Архитектура Аудит Военная наука Иностранные языки Медицина Металлургия Метрология Образование Политология Производство Психология Стандартизация Технологии |
ВКИДД ЭРИКСОНА В ПСИХОТЕРАПИЮ
(1982) Я представлю вам некоторые случаи из опыта личного общения с Милтоном Эриксоном и попытаюсь передать мое понимание этого необыкновенного человека и его работы. Я много писал об эриксоновской терапии, но ее основатель остается для меня загадкой. Хотя мы общаемся много лет, понять его до конца я никогда не мог. Проведя с ним в беседах сотни часов, я знаю его гораздо хуже, чем тех, с кем общаюсь поверхностно. За свою жизнь я изучал многих психотерапевтов, а Эриксона глубже, чем кого бы то ни было. Научившись многим из его терапевтических приемов, я использовал их в своей практике и преподавании. Не проходило и дня, чтобы я не применил в моей работе чего-либо из того, что узнал от Эриксона. И все же основные его идеи я ухватил лишь частично. Я чувствую, что если бы понял более точно то, что Эриксон пытался объяснить об изменении людей, мне бы открылись новые горизонты в терапии. Эриксон никогда не делал секрета из своей работы. Вполне возможно, что он был самым открытым для публики терапевтом за всю историю психотерапии. На протяжении многих лет он проводил семинары и мастерские для больших аудиторий как у себя на родине, так и за рубежом. Он опубликовал более ста работ. Тысячи посетителей, поодиночке и группами, приезжали поговорить с ним. Его лекции, демонстрации и беседы записывали на пленку чаще, чем любого другого практикующего терапевта. Он щедро отдавал себя и свои знания всем заинтересованным. И хотя Эриксон любил показывать, что вам еще учиться и учиться, он никогда не пытался казаться загадочным или непонятным. Он старался упростить и объяснить свои идеи так, чтобы их мог понять любой. Порой он терялся, когда многие из нас понимали его идеи лишь частично. Сколько раз на 53 протяжении многих лет я спрашивал его, почему он делает что-то в терапии, а он отвечал: "Это же очевидно". Я говорил: "Нет, Милтон, это не очевидно" — и продолжал расспрашивать его только для того, чтобы обнаружить новую и неожиданную сложность в его мыслительном процессе. Полностью понять Эриксона мешала не только необычная природа его идей. Одной из помех было то, как он разговаривал с людьми. Всякий раз Эриксон стремился говорить на языке собеседника. Его стиль лечения и обучения отличало стремление подстраиваться к чужому языку. Этот стиль "принятия" языка другого как способ единения с собеседником давал терапевтам, придерживавшимся диаметрально противоположных теорий, ощущение того, что Эриксон работает в рамках их идеологий. Он мог говорить на языках различных научных парадигм, поэтому коллегам и пациентам часто казалось, что они разделяют и понимают его теории, а позже они бывали удивлены какой-то неожиданной идеей. Собственные убеждения и предпосылки Эриксона не были самоочевидны. Когда кто-нибудь спрашивал его о теории, ответом часто был рассказ о каком-либо случае из практики, являвшийся метафорой со многими следствиями. Эриксон вкрапливал в разговор истории так, что люди различных взглядов видели в его метафорах собственные идеи. Каждый эпизод рассказывался так, что абсолютно не похожие друг на друга люди думали, будто он предназначается именно им. Однажды мои практиканты посетили Феникс и встретились с Эриксоном. Вернувшись, они рассказали об увиденном и услышанном. Один из практикантов упомянул историю, которую Эриксон рассказал именно о нем. Но девушка из группы возразила, что эта история на самом деле была о ней. А третий заявил, что эти двое ничего не поняли, так как на самом деле эта история связана с его собственным опытом. Оказалось, что каждый член группы был уверен, что получил личную метафору от Эриксона, рассказанную специально для него. Каждый чувствовал себя по-настоящему понятым Эриксоном и понявшим Эриксона. И это несмотря на то, что все они были людьми с различным уровнем подготовки, а метафорами являлись истории и клинические случаи, которые Эриксон и раньше много раз рассказывал (хотя каждый раз он рассказывал их по-друго- 54 му). Некоторые из них я слышал за несколько лет до этого и считал, что они предназначены персонально для меня. То, что Эриксон беседовал всегда одновременно на нескольких смысловых уровнях, также осложняло создание четкой картины его взглядов. Когда его спрашивали, что делать с какой-нибудь терапевтической проблемой, Эриксон давал совет и обычно рассказывал случай из практики, показывая, как он сам работал с похожей проблемой. Однако этот пример не был просто описанием какого-то случая. Он мог быть одновременно и метафорой, направленной на изменение или решение личной проблемы спрашивающего. То есть Эриксон мог говорить о случае так, что одновременно и сообщал слушателю об общей природе проблемы, и показывал, как применить конкретный терапевтический прием, и вдохновлял или подталкивал человека к изменению в его личной жизни или мировосприятии. Одним из главных умений Эриксона была способность воздействовать на людей скрыто. В этом заключалась одна из причин того, почему многие люди чувствовали себя в его присутствии напряженно. Каждый, кто говорил с Эриксоном, не мог быть точно уверен, получает ли он только профессиональный совет или же еще и искусное указание на решение невысказанной личной проблемы. История или случай из практики — это аналогия, проводящая параллель между различными ситуациями. Случай из практики, связывающий терапевтический прием и проблему, мог быть также аналогией между собеседником Эриксона и пациентом из описываемого случая. Эриксон любил изменять людей незаметно для них самих. Если они были настороже и сопротивлялись идее, которую предлагал им Эриксон, на самом деле существовала другая идея, которую он стремился им внушить. Он любил предлагать одну идею для сопротивления и, по крайней мере, еще одну — для воздействия. Эриксон рассказывал один и тот же случай для разных людей по-разному. Суть случая оставалась неизменной, но то, на чем он делал акцент, зависело от аналогии, предназначенной конкретному слушателю. Этот сложный процесс метафорического влияния проходил в ходе обычной беседы или во время рядовой консультации. Казалось, что ему скучно делать что-то одно и требуется общение более глубокое и сложное. Все, что Эриксон делал и говорил, имело множественные цели, и обучал он через сложные аналогии. Поэтому трудно 55 четко сказать, что его взгляды описывает та или иная идея или тот или иной метод. Его теория была предложена нам в виде метафор, каждая из которых приложима ко множеству явлений, передана через разнообразные аналогии, раскрыта разным людям с разных сторон и меняется в зависимости от социального контекста. Основная сложность в формулировании элементов новизны в эриксоновских теориях состоит в проблеме языка. Он говорил о новых предпосылках относительно человека и путях его изменения на языке, созданном для выражения прошлых взглядов. (Здесь вспоминается Гарри Стак Салливан, который пытался описать межличностные отношения на языке, созданном для описания личности.) Я думаю, Эриксон открыл миру глаза на нечто совершенно новое — на сложность межличностного влияния (по крайней мере, таковы были идеи, о которых он мне рассказывал). Однако в его распоряжении был лишь язык, созданный для выражения совершенно иного представления о людях. Язык терапии индивида просто не подходит для описания эриксоновской терапии. Думаю, что язык гипноза и гипнотерапии слишком примитивен и ограничен, чтобы охватить всю сложность эриксоновского метода наведения транса и использования в терапии гипнотического воздействия. Как можно на языке "сна" говорить о гипнотическом внушении, когда человек погружается в гипноз, продолжая ходить по комнате? Или как можно на языке "бессознательного" говорить о сложном межличностном воздействии транса во время беседы? Например, Эриксон пытался объяснить тот факт, что гипнотизируемый, следующий установке на отрицательную галлюцинацию, должен видеть объект, чтобы его не видеть. Для описания этого явления Эриксон иногда использовал термин "бессознательное осознание". Хотя по определению термин "бессознательное" есть нечто за пределами сознания или осознания. Конечно, такая терминология слишком громоздка для описания тонких процессов, интересующих Эриксона. Он разрабатывал новые пути понимания людей, гипноза и психотерапии, не создавая при этом языка, на котором можно описать эти новые представления. Это сравнимо с попытками говорить о квантовой теории на языке мер и весов. Я уверен: именно поэтому он все больше и больше обращался к метафоре, которая не может 56 служить для точного описания явления, но может отразить в себе всю его сложность. Многим не довелось видеть Эриксона. Другие слишком молоды и видели его только старым. Он был потрясающим человеком, даже будучи старым и больным и передвигаясь в инвалидной коляске. Однако я хотел бы рассказать о том, каким он был в зрелые годы, когда был полон сил*. Воздействовала не только его личность, но и репутация гипнотизера, влияющего на людей помимо их сознания. Многие люди просто-напросто боялись его. Могущество Эриксона открылось мне, как только я о нем узнал. В 1953 году, работая в рамках проекта Грегори Бейтсона по изучению коммуникации, я попросил Бейтсона помочь попасть на семинар к одному гипнотизеру, приехавшему в Сан-Франциско. Я хотел изучить коммуникативные аспекты гипноза. Бейтсон спросил, кто проводит семинар, я ответил, что, кажется, Милтон Эриксон. "Я позвоню ему, — сказал Бейт-сон, — и спрошу, можешь ли ты принять участие". Так я узнал, что Бейтсон знаком с Эриксоном, впрочем, как с каждым, кто имел вес в сфере социальных наук. Оказалось, что Бейтсон и Маргарет Мид консультировались с доктором Эриксоном и его супругой по поводу фильма о плясках в состоянии транса, снятого на острове Бали. Главный вопрос был в том, как определить момент вхождения танцоров в масках в состояние транса. (Кстати, именно Бейтсон и Мид подтолкнули Эриксона к опубликованию выдающегося описания коммуникации в статье "Изучение экспериментального невроза, внушен- * Большинство людей, к сожалению, представляют себе Эриксона хрупким стариком, разговаривающим с большим трудом. В годы своего расцвета он контролировал звуки голоса и движения своего тела лучше, чем кто-либо из известных мне людей. Это было частью его мастерского влияния на людей. У него была невероятная способность к взаимодействию с людьми. К сожалению, осталось слишком мало видеозаписей. Несколько лет назад я попросил разрешения записывать его работу, но он ответил, что этого делать, пожалуй, не стоит. Он не хотел, чтобы его помнили как беспомощного, с трудом говорящего старика. В конце концов он разрешил съемки, и многие теперь знают его только по последним годам жизни и не представляют, каким он был на вершине своих возможностей.) Я думаю, его успех как психотерапевта частично был результатом исходящей от него силы. 57 ного под гипнозом, при лечении преждевременной эякуляции"). Бейтсон позвонил Эриксону в гостиницу в Сан-Франциско и спросил, могу ли я посещать его семинар. Эриксон сказал, что будет этому рад. Затем они еще какое-то время непринужденно болтали, после чего Бейтсон положил трубку и заявил: "Этот человек своими манипуляциями хочет заставить меня поехать к нему в Сан-Франциско и поужинать с ним". Я очень интересовался межличностными манипуляциями и с любопытством спросил: "А что он вам сказал?" Ответ был таков: "Он сказал: "Почему бы тебе не приехать ко мне в Сан-Франциско и не поужинать со мной?" Даже самые обыкновенные прямые высказывания Эриксона рассматривались Грегори Бейтсоном и многими другими, боявшимися власти Эриксона, как манипуляции. Эриксон явно наслаждался своей репутацией могущественного человека, который может влиять на людей независимо от того, осознают они это или нет. Я вспоминаю один случай с Доном Джексоном на семинаре Эриксона. Во время дискуссии о гипнозе Джексон без конца крутил и вертел в руках карандаш. В какой-то момент он сказал: "Я никак не могу прекратить вертеть этот несчастный карандаш. Милтон, мне кажется, это твои проделки". "Ладно, — ответил Эриксон, — но пока продолжай вертеть". Он еще немного поговорил с Джексоном, а затем дал команду оставить карандаш в покое. Я хотел узнать побольше о его методах внушения особого поведения во время обыкновенной беседы и потому запомнил этот случай. Позднее, в личной беседе, я спросил Эриксона, что же он тогда такое хитрое сказал или сделал, что заставило бедного Джексона издеваться над карандашом. "Да ничего я с ним не делал, — сказал Эриксон. — Джексону просто показалось, что это моя работа, вот я и воспользовался случаем". Чтобы проиллюстрировать еще один аспект величия Эриксона как гипнотизера и человека, я хотел бы рассказать об одном случае, который произвел неизгладимое впечатление на меня и на Джона Уикленда. Однажды мы пригласили Эриксона поужинать в мексиканский ресторан. И скажу я вам, это был подлинный мексиканский ресторан, в чем я убедился, приправив блюдо небольшим количеством их стандартного острого соуса. Я задохнулся, и глаза мои непроиз- 58 вольно наполнились слезами. Эриксон начал высмеивать меня, и как-то из этого разговора само собой обозначилось, что лично он, Эриксон, может выдержать соус любой остроты. Для демонстрации он послал официантку за шеф-поваром, и когда тот пришел, Эриксон попросил его приготовить и принести нам наиострейший соус, какой только можно. Шеф-повар с удовольствием принял вызов. Через какое-то время он вернулся с некоей субстанцией на блюдце и поставил ее перед Эриксоном. Он остался посмотреть, как же посетитель справится с этим адским месивом. Эриксон взял ложку, набрал в нее соуса, положил в рот, покатал языком. Его лицо не изменило своего выражения, на глазах не появилось ни единой слезинки. "Вкусно", — сказал он. На меня это произвело впечатление, и оно многократно усилилось, когда я посмотрел на остолбеневшего повара-мексиканца. Помимо умения влиять на людей, в Эриксоне было что-то, не позволяющее людям противоречить ему. Я вспоминаю, как один психиатр рассказывал мне о своей встрече с Эриксоном в Фениксе. Психиатр был серьезным, ответственным человеком, занимающим видное положение. Он сказал мне, что они общались с Эриксоном восемь часов подряд, и он даже не смог пообедать, так как Эриксон не сделал перерыва. Он сказал мне, что был страшно голоден. Я спросил его, почему он не сказал Эриксону, что хочет есть. Он ответил, что как-то не мог прервать Эриксона, когда тот рассказывал ему о психотерапии. Прошли месяцы, но этот человек все еще злился, что его довели до такого голода. И тогда я сказал ему, что, судя по всему, Эриксон считал его важной персоной, ведь он редко тратит восемь часов на одного посетителя, так что это был своего рода "комплимент действием". Такая мысль понравилась психиатру — и, надеюсь, помогла ему простить потерянный обед. Эриксон всегда достаточно уверенно обращался со своей властью. Он никогда не возражал против того, чтобы получить или использовать ее. Он рассказывал, как его включили в список врачей страховых касс и "там не было главного, так что я взял руководство на себя". При такой готовности обладать властью, слава Богу, он был очень доброжелательным человеком. Было бы несчастьем, если 59 бы такое влияние, каким он обладал, использовалось в разрушительных целях. Он был не просто доброжелателен — он постоянно стремился помогать людям как в своем кабинете, так и вне его. Я часто удерживаю терапевтов от стремления помочь. Я не верю в то, что помощь должна быть навязана людям — лечение не следует начинать до тех пор, пока о нем не попросят. Однако в отношении Эриксона эта проблема меня никогда не беспокоила. Он принимал решение изменить кого-то, кого, по его мнению, следовало изменить, вне зависимости от того, просит тот его об этом или нет. Я никогда не сомневался в этичности и доброжелательности его намерений, как никогда не подозревал его в стремлении эксплуатировать людей для личной выгоды. Похожая проблема возникает в связи с использованием отдельных людей или целых семей в демонстрациях перед аудиторией. Я против использования людей в учебных целях и считаю это эксплуатацией. Но я никогда не относил это на счет Эриксона — он не просто использовал людей для демонстрации своего искусства перед огромной толпой на своих семинарах, он в это время проводил с испытуемыми лечение гипнозом. Он всегда устраивал так, что человек получал прямую выгоду, разрешая поэксплуатировать себя на демонстрации. При этом Эрик-сон оберегал гипнотизируемого от того, чтобы внушаемые изменения стали известны публике. У него была способность с помощью необыкновенного владения языком вести личную беседу с гипнотизируемым в ходе публичной демонстрации гипноза. Хотя Эриксон и осуждал сценический гипноз как таковой, сам он был превосходным исполнителем публичных демонстраций. Он мог одновременно обучать студентов технике гипноза, проводить психотерапию с гипнотизируемым, иллюстрировать обсуждаемую проблему коллеге и развлекать публику. Скорости его работы мог бы позавидовать любой профессионал сцены. В качестве примера мне вспоминается одна демонстрация, проведенная Эриксоном перед большой аудиторией. Он вызвал добровольца, и на сцену поднялся молодой человек. Он сел на стул рядом с Эриксоном. Единственной трансовой индукцией стала просьба положить руки на колени, после чего Эриксон спросил: "Вы хотите и дальше видеть свои руки на коленях?" 60 Молодой человек ответил, что хочет. Задав еще какой-то незначительный вопрос, Эриксон сделал знак своему помощнику, сидящему с другой стороны, тот поднял руку молодого человека вверх, и она осталась в воздухе. "Сколько у вас рук?" — спросил Эриксон. "Две, конечно", — ответил парень. "Я бы хотел, чтобы вы их считали, когда я буду на них указывать", — попросил Эриксон. "Ладно", — немного снисходительно произнес тот. Эриксон показал на ладонь на одном колене, и парень сказал: "Одна". Эриксон указал на пустое второе колено, на котором молодой человек ранее согласился видеть руку, и он сказал: "Две". Затем Эриксон показал на руку, зависшую в воздухе. Молодой человек в изумлении уставился на нее. "А как вы объясните наличие и этой руки?" — спросил его Эриксон. "Не знаю. Я, наверное, в цирке", — пробормотал парень. Эта гипнотическая индукция длилась примерно столько времени, сколько заняло у вас чтение ее описания. Настоящим удовольствием было наблюдать, как Эриксон проводил свои демонстрации на сцене. Наиболее интересными были его демонстрации работы с сопротивлением гипнозу. Он начинал с того, что приглашал добровольца из публики подняться к нему на сцену и оказывать гипнотизеру сопротивление. Как всегда, у Эриксона сопротивление клиента превращалось в сотрудничество. Эриксон любил показывать, что наведение транса не может быть описано просто, ведь к трансу ведет множество путей. Вспоминаю одну демонстрацию, на которой он показал, что транс можно навести, вообще не используя слов. Он попросил выйти на сцену человека, готового сопротивляться гипнозу. На сцену поднялся молодой человек. Эриксон стоял себе на сцене, ничего не делая и ничего не говоря, а молодой человек погружался в состояние транса. Позже я спросил Эриксона, какой же искусный и незаметный прием он применил для достижения такого результата. Он ответил, что транс был внушен именно "ничегонеделанием". Молодой человек вышел на сцену перед аудиторией для того, чтобы его загипнотизировали, а Эриксон стоял и не делал решительно ничего. "Кто-то ведь должен был поработать, вот этот парень и загипнотизировал себя сам", — сказал мне Эриксон. Я вспоминаю время, когда был зеленым новичком и только начал учиться терапевтическому гипнозу. Я сажал перед собой 61 пациента и проводил процедуру наведения транса от начала до конца. В какой-то момент я стал замечать, что многие погружаются в транс, как только садятся передо мной на стул, и чтобы начать гипнотизировать, я их сначала бужу. Я начал понимать, а после демонстраций Эриксона пришел к убеждению, что, когда клиент приходит с целью загипнозироваться, от гипнотизера требуется только одно — не мешать ему. В процессе гипноза Эриксон использовал социальный контекст и всегда мыслил в масштабах больших, нежели пара клиент-гипнотизер. Гораздо легче загипнотизировать человека на сцене, в триаде аудитория — гипнотизируемый — гипнотизер, чем в кабинете наедине с терапевтом. Кроме способности влиять на людей помимо их сознания, у Эриксона была еще одна черта, из-за которой люди чувствовали себя не в своей тарелке, общаясь с ним. Он был чрезвычайно наблюдателен и мог буквально читать мысли человека по его позе и движениям тела. Он всегда подчеркивал, что терапевт должен быть проницательным наблюдателем и рассматривать позы и телодвижения как своего рода язык. Эриксон любил тренировать наблюдательность своих стажеров. Однажды мы с Джоном Уиклендом приехали к Эриксону и он позвал нас в свою приемную взглянуть на пациентку, сидевшую на стуле с закрытыми глазами. Позже, когда женщина ушла, Эриксон спросил, что мы увидели. Вопрос был таким общим, что мы просто не знали, что ответить. И мы начали с умным видом рассуждать о том, что замеченный нами факт являлся женщиной и что, вероятно, она была в трансе. Эриксон прервал наши наблюдения, и спросил, заметили ли мы, что одна сторона лица у женщины была чуть-чуть больше, чем другая, а ее правая рука была немножко больше левой. Он сказал, что это весьма важно для постановки диагноза, и мы были вынуждены с ним согласиться. Обычно людям не нравится, когда за ними наблюдают, и поэтому стажерам Эриксона приходилось тяжело. Однажды мне довелось побеседовать с психиатром, который много лет назад работал в психиатрической клинике в Мичигане и учился у Эриксона. Он рассказал мне, какое уважение, если не страх, местные психиатры испытывали к Эриксону. По его словам, Эриксон был очень требователен к студентам — он задавал вопрос и ждал ответа, уставившись на бедолагу особым взглядом, 62 который они называли "окуляр фиксированный". Его наблюдательность, на развитии которой у студентов он всегда настаивал, была поистине легендарной. Например, этот же психиатр рассказал мне, что однажды его жена шла через двор больницы и Эриксон остановил ее. "Вы беременны, не правда?" — спросил он. "Да, — ответила она удивленно, так как сама только что узнала об этом. — Откуда вы знаете?" И Эриксон ответил: "Цвет вашего лба изменился". Эриксон был очень требовательным к себе как к врачу и такую же требовательность проявлял к своим практикантам. Он ожидал от терапевта тонкой наблюдательности, но еще больше — широкого спектра умений. Он подчеркивал, что терапевт должен использовать движения тела и позу для воздействия на пациента. Часто он показывал, как движением головы или другой части тела следует выделять особо значимую идею. Он также считал, что терапевт должен уметь контролировать свой голос, чтобы при передаче какой-либо мысли окрашивать слова разной интонацией. Он любил делать ударение на определенных словах в предложении и тем самым строить параллельное утверждение. Рассказывая о том, как давать пациенту объяснения, Эриксон в два раза усиливал логическое ударение. Ведь порой различие, которое он подчеркивал, было столь неуловимым! Эриксон ожидал от врача глубокого знания психопатологии, тонкого понимания людей и их обычных социальных ситуаций, здравого смысла, острой наблюдательности и умения выражать себя в широчайшем спектре — от крайней авторитарности до полной беспомощности. Он также считал, что терапевт должен с актерским мастерством управлять своим телом и голосом. Понаблюдав за Эриксоном, я начал осознавать, какие качества необходимы, чтобы стать настоящим мастером психотерапии. Тогда же я стал подумывать о смене профессии — почему бы не заняться тем, что требует меньшего напряжения, например, преподавание или консультирование. Одним из наиболее важных качеств Эриксона, пронизывающим всю его работу, было чувство юмора. Он находил смешное в любом явлении и обожал шутки, головоломки, каламбуры и неожиданные речевые обороты. Я уверен, что именно юмор уберег Эриксона от злоупотребления своей властью. Абсурдность человеческой природы и человеческих проблем часто ста- 63 новилась предметом его шуток. Приведу пример. Однажды я советовался с ним по поводу одной молодой пары. Жена злилась на мужа за то, что он ходит за ней по пятам, особенно когда она по выходным занимается домашним хозяйством. Она шла на кухню — он отправлялся туда же, она выходила из дома — он выходил вслед за ней. Но больше всего ее раздражало, что он ходил за ней из комнаты в комнату, когда она пылесосила. Она пыталась запретить ему это делать, но он сказал, что старается остановиться, но почему-то не может. Я спросил Эриксона, что же мне делать с этой парой. Он ответил, что решение здесь ясно, как божий день. Мне следует побеседовать с женой об этой проблеме и добиться ее согласия выполнять мои указания. В следующую субботу она должна пылесосить ковры, как обычно, и молча терпеть сопровождающего ее мужа. Закончив чистку ковров, она должна вынуть из пылесоса мешочек с пылью, снова пройтись по всем комнатам и везде насыпать на пол кучки пыли. Она должна сказать: "Так-то вот", — и не прикасаться к этой грязи до следующей субботы. Я проинструктировал жену так, как предложил Эриксон. Муж перестал ходить за женой по квартире. Эриксоновская терапия, более чем какая-либо другая, заставляет нас усомниться, подходит ли обычная логика для объяснения поведения и проблем человека. Эриксон прекрасно уживался с парадоксом, в то время как многие люди пытаются его избежать. И когда мог, он строил свои действия в рамках парадокса. Позвольте мне привести пример. Уникальной особенностью Эриксона был его интерес к экспериментам над людьми и ситуациями. Он ставил эксперименты не только в лаборатории, но, чтобы избежать лабораторной искусственности, и в реальных жизненных ситуациях. В какую бы группу людей Эриксон ни попадал, он, как правило, начинал экспериментировать, чтобы увидеть, как тот или иной человек реагирует на то или иное воздействие. Однажды он мне рассказал, что на вечеринках частенько выбирает какого-нибудь человека и, уставившись на него "фиксированным окуляром", следит за его реакцией. Или же он ставил перед собой задачу заставить кого-то пересесть с одного стула на другой, не говоря ему об этом прямо. Иногда такие действия были попыткой защититься от скуки в ситуациях, которые его активный мозг находил слишком обыденными. Иногда это был запланированный 64 эксперимент, который необходимо провести в определенной обстановке. Я вспоминаю один такой эксперимент, в котором Эриксон хотел показать, как можно заставить человека забыть о чем-то, постоянно ему об этом напоминая. Эриксон был мастером контроля над амнезией и работал с ней как во время гипно-терапевтических сеансов, так и при обычном общении. Итак, описанный им эксперимент. Эриксон проводил семинар с группой студентов. Все сидели вокруг стола, при этом Эриксон усадил справа от себя парня, который был заядлым курильщиком. Как раз в тот момент у парня кончились сигареты. Когда все обсуждали важную тему семинара, Эриксон повернулся к молодому человеку и предложил ему сигарету. Как только тот потянулся к пачке, Эриксону задали вопрос слева. Поворачиваясь, чтобы ответить на вопрос, Эриксон как бы нечаянно убрал сигареты, прежде чем парень успел взять хотя бы одну. Группа продолжила дискуссию, и тогда Эриксон словно бы вспомнил о своем предложении. Он повернулся к молодому человеку и снова протянул ему пачку — и снова у него слева что-то спросили, и он опять "рассеянно" убрал сигареты, поворачиваясь для ответа. Разумеется, все это было заранее спланировано: все студенты в группе, кроме "жертвы", знали об эксперименте. После того как процедура повторилась несколько раз, молодой человек утратил интерес к сигаретам и не реагировал, когда ему предлагали закурить. В конце семинара студенты спросили, удалось ли ему все-таки закурить. И оказалось, что молодой человек совершенно не помнил, что ему что-то предлагали — у него возникла амнезия. По мнению Эриксона, важным было возникновение депривации, когда за предложением шел "отказ". Молодой человек видел, что вины Эриксона нет, однако он все же был лишен того, к чему стремился. Результатом такой классической "двойной связи" и была амнезия — забывание всей последовательности действий. Постоянные эксперименты такого рода не только привели Эриксона к глубокому пониманию человеческого поведения, но и подтолкнули его к созданию новых терапевтических приемов. Например, для помощи людям, зависимым от транквилизаторов, Эриксон придумал особую процедуру. Если бы он просто отказывался выдать рецепт на лекарство, человек обратился бы к другому врачу с той же просьбой. Эриксон поступал иначе: когда его просили, он соглашался выписать рецепт и начинал 65 искать среди бумаг на столе чистый бланк. Во время поисков завязывалась чрезвычайно интересная беседа с пациентом. Беседа продолжалась, пока не заканчивалось время приема. Только придя домой, пациент спохватывался, что ему забыли дать рецепт. Больной не шел к другому врачу, так как его лечение у Эриксона не было завершено. Он не мог обвинить Эриксона в депривации, так как тот, казалось, горел желанием выписать рецепт и не сделал этого лишь по рассеянности. То есть происходило то же, что и в описанном случае с сигаретами. Эриксон говорил, что в дальнейшем человек постепенно терял интерес к лекарствам и затем забывал о них совсем. Многие из нас с трудом усваивали техники Эриксона, так как для их выполнения требуется немалое мастерство. Обучение искусству межличностного взаимодействия не входило в курс академического образования психотерапевта. Одной из ценностей гипноза было обретение навыка директивности. Обучаясь гипнозу, человек постигал, как мотивировать людей, как направлять их действия в нужное русло, как добиваться ответа и т. д. Эриксон не просто выполнял некое воздействие, он был вовлечен в межличностный процесс наведения транса, и это выделяло его из ряда гипнотизеров. Он утверждал, что гипнотическое наведение нужно варьировать в зависимости от личности самого терапевта, клиента и определенной ситуации, в которой они находятся. Он рассматривал каждое гипнотическое взаимодействие как нечто уникальное. Сейчас молодежи, возможно, сложно понять, что значили идеи Эриксона тогда, когда официальная идеология была иной. Например, в пятидесятые годы я участвовал в исследованиях Г. Бейтсона в больнице Общества ветеранов. Я изучал способы общения и проводил психотерапию с одним психотиком. Помимо всего прочего он рассказывал о том, что у него в животе цемент, и порой казался абсолютно убежденным в этом. Он постоянно жаловался на пищеварение и ужасные ощущения в желудке. В то время наиболее передовая часть психиатров продвинулась — или углубилась — к бессознательному. От увлечения генитальной стадией и эдиповым комплексом все перешли к изучению роли оральной стадии в возникновении психозов. В то время распространенным было утверждение, что все мечты человека направлены на грудь. Основополагающей причиной всех расстройств была, по словам Джона Роузена, "каменная 66 грудь матери и отрава молока". Находясь в авангарде, я, конечно же, втолковывал бедняге о его матери и оральной фиксации и прочем, что считал причиной его мании о цементе в животе. Логика символизма была неопровержима. Примерно в это время я начал общаться с Эриксоном и как-то спросил его, что бы он сделал с рассуждениями пациента о воображаемом цементе в животе. Эриксон ответил: "Я бы пошел с ним в больничную столовую и попробовал пищу, которую им там дают". Я был поражен поверхностностью подхода к проблеме. Но Эриксон продолжал: он рассказал бы пациенту о пищеварении и о том, какие продукты перевариваются легко, а какие — трудно. Я чувствовал, что Эриксон просто понятия не имеет о том, как нужно работать с подобными психотическими маниями. И только спустя какое-то время я совершенно случайно заглянул в больничную столовую и попробовал то, что вынуждены были есть больные. С этого момента я стал подходить к делу реалистичнее и начал думать, что лечение пойдет успешней, если пациент выйдет из больницы в реальный мир, а не будет продолжать сидеть в палате и жаловаться на желудок. Спустя несколько лет, когда наша работа по проекту продвинулась достаточно далеко, Эриксон все так же намного опережал и нас, и время. Вспоминаю 1958 год, когда я какое-то время лечил оторванных от реального мира психотиков. При этом мы даже проводили терапию со всей семьей. Вдохновленные открытием коммуникативного подхода, мы старались наладить связи между детьми и родителями и добиться их свободного выражения чувств и мыслей друг о друге. Нашей целью были более гармоничные и близкие взаимоотношения между членами семьи. Я рассказал о нашем подходе Эриксону, и он заявил, что, по его мнению, стремление добиться близости между подростками психотиками и их родителями — ошибка. "Это неподходящий возраст для близости, — сказал он. — Это возраст, когда юная личность должна рвать семейные связи". Я, конечно, подумал, что Эриксон не понимает важности коммуникативной теории и не знаком с новым развиваемым нами подходом, подразумевающим опору на семью. И лишь спустя несколько лет я понял, что решение проблем подростка-психотика лежало не в достижении единства с семьей, а скорее в том, чтобы помочь родителям и подростку разъединиться и сделать это максимально безболезненно. 67 Мне не хочется создавать впечатление, будто Эриксон всегда опережал нас и все знал, ничему не учась. Мы тоже оказывали на него влияние, как однажды я с удивлением обнаружил. В те дни у Эриксона был собственный способ проведения психотерапии шизофреников. Например, его пациенткой была учительница, которую время от времени посещали видения. Он убедил ее хранить галлюцинации в шкафу в его приемной, где они могли бы быть в безопасности и не мешали ей работать. Она так и сделала и навещала Эриксона лишь для того, чтобы положить в шкаф новую галлюцинацию. Через какое-то время она решила переехать в другой город, но волновалась, что в тяжелую минуту не сможет обратиться за помощью к доктору Эриксону. И тогда он посоветовал ей в случае приступа запечатать галлюцинацию в конверт и послать ему по почте. Женщина согласилась. Время от времени она посылала Эриксону свои видения, и этот прием давал ей возможность вести нормальную жизнь вдали от терапевта. В этом деле меня более всего поразило даже не то, что Эриксон придумал процедуру с посылкой галлюцинации в конверте, а то, что он сохранял все эти конверты на тот случай, если однажды она вернется и захочет на них взглянуть. Что, впрочем, впоследствии и случилось. Если внимательно проанализировать вышеизложенный прием, становится очевидно, что Эриксон полагал: вылечить больную невозможно, а можно лишь добиться некоторой стабилизации ее поведения. Прошло некоторое время, и я как-то зашел к Эриксону в гости. В его приемной была девушка, которая принесла показать ему свои свадебные фотографии. После ее ухода он объяснил, что она была шизофреничкой, но уже практически полностью выздоровела. Я заметил, что раньше он утверждал, что в случае шизофрении добиться выздоровления нельзя, можно только стабилизировать ситуацию. И я спросил, не изменились ли его взгляды на шизофрению. Он ответил, что так оно и есть, и, подумав, добавил: "В конце концов, я тоже ведь чему-то научился у вас, ребята". Эриксон всегда был готов изменить свои методы и поэкспериментировать с новыми приемами — и в этом состояло его колоссальное преимущество. Он был прагматиком. Рассматривая Эриксона и его терапию с более широкой точки зрения, обнаруживаешь, что его прагматизм и его подход — по сути своей истинно американские. Истории и случаи, которые он часто 68 рассказывал, взяты из фермерской жизни и отражают систему ценностей небольших провинциальных городков. Рассказывал ли он о краже яблок из сада или купании в речке или восторгался студенческой жизнью — казалось, это говорит сама "средняя Америка". Он знал, как растут и взрослеют дети в Америке, и это знание давало ему четкую картину всех этапов семейной жизни и процессов повседневного бытия. Он знал разные регионы страны и особенности взглядов, уклада жизни и предрассудков их жителей. Он понимал разные культуры, так как хорошо знал свою родную и мог проводить сравнения. Работа Эриксона отражала психиатрическую традицию, отличную от европейской, в которой основной упор делался на классификацию и диагноз. Хотя Эриксон обращал внимание на диагноз, основной его интерес был в том, как добиться изменения. Он концентрировался на цели лечения, и поэтому делал упор на практические средства ее достижения. Он был прагматиком и легко перестраивался, когда его первоначальный подход не срабатывал, и начинал использовать новую процедуру, не настаивая на традиционном, но неудачном методе. Не заботясь о принадлежности к философской школе, Эриксон обращался к реальному миру с его реальными проблемами. Он советовал терапевтам использовать работающие техники и отбрасывать без сожаления потерпевшие неудачу, невзирая на традицию. Он не предлагал опираться на опыт какого-нибудь выдающегося специалиста. Скорее, он учил отстаивать свои взгляды, опираясь на результаты собственной работы. Эти идеи характерны для американского прагматизма, так же, как эриксоновская нацеленность на активные действия, а не на созерцание и пассивное ожидание изменений. В пятидесятые годы в США наступил бурный расцвет новых психотерапевтических направлений. В моду вошел вопрос: "Как менять людей?" — изучение и классификация отошли на второй план. Развивались бихевиоризм и семейная терапия. Все стали меньше философствовать и больше беспокоиться о социальных изменениях. Эриксон опережал время и изменился сам задолго до прихода этой моды. Чтобы продемонстрировать значение его вклада в "терапевтическую революцию", следует отметить, что позиция Эриксона по вопросам лечения была абсолютно противоположной позиции традиционных терапевтов. Трудно поверить, что он всегда шел против течения. И точно 69 так же трудно поверить в то, что методы, предлагаемые господствующим направлением психотерапии, были настолько неправильными, что действительно успешными стали диаметрально противоположные методы. Позвольте мне обобщить некоторые основные аспекты вклада Эриксона в психотерапию, противопоставляя их взглядам, господствовавшим в психотерапии несколько лет назад. Гипноз В сороковые и пятидесятые годы психотерапия была областью, закрытой для гипноза. Психиатры вообще не изучали гипноз, а социальные работники подвергались опасности быть растерзанными в клочья, если изъявляли малейшее желание загипнотизировать клиента. В клиническом обучении гипнозу уделялось так мало внимания, что на выездных семинарах требовалось обучать гипнозу с нуля. Во время травли гипноза Эриксон успешно использовал его при лечении, разрабатывал широкий спектр гипнотических техник и защищал гипноз как основной метод в багаже клинициста. Симптомы В то время психотерапия не была ориентирована на симптом. Считалось, что симптом не важен и реальная проблема коренится в структуре характера и личности. В результате клиницисты не только не знали, как воздействовать на симптом, но и были убеждены, что этого не следует делать. Эриксон занимал противоположную позицию и основывал свою терапию главным образом на работе с симптомом. Он утверждал, что изменить структуру характера можно, если нацелить лечение на основную проблему. По его словам, симптом подобен ручке сковородки: если хорошенько взяться за ручку, со сковородкой можно сделать многое. Он учил, что симптом надо не игнорировать, а детально изучать. Зная частоту проявления симптома, его интенсивность и т. д., можно увидеть, насколько он важен для всех сторон жизни пациента. Терапевты, игнорировавшие симптомы и считавшие, что над ними работать не следует, так и не научились ценить всю 70 сложность симптоматического поведения. Они также не научились менять то, что хочет изменить пациент. Инсайт и бессознательное Отношение к инсайту и природе бессознательного более всего отличало Эриксона от его коллег. В сороковые и пятидесятые годы терапия инсайта была самой распространенной. В то время терапевты занимались только интерпретацией. Повсеместно утверждалось, что проблема человека есть продукт вытеснения и процесс формирования идей должен быть осознан. Эрик-сон провел множество экспериментов с бессознательным вытеснением, оговорками, воспоминаниями и снами и к сороковым годам явно рассматривал данное мнение как несущественное для лечения. Считалось, что терапевт, не добивающийся инсайта, "мелко плавает" и не заслуживает серьезного отношения. Эриксон был уверен, что терапия инсайта не приводит к изменениям и даже более того — интерпретация внутренней динамики может препятствовать реальному изменению. Взгляд Эриксона на бессознательное был противоположен психодинамическим взглядам того времени. Терапия инсайта основывалась на идее о том, что бессознательное есть место скопления негативных сил и идей, настолько неприемлемых, что их необходимо вытеснить из сознания. В соответствии с этим мнением, человеку следовало остерегаться своих бессознательных идей и подозревать в себе враждебные и агрессивные импульсы, стремящиеся вырваться наружу. Эриксон придерживался противоположной точки зрения. Он считал, что бессознательное — это позитивная сила, обладающая большей мудростью, чем так называемое "сознательное". Если человек просто позволит работать своему бессознательному, оно само обо всем позаботится. Эриксон подчеркивал, что своему бессознательному следует не только доверять, но и ожидать от него работы на благо человека. Например, он говорил, что если вы не можете отыскать пропавшую вещь, необходимо прекратить поиски и успокоиться. Подсознание просто "отложило" эту вещь, но в нужный момент поможет ее найти. В терапии Эриксона вы никогда не встретите утверждений вроде: "Заметили ли вы, что упомянули вашего мужа как раз 71 после рассказа об отце?" или "Интересно, откуда у вас бессознательное желание сопротивляться терапии?" Он не думал, что проникновение в вытесненные бессознательные идеи необходимо для изменения. Поэтому его терапия казалась столь странной инсайт-терапевтам. Например, как мог традиционный терапевт понять лечение депрессии у клиентки с помощью создания еженедельного графика депрессий? Или как мог "искатель инсайта" уяснить себе парадоксальное внушение и усиление симптома? В противовес инсайту, Эриксон предлагал внушение амнезии и воздействие на людей за пределами их осознавания. Он не помогал пациентам понять скрытое значение их снов и фантазий — он изменял их сны и фантазии. Он считал "интерпретации" абсурдным упрощением сложного взаимодействия. Аналогии и метафоры Эриксон применял в процессе лечения иначе, чем другие терапевты. Его метод использования аналогий в общении с пациентами ввел в обиход новую теорию изменения. В прошлом клиницисты работали с аналогиями пациента, чтобы получить информацию о его состоянии, например, анализировали его сны и фантазии. Они считали, что, заставив пациента осознать метафорическое значение своих аналогий, смогут спровоцировать изменение, так же как при обсуждении параллелей между содержанием фантазии и реальной жизненной ситуацией. Эриксон считал, что, заставляя людей уяснять параллели между аналогичными ситуациями и поступками, не только не вызовешь, а скорее заблокируешь изменение. Осознание лишь маскирует сложность проблемы. Эриксон поступал так: рассказывая пациенту, например, о еде и приеме пищи с целью внушить умение получать больше радости от сексуальных отношений и быть более раскрепощенным, он старался не дать человеку понять связь между едой и сексом. Он говорил: если человек начинает что-то осознавать, нужно "быстренько отклониться от сути дела". Предлагаемая Эриксоном терапия должна отвечать двум требованиям. Во-первых, терапевт должен говорить о чем-то аналогичном тому, что пациент хочет изменить. То есть говорить об А, чтобы изменить Б, и при этом А и Б похожи. Когда аналогия выбрана, терапевту необходимо определить, как именно А может изменить Б. Просто поговорить об А и провести аналогию недостаточно, а сделать ее явной значит разрушить 72 возможность изменения. Например, мало просто поговорить о еде как об аналоге секса. Терапевт должен продемонстрировать свое отношение к еде как к наслаждению. Например, он может сказать, что хорошая закуска помогает выделению желудочного сока перед основным блюдом. Рассмотрим другой пример того, как Эриксон работал вне осознавания пациента. Человеку, увязшему в "порочном круге" своих взаимоотношений с окружающими, сторонник традиционного подхода предложил бы осознать этот порочный круг, ибо как только человек его осознает, он тут же сумеет вырваться из старой поведенческой схемы. Эриксон не заботился об осознании пациентом циклического поведения, а ставил задачу разорвать его. Он мог даже внушить амнезию повторяющегося поведения, чтобы человек, делая что-то, тут же об этом забывал и повторял это снова. Такое повторение заставит окружение, втянутое в порочный круг, реагировать по-другому, и схема поведения изменится. Эриксон обычно не предлагал объяснений, но он был учителем. С помощью загадок и головоломок он учил людей, что жизнь куда сложнее, чем им кажется. Он нередко просвещал пациентов в медицинских и других проблемах. Он рассказывал людям об их половых органах и давал им выполнять специфические сексуальные упражнения задолго до того, как распространилась и стала модной "сексуальная терапия". Эта сторона его метода лечения также добавляла масла в огонь споров об Эрик-соне. Позиция терапевта Традиционно терапевт был объективным консультантом пациента. Он наблюдал и реагировал так, чтобы помочь пациенту понять свои проблемы. Терапевт не вмешивался в жизнь пациента и занимал позицию стороннего наблюдателя. На вопрос о том, является ли его задачей изменение пациента, терапевт ответил бы отрицательно, так как считал своей задачей помощь клиенту в понимании самого себя и принятии решения, стоит ли меняться. Терапевт не отвечал за результаты лечения, и если случалась неудача, виноват в этом был сам пациент. Любопытный парадокс: беря деньги за изменение 73 пациента, терапевты в то же время отказывались нести ответственность за результат. Эриксон считал себя ответственным за изменение пациента. Если изменения не происходило, это была неудача терапевта. Я помню, как он частенько говаривал ворчливо: "Этот случай все еще меня огорчает". Он активно вмешивался в жизнь клиента. Эриксон был абсолютно убежден: причиной изменения является то, что он говорит или делает, а не осознание пациентом своих внутренних импульсов. Например, он мог прийти к человеку на работу и домой или сопровождать его в те места, посещения которых тот боялся. Даже те современные психоаналитики, которые считались слишком вовлеченными в жизнь пациентов, полагали, что Эриксон заходит чересчур далеко. Я помню комментарии Фриды Фромм-Рейхман. У нее была репутация терапевта, устанавливающего крайне близкие отношения с клиентом во время интенсивной терапии. Но когда мы сообщили, что обучаемся у Милтона Эриксона, она воскликнула: "Однако! Вы что, не могли найти никого, кто поменьше вмешивается в жизнь своих клиентов?" Устанавливая с пациентами личные отношения, Эриксон все же не доходил до панибратства, как многие терапевты-гуманисты. Он держал профессиональную дистанцию, хотя и был другом и наперсником. Как и многие другие аспекты эриксоновс-кой терапии, его близость и дистанция представляли собою парадокс. Приведу пример. Однажды он дал определение гипнотического транса как фиксации внимания, при этом амнезия является продуктом этой фиксации. В качестве иллюстрации Эриксон рассказал случай из своей практики. Он увлеченно и эмоционально рассказывал о чем-то клиенту и в какой-то момент беседы сбросил туфлю с ноги. Через некоторое время он ее снова обул и в конце встречи спросил, заметил ли клиент это действие. Пациент ничего не вспомнил. И хотя Эриксон рассказывал о концентрации внимания и амнезии, я думал о нем самом. Он мог быть очень вовлеченным в эмоциональное общение с пациентом и одновременно достаточно отстраненным, чтобы поэкспериментировать со сбрасыванием и надеванием обуви. 74 Краткосрочная терапия В то время господствовало мнение, что для достижения изменения необходима длительная терапия. Короткий срок лечения означал лишь, что вы делаете меньше, чем при длительной терапии. Эриксон стремился максимально сократить продолжительность лечения. Он прибегал к длительной терапии, только когда не мог решить проблему быстрее. Вместо регулярных сеансов несколько раз в неделю, он по мере необходимости назначал пациентам встречи разной длительности. Даже то, как он рассказывал о краткосрочной терапии, было парадоксально. Он говаривал, что путь к быстрому изменению долог. Например, если вы добились изменения длительностью в одну секунду при симптоме продолжительностью в сутки, это уже существенный результат. Часто с помощью гипноза он в геометрической прогрессии увеличивал изменение — от одной до двух секунд, от двух до четырех и т.д. Маленькое изменение неминуемо вело к большому. Эриксон часто говорил: "Если вы хотите получить большое изменение, сначала добейтесь малого". "Короткая" терапия Эриксона тесно связана с реальной жизнью. Он практиковал терапию здравого смысла, ресурсы для которой черпал в социальном окружении пациента. При этом не имело значения, кем был пациент — парикмахером, продавцом одежды, официантом и т.д. Эриксон знал повседневную жизнь, знал, что такое обычная семья, и понимал, что происходит с детьми на разных этапах взросления. Он был знаком с проблемой старения и на собственном опыте познал боль и болезнь. Директивная терапия Традиционно терапевт был недирективным. Считалось неверным указывать человеку, что он должен делать, касалось ли это важных решений или повседневных событий. Существовало наивное предположение, что можно месяцами, даже годами вести беседы с клиентом, при этом ни разу не посоветовав, что конкретно он должен сказать или сделать. 75 Эриксон поступал наоборот. Он утверждал, что изменение возможно, только если терапевт директивен. Он также считал, что все сказанное или сделанное в присутствии клиента несет в себе указание; задача же заключается в том, чтобы делать это умело, а не просто пытаться избежать директивности. Вовлечение членов семьи Встречи с родственниками пациентов с точки зрения традиционного подхода считались неприемлемыми. Многие терапевты даже не говорили с ними по телефону, опасаясь нанести вред лечению. Как всегда, Эриксон действовал иначе и охотно общался с родственниками своих клиентов. Он был одним из первых, кто начал приглашать для беседы всех членов семьи. Иногда он приглашал родителей вместе с ребенком, иногда без ребенка, и точно так же встречался с супружескими парами — то вместе, то по отдельности. Он одним из первых выработал особые процедуры, убеждающие уклоняющихся родственников посетить терапевта. Например, если муж не появлялся, невзирая на все приглашения, Эриксон начинал организовывать его приход. Разговаривая с женой, Эриксон заявлял: "Ваш муж, скорее всего, понимает это таким образом". В другом случае он говорил: "Я уверен, что у вашего мужа такая-то точка зрения". Каждый раз при этом он предлагал точку зрения или понимание, которые были заведомо неверными и не могли отражать мнение мужа. Когда жена приходила домой, муж расспрашивал ее, как прошла встреча с терапевтом. И она сообщала мужу, какое неверное представление о его взглядах выказывает Эриксон. Вскоре муж заявлял, что "пора направить этого психиатра на путь истинный", и являлся к Эриксону. Эриксон чувствовал себя легко, работая с семьями. Если Фрейд говорил, что не знает, что делать с родственниками своих пациентов, то Эриксон утверждал, что знает. Он на практике определил, что симптомы представляют собой контракты между родственниками, а не просто отражение индивидуальных черт больного. Эриксон порой вовлекал в лечение друзей и сослуживцев своего клиента. Не беспокоясь о поддержании мистических взаимоотношений с пациентом, он рассматривал человека и в его профессиональном, и в социальном окружении. 76 Подведем итоги. Традиционный терапевт был недирективным консультантом отдельно взятого пациента. Его работа заключалась в создании условий для того, чтобы его клиент мог говорить и самовыражаться. Он не использовал гипноз, не давал указаний, избегал родственников и не опрашивал членов семей. Он не имел дела с конкретными симптомами. Он практически полностью полагался на интерпретации как орудие достижения изменений и в индивидуальной, и в групповой терапии. По каждому из этих направлений Эриксон предлагал противоположное. Он активно участвовал в жизни своих клиентов, использовал гипноз, давал парадоксальные и прямые директивные указания, вовлекал в терапевтический процесс родственников, не делал интуитивных интерпретаций, не занимался групповой терапией, внушал амнезию и основное внимание уделял симптомам. Если рассматривать многочисленные современные школы и общую линию развития всей отрасли, видно, что развитие психотерапии все больше сдвигается в сторону эриксоновского подхода. Его методы сейчас повсеместно изучаются и принимаются, тогда как действия его бывших оппонентов постепенно превращаются в анахронизм. Если бы сейчас Эриксону было пятьдесят лет и он был бы в расцвете своего мастерства, я уверен, он стал бы лидером психотерапии. Кому-то может стать грустно от мысли, что Эриксон лет на двадцать опередил свое время и в молодые годы не был оценен по заслугам. Однако, на мой взгляд, лучше думать о том, что именно он помог создать современную терапию. Если бы Эриксон не делал свое дело и не обучал своим методам огромное количество людей, у нас, возможно, не было бы тех идей и возможностей, которые мы имеем сегодня. Выбрать для рассказа лишь один аспект работы Эриксона означало бы пренебречь другими аспектами. Сложность, которую он ценил в людях, была в полной мере присуща ему самому. Подчеркивая интерес Эриксона к людям в реальном мире, следует вспомнить и то, что он в достаточной мере развивал и мир фантазии. Для Эриксона человеческий разум был домом с множеством комнат, где входы и выходы не связаны между собой. У человека могут быть секреты и от других, и от себя самого. Эриксон чувствовал себя во внутреннем мире человека и мире 77 его фантазий так же комфортно, как в мире детских проблем с арифметикой. В данной статье я попытался осветить некоторые общие и частные спорные вопросы, связанные с работой и личностью Милтона Эриксона. Выполняя эту задачу, я в полной мере понял утверждение Эриксона о том, что любая идея о человеке, сформулированная четко и осознанно, значительно упрощает сложность предмета. И это в первую очередь относится к тому, что я говорил здесь об этом замечательном человеке и его работе. Я думаю, что со временем люди поймут его лучше, чем мы сейчас. Поэтому в заключение мне хотелось бы перефразировать высказывание А.Н. Уайтхеда об одном докладчике. Я надеюсь, что своим рассказом мне удалось высветить глубокую тьму, которую представляет собой тема "Милтон Эриксон". О ТЕРАПИИ ИСПЫТАНИЕМ (1984) Однажды ко мне за помощью пришел адвокат, страдающий бессонницей. Нехватка сна уже начала отражаться на его карьере: он засыпал в зале суда. Даже большие дозы снотворного не давали более одного-двух часов забытья. Я только начал вести частную практику, и этот человек, был направлен ко мне для лечения гипнозом. Однако гипнотическому воздействию он поддавался плохо; по сути, на гипноз он реагировал так же, как и на попытки заснуть — неожиданно вскакивал, абсолютно проснувшийся и чем-то встревоженный. После нескольких встреч я стал думать, что гипноз не сможет помочь ему решить проблему сна. Тем не менее я чувствовал, что обязан что-нибудь предпринять. Адвокат уже прошел курс традиционной терапии, а бессонница все усугублялась, и он начал опасаться за свою способность нормально жить и работать. Он утверждал, что с ним и его жизнью все в порядке — работой, женой и детьми он вполне доволен. Единственной проблемой была бессонница: "Когда я начинаю засыпать, что-то резким толчком будит меня, и затем я часами лежу без сна". Наконец, я решился на эксперимент. Я предложил этому человеку перед сном создать вокруг себя приятную обстановку, а жена пусть принесет ему, как и прежде, чашку теплого молока прямо в постель. Затем, уже лежа и приготовившись ко сну, он должен начать думать о всяких омерзительных вещах, какие только может вообразить. Я попросил его потренироваться думать о таких мерзостях и гадостях в беседе со мной, но у него это никак не получалось. Тогда я предложил ему выдумать гипотетического "мистера Смита" и представить, что все эти отвратительные мысли принадлежат ему. "Мистер Смит" помог адвокату живо представить убийство, гомосексуальный акт и т.п. Перед его уходом я еще раз напомнил, что вечером, вместо попыток уснуть, он должен прокручивать у себя в голове подоб- 79 ные мерзости. Он спросил: "Например, как отдать мою жену в бордель?" — "Хорошая мысль", — ответил я. Придя домой и выполнив все мои указания, он немедленно уснул и проспал всю ночь. С этого момента, используя описанный прием, мой клиент полностью избавился от бессонницы. Тогда, в 50-е годы, не было психотерапевтической теории, способной объяснить этот прием и его действенность. Единственной была психодинамическая теория вытеснения, которая утверждала, что, если заставить человек думать о неприятных вещах, он скорее будет бодрствовать, нежели спать, так как вытесненные мысли приблизятся на опасное расстояние к сознательному уровню. В то время не было также объяснения быстрому излечению, так как не существовало теории краткосрочной психотерапии. Предполагалось, что при кратковременном воздействии терапевт просто делает меньше, чем при обычной длительной терапии. Поэтому мои указания невозможно было объяснить рационально. Ломая голову, почему этот прием и подобные ему отлично срабатывают, я решил проконсультироваться у Милтона Г. Эриксона. Я обучался гипнозу у доктора Эриксона и обсуждал с ним гипноз в рамках исследовательского проекта. Позднее я сам стал вести занятия по гипнозу с местными врачами и психологами. Но, приступив к терапевтической практике, я понял, что изучать гипноз и обучать гипнозу еще не значит уметь лечить гипнозом. Я знал, как ввести человека в гипнотическое состояние, как погрузить его в глубокий транс и как на языке метафор говорить с ним о его проблемах. Но я понятия не имел, как изменить его с помощью гипноза. Милтон Эриксон был в те годы единственным доступным мне консультантом по гипнозу и краткосрочной терапии. Я знал, что он использует и множество негипнотических методов. Фактически, он был единственным из известных мне людей, кто предлагал что-то новое в теории и практике психотерапии. Расспрашивая доктора Эриксона, я обнаружил, что для изменения клиентов он применяет приемы, использующие специальные "тяжелые испытания", похожие на то, что я придумал для адвоката. Я нашел объяснение и случаям, над пониманием 80 которых так долго бился. Например, однажды я вылечил женщину, страдавшую от сильных головных болей, потребовав, чтобы она намеренно вызывала у себя головные боли и тем самым научилась их контролировать. После разговора с Эриксо-ном я понял, что его терапевтические методы включают в себя парадоксальные вмешательства как раз такого типа. Представляю вам рассказ самого доктора Эриксона об использования тяжелого испытания для лечения бессонницы: "Пришел ко мне как-то шестидесятипятилетний человек, который последние пятнадцать лет страдал от бессонницы. Три месяца назад умерла его жена, и он жил со своим неженатым сыном. Все это время он ежедневно принимал амитал натрия, пятнадцать капсул, по три грана каждая. Ложась в восемь часов вечера спать, этот человек ворочался до полуночи, затем принимал свои пятнадцать капсул, выпивал пару стаканов воды, снова ложился и засыпал на полтора-два часа. Потом он просыпался и опять ворочался до утра. Так происходило каждую ночь. Однако с тех пор, как умерла его жена, снотворное перестало действовать. Старик отправился к семейному врачу и попросил его выписать рецепт уже на восемнадцать капсул. Врач испугался, что сделал своего пациента зависимым от барбитуратов, и направил его ко мне. Я спросил старика, действительно ли он хочет избавиться от бессонницы и покончить с зависимостью от лекарств. Он искренне подтвердил свою готовность. Тогда я сказал, что это будет совсем несложно. Из его рассказа я узнал, что он живет в большом доме с паркетными полами. Старик готовил и мыл посуду, а сын выполнял всю работу по дому — в том числе и натирку полов, которую старик ненавидел. Он, в отличие от сына, терпеть не мог запаха мастики. Итак, я объяснил старику, что смогу его вылечить, и это будет ему стоить всего лишь восьми часов сна. Готов ли он отказаться от восьми часов сна, чтобы навсегда излечиться от бессонницы? Старик сказал, что готов. Тогда я сказал, что ему придется немного поработать, и он согласился. 81 Я объяснил ему, что вместо того, чтобы ложиться спать вечером в восемь часов, он должен будет достать банку мастики и несколько тряпок. "Это будет стоить вам всего полтора, в худшем случае — два часа сна. Итак, вы начнете натирать полы. Вы возненавидите это занятие, вы возненавидите меня; время будет тянуться бесконечно, и вы ни разу не подумаете обо мне хорошо. Но вы будете полировать эти паркетные полы всю ночь, а утром в восемь часов отправитесь на работу. Натирать полы прекратите в семь часов, чтобы успеть собраться на работу. Следующим вечером в восемь часов снова принимайтесь за натирку полов. Вы отполируете эти проклятые полы через не могу, но потеряете при этом не больше двух часов сна. На третью ночь делайте то же самое и на четвертую ночь тоже". Старик натирал полы всю первую ночь, вторую и третью. На четвертую он сказал: "Я совсем замучился, следуя указаниям этого ненормального психиатра, но и в противном случае мне было бы не легче". Он уже потерял шесть часов сна, осталось еще два, прежде чем я его окончательно вылечу. И он сказал себе: "Думаю, я могу прилечь немного и дать глазам отдохнуть полчасика". Он проснулся в семь утра. Вечером старик забеспокоился: следовало ли ему ложиться, если он должен мне еще два часа сна? И тогда он пошел на компромисс. В восемь часов вечера он, как обычно, подготовил банку мастики и тряпки, но лег в постель, поставив себе условие: если в пятнадцать минут девятого он все еще будет видеть часы, то встанет и начнет натирать пол. Спустя год он рассказывал мне, что спит каждую ночь: "Вы знаете, я не осмеливаюсь страдать от бессонницы. Я смотрю на часы и говорю себе: "Если через пятнадцать минут я не буду спать, я как миленький встану полировать полы!" Вы знаете, старик готов был делать все что угодно, лишь бы избежать полирования полов, — даже спать". Когда доктор Эриксон описал мне этот случай, я сразу же понял, что процедура, предложенная мной адвокату, была по сути той же самой. Я дал адвокату задание, выполнения которого он стремился избежать даже ценой потери бессонницы. То 82 же самое сделал клиент доктора Эриксона. Это был прием, основанный на простом предположении: если для человека тяжелее иметь симптом, нежели отказаться от него, человек расстанется с этим симптомом. Годами я использовал этот тип вмешательства, и в данной главе я опишу ряд вариаций на тему "тяжелых испытаний". Тяжелое испытание отличается от других терапевтических приемов, созданных Милтоном Эриксоном. Использование метафоры, например, когда он меняет "А", подчеркивая "В", не является испытанием. Метафорический подход часто требует от клиента лишь внимательно слушать терапевта. Подобным же образом накопленные Эриксоном приемы изменения резко отличаются от "тяжелого испытания". Человек, которого просят расстаться с болью на одну секунду, а затем продлить перерыв до двух секунд, до четырех и т.д., улучшает в геометрической прогрессии свое состояние, не выполняя при этом никакого тяжелого задания. Исследуя новшества доктора Эриксона в использовании парадокса, легко заметить, что он заставлял человека намеренно вызывать у себя мучительный симптом, и это не является процедурой тяжелого испытания. Или является? Не попадает ли это в категорию отказа от симптома с целью избежать испытания? Вполне вероятно, что терапия тяжелым испытанием — это не просто прием, а целая теория изменения, которая включает в себя ряд, на первый взгляд, различных терапевтических приемов. Прежде чем развивать это предположение, остановимся на описании различных процедур тяжелых испытаний. Метод "тяжелого испытания" Метод тяжелого испытания четко определяет задачу терапевта: дать клиенту испытание, соответствующее его проблеме, причем более суровое, чем сама проблема. Главное требование к заданию: оно должно причинять такое же, если не большее, неудобство, как и симптом (по принципу — наказание должно соответствовать преступлению). Обычно, если испытание недостаточно сурово, чтобы уничтожить симптом, оно может быть усилено до невыносимой суровости. Лучшим является то испытание, которое полезно конкретному человеку. Полезные вещи 83 всегда тяжело делать, особенно тем, кто обращается к терапевтам. Примерами того, что полезно для человека, являются зарядка, интеллектуальные упражнения, здоровое питание и другие действия, направленные на самосовершенствование. Испытания могут также требовать от клиента жертв в пользу окружающих. Другая характеристика испытания: это должно быть что-то, что человек может сделать и чему не имеет права возразить. Оно должно быть таким, чтобы терапевт мог легко сказать: "Это не нарушает ваши моральные принципы, и вы можете это выполнить". И последнее требование к терапевтическому заданию: оно не должно причинять вреда ни самому клиенту, ни окружающим. Соответствующее перечисленным требованиям испытание может быть грубым, как каменный топор, или искусным и тонким, как скальпель хирурга. Оно может быть стандартным для лечения ряда проблем. Или же может быть тщательно разработано для конкретного человека или семьи и ни для кого больше. Примером стандартного испытания может быть занятие физкультурой среди ночи каждый раз, когда накануне днем случается симптом. Описание примеров испытаний, придуманных для конкретных клиентов, займет слишком много места. Примеры испытаний для конкретных клиентов читатели найдут в данной главе. И последний момент: иногда клиенту нужно несколько раз пройти через испытание, чтобы избавиться от симптома. В других случаях для излечения достаточно одной лишь угрозы выполнения задания. То есть, когда терапевт разрабатывает процедуру тяжелого испытания и пациент соглашается выполнить его, он или она часто забывают о симптоме еще до начала выполнения задания. Виды тяжелых испытаний Ниже перечислено несколько видов испытаний с иллюстрирующими их примерами. Четко сформулированное задание. Терапевт определяет проблему и требует, чтобы каждый раз, когда клиент с ней сталкивается, он выполнял определенное задание, четко и ясно сформулированное. Во время беседы терапевт выясняет, часто даже 84 не объясняя клиенту цели, чем полезным ему следует больше заниматься. Типичный ответ — физические упражнения. Тогда терапевт дает клиенту задание выполнять определенное количество упражнений каждый раз, когда проявляется мучающий его симптом. Лучше всего, чтобы эти упражнения делались посреди ночи. То есть человек идет спать, ставя будильник на три часа ночи, затем просыпается и выполняет упражнения. Затем он снова ложится спать, и наутро вся процедура кажется сном или, скорее, кошмарным сном. Упражнения должны быть достаточно тяжелыми, чтобы на следующий день в мышцах ощущалась натруженность. Приведу пример. Человеку, испытывавшему сильное волнение и тревогу во время публичных выступлений (необходимых ему по работе), я предписал делать физические упражнения каждую ночь в те дни, когда он волновался больше, чем следовало. Упражнения должны были быть достаточно интенсивными, чтобы на следующий день во время выступления чувствовалась боль в мышцах. Прошло немного времени, и он стал на удивление спокойным оратором. Подобный прием я узнал от доктора Эриксона, описавшего процедуру подобного типа, в которой упор делался на использование физической энергии: "У одного моего пациента была ритуальная реакция на телевыступления — фобическая и паническая: за пятнадцать минут до выступления он с трудом говорил, задыхался, и сердце выпрыгивало из его груди. Но со словами: "Вы в эфире" — все симптомы исчезали, и он легко и непринужденно вещал по телевидению. Однако с каждым днем ему становилось все хуже и хуже. Поначалу период волнения длился одну-две минуты; к тому времени, когда он обратился ко мне, это растянулось до пятнадцати минут. Клиент опасался, что реакция может увеличиться до двадцати минут, до получаса, до часа и начнет мешать его работе на телевидении. На следующий день я выяснил его "сонные" привычки и объяснил, что проблема коренится в переизбытке энергии. Как и следовало ожидать, его сон также был превращен в ритуал. Он всегда ложился в одно и то время. Всегда вставал в одно и то же время. Когда я понял, как много энергии бьется у него внутри, я спросил, почему бы не использовать энергию, которую он так 85 бездарно тратил (Эриксон демонстрирует тяжелое, прерывистое дыхание)? Сколько приседаний могло бы ежедневно понадобиться? Я сказал ему, что не знаю точно, сколько энергии на это уйдет, но думаю, следует начать с двадцати пяти (по утрам, перед выходом на работу), хотя я считал, что требуется по меньшей мере сто приседаний. Но он мог начать лишь с двадцати пяти... Занятие-то, вообще говоря, мало приятное... На следующий день он не мог нормально ходить, и боль в мышцах постоянно напоминала ему о том, что он израсходовал массу энергии. А на это сил не осталось (демонстрирует тяжелое дыхание). Он полюбил этот способ расходования энергии. Он делал полуприседания, глубокие приседания и считал, что они весьма полезны для потери веса. Затем он начал заниматься в спортзале, и посещение спортзала стало его ежедневным ритуалом. Через некоторое время он снова пришел ко мне и сказал: "Моя проблема вернулась. Я заметил однажды, что перед программой я сделал несколько глубоких вдохов, а перед следующей программой количество вдохов увеличилось, так что это опять началось. Что же вы теперь собираетесь делать? Потому что упражнения уже не помогают. У меня, видимо, слишком много энергии". Я сказал: "То, что с вами происходит, — это проявление глубокой психологической реакции". Он согласился. Тогда я продолжил: "Что же, представьте, что мы работаем на психологическом уровне. Я знаю, как вы привыкли засыпать. В десять часов вы заканчиваете свою телепередачу. Едете прямо домой. Докладываете события дня своей жене и сразу ложитесь спать. Вы спите восемь часов. У вас здоровый сон. Вам нравится спать, вы спите крепко. Поспите четыре часа, затем встаньте и выполните сто приседаний. Он сказал: "Вставать среди ночи — я это ненавижу". Я ответил: "Да, вы можете потратить массу психической энергии, ненавидя это. Как вы будете себя чувствовать психологически, каждый вечер ставя будильник и понимая, что потратите много психической энергии, которая в противном случае найдет выход в задыхании перед микрофоном и телекамерой? Вы можете выбросить жуткое количество психической энергии двумя способами: устанавли- 86 вая будильник на обычное время и психологически осознавая, как вам не хочется вставать через четыре часа и делать приседания". Какое-то время эта аналогия работала. И вот он снова пришел ко мне... Я сказал: "Итак, у вас снова избыток энергии". Он ответил: "Верно". Я спросил: "Тогда скажите мне, какова мечта вашей жизни?" Он сказал: "Иметь дом для себя, жены и детей". Я заметил: "Да, действительно, придется вам попотеть, чтобы купить дом и иметь газон для стрижки". Он сообщил: "Жена все время наседала на меня, а я отказывался шевелиться, но в этом месяце мы его все же покупаем". Его проблема больше не возвращалась. У него был дом. У него был двор. И не было излишков энергии". Приведенный случай является не только типичным примером эриксоновской терапии тяжелым испытанием, но и служит иллюстрацией того, как Эриксон сначала создавал терапевтическую процедуру, а затем встраивал ее в повседневную жизнь пациента, чтобы воздействие продолжалось и без терапии. Когда применяется метод четко сформулированного задания, таким заданием может быть все, что клиент сам определяет как полезное для себя. Классический случай лечения бессонницы по Эриксону — задание проводить всю ночь за чтением книг, которые клиент собирался прочесть, но постоянно откладывал. Так как сидя в кресле клиенты могли уснуть, доктор Эриксон требовал, чтобы они читали стоя. Это задание ставило клиентов перед выбором: либо спать и проститься с бессонницей, либо прочесть, наконец, то, что давно следовало. Эриксон пишет, как один из клиентов видел свое будущее: "Если проблема вернется, я встречу ее во всеоружии. Я уже купил полное собрание сочинений Диккенса". Подобные решения дают клиентам уверенность в том, что они сами справятся с проблемой, если она возникнет снова. Парадоксальные задания. Тяжелое испытание само может быть болезненным симптомом — и таким образом быть парадоксальным. Задание формулируется так, что пациент получает разрешение сохранять проблему, от которой он желал избавиться с помощью терапевта. Например, человеку, который хочет изба- 87 виться от депрессии, предлагают определить ежедневное время возникновения депрессии. Лучше всего, если это будет время, когда клиент предпочел бы делать что-нибудь другое. Например, терапевт может назначить клиенту время депрессии на те редкие часы, когда тот свободен от всех обязанностей: дети уложены, и есть немного времени, чтобы расслабиться и посмотреть телевизор. Разве не тяжелым испытанием является парадоксальное вмешательство, когда пациентов просят испытать то, от чего они хотят избавиться? Пример — прием "утрирования" в бихевио-ральной (поведенческой) терапии: человеку, боящемуся клопов и желающему избавиться от этого страха, предлагают пережить крайнюю степень страха, представляя, как по всему телу кишмя кишат клопы. Этот тип парадоксального вмешательства есть не что иное, как тяжелое испытание. Точно так же требование новых ссор от скандальной супружеской пары или просьба довести отношения до разрыва, которого пара хотела бы избежать, являются не просто парадоксальным вмешательством, но и тяжелым испытанием. С другой стороны, если терапевтический парадокс определяется как протест пациента против терапевта, проявляемый через отказ вести себя в соответствии с проблемой, то в этом случае необходимо тяжелое испытание, заставляющее человека сопротивляться. Еще один важный аспект парадоксального вмешательства — оно переводит непроизвольное действие, чем по определению является симптом, в намеренное. Человек должен намеренно делать то, чего он не может не делать, например, спонтанно есть, или отказываться от пищи, или испытывать боль, или беспокоиться. Когда все это делается сознательно, это уже, по определению, не симптом. Получив задание, человек, например, должен намеренно вызывать симптом каждый раз, когда он возникает непроизвольно, и таким образом симптом превращается в задание испытывать симптом. Если у человека два симптома, можно потребовать вызывать один из них сразу же, как только проявляется другой, тем самым дав парадоксальное задание, воздействующее сразу на оба симптома. Например, человек, страдающий одновременно и компульсивным поведением, и крайней застенчивостью, получает задание общаться с незнакомыми людьми каждый раз, когда ведет себя компуль-сивно. Терапевт как испытание. Существует несколько видов испытаний, которые эффективны лишь потому, что влияют на отношения клиента с терапевтом. Все тяжелые испытания исходят от терапевта, а их результативность зависит от его личности, но некоторые из них специально ориентированы на терапевта. Например, когда терапевт "переопределяет" некий поступок, сообщение становится испытанием. Любой поступок, рассматриваемый клиентом с одной точки зрения, может быть описан терапевтом с менее приемлемой стороны и стать чем-то таким, что не нравится клиенту. Например, клиент описывает свои действия как месть, а терапевт называет их защитой и выполнением своих требований. Или же поступок, который клиент считает независимым, терапевт может определить как реакцию на свои предписания и представить дело так, что клиент предпочел бы не совершать больше ничего подобного. Другой вид тяжелых испытаний — приемы конфронтации, используемые некоторыми терапевтами. Когда терапевт заставляет клиента столкнуться лицом к лицу с тем, чего тот всеми силами избегает, и намеренно вызвать болезненные ощущения, это может считаться тяжелым испытанием. Испытанием являются и интуитивные толкования, неприятные для клиента. В таких случаях скорее сама по себе терапия, нежели какое-то определенное действие терапевта, становится испытанием для человека, причем испытанием, которое длится до тех пор, пока не исчезает проблема. Гонорар терапевта может быть использован как испытание, если связать его рост с продолжением или усугублением симптома. Кстати, это один из весьма любимых терапевтами видов тяжелого испытания. Испытания, вовлекающие двух или более участников. Испытание может предназначаться как одному человеку, так и группе людей. У Милтона Эриксона была разработана серия тяжелых испытаний для лечения детей, предназначенных и родителям, и ребенку. Типичным приемом было дать задание ребенку, страдающему энурезом, практиковаться в каллиграфии каждый раз, когда кровать утром оказывается мокрой. 89 Мать ребенка была обязана ежедневно просыпаться на рассвете и, если кровать оказывалась мокрой, будить ребенка и помогать ему тренировать почерк. Если кровать была сухой, ребенку выполнять задание не требовалось, — но матери все равно приходилось просыпаться на рассвете. Такая процедура — тяжелое испытание как для матери, так и для ребенка, которое завершалось прекращением энуреза и улучшением почерка, к их обоюдной гордости. Для семейной пары испытание может включать в себя церемонию "похорон" прошлой измены одного из супругов. В этом случае испытание, на первый взгляд, должно заставить страдать обидчика, но на самом деле оно предназначено обоим. Или же задание выполняет вся семья, когда плохо ведет себя один из ее членов. Все эти примеры показывают широкий выбор возможностей, и терапевту порой следует предложить испытание, которое заставит человека скорее расстаться с симптоматическим поведением, нежели выполнить его. Однако необходимо провести четкое разграничение между терапевтическими испытаниями, полезными для клиента, и испытаниями, приносящими клиенту страдания, — либо к выгоде терапевта, либо по причинам общественных установлений. Просто упрятать человека в тюрьму за воровство еще не означает дать ему терапевтическое испытание; это всего лишь метод общественного контроля. Терапевты должны быть внимательными и не допускать публичного преследования под предлогом терапии. Для большей ясности: задание должно быть добровольным и полезным для того, кто его выполняет, но не обязательным, кроме тех случаев, когда результатом становится успешное достижение изменения по желанию клиента. Каждый должен четко осознавать контекст терапевтического вмешательства. Например, Милтон Эриксон однажды изобрел процедуру, в которой мама садилась верхом на своего несдержанного сына, чтобы помочь ему стать менее агрессивным. Позднее такая процедура была подхвачена рядом детских учреждений как силовой способ принуждения детей вести себя определенным образом. Однако есть большая разница между любящей матерью, исправляющей ребенка для его же пользы и под руководством терапевта, и персоналом детского учреждения, отыгрывающимся на ребенке под прикрытием помощи. 90 Тяжелые испытания, возникают ли они в результате случайных жизненных обстоятельств или целенаправленно создаются в ходе психотерапии, не имеют положительного эффекта сами по себе. Испытание может пойти на пользу, только когда оно используется мастерски. Для применения этих техник требуется особое мастерство, впрочем как и для любого успешного лечения. Профессиональный разрез скальпелем резко отличается от тыканья ножом куда попало. Подобно этому, нечаянно заставить страдать человека — это одно; а создать ситуацию добровольного испытания — совершенно другое. Этапы терапии испытанием Как любое плановое лечение, терапия испытанием должна быть последовательным процессом, с тщательно продуманными этапами. 1) Проблема должна быть четко определена. Испытание 2) Человек должен стремиться к излечению. Если человек 91 должен сформировать у клиента готовность преодолеть проблему. Методы здесь те же, что и при убеждении клиента следовать указаниям терапевта, только с дополнительным уточнением, что выполнять задание будет неприятно. Обычно терапевт подчеркивает серьезность проблемы, обсуждает неудачные попытки избавиться от нее, представляет проблему в виде задачи, с которой клиенту надо решительно справиться, и делает особое ударение на том, что тяжелое испытание — это стандартный и всегда успешный прием. Важным стимулом для многих клиентов в такой ситуации является желание пройти через испытание, чтобы доказать, что терапевт не прав. Такие люди, как правило, уже испробовали множество способов избавиться от своей проблемы; и если терапевт настаивает на том, что именно его метод сработает, клиенту поверить в это нелегко. Однако единственный способ опровергнуть это — пройти испытание. В результате достигается терапевтический эффект. Еще один способ мотивации — сказать клиенту, что возможность излечения существует, но реализовать ее можно, только если клиент заранее согласится выполнить требуемое. Иногда клиентам предлагается прийти снова через неделю, но только если они будут готовы выполнить то, что им предпишут. Заинтригованные возможностью излечения, но не верящие в это, они попадают в ситуацию, когда должны согласиться что-то сделать только ради того, чтобы выяснить, что же это такое. И таким образом они вынуждены выполнять задание. Не следует забывать, что большинство испытаний эффективны только в связи с терапевтом. Они выполняются либо для доказательства неправоты терапевта, либо ради подтверждения того, что быстрое излечение произошло именно благодаря этому терапевту. Типичный случай, например, когда терапевт просит клиента не спать всю ночь или же проснуться среди ночи и час убирать квартиру. И всегда при этом подчеркивается, что сам-то терапевт этого делать не будет. Терапевт может сказать: "Понимаю, как нелегко просыпаться среди ночи. Ведь сам я так люблю крепко спать всю ночь напролет". Соответственно, когда человек ночью бодрствует, он думает о терапевте, наслаждающемся в это время сном. 3) Испытание должно быть выбрано. Выбор делает терапевт, но лучше, если в сотрудничестве с клиентом. Испытание долж- 92 но быть достаточно суровым, чтобы преодолеть симптом, оно должно приносить клиенту пользу, быть четким и недвумыслен-ным, выполнимым для клиента и приемлемым с точки зрения приличий. Оно должно иметь строго определенные начало и конец. Испытание будет пройдено скорее, если клиент участвует в его выборе. Когда клиенту объясняют, что он должен сделать что-то добровольно, и тогда непроизвольная реакция симптома уменьшится, он начинает размышлять о том, какие задачи нужно поставить перед собой. Терапевт должен настоять, чтобы испытание приносило пользу, а не было своего рода наказанием. Если клиент сам придумывает для себя испытание, то он будет склонен выполнять его с большим энтузиазмом, а при необходимости увеличить тяжесть испытания его реакция будет более положительной. 4) Испытание должно сопровождаться пояснениями. Терапевту Если, несмотря на все объяснения, испытание остается слишком сложным, и для клиента, и для терапевта полезно описать его на бумаге. 5) Испытание не отменяется, пока проблема не решена. Зада 6) Испытание связано с социальным контекстом. Тяжелое 93 Терапевту необходимо осознавать, что симптомы являются отражением путаницы в социальном окружении, обычно в семье. Существование симптома показывает, что социальная иерархия нарушена. Поэтому, когда терапевт воздействует на симптом, он вызывает изменения и в социальном окружении, которое ранее было приспособлено под симптом (если, например, у жены имеется симптом, который помогает держать мужа в положении заботящегося о ней начальника). Это распределение ролей быстро меняется, когда жена выполняет задание, избавляющее ее от симптома. Они с мужем должны обсудить условия новых отношений, которые не будут включать в себя симптоматическое поведение. Точно так же человек, излечившийся от алкоголизма, должен потребовать изменений в своей семье, так как ее членам уже нет необходимости приспосабливаться к его симптому. Терапевту необходимо понять функцию конкретного симптома в социальном окружении клиента. Если он не может этого сделать, проводить лечение следует осторожно и необходимо внимательно следить за отзвуками происходящих изменений. Социальные изменения, связанные с изменением в поведении клиента, вызывают у него определенную реакцию. Вполне вероятно, что клиент будет расстроен, и это расстройство является психологическим изменением, связанным с социальными последствиями исчезновения симптома. Верно использованный прием тяжелого испытания не просто изменяет незначительные проявления поведения, он побуждает человека сдерживать себя, чтобы не выполнять задание. Этот терапевтический подход может вызвать глубокие изменения в личности клиента, являющиеся частью сдвигов в его социальном окружении. Одним из знаков глубинного изменения может служить рассказ клиента о том, что в момент изменения он как будто сошел с ума. Иногда, как только испытание доказывает свою эффективность, клиент звонит терапевту и говорит, что происходит что-то странное. Терапевт в этом случае должен заверить его, что происходящее является частью ожидаемого изменения, и помочь ему реорганизовать свою жизнь. Обобщим: симптомы выполняют определенную функцию в социальном окружении, и лучше всего, если при разработке задания будет учтена иерархия, существующая в семье клиента. Если, например, бабушка объединяется с ребенком против его 94 матери, было бы неплохо предложить им обоим испытание, отдаляющее их друг от друга. Или если отец отказывается от своих обязанностей по отношению к семье, ему полезно принять участие в процедуре, помогающей проблеме его ребенка. Симптомы всегда приспособлены к организационным структурам, а значит при изменении симптома меняется и структура. Предлагаю вашему вниманию пример, иллюстрирующий разработку испытания с учетом семейной организации. У шестнадцатилетнего юноши, недавно вернувшегося из психиатрической больницы, наблюдался мучительный симптом, заключающийся в засовывании различных предметов себе в задний проход. Он делал это в ванной комнате, вставляя себе в анус различные овощи, бумагу, салфетки и т.д. После этого он оставлял ванную замусоренной. Его мачеха была вынуждена убирать ее украдкой, чтобы другие дети не узнали о проблеме старшего брата. Какое же испытание могло подойти для лечения столь неприятного поведения? Ведь оно должно быть не просто более тяжелым, чем проблема, чтобы парень отказался от своего поведения, но должно также идти ему на пользу. Более того, оно должно вызвать изменение в структуре организации его семьи. Когда терапевт Маргарет Кларк поговорила с родителями, стало ясно, что вся проблема взвалена на мачеху мальчика, так же, как и проблемы других детей, в то время как отец всецело посвящал себя работе. Когда муж после развода остался с несколькими детьми на руках, он женился вторично и сбросил своих детей с их проблемами на новую жену. Ясно, что она обижалась, и это вносило напряженность в семейную жизнь. Когда проявилась проблема с мальчиком, родителям уже не оставалось времени, чтобы разбираться со своим супружеским конфликтом. Вероятно, в этом и состояла одна из функций симптома. Вопрос был в том, подвергнуть ли испытанию только самого мальчика или же всю семью. Было решено вовлечь всю семью, отчасти потому что у мальчика не было мотивации к изменению, отчасти для достижения структурного изменения, чтобы симптом стал ненужным. Следующим шагом стал выбор способа вовлечения семьи. Казалось логичным возложить ответственность за процедуру испытания на отца, чтобы он отвечал за ре- 95 шение проблемы и меньше загружал жену. Отец и сын должны были вместе выполнять задание каждый раз, когда проявлялся симптом. Итак, оставалось выбрать испытание, соответствующее симптому. Окончательным вариантом был следующий. Каждый раз, когда мальчик засовывал себе предметы в анальное отверстие и замусоривал ванную, отцу по возвращении с работы сообщали об этом. Отец выводил подростка во двор и заставлял его выкапывать яму глубиной и шириной в метр. Затем мальчик должен был положить в эту яму и засыпать землей все те предметы, которыми он замусоривал ванную. Как только симптом проявится снова, испытание должно повторяться, и так до бесконечности. Отец педантично следовал указаниям, и через несколько недель симптом исчез. Это объясняется не только тем, что выполнение задания было делом нелегким. Мальчику просто перестало все это нравиться, что типично в случае верно выбранного испытания. Отец, довольный успехами сына, стал больше с ним общаться. Мать, довольная, что муж сумел решить такую ужасную проблему, стала более нежной с ним, так что проблема сына перестала выполнять объединительную функцию. У мальчика и его семьи были и другие проблемы, поэтому терапия продолжалась, но конкретный симптом быстро исчез и больше не проявлялся. Описанный прием испытания можно охарактеризовать как крайне удачный: оно изменило структуру семейной организации, включив в решение проблемы уклонявшегося от ответственности отца. Задание было более тяжелым, нежели симптом, — поди попробуй выкопать глубокую яму в мерзлой почве осенью. Отец должен был при этом стоять на холоде, контролируя выполнение задания, и поэтому его отношение к повторению симптома становилось все более негативным. Мальчик, копая яму, получал достаточную физическую нагрузку. Кроме того, копание ямы имело метафорическое и парадоксальное значение по отношению к симптому. Подросток вкладывал предметы в отверстие, и терапевт дал ему задание вкладывать предметы в отверстие. Таким образом, процедура включала в себя не только тяжелое испытание, но также метафору, парадокс и изменение в семейной организации. Как и большинство терапевтических процедур, тяжелое испытание тем лучше, чем больше аспектов ситуации затрагивает. 96 |
Последнее изменение этой страницы: 2019-04-20; Просмотров: 291; Нарушение авторского права страницы