Литературоведение и биология, экология. Биопоэтика, экокритика. Специфика научного литературоведческого исследования в контексте биопоэтики.

В результате скрещивания наук возникают совершенно новые направления. Так, например, биологизм предполагает применение понятий и законов биологии для объяснения и понимания явлений социальной жизни. Проведение аналогий между обществом и органическим миром имеет долгую историю, начинающуюся ещев античности. Б. сложился, однако, только во втор. пол. 19 в., когда биология добилась очевидных успехов(открытие клетки, возникновение теории эволюции живых существ и др.). Одна из главных претензий к современному литературоведению заключается в том, что оно оказалось в состоянии научной изоляции, проведя слишком жесткие границы между собой и другими науками, как при определении предмета исследования, так и при выработке своей методики. За последние два десятилетия (а порой и гораздо ранее) много было сказано о том, что литературоведение не может игнорировать открытия всей гуманитарной сферы.

Интересно, что и в литературоведении возникло такое направление как биопоэтика. В ее рамках исследуется реализация биологических инстинктов в литературном тексте, поведение персонажей, взаимосвязь их с окружающим миром.

«Литературоведы-эволюционисты» (основоположником направления был Джозеф Кэрролл) верят в обоснованность научного постижения мира и в то, что изучение с биологической точки зрения является необходимым основанием для научно аргументированного понимания литературы. Эволюционное литературоведение не должно ограничивать себя анализом сюжета или характера. Необходимо ставить перед собой глубокие вопросы, как создаётся содержание художественных текстов, обращать внимание на индивидуальную психологию автора в её взаимодействии с конкретными историко-культурными обстоятельствами: например, с историей, куда входят биология и геология – науки, формулирующие фундаментальные всеобщие законы. Литературоведы-эволюционисты, имеющие гуманитарное образование, должны получить общее представление о достижениях современной физики, астрономии, генетики; широкая научная образованность – необходимое условие, при котором литературовед сможет разумно использовать достижения науки. На самом деле, эволюционисты опирались на статью Уилсона «О человеческой природе». Уилсон — выдающийся биолог и пионер в области социобиологии, представляющей собой попытку расширить биологическое знание, включив в него изучение социальной жизни животных и людей. Его позиция заключается в том, что любое знание следует оценивать с точки зрения научной обоснованности и доказанности на опыте и что смежные дисциплины должны теснее сотрудничать друг с другом.

Существует по крайней мере три возможных ответа на критику Уилсона. Первый ответ — ответ традиционалиста — состоит в том, чтобы просто отвергнуть те принципы, на которые опирается Уилсон. Гуманитарные науки, скажет традиционалист, изначально противопоставлены точным наукам и даже социологии. Нет ничего ошибочного в том, как мы занимаемся гуманитарными исследованиями, равно как и нет никакой альтернативы нашему способу. Все, что нам нужно — это избавиться от постмодернизма с его отклонениями от нормы и следовать дальше по нашему старому испытанному пути. Постмодернист, напротив, не станет объявлять гуманитарные науки отдельной и обособленной областью. Скорее, он ответит, что все остальные науки подпадают под сферу влияния гуманитарных наук и риторических изысканий. Иначе говоря, постмодернистская стратегия состоит в том, чтобы взять в кольцо и подвергнуть деконструкции те принципы, на основании которых Уилсон рассуждает о гуманитарных науках. Третий ответ принадлежит последователям направления, ориентированного на социобиологию. Он состоит в том, чтобы принять критику Уилсона как исторически верный диагноз той ситуации интеллектуального краха, в которой мы оказались. Разделяющие эту позицию верят в то, что мы находимся на новой исторической ступени и уже имеем потенциал для создания литературоведения, основанного на опыте и неотделимого от социологии, которая в свою очередь найдет свое основание в биологии.

Джозеф Кэролл предлагает несколько направлений, в которых необходимо двигаться эволюционисту. Во-первых, мы должны найти элементарные понятия, которые содержатся во всех трех науках (последовательно — в биологии, социологии и гуманитарных науках). Во-вторых, мы обязаны придерживаться этих понятий не от случая к случаю, но постоянно применяя их на опыте. При этом необходимо понимать, что они — всего лишь наши самые приблизительные предположения и, безусловно, требуют уточнения, а иногда даже и опровержения, пока мы развиваем свое эмпирическое понимание. В-третьих, мы должны твердо усвоить, что изучение литературы потребует собственных категорий и структур, которые будут встроены в более широкие положения биологии и социологии.

В биологии сложилось определенное представление об организмах и окружающей среде. Фенотипы, наблюдаемые свойства организмов, — это продукты взаимодействия врожденных особенностей и среды. Социальные науки, чтобы они могли существовать как науки, должны принять этот принцип, избегая известной крайности, когда все объясняется влиянием среды или общества. Несмотря на сильное идеологическое противостояние идее врожденных характеристик, все же движение в этом направлении фактически неизбежно. Поток проверенных данных о генетике и особенностях развития организмов постоянно возрастает. Психологи и социологи, игнорирующие эту информацию, обрекают себя на то, чтобы оказаться ненужными. В области литературы, говоря кратко, представление об организмах и окружающей среде может получить двоякое применение.

Во-первых, в том, что касается самих ситуаций, изображенных в литературе. Эти ситуации предполагают в качестве первоначального компонента взаимодействие организмов со своим окружением, в том числе и социальным. Согласиться с этим — означает признать, что традиционные категории характера и среды, действительно, являются основой литературного анализа. Принятие даже такого простого предположения дает нам важное основание для дальнейшей работы, поскольку является вкладом в общий фонд эмпирического знания.

Возможность второго применения имеет отношение к автору и читателю как создателю и потребителю литературного текста. И автор, и читатель — организмы, существующие в окружающей среде. Таким образом, если нам необходимо понять, как производится и воспринимается смысл литературного произведения, мы должны получить необходимую информацию о личности человека и о том, как эта личность существует в изменяющихся условиях окружающей среды. Одной из важнейших задач эволюционного литературоведения является усвоение подобной информации из биологии и общественных наук, включая лингвистику и когнитивную психологию, с последующим использованием этих идей для интерпретации текстов. Эта задача — одновременно и самоцель (понимание текстов), и средство (проверка и усовершенствование самих этих идей).

Большинство людей, связывающих себя с эволюционным литературоведением, занимаются интерпретацией художественных текстов. Подобные исследования, в основном, состоят из анализа сюжета и героев и производятся для того, чтобы продемонстрировать, что тексты иллюстрируют именно такое поведение, которого, в соответствии с теорией эволюционной психологии, и следует ожидать. Кажется, что одним из главных путей исследования в эволюционной критике является накапливание подобного рода данных. Существует анализ сюжета с целью выявления частоты определенных социобиологических тем, таких как, например, выбор партнера, конфликт отцов и детей, отношения внутри семьи (kin selection) или поведение группы при приеме в нее нового участника. Мы можем представить себе краткие пересказы сюжетов, допустим, пяти тысяч известных романов и пьес, разбитые по категориям, общим для эволюционной психологии и антропологии, с учетом исторических изменений, отмеченных на графике, и соотнесенные с культурными и социоэкономическими переменными или переменными, касающимися автора и аудитории (возраст, пол и социальный статус). Все это, безусловно, имеет смысл, так как обеспечивает создание значительного арсенала достоверных фактических сведений.

Американский славист Бретт Кук – один из представителей «литературоведов-эволюционистов», который интересуется психологией искусств и в рамках школы биопоэтики анализирует творчество Л.Н. Толстого, Ф.М. Достоевского, Е.И. Замятина, А.С. Пушкина. В возрасте двадцати лет, читая «Войну и мир», он захотел понять, почему текст толстовского романа так сильно его привлекает. Сначала он исследовал вопрос с помощью разных методик психологии, а в начале 1980-х годов стал изучать социобиологию (теперь известна как эволюционная психология) и с тех пор использует в своих исследованиях именно этот подход. Бретт Кук – один из основателей биопоэтики или эволюционной критики (или «литературного дарвинизма»). В 1993 году в Амстердаме он организовал первую конференцию по этой проблеме и был редактором первых сборников («Социобиология и искусство», 1998; «Биопоэтика: эволюционные исследования в искусстве», 1998), а также первым дал полный анализ текста литературного произведения в соответствии с этим подходом – это была его книга «Человеческая природа в утопии: Замятин «Мы».

Первая книга Бретта Кука – «Пушкин и творческий процесс» – написана на основе диссертации и начиналась как студенческая работа. Американскому исследователю показалось, что Пушкин как творческая личность знает что-то большее о психологии искусства, чем сама психология. Оказалось, что Пушкин, писавший об этом в своих лирических произведениях, предвосхищает то, что специалисты доказали полтора века спустя. При этом он никогда не противоречил самому себе в своём художественном творчестве.

Как уже сказано выше, «Человеческая природа в утопии» – первый полный анализ единого текста (романа Замятина «Мы») с позиций биопоэтики. Как в генетике физиологии, так и в генетике психологии, оказалось, что этот текст согласуется с эволюционными принципами (и с самим собой) на разных уровнях.

В настоящее время Бретт Кук составляет новый сборник о «Войне и мире» для американских студентов. В нём будет много статей американских и русских исследователей. В изданиях музея-усадьбы Л.Н. Толстого «Ясная Поляна» были опубликованы три его статьи: «Тень Потёмкина в романе Л.Н. Толстого «Война и мир» // Яснополянский сборник, 2006; «Роман» родителей Толстого в «Войне и мире» // Яснополянский сборник, 2012; «Толстой и (новый) Дарвин(изм): эволюционные структуры в романе «Война и мир» // Лев Толстой и мировая литература: Материалы III международной научной конференции, Ясная Поляна 28–30 авг. 2003. Ещё одна статья Бретта Кука на русском языке – «Смердяков, ошибка природы: взгляд с позиций биопоэтики» – вышла в «Вопросах литературы» в 2006 году. Она посвящена одному из персонажей Достоевского – Смердякову, природе его биологического типа и тем культурным канонам, которые выработались в процессе его оценки.

В статье «Тень Потёмкина в романе Л.Н. Толстого «Война и мир» основная идея заключается в том, что «наши гены диктуют нам поведение, способствующее их дальнейшему успешному умножению», и доказывается на примере гипотезы, что Толстой в «Войне и мире» и в черновиках романа точно описывает последствия сексуальных преступлений более чем за сто лет до того, как эти отклонения были исследованы американскими сексологами в 1970-е годы. Кстати, эту же тему затрагивает статья о Смердякове.

Среди множества тонких наблюдений и любопытных суждений отметим интересную интерпретацию истории брака родителей Толстого в статье «Роман» родителей Толстого в «Войне и мире». После изучения черновых и канонического текстов «Войны и мира» автору статьи «не совсем ясно, почему Толстому так хотелось переделать «брак по расчёту» своих родителей в «брак по любви». Бретт Кук считает, что браки по расчёту «бывают между аристократами, то есть в сферах, где материальные и генеалогические факторы играют более значительную роль и где выбор супругов более ограничен». Но им противоречит культура сентиментализма, в которой важно выражать свои субъективные чувства и при которой «брак по расчёту» ассоциируется с проституцией. Такие браки кажутся помехой развитию личности, особенно в самых интимных отношениях. Это развитие было главной ценностью уже в 1822 году, и, конечно, ещё больше в то время, когда Толстой писал свой роман. Нет сомнения в том, что супружество самого Толстого и Софьи Андреевны было «браком по любви».

Еще одно направление, которое возникает относительно недавно в 2000-е, появляется в результате скрещивания экологии и литературоведения. Оно получило название экокритика. Она занимается исследованием проблем экологии в литературе. Высокий интерес аудитории к эколитературе обусловлен попыткой отыскать основы для устойчивого, экологически рационального существования людей. Одним из показателей увеличения внимания к этому виду литературы является возникновение экокритики. Хотя активизация интереса к литературе о природе началась в середине прошлого столетия, термин «экокритика» впервые был употреблён американским исследователем Ульямом Рукертом только в 1978 г. Под экокритикой обычно понимают область исследования литературы о природе, возникшую в конце ХХ в. и взявшую на вооружение идеи движений защитников окружающей среды. Однако стоит отметить, что иногда этот термин понимают шире. В «Оксфордском словаре литературных терминов» экокритика определяется как область изучения не только литературы, но и культуры. Профессор Скотт Словик указывает на три волны развития экокритики. Если для первой волны характерно внимание в основном к документальным произведениям о природе, то для второй и третьей волн характерно обращение к различным жанрам. Отличительной чертой третьей волны Словик видит транскультурный подход, т. е. сравнительный анализ работ, созданных представителями различных национальных литератур и культур. Если ранее экокритика сосредотачивалась в основном в США, где она изначально имела наибольшее количество последователей, таких как, например, Лоуренс Бьюэлл, Глен Лав, Патрик Мёрфи, Черил Глотфелти, то теперь география экокритики расширилась, как расширилась и область исследования, вобравшая в себя жанровое разнообразие мировой литературы.
Несмотря на большой корпус работ экокритиков, остаётся достаточно расплывчатой терминологическая база исследований. Возможно, причина кроется в различных методах, которыми пользуются экокритики. Известно, что экокритика перекинула мост к исследованиям постколониализма (Грэхем Хагган, Австралия), экосемиотике (Тимо Маран, Эстония), нейрофеноме-нологии (Эван Томпсон, Канада) и ряду других дисциплин. Отсюда обилие разнообразных терминов. Однако есть ключевые термины, встречающиеся в подавляющем большинстве работ, но до сих пор вызывающие много дискуссий в кругу исследователей. Можно выделить три понятия, вызывающие наибольшее количество вопросов: «литература об окружающей среде» («environmental literature»), «экологическая литература» («ecological literature») и «документальная литература о природе» («nature writing»).
Экокритика анализирует разные репрезентации природы и с помощью такого анализа культурных феноменов участвует в представлении и решении экологических проблем. В экологической литературе базовым стало произведение Рейчел Карсон «Безмолвная весна» (первое английское издание Silent Spring, 1962), которое художественными средствами показало угрозы окружающей среде. «Фабула завтрашнего дня» в книге Карсон представляет естественную красоту и природу, которая когда-то существовала, но которую разрушили действия человека. Таким образом, основной текст современной западной идеологии охраны окружающей среды начинается с поэтической метафоры («безмолвная весна»). Когда книгу опубликовали, ее критиковали за 2 художественные приемы, которые, согласно представителям химической промышленности, несовместимы с научной точностью. Как отмечает литературовед Г. Гаррард, Карсон рассматривала проблемы экологии, чтобы показать опасность отравления окружающей среды, но роль «Безмолвной весны» скорее культурная, чем научная, так как книга участвует в обсуждении моральных вопросов. В этом широком смысле экокритика также может участвовать в определении, поиске и решении экологических проблем. Произведение Карсон считается началом современного экологического движения, потому что благодаря этому произведению, угроза экологической катастрофы стала общеизвестной.

Таким образом, в литературоведении 20 века большое место занимает исследование отдельных аспектов художественного текста. Литература становится выразителем настроений времени, различных конфликтов, а также дает возможность поднять наиболее актуальные проблемы, связанные, например, с биологией и экологией. Художественный текст призывает обратить внимание на существующие проблемы. Такая интерпретация произведения с совершенно разных сторон способствует наиболее полному, адекватному восприятию.

 

33. Культурологический «поворот» в литературоведении. Взаимозависимость культуры и литературного произведения. Интерпретационные возможности.

К У Л Ь Т У Р Н А Я К Р И Т И К А (англ. CULTURAL CRITIQUE).

He обладающая целостным характером, но заявившая о себе в основном в 80-х годах как довольно влиятельное течение литературоведческой и искусствоведческой мысли, К. к. выходит за пределы левого деконструктивизма и относится к новейшим тенденциям

постмодернизма. Будучи весьма неоднородной по своим идеологическим импульсам и философским ориентациям, К. к. в какой-то мере знаменует собой возврат к традициям культурно-исторического подхода и апеллирует к практике социально-исторического анализа. Однако исторический момент в нем выступает в ослабленной форме, что является следствием общего упадка на Западе (а к концу XX в. и в России) исторического

сознания. Поэтому К. к. следует скорее назвать культурно-социологической критикой. Специфической особенностью этого типа исследований является настойчивый призыв изучать прежде всего современную культуру. Преимущественным предметом изучения

этой относительно новой отрасли гуманитарных нау стал анализ воздействия на мышление и поведение людей «культурных практик», их систем обозначения и общественно-духовных институтов, обеспечивающих функционирование этих практик в обществе.

Существенное влияние на формирование К. к. оказали разного рода неомарксистские концепции, сторонники которых часто заявляют о себе как о приверженцах аутентичного марксизма. В конце 1982 Ф. Джеймсон заявил: «Марксизм на сегодня является единственной живой философией, которая обладает концепцией единого целостного знания и монизма дисциплинарных полей; он пронизывает насквозь сложившиеся ведомственные и институциональные структуры и восстанавливает понятие универсального объекта изучения, подводя фундамент под кажущиеся разрозненными исследования в экономической, политической, культурологической, психоаналитической и прочих областях». По мнению Джеймсона, единственным эффективным средством против фрагментации, порожденной академической специализацией и «департаментализацией знания», является проверенная марксистская практика

К. к., превосходящая по своей эффективности эфемерное трюкачество эклектизма современных интердисциплинарных исследований.

Английский теоретик постструктурализма К. Батлер открыто призывает дополнить его тем, что он называет марксизмом. Сам Батлер характеризует свою позицию как «радикально-либеральную», которую терминологически более правильно было бы определить как разновидность либерально трактуемого марксизма.

Он последовательно стремится избежать того, что называется «холической системой убеждений» и выступает сторонником методологического плюрализма, — весьма характерного для статуса К. к., — пытаясь дать некий синтез «лингвистического,

структурного, деконструктивистского и марксистского подходов» к анализу текстов.

С призывом создать эффективную методику изучения современной культуры выступил и бывший структуралист Роберт Скоулз в книге «Текстуальная власть: Литературная теория и преподавание английского» (1985): «Мы должны прекратить «преподавать литературу

» и начать «изучать тексты». Наш новый понятийный аппарат должен быть посвящен текстуальным исследованиям. Наши излюбленные произведения литературы не должны, однако, затеряться в этой новой инициативе, но исключительность литературы как особой категории должна быть отвергнута. Все виды текстов: как визуальные, так и вербальные, как политические, так и развлекательные — должны восприниматься в качестве

основания для текстуальности. Все текстуальные исследования должны быть выведены за пределы дискретности одной страницы или одной книги и рассматриваться в контексте институциональных практик и социальных структур...» Здесь очевиден все тот же импульс к замене традиционного понятия литературы постструктуралистской концепцией текстуальности и требование включать в исследование литературы как тексты самого разного вида, так и социальные формы различных жизненных практик. Эта позиция

очень напоминает поздних телькелевцев, в первую очередь концепции Ю. Кристевой, а также несомненно теоретический проект М. Фуко. Разница заключается в большем акценте на социологический аспект бытования литературы и ее связи со всеми видами дискурсивных практик.

В 1985 при Миннесотском университете был создан журнал «Культурная критика»,

выступивший с развернутой программой исследований в этой области. Его редакторы заявили в «Проспекте», что цель этого издания в самом общем виде «может быть сформулирована как изучение общепринятых ценностей, институтов, практик и дискурсов в разных их экономических, политических, социологических и эстетических конституированностях и связанных с ними исследованиях». Задачу журнала его редакторы видят в том, чтобы «заполнить обширную область интерпретации культуры, которая на данный момент определяется соединением литературных,

философских, антропологических и социологических исследований, а также марксистского, феминистского, психоаналитического и постструктуралистского

методов».

Насколько широк интерес к подобного рода исследованиям, показывает состав редколлегии журнала, куда вошли неомарксисты Фредрик Джеймсон, Фрэнк Лен-

триккиа и Хейден Уайт, независимые левые постструктуралистские герменевтики Поль Бове и Уильям Спейнос, лингвист и философ Ноам Хомский, известный литературовед левоанархистской ориентации Э. Сайд, феминистки Элис Джардин и Г. Спивак и представитель «черной эстетики», родившейся в недрах негритянского движения за свои права, христианский теолог и леворадикальный критик культуры Корнел Уэст, обратившийся в 80-х к постструктурализму. В первом же номере этого журнала он опубликовал статью «Дилемма черного интеллектуала» (West: 1985). Членами редколлегии стали также и британские постструктуралисты Т. Иглтон, Стивен Хит, К. Маккейб и Р. Уильяме, которых исследователь американского деконструктивизма Винсент Лейч безоговорочно называет марксистами, отметив при этом, что право на первенство в этой области вне всяких сомнений принадлежит британским левым.

В отличие от Северной Америки, где постструктуралистские концепции первоначально оформились в виде аисторического модуса Йельского деконструктивизма, эволюционная траектория постструктурализма в Англии была совершенно иной. Наиболее существенным в ней было то, что постструктурализм в Британии с самого

начала выступил как широкое интеллектуальное движение практически во всем спектре гуманитарного знания. — движение, отмеченное к тому же весьма характерной

для традиции литературоведения этой страны социальной озабоченностью и тяготением к конкретно-историческому обоснованию любого вида знания. Эта укорененност литературной критики в социально-общественной проблематике — традиция именно английского либерального гуманитарного сознания, оказавшегося способным в свое время придать несомненную социокультурную направленность даже явно формалистическим тенденциям «новой критики», о чем красноречиво свидетельствует весь творческий путь Фрэнка Ливиса.

Характеризуя становление постструктурализма в Англии, Э. Истхоуп в своей книге «Британский постструктурализм с 1968 г.» (1988), подчеркивает: «Поскольку

в Британии постструктурализм был воспринят в рамках альтюссеровской парадигмы, то внедрение этой новой критики было нераздельно связано с вопросами идеологии и политики. Внутри этого дискурсивного пространства постструктурализм развивался в двух направлениях. Сначала постструктуралистские концепции были усвоены по отношению к проблемам текстуальности, т. е. в альтюссеровском анализе того, каким

образом читатели конституировались текстом... Но при этом к постструктурализму прибегали также как к средству критики буржуазного субъекта, как к способу

демонстрации того положения, что считавшийся самодостаточным субъект на самом деле является всего лишь структурой и следствием (т. е. результатом

воздействия внеличностных сил). В этом обличье постструктурализм проник в область социальных наук, историографию и социальную психологию». Именно эти концепции и легли в основу первоначального варианта английского постструктурализма, когда в 1971-1977 группа исследователей (С. Хит, К. Маккейб, Л . Малви, Р. Кауард и др.),

объединившихся вокруг журнала «Screen», стали активно формировать национальную версию постструктурализма, преимущественно в сфере теории кино.

Для В. Лейча самыми влиятельными концепциями британских постструктуралистов являются «культурный материализм» Р. Уильямса (Williams: 1980). «риторическая

и дискурсивная теории» Т. Иглтона (Eagleton:1983). Литература, по Иглтону, отнюдь не представляет собой «неизменную онтологическую категорию» или объективную сущность, а всего лишь «изменчивый функциональный термин» и «социоисторическую формацию»: «Лучше всего рассматривать литературу как то название, которое люди время от времени и по разным причинам дают определенным видам письма, внутри

целого поля того, что Мишель Фуко называл "дискурсивными

практиками"». Таким образом, преимущественным аспектом культурного исследования является не литература, а дискурсивные практики, понимаемые в историческом плане

как риторические конструкты, связанные с проблемой власти, обеспечиваемой и проявляемой через специфическим образом откорректированное, отредактированное

знание. Такими дискурсивными формами Иглтон считает кинокартины, телешоу, популярные литературные произведения, научные тексты и, конечно, шедевры

классической литературы. Проповедуя плюрализм как критический метод, основанный на марксистской политике, Иглтон в отличие от большинства своих американских

коллег четко ставит перед собой задачу социологической эмансипации человека: «Приемлемы любой метод или теория, которые будут способствовать цели

эмансипации человечества, порождения «лучших людей» через трансформацию общества».

В США культурные исследования сформировались под воздействием постструктуралистских концепций позднее — в 80-е: их сторонники «выдвинули аргумент, что не существует чисто дискурсивная, «пред- или до-культурная» реальность, или социоэкономическая инфраструктура: культурный дискурс конституирует основу социального существования так же, как и основу

персональной личности. В свете подобной поэтики задача культурных исследований заключается в изучении всей сети культурных дискурсов».

Соответственно решается и проблема взаимоотношения литературы и действительности: «Литературный дискурс не отражает социальной реальности; скорее дискурс всех видов конституирует реальность как сеть репрезентаций

и повествований, которые в свою очередь порождают ощутимые эмоциональные и дидактические эффекты как в эпистемологическом, так и социополити-

ческом регистрах».

Налицо все та же феноменологическая традиция в ее панъязыковой форме, восходящей еще к структурализму, которая объясняет существование самой действительности

интенциональностью языковых дискурсивных практик, — традиция, не отвергающая существование независимой от осознания человека реальности, но утверждающая ее недоступность сознанию в неопосредованной культурными концепциями и конвенциями

форме. Поскольку степень этой опосредованности воспринимается как поистине бесконечная величина, то весь исследовательский интерес сосредотачивается на

анализе механизмов опосредования, сознательно искусственный характер и противоречивость которых делают эту реальность столь зыбкой, изменчивой и неуловимой, что вопрос о ее адекватном постижении постоянно ставится под сомнение и фактически снимается с повестки дня.

Новым в К. к. было введение в научный обиход переоценки эстетической значимости элитной, или канонической, литературы, бывшей до этого главным предметом серьезных академических штудий. В этом отношении важны два момента. Во-первых, было

существенно расширено поле исследования, в которое были включены и популярная литература, и массмедиа, и субкультурные формы, — т . е . все то, что определяется

как массовая культура в полном ее объеме, та эстетическая (вне зависимости от ее качества) культурная среда, которая явилась порождением технологической

цивилизации XX в. Во-вторых, этот материал потребовал кардинальной переоценки такого понятия, как эстетическая ценность, — проблема, давно ставшая предметом внимания западноевропейских критиков, в основном теоретиков рецептивной эстетики. Здесь критики культуры пошли по пути решительной релятивизации эстетической ценности, доказательства ее принципиальной относительности и исторической

ограниченности ее престижности, значимости, а следовательно, и влияния на весь механизм эстетических взглядов. В определенных случаях, как это пытаются

доказать новые литературоведы, популярная песенк способна обладать большей эстетической ценностью, нежели пьеса Шекспира. В частности, об этом пишет

Барбара Херрнстейн-Смит, подчеркивающая абсолютную условность всех литературных ценностей и оценок.

Литературный текст для культурных критиков, как и любая другая культурная продукция, интересен также с точки зрения его «культурной работы» и воздействия на формирование определенного опыта индивида как члена культурной группы. Переоценка канона и традиции, лежащая в центре интересов К. и., и связанная с децентрацией политика включения все более широкого круга явлений в сферу исследований, ведут к переосмыслению понятия эстетической ценности, к ее релятивизации и контекстуализации, а в некоторых, наиболее агрессивных вариантах, и вовсе к отказу от этого понятия. Отсюда и стремление к неразличению и деиерархизации по эстетическому и вкусовому признаку: «Хижина дяди Тома» Г. Бичер-Стоу важнее в смысле «культурной

работы», которую она выполняла в определенном контексте, чем пылившийся на полках «Моби Дик» Г. Мелвилла. Литературный текст осмыслен в К. и. вне традиционных терминов и понятий литературоведения. Тем самым ставится под сомнение само понятие

«литературности». Литература воспринимается лишь как один из видов (причем, далеко не основной) культурной продукции, как один из типов «текста» в мире, состоящем из текстов. По словам С. Гринблатта, «может показаться, что анализ культуры служит литературному анализу, но в современном открытом гуманитарном образовании все происходит наоборот - литературный текст и его интерпретация служат задаче

интерпретации культуры». Текст анализируется прежде всего с точки зрения исследования тех или иных риторических практик, позволяющих ему создать портрет определенной культуры, которую он представляет и продуктом которой является.

Адепты К. и. переносят интерес с устоявшихся канонических, «высоких» элементов культуры на маргинальные, неканонические, низовые, массовые. В анализе

литературных произведений проявляется тенденция к меж(анти)дисциплинарности и созданию гибридных критических дискурсов, а также интерес к сравнительному

изучению различных родов искусств: литературы, изобразительного искусства, кино, театра, музыки и т. д. Например, это касается изучения популярных форм

канонических произведений с точки зрения подвижности идеологического наполнения канонических текстов, обусловленного различными потребностями восприятия

«широкой публики». Отсюда важность проблемы «рецепции» для большинства исследований в области культуры.

Культурный или культурологический поворот историческая наука совершила в самом конце ХХ века. Американский историк Алан Мегилл датирует «новую культурную историю» появлением в 1989 г. коллективной монографии «Новая культурная история» под редакцией Линн Хант, но полагает, что она имеет глубокие корни в традиции «Анналов» и в работах антрополога Клиффорда Гирца. Антропологические занятия Гирца подтверждают, как нелегко отделять один «поворот» от другого. В 60-е годы ХХ века в американской антропологии начался переход от изучения «непосредственно наблюдаемого» к исследованию «непосредственно не наблюдаемого. Поскольку Гирц занимался и сравнительной историей, то его влияние на историческую науку вполне понятно.

Гирц искал различия между, казалось бы, одинаковыми явлениями в разных культурах. Он приходит к мысли о том, что не социальное действие определяет культуру, что культура не может быть пассивным его результатом. Культура активна, она вмешивается в социальное действие. Возможность «поворотного» характера идей Гирца связана и с тем, что он пытался изменить отношение к историческим источникам, так как тексты, на его взгляд, также вступают в социальное обращение. Книга Гирца «Интерпретация культур» получила репутацию научной «классики». Фразу Гирца о том, что «антропологи исследуют не деревни… – они исследуют в деревнях», часто цитируют историки, прибегающие к микроанализу, при этом они даже не ссылаются на Гирца, а лишь заменяют в этой фразе антропологов на микроисториков.

Согласно Гирцу, анализ культуры не должен быть социологическим эстетством. Культурологи и социологи, историки и антропологи изучают «конкретные действия конкретных людей, чтобы включить их в единую человеческую летопись». Гирцу близко такое понимание цели гуманитарных наук, которое было высказано ещё К.Леви-Стросом: не составлять человека из кусочков, а разложить его на части. Изучая механизмы ориентации человека в мире, Гирц таким образом исследовал разные формы культуры и относился к ним как к текстам.

Возвращаясь к вопросу об истоках культурного поворота, можно упомянуть роль социологии культуры Пьера Бурдье, а также влияние «нового историзма» Стивена Гринблатта (привести в пример). Целью новой культурной истории он считает одновременное «расширение социальной истории и восстание против её господства». По мнению Мегилла, поворот к культурной истории изменил методы изучения прошлого и расширил поле зрения историков.

 

⇐ Предыдущая22232425262728293031Следующая ⇒

Поделиться: