СКАЗКА ПРО ТРИЕДИНОЕ ГОСУДАРСТВО

По теории Эрика Берна, в каждом из нас живут Внутренний Ребенок, Внутренний Взрослый и Внутренний Родитель. Ребенок — это наша спонтанность, радость жизни, творчество — и в то же время детский эгоизм, беспечность и разбросанность. Родитель — это наш опекун, хранитель мудрости, опыта и традиций, но он же может стать ментором и постоянным критиком. А Взрослый… Взрослый — это наш Деятель и Созидатель, он принимает решения и воплощает их в жизнь. Если все трое дружат между собой — отлично, это признак гармоничной Личности. А если нет… Тогда плохо всем!

В одном цветущем и теплом краю располагались три государства: Детское Королевство, Родительская Монархия и Взрослая Республика.

В Детском Королевстве каждый день был новый король, потому что предыдущего скидывали – всем хотелось взобраться на трон и посидеть. Так же и утром: кто первый встал, того и горшок. А еще там целыми днями царила неразбериха и суматоха, потому что всем хотелось пошуметь, побегать и побеситься, и никто себе ни в чем не отказывал. Промышленности там вовсе никакой не было, так как работать никто не хотел, а все хотели играть. Строили там в основном песочницы и детские площадки, а домики делали из старых покрывал, набрасывая их на столы: стол – крыша, покрывало — стены.

Дети часто ссорились между собой и даже время от времени дрались, потом плакали и бурно мирились. А иногда несколько детей собирались вместе и начинали подговариваться против кого-нибудь, тогда вообще наступал полный хаос и кавардак. Питались дети в основном конфетами, пирожными и чупа-чупсами, поэтому столовых не строили, зато всяких ларьков было великое множество. В общем, жили в Детском королевстве весело, но суматошно.

В Родительской Монархии, напротив, царил суровый порядок и полная тишина. Это потому что жители с утра до вечера занимались научной деятельностью: писали законы и следили за их выполнением. Поскольку родители были все как один законопослушными, то законы выполнялись неукоснительно, любые отклонения тут же карались пожизненным заключением. Строго по графику, с 18.00 до 19.30 по понедельникам, средам и пятницам в чистых до стерильности залах заседаний повсеместно проводились диспуты по текущим проблемам и изменениям в законодательстве, на которых от скуки мухи дохли, поэтому в Монархии даже насекомых не водилось. И в целом по стране было мрачно и скучно. Да и как еще может быть в государстве, где дома и деревья выстроены ровно, по линеечке, питание строго сбалансировано, а любой шаг определен регламентами и предписаниями? Ведь уважающий себя родитель сызмальства без инструкции даже в уборную не выходил, не говоря уже об общественных местах…

Взрослая Республика была как раз посерединке между Детским Королевством и Родительской Монархией. Республика процветала и обогащалась на поставке чупа-чупсов и прочих сладостей детям и на непрерывных поставках бумаги и чернил родителям. Да, да, родители предпочитали писать по старинке, чернилами, и этот продукт у них очень ценился и назывался «черное золото». Взрослые умели и любили работать, и созидание было их главной целью жизни. Они созидали все – от горшков для детей до академических шапочек для родителей, добывали природные ископаемые и строили космические аппараты. Только вот наряду с процветанием и обогащением все больше наступала в республике всеобщая усталость, разные болезни одолевали, да и смертность неуклонно увеличивалась. Но взрослые не обращали на это внимания, потому что нужно было развивать промышленность и инфраструктуру, проводить геологические разведки и наращивать темпы производства.

Шло время, население всех трех стран разрасталось, и все больше требовалось покрывал для домиков и качелей для детских площадок в Детское Королевство, а также комплексных обедов и противорадикулитных поясов в Родительскую Монархию. А у взрослых, как назло, спад производства – и оборудование износилось, и половина работоспособного населения то и дело на больничном сидит, потому что сил больше нет. В общем, стали поставки срывать и оставлять соседей без полезных материалов и без полноценного питания.

Вот тогда-то все и заволновались. Родителям надо законы новые писать – а нечем и не на чем. Детям развивающих игр не хватает и кушать очень хочется. А взрослые еле шевелятся, как осенние мухи, вот-вот и вовсе в спячку впадут. Что делать? Как выживать?

История не сохранила сведений, кто первый подал идею устроить общий сбор. В детских летописях он называется «Большая Тусовка», в родительских – «Всеобщий Саммит», а у взрослых – «Триединое Царство». Названия разные, но события описаны одни и те же: общий сбор состоялся, и на нем были приняты судьбоносные решения.

Но сначала, конечно, все на этом сборище переругались.

От Детского Королевства прибыл король Вася 482-ой, потому что как раз в этот день ему удалось отобрать корону у Пети 718-го.

- Что же вы творите, как вы можете? – кричал Вася, топая ногами и надувая и без того пухлые щеки. – Третий день без пирожных и каруселей – где это видано? Где наше счастливое детство, скажите на милость??? Да вы просто детей не любите! Мы будем жаловаться! И плакать! Ы-ы-ы-ы-ы!

- Ежели заказы сформированы и приняты к исполнению, то отгрузка и доставка должны быть выполнены в надлежащий срок и в подобающем виде, — бубнил с листа ноту протеста Монарх-Патриарх, представитель Родителей.

А Главный Взрослый сидел и просто молчал. Он смертельно устал, и у него не было сил вступать в дискуссии.

Но вот в какой-то момент говорящие выдохлись и, так и не услышав ответов на свои вопросы, наконец-то обратили внимание на безнадежно молчащего взрослого.

- Дяденька. вам плохо? – спросил король Вася. Он, в принципе, был добрый мальчик, только очень уж увлеченный собственными «хотелками».

- Нужна помощь, сынок? – наконец-то оторвавшись от бумаг, уставился на него через очки Родитель.

- Думаю, да, — наконец-то вымолвил Взрослый. – Скажу вам честно: мы на грани истощения, и Взрослая Республика в опасности. Боюсь, скоро мы совсем не сможем обеспечивать вас всем необходимым, да и себя тоже. У нас… у нас Великая Депрессия, вот!

- Но почему??? – в один голос вскричали монархи сопредельных государств.

- Мы много работаем, никогда не отдыхаем, мы пребываем в хронической усталости, и у нас нет никаких рецептов борьбы с этой напастью.

Это заявление повергло правителей в шок. Но ненадолго. Первым среагировал Вася 482-ой. Для начала он не без сожаления отдал Главному Взрослому шоколадку, которую берег на черный день в кармане мантии, а потом его и вовсе осенило:

- А мы вас приглашаем в Детское Королевство, отдохнуть и развеяться! У нас там карусели, игры всякие, не надо суп кушать и вообще весело!

- А мы могли бы порыться в своих архивах и библиотеках, где собран весь мировой опыт от начала времен, и найти способы борьбы с Великой Депрессией, — опомнился и Монарх-Патриарх. – Будьте спокойны, у нас все учтено!

- Да? – с надеждой поднял голову Взрослый. – Это правда можно устроить?

Устроить это оказалось не так-то просто – потребовались и время, и усилия, но тем не менее идея оказалась плодотворной. Накопленный Родительской Монархией многовековой опыт очень пригодился, а регулярные туры в Детское Королевство стали быстро возвращать взрослым радость жизни.

«Если надо развеяться, пошалить, оторваться по полной и почувствовать себя ребенком – это к нам! – такие слова были написаны на красочных буклетах Детского Королевства. – Исполнение всех ваших желаний, игры, танцы и безмятежное детское счастье – оптом и в розницу».

«Любые консультации, исторические сопоставления, сокровища мудрости, примеры из жизни, опыт предков – на все времена, на любой вкус!! Полезные советы – в подарок! – гласили проспекты Родительской Монархии.

А взрослые… Взрослым теперь было очень хорошо. Отдохнувшие, научно подкованные, они с новыми силами изобретали, производили, расширяли, добывали и созидали – в общем, двигали прогресс.

Со времени того достопамятного собрания все три государства живут в мире и согласии, взаимодополняя и взаимообогащая друг друга, и процветают до сих пор. А в исторических хрониках их часто так и называют – Триединое Государство, или попросту — Триумвират.

 

УБЕЖИЩЕ

 Женщина увидела лес еще издалека. Ей так и рассказывали – сначала, мол, увидишь дремучий лес, дорога прямо в него упирается, и там еще на дороге будет шлагбаум с будкой… Да, вон и шлагбаум, и будка – все наблюдается.

У шлагбаума прохаживался молоденький охранник в камуфляже, бравый такой, только в руках вместо автомата почему-то метла. «Стильная дамочка, видать, столичная штучка», — отметил охранник, заметив вновь прибывшую.

- Эй, парень! Эта дорога ведет в Убежище? – спросила женщина, останавливаясь у шлагбаума.

- Эта, — подтвердил «сынок». – Вы к кому?

- К кому надо, — и женщина стала обходить шлагбаум. – И вы меня не остановите, даже танками.

- Да погодите вы, — попросил охранник. – Не останавливаем мы никого. И танков у нас не водится. Мы инструкции выдаем.

- Не нуждаюсь, — гордо ответила женщина. – Сама кого хошь проинструктирую. Расскажите, куда идти – и все.

- Туда, — махнул метлой охранник в сторону леса. – Идите, ради бога. Все равно ведь за инструкциями вернетесь. Ничего, мы здесь круглосуточно. Дождемся. Метлу только возьмите!

- Да на черта мне твоя метла? – с досадой отмахнулась Столичная Штучка и нырнула в чащу.

Женщина вернулась часа через два. Вид она имела помятый и несколько обескураженный. На коже наблюдались свежие царапины от веток, к юбке прилипли репьи.

- Ну и что вы меня не предупредили, что он такой непроходимый? – накинулась она на охранника.

- Я ж говорил – сначала надо инструкции, — вздохнул охранник. – Идите сюда, в будку, я вам царапины сначала обработаю, а то мало ли что?

- Я сама, — дернулась было женщина, но самой оказалось несподручно, и она дала смазать ссадины какой-то мазью.

В будке было чистенько и уютно, и даже стояли два удобных кресла – очевидно, для посетителей.

- Выпейте, это чай на травах, он силы восстанавливает, — подал ей охранник дымящуюся кружку.

Женщина неодобрительно посмотрела на парня, но кружку взяла. Чай и правда оказался хорош – вроде и бодрил, и успокаивал одновременно.

- У вас кто там, в Убежище? – участливо спросил охранник.

- Сын. С семьей, — чуть помедлив, ответила женщина. – С женой и двумя малышами.

- Давно?

- Уж скоро два года, — голос женщины чуть дрогнул.

- А про Убежище от кого узнали?

- Подруга моя… У нее дочь там жила. Долго, почти 10 лет. Она ее нашла – и вернула. Ничего, сейчас все хорошо у них.

- Это хорошо, что хорошо… Что вы знаете про Убежище?

- Что знаю? Ну, это место такое, куда дети от родителей убегают. Труднодоступное… Дойти туда нелегко, но можно. И вернуть своих домой – тоже можно. Вот, пожалуй, и все.

- Негусто… Ну да ладно. На то и Убежище, чтобы скрываться от любопытных глаз.

- Это вы про меня так? – возмутилась женщина. – Да как вы смеете! Какие я вам «любопытные глаза»??? Я – мать! Я эту сволочь выносила, в муках родила, кормила, поила, растила, кусок недоедала, а он – в Убежище!

- Мамаша, а если бы вас кто-нибудь называл «сволочью», да еще кучу претензий предъявлял, вы бы к нему стремились? – спросил охранник.

- Ничего страшного! От матери и стерпеть можно! Не убудет!

- Убудет, — твердо сказал охранник и посмотрел ей в глаза так, что она поперхнулась на полуслове. – С каждым унижением у человека убывает частичка его достоинства.

- Достоинства! – фыркнула женщина. – Знаете что мужики «достоинством» называют?

- Знаю, — спокойно кивнул охранник. – Вы правильно понимаете. Когда женщина унижает мужчину, она вроде как кастрирует его. Даже если мать. Нет, особенно – если мать. Это так.

- Что несешь-то, мальчик? – насмешливо бросила Мать. – Неужели я свое дитя вот этими руками… того! Ну, что ты там сказал… Да он, если хочешь знать, единственный мужчина, кого я в жизни любила! Остальные для меня – так, серая масса, шелупонь, прах! Все они – слабаки, предатели и мерзавцы.

- А ваш сын – тоже мужчина, между прочим, — заметил охранник. – Хоть и любимый… Это и про него вы сейчас вот так: «серая масса, шелупонь, предатель, мерзавец и слабак».

- Никогда я ему такого не говорила! – взвилась женщина.

- Об этом говорить не надо, — тихо сказал охранник. – Это так чувствуется, без слов. Вокруг вас такая аура витает… недоверия к мужчинам.

- А чего им верить? Чего я от них хорошего видела? Да глаза бы мои на них не смотрели.

- Так сбылось ваше желание. Сын – в Убежище. Вы его не видите. Чего ж пришли?

- Пусть он мне отдаст свой сыновний долг! Это – его святая обязанность!

- Так… Сколько он вам задолжал и чего? Говорите, я запишу и передам.

- Он мне жизнь задолжал! – взвыла женщина. – Я на него всю жизнь положила, а он… Предатель, такой же, как все!

- Жизнь, говорите? — сказал охранник. – Стало быть, жизнь за жизнь… Круто задолжал, мамаша… А вы его, стало быть, на счетчик поставили?

- А хоть бы и так! – запальчиво сказала женщина. – И я до него все равно доберусь!

- Это вряд ли, — покачал головой охранник. – Убежище – надежная штука. Если сам не выйдет, никогда вы до него не доберетесь. Лес не пропустит. Ну, вы уж, судя по ранениям, и сами поняли…

- Изверг! Палач! Убийца! – заголосила женщина, царапая подлокотники кресла. – Все вы такие! Все! Я – мать, значит, я права! Это еще Горький сказал!

- Да я ж не спорю, — пожал плечами охранник. – Горький, он, конечно, классик и все такое… Только жизнь, она тоже свои поправки вносит. Каждый, знаете ли, в своем праве. Вы – долги требовать. Он – в Убежище скрываться. Жить-то охота, да? Каждому свое.

Дверь будки скрипнула. На пороге появилась еще одна женщина – постарше, попроще.

- Здравствуйте… Мне бы в Убежище попасть.

- Здравствуйте, мамаша, — вежливо отозвался охранник. – Вы к кому там?

- Сын у меня… С семьей, — стыдливо призналась женщина.

- Давно?

- Да уж два года почти…

- Про Убежище что-нибудь знаете?

- Да много что знаю, сыночек. Я ж не просто так сюда шла, готовилась, людей поспрошала… Сама думала много, жизнь свою перетряхивала. Свой путь к Убежищу искала…

- А что у вас случилось, что сын в Убежище спрятался?

- Да я, сыночек, сама его туда загнала, своими руками. Заботой своей чрезмерной. Он же у меня один рос – ну, я на него надышаться не могла. Все хотелось его уберечь, поддержать, на путь истинный наставить. Уж я его, хоть любила, но в строгости держала, и уроки проверяла, и в свободное время присматривала, чтобы, значит, не встряпался никуда.

- Выходит, вы каждый шаг его контролировали? – подала голос Столичная Штучка.

- Ну, не то чтобы так, но пилила, конечно. Он у меня хороший мальчик вырос, уважительный. Но вот взрослеть стал – и я вроде как лишняя оказалась. А мне-то обидно! Мне ж хотелось ему всегда нужной быть. А он все «сам» да «сам».

- И что, что вы сделали? – живо заинтересовалась Штучка.

- Решила, что надо быть еще нужнее! Появилась у него жена – я стала и ее опекать. Все время им подсказывала, что лучше, да как надо. Ох, и надоела я им, наверное, со своими советами! Они со мной совсем недолго пожили – стали квартиру снимать. А я и туда – то еду, то звоню! Если не знаю, где они сейчас и что делают – так на сердце неспокойно.

- Да, я вас понимаю, — сочувственно сказал охранник. – Если у вас сын как свет в окошке, так без него вроде и темно, да?

- Ой, правду говоришь! – обрадовалась женщина. – А как в глазах потемнеет – я сразу болеть начинаю. И звоню ему: приезжай, мол, спасай старуху-мать. Он все бросит, приедет – мне сразу и лучше.

- Неужели вот так все сразу бросал? – восхитилась Штучка.

- Бросал… Пока его самого молодая жена не бросила. «Извини, — говорит, — но ты женат на своей маме, и мне с ней не тягаться». В общем, разошлись. Я, конечно, переживала, но не понимала тогда, что здесь и моей вины чуть не половина… Не дала я им семью крепкую создать, все время клином вбивалась.

- А что потом было? – спросил охранник.

- А потом он с другой девушкой познакомился. Ну, я обрадовалась: внуков-то ой как хотелось! И опять кинулась их семью по своему понятию строить, порядки устанавливать. Оооох…не могу…

- И тогда ваш сын ушел в Убежище? – помог ей охранник.

- Ушел… Все ушли. И внуков увели. Одна я осталась, совсем одна.

- Ох, и обиделись, наверное?! – предположила Столичная Штучка.

- Поначалу – да, а как же… Очень обиделась! Прямо таки смертельно. А потом думаю – ну, помру я, и никто обо мне не вспомнит, и на могилку не придет. Что толку помирать? Может, лучше все-таки подумать – что я не так делала? Почему сыну пришлось Убежище искать?

- И что, додумались?

- Додумалась. И люди добрые помогли. Теперь я знаю, что даже мать родная может захватчиком стать, если границы постоянно нарушает. Чужая семья – государство суверенное. Надо уважать.

- Но он же сын вам! Он вам по гроб жизни обязан! – возмутилась Штучка.

- Нет, милая. Не хочу никаких «гробов жизни» — ни ему, ни себе. Пусть просто жизнь будет! У них – своя, у меня – своя, а встречаться будем, когда сердце попросит, и по обоюдному согласию.

- Правильно решили, мамаша, — снова одобрил охранник. – Когда по зову сердца – оно ведь всем в радость.

- А про то, что обязан… Он же меня не просил его рожать, я сама так решила – для радости, для счастья! Чем же он мне обязан, скажите на милость? Нет уж, я за радость и счастье, что в жизни получила, плату требовать не намерена. Хоть и пыталась. Но теперь – ни за что не стану. Вот решила пойти, повиниться. Может, поймут.

- Обязательно поймут, мамаша! – горячо пообещал охранник. – Вот увидите! Пойдемте, я вам метлу дам.

- А зачем метлу-то?

- А как по лесу пойдете, вы перед собой ею метите. Она все преграды сметет, и мысли плохие как поганой метлой выметет. Не заметите, как до Убежища доберетесь.

- А мне чего метлу сразу не дал? – обиделась первая мамаша.

- Так вы ж от инструкций отказались! – удивился охранник. – Кто ж вам виноват?

- А я возьму, чего ж от возможностей отказываться? – рассудила вторая мамаша.

- А если ваш сын с вами и разговаривать не захочет? – засомневалась Столичная Штучка. – Все ж таки столько времени прошло, столько обид…

- И такое может быть, — спокойно ответила ей женщина. – Только я готова. Если надо будет, еще приду, и еще. Объяснюсь, повинюсь. А если не захочет – ну что ж, значит, так тому и быть. Лишь бы он был счастлив!

- Ну, пойдемте, а то скоро вечер, а вам еще по лесу идти, — поторопил охранник. – А вы, дамочка, еще к Убежищу пойдете? Может, и вам метлу дать?

- Нет. Если только улететь на ней, — неуверенно улыбнулась Штучка. – Я домой пойду. Кое-что поняла, надо обдумать. Рано мне к Убежищу, я так полагаю…

…Охранник провожал взглядом двух женщин – одну попроще, постарше, с метлой наперевес, отважно идущую исправлять свои ошибки. Другую – Столичную Штучку, у которой лоску и амбиций заметно поубавилось, зато задумчивость в глазах появилась, а это – хороший знак…

А в Убежище тем временем дежурный кричал:

- Эй, народ! Вы там Витьке передайте! К нему маманя идет! С метлой! По чистой дороге!

И все радовались, потому что даже в Убежище все, каждый час и каждую минутку, втайне ждут, что однажды придут родители, и наконец-то они сумеют поговорить и понять друг друга, и можно будет обнять и сказать заветные слова: «Мама, нам тебя так не хватало!».

 

 

УБИТЬ ВЕДЬМУ

 Ведьма жила у болота, в темном лесу, в непролазной чаще, и никто не знал ее имени. Ее ненавидели, ее боялись, про нее рассказывали страшные сказки, ею пугали ребятишек – и на кой кому-то было знать ее имя? Да она бы и сама не сказала. Натравила бы своих верных слуг (говорили, что ее охраняют ядовитые пауки и огнедышащий дракон), а потом съела бы. Или в жертву принесла. Кто ее знает, что она там творит с пленниками?

Никому бы до нее и дела не было (говорят, она там поселилась с незапамятных времен!), если бы она не отравляла всю округу ядовитыми туманами, насылающими на людей страх и безумие. А еще время от времени она требовала жертву, и обезумевшие от страха люди покорно ее приносили. Время от времени случались герои, которые шли в темный лес, чтобы уничтожить адскую тварь со всеми ее приспешниками и сжечь ее проклятое логово. Но ни один герой назад не вернулся. Да оно и понятно: дракону, надо думать, тоже надо чем-нибудь питаться.

А деревня наша Болотное кем-то проклята, не иначе. Потому что каждый хоть раз да хлебнул ядовитого тумана (он часто по утрам над землей стелется, от него куры не несутся и даже трава жухнет). А если уж сам в туман попал – после этого люди волком воют, на стенку лезут, или водку ведрами хлещут, чтобы забыть, что там видели, в тумане-то. Есть и те, кто руки на себя наложил, не вынес ужаса, стало быть. Вот батюшка мой раз пять собирался: то петельку прилаживал, то в колодец бросался, то еще чего… Спасали, откачивали, а только толку-то? Все равно он от своих кошмаров пил все больше и больше, словно ведьма его тоже в жертвы назначила. А ведь какой мужик был – добрый, мастеровитый, да и к нам, детишкам, ласковый. Эх…

И меня туман не миновал. Одиннадцать мне было, когда я в него попала. Видать, сознание у меня помутилось, потому что ничего не помню. Оцепенение на меня какое-то нашло, словно заклятье наложили. Помню только, что страху натерпелась невыносимого. Но вроде вышла из тумана – ничего, живая, и умишко сохранился. Хотя даром мне это не прошло: вскоре почувствовала я тоску смертную, приставучую и неизбывную, и жить мне совершенно расхотелось. Меня родители и по лекарям, и по бабкам водили, что только со мной не делали – мне только и хотелось, чтобы в покое оставили и помереть спокойно дали. Но, видать, судьба и Бог меня хранили – не померла я, все же выкарабкалась я, хоть и не сразу. Ничего, стала жить, мужа своего встретила, дом хороший поставили, ребеночка родили. И тут мне проклятье аукнулось. Стала я замечать, что поселилась во мне ненависть. Все, что я любила, к чему стремилась, что от жизни в подарок получила, вдруг сделалось немило. На родичей смотрю – раздражаюсь, на мужа – тошнит, на сына своего Кирюшу – вообще сатанею. Вот он, туман-то ядовитый, видать, все же отравил меня! И жизнь мне всю отравил. Ни радости, ни счастья, а впереди – полный мрак.

А тут того хлеще: словно стал мне кто-то нашептывать, что должна я своего ребеночка в жертву принести. Отдать его, стало быть, ведьме на заклание. Я к мужу кинулась, помощи просить. А он не наш, не местный, он в наши сказки не верит. Только и сказал мне:

- Не выдумывай! Это ты сама такая злыдня, от природы, сама сынишку нашего гнобишь, и нечего на посторонних ведьм ответственность перекладывать. А только имей в виду: если что случится, я от тебя уйду, потому что мне жена нужна ласковая и любящая, а не такая… туманная.

Это уж последней каплей стало. Выскочила я на улицу и завопила: «Люди! Доколе же мы терпеть эту ведьму будем? Ведь мы все, почитай, родня, а ведь вымираем! Давайте думать, как нам жить, как от ведьмы избавиться, из этого туманного болота выбраться и начать жить по-человечески!».

Никто не ответил, все стояли, потупившись. Смотрю – глаза у одних пустые, отравленные, у других пьяные, осоловелые, и у всех покорные… Нет, от них помощи не дождешься.

- Кто мы супротив ведьмы? Мы слабые, а она сильна… Одолеет она нас, не помилует.

- Так-то хоть вполсилы, да живем. А свяжись с ней – и погубит враз. У нее ж пауки, драконы…

- Мы уж смирились…

- Видать, судьба такая…

А я как топну ногой да заору на всю деревню:

- Нет, не судьба! Что вы все руки опустили и головы повесили? Вы как хотите, а я пойду в темный лес и разберусь с этой старой ведьмой! Я свою кровиночку, сына своего единственного, ей не отдам! Все сделаю, а ведьму прогоню!

- Доченька, милая, — заплакала матушка. – Убьет она тебя… Скольких уж убила, и тебе не миновать. Сиди уж дома, авось еще обойдется. Мы живем, и ты проживешь.

- Хватит, насиделась, — говорю. – Я скоро сама в ведьму превращусь. Так, как вы живете, я жить не хочу и не буду. Так что простите и прощайте, пошла я. Попытка – не пытка, а хуже, чем есть, все равно не будет.

Оделась я потеплее, подпоясалась, взяла еды кое-какой, острый нож да осиновый кол, на мужа и сына напоследок глянула, и рванула к болоту, за которым Ведьмин Лес виднелся. Бегу и думаю: «Пока окончательно не свихнулась, надо ведьму найти и порешить. А если сама полягу – не жалко, все лучше, чем своими руками ребенка в жертву приносить». А сама ведь даже не знаю, как я с ней сражаться буду. Я ж не герой, не богатырь какой, боевым искусствам не обучена. С кухонным ножом и осиновым поленом на дракона – это ж просто дурой надо быть! Но пусть я и дура, все равно: все боятся и вымирают потихоньку, а я… я хотя бы попробовала.

Через болото я пролетела, ног не замочив. Я ж местная, за клюквой сюда каждый год хожу, все тропки знаю. А тут еще, видно, и Ангел-Хранитель мой подмогнул, не дал сбиться с пути. Вот уже и лес вырос – мрачный, страшный. Я в него влетела, даже не притормозила. Думаю, пока решимость есть, буду идти, а там как получится. Но я, как другие в нашей деревне, не смирюсь, нет. Зачем же мне Бог силы дал, уж явно не на растительное существование!

И вдруг… Ох, глазам своим не поверила! Идет мне навстречу женщина – и не ведьма, и не местная. Может, волшебница какая? Это потому что вся она светилась и переливалась, и глаза у нее были добрые и светлые.

- Здравствуй, милая! Далеко ли до деревни? – обратилась она ко мне.

- Недалеко. Прямо-прямо, потом через болото, а там и деревня. А вы не боитесь тут ходить? Места нехорошие, опасные…

- Я не боюсь, у меня защита хорошая, мне никто вреда причинить не может, — улыбнулась она. – А что ж ты делаешь в таких опасных местах, да одна, без защитников?

- Иду на ведьму войной! – говорю. – Нет нам от нее жизни, совсем замучила. Дело моего сына касается, а я за своего ребенка кому хочешь глотку перегрызу. Вот у меня и подручное оружие имеется…

- Понятно, — говорит она. – Давай-ка присядем. Вижу, сильная ты и решительная, только безрассудная немножко. С таким оружием много не навоюешь… Хочу тебе помочь. Примешь помощь?

Я аж обомлела. Надо же, помочь предлагает! Говорю ей:

- Спасибо, конечно. Только мне в жизни никто не помогал. У нас каждый сам за себя, да и то не справляется. Ненавижу я своих сородичей за лень и апатию, за то, что ничего делать не хотят. Бессильные они какие-то, туманом ядовитым опоенные…

- Так за что же их ненавидеть? – удивилась она. – Выходит, силенок у них маловато, так ты их не ругай, а пожалей, посочувствуй. За что ж человека корить, если он болен, если в беду попал?

Провела она перед моими глазами рукой – и словно пелена у меня спала. Увидела я своих сородичей другими глазами. Они ж и правда мало что несчастные, так еще и обессиленные страхами своими, болотом нашим, безнадегой. Сколько пришлых героев полегло – и не счесть, и с каждым надежды все меньше оставалось. Только я такая… безрассудная.

- Да. Правду говорите. Я на них от безысходности злилась. Вроде ж взрослые люди, должны были нас, ребятишек, защитить, а ничего не сделали. Но сил у них и правда мало, зря я на них ругалась. Отравленные они все, ползают, как мухи сонные. Но они не виноваты, просто им судьба такая…

- А ты, я вижу, сильная, — говорит она.

- Вроде так. По крайней мере, руки складывать не намерена. Сын у меня. Кирюшенька… Его велено в жертву принести. А я не хочу! Хлебнула я ядовитого тумана и стала злой. Теперь сама его со света сживаю. Это все ведьма проклятущая! Если ее не будет, то и злые чары рассеются. Научите меня, что делать, а?

- Хорошо, будь по-твоему. Дам я тебе три вещи, на выбор: веревку с мылом, меч-кладенец и платок расписной. Но взять можешь только одну. Что выберешь?

Разложила она передо мной меч, веревку и платок. Я смотрю на них в полном отупении и соображаю: при чем тут все, кроме меча? А веревка с мылом… это ж вообще! Мне на это смотреть-то страшно.

- Это брать не буду, — говорю. – Мне и так веревок этих с лихвой хватило, у меня батюшка был к этим делам дюже склонен, все пытался из жизни дезертировать, нас всех на произвол судьбы бросить.

- Туман? – спрашивает она, да так ласково, с участием.

- Он самый, — отвечаю. – Нахлебался батюшка этого тумана неоднократно. А куда деваться – жить-то надо, вот и шел и в поле, и в лес, и на болото… В наших краях тумана не минуешь, все через него проходят, да не все справляются.

- А батюшка твой все же справился, — подсказывает она. – Тебя вот родил, вырастил, силу тебе передал, чтобы ты еще поднакопила да на благо направила. А что малодушие проявлял – так тебя ж туманом тоже накрывало, знаешь, как это бывает.

- Ну да, — киваю я. – Что знаю, то знаю…

И так мне жаль батюшку стало, что я чуть не заплакала. Он, бедный, всю жизнь пахал, чтобы нас прокормить, на ноги поставить. А какие страхи и ужасы он внутри себя носил – то одному ему ведомо. Не мудрено, что жить ему порой не хотелось. Но вот живет же!

- Вернусь – поблагодарю, - говорю я решительно. – Если вернусь, конечно…

- Вернешься-вернешься, — смеется она. – Ты уж мне поверь, у меня глаз волшебный, наметанный.

- Так если вы волшебница, так может вы ее, ведьму-то… того? – вдруг осенило меня.

- Это не могу, — говорит она. – Обет я дала – зла не причинять. Иначе вся моя сила волшебная в песок уйдет. Да и не мое это дело – со злыми силами сражаться, они же у каждого свои. Я только помогаю, если вижу, что человек хороший и действовать готов.

- Ну да ладно, — говорю, — сама справлюсь. Только веревку и мыло вы сразу уберите, это выход для слабых. Остались меч и платок… В руки взять можно?

- Да бери, пробуй.

Попыталась я меч взять – мама моя! Тяжеленный такой, что я его кое-как двумя руками приподняла. Интересно, сколько пользы в бою от оружия, которое тяжелее хозяина? Я им не то что махнуть – пошевелить не смогу. Нет, не нужна мне в бою такая обуза. Остается платок, но это и вовсе не оружие.

- А может, еще что-нибудь есть? – с надеждой спрашиваю я.

- Нет. Только вот это.

- Значит, платок, — решительно говорю я. – Не знаю, на кой он мне в битве, но если что, так хоть умру красивой.

- А ты идешь умереть или победить? – спрашивает волшебница.

- Конечно, победить. Иначе какой смысл? Так-то помереть и в деревне можно, не трогаясь с места. За победой я! Только вот оружие подкачало…

- А ты ищи оружие не вовне, а внутри, — советует она. – Главное твое оружие – Чистые Помыслы, Здравый Ум и Доброе Сердце. Это три твоих верных помощника, они тебе всегда верную подсказку дадут. И платок выбрать – это ведь они тебе подсказали… Ты подумай: если обычное оружие до сих пор ведьмы не сразило, так может, оно на нее просто не действует?

- Да уж это точно! Там народу погибло – видимо-невидимо. Тоже ведь победить ведьму хотели, а что вышло?

- А ты учти их печальный опыт. Кто с мечом придет – от меча и погибнет. Кто ненавистью исходит – в ней же и захлебнется. Кто зло пошлет – зло и усилит. Так уже не раз случалось. Наверное, стоит хоть тебе пойти другим путем. Ты подумай!

- Я подумаю, — пообещала я. – Доверюсь сердцу и разуму. А помыслы у меня понятные – я сына спасти хочу. Может, хоть он без тумана поживет, на ясном солнышке…

- Молодец, умница. Правильно мыслишь! Так что иди смело, все у тебя хорошо будет. А я своей дорогой отправлюсь, меня в другом месте ждут-не дождутся.

- Спасибо, волшебница, — поклонилась я ей в пояс. – Чувствую я, уверенности во мне больше стало. И доброты. И здравого смысла тоже.

И отправились мы, каждая в свою сторону. Она – из леса, я – в лес. Но теперь мне было уже не страшно и не темно, словно часть ее сияния со мной осталась и дорогу мне освещала. А платок расписной, на плечи накинутый, согревал будто.

… Обиталище ведьмы открылось неожиданно. Все как в сказках: изгородь из кольев с насаженными человеческими черепами, покосившаяся избушка, сова на трубе ухает уныло. Ворота не то что настежь открыты, а вообще прогнили и на одной петле висят. Зашла я внутрь и сразу в избу. А там…

Да, не врали люди – страшнее старух я не видела. Вся темная, морщинистая, словно временем изъеденная, худая и костлявая. А глаза горят мрачным огнем, и в них ненависть такая, что по спине холод. Кругом запустение, паутина, в них сухие пауки висят, мохнатые ноги свесили, а у печки полудохлый дракон едва ворочается.

- Ага, свежатинка явилась! – захохотала старуха. – Сейчас, милый, ужинать будем! Только вот сражусь, и сразу же.

Дракон оживился и приподнял голову.

«Мои помощники – Здравый Разум, Доброе Сердце и Чистые Помыслы», — вспомнила я. Страх советовал мне или напасть первой, или бежать без оглядки, но Здравый Разум подсказывал, что так уже сгинул безвестно не один герой, поэтому…

- А я не сражаться пришла, — нахально заявила я.

- А на кой тогда??? – удивилась старуха.

- Поговорить.

- Да ты сдурела, девка??? О чем нам с тобой разговаривать?

- О чем-о чем… О жизни!

- Да что ты можешь знать о жизни, глупое ты создание? Ты лучше о смерти думай. Скоро уже…

- Не буду я о смерти думать, — помотала головой я. – Молодая я еще, чтобы умирать. Это у вас тут все смертью пропитано, гнилью покрылось, того и гляди, рассыплется да растечется.

Как ни странно, чем дальше, тем больше я успокаивалась. Теперь я смогла получше разглядеть горницу. Похоже, тут триста лет не убирались, все грязью заросло. А на столе сиротливо стояла одна-единственная щербатая миска и алюминиевая кружка. Старость и одиночество… не приведи господь!

- Небогато живете, — заметила я. – Видать, у богатырей с собой сокровищ особых не было?

- Богатыри эти! – фыркнула она. – Да они мне на один мах, дракону на один зуб…

- А чего она нам пищи не дает? – жалобно спросил дракон. – Кушать хотца…

- Сейчас покушаем, — зловеще пообещала старуха. – Сейчас я ее напугаю как следует, и подкормимся. Ничё, все нас боятся, все ненавидят, и она такая же…

«Они питаются страхом и ненавистью. И герои-богатыри им эту еду исправно предоставляют!», — подсказал мне Разум. И тут же Сердце екнуло: «Господи, да как же они живут??? Не мудрено, что оба такие истощенные. Только на собственной злобе и держатся… Одни тут, всеми ненавидимые, незнамо уж сколько лет». В сердце что-то шевельнулось. Может, сочувствие? «Доброе слово и кошке приятно», — шепнуло Сердце.

- Бабушка, а хотите, я в горнице уберусь? – вдруг неожиданно для себя выпалила я. – Грязно у вас тут и воняет ужасно…

- Все. Смерть твоя пришла!!! – взвыла старуха.

- Нет! – я отпрыгнула и инстинктивно прикрылась платком.

Старуха замерла и заморгала.

- Что это? Откуда он у тебя? – слабым голосом спросила она.

- Платок-то? А это подарок! – осенило меня. – Вам несла, преподнести хотела! А вы сразу «сражаться, сражаться»…

- Это ж мой платок, — простонала ведьма.

- Ну да, теперь ваш, — согласилась я, протягивая ей платок. – Носите на здоровье, бабушка. Красивый платок и теплый…

- Это мой платок, — повторила она. – Из прошлого. Я его в молодости носила. Еще до того, как ведьмой стала.

- Так вы… вы… вы не всегда ведьмой были? – я была поражена до глубины души.

- Ведьмами не рождаются. Ведьмами становятся. Знала бы ты мою жизнь, — безнадежно махнула рукой она.

- А вы расскажите, — осторожно попросила я.

- Не захочешь слушать. Забоишься.

- Нет, не забоюсь! Рассказывайте!

Наверное, совсем ей тоскливо было в этой глухомани, в гордом одиночестве, потому что она помолчала и заговорила. Ох, что я от нее узнала! Нет, все я вам даже пересказывать не буду – правда страшно. Но вот самое главное, наверное, надо, с него ж все и началось…

…Жила-была молодая девушка, чистая и ясная, как родник. Полюбил ее добрый молодец, и от любви своей зачали они дитя. А родня ее была богатая, кичливая, и жениха ей прочила богатого и знатного. Добрый молодец был хоть и добрый, да бедный, и в планы их никак не входил. А тут такой позор для семьи – у юной невесты брюхо на нос лезет, порченый она теперь товар, замуж ее хорошо не пристроить, все мечтания порушила!!! Поэтому дитя у нее отобрали сразу после рождения и изничтожили невинного младенца прямо на ее глазах. Девица лишилась чувств и упала без памяти, а когда очнулась, чувства к ней так и не вернулись. Стала она бесчувственной, как бревно, все у нее внутри умерло и разум помутился. Только память живой осталась, да лучше бы не помнить… Выдали ее замуж за старого и нелюбимого, он ее и бил, и ругал всяко, все расшевелить хотел, да куда там! Молчала и мимо смотрела. Все своего милого ждала, когда он ее найдет и заберет. А потом узнала случайно, что пока она без памяти валялась, добра молодца в солдаты отдали да сразу на войне и убили. Ничего не осталось от ее любви – только память, не дали злые люди той любви расцвести и плоды принести. И тогда в ней словно запруда рухнула – ощутила она такую ненависть к тем, кто счастье ее порушил, что затопило ее с головой, и мысль была одна – чтобы им было так же плохо, как ей, чтобы зло содеянное к ним вернулось. Добыла она книги черные, выучила заклинания разные и сплела из них страшное проклятие. Наложила она проклятие это на всех, кто к делу был причастен, упала на колени и стала просить, чтобы проклятие это сбылось и всех поразило в сердце, в печень, в мозг и в душу. Такая сила была в ее словах, что услышаны они были Силами Тьмы, и получила она ответ: «Все сбудется по словам твоим, ведьма. Но тебе придется заплатить. Ценой станет вечная жизнь, вечное заточение и вечное одиночество».

- Триста лет назад это случилось, — закончила свой рассказ ведьма. – Три века в этом лесу живу, и нет у меня ничего, кроме моей ненависти, дракона по имени Гнев и пауков, которые в сети людишек заманивают. Ненавистью я питаюсь, а страхом запиваю. И слуги мои этим же живут.

- А туман – это что?

- Это слезы мои горючие, которые я так и не пролила, в себе копила. Стали они туманом ядовитым, в котором вся моя судьба клубится. Я с тех пор родню ненавижу, на детей смотреть не могу, а счастье семейное для меня острый нож в сердце. Не бывает его, счастья-то, не должно быть. Так я запомнила, так и живу.

Острый нож? А что, это идея… У каждого должен быть выбор, и у ведьмы тоже!

- Бабушка, а хотите, мы с вами в игру сыграем? – предложила я. – У меня три предмета есть. Не простые предметы – судьбоносные. Но выбрать вы можете только один.

Сказала – и быстренько выложила все свои «сокровища»: острый ножик, осиновый кол и расписной платок, что подарить хотела.

- Вот! Выбирайте. Нож, кол, платок. На что глаз упадет!

- Убивать меня шла? — усмехнулась старуха, зыркнув искоса.

- Ага, не буду скрывать, была такая мысль, — подтвердила я. – Но теперь что-то не хочется. Думаю, мы и по-хорошему можем все решить. Нет у меня к вам зла, понимаете?

- А что есть?

- Понимание есть. Страдали вы много, причем незаслуженно. Родичи вас, можно сказать, и предали, и продали: любимого у вас отобрали и кровиночку вашу, продолжение ваше уничтожили, за старого хрыча замуж выдали. Убили они любовь, причем даже дважды. Понимаю я, почему вы тогда умом повредились да душой очерствели и весь мир ненавидеть стали. Но только кому вы хуже всего сделали? Похоже, себе. Другие-то худо-бедно, да живут, свадьбы играют, детей рожают, праздники устраивают, дома строят. А вы – тут, одна-одинешенька, с драконом-гневом, в этом диком месте, в пустом доме, замужем за горем, да еще и бессмертная. Как тут не посочувствовать?

У меня аж слезы навернулись, до того мне жалко эту несчастную бабку стало. Да, это точно: ведьмами не рождаются, ведьмами становятся… Она на меня смотрела, как на ненормальную, а потом говорит:

- Хотела бы я, как ты, заплакать, да не плачется. Все мои слезы в душе заперты, разъели они душу-то, как кислота. Нет у меня больше души. Мертвая я давно, хоть и кажется, что живу.

- Бабушка, милая, я могу вам как-то помочь? Хоть что-то для вас сделать?

- Подкормить злобой да страхом, только в тебе нет этого. А так – ну что ты можешь?

- Я много что могу, — заверила я. – Помыть, постирать, приготовить… Накормить едой нормальной, человеческой – у меня в котомке есть. Да и просто – поговорить, послушать. В игры вот поиграть!

- Да что с тебя толку… Девчонка еще, только в игры тебе и играть. А из даров твоих выбирать мне долго не придется. Острый нож да осиновый кол мне без надобности, да и тебе тоже – меня этим не проймешь, ерунда это. Возьму платок. Он мне память вернул о том хорошем и светлом, что все-таки в жизни когда-то, да было. Накину на плечи, пусть будет…

- И правильно, — кивнула я. Сердце у меня сжалось почему-то, словно от грусти. – Хороший выбор, носите на здоровье…

- Если б ты меня убить могла… освободить… тогда да. Свободы я хочу, свободы! Улететь на небо легким облачком, пролить наконец слезы мои невыплаканные весенним дождем. Устала я в этом теле, оно мне как темница. Но это тебе не под силу. Не ты цену назначала, не тебе и долги закрывать.

- А я все-таки попробую, — упрямо сказала я. – Послушайте меня, бабушка. Вот вы столько лет ведьмой были, все вас боялись и ненавидели. Но это потому что и вы после вашей трагедии всех боялись и ненавидели. Получается, чем больше вы – тем больше вас, и наоборот. И я тоже вас боялась и ненавидела! Но кто-то же должен разорвать этот порочный круг? Так пусть это буду я, возьму на себя такую ответственность! Вы имели право, у вас особая ситуация. Но пожалуйста, пожалуйста, пусть мой малыш живет! Не забирайте его, а?

- Да на кой он мне? – отмахнулась старуха. – Вы сами готовы все, что угодно, в жертву принести, по своему невежеству да от страха. Не нужен мне твой детеныш.

- Да в том-то и дело, что я сама его убиваю своей не-любовью! Я вашего тумана надышалась и теперь тоже становлюсь злой и ненавидящей! – воскликнула я. – Снимите с меня заклятие, я вас очень прошу!

- Убей меня – тогда сниму, — попросила старуха. – Пожалуйста, убей, выпусти, очень надо! Ты что думаешь, туман – это просто так? Да это мой крик о помощи! Чтобы хоть кто-то помог мне снова вольной душой стать. Там, в тумане, я вам всю свою страшную жизнь показывала. Умоляла, можно сказать, о спасении! А все только пугались да шарахались… А богатыри эти – дураки! Явятся, мечами машут, праведным гневом пылают, а сами внутри боятся до одури… Ну, мы их сожрем в один присест, высосем всю их силушку – и до следующего героя. А тут ты явилась. И что теперь с тобой делать?

Ну и что я ей могла сказать? Я уже совсем запуталась и, честно говоря, испытывала к старухе вовсе не те чувства, которые поначалу были. Она мне почти родная стала, почему-то так… Ну как я могла ее убить? Да и никто не мог бы, хоть и по другим причинам.

- Знаете что? – вдруг встрепенулась я. – Мне тут сердце подсказывает, что вас вовсе не убивать надо, а душу вашу освободить. Так?

- Так, — закивала она.

- А это можно сделать и другими способами!

- Это какими же?

- Вот, например, про хорошую песню говорят, что «душа сначала развернулась, а потом свернулась». Давайте споем?

- Ты что, с дуба рухнула? Я за триста лет все песни позабыла, да и голос у меня того… не песенный.

- Тогда я вам сама спою! – я подскочила к старухе, накинула ей на плечи платок и закутала ее. – Вот так. Садитесь. Слушайте!

И я запела первое, что на ум пришло:

В этот темный неласковый вечер,

Когда синяя мгла вдоль дорог,

Ты накинь, дорогая, на плечи

Оренбургский пуховый платок…

Я старательно выводила мелодию, что-то даже расчувствовалась, глаза затуманились, заволокло их слезами, так что не видела, как там бабка реагирует – сворачивается у нее душа или что там еще… Но когда я закончила песню, утерла слезы и глянула – обомлела. Валялся на полу платок, а бабки в нем не было. Испарилась, растворилась, растаяла. Дракон и пауки рассыпались в прах. Да и избушка угрожающе затрещала, заваливаясь на бок. Я опрометью кинулась спасаться, прихватив платок, и едва успела. На месте избушки теперь лежала груда полуистлевших бревнышек вперемежку с печными кирпичами, только труба из кучи торчала печально, как памятник. А на верхушках суровых сосен маячило невнятное облачко. Из облачка упала капля, прямо мне на лицо, и покатилась, как слеза.

- Бабушка! Ты все-таки освободилась… — прошептала я. – Слава Богу! Слава, слава Богу!

Ведьмы больше не было. Я совершила свой героический подвиг, причем без единой капли крови. На душе было хорошо и светло, как будто там только что прошел дождик. Я повязала платок и зашагала назад, к деревне.

Вот и лес кончился, и болото миновала. Вхожу в деревню – а там полный ажиотаж: народ столбенеет, рты поразевали, смотрят, как на привидение. Дома уже, наверное, поминки наладили, у них разве ж может быть повод не выпить? Только меня это сейчас ни капельки не раздражало. Я ощущала себя большой и сильной, голова была спокойной и ясной, а в сердце было сострадание ко всем, кто погиб и ко всем, кто не смог, и кто жил, страдал и все равно выжил. Может, сострадание – это и есть любовь?

И когда от дома ко мне кинулся мой сынишка, и я раскинула руки ему навстречу.

- Мама, все говорили, что ты не вернешься, только я не верил! А другие говорили, что ты сама превратишься в ведьму, а я все равно не верил! Я знал, что ты меня никогда не бросишь! А ты ее убила, да? Эта тварь больше не будет напускать на нас туман?

- Нет, малыш. Я ее не убила. Кажется, я ее полюбила. (Да неужели я научилась любить???). Но ведьма больше никогда не сможет никому навредить. И никакая она не тварь. Она была просто очень старая, несчастная больная женщина с трудной судьбой. Она улетела навсегда. Я ее освободила.

И я от души обняла своего ребенка. Заклятия больше не было, я чувствовала к нему любовь и нежность. Похоже, вместе с ведьмой я освободила себя…

«Это так», — шепнул мне Разум. «Это так», — согласилось Сердце. «Это так», — засмеялась я.

 

 

 

 

УСЛОВНЫЙ РЕФЛЕКС

 Жил-был на свете Ежик. Ежик был маленький, шустрый, деятельный — и очень, очень одинокий.

Дело в том, что у Ежика был условный рефлекс: как заметит какой-нибудь непорядок – сразу бросается нарушителя порядка воспитывать. Для этого у него имелись колючки. И те, кто хотел с ним познакомиться поближе, часто на них натыкались. А кому понравится, если ты с лучшими намерениями — а тебе в ответ делают больно? Даже если нечаянно — все равно неприятно! Ну, все и держались на почтительном расстоянии — в целях сохранения собственной шкурки.

Ежику, конечно, это не очень нравилось. Иногда он грустил, потому что ему хотелось, чтобы в его уютной норке почаще бывали друзья, а еще лучше — чтобы кто-нибудь поселился вместе с ним. Но никто не мог долго выдерживать его колючек… И Ежик снова и снова оставался один. «Ну и ладно, ну и не больно-то хотелось, — обиженно пыхтел он, закатывая в норку очередное яблочко или развешивая по стенкам светлячков. — Подумаешь! И один проживу!».

Но на самом деле Ежик страстно мечтал о ком-то, кто будет рядом всегда. Как известно, если о чем-то долго-долго мечтать, рано или поздно это случится. Так произошло и с Ежиком. Однажды он увидел маленькое существо, которое с любопытством рассматривало лужайку перед входом в его жилище.

- Здравствуй, дружок! — высунул носик Ежик. — Ты кто?

- Здравствуйте, я Черепашка, — вежливо ответило существо. — Я еще совсем недавно вылупилась из яйца, и у меня пока нет ни друзей, ни дома. Вот, хожу, знакомлюсь с миром+

- И как тебе мир? — полюбопытствовал Ежик.

- Он прекрасен! — с восторгом воскликнула Черепашка. — Здесь так много интересного, и очень, очень красиво! Мне вот понравились эти цветочки у входа в ваш дом.

- Слышь, Черепашка! А не хочешь ли ты поселиться у меня? — предложил Ежик. — Вместе веселее! И норка у меня просторная. Кроме того, я уже знаю Мир и мог бы тебе многое о нем рассказать. И даже показать! Это называется «воспитывать».

- Да я с удовольствием! — обрадовалась Черепашка. — Если это удобно, конечно. А то вдруг я вас стесню?

- Ерунда! — фыркнул Ежик. — В тесноте, да не в обиде. Давай, заходи! И давай уже на «ты»+

Так Ежик и Черепашка стали жить вместе. Ежик очень обрадовался: теперь у него появился друг, и одиночество отступило. Можно было вместе гулять, разговаривать и обсуждать разные мировые проблемы. Ежик тщательно прижимал к спинке свои колючки, чтобы ненароком не ранить Черепашку. Она ведь была совсем юной, и ее спинка была розовой и мягкой. Черепашка еще просто не успела нарастить себе панцирь.

- Черепашка, а тебе не страшно? — поинтересовался как-то Ежик. — Ты вся такая ранимая и беззащитная, а вдруг тебя кто-нибудь обидит, сделает тебе больно?

- Мне не страшно! Ведь Мир так добр! — с энтузиазмом отозвалась Черепашка. — И у меня есть ты. И наш дом. В случае чего я всегда смогу спрятаться в норку. Ведь правда?

- Правда, — согласился Ежик. А сам подумал: «Я всегда буду защищать Черепашку и никому не дам ее в обиду! Ведь ее нежную кожицу так легко поранить!».

Как ни странно, первую рану Черепашке нанес именно Ежик. Дело в том, что они с Черепашкой оказались очень разными. Ежик бегал быстро — Черепашка передвигалась медленно. Ежик любил действовать — Черепашка любила мечтать. Ежик вставал ни свет ни заря — Черепашка предпочитала поспать подольше. В общем, они были не похожи друг на друга. Разумеется, ничего страшного в этом нет, ведь природа не любит повторяться, и всех создает по индивидуальному образцу. Но вот какая штука оказалась: расторопный Ежик очень любил порядок, а медлительная Черепашка все время забывала, в чем этот порядок заключается. То забудет на ночь светлячков со стен собрать, то листья по полу разбросает, то лапы вытереть забудет. Ежик терпел-терпел, пыхтел-пыхтел, напоминал-напоминал, и однажды не выдержал.

- Да сколько раз тебе говорить нужно??? — раздраженно топотал лапками он. — Неужели так трудно все запомнить?

- Извини, пожалуйста… — растерянно прошептала Черепашка. — Я вовсе не хотела тебя обидеть… Я нечаянно, правда… Наверное, у меня просто память плохая.

Она искренне была огорчена, что так расстроила своего друга Ежика. У нее даже слезы на глазах показались.

- Давай так, — решительно сказал Ежик. — Если ты не можешь запомнить правила совместного проживания, я буду тебе напоминать. Нужно, чтобы любовь к порядку стала у тебя условным рефлексом.

- Конечно, конечно, давай! — с облегчением вздохнула Черепашка. — А что такое «условный рефлекс»?

- Ну, это когда у тебя есть стимул неукоснительно соблюдать правила.

- А откуда он возьмется, этот самый стимул? — робко спросила Черепашка.

- А вот откуда! Каждый раз, когда ты что-нибудь забудешь, я тебя уколю иголкой. Вот так! — и Ежик кольнул своей острой иголкой мягкую спинку Черепашки. Несильно кольнул, но все равно выступила капелька крови.

- Ой! Больно! — отпрянула Черепашка.

- Зато стимул мощный. Не хочешь, чтобы было больно — не забывай о правилах, — нравоучительно сказал Ежик.

- Хорошо, я постараюсь, — опасливо поежилась Черепашка, косясь на иголки. — Я и не знала, что ты ими колешься.

- Надеюсь, не придется, — обнадежил Ежик.

И впрямь, какое-то время Черепашка старалась, и Ежику не доводилось использовать иголки. Но потом она опять что-то забыла сделать, и Ежик применил свой стимул.

- А можно без иголок обойтись? — жалобно спросила Черепашка. — А то мне как-то уж очень неприятно…

- Мне тоже неприятно, что ты нарушаешь порядок в норке, — строго сказал Ежик. — Так что уж постарайся, дружочек…

А сам подумал: «Нужно быть последовательным. Если попуститься принципами, в норке будет хаос. Да и в жизни тоже. А Черепашка так никогда и не научится соблюдать правила».

Но Черепашка, как ни старалась, все равно время от времени что-то забывала или не успевала. Только теперь она очень боялась, что ее опять будут колоть, а от этого думала не о том, что надо делать, а о том, что будет больно. У нее уже вся спинка была исколота! Черепашка чувствовала себя очень виноватой: ведь она своей забывчивостью так расстраивала Ежика! Он часто ей говорил: «Мне больно от того, что ты меня расстраиваешь!». А Черепашка вовсе не хотела, чтобы ему было больно… В ней поселился страх — опять расстроить Ежика.

Через какое-то время Черепашка с удивлением заметила, что спинка стала вовсе не такой чувствительной. Вроде бы Ежик колется — а она не реагирует, боль как-то притупилась. Она еще не знала, что существо становится бесчувственным, если постоянно делать ему больно… В целях защиты! Защита от боли — это тоже условный рефлекс.

Ежик чувствовал досаду, ведь условный рефлекс никак не вырабатывался. Он стал колоться сильнее — чтобы Черепашка замечала его усилия и исправлялась. Но результат был все тот же. Кроме того, Черепашка почему-то стала много спать, и это Ежика тоже раздражало. Ведь когда кто-то спит, очень трудно вырабатывать у него условные рефлексы!

Пока Черепашка спала, Ежик думал, что он ей скажет, когда та проснется. Это в нем копилось, копилось, а потом он выливал на нее сразу все, что не успел ей сказать. Поскольку Ежик сердился, то получалось грозно и громко. Черепашка только втягивала голову в плечи — ей хотелось казаться меньше, а лучше и вовсе спрятаться. И вскоре она научилась втягивать голову и лапки под панцирь. А панцирь Ежик мог колоть сколько угодно — он затвердел, стал толстым и совершенно потерял чувствительность.

И однажды Ежик заметил, что ему опять становится как-то одиноко. Нет уже между ним и Черепашкой той дружбы, они не разговаривают, не гуляют и не обсуждают мировые проблемы. И Черепашка стала вялая, сонная и апатичная. Вроде бы как спит на ходу. Откуда ему было знать, что очень много сил уходит на защиты, если все время ждешь какой-нибудь опасности? И Ежик с удвоенной силой принялся воспитывать Черепашку.

- Ты не должна быть такой замкнутой, — внушал он. — Ты ушла в себя, тебя ничего в жизни не интересует. Это неправильно!

- Ну и что, ну и ладно, — рассеянно отвечала Черепашка. — Не всем же быть правильными?

- Ты уже почти не шевелишься, уже похожа на сухой пенек! — недовольно указывал Ежик. — В своем уголке когда последний раз убиралась? Почему яблоки не ела?

- Не помню… Я недавно убиралась… — вяло отмахивалась Черепашка. — И ну их, эти яблоки… Вдруг еще испорчу чего или перепутаю?

- Ну что такое??? Почему у тебя условные рефлексы какие-то неправильные? Вместо того, чтобы делать все как следует, ты замираешь и вообще ничего не делаешь? — недоуменно спрашивал Ежик. — Ты какая-то+ необучаемая!

- Какая есть, — вздыхала Черепашка и снова уходила в себя — то есть под панцирь. — Ну что теперь, если я такая — умереть, что ли?

А потом наступила осень. И Черепашка совсем замерла. Она не шевелилась день, потом другой, потом третий. Ежик запаниковал.

- Эй, Черепашка! Ты спишь? Или заболела? Ну не молчи, отзовись! — стучал он по панцирю.

Но Черепашка не отзывалась и вообще никак не реагировала. Словно умерла. Ежику стало страшно: а вдруг и правда умерла? Он выскочил из норки и побежал к лесному доктору — старой Сове. Она жила в дупле огромной ели, и все, у кого были проблемы, обращались к ней за помощью. Вскоре Ежик уже торопливо рассказывал ей, что случилось с Черепашкой.

- Ничего непоправимого, — сообщила Сова, осмотрев пациента на месте. — Просто впала в спячку. Защитная реакция такая.

- А от кого ей защищаться? — недоуменно спросил Ежик. — Здесь, кроме меня, никого нет, я ее воспитываю и никому в обиду не даю.

- Так от тебя, воспитатель, она и защищается, — покачала головой Сова. — Ты ж ей личного пространства совсем не оставил. Вот и пришлось панцирь нарастить, чтобы хоть как-то от тебя отгородиться. Она потому и медлительная такая стала, что тяжело ей на себе такую защиту таскать, а по-другому нельзя.

- Как так «нельзя»? — удивился Ежик. — Я же вот живу без панциря, ни от кого не защищаюсь, и ничего!

- У тебя колючки, — возразила Сова. — Лучшая защита — нападение, да? Ты зачем вот Черепашке всю душу исколол?

- Мы условные рефлексы вырабатывали, — стал рассказывать Ежик. — Я ее так к порядку приучал, чтобы ей в жизни потом легче было приспособиться.

- Ну вот и приспособил, — безжалостно оборвала его Сова. — Выработал у нее условный рефлекс — чуть что — сразу прятаться и замирать. Ты иголку в спину — она панцирь. Все по науке!

- А как же тогда? — возмутился Ежик. — Она же такая рассеянная+ То светлячков не соберет — так и горят всю ночь. То в норке намусорит. То яблоко откусит, а огрызок оставит. И еще медленно все делает.

- Знаешь, Ежик! Ты вот позвал ее жить к себе — так должен понимать, что ты и она — не одно и то же, — рассудила Сова. — Никогда Черепашке Ежиком не стать, и не надейся. У нее свои особенности, у тебя свои. Так может, лучше вам и не жить вместе?

- Как это «не жить»??? — опешил Ежик. — А где же ей жить? А кто ее воспитывать будет? Она ведь еще такая юная, беззащитная+

Ну, благодаря тебе не такая уж и беззащитная, — не согласилась Сова. — Вон панцирь-то какой нарастила, ужас просто. Видать, хорошо ты ее шпынял, от души. Может, если уйдет от тебя — оживится, повеселеет. Поймет, что кроме условных рефлексов, есть еще и безусловные.

- Это какие такие безусловные? — не понял Ежик.

- Это когда условий не ставишь, а принимаешь другого таким, какой он есть, — объяснила Сова. — Пусть он не такой быстрый, не такой сообразительный, не такой умный, как ты. Но если ты хочешь делить с ним одно пространство, просто люби его. Любовь — это и есть самый безусловный рефлекс. Потому что если любишь, так какие могут быть условия??? Это же и ежу понятно!

- Говорите, ежу понятно? — озадачился Ежик. — А почему тогда я этого не понимал?

- У каждого свои недостатки, — заметила Сова. — Ты тоже не можешь знать всего на свете. Но теперь-то знаешь.

- А как его вырабатывают, этот безусловный рефлекс? – спросил Ежик. – Мне очень, очень нужно!

- Его не надо вырабатывать, ведь он безусловный! – ответила Сова. – Его надо просто вспомнить и освободить. Только Любовь с колючками несовместима, ты учти, Ежик. Любовь не колется. Она гладит!

- Скажите, а Черепашка проснется? — с отчаянием спросил Ежик. — Она же не навсегда ушла в эту… защитную реакцию? Я ведь на самом деле, когда ее иголками колол, думал, что ей же лучше делаю… Я ведь ее очень, очень люблю! Она — мой самый лучший друг! А вдруг она больше никогда, никогда не захочет проснуться?

- Будем надеяться, что нет, — утешила Сова. — Если ты окружишь ее любовью и не будешь тревожить, рано или поздно она снова поверит тебе. Поверит в то, что мир — добр и безопасен. И что никто никогда больше не будет ранить ее нежную кожицу за то, что она что-то забыла или не успела.

И Сова полетела по своим делам. А Ежик устроился рядом с Черепашкой.

- Слышишь, Черепашка! — тихонько сказал он. — Ты спи, сколько захочешь. А я подожду. А когда ты проснешься, мы украсим норку самыми большими светлячками, разбросаем повсюду листья, и будем есть яблоки столько, сколько захотим, и даже огрызки пусть валяются, не страшно! Я просто хочу, чтобы ты была! Я снова хочу разговаривать с тобой, и гулять, и показывать тебе мир. И больше никогда, никогда не буду пытаться тебя изменить. Я лучше сам изменюсь! Я сделаю свои колючки мягкими. Они станут как шерстка, и меня даже можно будет погладить. Может, тогда и тебе захочется скинуть свой панцирь? Ты отдыхай, отдыхай. А я буду сидеть и вырабатывать у себя безусловный рефлекс любви, вот! А потом обязательно расскажу тебе, что это такое.

И ему уже казалось, что его колючки правда становятся мягкими и шелковистыми, потому что все мы — и Ежики, и Черепашки, и другие существа — по сути своей одинаковые: с любопытными носиками и мягкой, розовой, беззащитной кожицей, очень нуждающейся в Любви.

 

 

 

ШЛЯПНИЦА

К шляпнице я попала благодаря Натусику. Натусик – это моя подруга. Она очень красивая и словно подсвеченная изнутри. Рядом с ней и я кажусь себе гораздо симпатичнее. Натусик не любит засиживаться подолгу на одном месте и часто вытаскивает меня, как она говорит, «проветриться» — в театр, в кино или просто побродить по городу. Вот и тогда мы собирались, кажется, в парк…

- Ты готова? – спросила меня Натусик, наводившая последние штрихи на лицо перед огромным, в половину прихожей, зеркалом.

- Ну в общем да, — порадовала я. – Сейчас беретку надену, и выходим.

Я подошла к зеркалу, натянула беретку и застегнула «молнию» на куртке. В зеркале отразились мы обе – я и Натусик. Я безрадостно вздохнула. Натусик была похожа на орхидею в выставочном зале, а я – на сорняк, притулившийся под забором.

- Мм-да, — сказала Натусик, оценивающе окинув нас взглядом.

- Вот и я говорю – мм-да… — уныло согласилась я.

- А я говорю – ты цены себе не знаешь! – завела привычную песню Натусик.

Натусик была целиком и полностью права. Цены я себе действительно не знала. Если бы Натусик была выставлена на продажу – то непременно в отделе «Эксклюзивные товары», на центральной витрине с подсветкой, и по самой высокой цене. А если бы продавали меня – ой… Наверное, в отделе «Неликвиды». Или на распродаже. Или даже со склада не стали бы доставать – вернули бы производителю, с рекламацией…

- Я знаю, о чем ты думаешь, — заявила Натусик. – И ты не права! У тебя отличная фигура, ты хорошенькая, ты умнее всех на свете, только вот не умеешь себя подать, потому что сама себя не ценишь.

Натусик всегда старается повысить мою самооценку, но в этом плане я безнадежна. Да и хорошо ей говорить: у нее врожденное чувство стиля, она сразу видит, что с чем сочетается, она из булавки, старого чулка и пары перьев за 5 минут может смастерить такую брошь, что в театре люди больше смотрят на нее, чем на сцену. А я… Натусик сама водит меня по магазинам и подбирает мой гардероб, но на мне даже самые стильные вещи смотрятся уныло и несуразно, как на колхозном пугале. И сочетать я их ну совсем не умею! Ну не фактурное я существо, не фактурное!

- А знаешь что? – вдруг прищурилась Натусик. – Ну-ка, сними свой жуткий берет!

Я покорно стянула берет. Лучше, по-моему, не стало.

- Я поняла! – торжественно заявила Натусик. – Тебе нужна шляпа.

- Что-о-о??? – безмерно удивилась я. – Мне? Шляпа??? Да ты с ума сошла!

- Разумеется, не с этой курточкой и не с джинсами, — успокоила Натусик. – Знаешь, в 19 веке все женщины носили шляпы, и выглядели при этом прекрасно! Шляпа придает шарм, не позволяет сутулиться и вообще вырабатывает царственную осанку.

- Натусик, да побойся бога! – воззвала я. – Ну ты в шляпе – это я понимаю. Но я в шляпе??? Ты хочешь, чтобы надо мной кони ржали?

- У нас в городе нет коней. Я не видела, — сообщила Натусик, бегая по мне взглядом. – Так что ржать смогу, в лучшем случае, я. А я – не буду, обещаю.

В глазах ее появился лихорадочный огонек, что означало – на нее снизошло творческое вдохновение, и теперь она не отстанет, пока не воплотит задуманное в что-то материальное. Сопротивляться ей в таких случаях бесполезно и даже опасно для жизни.

Вот так я и оказалась у шляпницы. Адрес мне дала Натусик, но сама со мной не поехала – сказала, что шляпница принимает исключительно по рекомендации и индивидуально, поэтому я должна выпутываться сама.

Шляпница жила на окраине города, в старом двухэтажном доме с таким странным балкончиком-не балкончиком (мезонином? – всплыло из глубин памяти). В общем, очень старорежимный дом.

Жилище ее оказалось таким же старорежимным. Высокие потолки, лепнина, закругленные углы, плюшевые тяжелые шторы (драпри? – услужливо выдала память).

И шляпница выглядела старорежимно: невысокая сухонькая дама (назвать старушкой – ну язык не поворачивался!), в строгом черном платье с белым ажурным воротником, в лаковых туфлях и с такой замысловатой прической, что я обомлела. Не думала, что такие в обыденной жизни вообще встречаются! Особенно у пожилых шляпниц!

- Вы по чьей рекомендации? – осведомилась дама.

- Натусика… То есть Наталии Осипчук, — старательно отрекомендовалась я.

- Ах, Натусик! Как же, помню, очень ценю, замечательная девушка, высший класс! Очень приятно. Проходите, — гостеприимным жестом дама указала мне на дверь в комнату.

- Что привело вас ко мне? – спросила она, когда мы устроились в глубоких креслах у плетеного столика.

Этот же вопрос первым делом задал мне психолог, к которому Натусик отправляла меня в прошлом году. Психолог был молодой, видный, и кончилось тем, что я позорно в него влюбилась и сбежала, так толком и не ощутив каких-либо позитивных результатов. Но в пожилую даму я вряд ли влюблюсь, так что же я теряю? Я набрала воздуха побольше и выпалила:

- Хочу шляпу!

- А зачем вам шляпа, милая? – ласково спросила дама. – Вы же их, я вижу, отродясь не носили?

- Не носила, — подтвердила я. – Но Натусик говорит, что шляпа вырабатывает царственную осанку. И вообще…

- А вам не хватает только царственной осанки? – мягко и настойчиво продолжала расспрашивать шляпница.

- Мне много чего не хватает, — неожиданно для себя призналась я.

- Чего же? – подбодрила меня она.

- Веры в себя, например. И еще я не знаю себе цены. Неуверенная я, опять же. Хорошие вещи носить не умею. Сутулюсь… В общем, наверное, зря я к вам пришла! Какие уж мне шляпки??? Моя одежда – джинсы и джемпер, летом – футболка. Сверху куртка по сезону – и порядок. А к ней – вязаная шапка или беретка, и еще у меня на холода норковая формовка есть… Вот. Извините. Я пойду?

- Нет, милая, не пойдете, — весело сказала шляпница. – Потому что вы совершенно правильно сюда пришли! И я с удовольствием с вами поработаю. Ах, какой экземпляр!

Я удивилась: что уж там она во мне увидела? Но заметно было, что она действительно мною заинтересовалась. И в глазах у нее появился такой же лихорадочный огонек вдохновения, который я так часто видела у Натусика.

- Пройдемте, милая, в студию, — пригласила она. – Сейчас, я только включу дополнительный свет…

Студия ее меня поразила. Больше всего она напоминала чердак, на котором в относительном порядке хранятся разные вещи. Чего тут только не было! Чугунные утюги, теннисные ракетки, потемневшая от времени прялка, спортивная рапира, вычурные вазы разных размеров, рыболовная сеть, и еще куча всякого хлама. Зачем все это шляпнице??? Я ничего не понимала. И у меня сразу как-то глаза разбежались и все в голове сместилось. Я даже подумала, что так, наверное, и бывает, когда говорят «крыша поехала». Моя — точно поехала.

- Пожалуйста, встаньте вот сюда, перед зеркалом, — пригласила шляпница.

Я повиновалась. В зеркале отразилась я – в расстегнутой курточке (почему-то она не предложила мне раздеться), в сереньком берете, с растерянным лицом… В общем, не королева Марго, это точно. И даже не ее горничная. Так, может быть, кухарка…

- Попробуйте посмотреть на себя, как на незнакомку, — предложила дама. — Посмотрите внимательно, что вы можете сказать об этой девушке?

- Не красавица, — честно сказала я, оценив отражение. – Умные глаза, как у собаки. Наверное, на работе ценят. И еще боится очень. Даже, наверное, хочет сбежать. И не верит, что у нее что-нибудь получится.

- Согласна, — кивнула шляпница. – А теперь повесьте вот сюда куртку и берет. Прошу вас. Наденьте вот этот черный балахон – он нейтральный и пойдет к любой шляпке. Надевайте же! И снова смотрите на себя в зеркало.

Пока я выполняла ее повеления, шляпница, сцепив руки в замок перед собой, мерно расхаживала по студии и монотонно говорила:

- Деточка, запомните раз и навсегда, заучите и повторяйте как молитву: «Некрасивых женщин не бывает. Бывают нераскрытые». Запомнили?

- Запомнила, — кивнула я. Меня почему-то внезапно потянуло в сон – от ее голоса, что ли?

- Далее. Цену себе устанавливаете только вы сами. И никто другой. В вашем магазине вы сами и директор, и продавец, и маркетолог, и ревизионная комиссия. Уяснили?

- Уяснила, — кивнула я.

- Какую бы цену вы не поставили, остальные постепенно к этому привыкнут, и на каждую цену найдется свой покупатель. Понятно?

- Понятно, — подавила зевок я.

- И помнить надо только об одном: товар надо красиво оформить! А если цена не соответствует оформлению, это неправильно, это не комильфо. Согласны?

- А что такое комильфо? – спросила я.

- Неважно. Потом поймете. Вы действительно хотите примерить шляпки? Имейте в виду, это навсегда изменит вашу жизнь. Не боитесь?

- Хочу, — подтвердила я. – Не боюсь. Что уж там такого замечательного, в моей жизни, чтобы я за это цеплялась?

- Хорошо, — улыбнулась шляпница. – Если не цепляетесь – уже хорошо. Какую шляпку вы хотели бы посмотреть?

- Не знаю, — пожала плечами я. – Я совсем не разбираюсь в шляпах. Может быть, для начала вы мне что-то посоветуете?

- Разумеется, милая. Давайте начнем с этой. Примерьте!

Она легко сдвинула часть стены – оказалось, стена была раздвижной, и там оказалось множество всевозможных шляпок – просто глаза разбегались! Она сняла одну, терракотового цвета, с округлым верхом и маленькими полями, и тут же напялила ее на меня. Я уставилась в зеркало. То, что я там видела, мне не нравилось. Кажется, черты моего лица несколько изменились: из-под шляпки на меня смотрела не особенно приятная особа с крепко сжатыми губами и востреньким носиком, который так и норовил разнюхивать, проныривать и влезать. Спать захотелось еще больше.

- Говорите! – властно приказала шляпница. – Не задумываясь, все, что в голову придет.

Я открыла было рот сказать, что ничего мне в голову не приходит, но неожиданно для меня из него полились какие-то другие слова:

- И чего это они там затевают? Надо бы разузнать. Явно думают обо мне всякие гадости. От них можно только плохого ждать. Но я должна их опередить. Не дождетесь! Я тоже кое-что про вас знаю! Я вам докажу, что я — лучше. Сплетники несчастные…

- Замрите! Если бы это была картина, как бы вы ее назвали? – неожиданно прервала мой «поток сознания» шляпница.

- «Подозрительность», — тут же отозвалась я.

- Вам нравится эта шляпка?

- Нет! Что вы! Ни в коем случае! – гневно отвергла эту мысль я.

- Тогда снимите ее и отложите пока, — подсказала шляпница. – Готовы к следующему эксперимету? Ну и хорошо. Оп-ля!

Следующим оказался кокетливый капор с лентами и розочками. Как только он оказался на мне, вдруг на меня нахлынуло какое-то фривольное настроение. Хотелось визжать, бегать от гусаров и танцевать канкан.

- Не сдерживайте своих порывов, милая. Здесь можно! – поощрила меня шляпница, щелкая пальцами. На щелчок включилась музыка, и раздался действительно канкан, и против своей природной сдержанности и застенчивости, я пустилась в пляс. Подхватив двумя руками долгополый черный балахон, я азартно дрыгала ногами, и со стороны, как мне кажется, напоминала более всего взбесившееся пианино. Под конец я от души взвизгнула и села на шпагат, благо мы с Натусиком неравнодушны к фитнесу и регулярно посещаем спортзал. Музыка смолкла. И я моментально покрылась холодным потом: да что же это со мной творится??? Я что, с ума сошла?

- Прекрасно, вы умница! Вы меня порадовали, — поспешила сообщить шляпница. – А вы порадовались?

- Я? Извините, простите ради бога, я не знаю, чего это на меня нашло… — стала оправдываться я.

- Стоп! – оборвала меня шляпница и быстро надела на меня другую шляпу – чопорный черный котелок с узкой ленточкой. – А теперь продолжайте.

- Я не понимаю, что это на нее нашло, — строго сказала я. – Прошу извинить меня за невоспитанность моей дочери! Это больше никогда не повторится. Она будет примерно наказана. Две недели без прогулки и по два часа музыкальных экзерсисов ежедневно, сверх обычного. Это понятно?

Из зеркала на меня смотрело лицо, в котором явственно проступали черты моей мамы. Строгой, бескомпромиссной, беспощадной к невоспитанности и разгильдяйству, четко знающей, «как надо» и «как положено».

- Мама… — беспомощно проблеяла я. – Мамочка, пожалуйста… Прости меня, я не хотела…

- Стоп! – вновь прервала меня шляпница и жестом фокусника ловко поменяла котелок на бесформенный белый колпак, закрывший мне все лицо. Впрочем, прорези для глаз в нем были – но я теперь мало что видела. И сразу почувствовала себя жертвой.

- Мамочка, не надо! – попросила я и заплакала. – Я буду хорошей девочкой! Я буду слушаться! Я буду воспитанной, честное слово! Я больше никогда в жизни не буду танцевать! И визжать тоже! Я клянусь тебе! Я никогда не посрамлю честь нашей семьи!

Слезы душили меня и заливали лицо. И когда шляпница сдернула колпак, мне стало стыдно: ну что это со мной происходит? Безумие какое-то!

- Безумие… Ну давай попробуем, — сказала шляпница и мгновенно надела на меня другой колпак – шутовской, двурогий, один рог красный, другой зеленый, а на конце бренчали бубенчики. – Как тебе?

Я вскочила. Мне было вовсе не весело (странно, а я думала, что шуты – очень веселые люди!). Но я почему-то почувствовала злость, медленно переходящую в ярость.

- Подходи, народ людской! Я смешу вас день-деньской! Можно эдак, можно так, потому что я дурак! – завопила я, прыгая по студии. – Посмотри на барыню, перечницу старую! Не сеет, не пашет, не поет, не пляшет, все на свете знает, морали читает!

- О ком это ты? – вкрадчиво спросила шляпница.

- О маме! – отмахнулась я – и замерла на месте. – О маме? О господи!

- Стоп! – снова вмешалась шляпница и махом убрала шутовской колпак, водрузив мне на голову странную шляпку – золотистую спираль на тонком ободке, похожую на нимб. Я глянула в зеркало, и в меня хлынули странные чувства.

- Это тоже любовь… — с удивлением произнесла я. – Она думала, что без этого я не проживу. Без дисциплины и серьезности. Она хотела, как лучше. Мама хотела меня защитить. Она не виновата. И я тоже не виновата. Никто не виноват…

- Милая, посмотри на меня. Давай попробуем вот это, — мягко предложила шляпница, протягивая мне соломенную шляпу с широкими полями. Я надела ее – и мне сразу стало спокойно и хорошо, как летом на даче, в шезлонге и с книжкой, а рядом блюдечко со спелой вишней.

- Вот теперь мы можем обсудить все это, — погладила меня по плечу дама. – Ты хочешь что-нибудь сказать?

- Что это было? – задала я давно мучающий меня вопрос.

- Искусство, — просто ответила дама. – Я умею делать шляпки, поднимающие разные эмоции. И выводящие их. Такая шляпная терапия, понимаешь?

- Шляпная терапия, — повторила я. – Эмоции, стало быть… Вы знаете, я сейчас поняла, что я всю жизнь чувствовала себя виноватой перед мамой. Ей хотелось, чтобы я была серьезной и вдумчивой. И дисциплинированной. И чтобы жила по правилам. А я не могу! Не то чтобы совсем не могу – но мне не нравится. Мне приходится себя заставлять жить по режиму и делать только то, что приличествует порядочной девушке. Я когда канкан танцевала – мне нравилось, правда. Но потом я ужаснулась – а что мама скажет? Если узнает? И мне стало очень стыдно. Я всю жизнь доказываю ей, что я умная и правильная. А сама на нее внутренне злюсь! Потому что живу не своей жизнью, а ее. Ну, как она бы ее прожила.

- Ах, милая, я думаю, если бы ваша мама примерила мои шляпки, вы бы удивились, насколько ошибочно это умозаключение, — грустно сказала шляпница. – Мы все в угоду какому-то мифическому «общественному мнению» с детства учимся подавлять свои эмоции и истинные желания. Ваша мама, я полагаю, не исключение…

- Наверное, — согласилась я. – Но это же ее дело, правда?

- Правда, — подтвердила странная шляпница. – Вы примерили на себя разные роли, и похоже, многое поняли о себе, не так ли?

- Так, — созналась я. – Я поняла, что слишком подозрительная, мне все время кажется, что меня кто-то осуждает. Но это не мой страх, а мамин! А я – другая! Я поняла, что хочу иногда дурачиться. И танцевать. И гусары мне, оказывается, нравятся. И еще мне нравится побыть одной, на даче, но при этом знать, что где-то рядом родные люди, и им тоже хорошо. Но я чувствую, что это далеко не все, что мне нравится! А еще у вас шляпки есть?

- Сколько угодно, — с удовольствием сообщила дама. – Примеряем?

Мы перемеряли еще целую кучу шляпок. И я узнала о себе, что мне, оказывается, нравится мчаться по ночному шоссе на байке – об этом мне сообщила кожаная ковбойская шляпа, потягивать через соломинку коктейль на открытой террасе кафе (черная «таблетка» с вуалеткой), бродить по выставочным залам (белая фетровая шляпа с мягкими широкими полями), с достоинством отстаивать свое мнение (бордовая бейсболка задом наперед), гулять с малышом (песочного цвета панама), милостиво совершать королевский наклон головы (кружевная наколка с жемчугами), работать в команде (корректная фиолетовая шляпка умеренных пропорций), и еще много чего. Кое-что из того, что я узнала о себе, было просто откровением! А самое главное, я нашла шляпу, в которой чувствовала себя предельно уверенно – ну просто супер!

- Можно, я куплю вот эту? – попросила я.

- Милая, мои шляпы не продаются, — удивилась дама. – Вам Натусик не сказала?

- Но почему? – изумилась я. – Разве вы их делаете не на продажу?

- Разумеется, нет, — ответила шляпница. – Давно уже нет. Мои шляпы – это лекарство. Их примеряют только тогда, когда хотят увидеть в себе нечто новое. Увидеть – и измениться. Но для лекарства очень важно соблюдать дозировку! Иначе можно навредить организму.

Видимо, на лице моем отразилось разочарование, потому что шляпница засмеялась и сказала:

- Да вы не расстраивайтесь так! Я вам дам адрес магазина, где замечательный выбор шляп! Я лично там иногда покупаю! Вы обязательно сможете подобрать себе то, что вам пойдет. Вы же очень красивая девушка, вы знаете об этом?

Я глянула в зеркало. И удивилась: то, что я там видела, мне и правда нравилось! Согнутые плечи расправились, спина выпрямилась, щеки раскраснелись, глаза блестели, и была я очень даже ничего!

- Надо же! – подивилась я. – Совсем другой человек! С ума сойти…

- Иногда достаточно бывает позволить себе поиграть в разные штуки, чтобы увидеть свое истинное лицо, — кивнула шляпница. – Теперь ты это знаешь. Предлагаю вернуться в гостиную и выпить со мной чаю. С вишневым вареньем!

… Едва я вошла домой, затрезвонил телефон. Судя по его нахохлившемуся виду, он уже раскалился от звонков и был на меня обижен. Я сняла трубку – разумеется, это была Натусик.

- Ну как? – сразу жадно спросила она.

- Как, как… — сурово сказала я. – Подставила ты меня, подруга, по полной программе!

- А чего, а чего? – заволновалась Натусик. – Тебе что, не понравилось? Не подошло ничего, что ли?

- Да подошло, подошло, — не выдержала и засмеялась я. – Спасибо тебе, родная. Никогда так не веселилась!

- Ага, а то я уж испугалась, — облегченно вздохнула Натусик. – Она ведь странная, эта шляпница, что и говорить.

- Она чудесная. Только ты не расслабляйся, дорогая. Имей в виду: завтра мы идем в магазин по указанному адресу, будем выбирать мне головные уборы. У тебя будет право совещательного голоса. Нет возражений? – сообщила я, сама удивляясь своей напористости.

- Ух ты! – восхитилась Натусик. – Да я вижу, в тебе руководитель прорезался? Ну ни фига себе!

- То ли еще будет! – воодушевленно пообещала я. – А со своим беретом я знаешь что решила сделать?

- Не знаю, а что?

- Я из него сделаю куклу! Назову ее «Неуверенность». Посажу в уголок, и буду на нее посматривать, чтобы не забыть, от чего я ушла и к чему стремлюсь.

- Вау! – восхищенно выдохнула Натусик. – Класс! Чур, я участвую!

- Участвуй, — великодушно разрешила я. – Ведь это ты меня сосватала к этой шляпнице. Имеешь право.

- Эк ты это… по-королевски сказала, — подивилась Натусик. – Аж реверанс хочется сделать.

И была она совершенно права, потому что я в это время как раз смотрела в зеркало и представляла себя в кружевной наколке, усыпанной крупными розовыми жемчугами. По-моему, это было совершеннейшее «комильфо» — что бы там оно не означало.

 

 

 

 

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: