Глава восьмая. Святые отправляются на склад

 

Один только фотограмметрист Непокульчицкий помнил, что сегодня 1 апреля. Решил разыграть нас, сказав, что только что видел огромного тарантула в палатке. Стало как-то не по себе, так как, хотя мы и вспомнили, что сегодня день первоапрельских шуток, тем не менее... Ведь еще только позавчера мы насмехались над профессором Дзержикрай-Рогальским, который утверждал, что в полночь видел в лаборатории тарантула величиной с ладонь; мы сразу провели связь между привидением и страхами Камилы Колодзейчик, шутя заключили, что это, видно, дух тарантула эпохи фараонов или, быть может, просто крупный жук-навозник. Мы смеялись, смеялись, пока вчера вечером...

Мы ждали, как всегда вечером, передачи из Варшавы, чтобы узнать, не потеплело ли в Польше. И услышали, что днем в Варшаве было 18 градусов. Потепление? Здесь при этой температуре у нас бы зуб на зуб не попадал. Мы были вдвоем со Стефаном в нашей палатке и собирались ложиться, как вдруг... К глинобитной стене помещения, в котором стояли наши палатки, мы прибили гвоздями веревку, чтобы вешать на ней брюки и полотенца. Так вот, Стефан дотронулся до висевших на веревке брюк. Дотронулся и... отскочил с криком! Я подбежал. Он осторожно отвернул материю, и тут я увидел, пожалуй, самое отвратительное создание, которое мне когда-либо приходилось встречать. Это был огромнейший паук. Его брюшко было больше монеты в десять злотых – приблизительно такой же величины, как спичечный коробок, только круглой формы. Ноги толстые, противные и невероятно длинные. И в довершение всего он был совершенно розовый – что-то вроде ломтика ветчины или лососины. Я схватил стоявшую вблизи бутылку, чтобы вступить с пауком в бой не на жизнь, а на смерть. Но Стефан удержал меня.

– Нужно позвать Рогальского! – крикнул он.

Мы побежали. Известно, что Рогальский очень интересуется подобными вещами. Услышав, о чем речь, он во весь дух помчался за нами, на ходу натягивая на правую руку кожаную перчатку. Профессор хотел схватить паука живьем, чтобы заспиртовать его. Мы осторожно вошли в палатку. Отодвинули брюки. Чудовище сидело неподвижно! Зрелище было отвратительное. Паук величиной в две соединенные ладони!.. Такое может лишь присниться. Профессор медленно приблизился и протянул руку в перчатке. Но в это же мгновение паук дал стрекача. Вихрем помчался он в угол, где стояли наши чемоданы. Я хотел было прихлопнуть его бутылкой, но не успел. Он исчез.

Так «научный подход» погубил нас. Вместо того чтобы сразу придавить паука, мы дали ему скрыться. Кляня его на чем свет стоит, мы начали тщательно осматривать палатку, выворачивая все чемоданы, костюмы, фото– и киноинвентарь, книги, постель и все, что еще находилось в палатке. Но паука и след простыл! Мы разбудили соседей и предупредили их, что паук мог скрыться у них в палатках. Но и там его не оказалось. Впрочем, наши коллеги не очень-то верили нам, а поэтому сотрудничали с нами не очень охотно, а главное, проклинали нас за то, что мы мешаем им спать. Но не мог же паук провалиться сквозь землю. Не мог и проскользнуть сквозь дверь, так как возле нее стояла стража. Мы осмотрели все палатки, стены и пол. Паук нашел, видно, щель в стене или выполз через тростниковую кровлю. Кто думал, что он окажется столь прытким? Поиски продолжались больше двух часов, и мы окончательно лишились сна. Ибо как лечь в постель, зная, что эта тварь где-то рыскает по палатке.

Хуже всего, что сегодня над нами насмехается весь лагерь, так же как вчера мы смеялись над Рогальским. Трое из нас видели его (это был, вероятно, ядовитый паук-птицеед), но другие не видели. Над нами потешаются всласть. Один лишь Газы утверждает, что разрешил загадку исчезновения паука. Дело в том, что Мохаммед подал к обеду розовое желе, неизвестно из чего приготовленное. И Газы говорит: не удивительно, что мы не нашли паука, он попал попросту в руки Мохаммеда. Повар Мохаммед – ловкий человек. Под крышей, где находится туалет, сидят обычно голуби. Однажды по лагерю разнеслась весть, что какой-то хищник вторгся в туалет через крышу и похитил несколько голубей. Все недоумевали, как могло подобное случиться, но в конце концов выяснилось, что этим хищником был сам Мохаммед. Быть может, и на этот раз...

Итак, над нами смеются. Хотя мы никому не желаем зла, но не имели бы теперь ничего против, если бы кто-либо из этих шутников обнаружил вдруг птицееда в своих брюках. Honny soit qui mal у pense[54].

Рогальский оправдывается, почему не поймал тогда паука:

– Я словно увидел блоху величиной с воробья. Я заколебался. Вы тоже заколебались бы, перед тем как придавить рукой нечто подобное...

Думаю, он прав.

Я уже рассказывал, как Юзеф Газы привел в изумление наших собирателей надписей. Якобельский прислонился рукой к стене, сорвалась часть штукатурки, и из-под нее выглянула отчетливая надпись, высмеивающая наших ученых. У Газы возникают оригинальные идеи. Сегодня за завтраком он хохотал до упаду при мысли, какая заварилась бы каша, если бы в штукатурку под одну из фресок он подложил современную суданскую банкноту в один фунт или папиросный окурок.

– Вся датировка пошла бы насмарку, – потешался он.

Газы по профессии скульптор. У него на счету ряд памятников, например памятник в честь освобождения Радома и много других. Он также автор памятника, воздвигнутого в честь 108 расстрелянных в Вавре[55]. В 1954 году он начал работать в Главном управлении реставрационных работ при «Захенте»[56].

Работая в Управлении, Газы восстанавливал недостающие части колонны короля Зигмунта в Варшаве. С этим связан еще один анекдот. (Газы – неисчерпаемый источник забавных историй.) Однажды некий гид давал у колонны Зигмунта пояснения группе экскурсантов из провинции. Гид сказал:

– А это творение итальянского скульптора!

Присутствовавший при этом сынок Газы заметил:

– Неправда, это сделал мой папа!

– А как зовут твоего папу?

– Газы...

– Вот именно, – заключил, не моргнув глазом, гид. – Итак, пойдем дальше...

Газы работал реставратором при восстановлении собора во Вроцлаве, а также в Калише, в Казимеже и при восстановлении церкви в Пулавах. В 1961 году в Национальном музее устанавливали египетскую колонну, найденную нашей экспедицией при раскопках в Телль-Атрибе, в Дельте. Но колонна оказалась строптивой – ни за что не хотела стоять прямо. Возникло замешательство, все думали, что она рухнет. Тогда хранитель музея Ясевич, который в предыдущую кампанию первым снял несколько фресок со стен церкви в Фарасе, пришел к Газы, чтобы посоветоваться. Газы отправился в музей, заперся в зале, где стояла колонна, и запретил кому-либо входить. Через два часа колонна, представьте, стояла прямехонько как стрела. Проверяли ватерпасом, но не нашли ни малейших отклонений. Так началось сотрудничество Газы с Национальным музеем. Некоторое время спустя устраивали мексиканскую выставку. Там были настоящие колоссы, самый тяжелый из которых весил восемь тонн, а многие весили три или четыре тонны каждый. Пригласили специальную комиссию из Политехнического института, так как опасались, что стропы не выдержат. Колебались. Но Газы нашел стену, на которой их можно было закрепить, не опасаясь последствий. Вскоре директор музея профессор Лоренц предложил ему штатное место, но Газы отказался, так как хотел продолжать заниматься скульптурой. Однако он начал помогать музею. Газы работал, в частности, у Михаловского, на выставке отдела древнего искусства. Так они познакомились. Вскоре Михаловский предложил Газы выехать в Фарас. И, хотя профессор не обещал ему ничего больше, кроме египетской стипендии, Газы согласился. Его привлекала эта работа, и он стремился к экзотике.

С тех пор Газы в Фарасе и развлекает других множеством забавных историй...

– Когда мы начали в октябре раскопки, – рассказывает он, – то стали обнаруживать то крестики, то короны. Под ними, разумеется, были головы. Мы забавлялись как дети, гадая, что же окажется ниже.

Но сегодня до полудня Газы был занят работой, во время которой не до анекдотов. Уже в двадцать пятый раз в Фарасе наступал такой день, когда все участники экспедиции словно замирают, сжав кулаки, и никто не в состоянии спокойно работать. Никто, за исключением самого Газы. Ибо он должен трудиться спокойно. В такие дни успех всей экспедиции в его руках. Порой это продолжается несколько часов, а порой – всего только несколько десятков минут. Но это минуты величайшего напряжения. Слово «открыть» – это еще не все. Остается еще слово «спасти». Нужно произнести и его.

Сначала фреска покрывается специальной смесью, состоящей из воска, канифоли и других химикалий, состав которых зависит от состояния штукатурки. Штукатурка выветривается и легко осыпается. И не удивительно! Варшавская штукатурка начинает осыпаться через семь или десять лет, а местная существует уже тысячу лет. Вот почему во фресках образуются дырки, причем иногда они попадаются и с внутренней стороны штукатурки. Тогда приходится вводить туда гипсовые пломбы. Порой под фреской необходимо просверлить ряд отверстий. Много столетий церковь была целиком заполнена песком. Нубийский песок проникает всюду, даже в закрытые чемоданы, он проник также в промежутки между штукатуркой и стеной. Бывало, что, после того как пробивались отверстия, из-под штукатурки высыпалось целое ведро песка. Поэтому сначала Газы делает анализ фрески и составляет подробный план действий. Ошибка может стать роковой: немного нужно, чтобы фреска оказалась безвозвратно загубленной.

Покрытая воском фреска приобретает более почтенный вид: она становится темнее, краски ее менее резки. Она защищена теперь от действия воздуха и сырости. Восковое покрытие будет снято лишь в музее – в Варшаве или в Хартуме. Эта работа отнимает много времени и требует большой точности. Операция производится следующим образом: рабочие-арабы нагревают на спиртовках небольшие утюжки; подают их наверх на подмостки, на которых стоит Газы; горячим утюжком он размазывает воск по поверхности фрески. Роспись оказывается под темным, стекловидным слоем. Затем фреска прикрывается плотным холстом. Он должен быть прочным и не иметь никаких разрывов или других изъянов. Вскоре на нем повиснет бесценный памятник старины. После этого покрытая холстом фреска еще раз гладится утюжками. Разогретый воск проникает через материю и, остывая, скрепляет ее с фреской. На белом фоне появляются темные очертания, постепенно превращаясь в точное изображение лица богоматери или епископа. Это необычайное зрелище! Затем к холсту пришивается крепкий канат. Его концы привязываются к деревянной стенке, наискось придвигаемой к фреске. Теперь можно приступить к снятию фрески. Наступает день, когда в течение долгих минут будет решаться судьба шедевра.

И вот сегодня с утра Газы занялся великолепной фреской с изображением богоматери, которую наши люди назвали «ловичанкой» из-за полос на ее одеянии[57]. Уже за завтраком атмосфера была напряженной, хотя Газы и пытался шутить, но видно было, что и он волновался. Ведь дело шло о тончайшем слое красок на немногим более плотном слое штукатурки! Таково уже большинство произведений искусства: немного краски, немного штукатурки или полотна, порой несколько листков бумаги – а ведь это византийская фреска, или Монна Лиза, или «Ад» Данте... Сколь хрупко все это по сравнению с пятидесятитонными танками нашего времени, но в то же время сколь долговечнее!

Мы собрались у церкви. Сперва выпили по маленькой чашке кофе, поданного Мохаммедом. Затем столпились у стены, на которой еще вчера красовалась фреска, правда несколько потемневшая от воска. Сегодня уже не было видно фрески, сквозь холст проступали лишь ее контуры, как во время операции проступают под простыней очертания тела лежащего пациента. Все стояли наготове, чтобы помогать, если что-нибудь не будет ладиться. Но ясно, что это был самообман. Если бы Газы ошибся, никто уже не сумел бы ничего спасти. Кроме нас, около стены собрались все рабочие и раис. Царила тишина. В десятый, пожалуй, раз я проверял свою кинокамеру, почтенную «Адмиру-16», действующую безотказно... однако в этой пыли и после песчаной бури вполне возможна и осечка.

Сперва Газы поднялся на подмостки с длинной палкой в руке. Несколькими движениями он выдолбил над фреской продолговатую расщелину, параллельную верхнему краю холста. Та часть стены, что осталась над расщелиной, пойдет под воду, а то, что расположено под ней, будет выставлено в одном из двух музеев. После этого Газы сошел с подмостков и подошел к фреске снизу. Стало еще тише, хотя и до этого никто не подавал голоса. Даже шумливые рабочие-арабы молчали, теснясь вокруг. Было жарко, и немудрено, что лоб человека с пилой в руках покрылся каплями пота. Слышен был шелест пальм, растущих около холма. А затем раздался стрекот моей кинокамеры – и в этот же момент тишину прорезал резкий скрежет. Пила начала вгрызаться в грунт фрески, медленно, сантиметр за сантиметром отрезая ее от стены. Скрежещет пила, из-под фрески сыплются обломки стены, падают в лицо Газы, угрожая поранить его или засыпать ему глаза, но он не отстраняется, не вытирает лица, а лишь лоб и щеки его все больше сереют и по запыленному лицу струится пот. Приближаюсь к нему, снимаю его крупным планом – его лицо занимает весь визир моего аппарата, - затем снимаю его руки и пилу. Газы не замечает меня. Через несколько месяцев, когда я пригласил его посмотреть уже готовый, смонтированный для телевидения фильм, он сказал: «Когда вы снимали все это? А я ничего не заметил...»

 

⇐ Предыдущая234567891011Следующая ⇒

Поделиться: