Оправдывая свои ограничения, ты только сильнее привязываешь их к себе.

Как же много ещё предстояло мне узнать об этих Мессиях…

 

8.

Мы прокатили последних «понедельничных» пассажиров в Хаммонде, Висконсин, поужинали в городке и пошли назад к самолётам.

– Дон, знаешь, согласен с тобой, что мы сами творим действительность как захотим и можем делать её скучной, интересной, да и вообще любой, но никогда не мог добраться до ответа: зачем же мы вообще сюда пришли? Зачем нам нужна эта жизнь? Можешь просветить меня?

В это время мы проходили мимо закрытой скобяной лавки и кинотеатра (который был открыт), и там шёл фильм «Буч Кассиди и Санденс Кид». Вместо ответа Дон остановился и спросил:

– У тебя же деньги с собой есть?

– Полно, а что такое?

– Пойдём в кино. Ты билеты купишь?

– Не, Дон, ты, если хочешь, иди, а я вернусь к самолётам – не люблю их надолго оставлять в одиночестве.

Зачем вдруг ему понадобилось именно сейчас идти в кино?

– С ними всё в порядке, пошли в кино.

– Но фильм-то уже идёт!

– Значит, опоздаем.

Он уже покупал билет, и мне ничего не оставалось, как пойти за ним в тёмный зал. Мы сели на задний ряд. Кроме нас в полумраке зала было ещё человек пятьдесят. Вскоре я совсем позабыл, зачем мы сюда пришли, и погрузился в просмотр этого прекрасного классического фильма, который я смотрел, должно быть, уже в третий раз.

Время в кинотеатре стало закручиваться и замедляться, как происходит всегда при просмотре хорошей картины. Сначала я смотрел на то, как сделан фильм: как построены и сняты сцены, как один кадр плавно перетекает в другой, но, как ни старался, всё равно втянулся в сюжет и обо всём позабыл. Ближе к концу, когда Буча и Санденса окружает вся Боливийская армия, Шимода тронул меня за плечо. Я наклонился к нему, не отрывая глаз от экрана. Неужто нельзя было подождать до конца фильма?

– Ричард.

– Чего?

– Что ты здесь делаешь?

– Тсссс, хорошее кино, не мешай.

На экране израненные Буч и Санденс говорили о том, как они поедут в Австралию.

– А чего в нём такого хорошего-то?

– Ну, оно занятное, тссс. Не мешай.

– Эй, это всего лишь иллюзия, давай, просыпайся уже!

Он немного вывел меня из себя:

– Дон, да тут минуты четыре до конца осталось. Дай спокойно досмотреть, а потом будем говорить хоть до посинения!

Но он настойчиво и громко продолжал шептать мне на ухо:

– Ричард, скажи, зачем ты сюда пришёл?

– Слушай, я пришёл сюда, потому что ты предложил сюда зайти! – я отвернулся от него и попытался сосредоточиться на картине.

– Но ведь ты мог в любой момент отказаться и не пойти…

– Да мне нравится этот фильм! – какой-то мужчина, сидящий впереди нас, осуждающе оглянулся на меня. – Да мне нравится этот фильм, Дон, что в этом плохого-то? – громко прошептал я.

– Да нет, ничего, – ответил он, замолчал и не проронил ни единого слова до самого конца сеанса.

Я размышлял о его странном поведении в кинотеатре, когда мы молча шли к самолётам мимо стоянки старых тракторов. Собирался дождь.

– Дон, ты ведь всё делаешь для чего-то, да?

– Иногда.

– Зачем тебе вдруг понадобилось пойти в кинотеатр именно на «Буча и Санденса»?

– Ну, ты задал вопрос.

– Да, ну а ответ у тебя есть?

– Это и есть мой ответ. Мы пошли в кинотеатр, потому что ты задал вопрос. Кино и есть ответ, – он опять издевался надо мной. Я это точно знал.

– А какой вопрос-то я задал, не помнишь?

– Твой вопрос, Ричард, был: зачем мы здесь? – после долгой мучительной паузы наконец ответил он, и я сразу же вспомнил. – Так вот, кино и было моим ответом.

– Да. Ну и?

– Не понял, да?

– Нет, – ответил я.

– Это был хороший фильм, – сказал он, – но даже самый лучший в мире фильм – это всё та же иллюзия, так ведь? Картинки даже не двигаются, тебе только это кажется. Сменяющийся свет создаёт впечатление того, что по плоскому экрану, установленному в тёмном помещении, двигаются изображения. Так, ведь, работает кино?

– Ну да. Так и есть, – до меня постепенно доходил смысл его ответа.

– Ну так вот, а как думаешь, зачем люди вообще ходят в кино, изначально зная, что это всего лишь иллюзия?

– Например, чтобы хорошо провести время!

– Да, развлечение – это раз.

– Может, чтобы узнать что-то новое?

– Отлично, в кино всегда есть что-то познавательное, обучение – это два.

– Ммм, чтобы сбежать в другой мир?

– Это тоже развлечение, первый пункт.

– Чтобы посмотреть, как сделан фильм!

– Обучение – второй пункт.

– Сбежать от скуки?

– Побег – ты это уже говорил.

– Чтобы провести время с друзьями?

– Причина пойти, но не обязательно смотреть. В любом случае – это первое.

Все названные мной причины, в итоге, подходили под эти 2 пункта: люди ходят в кино, чтобы развлечься, узнать что-то новое или и то, и другое вместе.

– А каждый фильм – это отдельная жизнь, так, Дон?

– Ну да.

– Скажи тогда, зачем некоторые выбирают себе плохую жизнь? Ну, фильм ужасов, например?

– Люди ходят на фильмы ужасов не только ради развлечения. Ещё до входа в зал они уже знают, что им будет ужасно страшно, – сказал он.

– Но зачем?

– Вот ты любишь страшные фильмы?

– Нет.

– А ты их смотришь?

– Нет.

– Но ты ведь знаешь, что в мире есть много людей, с превеликим удовольствием тратящих много времени и денег на просмотр ужастиков или, например, мыльных опер, которые, по мнению других людей, бесполезны и скучны? – этот вопрос он оставил мне.

– Ну да!

– Тебе не обязательно смотреть их кино, а они могут не смотреть твоё. Это называется свобода.

– А как можно вообще сознательно хотеть каждый раз замирать от ужаса или умирать от тоски?

– Бывает, сам процесс боязни приносит им наслаждение, или они уверены, что только такого фильма достойны, потому что когда-то пугали других, или, может, они думают, что все фильмы должны быть именно такими скучными. Ты даже представить не можешь, сколько народу, по вполне здравым для них причинам, с радостью верят в свою полную беспомощность в своих же фильмах? Нет, не можешь.

– Нет, не могу, – ответил я.

– И до тех пор, пока ты этого не поймёшь, ты не сможешь постичь причину, по которой в мире столько несчастных людей. Они несчастливы потому, что выбрали быть несчастными. И знаешь, Ричард, это нормально.

– Хм…

– Мы – вечные искатели приключений и удовольствий, мы, подобно картинкам на экране, не можем умереть или пораниться. Но зато мы можем представлять во всех ужасающих деталях, что нам больно. Мы можем верить в то, что мы жертвы и убийцы, что наша жизнь полностью подчинена везению и невезению.

– Много жизней? – спросил я.

– А ты много фильмов видел?

– Оу.

– Фильмы о жизни на этой или другой планете, да и вообще все фильмы, в которых есть время и расстояние – это иллюзии, – сказал он. – Но ведь в иллюзиях тоже можно как следует повеселиться и приобрести новые знания.

– А интересно, долго ты ещё сможешь говорить обо всём как о кино, Дон?

– Да сколько угодно! Вот, сегодня вечером ты посмотрел фильм отчасти потому, что я туда пошёл. Точно так же многие люди выбирают ту или иную жизнь потому, что им нравится делать что-то вместе. Актёры в сегодняшнем фильме работали вместе и в других фильмах, до или после этого – зависит от того, какой фильм попался тебе на глаза первым, ну или их можно смотреть одновременно на нескольких экранах. Покупая билет, мы соглашаемся принять существование иллюзии времени и иллюзии пространства. Оба этих феномена нереальны, но если ты их не примешь, то не сможешь появиться на этой планете или в другой похожей пространственно-временной системе.

– А разве бывают люди, которые ни разу не жили на планетах, где есть пространство и время?

– А тебе доводилось встречать людей, которые ни разу не ходили в кино?

– Ааа, понятно – они, наверное, учатся по-другому?

– Какой ты молодец! – сказал Дон, довольный моей сообразительностью.

– Пространство и время – относительно примитивная тренировка, но несмотря на это, многие выбирают оставаться в ней подольше.

– Кто пишет сценарии, Дон?

– Всегда поражался, как много можно узнать, спросив самого себя. Так кто же пишет сценарии, Ричард?

– Мы.

– А кто играет роли?

– Тоже мы.

– А кто же тогда оператор, билетёр, киномеханик, менеджер кинотеатра, и кто наблюдает за всем этим делом? Кто волен поменять сюжет, когда захочет, или выйти из зала на середине фильма? Кто может смотреть одну и ту же картину по нескольку раз?

– Дай угадаю, – ответил я. – Кто захочет?

– Ну что, по-твоему, здесь достаточно свободы для выбора? – спросил он.

– Неужто мы так любим кино потому, что подсознательно чувствуем, что оно отражает наши жизни?

– Ну, может да, может нет, какая разница? А экран – это что?

– Наше сознание, – сказал я. – А, нет! Воображение! Наше воображение – это и есть экран.

– А плёнка?

– Тут ты меня подловил!

– А что если плёнка – это все события, которые мы своим согласием вкладываем в воображение?

– Может так. А может нет, Дон, не знаю.

– И вот, – сказал он, – ты уже держишь в руках коробку с готовым фильмом. Он совершенен, от начала и до самого конца. Он существует вне времени, ты создаёшь его за какую-то секунду. За десятую долю секунды. Ты знаешь, какое кино ты снял, соответственно, входя в зал, ты уже в курсе, что примерно должно случиться: битвы и возбуждение, победители и проигравшие, любовная история и несчастье. Ты знаешь, что там будет, но, если хочешь получить от просмотра как можно больше удовольствия, тебе надо вставить плёнку в аппарат твоего воображения и смотреть через линзу, кадр за кадром. Главным условием для испытания иллюзии является наличие времени и пространства. И вот, ты покупаешь билет, садишься в кресло и забываешь о происходящем снаружи кинотеатра, полностью погружаясь в свою иллюзию.

– И что, ты хочешь сказать, что на самом деле никто не умирает, а вместо крови томатный соус?

– Ну нет, кровь вполне себе настоящая, – сказал он, – но эта кровь влияет на нашу реальную жизнь ровно так же как и кетчуп.

– А реальность?

– Реальность, Ричард, божественно безразлична. Матери ведь всё равно, кем сейчас в игре является её дитя: плохим или хорошим. Абсолют даже не знает о наших иллюзиях, он знает только лишь себя и нас, подобных ему, таких же идеальных в своей завершённости.

– Что-то не хотелось бы мне быть идеальным и завершённым, – скучновато как-то…

– Посмотри на небо! – сказал он.

Это была столь быстрая смена темы, что я посмотрел вверх, где едва-едва показавшаяся луна серебрила края перистых облаков, разбросанных по небу.

– Красивое небо, – сказал я.

– Это небо, по-твоему, идеально?

– Ну, Дон, небо всегда идеально!

– Неужто ты хочешь сказать, что, несмотря на ежесекундные изменения, небо всё равно остаётся идеальным? – удивился он.

– Ну да, ты только посмотри какой умный! Да!       

– Море тоже каждую секунду меняется, но оно всё же идеально. Если совершенство – это вечная неподвижность, то небеса были бы тем ещё болотом, – сказал он. – Но… – это тебе не трясина болотная какая-нибудь!

– Не кикимора болотная, – поправил его я. – Идеальное и постоянно меняющееся, говоришь… а что, с этим я согласен!

– Ну, если ты так настаиваешь на времени, то ты давным-давно с этим согласился.

Не останавливаясь, я повернулся к нему и спросил:

– Неужто тебе не становится иногда скучно, Дон, всё время оставаться в одном измерении?

– Хм, а я что, всё время торчу в одном измерении? – спросил он. – А ты?

– Почему всё, что я говорю, оказывается неверным?

– А разве всё, что ты говоришь, неправильно? – спросил он.

– Кажется, я занимаюсь не своим делом.

– Думаешь заняться недвижимостью? – спросил он.

– Или недвижимостью, или страхованием.

– Ну, если хочешь знать, в недвижимости у тебя было бы неплохое будущее.

– Ладно, не хочу я ни прошлого, ни будущего. Мне вполне по вкусу стать Мастером мира иллюзий и всё. Думаю… где-то через недельку я достигну этой цели.

– Знаешь, Ричард, очень надеюсь, что ты справишься с этим гораздо быстрее.

Я пристально посмотрел на него: ни тени улыбки на лице.

 

9.

Дни слились в одно большое приключение. Мы всё так же летали от города к городу, от поля к полю, но я уже не считал дни по названиям мест, где мы приземлялись, или по заработанным деньгам. Теперь своеобразными вехами для меня стали новые знания, разговоры у костра в конце дня и чудеса, случавшиеся тут и там, которым я удивлялся до тех пор, пока не осознал, что это и не чудеса вовсе.

Представь себе прекрасную, справедливую и идеальную Вселенную, – прочитал я однажды в Справочнике. – Будь уверен: в воображении Бога она выглядит ещё лучше.

 

10.

У нас с Доном выдался тихий денёк, и в перерывах между редкими пассажирами я лежал на траве и учился разгонять облака.

Когда-то я работал лётным инструктором, и уж я-то знаю, что ученики так и норовят усложнить до невозможности самые простые вещи. И вот я, будто бы сам вновь оказался на учебной скамье, беспомощно гримасничая, уставился на свои бестелесные мишени. Сейчас мне точно не помешало бы несколько советов.

Шимода лежал под крылом Флита, притворяясь, будто спит. Я легонько ударил его по руке.

– Я не могу этого сделать, – сказал я.

– Нет, можешь, – отозвался он, закрыл глаза и вновь стал притворяться спящим.

– Дон, да я уже сто раз пробовал! Каждый раз, когда мне кажется, что у меня получилось, эти облака возвращаются и становятся только больше!

Он вздохнул и сел.

– Ладно, выбери облако, только, пожалуйста, какое-нибудь маленькое.

Я пошарил глазами по небу и выбрал самое огромное и злющее облако, три тысячи футов высотой, похожее на клубы адского пожара.

– Вон то, чернеющее над силосной башней, – сказал я.

Он молча взглянул на меня, потом спросил:

– И за что ты меня так ненавидишь, Ричард?

– Да нет, Дон, ты мне очень нравишься, иначе я бы и не просил тебя ни о чём, – с улыбкой ответил я. – Ну, если оно тебе не нравится, выберу другое…

Он со вздохом повернулся к небу.

– Хорошо, я попытаюсь. Какое, говоришь облако?

Я тоже посмотрел на небо и… огромного монстра, пухнущего от тонн дождя, как след простыл, а на его месте зияло чистое небо.

– Ой-ой, – тихонько сказал я.

– Хорошая работа, – оценил он.  – И я бы с радостью принял все похвалы, которыми ты мысленно уже вознаградил меня, но должен честно признаться: это очень просто!

Он указал мне на маленький клочок тумана над головой:

– Давай, твоя очередь. Готов? Пошёл!

Я взглянул на облако – оно смотрело мне прямо в глаза. Я попробовал думать, что оно ушло, представлял кусочек чистого неба на его месте, направлял на него потоки тепловых лучей, просил его появиться в каком-нибудь другом месте, и медленно-медленно, через 1…, 5…, 7 минут оно, наконец, исчезло. Окружающие облака подросли, моё – совсем испарилось!

– Что-то ты долго, – сказал он.

– Эй, да это же моё первое облако! Я ведь только начинаю! Только что на твоих глазах я совершил нечто неповторимое, а ты обвиняешь меня в медлительности! Это было умопомрачительно, и ты это знаешь!

– Удивительно. Ты был так сильно привязан к этому маленькому облачку, а оно, несмотря ни на что, смогло исчезнуть.

– Привязан?! Да я пытался от него избавиться всеми известными мне способами: лазерными лучами, шаровыми молниями, даже огромным пылесосом…

– Негативная привязка, Ричард. Если ты действительно хочешь убрать из своей жизни облако, не нужно прилагать к этому чрезмерно усилий, нужно всего лишь расслабиться и убрать его из своих мыслей. Вот и всё.

Вот что об этом поведал мне Справочник.

Облаку неведомо, зачем и куда оно плывёт с такой-то скоростью. Оно ощущает внезапное побуждение «… а сейчас сюда». Небо же знает, куда и зачем плывут все облака.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: