой, иногда радостно и весело говоря: “Это Господь про­стит”. По окончании исповеди он с верой и радостью сжигал бумажку... Всегда одинаково легко и доверчи­во было на этой глухой исповеди, и всегда оставалось благодатное чувство к его сочувствию и строгой доб­роте. В нем была детская цельность».

К ухудшению слуха в последние годы жизни о. Ти­молая прибавилась болезнь сердца. Врачи прописали ему строгий диетический режим, а он по-детски на эту диету сердился, но через минуту успокаивался и вновь смотрел на всех окружающих своим обычным добрым, светлым и радостным взглядом.

Еще за год до своей кончины о. Тимолай простился со всеми насельницами обители. Было это так: в одну ночь ему стало так плохо, что он призвал священника и причастился Святых Христовых Таин. После этого к нему в келью пришли монахини, и он стал прощаться

с ними. Потом они долго оставались в келье старца, ожидая его кончины. Но Господу было угодно еще на год продлить жизнь любимого духовника обите­ли. И вот о. Тимолай сказал собравшимся инокиням: «Уходите спать: может, ничего и не будет». С тех пор подвижник стал усиленно готовиться к отшествию в иной мир. Ежедневно до самой смерти он прича­щался. Через год после того памятного случая, тоже ночью, игумен Тимолай тихо и мирно отошел ко Господу. Заключение врача гласило, что о. Тимолай скончался без страданий. Случилось это в субботу 18/31 января 1958 г... Отпевал игумена Тимолая святитель Иоанн Шанхайский и Сан-Францисский, в то время возглавлявший Западно-Европейскую кафе­дру. Знаменательно и утешительно то, что свт. Иоанн свое слово на отпевании приснопамятного игумена Тимолая начал словами: блаженны чистии сердцем, яко тии Бога узрят.

 

⇐ Предыдущая26272829303132333435Следующая ⇒

Поделиться: