В пространстве безъязыком,
В борьбе само с собой
Исходит время криком,
Проигрывая бой.
***
Как бабка лет примерно ста,
Одышлива, толста,
Скользит ворона по пруду,
По новенькому льду.
«Гляди, гляди, не упади,
А то сломаешь что-нибудь»
Ворона с видом попадьи
Кряхтит и продолжает путь
По лёд покрывшему снежку
По шагу, по шажку.
Всегда боюсь я за старух:
На вид она бодра,
А упадёт – сломает вдруг
Как шейку-то бедра!
Башку сломя, спешишь куда?
Нелепая ворона!
К воротам Страшного Суда
Спешить нам нет резона!
Тонка меж жизнью / смертью грань.
Ворона мне: «Отвянь».
Ну, ладно, - я ей отвечал, -
Скажи, ворона, лишь:
Тебе Создатель крылья дал.
Почто ты не летишь,
Не оторвёшься от земли?
Ворона: «Отвали».
Не получился разговор.
И так себе стишок.
Я замечаю с давних пор,
Что мне нехорошо;
Предпочитаю тихий ход;
Не рвусь я к небесам;
Бескрылый, в общем, обормот,
Увы, увы, я сам.
***
Се – странный человек, вернее – человечек.
Он, становясь скупей день ото дня и мельче,
Свой мозг насилует по двести раз на дню,
Молчит, или несёт какую-ту херню.
Се – странный человек, наставив Богу свечек,
Он Бога позабыл и был расчеловечен.
Всем дням недели он предпочитал четверг.
Умеренность во всём. Сияние отверг
Разверзнутых небес, застряв на полдороге.
Он стал один из тех, он стал одним из многих,
Кто сдался так легко, на всё махнув рукой,
И помер, прежде чем успел воскликнуть «ой! ».
Да, этот персонаж скорее мёртв, чем жив.
Он сам себя нагнул, себя определив,
Сославшись на судьбу, страну, эпоху, век,
В разряд обычных жертв. Обычный человек.
***
Гоголь, Гоголь, где твой Нос?
Чёрт куда его унёс?
Ты оставил дальни страны
Возвратился в гроб – в Москву,
Что бы тут сжигать романы?
Поздно, братец! – Наяву
Воплотились персонажи
Порождённые тобой
Всё слышней, страшней и гаже
Их унылый тяжкий вой
Гоголь, Гоголь, где твой Рим?
Солнце, вина и спагетти?
Болен ты и нелюдим
И совсем один на свете.
Вот теперь болей и трусь
Когда Вийем смотрит Русь.
***
И был мне сон. И снилась мне Италия,
Флоренция, Верона и так далее,
Где не был и не буду, может быть.
Во сне же чётко видел города я,
И, властью над пространством обладая,
Мог запросто себя переносить
Из точки А до точки Б мгновенно
То в Геную, то в Рим попеременно.
А вот и Пиза… на стене панно
С Пиноккио (вернее – Буратино),
Знакомая какая-то картина –
Как будто где-то видел я давно
Её уже. В фантазиях? во сне ли?
И кто-то мне сказал: «вот, мы у цели,
Вот здесь-то всё как раз и началось…»
Что началось? А может быть, начнётся?
Напрасно жду теперь, что сон вернётся,
И тайна мне откроется, авось…
***
Венеция. Трактир. Обманный свет свечей.
И скрипка плачет жалобно и тяжко,
Все громче, все надрывней, все звончей,
Бедняжка!
Музыка медленно с ума нас всех сведет,
Заполонив тоской шершавой душу.
И рвется связь времен и жизни ход
Нарушен.
Кто там витийствует за столиком в углу,
Едва не опрокидывая свечи?
Чей взгляд восторженный пронизывает мглу,
Чье так неистощимо красноречье?
То – Казанова, покидая гроб,
Являться сюда в ночном тумане
Цитировать Вергилия - взахлеб,
Чуть свысока судить о Дон Жуане,
И вспоминать про Прагу, про Париж,
Ругая инквизицию и немцев...
Объехать свет весь и понять, что лишь
Венеция одна была по сердцу!
Куда меня под полночь занесло?
В трактире - как в конторе похоронной.
Не зря, видать, мне гондольер с веслом
Напоминал запойного Харона.
Не зря, не зря слепил мне свет глаза
Потусторонний, адовый, багровый.
Скорее прочь. Пора спешить назад.
Стоит корабль к отплытию готовый
От этого трактира в двух шагах.
Но странно - тело сковывает страх
И силы нет подняться и наружу
Отсюда выйти. Страхом пригвождён
Жди и надейся: это только сон
И призраки тебя не обнаружат.
***
И я вспоминаю, и я вспоминаю…
как август кончался и лето скользило по краю
тускнели на небе заката кровавые раны
спадала жара и народ оживлял рестораны
в районе за Тибром, на узенькой улице старой
они появлялись – певица и дядя с гитарой
Красавица в красном, как будто бы огненном платье
нам пела о чём-то и был её голос приятен
и взгляд плотояден - в глазах её прыгали черти.
То ножкой притопнет, то бёдрами пышными вертит…
и пела она - не такое уж хитрое дело
понять – о лукавстве любви, о страданиях сердца и тела
и местные римлянцы – ей отвечали, как дети
и шумом, и шутками. И поедали спагетти
И прочие вкусности. Ах, что за запахи плыли
по улице, где не разъедутся автомобили
и нет потому их почти, и на узкой дорожке
свободно гуляют лишь римские люди да кошки
Тьфу ты, чёрт! Об Гоголя!
1
