Святой не спит в мягкой постели

Майор Гиденко был огромным человеком с льви-ным лицом и военной осанкой, которая подчеркивала его рост. В молодости он добился отличных достиже-ний в спорте и благодаря завоеванным призам стал любимцем учителей и одноклассников. Окончив военное училище, он посвятил свою жизнь армии. Как заместитель командира полка по политической части, он намеревался разрешить проблему с Моисеевым до того, как вынесет свой приговор начальник политотдела дивизии.

Гиденко вздохнул. Он в армии уже 32 года и повидал на своем веку разных людей. Они приходили и уходили, но он никогда не понимал верующих. Для него они были какими-то нерешительными существами, остающимися где-то на задворках современной жизни. «Почему они не откажутся от своих странных привычек и не заживут полнокровной жизнью, отдавая все свои силы и время своему народу», — размышлял он. То, что люди могли верить в Бога, было непостижимым для него. «Возможно, старикам трудно менять свои взгляды, — размышлял он, — но как мог молодой человек так серьезно воспринимать этот бред? Моисеев получил необходимое образование в школе. Его учили тому, что религия порочна, что христианство оказывает разрушительное влияние на формирование человека». Гиденко снова вздохнул.

Много раз он имел дело с верующими. Опыт научил его, что эффективными в подобных вопросах были зачастую не убеждения или наставления, хотя он не отбрасывал и этого, а дисциплинарное воздействие.

До кабинета майора Гиденко было далеко, и Иван благодарил Господа за то, что, идя по перекопанной лопатами дороге, он имел время помолиться. Ему пришла на ум строка из Писания, которую часто повторял дома его маленький братишка Илюша, и он тихо напевал ее, идя в такт музыке: «Счастье в Господе — это твоя сила. Счастье в Господе — это твоя сила. Счастье в Господе — это твоя сила». Мелодия была легкая и хорошо сочеталась с яркими лучами солнца на снегу.

День был ясный. Что-то вспыхивало и сверкало в небе над головой. Счастье наполняло его. Деревья в маленьком парке на центральной площади казались залитыми божественным светом. Иван отдавал честь от имени Бога каждому дереву, мимо которого проходил. Свет был такой ослепительный, как будто лучи солнца отражались в зеркале. Он поднял вверх глаза и в тот же момент услышал чей-то голос:

— Ваня! Ваня!

Над ним был ангел в таком ярком свете и такой близкий, что к чувству радости присоединилось чувство страха, но и то и другое замерло в его сердце.

Голос его был ясный и чистый:

— Не бойся.

Через прозрачное очертание ангела Ивану видны были большие деревья на противоположной стороне парка. Казалось, что ангел движется. Глядя на него широко раскрытыми глазами, Иван медленно двинулся. Сияние, идущее от ангела, освещало парк намного ярче, чем солнце. И вот он снова заговорил:

— Не бойся. Иди. Я с тобой.

Иван не находил слов для ответа. Радость бушевала в нем, как огонь. А может, это было тепло, исходящее от сияния ангела. Позже он удивлялся, как он добрался до двери помещения, где находился майор Гиденко. Но до мере того, как свет угасал, реальность становилась все ощутимей. Он направился к кабинету майора и тихо постучал в дверь. Гиденко доброжелательно улыбнулся Ивану Если бы он не знал этого паренька, он дал бы ему лет 16.

— Садись, сынок.

Открытым жестом он указал на кожаный стул с противоположной стороны стола. Он был очень добр.

— Ты из далекой Молдавии, Моисеев?

— Так точно, товарищ майор.

— Через год у тебя будет отпуск?

— Возможно, товарищ майор.

— Скучаешь по своим родным? За матерью, отцом?

— Так точно, товарищ майор.

— Я помню свои первые дни в армии. Бывало, писал домой каждый день. Сейчас это кажется забавным. А ты часто пишешь домой?

— Не каждый день, товарищ майор. У меня не хватает времени.

— Не хватает? Почему?

— Я провожу много времени в беседах с замполитом роты, товарищ майор.

— А... Эти вопросы... Ты что, не можешь выучить правильные ответы на них? Ты не производишь впечатление плохого ученика.

— Иногда есть разница между правильными и правдивыми ответами. Иногда Господь не позволяет мне давать «правильные ответы».

— Неужели? А кто этот твой Господь? — Как только вопрос был задан, Гиденко тот-час пожалел об этом. Моисеев наклонился вперед. На его лице засияла надежда.

— Товарищ майор, Он Творец вселенной. Он — Дух, который очень любит человека и ...

— Да, да. Я знаю, чему учит христианство. — Ги-денко заерзал на стуле. — Но ты же не приемлешь основы научного атеизма, на которых основывается все наше советское государство и военная мощь нашей армии!

— Я не могу принять лишь то, что, я уверен, является неправдой. Все остальное я с радостью приму.

— Но ведь невозможно доказать существование Бога. Даже религиозные люди соглашаются с этим. Священники и пасторы тоже.

Иван слышал, как постепенно умирают теплые нотки в голосе майора. Прежде чем ответить, он в душе стал молиться.

Гиденко настаивал на своем:

— Видишь, даже твои учителя говорят не то, что утверждаешь ты.

— Товарищ майор, они убеждены в том, что Он существует. Но никто не знает Его. Он сейчас со мной в этой комнате. Прежде чем я вошел сюда, Он послал ко мне ангела, чтобы ободрить меня.

Гиденко пристально посмотрел на Ивана. Не прикидывается ли мальчишка простаком? Не было ли его поведение уловкой, чтобы попытаться таким образом увиливать от добросовестной службы? В нем была какая-то простота. Преднамеренная простота!

Он тяжело поднялся со стула.

— Моисеев, раньше, до тебя, у нас в армии были такие же рядовые, как ты. Один или два всегда найдутся.

Он отвел глаза от лица Ивана, на котором вдруг появилось выражение удовлетворения. Гиденко все больше убеждался в том, что Моисеев не представляет опасности, что он просто тоскующий по дому мальчишка, безумно желающий получить увольнение. Он уже видел игры, подобные той, которую ведет Моисеев. Но разве парень не прожил пять дней без еды? Гиденко видел солдат, которые делали вид, что не понимают, когда перед ними ставили еду. Визит к психиатру сразу же излечивал их мнимую душевную болезнь!

То, что Моисеев был в здравом уме, сомнений не вызывало. Он был слишком прост и не умел даже врать.

Когда Гиденко снова заговорил, в его голосе почувствовалась усталость:

— Мне очень жаль, Моисеев, что ты упорствуешь. Тебе это ничего, кроме беспокойства, не даст. Однако, я чувствую, что немного дисциплины и ты придешь в нормальное состояние и избавишься от видений ангелов и разговаривающих богов. Сегодня вечером после того, как погаснут фонари, ты выйдешь на улицу и будешь стоять на морозе до тех пор, пока не пожелаешь прийти ко мне и извиниться за тот вздор, который ты распространял о себе и своих так называемых общениях с Богом. Так как сегодня ожидается морозец, я надеюсь, что ты быстро станешь благоразумным. А завтра мы вместе составим план твоего политического перевоспитания. Можешь идти.

Гиденко был раздражен и не находил объяснения тому, что Моисеев, казалось, мужественно принял его приказ. Лицо Моисеева оставалось спокойным, а плечи широко расправлены, когда он четким, размеренным шагом направился к двери.

— Рядовой Моисеев!

Иван обернулся. Гиденко увидел, что он слегка бледен. Значит, приказание он понял.

— Ты будешь выполнять мой приказ и без шинели. Это все.

Когда взошла луна, поднялся сильный ветер. Он сдувал пушистый снег с крыш зданий и кружил его в вихре по хорошо подметенным дорожкам. Даже в казармах было холодно, особенно, когда солдаты ложились спать. Каждый норовил побыстрее юркнуть под одеяло и свернуться калачиком, чтобы как можно быстрее согреться.

Рядовой Игорь Марков, опершись о стенку, курил сигарету. Так как он был родом из Грузии, у него были типичные черные блестящие глаза, такие же, как смоль, черные волосы и вспыльчивый характер. Моисеев оставался для него загадкой. Увидев, что Моисеев направился к выходу, он спросил:

— Ты куда? Что случилось?

Доносившиеся ранее тихие разговоры на койках стихли.

Ивану не хотелось рассказывать в очередной раз, что с ним произошло. Известие об этом наказании каким-то образом распространилась в столовой за ужином довольно быстро.

А ответ его, казалось, звучал нелепо:

— Когда выключат освещение, я должен доложить дежурному офицеру и выйти на улицу. Мне приказано стоять на морозе.

Он не винил солдат за то, что они восприняли его слова с улыбкой. Если замполит решил преподать урок для всех, он в этом преуспел. Так вот, когда солдаты слушали рассказ Ивана, в разговор вмешался Игорь:

— Сколько времени ты собираешься стоять на холоде? Не стоит упираться. Ты замерзнешь. Почему ты не можешь верить и при этом молчать?

Игорь повысил голос, перекрикивая других, и тем самым заставив окружающих утихнуть.

— Иван! Почему? Во что же ты такое веришь, что заставляет тебя пойти на это?

— Я верю в то, что Господь хочет, чтобы люди знали, что Он существует и любит их и что Он пришел на землю в образе Иисуса Христа, живого человека. Скоро Рождество. В это время мы, верующие, празднуем появление на свет Младенца Иисуса в Вифлееме. Во всем мире верующие воздают должное тому, что сделал Господь и поют Ему славу. Я верю, что Он пришел, чтобы умереть за грехи каждого человека, который нуждается в прощении. За мои. И за твои, Игорь, тоже.

Рядовой Владимир Демченко, комсомольский активист, койка которого находилась вдали от прохода, громко прервал:

— Слушайте, кому нужны эти разговоры? Лично мне они ни к чему. Я удивлен, что кому-то это интересно. В том числе и Маркову.

Он тихонько хихикнул.

— Разговор о Рождестве не для Игоря. Он слишком любит курево и водку!

Раздавшийся внезапно звук сигнальной трубы прервал разговор. Свет сразу же выключили. Иван торопливо направился к двери. Он шел по проходу, освещенному светом луны, проникающем через окно. Позади него царила тишина. У выхода мерцало дежурное освещение. Дневальный молча проводил его взглядом. Он спустился по лестнице и вышел на улицу.

Сначала холод с внезапной силой ударил ему в лицо так, что заболела голова и заслезились глаза. Он испытывал ужас от леденящего ветра, который обжигал ему уши. Он знал, что в темных окнах казармы сейчас торчат лица и вглядываются в то, что происходит на улице. Луна освещала дорогу возле зданий. Он весь напрягся, пытаясь противостоять сильным порывам холодного ветра, и взглянул на часы. Было три минуты одиннадцатого.

У него будет достаточно времени для молитвы. Запинаясь, он начал молиться, пытаясь отогнать медленно нарастающий в нем страх. Как долго сможет он выстоять здесь? Что если он замерзнет так, что вынужден будет сдаться? Что если он замерзнет до смерти? Позволят ли они ему умереть от холода? Он старался сосредоточиться на молитве, но вдруг его охватила паника. Сколько нужно времени, чтобы замерзнуть до смерти? Будет ли это быстро? Что если к утру он почти околеет, а затем начнет приходить в себя? Он слышал, что когда замерзшие конечности оттаивают, наступает ужасная боль. Что если их придется ампутировать? Лучше не думать об этом. И он начал петь: «Счастье в Господе — это твоя сила. Счастье в Господе — это твоя сила».

Вдруг сияние, которое появилось утром, вновь пришло к нему. Он посмотрел на парк, едва виднеющийся при лунном свете, над которым струился ангельский свет. «Не бойся. Я с тобой», — слышалось ему. Слова ангела! Он говорил их, имея ввиду сегодняшнюю ночь! Ивану показалось, что к нему вернулось даже тепло тех утренних минут. Он начал с жаром молиться.

Была половина первого, когда его внимание привлек скрип шагов по легкому ночному снегу. Закутавшись в шинели, из казармы к нему медленно двигались три офицера.

Голоса их были хриплыми и почти неразличимыми из-за шума ветра.

— Ну, Моисеев, ты пересмотрел свою позицию? Ты достаточно уже постоял здесь?

Даже при свете луны Иван видел, что они смотрели на него с какой-то тревогой. Возможно ли, чтобы ему было тепло?

— Спасибо, товарищ офицер. Мне бы очень хотелось пойти спать. Но я не могу обещать, что буду молчать о Боге.

— Ты что же намерен стоять здесь всю ночь? — Лицо говорившего исказилось от такого предположения.

— Мне бы не хотелось. Но я не вижу другого выхода, а Господь помогает мне.

Иван потирал подушечки пальцев, вытянувшись по стойке «смирно». От волнения его голос дрожал. Руки его были холодными, но не холоднее, чем тогда, когда он одевался в казарме. Он попробовал пошевелить пальцами ног. Они легко двигались, не было никаких неприятных ощущений. В нем росло чувство удивления. Он с волнением взглянул на офицеров. Он видел, что даже в своих шинелях они мерзли. Им не терпелось снова вернуться в помещение.

— Через час он почувствует себя по-другому, — пробормотал старший из них.

После этого они ушли, а Иван едва сдерживал неожиданное желание рассмеяться им вслед.

Вскоре волна облегчения утихла и вместо нее наступило уныние. Он ничем не лучше парней его общины. Терпеть и страдать приходилось и его родителям, и пасторам, о которых ему доводилось слышать. Они подвергались арестам, допросам и тюремным заключениям. А его снова и снова сам Господь своим прикосновением избавлял от страданий. Он не стремился быть каким-то особенным, выделяться среди других. Он считал, что не заслуживает чудес и таинств. Он должен замерзнуть. На глаза навернулись горячие слезы.

К трем часам утра он дремал, стоя на ногах. Его молитвы давно закончились. Он много раз просил за всех верующих, которых знал, спел несколько раз все рождественские гимны, помолился за каждого офицера, которого знал и о котором слышал. Ваня взывал к Господу от имени всех солдат его части. Но постепенно душа, казалось, стала покидать его. Как бы он ни старался удержать смысл своей молитвы, он ускользал от него.

Вдруг прямо над ухом раздался чей-то голос, напугавший и полностью разбудивший его.

— Моисеев, заходи в казарму!

Иван повернул голову и увидел старшего дежурного офицера.

Луна зашла, ветер стих, и в кромешной темноте он пристально напрягался, чтобы увидеть наклонившееся к нему лицо. Офицер неподвижно стоял возле Ивана и медлил, желтый свет из окна казармы едва освещал золотой листочек на кокарде его шапки. Через минуту он спросил уже более мягко:

— Что ты за человек?

— Что?

— Что ты за человек, почему тебя не берет холод? Иван ответил в тон ему:

— Товарищ офицер, я такой же человек, как и вы. Но я молился Богу, и мне было тепло от этого.

Офицер повернулся и, прикоснувшись к руке Ивана, подал знак, что он должен следовать за ним. Медленно они зашагали в сторону казармы.

Майор Гиденко был глубоко обеспокоен. Донесение подполковнику Малсину, касавшееся рядового Ивана Моисеева, бросало вызов здравому смыслу. Двенадцать ночей подряд он стоял в летней форме на улице при минусовой температуре. То, что он не мерз и не умолял о пощаде, было невозможным. Прошлой ночью Гиденко сам лично отправился навестить его. Действительно, лицо солдата было синим от холода и его шатало от усталости. Мелкий снег, поднятый ветром, покрыл его волосы и одежду, и он выглядел ужасно, напоминая статую. Он был внешне спокоен и после четырех часов чувствовал себя не таким замерзшим, как Гиденко через 5 минут. Возможно ли, чтобы юноша мог вытерпеть такой холод и не чувствовать его? Ну, конечно, это было возможно. Моисеев доказывал это на протяжении двух недель. Гиденко сейчас был обеспокоен сильнее, чем когда-либо в своей жизни. В последнее время он плохо спал. Что-то нужно было написать в донесении Малсину. Было ясно, что наказание не дает результатов. Все в части говорили о Моисееве. Нужно будет прекратить эти разговоры.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: