Непридуманные рассказы о чудесной помощи Божией»)

 

«Смерть есть к жизни возрожденье»

Мой родной дядя Иван Алексеевич Беляев был по специальности военным врачом. Он был удивительно красив и имел глубокую веру, смирение и кротость. Когда я училась в институте, он навещал меня, приносил гостинцы, говорил со мной на возвышенные темы и вообще одаривал меня, свою племянницу-полусироту (отец мой умер очень рано), отеческим вниманием и заботой.

В 1905 году, во время японской войны, он работал в лазарете. Там же работала молодая медицинская сестра, родственница одного генерала, тоже красавица. Она так сильно влюбилась в моего дядю, что сказала ему:

— Иван Алексеевич, если вы не женитесь на мне, я покончу самоубийством. Жить без вас не могу.

— Да я и не собирался жениться, — ответил он.

— Ну, когда вы скажете мне об этом окончательно, меня не будет в живых. Услышав о возможности такого трагического исхода, дядя написал письмо своей матери, моей бабушке. Вот его содержание: «Мамочка, одна работающая со мной в госпитале медицинская сестра так полюбила меня, что сказала мне: если я на ней не женюсь, она покончит с собой. А я жениться совсем не хочу. Посоветуйте же мне, как выйти из такого тяжелого положения». Мать ответила сыну так: «Пожалей ее, Ваня, женись на ней». Свадьба состоялась. Но вот случилась на фронте эпидемия. Иван Алексеевич был назначен в лазарет, где лежали больные с сыпным тифом. Через некоторое время он заразился и умер. Когда это сообщение пришло к горячо любящей его молодой жене, хотя и верующей, но еще не углубленной в молитву и не познавшей Промысла Божия, она впала в отчаяние и уныние.

Сидит она как-то в комнате и вдруг видит: входит ее дорогой Ваня. Она, от радости позабыв, что он умер, вскочила.

Смотрит, он подошел к столу, взял карандаш, но держит его не так, как мы, а вертикально, пишет. Еще миг — и он исчез.

Жена схватила листок с написанным…

— Его дорогой почерк, он был у меня, я его видела. О, Боже, благодарю Тебя.

Вот что он написал: «Смерть есть к жизни возрожденье, к жизни той, где смерти нет».

До сей поры эту записочку, написанную ее мужем, явившимся после смерти, она бережет как святыню. Вера ее окрепла и углубилась.

 

«Есть, есть, есть!»

В Москве жили в период гражданской войны две сестры, Ирина и Настя. В их квартире жила еще их приятельница Надежда. Последняя была нетверда в вере.

Настя ушла на фронт медсестрой. Там она заболела сыпным тифом и умерла.

Когда Ирина и Надежда получили горестное известие, у Надежды возникли мысли: «Вот если бы пришла ко мне Настя и сказала, есть ли что в том мире, я бы уверовала».

И в эту ночь Ирина видит во сне покойную Настю, которая говорит ей:

— Скажи Надежде: «Есть, есть, есть!»

Затем Настя исчезла.

Проснувшись, Ирина недоумевала: «Что они значат, эти непонятные слова?» Когда она передала Надежде содержание своего сна, та побледнела: она получила от Насти ответ на свой вопрос.

По мудрому Промыслу Божию Настя явилась не Надежде, а Ирине, которая не знала мыслей Надежды. Это утвердило Надежду в том, что был сон не случайным, а был прямым ответом на ее мысли, о которых не знал никто из живущих.

 

Рассказ отца Георгия

Я тогда был игуменом Мценского монастыря. По делам мне частенько приходилось бывать в Калуге. В один из таких приездов иду я по улице и вижу: возле большого хорошего дома стоит женщина в небрежно накинутом теплом платке, лицо бледное, и такая скорбь на нем, что я сразу со вниманием воззрился на нее, а она мне говорит:

— Батюшка, муж умирает, отойти от него далеко не могу, а его напутствовать скорее надо. Не откажите, прошу вас, зайдите к нам.

На счастье, у меня были с собой Святые Дары. Ввела она меня в дом, посмотрел я на ее мужа: совсем плох, недолго протянет. Исповедал его и причастил. Он — в полной памяти, благодарил меня со слезами, а потом сказал:

— Горе у меня большое. Я ведь купец, но подошло такое дело, что дом пришлось заложить, а выкупить не на что, и его через два дня с аукциона продавать будут. Вот теперь умираю, а семья неустроенной остается.

Жаль мне его стало.

— Не горюйте, — говорю, — может быть, Господь даст, и я вам как-нибудь помочь сумею.

А сам скорее вышел от купца да на телеграф: вызвал к себе в гостиницу одного своего духовного сына, тоже купца.

Тот вечером уже у меня в номере сидел, смекнул в чем дело и, когда был аукцион по продаже дома, сумел нагнать на него цену до тридцати пяти тысяч. Дом купил город, из полученных денег семь тысяч пошло на погашение залога, а восемнадцать тысяч внесли в банк на имя умирающего купца.

Тут уж я с отъездом в монастырь задержался и после всех денежных операций пошел к больному рассказать об удачном окончании дела. Он был еще жив… Благодарил меня, что я спас его семью от нищеты, а к вечеру умер… Хоронить его я не остался, а поспешил в обитель и за разными событиями о нем забыл.

Прошло несколько лет. Отгремела революция. Многих советская власть сжила со свету за веру. Взяли и меня.

Как-то ночью подошел ко мне тюремный сторож и шепнул:

— Готовьтесь, батюшка, сегодня я получил на всех вас список, ночью увезут.

Я передал своим соузникам слова сторожа. Нужно ли говорить, что поднялось в душе каждого из нас? Хоть мы и знали, что осуждены на смерть, но она все стояла за порогом, а теперь собиралась его переступить.

Не имея сил оставаться в камере, я надел епитрахиль и пошел в глухой, без окон коридор помолиться. Я молился и плакал так, как никогда в жизни, слезы были до того обильны, что насквозь промочили шелковую вышивку на епитрахили, она слиняла и растеклась разноцветными разводами.

Вдруг я увидел подле себя незнакомого человека, он участливо смотрел на меня, а потом сказал:

— Не плачьте, батюшка, вас не расстреляют.

— А вы кто? — удивился я.

— Вы, батюшка, меня забыли, а у нас здесь добрые дела не забывают, — ответил человек. — Я тот самый купец, которого вы в Калуге перед смертью напутствовали.

И только этот купец из глаз моих ушел, как вижу, что в каменной стене коридора брешь образовалась, и я через нее увидел опушку леса, а над ней в воздухе — свою покойную мать. Она кивнула и сказала:

— Да, Егорушка, вас не расстреляют, а через десять лет мы с тобой увидимся.

Видение окончилось, я снова очутился подле глухой стены, но в душе моей была Пасха. Я поспешил в камеру и сказал:

— Дорогие мои, благодарите Бога, нас не расстреляют, верьте словам священника (я понял, что и купец, и матушка говорили про всех нас).

Великая скорбь в нашей камере сменилась неудержимой радостью. Мне поверили: кто целовал мои руки, кто плечи… Мы знали, что будем жить.

Прошла ночь, а на рассвете нас перевели в пересыльную тюрьму.

Оттуда я попал в Б-и, а вскоре по амнистии был освобожден и жил последние годы при Даниловском монастыре. Шестеро моих соузников стали моими духовными детьми.

 

⇐ Предыдущая16171819202122232425Следующая ⇒

Поделиться: