На Халкидонском Соборе 451г., когда Кирилл уже умер, Феодорит, хотя и нехотя, анафематствовал Нестория. Т.е. в конечном итоге Кирилл занял православную точку зрения.

У обоих святых были свои недостатки. И тот и другой еще не подобрали слова, термины. Тем не менее, бл. Феодорит оказался основным защитником православия после смерти Кирилла, но уже от второй опасности - от монофизитства. Оказалось так, что оба они для пятого века оказались главными борцами с ересью. Хотя пятый Вселенский Собор, уже после смерти Феодорита Кирского, осудил некоторые его ранние сочинения, те, в которых он поддерживал Нестория. Именно поэтому он именуется в наших календарях не святителем, хотя он был епископом, а блаженным. С одной стороны блаженными называют юродивых, а с другой стороны тех, кто немного уклонился от православия. Например, блаженный Августин на западе. Для католиков он великий святитель, а для нас он предтеча всяких разделений и ересей. Он великий подвижник, писатель, святой, но православной церковью прославляется как блаженный.

У Феодорита есть такое сочинение, которое называется «История боголюбцев». Это как бы отчет его путешествий по монастырям, по кельям. Это одно из ярких и глубоких свидетельств о монашеской жизни пятого века. И в конце этой книги есть его слово о любви, это как бы духовный итог, осмысление той живой любви к богу и ближнему, которую он встретил в пустыне среди подвижников. Это как бы богословское рассуждение о Божественной любви. Затем у него есть замечательные слова «О промысле». Главная идея этих слов та, что мир сотворен для человека и как бы есть инструмент нашего спасения. Все безконечные миры нас окружающие земля, животные, растения все призвано послужить человеку как венцу творения. Человек тоже отвечает за это творение, отвечает перед Богом. Нам может сегодня показаться немного наивным его рассуждение о том, для чего, например, нужны звезды? - Для мореходов как ориентиры. А почему после захода солнца не тотчас наступает ночь, а сумерки? - А потому что глазу будет больно тогда. А зачем нужно темное время суток - ночь? - А затем, что человеку нужно некое разнообразие, чтобы он мог чему-то удивляться. Однако, это общая для святых отцов мысль, что все эти безконечные явления созданы, чтобы нам в малой степени помочь спастись, помочь приблизиться к Богу. Феодорит не устает восхищаться устроением человека, он перечисляет, как устроен глаз и т.д. И, наконец, как предел восторга у него такой пассаж: и вот, наконец, о чудо! Дана тебе как бы некая самородная подушка, дабы ты мог безболезненно сидеть на камнях и твердых предметах, а ты также не благодарен Творцу, так же не чтишь Его о нас промысел и заботу. Он говорит это не просто потому, что ему хотелось как-то потрясти читателя, а потому что он испытывал к Богу живое чувство благодарности. У Феодорита одним из условий освящения, обожения человека является младенческий взгляд на мир. Если мы научимся вновь, как. дети смотреть на мир, как на нечто новое и неожиданное, и как на нечто радостное, только тогда мы и спасемся. И когда Господь говорит, что если не будете как дети..., то он это имеет в виду. Такое учение можно найти у очень многих святых отцов, которые пишут о промысле Божием.

Блаженный Феодорит Кирский еще и замечательный церковный историк. Он пишет историю Церкви в продолжение истории Евсевия Кесарийского. Евсевий самый древний церковный историк, он жил в четвертом веке и дописал свой сюжет до Константина Великого. Феодорит продолжает эту историю и пишет ее до своего времени, до того, чему он сам был свидетелем.

Бл. Феодорит к концу своей жизни фактически приходит к богословию Кирилла. Он всю жизнь боролся с Кириллом, всю жизнь ему возражал, писал против него гневные письма, ругался на него и, в конце концов, в других словах, в других выражениях, характерных для своей богословской школы, своей традиции он формулирует практически то же самое учение.

Оба этих святых отца не всегда были осторожны в терминах и дали повод для продолжения дискуссий. Ересь монофизитства продолжала жить и перерождаться. Она приобретала разные формы и соответственно разные названия. Такие как: моноэнергизм, монофилитство. Несторианство тоже жило. Обе эти ереси продолжают жить в т.н. дохолкидонских церквах, в церкви армянской и во многих других восточных церквах. Есть целые поместные церкви, в которых до сих пор следуют этим двум ересям. Поэтому это вопрос не просто древней истории, это сегодняшняя проблема христианства. И сегодня точно так же многим православным христианам приходится отстаивать истину нашего учения перед уже современными представителями этих лжеучений.

В один момент споров между православными и монофизитами, вдруг появляются некие книги. Их четыре. И еще несколько маленьких сочинений - десять писем. Их автором называется Дионисий Ареопагит. Тот самый Дионисий, который встречался еще с Апостолом Павлом, который был обращен в христианство из язычества, а затем, по Преданию, был первым епископом Афин. Назывались эти сочинения следующим образом: «О Небесной иерархии», «О церковной иерархии», «Об именах Божиих» и «О мистическом богословии», и десять писем: письмо Апостолу Иоанну Богослову, письмо Гаию, т.е. тем участникам истории, которых мы знаем по Деяниям и посланиям Апостольским. Там описываются реальные события, например, автор пишет, что он был свидетелем солнечного затмения, которое тогда было, что он общался с Иоанном Богословом и т.д. Автор как бы объявляет себя участником постевангельских событий. Оказывается, что эти сочинения пропагандирует монофизит. Дело в том, что в этих сочинениях появляются сходные с идеями еретиков формулы. До этого момента они никогда не появлялись на свет, и никто не знал и не слышал, что у Дионисия Ареопагита были какие-то сочинения. Православные сразу сказали, что это фальшивка, это еретические сочинения, которые написали монофизиты, чтобы всех тут обмануть. А потом происходит неожиданность. Два святых отца, учителя Церкви, один Иоанн Скифопольский, а другой Максим Исповедник пишут обширнейшие комментарии на эти сочинения. Они утверждают, что это подлинные сочинения св. Дионисия Ареопагита и говорят, что тут никаких ересей нет, и по слову истолковывают весь текст. Они говорят, что это как раз и есть православное учение, что монофизиты здесь как раз опровергаются, что это сокровище церковное - это учение 6 богопознании, о том, как человек может соединиться с Богом, о том, как человек может обожиться, о том, как Бог являет себя человеку. Проходит какое-то время, и читатели начинают замечать в этом тексте некоторые несоответствия. Оказывается, что этот автор первого века очень подробно описывает чинопоследования христианских таинств. Он пишет о монахах и т.д. Выясняется, что это фальшивка, что какой-то безызвестный человек конца пятого века написал некое сочинение, включил туда много псевдофактов и подписал его именем епископа Афинского первого века Дионисия Ареопагита. Однако, несмотря даже на это, эти сочинения, т.н. ареопагитский корпус, по-прежнему являются сокровищем Церкви, сокровищем православного Предания. Почему автор сочинений так обманул всех? Вероятно, до конца мы этого так и не выясним, да это и не очень важно. Потому что за этими сочинениями при всей их внешней ложности, стоит такая внутренняя духовная правда и глубина, что подвергнуть эти сочинения сомнению с точки зрения их православности мы не можем. Итак, эти сочинения псевдодионисия, являются основанием учения о богопознании. Псевдодионисий пользуется терминологией неоплатонической философии, но при этом идеи у него совершенно иные. Он говорит: сколько ты не очищайся, сколько ты не учись, сколько ты не постигай, Бог безконечен, и как бы ты хорошо ни научился жить, каким бы ты святым и молитвенным ни стал, ты никогда в этой чаше (Боге) не выживешь, а вот тому, что во вне Бога, Его благодати, этому мы можем приобщиться. Он говорит, что Бог не умаляется, Бог не уменьшается и в малой частичке благодати Он весь, Он всегда дает всего Себя нам, только мы должны это должным образом воспринять. Вот маленькая аналогия: во время причастия, мы принимаем маленькую частичку, но Церковь нас учит, что мы не кусочек Плоти принимаем, а что в каждой частичке мы принимаем всего Христа, все Тело Христово, всю Плоть Господа. Так же и здесь: в каждом маленьком даре благодати Господь подает Себя в полноте. Поэтому нам надо просто достойно принять одну каплю благодати, и мы обожимся, мы освятимся. Для Дионисия Бог - это живой Бог. Бог говорит Моисею: " Я есть Сущий, Я есть живая Личность", и это подчеркивает Дионисий и за ним св. отцы. Это постоянное чувство живого Бога, к которому можно припасть или обратиться с молитвой, не оставляет Дионисия. У него есть довольно оригинальное учение, красивая, стройная и часто критикуемая система: «Учение о небесной иерархии». Есть девять чинов Ангелов, которые последовательно принимают от Бога некое откровение от высших к низшим. На высшем уровне: Херувимы, Серафимы и Престолы. Затем: Господства, Силы и Власти и, наконец, третья триада: Начала, Архангелы и Ангелы. Он дает довольно неопределенное толкование, что это за чины. В последующие эпохи это истолковывалось так, например, Началам предавалась идея ангельских чинов, которые получают как бы начальствование над веществом, над природой. Мы знаем, что у каждого человека есть Ангел-хранитель, а в древней Церкви говорили, что еще есть Ангелы-хранители мира, стран, естеств природных. Но это тема таинственная и здесь не все ясно и понятно. Вся эта иерархия, конечно, вызывает некие вопросы. Например, получается, что какой-нибудь Серафим не может получить откровения непосредственно от Бога? Дионисий говорит, что в каких-то случаях исключения возможны, и Бог может непосредственно подавать откровения низшим чинам, минуя высшие. Поздние толкователи согласны в том, что Архангелы это те ангелы, которые отвечают за людей, за землю, поэтому для нас они высшие. Григорий Палама дает совсем неожиданное толкование. Он говорит, что изначально все было так, как описывает Дионисий Ареопагит, а потом происходит боговоплощение, пришествие Сына Божия в мир и получается, что раз Бог стал человеком, то ось мироздания смещается. В центре оказывается наш материальный мир, потому что именно в него пришел Бог, Он стал не Богоангелом, а Богочеловеком. Соответственно вся иерархия переворачивается. И Григорий Палама пишет о том, что Херувимы, Серафимы и т.д. оказываются меньше Архангелов, потому что именно Архангел Гавриил принес весть о рождении Сына Божия, потому что именно Архангелы отвечают за нас, за людей.

Есть у Дионисия еще учение о церковной иерархии, которая как бы является отражением ангельской. С точки зрения Дионисия все в мире иерархично, и в основании лежит иерархический принцип в Троице. Эту иерархичность отражает и Церковь, в ней тоже есть чины. Чины были и в ветхозаветной церкви, чины есть и в новозаветной Церкви.

Есть некая сложность с его учением о Христе. Принято думать. Что у Дионисия Ареопагита нет никакой христологии, что о Христе он пишет туманно и не определенно, что за высокими богословскими рассуждениями он забывает о Его искупительном подвиге. Представляется это не верным. Он, безусловно, понимает в чем подвиг Христов, для чего Господь пришел в мир, и как Он искупил мир. Для него Христос средоточие смысла нашего бытия. Когда он пишет о таинствах, то в центре его рассказа Христос. Возможно, что он пишет свои сочинения на какие-то другие темы. Поэтому Дионисия не следует обвинять в богословии без Христа.

Итак, эти сочинения Дионисия Ареопагита легли в основание множества святоотеческих творений, идей, размышлений. На него будут ориентироваться и прп. Максим Исповедник, и Григорий Палама, и многие другие позднейшие отцы. Вероятно, без этих загадочных сочинений Дионисия, непонятно откуда взявшихся, мы не можем себе помыслить развитие святоотеческого богословия на все последующие века и эпохи.

Об Иоанне Лествичнике известно, что умер он в середине седьмого века. Молодым человеком он пришел на Синай. Бывал он и в Египте, учился и был в послушании у некоего великого старца, имя которого нам не известно. После смерти своего учителя и наставника Иоанн находился в затворе и пребывал в пещере. Затем его избрали игуменом Синайской горы, которым он пробыл недолго. После этого, оставив свое игуменское послушание, он вновь ушел от людей. Именно в период своего игуменства он составил знаменитую «Лествицу». Сюжет «Лествицы» схож с иконой изображающей новозаветную Церковь. Есть лествица и ветхозаветная, бывшая в видении Иакова. Когда Иаков уснул, положив камень себе под голову, ему приснился сон, что есть некая лествица, идущая от земли к небу и по этой лествице восходят и нисходят ангелы. На верху ее утвердился Господь и этот образ лествицы, как лестницы, соединяющей небо и землю - как образ духовного восхождения. Кроме того, этот отрывок читается на богородичные праздники, потому что лествица символически сравнивается с Богоматерью. По Ней Господь Иисус Христос, воплотившись и став человеком, сошел с небес на землю.

Этот образ лествицы Иакова, очень часто вспоминается монахами в их аскетическом делании, потому что у лестницы есть ступени. И вот каждый христианин, который стремиться взойти к Богу, должен постепенно, с усилием взбираться по этим ступеням все выше и выше. Каждая ступенька, по мысли преподобного Иоанна, - это некая особая добродетель, которая возводит человека все выше на пути к совершенству. И последняя, тридцатая ступень - это любовь, о которой он говорит в своей книге в тридцатом слове, которое называется «о союзе трех добродетелей - вере, надежде и любви».

Преподобный Иоанн Лествичник, как и все святые отцы строит свое учение не только на личном опыте, хотя личный опыт в монашеской жизни предельно важен. Он строит свое аскетическое учение исходя из буквы и духа Св. Писания, и из традиции св. отцов и учителей Церкви. В связи с учением о любви он припоминает два важнейших места Св. Писания, которые повествуют о любви как таковой. Первое - это знаменитая песнь любви, которую мы находим у апостола Павла в первом послании к Коринфянам: если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я медь звенящая или кимвал звучащий; если имею дар пророчества и знаю все тайны или всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, то я ничто; если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы; любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не безчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит; любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится. Заканчивает он тем, что пребывают сии три: вера, надежда и любовь, но любовь из них больше. Второе место, на которое ссылается прп. Иоанн очень краткое - это коротенькая фраза, но которая всегда приводила в трепет толкователей. Это слова ап. Иоанна Богослова: Бог есть любовь. Эти два места на самом деле служат важнейшим основанием для святоотеческого учения о любви, и, в частности, прп. Иоанна Лествичника. Говоря об этом учении, важно отметить следующее. К разговору о важности изучения языков. В русском языке есть единое слово «любовь», которое обозначает и любовь к Богу, и любовь супругов, и любовь братскую, и любовь к Родине, и любовь к сладкому - все, что входит в понятие неких привязанностей, пристрастий, и добрых, и злых, имеет единое определение. В греческом языке, и это интересно, для понятия любви есть, как минимум, пять разных слов. Из них, наиболее употребительно у святых отцов четыре. Первое слово agape, агапэ. В древней Церкви были так называемые агапы, трапезы любви, когда христиане собирались, и, в единстве духа, устремлений, вкушали пишу, и иногда к этим агапам присоединялась Евхаристия. Это слово, в классическом дохристианском значении, имело рассудочный характер, «ценить», «уважать». В христианстве это слово делается основным для выражения любви, оно выражает любовь к Богу, предельную любовь, с которой мы обращаемся к нашему Творцу. Другое греческое слово « filia », это внутренняя симпатия, дружеское отношение, это любовь друзей между собой. Третье понятие это « eros », эротизм одолевает нас сегодня с экранов, из прессы, из окружающей действительности, вся цивилизация пронизана этим страстным духом. В греческом языке это обозначает любовь как одержимость, как страсть, чувственное желание. Еще одно слово « storge » выражает любовь родовую - родителей к детям, гражданина к Отечеству. Оказывается, что слово привычное нам, может по-разному звучать, оно сразу наполняется бездной смыслов, особенностей содержания. Святые отцы чаще всего пользуются двумя понятиями - агапэ, любовь к Богу, и « eros », потому что любовь к Богу это полная самоотдача, полная устремленность, уподобляемое любви жены к мужу чувство. «Песнь песней» о стремлении невесты к своему жениху, невеста - человеческая душа, или Церковь, а Жених - Христос. Прп. Иоанн Лествичник говорит о любви также в этих двух основных смыслах. Во-первых, он произносит: «нисколько не будет противно, как я думаю, заимствовать сравнения для вожделения страха, тщательности ревности, служения и любви к Богу от человеческих действий. Итак, блажен, кто имеет такую любовь к Богу, какую страстный любитель имеет к своей возлюбленной.» Это неожиданное сравнение. Как может сравниваться любовь, возвышенная к Богу, в которой нет никакой примеси плотского страстного начала, с любовью мужчины и женщины? Прп. Иоанн и вслед за ним многие отцы говорят неожиданную вещь, что очень часто именно те, кто возлюбил страстно, ревностно, иногда возлюбил грешно, он, переламывая себя, пересозидает свое чувство и с такой же страстностью, но уже доброй, устремляется к Богу. Задача человека, об этом пишет прп. Иоанн Лествичник, и многие другие отцы, например, прп. Максим Исповедник, не подавить в себе страсть, не уничтожить ее, но преобразить, и тогда гнев, примитивное чувство, которое губит и уничтожает, обратится в некое яростное устремление к Богу, когда все отбрасываешь около себя, устремляешься к своему Творцу, оставляя все преходящее, все внешнее. То же и с любовью, когда страсть, эрос, все перерастает в Божественное вожделение, когда мы вожделеем к Богу. Этот понимание странное, неожиданное для нас, когда Бог сравнивается с возлюбленной или возлюбленным. Блажен, кто столько ревностен к добродетелям, сколько бывает ревнив муж, лишающий себя сна от ревности к своей супруге - говорит прп. Иоанн. Это те чувства, которые должны себя перерасти в человеке, и измениться, преобразиться, сделаться новыми. Истинно любящий всегда воображает лице любимого, и с услаждением объемлет образ его в душе своей. Вожделение это не дает ему покоя даже и во сне, и тогда сердце его беседует с возлюбленным. Так бывает обыкновенно в телесной любви, так и в духовной. Некто, будучи уязвлен такой любовью, сказал о самом себе то, чему я удивляюсь: аз сплю, (по нужде естества), а сердце мое бдит о великой любви моей. Здесь прп. Иоанн Лествичник цитирует ту же самую древнюю Песнь песней. Во втором смысле «любовь», «агапэ», устремленность к Богу связана с тем, что любовью часто именуются не только наши чувства, наши отношения к Богу, но и Сам Бог, Который есть Любовь. Святые отцы часто вспоминают это именование Бога, как наиболее совершенное Его выражение. Конечно, словами, чувствами и понятиями мы Бога выразить не можем, но мы можем хотя бы насколько-то приблизиться к этому, и эта предельная обращенность, достижимость к Богу выражена в этих словах: Бог есть любовь. Другой великий преподобный отец, авва Дорофей, предлагает даже схему: вот есть вселенная, в которой творение устремлено, люди разбросаны, находятся в разных местах, в разных житейских ситуациях, обстоятельствах, в разных верах, они пребывают где-то в разных степенях удаления от Бога. Господь является центром бытия, к Нему с разных концов вселенной, из разных убеждений, постепенно начинают устремляться люди. И чем ближе они оказываются к Богу, чем ближе подходит этот путь, дорожка, тем ближе они становятся друг к другу, чем более крепка любовь к Богу, чем сильнее продвижение к Нему, чем сильнее их любовь к Богу, тем ближе, роднее они друг другу. И чем больше наша любовь к Богу, тем сильнее любовь к ближнему. Здесь важнейшее для прп. Иоанна и для аввы Дорофея - любовь к Богу немыслима без любви к ближнему. Монахи уходят из мира не для того, чтобы от ближних удалиться, чтобы их выкинуть из головы, они уходят для того, чтобы за нас с вами молиться. Именно в монастыре, в скиту, в затворе молитва о мире и о человеке оказывается наиболее действенной. Чем монах глубже уходит в себя, чем больше он удаляется от внешнего, тем больше в нем сияет любовь к Богу и ко всем тварям. Эту мысль мы тоже находим у прп. Иоанна Лествичника. Бог есть Любовь, образец любви. В этом смысле для святых отцов эта сила любви Божией максимально проявилась во Христе, Сыне Божием, который эту любовь явил действенной, явил доступной, распявшись за ны. Любовь, пишет прп. Иоанн, есть подательница пророчеств, виновница чудотворений, источник огня в сердце, который чем более истекает, тем более распаляет жаждущих; любовь - утверждение ангелов, вечное присутствие Божие. Любовь в мире, таким образом, действует не просто как нечто неопределенное, но как живительная и властная сила Божия, обращенная на нас и преображающая нас. В этом смысле мы можем сравнить учение прп. Иоанна Лествичника с учением о Божественных энергиях, как действиях Божиих. Эта Любовь промышляющая, Любовь действующая - это не просто некое чувство, это всегда поступок, всегда некий призыв, обращенный к нам и это всегда действенно. Прп. Иоанн говорит: стяжание страха Божия есть начало любви. Здесь удивительным образом соотносятся два понятия, которые развивают и рассматривают прп. Иоанн и авва Дорофей: как соотносятся между собою страх и любовь (речь идет не просто о страхе, в темном помещении, полета на самолетах, а об особом роде страха - страхе Божием, который мы испытываем перед Лицом действительно грозным Всемогущего Творца). Страх Божий рождает любовь: сначала мы Бога боимся, страшимся наказания, адских мучений. Это шаг, совершенно естественный для всякого христианина, толчок, который нам дается, чтобы мы исправлялись и начинали меняться и совершенствоваться. Постепенно этот страх рождает любовь, потому что мы чувствуем, что Бог- не просто грозный Судия, не просто Тот, Кто нас наказывает, но и Тот, Кто нас готов облагодатствовать, помиловать, спасти. И здесь отцы аскеты говорят о том, что любовь изгоняет страх. Первоначальный страх наказания, грубо говоря, плетки, он постепенно исчезает и живет в человеке одна любовь. Но эта любовь вновь рождает страх, новый, совершенный. Это значит, что человек вновь боится, но уже не наказания, того, что его сейчас Господь низринет во ад, не того, что его постигнут какие-то несчастья, что он заболеет, что-то случиться с ним, или его близкими, за грехи, а боится Бога огорчить. Задача человека - усыновление Богу, он должен стать братом Христовым по усыновлению. Сыновнее чувство, когда сын подрастает, уже не страх, что папа даст ремня, а страх огорчить родителей, нанести им душевную рану, это любовное отношение. Подобное происходит и здесь - совершенный подвижник испытывает новый страх, огорчить Бога, нанести Христу новые раны, вновь распять Христа в своей душе. И этот новый страх в подвижнике живет и действует, рожденный любовью.

Другие святые отцы много и часто пишут о любви. Слово еще одного автора очень рекомендую для прочтения - блаженного Феодорита Кирского. У него есть «Десять слов о Промысле», в приложении «Слово о Божественной и святой любви». Это слово изначально служит завершением «Истории Боголюбцев», его трудах, описывающих жизнь монахов- подвижников. Он пишет о том, что любовь к Богу для него настолько дорога, что лучше бы ему было находиться в гиене и мучаться, но испытывать любовь к Богу, чем находиться в радости, счастье, но быть лишенным этого чувства любви. Он готов принять вечное мучение, только ради того, чтобы любовь Божия в нем не ослабевала. Другой святой отец, замечательный автор, прп. Исаак Сирин, говорит о том, что грешники в аду мучимы огнем Божественной любви. Любовь Божия действует на всех, всем открыта. Для тех, кому эта любовь близка и естественна, для тех, кому она дорога, для тех она является силой преображающей, освящающей, дающей радость и надежду. А для тех, кто вне Бога, эта любовь тоже обращена к ним, но стала настолько им чужда, внешне неприятна (поскольку они себя строят не по Богу, а по сатане), то для них само это действие любви, обращенное ко всей твари, мучительно. По мысли прп. Исаака Сирина, в аду нет никаких сковородок, инструментов для пыток душ и т.д., а есть вот эта всепроникающее действие Божественной любви, которое для грешников, тех, кто от этой любви отрекся, есть мука. Прп. Исаак Сирин пишет: любовь есть первоначальное созерцание Святой Троицы, потому что Бог есть Любовь - не просто констатация того, что Бог к нам обращается с любовью, любовь в Боге была всегда, и до того, как Господь сотворил мир, в Боге действовала. Потому что Бог не есть единица, в строгом смысле этого слова, Бог един, но в Боге три Лица - Отец, Сын и Святой Дух. Бог есть Любовь еще и потому, что извечно и всегда существует круговорот Божественной Любви, взаимное, полное, совершенное проникновение любви друг к другу лиц Пресвятой Троицы. Единство Троицы есть единство любви. Если ты познаешь любовь, значит, ты отчасти познаешь Пресвятую Троицу. Богатство любви, говорит прп. Максим Исповедник, делает нас из людей богами, не по природе, а по тому дару благодати, который мы получаем. Если человек возлюбил Бога, он уподобился Первоисточнику, Самому Богу. Прп. Симеон пишет: Христос нам являет любви совершенство, кто ей обладает, тот богом бывает, кто ищет Христа, тех Христос просвещает. И те кто живы (то есть те, кто любит), никто не прельщайся, Божья любовь, что богов созидает, Она есть Сам Бог.

Прп. Максим Исповедник не так подробно переведен на русский язык, как хотелось бы, но многие важнейшие творения его доступны. Был издан двухтомник в серии издательства «Мартис», в первом томе приведены некоторые аскетические главы. Прп. Максим происходил из знатного рода, он был в родстве даже с императором Ираклием. Родился он около 580 года, увлеченно, с юных лет, учился, изучал философию, что помогало ему в тех диспутах, которые он вел с еретиками. Сила и оружие философии в ее искусстве спора, в ее логичности и последовательности построений. Иногда эти построения только кажутся логичными, непробиваемыми, но философия умеет строить свои доказательства, свою логику и под нее бывает трудно подкопаться. Если заблуждения серьезно обосновывались, то, если помножить этот искусство философского спора на христианскую истину, тут трудно бывает спорящим. Прп. Максим умудрялся в открытых диспутах переспорить многих своих противников, включая Константинопольского патриарха Пирра, который впал в ересь монофизитства. Прп. Максим был предельно начитан христианской литературой. Его творения переполнены цитатами из святых отцов и учителей Церкви, иногда явно, иногда нет, он почти не говорит от себя, очень редко. Все свои доказательства и соображения он пытается строить на святоотеческом основании, хотя иногда истолковывает их довольно оригинально. В молодости он был чиновником императорской канцелярии при дворе, но невзлюбил эту жизнь. Тогда снова начинала набирать обороты ересь, на сей раз монофизитство. Монофизиты были осуждены, но искали лазейки, чтобы найти способ вновь набрать влияние, вернуться в Церковь, жить, воздействуя на императора. Все этот грозило бунтом, нестроениями, расколом государства. Государство искало способы, с помощью которых можно было бы найти какое-то примирение, прийти к среднему результату, чтобы все остались довольны, изыскивались разные богословские лазейки: ладно, говорили некоторые монофизиты, во Христе есть человеческая природа, пожалуйста, мы допускаем такую возможность. Но эта человеческая природа во Христе - нечто неопределенное, каждый из нас это некий живой организм, который имеет не только клеточное вещество, но имеет еще какие-то естественные реакции, живет по законам собственной жизни, и нам свойственно не на уровне личности, какого-то выбора, а неких естественных реакций. Скажем, если подносим руку к пламени свечи, то ее отдернем, потому что будет больно. Если грозит болезнь, то вполне естественно бежать к врачу, захватить болезнь в самом начале. Если грозит смерть, естественно стараться ее избежать. Если выйдем на улицу и начнем переходить дорогу, а на нас выскочит автомобиль, от него отпрыгнем, не думая - отпрыгнуть ли, или нет, помереть или нет. Это будет чисто естественный поступок, то, что есть чувство самосохранения в нашем организме. Эти понятия сводятся к тому, что мы не просто некая биомасса, а к тому, что мы - живой организм, живой определенный человек. У кого-то чувство самосохранения сильнее, у кого-то слабее, у кого-то реакция лучше, у кого-то хуже. В каждом конкретном случае мы определенным образом устроены. Монофелиты (от слова mono - один, и felima -воля) говорили, что во Христе есть человеческая биомасса, естество, говоря современным естеством, но в Нем нет человеческих реакций, человеческих устремлении, привычек. Если Христу грозит смерть, Он ее не испугается, если на него будет двигаться опасность, Он не отступит, потому что в Его организме нет естественной воли, воли к жизни. В нем действует только Бог, а человечество в Нем некое безцветное, недействующее, непонятно зачем нужное приложение. То есть Он смерти не страшится, ни боли, но всякий раз Бог эту естественную человеческую реакцию, которая есть во Христе, вызывает искусственно. (В человеке есть естественные реакции, если ударить по колену, будет непроизвольное сокращение мышц). Во Христе, оказывается всякий раз, когда Он испытывает голод, жажду, когда Он плачет по Своему другу Лазарю, когда Он страшится смерти, все эти человеческие поступки это как бы внешний толчок. Это исходит не из Его плоти, не из Его человечества, не потому, что Он плачет, Он страшится, сердце у Него болит за Лазаря, а потому, что всякий раз Бог творит маленькое чудо, и эту неопределенную человеческую массу, естество, Он чудесным образом наделяет способностью бояться, страшиться, страдать, голодать. Та есть, у Христа нет никаких нормальных естественных чувств. И Бог, Который это тело воспринимает, всякий раз заставляет Христа, как человека, испытывать эти чувства насильно, искусственно, потому Христос же должен быть Человеком, испытывать такие чувства, но это абсолютно Ему чуждо, Бог, таким образом, на Него действует. Это ересь монофелитства - воля только одна, никаких человеческих чувств, нравственных и естественных устремлений, во Христе нет. Есть только «механическое воздействие Бога» на человеческое естество Христа. Прп. Максим, который к тому времени становится монахом и живет вблизи Халкидона, борется с монофелитством, говорит, что, строго говоря, в человеке, в каждом из нас, после грехопадения, есть не одна воля, а целых две. В нас есть воля к жизни, воля к насыщению, воля к сну, то, что присуще нашему организму, каждому из нас. Это та воля, которая в человека изначально заложена Богом при творении. Человек, по своей природе, стремится к тому, что для него естественно - съесть что-то, поспать, а-то, не выспавшись, он не сможет нормально функционировать. Изначально в человека было заложено еще нечто - воля к жизни духовной, жизни в Боге. Для дерева, например, естественно расти, для животного естественно продолжение рода и они ищут этого, потому что так устроен их организм. Человек изначально был устроен так, чтобы расти духовно, Богом это было заложено в человека, как некий инстинкт, то, что естественно, органично. И это стало замутнено в результате грехопадения. Этот один род воли - рефлексы, устроение, присущее каждому из нас конкретному человеку. Это устроено сходно. Кроме того, человек приобрел, это Богом изначально не было ему дано, но потенциальная возможность была, выбора, иного проявления - воли избирательной. Некто решает, как ему жить - пойти ли в богословский институт, или на курсы вождения, или на факультет журналистики, или учиться бальным танцам, или на артиста эстрады. Каждый выбор есть выбор между лучшим и худшим. Лучше пойти все же не на артиста эстрады, а учиться в богословском институте и заниматься благочестивыми вещами. Это дело выбора, но что лучше для спасения. Но для кого-то может, лучше пойти в артисты эстрады, потому что, пойдя в богословский институт, возгордится, возомнит себя святым человеком, и через этот погибнет. Совершенно неясно, как человеку поступать. Мы живем в таком мире, что нам неясно, как делать этот выбор. Изначально человеку дана была тропочка, по которой он должен был идти, живи в раю, возделывай Эдемский сад, плодитесь и размножайтесь, не вкушай от древа познания добра и зла - сумма понятий, поступков, которым человек должен был следовать. Он исполнял, а в какой-то момент задумался, а не выбрать ли мне что-то другое, не избрать ли мне не Бога, не исполнение воли Божией, а исполнение чего-то, чего мне хочется, что я задумал. И получилось так, что человек впервые за всю историю оказался перед выбором - съесть ему плод с этого древа познания добра и зла, или не съесть. В тот момент, в который он оказался перед этим выбором и делает этот выбор, в нем появляется вторая воля, воля выбора. Конечно, по уровню решения могут быть разные, но по сути похожи, и то, и другое (пойти ли в богословский институт, или в театр эстрады, съесть плод от древа познания или нет) предполагает варианты, лучший и худший. Жизнь в Боге - это всегда устремление к чему-то лучшему, чему-то совершенному, прекрасному. Как только мы делаем шажок в сторону, это значит, мы от Бога удаляемся, в нас начинает действовать грех. Когда Адам совершает этот выбор, в нем этот грех начинает действовать, как некий моторчик. И вместе с первой волей: как тебе надо, так и живи, как тебе естественно к Богу стремиться, так и стремись. Но как только он начинает задумываться, выбирать между лучшим и худшим, между Богом и не Богом, оказывается, что появляется воля избирательная, личностная. Первая воля была природная, а эта воля личностная, горделивая. Отцы называют ее еще волей эгоистической: вкусить плод или не вкусить плод, убить своего ближнего или не убить, это все вещи, которые мы решаем с помощью этой воли, этого микроба, который в нас попал. Эта воля, в конечном итоге, есть у всех, и у праведников, и у грешников, и у тех, кто живет по Богу, и у тех, кто живет вне Бога, но задача христианина эту гордую эгоистическую волю (как хочу, так и живу) в себе смирить, усыпить. Эта воля должна прийти в согласие с волей природной. Делая постоянно, грубо говоря, выбор в пользу Бога, рано или поздно в нас эта воля совпадет с волей природной. Когда воля природная с волей, заложенной в нас жаждой Бога, совпадет, в нас останется одно единственное движение, порыв, который в нас Богом изначально заложен, порыв к свету и святости. Так выражается учение прп. Максима о Христе. Христос стал подлинным человеком, одним из нас. В Нем есть все составляющие человеческого естества, тело, душа и то, что им присуще, те же рефлексы, и воля, но только природная, устремленность Человеческого естества Христа к обожению, к постоянному пребыванию в Боге, в Нем это действует. В нас это повредилось в результате грехопадения, мы пребываем в ином состоянии, а во Христе, Который воспринимает человеческое естество таким, какое оно уже есть сейчас, падшим, в то же время, поскольку нет этого действующего, греховного начала, нет греха, в Нем это человеческое естество может вновь настроиться на ту волну, на которую оно изначально было запрограммировано, по тому замыслу, который был в раю. Получается так, что во Христе есть все человеческое естество, в том числе и природная человеческая воля. Но Христос не состоит из двух личностей (как говорит несторианская ересь, что «был некий хороший человек Иисус, который был настолько святым, что в Него вселился Бог-Слово, в Нем два личностных центра, два личностных начала». Эта ересь осуждена III Вселенским собором). Церковь учит, что во Христе только один личностный центр, одно «Я» - Сын Божий, второе Лицо Пресвятой Троицы. Во Христе нет человеческой личности, в Нем есть человеческая природа, естество в полноте, но в Нем нет человека Иисуса, который думает: пожалуй, я не соглашусь, или соглашусь с Богом, а решу как-нибудь иначе. В этом смысле во Христе есть воля человеческая природная, но эгоистической воли выбора, которая всегда есть следствие несовершенной падшей личности в Нем нет. Таким образом, во Христе есть две воли - одна воля Божественная, Сына Божия, которая определяет жизнь Богочеловека Иисуса Христа, воля общая для всех трех Лиц Пресвятой Троицы, воля, которая ведет нас к спасению, потому что Бог всех хочет спасти, которая подталкивает нас к исправлению, та воля, по которой сотворен мир, благодаря которой мы все существуем. Христос воспринял человеческое естество и в Нем есть еще и природная, добрая, хорошая человеческая воля, хотя для этой воли и присуще все, характерное для человека. Скажем, для человека неестественно умирать, мы все боимся смерти, для всех нас это будет катастрофой.

Понятно, что Человеческое естество Христа пытается противодействовать смерти, как-то от нее устраниться, человеческое естество Христа стремится насытиться, поспать, исполнить все, что для человека естественно и нормально. И вот, наступает момент, когда эта человеческая воля, которая живет во Христе, предельно согласуется с волей Божественной. Помните, Христос в Гефсиманском саду молится: Отче! Да минует Меня чаша сия, впрочем, пусть не Моя воля будет, но Твоя. Да минует Меня чаша сия - это страх человеческой природы Христа перед смертью. Как мы отпрыгиваем от машины, когда она на нас устремляется, так же для Христова естества естественно бежать, удалиться от Креста. Но во Христе воля человеческая приходит в полное согласие с волей Божественной. Человеческое естество во Христе живет по Богу, в Боге. И поэтому Он произносит: впрочем пусть не Моя воля будет, но Твоя. Это значит, что Он, как человек добровольно принимает на Себя смерть, преодолевая, переламывая в Себе этот страх и приводит Свою волю человеческую в полное согласие с волей Божией во спасение мира, которое произойдет именно через Крест, через страшную, мучительную, но такую необходимую смерть. Так приблизительно, учит прп. Максим Исповедник о Человечестве и Божестве во Христе. Это учение он противопоставил ложному учению, высказывал его своим соперникам. Соперники слушать его были не готовы, потому что отчасти они верили в то, чему учили, и, кроме того, это противоречило государственным интересам. Только нашелся компромисс, лазеечка, которая вроде бы примиряла, как им казалось, православных и монофизитов, и тут появляется бунтовщик, смутьян, который говорит: вы лжете, на самом деле все не так. Как обойтись с этим человеком? Понятно, заткнуть рот, он человек влиятельный, которого знают в Империи, к которому прислушиваются, он замечательный аскет, подвижник, духовный писатель. Что с ним делать, чтобы он замолчал, перестал разрушать государство, такое могучее, но колеблющееся из-за религиозных междоусобиц. Ему нужно попытаться запретить проповедовать. Он к этому времени уже побывал на Западе, на Крите, какое-то время живет в Египте, в латинской Африке, везде он спорит, доказывает правоту. Его арестовывают, призывают, как так, вносить противоречие, способствовать противостоянию Запада и Востока (Рим тогда православен, а Восток охвачен смутой), Рима и греков. Он говорит: я думаю, не о разъединении римлян и греков, то есть не о политике, но о том, чтобы не отступить мне от правой веры. Прп. Максим знает, что его долг следовать Христу, святоотеческому учению и не просто следовать, но вопиять, свидетельствовать об Истине. Господь дал ему дар, талант эту истину обосновывать, и он должен этот дар реализовать, воспользоваться. Его привозят в Константинополь, и говорят: ты противоречишь Императору, противоречишь патриарху. Прп. Максим говорит: не дело царей, но дело священников исследовать и определять спасительные догматы кафолической Церкви. Царь - христиан, а не священник, он не предстоит алтарю, не совершает Таинств, не носит знаков священства. Когда ему говорят о противоречии патриарху, преподобный отвечает: я в Церкви, в Истине, общаюсь со Христом. И если я буду противоречить патриарху и при этом доказывать истину, то буду прав, потому что за мной вся Церковь, вся традиция, все Предание. Он ссылается в крепость во Фракии, находится в заточении, кажется, хотя в этом историки не могут согласиться, ему отсекают руку и язык, чтобы он не мог больше свидетельствовать. Его отсылают позднее еще дальше, в конечном итоге он оказывается в крепости Схемарис и здесь, 13 августа, 662(663) года он умирает, видя торжество ереси, лжи, но он верит и надеется что Бог и Церковь Его победят эту ложь, и оказывается прав. Когда на VI Вселенском соборе восторжествовала правда, победа над ложью монофелитства, отцы Собора рассматривают это именно как торжество учения прп. Максима, истинного. Прп. Максим уже после смерти выходит из этого спора победителем, и вся Церковь принимает его учение о Божественной и человеческой воле во Христе как родное Ей, близкое и истинное.

Сегодня у нас будет обзорный разговор, посвященный трем святым отцам. Первый из них - это преподобный Иоанн Дамаскин. О его жизни мы знаем не так уж много. Это св. отец восьмого века, хотя родился он в конце седьмого. Год его рождения нам точно не известен. Родом он был из Дамаска, каково и его прозвище. Еще у него было прозвище Максуд (победительный). Отца его звали Сергий, в мусульманском произнесении ибн Серджун. Он служил при дворе дамасского халифа великим логофетом, т.е. сборщиком податей. Дамаск в то время был мусульманским, христиане жили там колонией. Сам преподобный Иоанн был какое-то время на этой должности. Он получил хорошее образование, учился со знаменитым Косьмой Маиюмским и уже со времени учебы испытывал огромный интерес к богословию и к философии. В какое-то время он удалился в обитель св. Саввы. Вероятно, это было еще до начала иконоборческого периода. Иконоборцы утверждали, что не следует почитать святые иконы; что иконы - это идолы, с которыми нужно бороться, и при этом выдвигалась идея, что Христос, будучи истинным Богом, не изобразим. Конечно, Он стал человеком, но чему мы поклоняемся, глядя на икону? Если мы поклоняемся божественной природе, божественному естеству, то это нечестиво, поскольку Божество изобразить нельзя. Если же мы изображаем на иконе человечество, то зачем ему поклоняться; человечество тварно и не заслуживает никакого поклонения. Таким образом, чтобы мы не пытались изобразить на иконе, человеческую природу или Божественную природу Христа, в любом случае, с точки зрения иконоборцев - это страшное и нечестивое действие. Много позже святые отцы писали о том, что на иконе мы изображаем не природу человеческую и не природу божественную, а личность Сына Божия. Икона - это не фотографическая карточка и портрет. На иконах все изображается совсем не по тем законам, по которым строится обычная реалистическая живопись. Там нарушены пропорции, перспектива (на иконах она обратная) и т.д. Это сделано нарочно, чтобы показать, что икона это не фотография, не портрет, а изображение духовной реальности, духовного лика святого, Богоматери или Господа Иисуса Христа.

Иконоборцами были императоры. Это была официальная, государственная ересь. Против этой ереси восстали прежде всего монахи. Одним из этих монахом и борцом с ересью был прп. Иоанн Дамаскин. Он написал три знаменитых слова в защиту иконопочитания. Эти слова потом сыграли огромную роль в победе над иконоборческой ересью. В этих словах выражалась идея, что через икону, через поклонение иконе мы поклоняемся тому, кто на ней изображен; что мы через икону, как через некое окошко в духовный мир восходим к Первообразу, т.е. к Богу или к тем, кто еще может быть изображен на иконах. Эта идея центральная в богословии иконы Иоанна Дамаскина.

В житии мы находим свидетельства о гонениях, которое было против него воздвигнуто халифом, о жестокой каре - отсеченной руке и о чудесном исцелении, связанным с образом Богоматери Троеручницы. Когда прп. Иоанну отрубили руку, он в слезах пришел домой и в тряпочке ее принес. Помолился перед иконой Божией Матери и был исцелен.

⇐ Предыдущая567891011121314Следующая ⇒

Поделиться: