СКРИПКА И НЕМНОЖКО НЕРВНО

Скрипка издергалась, упрашивая,

и вдруг разревелась

так по-детски,

что барабан не выдержал:

"Хорошо, хорошо, хорошо!"

А сам устал,

не дослушал скрипкиной речи,

шмыгнул на горящий Кузнецкий

и ушел.

Оркестр чужо смотрел, как

выплакивалась скрипка

без слов,

без такта,

и только где-то

глупая тарелка

вылязгивала:

"Что это?"

"Как это?"

А когда геликон -

меднорожий,

потный,

крикнул:

"Дура,

плакса,

вытри!" -

я встал,

шатаясь, полез через ноты,

сгибающиеся под ужасом пюпитры,

зачем-то крикнул:

"Боже!",

бросился на деревянную шею:

"Знаете что, скрипка?

Мы ужасно похожи:

я вот тоже

ору -

а доказать ничего не умею!"

Музыканты смеются:

"Влип как!

Пришел к деревянной невесте!

Голова!"

А мне - наплевать!

Я - хороший.

"Знаете что, скрипка?

Давайте -

будем жить вместе!

А?"

1914

Анализ: К экспериментальным произведениям раннего периода творчества поэта также относится стихотворение «Скрипка и немножко нервно», созданное в 1914 году. Уже само название, противоречивое и нелепое, очерчивает фабулу произведения, лишенного логики и смысла с точки зрения обывателей. Более того, Маяковский прибегает к своему излюбленному приему гротеска, преувеличивая свои чувства и наделяя человеческими чертами неодушевленные предметы. По воспоминаниям автора, стихотворение «Скрипка и немножко нервно» было написано после ужина в одном из захудалых московских кабаков, где поэт очутился по воле случая. И, чтобы хоть как-то развлечь себя в ожидании еды, стал наблюдать за музыкантами. Чем больше поэт вслушивался в звуки, которые неслись с импровизированной сцены, тем больше его чуткий слух улавливал диссонанс между скрипкой и другими инструментами. И именно так, в полумраке дешевого питейного заведения, родились первые строчки стихотворения, навеянные ассоциациями от услышанной музыки: «Скрипка издергалась, упрашивая, и вдруг разревелась так по-детски».

Отождествляя обычный музыкальный инструмент с хрупкой и беззащитной девушкой, поэт попытался описать свои последующие впечатления, отметив при этом, что барабан явно порадовался том, что сумел довести несчастную скрипку-девушку до истерики, однако не дослушал ее жалобного плача, потому как «шмыгнул на Кузнецкий и ушел». В свою очередь, у всего остального оркестра неожиданная истерика скрипки вызвала недоумение, и лишь одна «глупая тарелка» продолжала вопрошать о том, что же происходит. Однако безжалостный «меднорожий, потный» геликон грубо одернул обиженную скрипку, приказав ей успокоиться. И именно это произвело на Маяковского настолько неизгладимое впечатление, что он (конечно же, не наяву, а лишь в своем воображении) «шатаясь, полез через ноты, слабеющие под ужасом пюпитры», чтобы защитить обиженную и расстроенную скрипку-девушку.

Он «бросился на деревянную шею» той, которая пробудила в нем столь яркие и противоречивые чувства. Не обращая внимания на насмешки окружающих, и заявил: «Знаете что, скрипка? Мы ужасно похожи: я вот тоже ору — а ничего доказать не умею!». При этом поэт назвал музыкальный инструмент, звуки которого произвели на него столь сильное впечатление, своей «деревянной невестой», предложив ей жить вместе.

Ирония, смешанная с грустью и отчаяньем, звучат в последних фразах этого удивительно образного, чувственного и очень лиричного стихотворения . Маяковский, будучи еще очень молодым человеком, тем не менее, уже в полной мере ощущает свое одиночество. Он понимает, что отличается от обычных людей, которые не умеют чувствовать окружающий мир так остро и обнажать перед ним душу, даже если взамен получают плевок вместо любви. Но каждая новая душевная рана не ожесточает поэта, а лишь заставляет его отгораживаться от окружающего мира невидимой ширмой, через которую он наблюдает за различными событиями и явлениями, робко примеривая их к собственной жизни. Поэтому неудивительно, что обычная скрипка вызывает у поэта такую бурю эмоций, в ней он видит родственную душу, одинокую, униженную и никем не понятую.

Размер – акц. Стих

ЛИЛИЧКА!

Вместо письма

 

Дым табачный воздух выел.

Комната -

глава в крученыховском аде.

Вспомни -

за этим окном

впервые

руки твои, исступленный, гладил.

Сегодня сидишь вот,

сердце в железе.

День еще -

выгонишь,

можешь быть, изругав.

В мутной передней долго не влезет

сломанная дрожью рука в рукав.

Выбегу,

тело в улицу брошу я.

Дикий,

обезумлюсь,

отчаяньем иссечась.

Не надо этого,

дорогая,

хорошая,

дай простимся сейчас.

Все равно

любовь моя -

тяжкая гиря ведь -

висит на тебе,

куда ни бежала б.

Дай в последнем крике выреветь

горечь обиженных жалоб.

Если быка трудом уморят -

он уйдет,

разляжется в холодных водах.

Кроме любви твоей,

мне

нету моря,

а у любви твоей и плачем не вымолишь отдых.

Захочет покоя уставший слон -

царственный ляжет в опожаренном песке.

Кроме любви твоей,

мне

нету солнца,

а я и не знаю, где ты и с кем.

Если б так поэта измучила,

он

любимую на деньги б и славу выменял,

а мне

ни один не радостен звон,

кроме звона твоего любимого имени.

И в пролет не брошусь,

и не выпью яда,

и курок не смогу над виском нажать.

Надо мною,

кроме твоего взгляда,

не властно лезвие ни одного ножа.

Завтра забудешь,

что тебя короновал,

что душу цветущую любовью выжег,

и суетных дней взметенный карнавал

растреплет страницы моих книжек...

Слов моих сухие листья ли

заставят остановиться,

жадно дыша?

 

Дай хоть

последней нежностью выстелить

твой уходящий шаг.

26 мая 1916, Петроград

Анализ: со временем пылкая страсть поэта превратилась для нее в обузу. Осознавая это, Маяковский, тонко чувствовавший перемену настроения любимой, в своем обращении-письме просит, чтобы она не выгоняла его только потому, что пребывает в дурном расположении духа – «сердце в железе». По-видимому, подобная сцена повторялась не раз, поэтому Маяковский точно знает, как будут развиваться события. «Выбегу, тело в улицу брошу, дикий, обезумлюсь, отчаяньем иссечась», — такие чувства поэт испытывал неоднократно. Чтобы избежать унизительной сцены, Маяковский обращается к Лиле Брик со словами: «Дай простимся сейчас». Он не хочет больше мучить свою возлюбленную, и не в состоянии сносить ее насмешки, холодность и безразличие. Единственное желание поэта в этот момент – «в последнем крике выреветь горечь обиженных жалоб».

С присущей образностью, обыгрывая каждое слово, Маяковский пытается доказать Лиле Брик свою любовь, утверждая, что это чувство владеет полно и безраздельно. Но еще гораздо больше в душе автора ревности, которая заставляет его ежеминутно страдать и при этом ненавидеть себя самого. «Кроме любви твоей, мне нету солнца, а я и не знаю, где ты и с кем», — утверждает поэт.

Рассуждая над сложившейся ситуацией, Маяковский в стихотворении примеряет к себе различные способы самоубийства , однако понимает, что его чувства гораздо выше и сильнее добровольного ухода из жизни. Ведь тогда он навсегда потеряет свою музу, ради которой он «душу цветущую любовью выжег». Но, вместе с тем, поэт также отчетливо осознает, что рядом со своей избранницей никогда не сможет быть по-настоящему счастливым. Да и Лиля Брик не готова целиком и полностью принадлежать лишь ему одному, она не создана для скучной и рутинной семейной жизни. Конечно, Маяковский в душе все еще надеется, что, возможно, это трогательное и чувственное стихотворение-письмо поможет все изменить. Однако умом понимает, что шансов на взаимность у него нет, поэтому его последняя просьба заключается в том, чтобы «последней нежностью выстелить твой уходящий шаг».

Размер – акц. Стих

ЮБИЛЕЙНОЕ

Александр Сергеевич,  разрешите представиться.                   Маяковский.Дайте руку! Вот грудная клетка.Слушайте, уже не стук, а стон;тревожусь я о нем, в щенка смиренном львенке.Я никогда не знал,    что столько          тысяч тоннв моей позорно легкомыслой головенке.Я тащу вас. Удивляетесь, конечно?Стиснул? Больно? Извините, дорогой.У меня, да и у вас, в запасе вечность.Что нам потерять часок-другой?!Будто бы вода —    давайте       мчать, болтая,Будто бы весна —       свободно          и раскованно!В небе вон    луна       такая молодая,что ее без спутников    и выпускать рискованно.Я теперь свободен    от любви       и от плакатов.Шкурой ревности медведь    лежит когтист.Можно убедиться, что земля поката,—сядь на собственные ягодицы                и катись!Нет, не навяжусь в меланхолишке черной,да и разговаривать не хочется                   ни с кем.Только жабры рифм    топырит учащенноу таких, как мы, на поэтическом песке.Вред — мечта, и бесполезно грезить,надо весть служебную нуду.Но бывает —    жизнь       встает в другом разрезе,и большое понимаешь    через ерунду.Нами лирика в штыки    неоднократно атакована,ищем речи точной    и нагой.Но поэзия — пресволочнейшая штуковина:существует — и ни в зуб ногой.Например вот это —    говорится или блеется?Синемордое, в оранжевых усах,Навуходоносором    библейцем —«Коопсах».Дайте нам стаканы!          знаю            способ старыйв горе дуть винище,но смотрите —        извыплывают Red и White Star'ы¹с ворохом разнообразных виз.Мне приятно с вами,—               рад,          что вы у столика.Муза это ловко    за язык вас тянет.Как это у вас    говаривала Ольга?..Да не Ольга!    из письмаОнегина к Татьяне.— Дескать, муж у вас       дурак          и старый мерин,я люблю вас, будьте обязательно моя,я сейчас же утром должен быть уверен,что с вами днем увижусь я.—Было всякое: и под окном стояние,письма, тряски нервное желе.Вот когда и горевать не в состоянии —это, Александр Сергеич,       много тяжелей.Айда, Маяковский!    Маячь на юг!Сердце рифмами вымучь —вот и любви пришел каюк,дорогой Владим Владимыч.Нет, не старость этому имя!Тушу вперед стремя,я с удовольствием справлюсь с двоими,а разозлить —    и с тремя.Говорят — я темой и-н-д-и-в-и-д-у-а-л-е-н!Entre nous..² чтоб цензор не нацыкал.Передам вам —    говорят —          видалидаже двух влюбленных членов ВЦИКа.Вот — пустили сплетню,    тешат душу ею.Александр Сергеич,    да не слушайте ж вы их!Может, я  один    действительно жалею,что сегодня нету вас в живых.Мне при жизни    с вами       сговориться б надо.Скоро вот    и я       умру          и буду нем.После смерти      нам       стоять почти что рядом:вы на Пе,  а я    на эМ.Кто меж нами? с кем велите знаться?!Чересчур страна моя поэтами нища.Между нами — вот беда —       позатесался Надсон³.Мы попросим, чтоб его    куда-нибудь             на Ща!А Некрасов⁴            Коля,               сын покойного Алеши,—он и в карты,   он и в стих,           и так             неплох на вид.Знаете его?   вот он       мужик хороший.Этот нам компания —           пускай стоит.Что ж о современниках?!Не просчитались бы,           за вас               полсотни отдав.От зевоты   скулы       разворачивает аж!Дорогойченко,   Герасимов⁵,       Кириллов,             Родов —кар он однаробразный пейзаж!Ну Есенин⁶.   мужиковствующих свора.Смех! Коровою   в перчатках лаечных.Раз послушаешь..   но это ведь из хора!Балалаечник! Надо, чтоб поэт   и в жизни был мастак.Мы крепки, как спирт в полтавском штофе.Ну, а что вот Безыменский?!                   Так...ничего... морковный кофе.Правда, есть   у нас       Асеев⁷           Колька.Этот может. Хватка у него           моя.Но ведь надо заработать сколько!Маленькая,   но семья.Были б живы —       стали бы           по Лефу соредактор.Я бы и агитки   вам доверить мог.Раз бы показал:   — вот так-то, мол,и так-то...Вы б смогли —       у вас           хороший слог.Я дал бы вам   жиркость       и сукна,в рекламу б   выдал       гумских дам.(Я даже ямбом подсюсюкнул,чтоб только   быть      приятней вам.)Вам теперь пришлось бы   бросить ямб картавый.Нынче наши перья —         штык           да зубья вил,—битвы революций посерьезнее «Полтавы»,и любовь пограндиознее       онегинской любви.Бойтесь пушкинистов.   Старомозгий Плюшкин,перышко держа,    полезет       с перержавленным.— Тоже, мол,   у лефов       появился           Пушкин⁸.Вот арап! а состязается —           с Державиным⁹...—Я люблю вас, но живого,   а не мумию.Навели хрестоматийный глянец.Вы по-моему   при жизни       — думаю —тоже бушевали.   Африканец!Сукин сын Дантес!   Великосветский шкода.Мы б его спросили: — А ваши кто родители?Чем вы занимались   до 17-го года?—Только этого Дантеса бы и видели.Впрочем, что ж болтанье!       Спиритизма вроде.Так сказать, невольник чести...       пулею сражен...Их и по сегодня   много ходит —всяческих охотников   до наших жен.Хорошо у нас в Стране Советов.Можно жить, работать можно дружно.Только вот   поэтов,       к сожаленью, нету —впрочем, может,   это и не нужно.Ну, пора: рассвет   лучища выкалил.Как бы милиционер   разыскивать не стал.На Тверском бульваре   очень к вам привыкли.Ну, давайте,   подсажу       на пьедестал.Мне бы памятник при жизни       полагается почину.Заложил бы   динамиту        — ну-ка,            дрызнь!Ненавижу всяческую мертвечину!Обожаю всяческую жизнь!

1924

Анализ: в стихотворении ощущается глубокая связь Маяковского с классической литературой. Пушкин для него просто Александр Сергеевич. Маяковский обращется к нему, как к самому дорогому другу. Маяковский отождествлял себя с Пушкиным вплане бунтарства.

Анализ: Стихотворение «Юбилейное» построено в форме монолога, в котором автор обращается к Пушкину. Причем, достаточно панибратски, ставя себя с ним на один уровень. Однако если учитывать содержание манифеста, то подобное отношение к классику русской литературы можно считать более, чем лояльным. Во всяком случае, Маяковский признает, что Пушкин внес значительный вклад в развитие русской поэзии, обладал великолепным слогом, хотя и не умел писать стихи речью «точной и нагой», отдавая предпочтение «ямбу картавому».

Это произведение начинается с того, что Маяковский, подойдя к памятнику Пушкина на Тверской, представляется поэту и стягивает его с пьедестала. Не ради смеха или из-за неуважения, а для того, чтобы поговорить по душам. При этом себя Маяковский считает если и не классиком русской поэзии. То вполне достойным ее представителем. Поэтому и отмечает, что «у меня, да и у вас, в запасе вечность. Что нам потерять часок-другой?», приглашая Пушкина к разговору на равных. В весьма завуалированной форме поэт извиняется перед классиком за манифест футуристов, признаваясь, что он теперь «свободен от любви и от плакатов». Кроме этого, Маяковский действительно много размышляет о литературном наследии, оставленном потомками, и приходит к выводу, что порой «жизнь встает в другом разрезе, и большое понимаешь через ерунду».

Единственное, с чем не может смириться Маяковский – лирика в общепринятом смысле, которой, как считает поэт, не место в революционной литературе. По этой причине он отпускает довольно колкие и едкие замечания в адрес Сергея Есенина, считая, его «коровою в перчатках лаечных». Однако к Некрасову, в творчестве которого тоже немало лирических и даже романтических произведений, Маяковский относится весьма уважительно, утверждая, что «вот он мужик хороший», так как «он и в карты, он и в стих, и так неплох на вид».

Что до своих современников, то к ним Маяковский относится с большой долей иронии и пренебрежения, считая, если поставить всех поэтов алфавитном порядке, то нишу между буквами «М» (Маяковский) и «П» (Пушкин) попросту некем будет заполнить. К самому же Пушкину поэт испытывает уважение, сожалея о том, что тот жил в другое время. Иначе «стали бы по Лефу соредактор» и «я бы и агитки вам доверить мог». Анализируя поэзию как социальное и общественное явление, Маяковский утверждает, что она «пресволочнейшая штуковина: существует – и ни в зуб ногой», намекая на то, что от рифмованных строк никуда не деться. Однако в силах каждого поэта создавать такие произведения, чтобы они действительно приносили пользу обществу, а не являлись лишь отражением чьих-то душевных терзаний.

Обращаясь к Пушкину, Маяковский отмечает: «Может, я один действительно жалею, что сегодня нету вас в живых». Но при этом подчеркивает, что и он сам не вечен, однако «после смерти нам стоять почти что рядом». Однако автор не хочет себе той посмертной участи, которая постигла Пушкина, ставшего кумиром многих поколений. Он категорически против всяческих памятников, считая, что чтить поэтов нужно тогда, когда они еще живы. «Ненавижу всяческую мертвечину! Обожаю всяческую жизнь!», — эта финальная фраза произведения также относится и к литературе, которая, по мнению Маяковского, должна быть актуальной, яркой и оставляющей след в душе.

ПРОЗАСЕДАВШИЕСЯ

Чуть ночь превратится в рассвет,

вижу каждый день я:

кто в глав,

кто в ком,

кто в полит,

кто в просвет,

расходится народ в учрежденья.

Обдают дождем дела бумажные,

чуть войдешь в здание:

отобрав с полсотни -

самые важные!-

служащие расходятся на заседания.

 

Заявишься:

"Не могут ли аудиенцию дать?

Хожу со времени она".-

"Товарищ Иван Ваныч ушли заседать -

объединение Тео и Гукона".

 

Исколесишь сто лестниц.

Свет не мил.

Опять:

"Через час велели прийти вам.

Заседают:

покупка склянки чернил

Губкооперативом".

 

Через час:

ни секретаря,

ни секретарши нет -

голо!

Все до 22-х лет

на заседании комсомола.

 

Снова взбираюсь, глядя на ночь,

на верхний этаж семиэтажного дома.

"Пришел товарищ Иван Ваныч?" -

"На заседании

А-бе-ве-ге-де-е-же-зе-кома".

 

Взъяренный,

на заседание

врываюсь лавиной,

дикие проклятья дорогой изрыгая.

И вижу:

сидят людей половины.

О дьявольщина!

Где же половина другая?

"Зарезали!

Убили!"

Мечусь, оря.

От страшной картины свихнулся разум.

И слышу

спокойнейший голосок секретаря:

"Оне на двух заседаниях сразу.

 

В день

заседаний на двадцать

надо поспеть нам.

Поневоле приходится раздвояться.

До пояса здесь,

а остальное

там".

 

С волнением не уснешь.

Утро раннее.

Мечтой встречаю рассвет ранний:

"О, хотя бы

еще

одно заседание

относительно искоренения всех заседаний!"

1922

⇐ Предыдущая22232425262728293031Следующая ⇒

Поделиться: