СМИРЕНИЕ (Неделя о мытаре и фарисее)

Следующая неделя называется: «Неделя о мытаре и фарисее». Накануне этого дня, в субботу на вечерне, впервые открывается Триодь Постная, книга богослу­жений Великого Поста, и к обычным воскресным сти­хирам и канонам прибавляются стихиры и каноны Недели мытаря и фарисея. Они посвящены главным образом смирению, необходимому для истинного по­каяния.

В Евангельской притче (Лука, 18, 10—14) показан человек всегда довольный собой, думающий, что он исполняет «весь закон», все требования религии. Он самоуверен и гордится собой. Однако на самом деле он извращает и не понимает смысл требований рели­гии. Он видит в них только исполнение внешних об­рядов и оценивает свое благочестие согласно количе­ству денег, которые он жертвует на храм. Мытарь, на-

 

10

И

против, унижает себя, и его смирение оправдывает его перед Богом. Если и есть нравственное качество, на которое теперь совершенно не обращают внимания и даже отрицают, то это именно смирение. Культура, ци­вилизация, окружающая нас постоянно, возбуждает в нас чувство гордости, самохвальства, самооправда­ния. Она построена на том понятии, что человек мо­жет достичь всего сам, и даже изображает Бога как Того, Кто вознаграждает, как бы платит человеку за его достижения и добрые дела. Смирение — как каче­ство личное или общее, этническое или националь­ное— считается признаком слабости, недостойным настоящего человека. Но разве даже в церквах наших нет того же фарисейского духа? Разве нам не хочется, чтобы всякое наше пожертвование, всякое «доброе дело», все, что мы делаем «для Церкви», было при­нято, оценено, стало бы известным?

Но что такое смирение? Ответ на этот вопрос мо­жет показаться парадоксом, так как он основан на странном утверждении: Господь Сам смиренен! Одна­ко каждому, кто знает Бога, кто созерцает Его в Его творении и в Его спасительных действиях, ясно, что смирение — действительно божественное свойство, са­ма суть и сияние той Славы, которой, как мы поем за Божественной литургией, исполнены небо и земля. В нашем человеческом понятии мы склонны противо­поставлять славу и смирение, видеть в последнем ка­кой-то изъян или слабость. По человеческому понятию, только наше невежество, отсутствие знаний могут вы­зывать в нас чувство смирения. Современному чело­веку, воспитанному на общественной гласности, само­уверенности, бесконечном самохвальстве, почти невоз­можно объяснить и втолковать, что то, что по-настоя­щему совершенно, подлинно, прекрасно и хорошо, в то же время естественно смиренно, так как именно благо­даря своему совершенству оно не нуждается в гласно­сти, внешней славе, какой-либо пропаганде. Бог сми­ренен потому, что Он совершенен; Его смирение и есть Его слава и источник всего действительно пре­красного, совершенного, источник добра и совершенст­ва, и каждый, кто приближается к Богу и узнает Его, немедленно приобщается к божественному смирению и его красоте. Именно благодаря своему смирению Дева Мария, Матерь Божия, сделалась радостью всего ми-

ра, величайшим откровением красоты на земле; то же можно сказать о всех святых и о каждом человеке в редкие минуты его соприкосновения с Богом.

Как можно стать смиренным? Для христианина — простой ответ: созерцание Христа, воплощенного бо­жественного смирения, Того, в Котором Бог показал раз и навсегда всю славу Свою в смирении и все смирение Свое в славе. Христос сказал в ночь Его наивысшего смирения: «Ныне прославился Сын Че­ловеческий, и Бог прославился в нем» (Иоанн, 13, 31). Смирению учишься, созерцая Христа, Который сказал: «Научитесь от Меня, ибо Я кроток и смиренен серд­цем» (Матф. 11, 29). В конце концов смирению учишь­ся, соразмеряя и сравнивая каждое свое слово, каж­дый поступок, всю свою жизнь с Христом. Потому что без Него настоящее смирение невозможно, тогда как у фарисея даже вера становится гордостью; в своем фарисейском тщеславии он гордится своими человече­скими, внешними достижениями.

Приготовление к Посту начинается прошением, молитвой о получении смирения, так как смирение — это начало настоящего покаяния. Смирение — прежде и больше всего восстановление, возвращение к настоя­щему порядку вещей, правильных понятий. Его корни питаются смирением, и смирение, прекрасное божест­венное смирение — его плод и завершение. «Фарисей­ского избежим высокоглаголания (напыщенного мно­гословия)», — говорится в Кондаке этого дня, — и «научимся высоте смиренных слов мытаря...». Мы у дверей покаяния, и в самый торжественный момент воскресной всенощной, после того как возвещено Вос­кресение и явление Христа, «Воскресение Христово видевше», первый раз поются тропари, которые будут сопровождать нас в течение всего Великого Поста:

Покаяния отверзи ми две- Отвори мне двери покая-

ри Жизнодавче, утренюет ния, Податель жизни, по-

бо дух мой ко храму свя- тому что моя душа с ран-

тому Твоему, храм носяй него утра  стремится к

телесный весь осквернен: святому храму Твоему,

но, яко щедр, очисти бла- так как храм моего тела

гоутробною Твоею мило- весь осквернен: но ты,

стию.                               Щедрый, очисти меня

Твоею милостию.

 

12

13

На спасения стези наста- Наставь меня, Богороди-
ви мя, Богородице, студ- ца, на путь спасения, по-
ными бо окалях душу тому что постыдными де-
грехми, и в лености все лами я осквернил мою
житие мое иждих: но Тво- душу и в лености провел
ими молитвами избави мя и истратил все дни моей
от всякия нечистоты.       жизни: но Твоими молит-

вами избавь меня от вся­кой нечистоты.

Множества содеянных    Думая о множестве дур-
мною лютых помышляю ных дел, которые совер-
окаянный, трепещу страш- шил я, несчастный, я тре­
ного дне судного: но на- пещу при мысли о дне
деяся на милость благо-  страшного суда. Но, на-
утробия Твоего, яко Да-  деясь на Твою исполнен-
вид вопию Ти: помилуй   ную любви доброту, как
мя, Боже, по велицей       Давид, я взываю к Тебе:
Твоей милости.                помилуй меня, Боже, по

великой Твоей милости.

ВОЗВРАЩЕНИЕ В ОТЧИЙ ДОМ

(Неделя о блудном сыне)

В третье воскресение, приготовляющее нас к Ве­ликому Посту, мы слушаем чтение притчи о Блудном сыне (Лука 15, 11—32). В притче и в стихирах этого дня говорится о покаянии человека, возвращающегося из самовольного изгнания. Нам рассказывается о блудном (морально заблудившемся) человеке, кото­рый ушел в «далекую страну» и там истратил все, что он имел. Далекая страна! Это единственное определе­ние состояния человека, которое мы должны принять и усвоить, когда мы приближаемся к Богу. Человек, который никогда этого не испытал, хотя бы только немного, который никогда не почувствовал, что он изгнан от Бога, от настоящей жизни, никогда не поймет, о чем говорит христианская вера. И тот, кто чувствует себя совершенно «дома» в этом мире, кто никогда не испытал мучительной тоски по другой Правде, никогда не поймет, что такое раскаяние.

Покаяние часто просто превращается в равнодуш­ное, объективное перечисление грехов и прегрешений,

как признание себя виновным перед законным обви­нительным актом. Исповедь и разрешение грехов рас­сматривается как что-то юридически законное. Но при этом забывается что-то существенное, без чего ни ис­поведь, ни разрешение грехов не имеют ни настоящего значения, ни силы. Это «что-то» и есть именно чувство отдаления от Бога, от радости общения с Ним, от на­стоящей жизни, созданной и данной нам Богом. Дей­ствительно, нетрудно признаться на исповеди, что не соблюдал постов, пропускал утром или вечером мо­литвы, сердился. Но совершенно другое — это вдруг осознать, что я запятнал и потерял свою духовную красоту, что я далек от своего настоящего «дома», своей настоящей жизни и что что-то драгоценное, чи­стое и прекрасное безнадежно сломано в самой моей жизненной сущности. И однако это сознание, только это и есть настоящее покаяние и в то же время горячее желание вернуться назад, обрести вновь потерянный «дом». Я получил от Бога богатые дары: прежде все­го — жизнь и возможность наслаждаться ею, напол­нить ее значением, любовью, знанием; а потом — в Крещении — Новую Жизнь Самого Христа, дар Свя­того Духа, мир и радость Царства Небесного. Я по­лучил знание Бога и в Нем знание всего прочего, силу и возможность сделаться одним из сыновей Божиих. И все это я потерял и продолжаю все время терять не только в особых грехах и прегрешениях, но в наиболь­шем изо всех грехов — в утрате моей любви к Богу, в предпочтении «страны далекой» прекрасному дому Отца.

Но здесь Церковь напоминает мне о том, что я по­кинул и потерял. И, слушая ее голос, я вспоминаю. «Я безумно удалился от Твоей Отеческой славы, — по­ется в кондаке этого дня, — с грешниками растратил данное мне богатство. Но взываю к тебе голосом блудного сына: согрешил я перед Тобою, Отче щедрый, прими меня кающегося, прими меня, как одного из наемников Твоих».

И когда я так все вспоминаю, я нахожу в себе и желание и силу вернуться: «...я вернусь к щедрому Отцу, со слезами взывая: прими меня, как одного из наемников Твоих...».

Надо обратить внимание и упомянуть здесь одну из литургических особенностей этого Воскресения

 

14

15

Блудного сына. На утрене, после радостных и торжест­венных псалмов полиелея, мы поем полный тоски пса­лом 136:

На реках Вавилонских, На реках вавилонских,

тамо седохом и плака- там сидели мы и плакали,

хом, внегда помянути нам когда вспоминали о Сио-

Сиона.. Како воспоем  не... Как нам петь песнь

песнь Господню на земле Господню на земле чу-

чуждей? Аще забуду те-   жой? Если я забуду тебя,

бе, Иерусалиме, забвена Иерусалим, забудь меня,

буди десница моя. Приль- десница моя (моя правая

пни язык мой гортани рука, со всей ее ловко-

моему, аще не помяну Те- стью и хитростью). Пусть

бе, аще не предложу прилипнет язык мой к

Иерусалима, яко в начале гортани моей, если я не

веселия моего...                 буду помнить тебя, если

не поставлю Иерусалима во главе веселия моего...

Это псалом изгнания. Его пели евреи в Вавилон­ском плену, вспоминая свой святой город Иеруса­лим. Он стал навсегда песнью человека, который осо­знает себя изгнанным от Бога и, сознавая это, стано­вится вновь человеком, тем, который никогда не мо­жет найти полного удовлетворения в этом падшем мире, потому что по своей природе и призванию он всегда ищет, как паломник, Совершенства.

Этот псалом поется еще два раза, в последние два воскресения перед Великим Постом. Он открывает нам значение Поста как паломничества, покаяния — воз­вращения в дом Отца.

СТРАШНЫЙ СУД

'(Неделя мясопустная)

Следующее воскресение называется мясопустным, так как в течение недели, следующей за ним, Церко­вью предписывается частичный Пост, воздержание от мяса. Это предписание надо рассматривать, принимая во внимание все, что было сказано выше о значении приготовления. Церковь начинает теперь завершать

подютоньу л том> подвигу, которого она ожидает от нас через семь дней. Она постепенно вводит нас в на­чало этого подвига, зная нашу неустойчивость, пред­видя нашу духовную слабость.

Накануне этою дня, в Субботу мясопустную, Цер­ковь совершает всеобщее поминовение усопших (умерших, навек заснувших) в надежде воскресения и жизни вечной. Это действительно особенно важный день церковной молитвы за ушедших членов Церкви. Для того чтобы понять значение и связь между По­стом и молитвой об умерших, надо прежде всего вспо­мнить, что христианство есть религия любви. Христос передал своим апостолам учение не о личном, инди­видуальном спасении, но дал им новую заповедь — «любить друг друга». И прибавил: «По тому узнают все, что вы мои ученики, если будете иметь любовь между собою». Таким образом, любовь есть основание, сама жизнь Церкви, которая, по словам св. Игнатия Антиохийского, есть «союз веры и любви». Тогда как грех есть всегда отсутствие любви, разделение, разоб­щение, война всех против всех. Новая Жизнь, данная Христом и переданная нам Церковью, прежде всего есть жизнь примирения, «собрание воедино рассеян­ных», восстановление любви, разрушенной грехом. Но разве можем мы хотя бы положить начало возвра­щению к Богу, примирению с Ним, если сами не вер­немся к единственной новой заповеди любви? В молит­ве за умерших Церковь главным образом высказывает свою любовь. Мы просим Бога помнить тех, кого мы поминаем (вспоминаем), а мы помним их, потому что мы их любим. Молясь за них, мы встречаемся с ними во Христе, Который — сама Любовь и Который побе­дил смерть, эту наивысшую степень разобщения и раз­луки. Во Христе нет разницы между живыми и умер­шими, потому что в Нем все живы. Он Сам — Жизнь, и эта «Жизнь — свет человеков» (Иоанн, 1, 4). Любя Христа, мы любим всех, кто в нем; любя тех, кто в Нем, мы любим Христа; это — закон Церкви и ясное объяснение ее молитв за умерших. Благодаря нашей любви к Христу и они живы «во Христе», и как ошиба­ются, как безнадежно ошибаются те западные хри­стиане, которые либо сводят молитвы за умерших к учению о законных «заслугах» или «наградах», либо просто отвергают их, считая их бесполезными. Заупо-

 

16

17

койная служба в Мясопустную субботу (Парастас^ служит образцом для всех других служб поминовения умерших и совершается еще во вторую, третью и чет­ вертую субботу Великого Поста.

Тема Мясопустного воскресения — опять-таки лю­бовь. Евангельское чтение этого дня посвящено прит­че Спасителя о Страшном Суде (Матф.23, 31—46). По какому закону будет Христос нас судить, когда наста­нет этот день? Притча отвечает: по закону Любви, не только по гуманитарной заботе об отвлеченной спра­ведливости к анонимным «бедным», но по конкретной, личной любви к человеку, любому человеку, который по воле Божией встречается на нашем жизненном пу­ти. Это различие очень важно, потому что теперь хри­стиане все больше и больше склонны отождествлять христианскую любовь с политической, экономической и социальной заботой о людях; другими словами, они переходят от заботы об одном человеке и его личной судьбе к заботе об анонимных существах, принадле­жащих, например, к такому-то классу, национально­сти и т. д. Мы не говорим, что такого рода забота не нужна. Ясно, что христиане, несущие на себе ответ­ственность гражданскую или профессиональную, дол­жны заботиться, по мере своих возможностей и пони­мания, о социальной, общественной жизни, справедли­вой, равной и вообще более гуманной. Бесспорно, все эти понятия происходят от христианских корней и, ве­роятно, внушены христианством. Но христианская лю­бовь как таковая—это все же другое, и эту разни­цу надо понять и отстаивать ее, если Церковь должна продолжать свою особую, единственную миссию и не превращаться просто в социальное агентство, како­вым она никогда не станет.

Христианская любовь — это «невозможная возмож­ность» увидать Христа в другом человеке, кто бы он ни был; человеке, которого Бог по своему вечному и тайному промыслу решил ввести в мою жизнь, хотя бы на несколько мгновений, не только как повод для «доброго дела» или филантропического упражнения, но как начало вечного общения с Самим Богом. На самом деле любовь и есть та таинственная сила, ко­торая через все внешнее, случайное в другом челове­ке— его наружность, социальное положение, этниче­ское происхождение, интеллектуальные способности —

достигает души, единственного личного корня челове­ческого существа, частицы Бога в нем. Бог любит каждого человека, потому что Он Один знает бесцен­ное и абсолютное сокровище, душу, человеческую личность, которую Он даровал каждому человеку. Та­ким образом, христианская любовь становится участи­ем в этом божественном знании и даром божествен­ной любви. Любовь не может быть безличной, потому что любовь есть именно чудесное откровение лично­сти в одном человеке, личного и единственного среди общего и обычного. Это откровение того, что достой­но любви в нем, того, что дано ему Богом.

В этом отношении христианская любовь иногда — противоположность социальной деятельности, с кото­рой в настоящее время так часто сами христиане ее отождествляют. Для социального деятеля предмет его любви не личность, но человек, отвлеченная единица, взятая из не менее отвлеченного человечества. Тогда как христианин любит человека, потому что он — лич­ность. Там личность принимается как человек, здесь — человек рассматривается только как личность. Для социального деятеля личность не представляет ника­кого интереса, он часто приносит ее в жертву «обще­му интересу». Может показаться, и не без основания, что христианство довольно скептически относится к отвлеченному «человечеству»; но оно изменяет самому себе и совершает смертельный грех всякий раз, когда пренебрегает заботой об отдельной личности и лю­бовью к ней. Подход социального активиста всегда футуристичен; он действует всегда во имя справедли­вости, порядка, достижения будущего счастья. Хри­стианство мало заботится о загадочном будущем, но всю силу свою направляет на настоящий, решающий момент, когда надо проявить любовь. Оба эти подхо­да не исключают друг друга, но не должно их смеши­вать. Без сомнения, христиане несут ответственность по отношению к земной жизни и должны ее на себя взять и исполнить. Деятельность социального активи­ста принадлежит всецело земной жизни. Но цель хри­стианской любви за пределами земной жизни. Она сама по себе — луч, исходящий из Царствия Божьего; она проходит и переходит через все ограничения и условности земного мира, потому что ее движущая сила, как и цель, и завершение — в Боге. И мы знаем,

 

18

19

Изгнан бысть Адам из рая снедию, темже и седя прямо сего рыдаше, сте-ня... Увы мне, что постра­дах окаянный аз: едину заповедь преступих Вла-дычню, и благих всяче­ских лишихся! Раю свя­тейший, мене ради насаж­денный быв, и Евы ради затворенный, моли тебе Сотворшаго, и мене Соз-давшаго, яко да твоих цветов исполнюся. Тем­же и к нему Спас: моему созданию не хощу погиб-

что единственная постоянная и преображающая побе­да в этом мире, который «во зле лежит», это победа любви. Настоящая и действительная миссия Церкви — напоминать человеку об этой личной любви и об его призвании наполнять грешный мир любовью.

Притча о Страшном Суде говорит о христианской любви. Не каждый из нас призван работать для че­ловечества, но каждый получил дар и благодать люб­ви Христовой. Мы знаем, что все люди нуждаются в этой личной любви, признании их личной, особой ду­ши, в которой все творение Божие отражается особым образом. Мы также знаем, что в мире есть больные, голодные, потому что им было откачано в этой лич­ной любви. И в конце концов мы знаем, что как бы узко и ограниченно в своих возможностях ни было на­ше собственное существование, каждый из нас несет на себе ответственность за какую-то крошечную час­тицу Царствия Небесного, именно благодаря тому, что мы обладаем этим даром любви Христовой. Та­ким образом, мы будем судимы за то, приняли ли мы на себя эту ответственность, проявили ли эту любовь или отказали в ней. Потому что, «так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне»... (Матф. 25, 40).

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: