ПОЧЕМУ МЫШКИН НЕ ХОДИТ В ЦЕРКОВЬ?

Почему Мышкин не ходит в церковь? Вообще ни в какую. Ни в протестантскую в Швейцарии, ни в православную в России. Ни в католическую. Почему?

Эту странность отмечали многие достоеведы. Еще в 1990 г. известный российский философ и писатель Г. Померанц удивлялся: «Мышкин тянется к «идее православия», как Достоевский однажды (в «Дневнике») обмолвился. Но в историческую русскую церковь он как-то не торопится. Трудно представить, чтобы совсем не заходил в храмы, кроме одного единственного случая, как в загс — повенчаться. Наверно, побывал на литургии; может быть, и на исповеди. Почему Достоевский ничего не говорит об этом? Хотя бы столько, сколько рассказывают о своих героях католические писатели? Боялся унизить идею? Многих православных читателей это смущает»²⁾.

Увы. Жаль разочаровывать последователей Г. Померанца, но ни на литургии, ни на исповеди Мышкин, конечно же, не бывал, это всё фантазии Померанца. И в православные храмы не заходил совсем, разве что дважды, и то по необходимости, а не по зову души. Первый раз — на похоронах генерала Иволгина: там князь признается Лебедеву «в ответ на какой-то его вопрос, что в первый раз присутствует при православном отпевании и только в детстве помнит еще другое отпевание в какой-то деревенской церкви». Второй раз мы застаем Мышкина в православной церкви в ожидании собственного венчания, причем князь «не хотел пропустить ни одного из принятых обычаев и обыкновений; всё делалось гласно, явно, открыто и „как следует“».

Из-за старательности князя может сложиться впечатление, что Мышкин все-таки тянулся к идее православия, но это не так. Все тонкости обряда князь старался соблюдать вовсе не из тяги к православной вере, а только лишь потому, что полного соблюдения всех православных правил требовала Настасья Филипповна.

Также мы ни разу не видим Мышкина и молящимся. Он не молится никогда и нигде. Вот Лебедев, к примеру, тот молится — за свою умершую пять недель тому назад жену Елену, за казненную графиню Дюбарри, показательную жертву организованной масонами Французской революции. А Мышкин ну хотя бы за Настасью Филипповну — не молится. Вместо молитв за облегчение ее страданий он некими масонскими практиками несколько раз «доводил» ее до некоего света («Иногда я доводил ее до того, что она как бы опять видела кругом себя свет»), но неудачно, мрак каждый раз возвращался.

Мысль о молитве («красота и молитва») возникает у Мышкина исключительно в момент его рассуждений о том, что в некую секунду перед припадком он ощущает свое слияние с богом — с высшим синтезом жизни, по выражению князя. То есть свое молитвенное состояние князь, как и положено масону, соотносит исключительно с моментом ощущения себя избранным, сверхчеловеком, наделенным божественностью.

НАТЕЛЬНЫЙ КРЕСТ

Нет на Мышкине и нательного креста. Вообще никакого. Впервые крест на нем появляется лишь спустя полгода после его возвращения из Швейцарии. Но даже и тогда — что это за крест? Его продал Мышкину «пьяный солдат, в совершенно растерзанном виде». То есть христопродавец.

Удивительно: за все полгода Мышкин так и не обнаружил желания купить себе в церковной лавке крестик, а потом зайти в церковь и его освятить. А вот крест пьяницы-христопродавца, да еще на такой неприятной «крепко заношенной ленточке», купил сразу же — и «тут же на себя надел». Почему?

Выясняется и еще один примечательный факт. Оказывается, Мышкин прекрасно разбирается в эстетике крестов. Про купленный у солдата крест он с одного взгляда понял, что крест не серебряный, а оловянный, что он «осьмиконечный, полного византийского рисунка», то есть с титлом и подножием. А, например, по виду креста, который в годе Лионе священник подносил к губам приговоренного к казни, Мышкин тотчас же определил, что это был крест «серебряный, четырехконечный», то есть латинский.

Стало быть, изучал, интересовался. Да и олово от серебра отличил мгновенно. А креста не имел. Почему?

ПАСХА

Достоевский в романе дважды говорит о том, что Аглая получила от князя записку «на святой». Первый раз, когда записку передает Коля: «Один раз, — это было на святой, — улучив минуту наедине, Коля подал Аглае письмо, сказав только, что велено передать ей одной». И второй раз — уже в Павловске, репликой Лизаветы Прокофьевны: «Позволь тебя спросить: изволил ты прислать, месяца два или два с половиной тому, около святой, к Аглае письмо?»

Почему Достоевскому было так важно, чтобы мы запомнили этот факт — что записка от князя была получена Аглаей на святой? Попробуем понять.

«На святой» — означает на пасхальной неделе, Светлой седмице, т.е. на саму Пасху, ибо справляли Пасху семь дней. Когда Мышкин отправлял Коле письмо с вложенной запиской для Аглаи, Пасха либо уже наступила, либо шли не менее важные предпасхальные дни, о чем Мышкин просто не мог не знать или не вспомнить. Всеобщие повсеместные приготовления к Пасхе, бытовые разговоры о ней, простые упоминания вскользь, посвященные грядущему событию статьи в газетах, и т. д. — Пасхой в эти дни, конечно, было в России наполнено всё. Это большой христианский, православный праздник. Люди радуются, святят куличи и обращаются друг к другу с традиционным христианским приветствием: «Христос воскрес!» — «Воистину воскрес».

И если в эти дни пишут кому-то письма, то обязательно поздравляют адресата с Пасхой — либо начиная этим свое письмо, либо непременно этим заканчивая. Непременно! Потому что в такие дни иначе в России никогда не бывало, не поздравить с Пасхой — это считалось не по-божески, не по-русски. Да и вообще не по-людски.

Поздравил ли Мышкин Аглаю с Пасхой? Нет! Вот вам и ответ на вопрос, зачем Достоевскому понадобилось дважды уточнять, что письмо было получено Аглаей на Святой. Нет, не поздравил. Умолчал, пренебрег, не счел нужным — при этом отправив свое письмо аккурат в пасхальные дни. Подписавшись по-масонски — братом…

СНОСКИ К ГЛАВЕ 8:

¹⁾ Местергази Е. Г. Вера и князь Мышкин. Опыт «наивного» чтения романа «Идиот». / Роман Ф. М. Достоевского «Идиот»: современное состояние изучения: Сб. работ отечеств. и зарубеж. ученых / Под ред. Т. А. Касаткиной. М.: Наследие, 2001. — 560 с. — Стр. 291—318.

²⁾ Померанц Г. С. Открытость бездне. Встречи с Достоевским. М.: Советский писатель, 1990. — 384 с. — Стр. 282.

ГЛАВА 9

«ВЕРА НЕХРИСТИАНСКАЯ!»

Достоеведами неоднократно разбиралась резкая, обвинительная речь Мышкина (на его смотринах у Епанчиных) в адрес католической церкви. Речь эта оказалась настолько нетипичной для всегда, казалось бы, смиренного Мышкина, настолько пылкой и гневной, что неоднократно вводила достоеведов в состояние крайнего недоумения. Вот этот яростный мышкинский монолог (курсив мой):

— … Католичество — всё равно что вера нехристианская! — прибавил он вдруг, засверкав глазами и смотря пред собой, как-то вообще обводя глазами всех вместе.

<…>

— Нехристианская вера, во-первых! — в чрезвычайном волнении и не в меру резко заговорил опять князь, — это во-первых, а во-вторых, католичество римское даже хуже самого атеизма, таково мое мнение! Да! таково мое мнение! Атеизм только проповедует нуль, а католицизм идет дальше: он искаженного Христа проповедует, им же оболганного и поруганного, Христа противоположного! Он антихриста проповедует, клянусь вам, уверяю вас! <…> По-моему, римский католицизм даже и не вера, а решительно продолжение Западной Римской империи, и в нем всё подчинено этой мысли, начиная с веры. Папа захватил землю, земной престол и взял меч; с тех пор всё так и идет, только к мечу прибавили ложь, пронырство, обман, фанатизм, суеверие, злодейство, играли самыми святыми, правдивыми, простодушными, пламенными чувствами народа, всё, всё променяли за деньги, за низкую земную власть. И это не учение антихристово?! <…> Атеизм! У нас не веруют еще только сословия исключительные, как великолепно выразился намедни Евгений Павлович, корень потерявшие; а там, в Европе, уже страшные массы самого народа начинают не веровать, — прежде от тьмы и от лжи, а теперь уже из фанатизма, из ненависти к церкви и ко христианству!

Загадочность несоответствия здесь Мышкина самому себе, как его понимали большинство исследователей, справедливо отмечала, например, Е. Местергази: «…Загадочной выглядит длинная тирада князя против католичества <…> тем более странными они кажутся в устах Мышкина <…>. Надо признаться, здесь мы сталкиваемся с одним из самых «темных» мест в романе»¹⁾.

А, к примеру, Григорий Померанц этот же гневный монолог Мышкина даже не стал называть загадкой — попросту назвав всю эту речь ошибкой Достоевского! По мнению Померанца, Достоевский буквально вынудил Мышкина сказать то, чего сам Мышкин не мог сказать в принципе, а мог произнести только сам Достоевский, известный своим негативным взглядом на католичество. Вот как пишет об этом Померанц (курсив мой): «Здесь мне хочется отметить одну ошибку, сделанную Достоевским в обрисовке Мышкина. Это очень дерзко звучит (сам ведь говорил, что исправить Достоевского невозможно <…> Мышкин, принимающий в свою душу Лебедева и Келлера, не может начисто отвергнуть крупнейшую из христианских церквей, с тяжелой, грешной, но все же великой историей и со множеством святых. <…> Нет, Достоевский спутал свои ипостаси и навязал Мышкину то, что должен был сказать другими устами»²⁾.

Ну, во-первых, почему Мышкин действительно принимает в свою душу отвратных Келлера и Лебедева, понятно — потому что они тоже масоны, вот почему. Но об этом потом. Сейчас же я вынуждена защитить Достоевского от Г. Померанца.

Нет, никакие свои ипостаси Достоевский не спутал! Ибо то, что Померанц видит лишь как какие-то спутанные ипостаси, Достоевский задумывал как программный мышкинский монолог, а потому и высказать его должен был именно Мышкин! Причем именно тот Мышкин, каким его создал Достоевский, а не выдумал Померанц. Потому что это всего лишь у Померанца Мышкин «не может начисто отвергнуть крупнейшую из христианских церквей». А вот у Достоевского — может отвергнуть, и еще как отвергает!

Почему? Потому что, в соответствии с авторским замыслом, Мышкин масон. Преданный ордену фанатик, тамплиер в душе, с детства впитавший ненависть к католицизму и христианству в целом. Поэтому именно Мышкин, только он, и больше никто, и должен был произнести эту обвинительную антикатолическую — а главное, антихристианскую! — речь. Только масон Мышкин и мог утверждать, что повальное европейское безверие возникло «из ненависти к церкви и ко христианству».

Вот, оказывается, к чему в финале своего монолога подвел Мышкин — ненависть к христианству! Никто из пришедших на смотрины и глазом не успел моргнуть, а уж Мышкин давно вышел за рамки католичества — и теперь прямо обвиняет в атеизме всё христианство в целом! То есть и православие тоже.

И для масона Мышкина ничего странного, или тёмного, или ошибочного в его яростном антикатолическом и антихристианском монологе нет. Ибо разрушение христианства — первая масонская цель. Как сформулировал О. Платонов: «Замысел масонов подчинить себе русскую церковь был просто чудовищен. По сути дела, это означало перевернуть церковь, а идеи, с которыми она боролась, сделать господствующими и таким образом разрушить Православие»³⁾.

«НАШ ХРИСТОС, КОТОРОГО МЫ СОХРАНИЛИ»

Исследовательница Е. Местергази верно почувствовала антихристианскую суть Мышкина, сказав, что «главный герой романа изначально вне Христа, внутренне от Него отторгнут»⁴⁾. При этом никаких основополагающих причин для такого внутреннего отторжения исследовательницей выявлено не было, а весь так и оставшийся для нее непонятным мышкинский антихристианский монолог Е. Местергази назвала, как мы помним, «одним из самых «темных» мест в романе». Хотя именно эту ее догадку — что Мышкин вне Христа — и подтверждает речь князя на смотринах.

Обличительный антихристианский монолог князя еще не закончен. Мышкин не унимается. И вот уже, к вящему ужасу присутствующих, он практически открыто призывает к замене распятого Иисуса на какого-то другого Христа (курсив мой):

— …И не думайте, чтоб это было всё так невинно и бесстрашно для нас; о, нам нужен отпор, и скорей, скорей! Надо, чтобы воссиял в отпор Западу наш Христос, которого мы сохранили и которого они и не знали! Не рабски попадаясь на крючок иезуитам, а нашу русскую цивилизацию им неся, мы должны теперь стать пред ними, и пусть не говорят у нас, что проповедь их изящна, как сейчас сказал кто-то…

Первым, у кого сдали нервы, оказался Иван Петрович (англоман и родственник Павлищева). Он так сильно забеспокоился, что дважды, чуть не силком, попытался заставить Мышкина замолчать (курсив мой):

— Но позвольте же, позвольте же, — забеспокоился ужасно Иван Петрович, озираясь кругом и даже начиная трусить, — все ваши мысли, конечно, похвальны и полны патриотизма, но всё это в высшей степени преувеличено и… даже лучше об этом оставить…

— Нет, не преувеличено, а скорей уменьшено; именно уменьшено, потому что я не в силах выразиться, но…

— По-зволь-те же!

Князь замолчал. Он сидел, выпрямившись на стуле, и неподвижно, огненным взглядом глядел на Ивана Петровича.

С другими присутствующими гостями, помимо откровенно перетрусившего Ивана Петровича, наблюдалась та же история — перепуганы были все. Растерянность, недовольство, возмущение, побледневшие лица, ступор, желание сбежать отсюда как можно быстрей — вот какова была их реакция:

Из присутствовавших в гостиной все знавшие князя боязливо (а иные и со стыдом) дивились его выходке <…> В дамском углу смотрели на него, как на помешавшегося, а Белоконская призналась потом, что «еще минуту, и она уже хотела спасаться». «Старички» почти потерялись от первого изумления; генерал-начальник недовольно и строго смотрел с своего стула. Техник-полковник сидел в совершенной неподвижности. Немчик даже побледнел, но всё еще улыбался своею фальшивой улыбкой, поглядывая на других: как другие отзовутся?

Почему все приглашенные на смотрины гости так перепугались? Потому что дело было вовсе не в нападках князя на католицизм — из-за этого бежать и спасаться никому бы и в голову не пришло (отношения с папой римским были у России на тот момент далеко не самыми лучшими).

Дело было в том, что все присутствующие на смотринах гости были масонами, членами подпольных российских лож. И все они прекрасно слышали, как Мышкин от обвинений католичества прямо перешел к обвинениям всего христианства в целом. И все они прекрасно поняли, о каком таком «нашем Христе» Мышкин вдруг завел речь. И все они отлично знали, чем такое безрассудство могло для них обернуться. Не случайно струсивший Иван Петрович даже стал инстинктивно озираться — мало ли, а вдруг кто из чужих подслушивает?..

Так кто же это такой — «наш Христос, которого мы сохранили»? И кто эти мы, и как эти самые мы сумели его сохранить? И что это за «русская цивилизация» такая, которую Мышкин призывает к походу на Запад, да и призывает опять-таки исключительно затем, «чтобы воссиял в отпор Западу наш Христос»? Разберем по порядку.

1) «Наш Христос, которого мы сохранили», — это вообще не нашХристос. Это Христос мышкинский, тамплиерский. А те самые «мы», которые этого самого мышкинского Христа сохранили, — это масоны, исторические и идеологические преемники тамплиеров.

Храмовники отрицали божественную сущность распятого Христа. По мнению храмовников, распятый на кресте человек вообще не был Иисусом, поскольку «настоящий» Христос был спасен. Вот он-то и являлся настоящим Спасителем. Тот же, что умер на кресте, уверяют тамплиеры, был фальшивкой, и поклоняться ему нельзя. Как пояснял историк В. Иванов: «Храмовники не веровали во Иисуса Христа, как в Бога человека и Спасителя мира <…> Христос был для них ложным пророком; так как Он, — говорило орденское учение, — выдает себя за слово Божье и за Небесного Мессию, то мы отрицаем Его, смеемся над крестом, как над древом Его греха и позора и смотрим на Него, как на предмет глубокого суеверия»⁵⁾.

Этот самый «настоящий», т.е. нераспятый Иисус, согласно учению храмовников, имел детей от Марии Магдалины, которая с этими детьми бежала во Францию, дав начало династии Меровингов. Именно этого нераспятого Христа на католическом Западе, по словам Мышкина, и не знали.

Задача масонов как идеологических преемников тамплиерства, имела ту же цель — подмена распятого Христа на любого другого. Об этом еще в 1935 году очень точно сказал историк В. Иванов: «В своей борьбе против христианства масонство идет или путем подмены основ христианского вероучения, так сказать, фальсификации христианства, или путем открытого гонения на христиан»⁶⁾.

2) Выражение князя «Надо, чтобы воссиял в отпор Западу наш Христос» — это, собственно, и есть та задача, с которой Мышкин прибыл в Россию. Оживить увядшее русское масонство, вдохнуть в него новую жизнь, превратить Россию в масонский форпост и оплот, в масонскую «русскую цивилизацию», победно шествующую по миру, чтобы именно в России «воссиял в отпор Западу» тот самый мышкинский фальсифицированный масонский Христос, — вот каким видит будущее России князь Мышкин.

3) Обвиняя католицизм в том, что «он искаженного Христа проповедует», «Христа противоположного», «антихриста проповедует», что это «нехристианская вера», Мышкин автоматически обвиняет в том же самом и православие. Ведь никаких разногласий в понимании личности Иисуса Христа и в признании того, что Он был распят и воскрес, между католичеством и православием нет в принципе.

СЕРДЦЕ КНЯЗЯ

На князя вне христианства указывает и весьма интересный намек в реплике Евгения Павловича Радомского из его знаменитой финальной беседы с Мышкиным. Пришедший к князю в момент его готовящейся свадьбы с Настасьей Филипповной, Евгений Павлович укоряет Мышкина в том, что тот глубоко обидел и даже обманул Аглаю — оставшись с упавшей в обморок Настасьей Филипповной, вместо того чтобы бросить ее и бежать за своей невестой. Вот в этот момент своих обличений и укоров Радомский и произносит свой многозначительный намек (курсив мой):

— … Виноваты, а сами упорствуете! И где у вас сердце было тогда, ваше «христианское» -то сердце! Ведь вы видели же ее лицо в ту минуту: что она, меньше ли страдала, чем та, чем ваша другая, разлучница?

Как видим, «христианское» сердце князя Радомский берет в кавычки. Тем самым он прямо отрицает в этом сердце какое бы то ни было христианство. Мало того. Вдобавок к кавычкам Радомский здесь еще и употребляет модальную частицу –то, придающую и без того уже несуществующему христианству князя и вовсе иронично-снисходительный оттенок — «ваше „христианское“-то сердце».

У кавычек в реплике Радомского есть пара. Ипполит в своем «Последнем объяснении» точно в такие же кавычки берет и «христианское смирение» князя, отмечая при этом явную масонскую направленность мышкинского влияния на подростка Колю Иволгина:

«Верного Колю», как я его прозвал, я тоже, думаю, мучил порядочно. <…> Но я заметил, что он переносит мою раздражительность так, как будто заранее дал себе слово щадить больного. Естественно, это меня раздражало; но, кажется, он вздумал подражать князю в «христианском смирении», что было уже несколько смешно.

Действительно. Подражать масону в «христианском смирении» — это и впрямь смешно. Печальней не скажешь.

СНОСКИ К ГЛАВЕ 9:

¹⁾ Местергази Е. Г. Вера и князь Мышкин. Опыт «наивного» чтения романа «Идиот». / Роман Ф. М. Достоевского «Идиот»: современное состояние изучения: Сб. работ отечеств. и зарубеж. ученых / Под ред. Т. А. Касаткиной. М.: Наследие, 2001. — 560 с. — Стр. 291—318.

²⁾ Померанц Г. С. Открытость бездне: Встречи с Достоевским. — М.: Советский писатель, 1990. — 384 с. — Стр. 260—261.

³⁾ Платонов О. Тайная история масонства. / knigosite.org/library/read/34739 / Дата обращ. 19.10.2016.

⁴⁾ Местергази Е. Г. Вера и князь Мышкин. Опыт «наивного» чтения романа «Идиот». / Роман Ф. М. Достоевского «Идиот»: современное состояние изучения: Сб. работ отечеств. и зарубеж. ученых / Под ред. Т. А. Касаткиной. М.: Наследие, 2001. — 560 с. — Стр. 291—318.

⁵⁾ Иванов В. Ф. От Петра до наших дней. Русская интеллигенция и масонство. / Харбин, 1934.

⁶⁾ Иванов В. Ф. Православный мир и масонство // http://www.rus-sky.com/ history/ library/ ivanov.htm / дата обращ. 04.10.2016.

ГЛАВА 10

ВОПРОС ИППОЛИТА

Уточняющим — относительно вопроса Рогожина, верует ли князь в бога, — стал вопрос Ипполита про ревностного христианина, который он задает князю на ночном праздновании на даче у Лебедева (курсив мой):

— Господа, — закричал он громко всем, — князь утверждает, что мир спасет красота! <…> Какая красота спасет мир! Мне это Коля пересказал… Вы ревностный христианин? Коля говорит, вы сами себя называете христианином.

Князь рассматривал его внимательно и не ответил ему.

— Вы не отвечаете мне? Вы, может быть, думаете, что я вас очень люблю? — прибавил вдруг Ипполит, точно сорвал.

Показательно, что вопрос Ипполита про ревностного христианина звучит в контексте масонского постулата о красоте (см. выше). Вопрос о спасающей красоте, составной части масонской Троицы, буквально сливается с вопросом о ревностном христианине, тем самым превращаясь в некий единый вопрос.

Показательно и то, что в романе отмечается: князь не отвечаетИпполиту. Князь молчит. Но и без него вопрос Ипполита настолько красноречив, что уже сам этот вопрос и является наилучшим ответом.

«Вы ревностный христианин? Коля говорит, вы сами себя называете христианином», так формулирует свой вопрос Ипполит. А что вообще это значит — называете сами себя? Ведь если человек христианин, то таковым он называется вовсе не сам по себе, а из своей принадлежности к христианской церкви. По факту своего крещения в этой церкви. По признанию христианских обрядов и праздников. По ношению христианских символов веры. Так что же может означать такое самоназвание? Только одно — обособление от христианства, отстранение, отказ.

123456789Следующая ⇒

Поделиться: