ГЛАВА 18. С ПЕНИЕМ «ИНТЕРНАЦИОНАЛА»

 

Гудит встревоженный ветром Улановский лес. Под разлапистой елью надежно скрыт часовой. Он настороже, всматривается вперед, в заросли, прислушивается к неумолчно шумящему лесу.

А в землянке тепло, гудит железная печурка. Вокруг сидят партизаны, многие пришли недавно с задания.

– Три дня нет Шуры. Нужно послать разведку, попытаться узнать, что с ним, где он? – говорит Татаринов, стоя около печурки и грея озябшие руки.

Николай Михайлович оглядел сидящих. Взгляд его встретился с взглядом комиссара.

– Правильно, командир. Нужно найти Чекалина. Нашего разведчика в беде оставлять негоже. Девиз-то наш: все за одного, один за всех.

Немного помолчав, Жуков продолжал:

– Тем, кто будет назначен на поиски Чекалина, будет дано и другое задание. Пусть в Лихвине свяжутся с верными людьми, узнают настроение горожан накануне Октябрьского праздника. Им же дадим листовки со сводками Совинформбюро. Надо их расклеить по городу, соблюдая, конечно, осторожность… Как, командир, думаешь? – обратился он к Татаринову.

– Согласен, – ответил тот, сдвинув брови, – но пусть обязательно узнают, где Чекалин, что с ним. Возможно, он попал в руки гитлеровцев. Тогда план таков: если его поведут расстреливать, – тут Татаринов остановился, вздохнул, – нужно устроить засаду или что-нибудь другое. Одним словом, все предпринять для освобождения нашего разведчика… А листовки – это правильно, дело нужное. Пусть знают правду. В разведку, думаю, можно послать двоих. Так?

– Так, товарищ командир. Спасти Чекалина нужно, беду от него отвести, если не поздно, – заговорили партизаны.

Командир устало повел рукой по лбу. Он, как и все, очень любил Чекалина и невольно чувствовал себя виноватым за то, что послал Шуру в неизвестность. Голос Сухова оборвал его мысли.

– Вот что, – сказал Петька, – если поведут к трактору, то простое дело: чик, и нету немцев… Соскучился я по Шуре…

На том и порешили.

В разведку отправили двух партизан – Шехова и Козырева. Их тщательно проинструктировали.

Воронцов, полулежа на нарах, пробовал басы баяна.

– Саша любил, когда я пою. Сядет у ног и слушает, потом скажет: «Хорошо ты играешь, дядя Вася, душа радуется, веселее становится» … Ничего, еще послушает песни мои, – задумчиво произнес Воронцов. Он рванул мехи. Лицо его преобразилось, глаза зажглись. А по землянке уже неслось:

Эх, Андрюша, нам ли быть в печали!

Играй, баян, играй на все лады.

Так играй, чтобы горы заплясали,

Чтоб зашумели веселые сады.

Эту песню особенно любил Шура...

 

На пороге комнаты бургомистра показался Цвигель. Он пришел вместе с переводчицей.

– Вам нужно явиться к коменданту города. Обер-лейтенант Фогнер ждет вас в своем кабинете.

«Вот некстати прибыл: дел куча, а тут иди, слушай, и не смей возражать», – подумал Елин. Цвигелю же бодро ответил:

– Иду… Только оденусь.

Комендант сидел за столом и писал. Лоб перевязан, лицо мрачное, осунувшееся.

Фогнер откинулся на спинку стула, взял плетку со стола, встал и подошел к окну. Вполоборота кивнул бургомистру:

– Видишь, дерево напротив твоей управы? Вон там, впереди.

 – Вижу, господин комендант. Большое дерево, хорошее, ясенем зовется.

 – Вот на нем сегодня в пятнадцать ноль-ноль, – и посмотрел на часы, – повесишь этого, как его… – Фогнер задумался, как бы собираясь с мыслями, – ну, что вчера допрашивали…

– Чекалина, господин комендант, Чекалина! – быстро подсказал Елин.

– Ты прав: Чекалина. Труп не снимать. Пусть весь город будет знать, что все партизаны закончат свою жизнь именно так, а не иначе… Ты все понял? – Елин утвердительно кивнул головой. – Иди! – Фогнер указал плеткой на дверь. И вслед крикнул:

– Взвод солдат прибудет к назначенному сроку.

 

К полудню ветер стих. Показалось негреющее солнце. Оно озарило крыши домов, верхушки деревьев, металлическую ограду скверика. Стало тихо. Угрюмо глядели темные глазницы окон домов. А всего год назад, шестого ноября, в канун великого праздника, город был украшен красными флагами, заполнен толпами гуляющих. Вечером зажигали фейерверк. С шипением и свистом комок сверкающих брызг взвивался вверх и рассыпался звездочками над крышами домов, над площадью и улицами.

Сейчас в городе тихо. Стоят, не шелохнувшись, деревья.

Чекалина вывели из подвала. Он остановился у порога, поднял голову, огляделся. Жадно вдохнул морозный воздух. Перед Шурой пронеслись картины детства. Вот пасека с постоянным пчелиным гулом – там отец. Любит он это дело. Или охота. Сколько побродили они по лесам, сколько красивых мест видели! Речка Вырка, на берегу которой присаживались охотники и рыболовы. Вода холодная, прозрачная, приятно освежиться такой водой. Вот мама встречает уставших охотников… Мама, мама! Где ты сейчас, что с тобой, так и не увижу тебя, не поцелую… Материнские глаза, как живые, стоят перед Шурой. Кажется, поверни голову и встретишь ее ласковый взгляд… Слезы начали подступать к горлу, но, крепко сжав губы, он шагнул вперед, подгоняемый прикладами немцев.

– Иди, чего оглядываешься! – подгоняли полицаи.

– Сволочи, предатели! – негромко сказал Шура. – Немцам служите, пятки им лижете.

– Не разговаривай, – его ударили в плечо, в ногу.

Впереди выстроился взвод немецких солдат. Они стояли полукругом около углового дерева и в скверике. «Вот оно что: вешать меня вздумали, – подумал Шура. – Гляди, какой почет! » В первый момент сердце его сжалось, он показался себе одиноким, покинутым. Но потом вспомнил партизанский отряд, вспомнил о Красной Армии и почувствовал себя частицей огромной силы народной, которая вступила в смертельную схватку с врагом. И на душе посветлело.

Около виселицы стали собираться люди. Жителей согнали по приказу коменданта. Одни стояли с испуганными лицами, другие с ненавистью, исподлобья следили за приготовлениями немцев. Стояли молча, только речь врага висела в холодном воздухе.

Скверик в центре города, на площади. По краям обсажен большими деревьями, в середине большая клумба. До войны здесь по вечерам собиралась молодежь: гуляли, играли, пели песни. А сейчас нетронутый снег покрывает безлюдные дорожки. В углу скверика – огромный ясень, растущий двумя раздельными стволами. На одном из суков веревка, заканчивающаяся петлей. Под нею – грубо сколоченная скамейка.

– Тра-тра-та-та! – дробь барабана прорезала тишину. Раздалась команда. Два немца подвели Шуру к виселице, поставили на скамейку. Ему дали дощечку, чтобы он своей рукой написал: «Конец одного партизана». Он же старательно вывел углем: «Сотрем фашистскую гадину с лица земли! » и, размахнувшись, бросил дощечку далеко вперед. Она упала в народ, ее быстро подхватили. Шура ласково кивнул в толпу. Кто-то помахал ему платком. На душе стало спокойно. Умирать не страшно, когда знаешь за что.

Подбежавшие немцы сшибли Чекалина со скамейки, начали бить ногами. Больно было Шуре, но ни звука не издал он. А когда снова поставили его на скамейку и полицай накинул петлю на шею, Шура крикнул на всю площадь:

– Гады! Нас много! Всех не перевешаете!

Площадь замерла, слушая гневные слова юного партизана. Слушали эти слова и друзья Шурины – Шехов и Козырев, бывшие среди лихвинцев. Они сжимали пистолеты в карманах, гневом пылали их сердца, слезы показались на глазах.

Даже немцы, не ожидавшие этой последней речи Чекалина, на миг опешили. А Шура с петлей на шее продолжал:

– Фашисты будут разгромлены! Верьте! За все, проклятые, ответят! Красная Армия близко, она придет!

Дробь барабана. Горожане словно окаменели. У многих текут по лицу слезы, пальцы сжимаются в кулаки. Сквозь монотонную дробь донеслось, словно издалека, такое родное, близкое:

Это есть наш последний

И решительный бой.

С Интернационалом…

Скамейка выбита из-под ног. Веревка перехватила горло. Скользкая петля не дала допеть победную песню. Вместе со словами гимна оборвалась жизнь молодого героя. Налетел ветер, зашумел в ветвях ясеня…

Медленно расходились люди, навсегда унося в сердцах память об увиденном. И каждый в душе клялся отомстить за Чекалина.

 

Не успела еще наступить ночь, а весть о геройской смерти молодого партизана, как быстрокрылая чайка, разнеслась далеко за пределы Лихвина. Она облетела весь район, дошла до Тулы. И вскоре родилась песня, которую потихоньку от немцев передавали из уст в уста.

Саша Чекалин, народный герой,

За Родину нашу сражался,

И вот в Песковатском, деревне родной,

Он в лапы фашистам попался.

С шестнадцати лет он, герой-партизан,

В отряде под Лихвином быстро,

Нежданно и смело, как будто гроза,

Громил ненавистных фашистов.

Гранаты, патроны в боях доставал,

В разведку шагал он с гранатой,

Но вот в ноябре, когда захворал,

Поймали героя у хаты.

«Да здравствует Родина! Мы победим» –

Он крикнул, гранату бросая,

Но только граната была из плохих:

Нет взрыва, и Сашу хватают.

И начали Сашу фашисты пытать,

Но выдержал Саша экзамен.

Погиб, как герой, и дела его все

Примером бесстрашия стали.

 

Только поздно вечером прибыли Шехов и Козырев в расположение отряда. И сразу пошли к командирской землянке. Татаринов и Жуков собирались прилечь отдохнуть. Увидев разведчиков, обрадовались.

– Прибыли? Докладывайте! – произнес командир, но взглянув на вошедших внимательно, уже тише добавил:

– Говорите… Всю правду…

Печален был рассказ партизан. Командир и комиссар слушали, не перебивая, стремясь не пропустить ни единого слова. Лица выдавали их настроение, глаза повлажнели. Когда закончился печальный рассказ, все немного помолчали. Каждый в этот миг думал о чем-то своем, но это свое у всех было одинаковым: они вспоминали Шуру, его боевые дела в отряде, последние минуты жизни.

Заговорил Жуков, словно очнувшись от сна:

– Вот и нет среди нас Шуры. Погиб, как герой, наш юный разведчик… Горько, больно до глубины сердца!.. Настоящий комсомолец… Родина тебя, Шура, не забудет… Такое не забывается никогда!

 

ГЛАВА 19. ПУТИ-ДОРОГИ

 

Первое время, скрываясь от немцев и их приспешников, Чекалина проживала в Черепети. Но оставаться там было опасно: могли поймать и отправить к Елину. Начались дни скитаний. Где только не побывала она, скрываясь от полицейских и немцев! Она не знала, где находится отряд Татаринова, в который хотела попасть. Не было известно и расположение отряда Агеева, перебазировавшегося в эти дни на новое место.

Пути-дороги привели Надежду Самуиловну в деревушку из нескольких домиков. Она даже заметила в начавшейся метели очертания полузанесенных хат. Показалось, что это огромные сугробы, гребни которых курились поземкой. Витя первый заметил дымок из трубы.

Осторожно пройдя огородами и не заметив немцев, они свернули к стоявшему на отшибе домику. Постучались в замерзшее оконце. Долго никто не открывал. Метель тем временем разыгралась. Снег забирался за поднятые воротники. Наконец, в сенях послышались шаги.

– Кто? – раздался приглушенный женский голос.

– Не чужие, хозяюшка. Пусти погреться.

– А сколько вас?

– Всего двое – мать с сыном.

Дверь приоткрылась, показалась голова, покрытая платком. Встревоженные глаза хозяйки осматривали гостей.

– Чьи будете? Время-то, сами знаете, нелегкое. Неровен час – нехристи эти нагрянут… Как клопы расползлись по дорогам.

– Пошли за хлебом, да вот заплутались.

Через минуту Надежда Самуиловна с Виктором сидели в маленькой чистенькой комнатке. В избе было натоплено. Тепло казалось особенно приятным после холода в дороге. А за окном выла, бросаясь колючим снегом, непогода. Казалось, метель стучалась в дом и просилась погреться и отдохнуть.

Хозяйка приготовила чай, чем могла накормила гостей. Мать и сын согрелись. Виктору постелили на широкой лавке. Он быстро заснул. Мать заботливо укрыла его одеялом. А женщины долго беседовали за столом при тусклом свете коптилки.

– Вот и бреду, Марфа Тимофеевна, на восток, хочу скорее к своим выйти, – закончила рассказ Надежда Самуиловна. – Знаю, дело трудное, опасное. Да и не одна: сын со мной… А с маленьким нелегко пробраться через линию фронта… Всё знаю, а всё-таки иду: спасу сына от гибели только за линией фронта.

Надежда Самуиловна устало оперлась головой на руку и задумалась. Пламя коптилки, тускло освещавшее комнату, вдруг заколебалось, стало метаться из стороны в сторону. Матери показалось, что кто-то смотрит на неё. Она испуганно подняла глаза и увидела на пороге незнакомого человека.

– Кто вы? – привстав, испуганно спросила Чекалина.

– Не бойтесь, я – командир Красной Армии.

– Николай Семенович, что вы! – только и успела вымолвить хозяйка дома, всплеснув руками.

– Не бойтесь, хозяюшка, я все слышал. Хочу помочь вашей гостье.

– Да кто же вы, товарищ? – Надежда Самуиловна снова села на лавку.

– Поляков я, старший лейтенант. Был командиром роты. Под Козельском ранило. Пролежал без сознания часов восемь. Очнулся, сам себя кое-как перевязал, дождался темноты и пошел. Ослаб сильно. Так и пропал бы, если б не забрел сюда. Теперь уже почти поправился. Марфе Тимофеевне спасибо. Вот и все. Скоро через линию фронта пойду. Фронт-то недалеко.

– Так вот вы кто? – Надежда Самуиловна радостно улыбнулась.

– Значит, через линию фронта вместе будем пробираться?

– Вместе.

И Надежда Самуиловна протянула руку старшему лейтенанту. Тот крепко ее пожал.

Долго беседовали они в эту вьюжную ночь, обсуждая путь на восток. Бывает – с первого взгляда может внушить доверие человек. Так было и на этот раз. Надежда Самуиловна сразу поверила командиру с карими усталыми глазами. «Такой не выдаст, в трудную минуту не бросит», – решила Чекалина.

Проснувшись, Витя увидел, что мать укладывает немудреный их багаж и разговаривает с незнакомым мужчиной.

– Мама, мне вставать уже? Скоро дальше пойдем?

– Да, сынок, вставай. Позавтракаем и в путь.

Вите не хотелось вылезать из-под теплого одеяла, но, переломив себя, он быстро встал и оделся. А у матери не выходили из головы мысли о Шуре. Как хотелось ей в эту минуту увидеть старшего сына, приласкать, как в детстве… Подумать только – ее сын в руках фашистов. Она понимала, как это опасно… «Фашисты – не люди, им замучить человека ничего не стоит», – думала она, собирая вещи. Она готова была принять любой удар за сына, лишь бы отвести от него беду.

Чекалина вышла на крыльцо. Стоял ясный морозный день. Ветер пересыпал зернистый снег. Впереди расстилались поля, покрытые белой пеленой. Недалеко от крыльца стояла береза. Ее матовый ствол, казалось, сливался с общим фоном, но оголенные ветки, колыхавшиеся от ветра, четко выделялись на белом снегу. Матери вдруг вспомнилась последняя встреча с Шурой. Как ласково прижался он к ней, поцеловал мокрое от слез лицо, затем скрылся за дверью.

«А теперь Шурик, – думала мать, – в лапах врага, совсем один, как эта одинокая маленькая береза». Внезапный порыв ветра наклонил березу почти до земли. Казалось, вот-вот она переломится, но, пригнувшись, выдержала атаку. Солнце вставало над горизонтом, освещая негреющими лучами землю. Вдохнув полной грудью морозный воздух, мать ушла с крыльца. – «Не согнулась под ударами ветра. Молодец, березка, – подумала Надежда Самуиловна, – и Шурик выстоит, не склонит головы».

Через час трое покинули гостеприимный дом. Марфа Тимофеевна долго стояла на крыльце, провожая их взглядом и утирая кончиком платка слезы. Наконец гости скрылись за поворотом дороги. Вздохнув, хозяйка медленно вошла в дом.

Вскоре снова поднялась пурга. Надежда Самуиловна, Виктор и Поляков шли, крепко держась друг за друга. Крупинки снега ударяли в лицо, забирались за воротник, проникали в рукава, в валенки. Плотная пелена снега казалась живым существом, яростно нападавшим на путников.

– Мама, я устал, – произнес Виктор. Мать не расслышала этих слов. Виктор, тяжело дыша, продолжал идти.

– Ну, герой, не устал? – голос Полякова еле слышался в яростном вое ветра. Перед командиром Витя не захотел показаться маленьким и слабым и, стараясь перекричать пургу, ответил:

-Нет!.. Иду!

Вот и поворот. Удобная дорога кончилась, началась проселочная – сбиться с нее очень просто. Но не случайно Николай Семенович пошел именно этим путем. Он знал примерно, где шла линия фронта и как расположены вражеские войска. Эта глухая дорога должна вывести к своим. Параллельно тянулся негустой лес. Предстояло пройти километра два, а потом свернуть на юго-запад. Надежда Самуиловна и Поляков, проваливаясь выше колен в снег, брели по целине. Виктор крепко держался за шею Полякова, он словно прирос к спине командира. Пурга стихла. Рассвет застал путников возле деревушки, где уже стояли наши передовые части.

Через полчаса они были у командира полка.

– Николай Семенович, после войны приезжайте к нам в Лихвин в гости, – проговорила Надежда Самуиловна, когда они вышли на улицу после беседы.

– Приеду… С радостью… Фронтовые друзья не забываются…

Через два дня пути Полякова и Чекалиных разошлись. Старший лейтенант был направлен в отдел кадров армии, а Надежда Самуиловна определилась в медсанбат.

 

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: