Чудесный зародыш ( PLUS )

 

На уроке ученики принялись доводить педагога мычанием. Училка, нервничая, выкрикивала, чтоб они перестали. Но мычание продолжалось.

«Подумаешь, мычание. Что в нем особенного? — подумал Рулон. — Даже очень хорошее музыкальное сопровождение урока детским хором. Очень похоже на пение мантры «АУМ». Почему училка так бесится? Лучше бы тоже вместе со всеми стала мычать. Стало бы весело».

Рулон вспомнил, как неделю назад на уроке доводили препода звуком, издаваемым иголкой, вставленной в карандаш. Звук напоминал падаю-
щую каплю и был очень даже мелодичным. Но
препод бесился вместо того, чтоб использовать
этот появившийся у него дискомфорт для работы над собой, для изучения своих комплексов и выработки отрешенности. Это гораздо легче, чем
когда тебе орут в ухо со всей силы до звона в голове, да еще могут и плюнуть туда.

Училка стала бегать по классу, чтоб определить, кто же мычит. Но как только она подбежала к одному концу класса, мычание там прекратилось, но продолжилось в противоположном углу. Так она долго бегала, пока Рулон не решил устроить себе практику.

«Испытаю на дискомфорт, — подумал он, — поработаю над собой, а то скучно, время зря проходит». Когда училка в очередной раз метнулась в его угол, Рулон не перестал мычать, а, наоборот, загудел еще громче. Взбешенная преподка обрушилась на него с ругательствами, сбрасывая на него все накопившееся нервное напряжение.

— Сейчас же встань, болван! — заорала она. — Долго ты будешь еще безобразничать, срывать мне урок?

Рулон поднялся с глупой улыбкой, наблюдая, как от возникшего в нем дискомфорта лицо стало покрываться нездоровым румянцем. Пацаны забалдели над ним, крутя пальцем у виска: мол, что, не мог во время перестать мычать, лох мохнатый. Но Рулон сосредоточился в теле и почувствовал, как в кровь выбрасываются вещества, создающие в груди щемящее чувство дискомфорта. Однако он отключил воображение, раздувающее из мухи слона, и психологический дискомфорт ограничился пустяковыми ощущениями, не сравнимыми с ударом по роже. Почувствовав, что это его не берет, Рулон решил продолжить игру и внезапно снова сел на стул без разрешения. Училка опять взорвалась приступом возмущения, завыв, как ментовская сирена. Рулону стало смешно, и он глупо расхохотался, и вслед за ним весь класс покатился со смеху. Преподка схватила его за шиворот и потащила к директору. Там, в присутствии завучей, запугивавших его вызовом родителей и оставлением на второй год за неуспеваемость, Рулон вновь поддался на эти образы, и железы снова среагировали, выбрасывая вещества, создающие дискомфорт в теле. Отследив всю эту канитель, Рулон снова сосредоточился на ощущениях и отключил воображение, стараясь спокойно и отрешенно принять неприятную ситуацию, использовать ее для умения убирать болезненное воображение, переводя все внимание на тело, воспринимая мир с его позиции — с истинной и очень полезной позиции зверя, который, как известно, находится на более высоком уровне развития, чем человек — «царь природы».

На перемене Рулона поймал Буля.

— Закрой глаза, открой рот, — сказал он, пригрозив ему кулаком.

Рулон зажмурился и открыл рот, куда Буля сразу же харкнул. Рулон поморщился и выплюнул харчок. Буля с друганами забалдели над ним. К горлу подкатил комок обиды. Он сосредоточился на нем: «Вот новая ситуация, чтоб научиться справляться с собой». Он постарался глупо улыбнуться покрасневшей от напряжения рожей. «Главное — не относиться к себе серьезно, — подумал он. — Тогда и самосожаление не будет мучить».

— На вот, заешь, — сказал один из корешей, подавая ему конфетку.

Рулон взял ее прямо ртом и под дружный хохот стал жевать вместе с фантиком, радуясь вместе со всеми. Пацаны глумливо посматривали на него, словно ожидая чего-то. Действительно, их недобрый блеск в глазах был небезосновательным. Вскоре ему рот ожег красный перец, спрятанный в конфете. И настроение Рулона изменилось, морщась и сплевывая под дружный хохот пацанов, он вспомнил, что забыл свою цель и снова отождествился с ситуацией и своими негативными эмоциями. С перекошенной физиономией из-за горящего во рту перца, с текущими из глаз от его раздражения слезами, Рулон сделал попытку взять себя в руки и криво заулыбался. Всеобщему веселью не было предела. Пацаны держались за животы от хохота. Стремясь как-то смягчить свои страдания, наш герой подошел к фонтанчику и стал полоскать рот водой. Орава последовала за ним. Пацаны глумливо советовали ему, как лучше полоскать рот. Один сказал, что от перца хорошо помогает моча. Он читал это у Брега.

— Я хочу ссать, пойдем, тебе в рот поссу, так уж и быть, — сжалился он.

— Сперма хорошо смягчает ожоги. Пойдем, у меня отсосешь, поможет, — заботливо сказал другой.

— Рулон, хочешь пить? — заорал третий. — А я хочу ссать, так не дадим друг другу умереть! — выкрикнул он пламенный призыв.

«Вот какой эзотерический принцип, — подумал Рулон, сплевывая воду. — Прямо союз слепого и хромого. Так люди всегда и поступают, взаимодополняя друг друга, не дают друг другу умереть. Один хочет быть ведущим, а другой — ведомым. Один хочет заботиться, а другой — сидеть на шее, один — учиться, а другой поучать хочет».

Прозвенел звонок, и Рулон с еще горящим от перца ртом, но довольный, что удалось хорошо поработать над собой, поплелся в класс. Там уже была Марианна. Он сел вместе с ней за парту и рассказал ей о своей практике по растождествлению с внутренним дискомфортом. Она весело смеялась, слушая его. В классе стоял шум, и училке было кого успокаивать, так что до них очередь не дошла.

— Молодец, — похвалила Марианна своего дружка, — продолжай в том же духе. Может, скоро тебе предложат для практики «сери-бери-ешку», — пошутила она. — Наконец-то ты начал сбрасывать цепи, в которые заковала тебя твоя дура-мать и остальные шизофреники, которые дрессировали тебя. Только так, переступив через себя, ты сможешь выйти из тюрьмы, построенной в твоем мозге. Но я вижу, дорогой, что все эти практики поубавили твоего страху, а это плохо. Он раньше сильно помогал тебе быть бдительным, учитывать сразу все обстоятельства и последствия каждого твоего шага.

— Нет, я буду и дальше работать со страхом, — заверил ее Рулон.

Во время их беззаботной беседы Михетченко обстрелял из харкалки училку. Ее жидкие прилизанные волосы украшали теперь зернышки риса и комочки пластилина. Старательно записывая на доске формулы, она даже не заметила преподнесенного ей подарка.

Не успокоившись, Михетченко стал обстреливать одноклассников, и черт его попутал выбрать в качестве очередной мишени Рулона. Тот, почувствовав в своем ухе обслюнявленный рис, оглянулся и, увидев Михетченко, приготовившегося к следующему выстрелу, пригнулся, закрывшись рукой, чтоб защититься от его слюнявых снарядов. Стрелок не мог вовремя остановиться, и несколько рисинок случайно попали в Марианну. Увидев это, Михетченко испуганно отвернулся, спрятав свою харкалку в рукав. Марианна, поняв в чем дело, резко встала и, подойдя к негодяю, влепила ему смачную пощечину, одарив его мстительным взглядом, обещающим ему крупные неприятности в будущем.

— Что ты делаешь? — стала орать на нее училка, — И так не учишься, а сейчас еще и урок срываешь! Немедленно сядь на место и записывай тему.

Но Марианна, посмотрев на нее властным взглядом, от которого она сразу заткнулась, гордо вышла из класса, сбросив по дороге классный журнал и сумку со стола преподки.

Рулон посмотрел на Михетченко. Тот сидел, как побитая собака, только сейчас начав осознавать, какую непоправимую ошибку он совершил сегодня.

Придя домой, Рулон, включив свое любимое диско, начал дико плясать под него, входя в религиозное состояние. Войдя в экстаз, он вдруг осознал, что барабаны действуют на его муладхара-чакру, бас-гитара и другие низко звучащие инструменты — на свадхистану, гитара, орган и другие аккомпанирующие инструменты отдаются в манипуре, сольные инструменты и вокал — в анахате и вишудхе, высокочастотные тарелки, колокольчики, бубенчики — в аджне, а на уровне сахасрары была тишина, которую только подчеркивал громкий звук ревущих колонок.

Божественная энергия проникала в него через каждый звук и мерцание светомузыки. Во всем этом он ощущал творящую и разрушительную Силу Господа. Эту мистерию прервала мать, завалив в комнату и начав разборку по поводу того, что музыка играет слишком громко. Доебывание матери вызвало в ее сыне сильный дискомфорт. И только тогда он вспомнил, что решил работать над собой, преодолевая подобные состояния. Сосредоточившись на теле и начав относиться к себе и ко всей ситуации несерьезно, он стал валять дурака, кривляясь и идиотничая перед матерью. Такое несерьезное отношение сразу помогло быстро принять ситуацию.

Когда мать вышла, сын встал на колени, войдя уже в серьезное религиозное состояние, и от всего сердца поблагодарил Господа за ниспосланную ему практику, за то, что Он помогает ему перестать быть тупым рабом сиюминутных эмоций, бессмысленным зомби, безвольно руководимым мирскими программами и внешними обстоятельствами.

— Господи, я благодарен тебе, — со слезами на глазах твердил Рулон, осознавая, что миллиарды людей даже не знают о тех вещах, которые открылись ему. — Раньше я благодарил тебя за удачу, — молился он, — но теперь я научился благодарить тебя и за твои испытания, которые учат меня Истине.

На память ему пришел христианский стих:

 

Когда ты шлешь мне испытанье,

Тебя молю я об одном:

Дозволь постигнуть мне заданье

Душой и сердцем, и умом.

 

Мать снова стала приставать к сыну с навязчивой докучливостью, беспокоясь о том, что он не становится мышью, похожей на нее как две капли воды.

Решив с большей пользой провести время, Рулон собрался и направился к Марианне.

Идя по улице, он ощутил себя скелетом, отождествив себя со своими костями и черепом, т. е. с телом смерти. Быть скелетом было необычно. Возникало совершенно иное видение мира. Другие люди, идущие по улице, тоже представлялись ему костями, обтянутыми кожей и тряпьем. Воспринимать их так было очень балдежно, сразу исчезала куда-то ложная личность мнящих невесть что о себе болванов и обнажилось то, чем они есть на самом деле. Особенно позабавил Рулона толстяк в очках, пыжившийся и пытавшийся собой что-то представить. Он назвал его очкастым скелетом.

Подойдя к двери Марианны, он позвонил. Дверь плавно раскрылась, и перед ним появилась его королева в шикарном вечернем наряде. Увидев его физиономию, Марианна криво улыбнулась.

— Это опять ты? — высокомерно сказала она. — Ну ладно, проходи. Ты мне сейчас пригодишься, мой милый, — ухмыльнулась она.

— Знаешь, сейчас я ощутил себя скелетом, — сказал ей Рулон, проходя в квартиру и разуваясь.

— Скелетом? — захохотала Марианна. — Как поздно ты об этом вспомнил. Ведь ты всегда был не чем иным, как мешком с костями.

— Я и других увидел также, — сообщил Рулон, рассказав, как увидел на улице людей, и особенно толстяка в очках.

Марианна почему-то не рассмеялась, как обычно, но строго спросила:

— А меня ты тоже так же теперь видишь?

— Да, — простодушно признался Рулон и тут же получил увесистую по-
­щечину.

Марианна развернулась и пошла прочь. Рулон побежал за ней.

— Прости, прости, я просто пошутил, — залепетал он. — Ты для меня нечто большее, чем это, — тараторил он, боясь назвать ее скелетом. — Это только они там, на улице, и я, я — скелет, но не ты, — тараторил он, целуя ей ноги.

— Не я? — задумчиво произнесла хозяйка. — Ну ладно. На этот раз прощу тебе твою дерзость в честь моих очередных именин. Иди, скелет ходячий, становись у двери, подать собирать будешь с пришедших. Сейчас у меня будет вечеринка, понял?

— Да-да. Я все сделаю, — обрадованно лепетал он, пятясь к двери.

Марианна окинула его благосклонным взглядом.

— И не забудь привести себя в порядок, мешок костей, — добавила она.

Рулон встал у двери, приготовившись встречать посетителей. Он решил, что будет свидетелем и не будет отождествляться со своим телом, чувствами и умом. Чтобы добиться этого, он расслабил лицо, с которым он был отождествлен больше всего. Его рожа приняла бессмысленное выражение, челюсть отвисла.

«Это не я», — подумал он и тут же услышал окрик Марианны:

— Закрой рот, кишки простудишь.

— Да я отрешаюсь от ложной личности, — сказал Рулон, оправдывая свое поведение.

— Нечего рот разевать, мебель поцарапаешь, а отрешаться ты должен уметь, не только валяя дурака, но и играя роль, — поучающе сказала она. — Давай, становись офеней.

— А что такое офеня? — спросил ее дружок.

— офеня — это скоморох. А скоморох отрешается в том, что он понимает, что, что бы он ни делал, он играет роль, — ответила хозяйка. — А теперь ты будешь контрастным, когда придут люди. С дамами — любезен, а с парнями — надменен. Этот контраст поможет тебе быть бдительным и не уснуть.

Рулон так и поступил, когда один за другим стали вваливаться пижонистые чуханы и девицы, собравшиеся на вечеринку к Марианне. Тщательно с каждого он собирал подать за вход. Скоро все зашли и расселись. Заиграла музыка, и началось веселье. Народ жрал, слушал музыку и веселился, когда хозяйка торже­ства развлекала их байками и пошлыми анекдотами. Рулон наблюдал за дураками. Он уже не мог, как раньше, включиться во всю эту дребедень, хотя делал вид, что он такой же, как и все. Но он был уже совершенно отличен от окружающих.

На вечеринку завалилось слишком много парней, и девок не хватало. Марианна кучила сразу трех, и Рулон остался не удел, чему очень обрадовался, хотя он осознавал, что то, что он не вовлечен в идиотизм, мешает ему глубже поработать над собой, чтоб сохранить духовное восприятие и в обществе болванов.

Рулон вместе с Санчо, так звали еще одного поклонника Марианны, заделались официантами и ловко обслуживали банкет. Санчо был парнем из младшего класса и на год моложе Рулона. Он также был чадослив и, как собака, предан Марианне. Она любила таких ребят. Поскольку он жил рядом с ней, она часто использовала его как слугу и называла Санчо Пансо. С ним она не занималась тантрой. Но ему тоже доставался кусочек секса, когда он частенько массировал ее прекрасное тело. Санчо недолюбливал Рулона за то, что его королева проявляла к его сопернику нездоровое внимание. По окончании очередного представления, когда ободранные гости были выпровожены восвояси, хозяйка осталась с двумя своими приближенными.

— Санчо, быстро мыть посуду! — властно скомандовала она. — А тебя, мой дорогой, сегодня ждет кое-что другое, — сказала она, посмотрев на Рулона с надменной усмешкой, от которой у него пробежал озноб по спине.

Закрыв дверь в комнату, она приблизилась к нему и, ласково обняв за шею, сказала, нежно глядя в его глаза:

— Дорогой, я хочу ребенка. Не подаришь ли ты его мне?

Услышав это, Рулон оторопел.

— Что? Ребенка? — только и сумел сказать он. — Но зачем? — бессмысленно пробормотал он.

— Как зачем, милый? — удивленно спросила Марианна. — Разве ты сам не знаешь?

— А как же мое острие духа, как же мой духовный путь? — залепетал Рулон.

— Какой же ты эгоист? — с укоризной бро­сила она и, недовольно отвернувшись, отошла от него. — Неужели ты еще не готов пожертвовать всем для меня?

Рулон глубоко задумался, чем он готов на самом деле пожертвовать, и увидел, что держится за духовность слишком сильно.

— Что же мне делать? — растерянно спро­-
сил он.

— Будь отрешенней, мой дорогой, — лукаво произнесла она. — Иначе ты ничего не до­-
стиг­нешь. Ну ладно, не ссы, ребенок-то будет
астраль­ный.

— А, тогда я согласен, — облегченно обрадовался Рулон.

— Вот кто ты, — укоризненно покачивая головой, сказала она.

— Прости, прости, — затараторил он.

— Ну ладно, — махнув рукой и игриво улыбнувшись, сказала хозяйка. — Давай ближе к делу. Сейчас мы с тобой будем создавать чудесный зародыш совместного намерения.

— Это фантом, что ли? — спросил Рулон.

— Да, что-то вроде этого, — бархатно прошептала она, обнимая его. — Во время тантры почувствуй нашу объединенную ауру и с большой силой пожелай, чтоб эта наша совместная энергия теперь объединилась на­всегда и помогала нам в нашем духовном пути, в нашем телепатическом контакте. Сильно пожелай, чтоб наш совместный зародыш появился, и почувствуй его появление. Помни об этом во время всего нашего совокупления, — шептала она, целуя и раздевая его.

Ее дружок сосредоточился на своей задаче и тоже стал раздевать и ласкать свою госпожу. Нежно гладя
его своими руками, Марианна стала сосать и возбуждать его лингам, а затем, когда он стал твердым, насела на него. Рулон обнял ее прекрасное тело и ощутил, как их энергия сливается в одну целостную ауру, окружающую их возбужденные тела.

Глубоко введя свой член в сочащееся сладостное лоно, Рулон коснулся его головкой матки Марианны. Она издала томный стон и крепче сжала его в своих объятиях. Во время этого прикосновения Рулон замер и ощутил, как в области матки Марианны появляется какой-то шар энергии, который начал быстро расти и вскоре охватил всю их ауру. Внезапно Рулон ощутил, как из его тела энергия перетекает в этот зародыш, и на миг потерял сознание.

Отключившись, он очутился как будто во сне и увидел там младенца, который был похож как на него, так и на Марианну. Он совмещал в себе их черты. Рулону показалось, что он сам является этим младенцем и в то же время Марианна также является им. С этим впечатлением он очнулся и снова увидел Марианну, находящуюся в экстазе, которая сжимала его в своих объятиях. Рулон продолжал чувствовать себя младенцем. Начал нежно целовать и сосать пышную грудь своей мамы. Она застонала, и ее тело стало конвульсировать в муках оргазма. Вскоре прежнее восприятие стало возвращаться, и он перестал себя ощущать младенцем. Марианна также вышла из транса и ласково посмотрела на своего дружка.

— Ну что, мой милый, все-таки стал папой? — и расхохоталась.

После этой практики купэлы Рулон с трудом встал и, шатаясь и еле двигаясь по комнате, направился к душу. В глазах у него плыли темные пятна. Хозяйка, увидев это, весело расхохоталась.

— Ну что, понял, как опасно рожать детей, милый?

— Да уж, может, лучше вообще не заниматься сексом?

— Вот до чего ты додумался, а что же ты будешь делать со скопившейся в мошонке энергией? — ехидно спросила его Марианна.

— Буду направлять ее на что-нибудь другое, — сказал Рулон, обливаясь
душем.

— Молодец, правильно решил. Нужно научиться наслаждаться сексуальной энергией, а не тяготиться ее, думая, как бы поскорее реализовать ее. Но для этого нужно быть жестче и собранней, мой милый.

 

 

Танец смерти ( PLUS )

 

Было пасмурно. Тяжелые, черные тучи затянули все небо, моросил мелкий дождик, заставляя прохожих прятаться под зонтиками и плащами. Рулон быстрым шагом направился к школе, обходя большие грязные лужи.

У входа в школу он увидел большую ванну, в которой младшеклассники
мыли свою обувь. Он же прямо в грязных чоботах ввалился в холл своего «второго дома».

Но на вахте сидел Солома с корешами из своего класса. Увидев Рулона, он обрадовался и, поигрывая перочинным ножом, спросил:

— А ты чего ноги не помыл? А ну давай, пойдем их мыть, говновоз.

Его глаза радостно сверкали. Всем было очень весело. Дружки были рады осуществить новый замысел Соломы. Прикалываясь над Рулоном, они подхватили его под руки и поволокли из школы к ванне, стоявшей у крыльца.

— А ну, заходи в ванну, живо, грязная сука! — заорал Солома, ударив Рулона по спине.

— ой, я же обувь замочу, — запротестовал наш грязноногий герой.

— Давай, подонок, раньше нужно было думать, когда в школу заходил, — захохотал Солома, врезав Рулону по шее.

Он подтолкнул его и сделал знак пацанам, которые тут же приступили к выполнению следующей задумки. Дружки заволокли его в ванну и протащили по ней. Ботинки были полны воды и хлюпали.

— Смотри-ка, — не унимался Солома, — да у него штаны тоже грязные. Давайте ставьте его на колени, пусть помоет штаны.

Рулон стал вырываться, но, получив пару тумаков, успокоился. Кореша Соломы весело затащили его в ванну и, дав ему под дых, а затем под колени, повалили его в воду. Рулон начал вырываться, и от этого перевернулась вся ванная, и он упал набок в грязную воду. Пацаны весело хохотали, Солома заорал:

— Да это же ебаный карась! — изобразил эту фразу на языке немых, пощелкав пальцем правой руки по сложенным кольцом пальцам левой, имитируя половой акт, а затем, соединив руки и волнообразно двигая ими, подражая движению рыбы. Веселью корешей не было предела.

Рулон поднялся и стал вылезать из грязной ванны. Вода ручьями стекала с его насквозь промокшей одежды. Он уже собрался было броситься наутек, так как, увидев, что на вахте происходит веселое представление, пробегавшие мимо ученики останавливались и подходили посмотреть.

— Стой, зараза! — разозлился Солома. — Пойдем, стихи нам читать будешь.

Они повели его на вахту, и Рулон стал читать им школьную поэзию, подумав, что вот снова практика на растождествление началась:

 

Бабушка внучку из школы ждала,

В ступе цианистый калий толкла.

Дедушка бабушку опередил,

Внучку гвоздями к забору прибил.

 

— Молодец, дурак, — развеселился Солома. — Давай еще читай, а то нам скучно.

Юный стихоплет продолжил, глупо улыбаясь и наблюдая со стороны за своим состоянием:

 

Дочка у мамы просила конфетку.

Мама сказала: «Сунь пальцы в розетку».

Быстро у бедной обуглились кости.

Долго над шуткой смеялись все гости.

Пацаны громко забалдели. Рулон глупо хихикал вместе с ними, поеживаясь в мокрой форме. Полностью войдя в роль скомороха и используя эту ситуацию для духовной практики, он продолжил:

 

Маленький мальчик нашел пулемет,

Больше в деревне никто не живет.

 

В этот момент мимо вахты гордо прошла шикарно одетая Марианна. Солома с друганами сразу притихли, не зная, как реагировать. Рулон бросил на нее просящий взгляд, отметив, что все-таки еще хочет вырваться из этой ситуации, не может ее принять, плохо тренируется.

Но она прошла, даже не взглянув на него. Все собравшиеся посмотреть представление невольно устремляли свои взгляды ей вслед, рассматривая ее оригинальный прикид и стараясь скрыть возникшее восхищение и внутреннее напряжение.

Наклонившись и осмотрев ноги, он увидел, что туфли слегка испортились, впереди подошва отошла от самой основы.

Затем он хотел уйти, но Солома оживился и крикнул:

— А ну, давай читай дальше.

Рулон продолжал:

 

Дети в подвале играли в гестапо,

Умер от пыток сантехник Потапов.

 

Стремясь все же почувствовать себя радостно и комфортно в этом обществе, скоморох продолжал:

 

Девочка в маленький мячик играла,

Мячиком в дядю случайно попала.

Дядя промолвил: «Вот стрекоза».

Долго на пальцах блестели глаза.

 

В этот момент к ним подошла завуч.

— А он что здесь делает? Почему такой грязный? — возмущалась она.

— Свинья везде грязь найдет, — заметил Солома то ли насчет Рулона, то ли намекая на завуча.

Завуч слегка передернулась, очевидно, она приняла слова Соломы на свой счет. Во всяком случае на лице ее появилось некоторое недовольство. Похлопав глазами, в упор глядя на Рулона, она поправила свои огромные очки и, широко открыв рот, угрожающе потрясла рукой перед его носом.

— А ну, марш на уроки! — закричала она.

Рулон поплелся по тихим коридорам, хлюпая своими мокрыми туфлями и анализируя, насколько хорошо он использовал эту ситуацию для духовного роста. На мгновение Рулон задержался у широко открытого окна. Взглянув на небо, он увидел проплывающие мимо облака и растворил в них свои мысли.

«Да если бы я знал, что нужно делать, то давно бы уже просветлел, — подумал он. — Но я просто боялся, обижался, был раздражен, т.е. бессознательно реагировал на ситуацию, вместо того, чтобы работать над собой. Я сейчас еще до конца не целостен. Не могу сохранить ко всему спокойное отношение. Все-таки чувства и образы все еще владеют мной. Ну нет, хватит, больше я не хочу быть у них в рабстве».

Рулон вспомнил, как один раз он опозорился, громко пернув при людях. «Как долго потом меня мучил стыд при этом воспоминании, — подумал он. — Но когда я понял, что мне просто внушили, что это плохо, стало легче. Стыдобушка», — и он вспомнил, как осознал в себе это неприятное чувство дискомфорта.

При очередном воспоминании этой ситуации, он как бы перенесся в нее. И представил и пережил, как он реагирует на это внутренне спокойно и отрешенно и внешне с юмором, весело посмеиваясь над собой. Стало сразу легко и радостно. За день было много таких мнимых и реальных ситуаций, над которыми можно было попрактиковаться в истинном видении.

Зайдя в класс посреди урока, Рулон прошел и сел рядом с Марианной. Класс балдел над ним по поводу его моченого прикида. Подружка презрительно отвернулась от него, но молодой скоморох, как ни в чем не бывало, стал рассказывать ей свои приключения и выводы, которые он сделал. Она с пренебрежением улыбалась, слушая его, а потом сказала:

— Знаешь, Рулон. Я тут познакомилась с одним парнем и теперь решила, что буду с ним заниматься тантрой, а с тобой у нас все кончено.

Рулон ошарашенно посмотрел на Марианну, его лицо вытянулось от удивления и неожиданности, глаза округлились, их взгляд неподвижно застыл. Некоторое время прошло в молчании, ибо Рулон не мог ничего сказать.

— А он что, знает купэлу? — наконец
спросил он.

— Я научу его, — ответила Марианна с
загадочной улыбкой. — Вот он, посмотри, — показала она фотографию Рулону, мечтательно глядя на нее. Он ревниво взглянул на фотографию, невольно сравнивая себя с изображением.

Рулон не мог поверить в то, что Марианна встретила человека, знающего этот старин-
ный обряд. Он все еще надеялся, что все не так серьезно, но выражение лица Марианны свидетельствовало об обратном.

Молодой человек на фотографии был симпатичным и даже чем-то похож на Арнольда Шварценеггера: большие коричневые глаза, зачесанные назад темные волосы. Судя по всему, он был далеко не беден, возможно, даже богат.

— Его зовут Филипп! — восторженно произнесла она.

— Почему он, а не я? — с обидой спросил ее юный ревнивец.

— Ну, просто ты мне уже надоел, а Филиппа я люблю, — холодно сказала Марианна, с безразличием посмотрев на своего бывшего любовника.

Она поднесла фотографию поближе к своему лицу и пристально просмотрела на нее, словно заглядывая в глаза возлюбленному. Увидев такое проявление внимания к ненавистному сопернику, он невольно сжал кулаки.

«Почему? Почему? Почему? Отчего все так, как оно есть?» — терзался он, не зная, что еще сказать ей.

— Что ты расстроился, найдешь себе кого-нибудь. И к тому же ты — йог, должен быть отрешен, — уловив его настроение, сказала она.

С этими словами она еще раз посмотрела на фотографию и бережно, словно драгоценность, положила в свою сумочку. Видимо, ей нечего было больше сказать. Все было сказано, и Марианна предоставила Рулону возможность окунуться в душераздирающие страдания.

Рулон задумался, противоречивые чувства сжимались в его груди. Он, конечно, понимал, что нужно быть спокойным, что бы ни случилось, нужно быть довольным. Но мысль, что Марианна больше не будет с ним, что она любит другого, острой болью отдавалась в его сердце. Ком подкатил к его горлу, и на глаза навертывались слезы.

— Но ведь ты же говорила, что будешь со мной, — ломающимся от обиды голосом произнес он.

— Все не вечно, мой милый, — недовольно сказала его подружка, — а быть с тобой мне противно, такой ты мерзкий, слабый, грязный, — поморщившись, заявила она. — от тебя воняет одним говном, — раздраженно бросила Марианна и пересела к Ложкину.

Валериан улыбнулся ей, и они стали о чем-то оживленно болтать.

Рулону хотелось дальше выяснить отношения. Внутри у него все кипело, но он боялся Ложкина да и Марианну и, закусив губу, бесясь от бессилия, ерзал на стуле.

«Это ведь всего лишь мысль о том, с кем будет Марианна. Почему же она так мучает меня? Может, она вообще сказала это просто, чтобы поиздеваться надо мной. Как же действуют на меня эти мысли и образы, как слепо я на них реагирую, ведь очень часто я боялся и переживал из-за них, хотя реально ничего не происходило. 99 процентов страданий вымышленные, высосанные из пальца, просто бесплотные. Тревоги, переживания, они все основаны на нелепой работе мозга и болезненном воображении».

Пытаясь снять дошедшее до предела внутреннее напряжение, он с силой растирал лицо ладонями, затем сжал руки в кулаки и в отчаянии поднял голову вверх, подобно волку, воющему на луну. Сидящие за соседней партой девчонки, обратившие внимание на его странное поведение, никак не могли понять, что с ним происходит, и перешептывались друг с другом, делясь своими предположениями.

Кончился урок. Марианна
собралась и пошла из школы.
Рулон побежал за ней, он пытался заговорить с ней, но она игнорировала его.

Марианна гордо вышагивала вперед стремительной походкой, привлекая вни­мание медлительных прохожих. Она не удостоила несчастного даже мимолет-
ным взглядом, и Рулон вяло волочился сзади, окончательно теряя надежду что-либо изменить. Но он решил, что проводит ее до дома во что бы то ни стало. Внезапно Марианна резко остановилась и, обернувшись назад, бросила на Рулона испепеляющий
взгляд, от которого тот еще больше сжался и поник.

— Ну что, тащишься за мной, ебосос? Давай домой проваливай, живо! — злобно закричала она, раздраженная его навязчивым присутствием.

Рулон повернулся и поплелся домой. Внутренний конфликт вспыхнул в нем с новой силой. Боль заполонила все его сердце.

«Почему? Почему?» — думал он, но ответа не было. Рядом с ним поравнялся Буля.

— А, это ты Рулон? — сказал он, потом махнул рукой и прошел мимо, даже не ошманал его, следуя своему обыкновению.

Внутренние страдания часто вытесняют внешние и привлекают к тебе помощь. Душевная боль создает такую психоэнергетическую вибрацию, которая бессознательно вызывает в людях да и у других живых существ сострадание. Эта энергия придала ему силы, походка стала более твердой и собранной. Всю оставшуюся дорогу Рулон культивировал ненависть и злобу.

 

Коль на свет родился,

Заплатить изволь,

На земном базаре

Вместо денег боль.

 

Рулону вспомнились строки из рок-оперы «Звезда и смерть Хоакина Мурьетты». К такой ситуации он был не готов. «Это тебе не стишки читать в компании Соломы. Нужно тоже использовать эту ситуацию, главное — не жалеть себя, лучше быть яростным», — но злиться на Марианну он боялся. «Она сразу почув-
ствует и отомстит», — подумал он и всю свою
ненависть обрушил на злосчастного Филю.

Придя домой, он начал делать ритуал, которому его научила Марианна. Взяв в руки нож, он начал молиться, поставив перед собой изображение Ярилы. Завывающим голосом, полным обиды и желчи, он произнес: «Бог, сделай меня таким же смертельно опасным, безжалостным и коварным, как и ты-ы-ы!!!»

Затем с неистовством Рулон начал кромсать фантом воображаемого Фили.

— Получай, подлец! Так тебе, мразь! — приговаривал он. — Умри, паскуда! В течение получаса без всякой усталости он бесился на этого беднягу, пока соседи не стали тарабанить по батареям.

Услышав это, он как бы очнулся от какого-то тяжелого сна и подумал, что нужно приступить к следующей части обряда, генерации любви ко всем живым существам. Но, находясь во власти негативных переживаний, он никак не мог на это настроиться, и вместо любви у него стала просто возникать жалость к себе. Он все сжимал в руках кухонный нож, подумав, что нож многое может изменить в этой жизни. Он направил его острием к своему сердцу, что есть силы стиснув рукоятку двумя руками. «Умру и не буду больше мучиться», — решил он.

В этот момент Рулон осознал, что он сам для себя является самой большой и неразрешимой проблемой. Ему стало страшно, что он только поранит себя, но не умрет. К тому же он знал, что со смертью тела проблема не решится. Она в уме. Она останется и за порогом смерти. Он отбросил нож и, упав на колени, стал стучать кулаками по полу, приговаривая: «Какой же я раб своего ума, своих представлений, дурацкой надежды и привязанностей».

От досады и бессилия он повалился набок и, воя, стал кататься по полу, осознавая как никогда остро всю свою слабость и безволие. Затем он встал и решил молиться Богу, включив религиозные песнопения. Он направил всю свою боль, тоску и безысходность куда-то вверх, открываясь божественному. Благостный голос пел:

 

О, Господи, как трудно в этой жизни

Нести свой крест, возложенный тобой.

Дай силы мне, чтоб я без укоризны

Терпел без ропота, не падая душой.

 

Страдания стали преобразовываться в благодать. Рулон все больше культивировал свою полную преданность и самоотдачу Богу. И чем больше он это делал, тем возвышенней и спокойней становилось его состояние. Тем больше начинали отходить все проблемы бытия. Из колонок продолжал петь святой голос:

 

Глазами неба ясного взгляни в мои глаза.

Взгляни, Спаситель, пристально, чтоб плакала душа.

Твой взгляд, Спаситель, ласковый, утешит и поймет.

Ко мне поддержкой братскою в опасности придет.

Твои глаза прекрасные я в небе узнаю.

Глазами неба ясного ты видишь жизнь мою.

Ты видишь все желания, все мысли и мечты,

И все мои страдания, Спаситель, видишь ты.

 

Неземной восторг стал переполнять его душу. Рулон плакал, ощущая безмерное счастье оттого, что он находится в Боге. Переполняемый благодатью, он шептал: «Знаю, Господи, все эти трудности и испытания — это мой путь к тебе. Благословенны препятствия, ибо ими расту и приближаюсь к полному освобождению от оков всего земного».

После молитвы Рулон успокоился и занялся своими делами, но коварный ум снова стал возвращать его к мыслям об утрате, к жалости к самому себе.

— о, страшный мучитель! — вскричал он. — Ты опять терзаешь меня!

Однако после молитвы страдания были уже меньше, и справиться с ними стало легче.

В этот момент Рулон услышал привычное мурлыканье. Он обернулся и посмотрел на кота, лежащего на диване и спокойно глядящего в одну точку. Его неподвижный взгляд ничего не выражал. Рулон подошел к нему и погладил его мягкую, пушистую шубку.

— Как же тебе хорошо, мой котик. Ум тебя не тревожит. У тебя нет привязанностей. Ты не знаешь, кто твои папа и мама и где твои детки. Ты счастлив и безмятежен, — приговаривал он, глядя на кота. — Мурзинька, научи меня быть таким же, как ты, научи меня, мой котик. Как тебе хорошо, — хныкал Рулон. — Почему же меня таким сделали? За что я должен мучиться? — великомученик попытался отключить внутренний диалог.

Но как только он прекращал делать волевое усилие или молиться, проблема возвращалась снова, правда, уже в более ослабленном виде.

Рулон принялся перебирать фотографии и другие вещи, оставшиеся или как-то напоминавшие ему Марианну. Он попытался переосмыслить их отношения просто как временную практику, данную Богом. Но вскоре он заметил, что соприкосновение с этими предметами начало превращаться в какой-то мазохизм.

— Хватит! Сколько можно! — сказал он себе, загреб вещи в кучу, положил на сковородку и поджег. — Я сам должен оставить ее. Мне самому нужно было сделать это первым.

Он смотрел, как горели фотографии, записки, рисунки и прочие фетиши, которым он поклонялся.

— Эх, сжечь бы мне все это в мозгах так же быстро, всю память, которая меня терзает. Память — это страшный тиран, — осознал он внезапно. — Вот что мучает меня. Эх, если бы все за-
быть.

Раб собственной дурости решил
позвонить Марианне и заявить, что он сам больше не будет с ней никогда,
даже если она будет его просить. Он взял трубку, но в этот же момент осознал, что им руководит себялюбие и
гордыня. Положив трубку на место, он подумал, что пусть все будет так, как хочет Господь. Если он не хочет, чтобы она была со мной, то пусть на все будет воля Божия.

— Я отдаю себя в твои руки, Боже! Руководи мной, неразумным, — мо-
лился Рулон, понимая, что Марианна не просто любовница, она ведь его наставница. Значит, он не может просто так отбросить все это, без позволения Божия, хотя он осознавал, что эта мысль позволяет ему сохранить надежду, а значит, страдания. Но все-таки если убрать это потакание надежде, эта позиция принятия более верная, чем гордыня. Хотя действовать однозначно, решительно и категорично — лучше. Это дает больше целостности и ведет к успеху. Но поступать так, не получив согласия Бога, в отношении своего духовного пути он не мог. В голову к нему пришли стихи Абу-Аль-Атахии:

 

Добро и зло заключено в привычках и желаниях.

Вражда и дружба сотни раз меняются местами.

И это ведает любой, вкусивший горечь знания,

Проникший в истинную суть того, что будет с нами.

Благораздумье нас зовет уйти с путей позора,

Но всякого сжигает жар желанья и надежды,

Кто этой болью поражен, да исцелится скоро,

Но нет лекарства для глупца, упрямого невежды.

 

Он начал спокойно взирать на работу своего ума и чувств, отделив себя от них и снова почувствовав, что он просто свидетель снов и призрачных событий своей жизни.

О, сколько раз ты уходил с путей добра и света.

О, сколько раз ты восставал душою непокорной.

Ты жил блаженствуя, теперь не жалуйся, не сетуй.

Таков удел для всех людей, безвыходный и скорбный.

 

Он продолжил цитировать великий стих:

 

Хвала Аллаху, он царит своей согласно воле,

А люди слабые бредут, куда не знают сами.

Все сотворенное умрет, крича от смертной боли.

Все гибнет, остаются сны — таблички с именами.

Не слушает бесстрастный рок твоей мольбы и плача.

Он сам решает жить тебе иль умереть до срока.

Твои страданья и восторг, утрата и удача,

Забавы жалкие в руках безжалостного рока.

 

Целый день проборовшись с собой, Рулон, позанимавшись асанами, лег спать. Во сне он увидел Марианну. Она шла к нему по прекрасной аллее парка, усаженной с двух сторон благоухающими розами. Рулон подбежал к ней и обнял ее.

Марианна была удивительно прекрасна в ярко-красном наряде с распущенными по плечам черными волосами.

— Ты со мной, ты моя.

— Конечно, только твоя, — ответила она, обняв его, — но только во сне. Ведь во сне все возможно.

Тут он понял, что спит, что это сновидение, и сердце у него снова сжала боль утраты.

— Ты что, опомнись, дорогой, — сказала Марианна, глядя ему в глаза, — чем тебе не нравится, что мы в сновидении? Почему ты считаешь, что физический мир более реален?

— Я очень люблю тебя, — ответил юный йог, — я счастлив, что ты со мной. Видимо, просто там мы встречались каждый день, а здесь — каждую ночь, все по-разному. Поэтому я считаю более важным физический мир.

— Но ведь мой образ, мысли обо мне, твои чувства, все это — тонкий мир, мир грез и сновидений, — объясняла ему Мэри, лукаво улыбаясь. — Люди пьют водку, принимают наркоту, чтоб забыться, отойти от физических оков ближе к миру грез, ибо это лучший мир, где все возможно и все легко. Так наслаждайся же этим.

Они взялись за руки и пошли по прекрасной розовой аллее. Пьянящий аромат великолепных роз наполнял воздух, аллея открывала вид на огромный фонтан, в центре которого возвышалась мраморная скульптура египетской царицы Клеопатры. Брызги фонтана рассыпались в пространстве, словно бриллианты, сверкая в лучах яркого солнца. Со всех сторон стояли резные деревянные скамеечки, расположенные в тени роскошных деревьев. Вокруг не было никого. Казалось, весь этот рай был создан только для двоих.

— Да, если бы люди поняли, как хорошо в этом астральном мире грез, то никто бы уже не захотел жить, — заметил Рулон.

— Ты верно догадался, — игриво сказала она и воспарила вместе с ним в воздух.

Внезапно все исчезло. Не было ни Марианны, ни его, ничего, кроме бесконечного пространства, залитого ослепительным светом, льющимся отовсюду. Не было ни верха, ни низа, ни центра, ни периферии, только одно блаженство и пустота.

Вдруг Рулон понял, что это — самадхи, что он вышел в нирванический план. И тут же он оказался совсем в другом месте, в Шамбале, где на своем сверкающем троне восседал Ригден Джапо.

Удивительная легкость наполнила тело Рулона, парящего в пространстве. Состояние счастья и благодати переполнило его душу.

Лик Царя Шамбалы светился божественным светом, глаза были полупри­крыты.

— Ты еще не готов быть там, — громовым голосом ответил он, — но твои страдания и усилия приблизили тебя к порогу Мокши, освобождения. Познай же великую Кали, всеразрушающее время, и научись радоваться ее танцу смерти, ибо все твои утраты и потери — это приближение к бесконечному счастью нирваны, это приближение к освобождению. Помни же это учение кала-чакры, которое я открываю тебе! АУМ!

Не успел Рулон поблагодарить Владыку Шамбалы, как проснулся, и новое видение и понимание пришло к нему по поводу вчерашней ситуации, ввергшей его в такие нестерпимые муки.

 

 

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: