Архитектура Аудит Военная наука Иностранные языки Медицина Металлургия Метрология Образование Политология Производство Психология Стандартизация Технологии |
ПРЫЖОК НА САНКАХ С ЛЕТАНИЕМ КУРИЦЫ И ДВОЙНЫМ СОТРЯСЕНИЕМ МОЗГОВ
На следующее утро я не сразу вспомнил, что было ночью. Просто было чувство счастья. А когда вспомнил, то решил, что мне это приснилось. Я вскочил с постели. Ветер стих, и фьорд лежал голубой и гладкий как стекло. От снега, солнца и воды кругом было светлым-светло, я никогда еще не видел такой красоты.
Когда я спустился вниз, мама разговаривала по телефону. Меня никто не заметил, и я вприпрыжку бросился в сарай. Стоял жуткий холод, воздух звенел, а на сердце было так легко, что я думаю, я бы взлетел, если б только захотел.
В такую хорошую погоду свет как будто прошивает сарай изнутри полосками. И чувствуешь себя почти что в церкви. Я пробрался в самый дальний угол, где спряталась Лена. Подальше от двери, под прикрытием большого стога сена. Спальник был на месте. И картина с Иисусом. А Лены не было. — Лена, — отчаянно зашептал я. Неужели это мне все же приснилось? — Я здесь, — вдруг сказала Лена. Я задрал голову. На балке под крышей сидела Лена. А потом взяла и прыгнула вниз. Она падала, падала, падала, а потом приземлилась в сено рядом со мной целая и невредимая. Я улыбнулся. И Лена улыбнулась. — Мне оттуда спрыгнуть нипочем! — гордо сказала она. — В этом году я столько раз падала с огромной высоты, что уже привыкла. Господи, какая же я голодная!
Пока я шел из сарая назад домой, я мечтал научиться готовить яичницу-болтунью. Это отличное блюдо, чтобы кормить беглецов. Дед вернулся из хлева и посмотрел на меня удивленно: — Опа, довольный жизнью мальчик! — Такая отличная погода, решил попробовать поулыбаться, — ответил я, закашлявшись. Об этой тайне нельзя знать даже деду, вот как! Мама кончила говорить по телефону, они с папой сидели за столом. Пахло кофе, утреннее солнце заливало кухню.
— Трилле, иди-ка сюда, — позвала мама. — Присядь, пожалуйста. Мне не хотелось, но я послушался. Родители смотрели на меня серьезно. — Я только что говорила с мамой Лены. Утром ее не оказалось в кровати. Я крутил тарелку на месте. — Ты не знаешь, где она? — спросил папа. — Нет, — ответил я и стал намазывать бутерброд. Надолго стало тихо. — Трилле, — наконец сказала мама. — Ленина мама в панике. Ее везде ищут. В том числе полиция. Ты правда не знаешь, где она? — Нет!!! — заорал я и стукнул кулаками по столу. Я был так зол, что готов был разнести весь дом. Пусть только сунутся! Я никому не позволю снова увезти Лену в город! Вся полиция в полном составе может явиться в Щепки-Матильды, но Лена никуда отсюда не уедет! Громко топая, я в ярости вышел из кухни. Кто только придумал этих взрослых! Что они вообще себе позволяют — таскают за собой детей с места на место, когда детям этого совершенно не хочется! И все-таки я понял, что они взялись искать ее всерьез. Ну почему все должно быть так сложно?! Я мысленно обошел всю Щепки-Матильды, но не нашел ни одного надежного места, где можно спрятаться. — Хижина, — прошептал я наконец себе под нос. У нас же есть хижина.
Тайком от всех я стал складывать в пакет все необходимое. Спички, хлеб, масло, теплые носки, веревка, лопата, ключи от хижины. Я справился быстро. Потом достал свои санки из-под лестницы, где их место, положил на них пакет и закрыл сверху одеялом. Теперь осталось только незаметно спрятать туда же Лену. — Куда это ты собрался, Трилле? — спросил папа, когда я стал надевать комбинезон. — Хочу повеселить себя и покататься на санках! — яростно ответил я. И пошел в сарай. Санки я оставил под его дверью.
Лена прихватила с собой одну из несушек. — Зачем она тебе? — спросил я и заметил, что это несушка номер семь. Лена сказала, что она не собирается умереть от голода, несмотря на то, что я принес так мало еды. А курицы, по крайней мере время от времени, могут снести яичко. Я пожал плечами и рассказал ей новости. Лена отвернулась и некоторое время смотрела в другую сторону. — Хорошо, — сказала она наконец. — Я переберусь в хижину. Она говорила толстым, не своим голосом. — Трилле, но они увидят нас, когда мы будем подниматься в гору, — сказала она следом. Я кивнул. Вверх до самого дома Юна-с-горы лишь голая гора. — Так что придется тебе нас тащить, — сказала Лена и проворно юркнула вместе с несушкой номер семь под одеяло, к хлебу и ключам и прочему. — И не забывай, пожалуйста, делать вид, что везешь легонькие пустые санки, иначе они что-нибудь заподозрят! — распорядился мой лучший друг.
Конечно, заподозрят, думал я. Уже наверняка заподозрили. Дед-то уж точно. Он смотрел из-под балкона, как я тяну санки от сарая. Я сжал зубы, намотал еще один круг веревки на руку и двинулся в путь.
Как я уже говорил, Лена совсем еще небольшая. Но странное дело. Я тянул изо всех сил, я обливался потом, старательно делая вид, что везу за собой самые легкие в мире санки. Но они были отнюдь не легкие. Они были одни из самых тяжеленных в мире. — Но-о! — время от времени вскрикивала Лена из-под одеяла. Просто счастье, что был такой наст! Я никогда не видел такого: ни от меня, ни от саней на насте не оставалось и следа.
Мы еще никогда не поднимались с санками так высоко, до самого Юна-с-горы. Это всегда казалось нам не по силам. Во всяком случае, не по силам Лене. Она любит только спуск с горы и считает позором, что мы до сих пор не построили в Щепки-Матильды санный подъемник. К тому же и на полдороге к дому Юна-с-горы уже достаточно высоко для спуска на санках. Если б я не вез своего лучшего друга, я бы никогда не сумел забраться на такую кручу. Но Лена вернулась, и я бы не пережил, если бы лишился ее снова.
Время от времени я оборачивался посмотреть, нет ли за нами погони. Дед стоял у сарая. Он становился все меньше и меньше по мере того, как мы поднимались все выше и выше, и под конец превратился в точку. Когда я наконец-то притулился к стене дома в Юновых Холмах, его уже и точкой было трудно назвать. — Лена, посмотри-ка, — прохрипел я. — Вижу, — ответила Лена, высовываясь из-под одеяла. Внутри сердито заквохтала несушка номер семь.
Мы с Леной смотрели с огромной высоты на Щепки-Матильды, наше королевство. Солнце село за ближайшую гору и окрасило небо над всем фьордом в розовый цвет. На воде не было ни одной морщинки. Из трубы нашего дома шел дым. И хотя было еще довольно рано, одна звездочка исхитрилась, как-то проклюнулась и уже блестела на небе. — О чем ты думаешь, Лена? Я был совершенно без сил, да еще переполнен красотой вокруг и важными мыслями обо всем этом. — Я думаю, — пробурчала Лена, — что это позор. — Что позор? — Что мы стоим на такой верхотуре, на самой макушке Холмов, куда мы никогда еще не забирались, и у нас с собой санки и курица, и сегодня такой наст, какого вообще не бывает. Но мы не можем скатиться с горки! Последние слова она прокричала. Я почесал в затылке. — Лена, но разве ты не хотела жить в хижине? У меня от усталости опять дрожали колени. Лена лежала тихо-тихо. И весь мир кругом замер в тишине.
— Я хотела жить в Щепки-Матильды! — упрямо сказала Лена под одеялом. — И я хочу прокатиться на санках! — сказала дальше Лена и решительно села, откинув одеяло. И прежде чем я успел подумать, она развернула санки в обратную сторону и уселась на них, разметав по снегу вокруг себя хлеб и масло. Она подвинулась вперед, на самый краешек, давая место мне. Мы с Леной этой зимой ни одного разочка не катались вместе на санках. Мы слишком сильно грустили. — Эй, садись ты тоже! Что ж ты, тащил санки всю дорогу, а теперь останешься тут стоять? Да и курицу кто-нибудь должен держать! Лена сузила глаза. Я посмотрел вниз под гору. Наст блестел, как раскатанный лед. Какой разумный человек откажется прокатиться по такой ледяной горе? Я крепко обхватил Лену за пояс одной рукой, а другой прижал к себе несушку номер семь. — Йо-хо-хо! — крикнули мы хором.
— Вы всегда были ненормальными, — сказал Магнус через несколько дней, когда мы уже могли вставать и нам разрешили позавтракать на кухне вместе со всеми. — И как раз все очень удачно, — упрямо пробурчала Лена. — Трилле давно пора было попробовать на себе сотрясение мозгов. Сама она сотрясала мозги столько раз, что для нее это примерно как зубы почистить, утверждала Лена. Я улыбнулся. Я был переполнен радостью от макушки до кончика мизинца. Подумаешь, какие-то сотрясения мозга, чепуха, да и только. — А расскажите, как все было, — попросила Мина с любопытством. Я пожал плечами. Ни я, ни Лена не помнили ничего из того спуска на санках.
Зато дед помнил. Он стоял у сарая и видел все. — Это было зрелище, скажу я тебе, Мина. Они неслись на такой крейсерской скорости, что я сроду не видел ничего подобного! Лена грустно вздохнула. — У, черт, ну почему я ничего не помню! — сказала она со злостью.
И деду пришлось в десятый, наверно, раз рассказывать, как на его глазах мы с Леной и курицей стартовали от дома Юна-с-горы, и он, дед, подумал: вот же черти полосатые, потому что он видел, что на таком насте мы разгоняемся все быстрее и быстрее. Он слышал, что курица кудахтала, а мы кричали «йо-хо-хо! ». Но примерно на середине горы курица смолкла, а мы заорали «а-а-а! » — и не без причины. Хотя мы и не строили этой зимой трамплина, но разогнались настолько, что на сугробе у дороги подпрыгнули и перелетели через асфальт. — Вы летели очень красиво, и соседская кнопка приземлилась головой в снеговика Крёлле, Трилле врезался мордахой в живую изгородь, курица взлетела в воздух, а санки разбились о стену дома! — закончил свой рассказ дед и хлопнул в ладоши, показывая, с каким звуком они разбились. — А потом прибежала мама, — улыбнулась Лена. — Да, кнопка, потом прибежала твоя мама, и все пошло хорошо. Они продолжали разговаривать, а я ушел в себя, чтобы просто радоваться и радоваться. Теперь Лена мне не соседка. И долго ею не будет. Потому что она переехала к нам жить. Поразительно, чего только взрослые не могут, если захотят! Я спросил маму, не фея ли она? — И я, и Ленина мама — обе мы немножко феи. И сейчас мы наколдовали, что Лена поживет у нас до лета, пока ее мама учится. Крибле-крабле-бумс! — засмеялась Лена Лид.
ЮН-С-ГОРЫ И ЮНОВА КЛЯЧА
Жить с Леной в одном доме оказалось даже лучше, чем жить с ней по соседству, хоть она и не отдала мне моего Иисуса, как я мечтал. Картина висела у нее в комнате, над кроватью, где она теперь спала. — Ты еще получишь картину назад, Трилле-бом, попозже, — сказала мама, когда я пожаловался ей. — Видно, Лене она сейчас очень нужна. — Но она же вернулась в Щепки-Матильды, и у нее все отлично! — заспорил я. Но мама сказала, что хотя Лена не жалуется, она, конечно же, скучает без своей мамы. Особенно по вечерам перед сном. — Но она ничего об этом не говорит, — упирался я. — Не говорит. А разве Лена вообще говорит о таких вещах? — спросила мама. Я подумал и покачал головой. Нет, Лена вообще много чего не говорит вслух. — Она ни разу не сказала, что я ее лучший друг, — поделился я с мамой. — Ты думаешь, она так все-таки думает? Мама улыбнулась. — Да, думаю, думает. — Но я ведь не могу быть в этом уверен наверняка? — спросил я. Нет, пока Лена этого не сказала, нельзя быть уверенным наверняка, согласилась мама.
Я продолжал думать, что Лене не с чего быть недовольной жизнью. — А правда здорово, что я переехала к вам? — спрашивала она часто и широко улыбалась. — Да уж, спасибо, кнопка, вернулась в коробку, — отвечал тогда дед. — Нам с Трилле было очень пусто в Щепки-Матильды, пока тебя не было. Всю ту неделю.
Теперь нам было так хорошо втроем с дедом проводить время по вечерам, что мы наперегонки неслись домой из школы. Однажды, только мы примчались и зашвырнули ранцы под балкон, дед спросил, не хотим ли мы снова сгонять на Холмы к Юну-с-горы. Снег уже таял, так что катиться придется не на санках, а на велосипеде.
Оказалось, что подниматься на велосипеде с мотором системы «крути педаль» так же утомительно, как тащить наверх санки с Леной. Дед выжимал из своего мопеда последнюю скорость и поддразнивал нас, пытавшихся за ним угнаться. С того дня мы с Леной стали звать Юна-с-горы иначе: Юн-в-гору.
В молодости Юн-в-гору был моряком и в сражении потерял один глаз. С тех пор он ходит с черной пиратской повязкой. — Я вижу только половину жизни, и отдельное спасибо Господу за это, — любит он повторять. Из-за этой повязки многие дети Юна-в-гору боятся, но мы с Леной оба знаем, что он не страшный. Наоборот, в нем много хорошего, например, Юнова кляча — его лошадь. Летом она стоит на опушке леса и жует, а зимой стоит в конюшне и жует.
— Эта лошадь до того умная, что она ржет стихами, по-моему, — говорит про нее дед. Когда мы наконец взобрались на Холмы, дед с Юном сели пить на крылечке кофе, а мы с Леной побежали в конюшню. — Скучная какая-то эта кляча, — сказала Лена и наклонила голову набок. — Она умная, — в полутьме ответил я. — А ты откуда знаешь? Ты понимаешь ржание? Ржать я не умел, а что кляча умная — знал. Но Лену разве так убедишь?
Мы долго торчали у Юновой клячи. Мы ее гладили и болтали с ней, Лена угостила ее конфетой. Я сказал себе, что это самая лучшая лошадь в мире. — Она съела конфету, — рассказал я деду, когда мы вернулись к ним с Юном. — Тогда это последняя конфета в ее жизни, — сказал дед, застегивая шлем и садясь на мопед. — Почему последняя? — удивился я, но дед уже поехал и не услышал вопроса.
Когда мы доехали до дома и дед наконец остановился, я бросился к нему, схватил за руку и снова спросил: — Почему конфета последняя? Дед сначала юлил, но потом рассказал, что Юн-в-гору стал таким старым, что его забирают в дом престарелых, но Юнову клячу никто не хочет брать, потому что она тоже очень старая. — Становиться старым вообще вещь поганая, — сердито буркнул дед и хлопнул своей дверью у меня перед носом. — И что же с Юновой клячей будет? — крикнул я в запертую дверь. Дед не ответил. Он заперся у себя, сидел там и злился на то, что и лошади, и дедушки стареют. Зато мне ответила Лена. Громко и ясно. — Нет домов для престарелых лошадей. Поэтому ее отправят на бойню. Я вытаращился на Лену. А потом как заору: — Они не имеют права! — с такой силой, как Лена обычно кричит.
Я так и сказал маме. Я был весь зареванный и сказал ей, что они не имеют права отправлять на бойню таких умнейших лошадей, как Юно-ва кляча. И папе я тоже крикнул, что они не имеют права. — Не имеют права, — серьезно откликнулась Крёлле. — Трилле, милый, мы каждый год посылаем овец на бойню, и ты никогда так не расстраивался, — сказала мама и вытерла мне слезы. — Юнова кляча не овца! — завопил я. — Нет, они ничего не понимают!
На следующий день я не мог думать ни о чем, кроме Юновой клячи, тихой смирной лошади, никому не сделавшей зла, но все равно обреченной на смерть. На математике я понял, что сейчас заплачу. Только этого не хватало! Я покосился на Лену. Она смотрела в окно. Как она сказала — нет домов для престарелых лошадей? Я встал так стремительно, что опрокинул стул. — Эллисив, нам с Леной нужно немедленно уйти до конца уроков, — сказал я нервно. Лена понятия не имела, что я затеял. Но без колебаний решительно сунула учебник математики в ранец и добавила с глубокой серьезностью на лице: — Речь идет о жизни и смерти!
И пока Эллисив и остальные таращились на нас, от изумления открыв рты, мы с Леной выскочили из класса в обнимку с незастегнутыми ранцами.
— У тебя что-нибудь горит? — прохрипела Лена, когда мы добежали до леса у нашего дома. — Мы откроем дом для престарелых лошадей! — крикнул я в азарте. Лена остановилась на бегу. Не считая птичьих трелей и нашего сбившегося дыхания, в лесу было тихо. Я в тревоге посмотрел на Лену. Неужели ей не понравилась моя идея? Но тут раздался победный вопль: — Трилле, вот здорово, что ты додумался до этого как раз на математике!!!
Дома был один только дед. Это нам повезло. Особенно потому, что в этом деле мы могли рассчитывать на одного только деда. Я присел рядом с ним под балконом. — Юнова кляча может жить у нас в старой конюшне. Представь, как обрадуется Юн, что ему не нужно посылать ее на бойню! Я буду косить траву, сушить и ворошить сено, и убирать за ней, и кормить, а Лена мне поможет. Ведь правда, Лена? Она неопределенно дернула плечом. Конечно, она всегда поможет немного в уходе за старой клячей. Я понял, что Лена радовалась из-за математики. — Дед, и ты ведь тоже можешь помочь мне иногда? — спросил я тонким голосом, не решаясь даже посмотреть на деда. Дед растирал колено загорелыми старческими руками и задумчиво смотрел на море. — Ты, например, можешь быть взрослым, у которого мы спросили разрешения, — сказал я еще более тонким голосом. Как же трудно просить о таком! Я чувствовал, что слезы польются вот-вот, и старался сдержать их. Дед посмотрел на меня долгим взглядом. — А почему нет? Неужели дружище Трилле и соседская кнопка не справятся с одной старой лошадью? — сказал он в конце концов.
В этот раз мы просто должны ехать в ящике его мопеда, сказал дед. По двум причинам. Во-первых, нам надо доехать до Холмов раньше, чем перевозчик с бойни увезет Юнову клячу. Во-вторых, нам надо доехать до Холмов раньше, чем дед успеет еще раз подумать. — Потому что я, похоже, выжил из ума!
Мы резко затормозили во дворе перед домом Юна-в-гору. Там уже стояла одна машина. Это была машина Веры Юхансен. Она племянница Юна. Теперь она энергично помогала ему сложить вещи и убрать все, чтобы ехать в дом престарелых. Сам Юн-в-гору сидел на стуле и имел потерянный вид. Дед сунул руки в карманы комбинезона и молча поприветствовал своего лучшего друга. — Дружище Трилле хотел спросить тебя кое о чем, — сказал дед и вытолкнул меня вперед. — Я вот тут подумал… Нельзя ли мне взять твою лошадь, мы с Леной и дедом собираемся открыть дом для престарелых лошадей… Стало звеняще тихо, я едва осмелился взглянуть на Юна. Он быстро протер здоровый глаз. — Храни тебя Бог, мой мальчик, — сказал он, — но лошадка моя уплыла на пароме двадцать минут назад.
Стоя перед Юном-в-гору и глядя в его единственный печальный глаз, я думал, что больше никогда, никогда не смогу радоваться. Это было точно как в тот день, когда от меня уехала Лена. Та самая Лена, которая теперь сердито дернула меня за куртку: — Э-эй, так мы открываем лошадиный приют или что? Прикончить лошадь — это, наверно, не минутное дело, да? И она бросилась к мопеду. Нам с дедом осталось только ее догонять. Пока дед заводил мопед, на крыльцо вышел Юн-в-гору. Он махал нам, и на лице его отражалось много разных чувств. — Давай, дед, — крикнул я. — Гони!
И дед погнал. Я наконец-то понял, почему мама не разрешает ему возить нас в ящике мопеда. Когда он запрыгал по кочкам под горку, даже у Лены стало испуганное выражение лица. Мы ехали так быстро и нас так ужасно трясло, что я три раза прикусил язык. И все-таки мы опоздали. — Давай же! Паром отошел! — завопил я. — Сейчас же поворачивай обратно, дурацкий паром! — подхватила Лена. Мы выпрыгнули из ящика и стали отчаянно махать руками.
Капитан заметил нас и увидел, наверно, что дед тоже немного махал, потому что он вернул паром к причалу. Паром пришвартовался со стуком, и матрос Биргер впустил нас на борт. У папы был перерыв на обед, так что его нигде не было видно. — Если можно, не говори пока папе, что мы на борту, — попросил я матроса Биргера. — Почему? — спросил он. — Это немножко секрет, — ответила Лена. — У него сегодня день рождения. Матрос Биргер посмотрел на деда, тот кивнул авторитетно. — Да, вы уж поласковей сегодня с моим мальчиком, ему исполняется сорок четыре, — и дед так хлопнул Биргера по спине, что билетная сумка звякнула всеми замками. Я смотрел на деда и Лену в ужасе. У папы не было сегодня дня рождения! — Дружище Трилле, знаешь, приврать иногда даже полезно, — сказал дед. — И папе только лучше: возможно, Биргер спроворит ему и торт, и подарок.
По-моему, никогда еще дорога до города не занимала столько времени. Я торчал у борта, но мы не приближались ни на сантиметр, по-моему. Зато Юнова кляча с каждой секундой все ближе подъезжала к воротам бойни. — Мы никогда не доедем, — сказал я. — Вот так бы прыгнул за борт и поплыл. — Пока ты будешь болтаться посреди фьорда без жилета, мы точно опоздаем, — фыркнула Лена. Дед смотрел на часы.
Когда мы наконец причалили в городе, дед еще удвоил скорость против прежнего, но нас с Леной он закрыл одеялом, чтобы никто нас не увидел, и прежде всего полиция. Я лежал и думал, сколько всего строго-настрого запрещенного мы сегодня сделали: прогуляли уроки, наврали матросу Биргеру, без разрешения организовали дом для престарелых лошадей и носимся в ящике мопеда и по Холмам, и по городу. Ужас! Но тут у меня перед глазами встала Юнова кляча. Боженька, милый, сделай так, чтоб мы успели! — Ждите меня здесь, — строго сказал дед. Он ушел внутрь в своем комбинезоне и деревянных башмаках, а мы с Леной остались посреди огромной парковки. Так вот куда мы посылаем овец по осени, тяжело думал я, и у меня неприятно сводило живот. Туда, где мы стояли, не доносилось ни звука. — Наверно, ее уже превратили в конскую колбасу, — мрачно сказала Лена. — Сейчас перец добавляют. — Помолчи! — рассердился я. — Ведь Юнова кляча приехала сюда на целый час раньше нас. Наверняка ее уже нет в живых. И чего дед там торчит? Боится выйти и сказать мне это? Я старался не плакать, но слезы текли все равно. Лена делала вид, что не замечает этого, и ковыряла ботинком асфальт. Но в конце концов дверь открылась, и вышел дед — без Юновой клячи. — Нет! — закричал я. — Успокойся, дружище Трилле, я не мог вывести ее через дирекцию, пойдем заберем ее с другого входа.
Так что мы все-таки успели, хотя и в последнюю секунду, признался потом дед. И вот я внезапно обзавелся собственной лошадью и стою с ней посреди огромной парковки. Господи, каким же счастливым можно иногда быть!
Мы прошли через весь город процессией в таком составе: впереди дед на мопеде, потом я с лошадью на веревке и замыкающей — Лена, громогласно извещавшая нас каждый раз, как Юнова кляча примерялась сделать свои дела. Но свершилось это только на причале. Мы пристроились за черным «Мерседесом»: сначала Дед на мопеде, потом я с лошадью и наконец Лена.
— Она такую гору навалила — ни проехать, ни пройти! — восторженно закричала Лена. Пассажиры смотрели на нас с недоумением, и я радовался, что у меня такая смирная и разумная лошадь, которая тихо стоит в общей очереди, не привлекая к себе лишнего внимания.
Но без лишнего внимания все же не обошлось, потому что обеденный перерыв у папы как раз закончился. Он стоял у входа, когда паром причаливал. Увидев нас, он разинул рот так широко, что я разглядел зубы мудрости. Он был так потрясен, что забыл дать знак «Мерседесу» и другим машинам заезжать на борт. Но они поехали без его сигнала, и мы двинулись со всеми вместе, постепенно приближаясь к папе, который стоял посреди машинной палубы, а из кармана у него торчала бумажная именинная корона. Сначала мимо него прошуршал «Мерседес», потом чихающий мопед деда, потом мы с моей клячей тихо ступили на борт, причем я даже не поднял на папу глаз, и последней вошла Лена с неясной улыбкой. Она любит разные заварухи.
Чтобы собраться с мыслями, папа сначала взял деньги за проезд с «Мерседеса». Потом подошел к деду на мопеде. Папа был красного цвета и собирался, похоже, произнести небольшую речь. Но дед слез с мопеда, вытащил бумажник и сказал: — Один пенсионер, два ребенка и одна лошадь, пожалуйста. — И поздравляем с днем рождения! — добавила Лена.
В этот вечер папа сказал, что мы его доведем когда-нибудь, и тогда ему придется досрочно выходить на пенсию. И ничего страшного, успокоила его Лена, мы всегда примем его в наш дом престарелых. Хотя он прежде всего для лошадей, конечно.
|
Последнее изменение этой страницы: 2019-04-10; Просмотров: 208; Нарушение авторского права страницы