LХХХIV. ПОЛНОЧНЫЕ ТЕРЗАНИЯ

Как иронический вопрос -Полночный бой часов на башне: Минувший день, уже вчерашний, Чем был для нас, что нам принес? - День гнусный: пятница! К тому жеЕще тринадцатое! Что ж, Ты, может быть, умен, хорош, А жил как еретик иль хуже. Ты оскорбить сумел Христа, Хоть наш Господь, он - Бог бесспорный! -Живого Креза шут придворный, -Среди придворного скотаЧто говорил ты, что представил, Смеша царя нечистых сил? Ты все, что любишь, поносилИ отвратительное славил. Палач и раб, служил ты злу, Ты беззащитность жалил злобой.Зато воздал ты быколобойВсемирной глупости хвалу.В припадке самоуниженьяЛобзал тупую Косность ты, Пел ядовитые цветыИ блеск опасный разложенья. И, чтоб забыть весь этот бред, Ты, жрец надменный, ты, чья лираВ могильных, темных ликах мираНашла Поэзии предмет, Пьянящий, полный обаянья, -Чем ты спасался? Пил да ел? -Гаси же свет, покуда цел, И прячься в ночь от воздаянья!

LХХХV. ГРУСТНЫЙ МАДРИГАЛ

Не стану спорить, ты умна! Но женщин украшают слезы.Так будь красива и грустна, В пейзаже зыбь воды нужна, И зелень обновляют грозы. Люблю, когда в твоих глазах, Во взоре, радостью блестящем, Все подавляя, вспыхнет страх, Рожденный в Прошлом, в черных днях, Чья тень лежит на Настоящем. И теплая, как кровь, струяИз этих глаз огромных льется, И хоть в моей - рука твоя, Тоски тяжелой не тая, Твой стон предсмертный раздается. Души глубинные ключи, Мольба о сладострастьях рая! Твой плач - как музыка в ночи, И слезы-перлы, как лучи, В твой мир бегут, сверкая. Пускай душа твоя полнаСтрастей сожженных пеплом чернымИ гордость проклятых онаВ себе носить обречена, Пылая раскаленным горном, Но, дорогая, твой кошмар, Он моего не стоит ада, Хотя, как этот мир, он стар, Хотя он полон страшных чарКинжала, пороха и яда. Хоть ты чужих боишься глазИ ждешь беды от увлеченья, И в страхе ждешь, пробьет ли час, Но сжал ли грудь твою хоть разЖелезный обруч Отвращенья? Царица и раба, молчи! Любовь и страх - тебе не внове.И в душной, пагубной ночиСмятенным сердцем не кричи: " Мои демон, мы единой крови! "

LХХXVI. ПРЕДУПРЕДИТЕЛЬ

В груди у всех, кто помнит стыдИ человеком зваться может, Живет змея, - и сердце гложет, И " нет" на все " хочу" шипит. Каким ни кланяйся кумирам, -Предайся никсам иль сатирам, -Услышишь: " Долга не забудь! " Рождай детей, малюй картины, Лощи стихи, копай руины -Услышишь: " Долог ли твой путь? " Под игом радости и скукиНи одного мгновенья нет, Когда б не слышался советЖизнь отравляющей гадюки.

LXXXVII. НЕПОКОРНЫЙ

Крылатый серафим, упав с лазури яснойОрлом на грешника, схватил его, кляня, Трясет за волосы и говорит: " Несчастный! Я - добрый ангел твой! узнал ли ты меня? Ты должен всех любить любовью неизменной: Злодеев, немощных, глупцов и горбунов, Чтоб милосердием ты мог соткать смиренноТоржественный ковер для Господа шагов! Пока в твоей душе есть страсти хоть немного, Зажги свою любовь на пламеннике Бога, Как слабый луч прильни к Предвечному Лучу! " И ангел, грешника терзая беспощадно, Разит несчастного своей рукой громадной, Но отвечает тот упорно: " Не хочу! "

LХХХVIII. ДАЛЕКО, ДАЛЕКО ОТСЮДА

Здесь сокровенный твой покой, Где, грудь полузакрыв рукой, Ты блещешь зрелой красотой! Склонив овал грудей лилейный, Ты внемлешь здесь благоговейноВ тиши рыдание бассейна. Здесь, Доротея, твой приют; Здесь ветра вой и вод журчаньеТебе, коварное созданье, Песнь колыбельную поют! Твои все члены нежно льютБензоя вкруг благоуханья; В углу, в истоме увяданья, Цветы тяжелые цветут.

LХХХIХ. ПРОПАСТЬ

Паскаль носил в душе водоворот без дна.- Все пропасть алчная: слова, мечты, желанья.Мне тайну ужаса открыла тишина, И холодею я от черного сознанья. Вверху, внизу, везде бездонность, глубина, Пространство страшное с отравою молчанья.Во тьме моих ночей встает уродство снаМногообразного, - кошмар без окончанья. Мне чудится, что ночь - зияющий провал, И кто в нее вступил - тот схвачен темнотою.Сквозь каждое окно - бездонность предо мною. Мой дух с восторгом бы в ничтожестве пропал, Чтоб тьмой бесчувствия закрыть свои терзанья.- А! Никогда не быть вне Чисел, вне Созданья!

XC. ЖАЛОБЫ ИКАРА

В объятиях любви продажнойЖизнь беззаботна и легка, А я - безумный и отважный -Вновь обнимаю облака. Светил, не виданных от века, Огни зажглись на высоте, Но солнца луч, слепой калека, Я сберегаю лишь в мечте. Все грани вечного простораИзмерить - грудь желанье жгло, -И вдруг растаяло крылоПод силой огненного взора; В мечту влюбленный, я сгорю, Повергнут в бездну взмахом крылий, Но имя славного могиле, Как ты, Икар, не подарю!

XCI. ЗАДУМЧИВОСТЬ

Остынь, моя Печаль, сдержи больной порыв.Ты Вечера ждала. Он сходит понемногуИ, тенью тихою столицу осенив, Одним дарует мир, другим несет тревогу. В тот миг, когда толпа развратная идетВкушать раскаянье под плетью наслажденья, Пускай, моя Печаль, рука твоя ведетМеня в задумчивый приют уединенья, Подальше от людей. С померкших облаковЯ вижу образы утраченных годов, Всплывает над рекой богиня Сожаленья, Отравленный Закат под аркою горит, И темным саваном с Востока уж летитБезгорестная Ночь, предвестница Забвенья.

XCII. САМОБИЧЕВАНИЕ

       К Ж. Ж. Ф. Я поражу тебя без злобы, Как Моисей твердыню скал, Чтоб ты могла рыдать и чтобыОпять страданий ток сверкал, Чтоб он поил пески СахарыСоленой влагой горьких слез, Чтоб все мечты, желанья, чарыИх бурный ток с собой унес В простор безбрежный океана; Чтоб скорбь на сердце улеглась, Чтоб в нем, как грохот барабана, Твоя печаль отозвалась. Я был фальшивою струной, С небес симфонией неслитной; Насмешкой злобы ненасытнойИстерзан дух погибший мой. Она с моим слилася стоном, Вмешалась в кровь, как черный яд; Во мне, как в зеркале бездонномМегеры отразился взгляд! Я - нож, проливший кровь, и рана, Удар в лицо и боль щеки, Орудье пытки, тел куски; Я - жертвы стон и смех тирана! Отвергнут всеми навсегда, Я стал души своей вампиром, Всегда смеясь над целым миром, Не улыбаясь никогда!

XCIII. НЕОТВРАТИМОЕ

IИдея, Форма, СуществоНизверглись в Стикс, в его трясину, Где Бог не кинет в грязь и в тинуЧастицу света своего. Неосторожный Серафим, Вкусив бесформенного чары, Уплыл в бездонные кошмары, Тоской бездомности томим. И он в предсмертной маетеСтремится одолеть теченье, Но все сильней коловерченьеИ вой стремнины в темноте. Он бьется в дьявольской сети, Он шарит, весь опутан тиной, Он ищет свет в норе змеиной, Он путь пытается найти. И он уже на край ступилТой бездны, сыростью смердящей, Где вечной лестницей сходящийИдет без лампы, без перил, Где, робкого сводя с ума, Сверкают чудищ липких зраки, И лишь они видны во мраке, И лишь темней за ними тьма. Корабль, застывший в вечном льду, Полярным скованный простором, Забывший, где пролив, которымПриплыл он и попал в беду! - Метафор много, мысль одна: То судьбы, коим нет целенья, И злое дело, нет сомненья, Умеет делать Сатана. IIО, светлое в смешенье с мрачным! Сама в себя глядит душа, Звездою черною дрожаВ колодце Истины прозрачном. Дразнящий факел в адской мглеИль сгусток дьявольского смеха, О, наша слава и утеха -Вы, муки совести во Зле!

XCIV. ЧАСЫ

Часы! угрюмый бог, ужасный и бесстрастный, Что шепчет: " Вспомни все! " и нам перстом грозит, -И вот, как стрелы - цель, рой Горестей пронзитДрожащим острием своим тебя, несчастный! Как в глубину кулис - волшебное виденье, Вдруг Радость светлая умчится вдаль, и вотЗа мигом новый миг безжалостно пожретВсе данные тебе судьбою наслажденья! Три тысячи шестьсот секунд, все ежечасно: " Все вспомни! " шепчут мне, как насекомых рой; Вдруг Настоящее жужжит передо мной: " Я - прошлое твое; я жизнь сосу, несчастный! " Все языки теперь гремят в моей гортани: " Remember, еstо memоr" говорят; О, бойся пропустить минут летящих ряд, С них не собрав, как с руд, всей золотой их дани! О, вспомни: с Временем тягаться бесполезно; Оно - играющий без промаха игрок.Ночная тень растет, и убывает срокВ часах иссяк песок, и вечно алчет бездна. Вот вот - ударит час, когда воскликнут грозноТобой презренная супруга, Чистота, Рок и Раскаянье (последняя мечта! ): " Погибни, жалкий трус! О, поздно, слишком поздно! "

 * ПАРИЖСКИЕ КАРТИНЫ *

ХСV. ПЕЙЗАЖ

Чтоб целомудренно слагать мои эклоги, Спать подле неба я хочу, как астрологи, -Из окон чердака, под мирный лепет снов, Гуденью важному внимать колоколов.Там, подперев щеку задумчиво рукою, Увижу улицу я с пестрой суетою, И мачт Парижа - труб необозримый лес, И ширь зовущих нас к бессмертию небес.Отрадно сквозь туман следить звезды рожденье, В завешенном окне лампады появленье, И дыма сизого густые пелены, И чары бледные колдующей луны.Там будут дни мои неслышно течь за днями.Когда ж придет зима с докучными снегами, Все двери, входы все закрою я гостямИ чудные дворцы в ночи моей создам! И буду грезить я о горизонтах синих, О сказочных садах, оазисах в пустынях, О поцелуях дев небесной красоты, О всем, что детского бывает у мечты.Пусть под окном моим мятеж тогда бушует, -Меня он за трудом любимым не взволнует: В искусство дивное всецело погружен -По воле вызывать весны волшебный сон, Из сердца извлекать я буду волны света, Из мыслей пламенных - тепло и роскошь лета.

XCVI. СОЛНЦЕ

В предместье, где висит на окнах ставней ряд, Прикрыв таинственно-заманчивый разврат, Лишь солнце высыплет безжалостные стрелыНа крыши города, поля, на колос зрелый -Бреду, свободу дав причудливым мечтам, И рифмы стройные срываю здесь и там; То, как скользящею ногой на мостовую, Наткнувшись на слова, сложу строфу иную. О, свет питательный, ты гонишь прочь хлороз, Ты рифмы пышные растишь, как купы роз, Ты испарить спешишь тоску в просторы свода, Наполнить головы и ульи соком меда; Ты молодишь калек разбитых, без концаСердца их радуя, как девушек сердца; Все нивы пышные тобой, о Солнце, зреют, Твои лучи в сердцах бессмертных всходы греют. Ты, Солнце, как поэт, нисходишь в города, Чтоб вещи низкие очистить навсегда; Бесшумно ты себе везде найдешь дорогу -К больнице сумрачной и к царскому чертогу!

XCVII. РЫЖЕЙ НИЩЕНКЕ

Белая девушка с рыжей головкой, Ты сквозь лохмотья лукавой уловкойВсем обнажаешь свою нищету И красоту. Тело веснушками всюду покрыто, Но для поэта с душою разбитой, Полное всяких недугов, оно Чары полно! Носишь ты, блеск презирая мишурный, Словно царица из сказки - котурны, Два деревянных своих башмака, Стройно-легка. Если бы мог на тебе увидать яВместо лохмотьев - придворного платьяСкладки, облекшие, словно струи, Ножки твои; Если бы там, где чулочек дырявыйЩеголей праздных сбирает оравы, Золотом ножку украсил и сжал Тонкий кинжал; Если б, узлам непослушны неровным, Вдруг, обнажившись пред взором греховным.Полные груди блеснули хоть раз Парою глаз; Если б просить ты заставить умелаВсех, кто к тебе прикасается смело, Прочь отгоняя бесстрашно вокруг Шалость их рук; Много жемчужин, камней драгоценных, Много сонетов Бело совершенныхСтали б тебе предлагать без конца Верных сердца; Штат рифмачей с кипой новых творенийСтал бы тесниться у пышных ступеней, Дерзко ловил бы их страстный зрачок Твой башмачок; Вкруг бы теснились пажи и сеньоры, Много Ронсаров вперяли бы взоры, Жадно ища вдохновения, в твой Пышный покой! Чары б роскошного ложа таилиБольше горячих лобзаний, чем лилий, И не один Валуа в твою власть Мог бы попасть! Ныне ж ты нищенкой бродишь голодной, Хлам собирая давно уж негодный, На перекрестках продрогшая вся Робко прося; На безделушки в четыре сантимаСмотришь ты с завистью, шествуя мимо, Но не могу я тебе, о прости! Их поднести! Что же? Пускай без иных украшений.Без ароматов иных и каменийТощая блещет твоя нагота, О красота!

XCVIII. ЛЕБЕДЬ

            Виктору Гюго IЯ о тебе одной мечтаю, Андромаха, Бродя задумчиво по новой Карусель, Где скудный ручеек, иссякший в груде праха, Вновь оживил мечту, бесплодную досель. О, лживый Симоис, как зеркало живоеТы прежде отражал в себе печаль вдовы.Где старый мой Париж!.. Трудней забыть былое, Чем внешность города пересоздать! Увы!.. Я созерцаю вновь кругом ряды бараков, Обломки ветхие распавшихся колонн, В воде зацветших луж ищу я тленья знаков, Смотрю на старый хлам в витринах у окон. Здесь прежде, помнится, зверинец был построен; Здесь - помню - видел я среди холодной мглы, Когда проснулся Труд и воздух был спокоен, Но пыли целый смерч взвивался от метлы, Больного лебедя; он вырвался из клеткиИ, тщетно лапами сухую пыль скребяИ по сухим буграм свой пух роняя редкий, Искал, раскрывши клюв, иссохшего ручья. В пыли давно уже пустого водоемаКупая трепет крыл, все сердце истомивМечтой об озере, он ждал дождя и грома, Возникнув предо мной, как странно-вещий миф. Как муж Овидия, в небесные просторыОн поднял голову и шею, сколько мог, И в небо слал свои бессильные укоры -Но был небесный свод насмешлив, нем и строг. IIПариж меняется - но неизменно горе; Фасады новые, помосты и леса, Предместья старые - все полно аллегорийДля духа, что мечтам о прошлом отдался. Воспоминания, вы тяжелей, чем скалы; Близ Лувра грезится мне призрак дорогой, Я вижу лебедя: безумный и усталый, Он предан весь мечте, великий и смешной.Я о тебе тогда мечтаю, Андромаха! Супруга, Гектора предавшая, увы! Склонясь над урною, где нет святого праха, Ты на челе своем хранишь печаль вдовы; - О негритянке той, чьи ноги тощи, босы: Слабеет вздох в ее чахоточной груди, И гордой Африки ей грезятся кокосы, Но лишь туман встает стеною впереди; - О всех, кто жар души растратил безвозвратно, Кто захлебнуться рад, глотая слез поток, Кто волчью грудь Тоски готов сосать развратноО всех, кто сир и гол, кто вянет, как цветок! В лесу изгнания брожу, в тоске упорный, И вас, забытые среди пустынных вод, Вас. павших, пленников, как долгий зов валторны, Воспоминание погибшее зовет.

XCIX. СЕМЬ СТАРИКОВ

Виктору ГюгоО город, где плывут кишащих снов потоки, Где сонмы призраков снуют при свете дня, Где тайны страшные везде текут, как сокиКаналов городских, пугая и дразня! Я шел в час утренний по улице унылой, Вкруг удлинял туман фасадов высоту, Как берега реки, возросшей с страшной силой: Как украшение, приличное шуту, Он грязно-желтой все закутал пеленою; Я брел, в беседу сам с собою погружен, Подобный павшему, усталому герою; И громыхал вдали мой мостовой фургон. Вдруг вырос предо мной старик, смешно одетыйВ лохмотья желтые, как в клочья облаков, Простого нищего имея все приметы; Горело бешенство в огне его зрачков; Таким явился он неведо откудаСо взором режущим, как инея игла, И борода его, как борода Иуды, Внизу рапирою заострена была. С ногами дряблыми прямым углом сходилсяЕго хребет; он был не сгорблен, а разбит; На палку опершись, он мимо волочился, Как зверь подшибленный или трехногий жид. Он, спотыкаясь, брел неверными шагамиИ, ковыляя, грязь и мокрый снег месил, Ярясь на целый мир; казалось, сапогамиОн трупы сгнившие давил, что было сил. За ним - его двойник, с такой же желчью взгляда, С такой же палкою и сломанной спиной: Два странных призрака из общей бездны ада, Как будто близнецы, явились предо мной. Что за позорная и страшная атака? Какой игрой Судьбы я схвачен был в тот миг? Я до семи дочел душою, полной мрака: Семь раз проследовал нахмуренный старик. Ты улыбаешься над ужасом тревоги, Тебя сочувствие и трепет не томит; Но верь, все эти семь едва влачивших ноги, Семь гнусных призраков являли вечный вид! Упал бы замертво я, увидав восьмого, Чей взор насмешливый и облик были б те ж! Злой Феникс, канувший, чтоб вдруг возникнутьснова, Я стал к тебе спиной, о дьявольский кортеж! С душой, смятенною под властью раздвоенья, Как жалкий пьяница, от страха чуть дыша, Я поспешил домой; томили мозг виденья, Нелепой тайною смущалася душа. Мой потрясенный дух искал напрасно мели; Его, шутя, увлек свирепый ураган, Как ветхую ладью, кружа в пылу похмелий, И бросил, изломав, в безбрежный океан.

С. МАЛЕНЬКИЕ СТАРУШКИ

Посвящено Виктору Гюго IВ изгибах сумрачных старинных городов, Где самый ужас, все полно очарованья, Часами целыми подстерегать готовЯ эти странные, но милые созданья! Уродцы слабые со сгорбленной спинойИ сморщенным лицом, когда-то Эпонимам, Лаисам и они равнялись красотой...Полюбим их теперь! Под ветхим кринолином И рваной юбкою от холода дрожа, На каждый экипаж косясь пугливым взором, Ползут они, в руках заботливо держаЗаветный ридикюль с поблекнувшим узором. Неровною рысцой беспомощно трусят, Подобно раненым волочатся животным; Как куклы с фокусом, прохожего смешат, Выделывая па движеньем безотчетным... Меж тем глаза у них буравчиков острейКак в ночи лунные с водою ямы, светят: Прелестные глаза неопытных детей, Смеющихся всему, что яркого заметят! Вас поражал размер и схожий вид гробовСтарушек и детей? Как много благородства, Какую тонкую к изящному любовьХудожник мрачный - Смерть вложила в это сходство! Наткнувшись иногда на немощный фантом, Плетущийся в толпе по набережной Сены, Невольно каждый раз я думаю о том -Как эти хрупкие, расстроенные члены Сумеет гробовщик в свой ящик уложить...И часто мнится мне, что это еле-елеЖивое существо, наскучившее жить, Бредет, не торопясь, к вторичной колыбели... Рекой горючих слез, потоком без концаПрорыты ваших глаз бездонные колодцы, И прелесть тайную, о милые уродцы, Находят в них бедой вскормленные сердца! Но я... Я в них влюблен! - Мне вас до боли жалко, Садов ли Тиволи вы легкий мотылек, Фраскати ль старого влюбленная весталкаИль жрица Талии, чье имя знал раек. IIАх! многие из вас, на дне самой печалиУмея находить благоуханный мед, На крыльях подвига, как боги, достигалиСмиренною душой заоблачных высот! Одних родимый край поверг в пучину горя, Других свирепый муж скорбями удручил, А третьим сердце сын-чудовище разбил, -И слезы всех, увы, составили бы море! IIIКак наблюдать любил я за одной из вас! В часы, когда заря вечерняя алелаНа небе, точно кровь из ран живых сочась, В укромном уголку она одна сидела И чутко слушала богатый медью громВоенной музыки, который наполняетПо вечерам сады и боевым огнемУснувшие сердца сограждан зажигает. Она еще пряма, бодра на вид былаИ жадно песнь войны суровую вдыхала: Глаз расширялся вдруг порой, как у орла, Чело из мрамора, казалось, лавров ждало... IVТак вы проходите через хаос столицБез слова жалобы на гнет судьбы неправой, Толпой забытою святых или блудниц, Которых имена когда-то были славой! Теперь в людской толпе никто не узнаетВ вас граций старины, терявших счет победам; Прохожий пьяница к вам с лаской пристаетНасмешливой, гамэн за вами скачет следом. Стыдясь самих себя, вы бродите вдоль стен, Пугливы, скорчены, бледны, как привиденья, Еще при жизни - прах, полуостывший тлен, Давно созревший уж для вечного нетленья! Но я, мечтатель, - я, привыкший каждый вашНеверный шаг следить тревожными очами, Неведомый вам друг и добровольный страж, -Я, как отец детьми, тайком любуюсь вами... Я вижу вновь рассвет погибших ваших дней, Неопытных страстей неясные волненья; Чрез вашу чистоту сам становлюсь светлей, Прощаю и люблю все ваши заблужденья! Развалины! Мой мир! Свое прости вам вследТоржественно я шлю при каждом расставанье.О, Евы бедные восьмидесяти лет, Увидите ль зари вы завтрашней сиянье?..

CI. СЛЕПЫЕ

О, созерцай, душа: весь ужас жизни тутРазыгран куклами, но в настоящей драмеОни, как бледные лунатики, идутИ целят в пустоту померкшими шарами. И странно: впадины, где искры жизни нет, Всегда глядят наверх, и будто не проронитЛуча небесного внимательный лорнет, Иль и раздумие слепцу чела не клонит? А мне, когда их та ж сегодня, что вчера, Молчанья вечного печальная сестра, Немая ночь ведет по нашим стогнам шумным С их похотливою и наглой суетой, Мне крикнуть хочется - безумному безумным: " Что может дать, слепцы, вам этот свод пустой? "

CII. ПРОХОЖЕЙ

Ревела улица, гремя со всех сторон.В глубоком трауре, стан тонкий изгибая, Вдруг мимо женщина прошла, едва качаяРукою пышною край платья и фестон, С осанкой гордою, с ногами древних статуй...Безумно скорчившись, я пил в ее зрачках, Как бурю грозную в багровых облаках, Блаженство дивных чар, желаний яд проклятый! Блистанье молнии... и снова мрак ночной! Взор Красоты, на миг мелькнувшей мне случайно! Быть может, в вечности мы свидимся с тобой; Быть может, никогда! и вот осталось тайной, Куда исчезла ты в безмолвье темноты.Тебя любил бы я - и это знала ты!

CIII. СКЕЛЕТ-ЗЕМЛЕДЕЛЕЦ

          Старинная виньеткаСреди ученых книжных груд, Что в виде мумий позабытых, Слоями пыли перевитых, В лавчонках уличных гниют, В глаза бросаются порою, Будя толпу печальных думИ поражая вместе умКакой-то важной красотою, Рисунки странные: скелетИль остов, мускулов лишенный, С лопатой, в землю погруженной, Стоит, как пахарь древних лет. - Колодник, взятый у могилы, Всегда зловещий и немой, Скажи: чьей волей роковойТы напрягаешь снова силыДавно разбитых позвонков? В чьей это ферме захудалойПлодами жатвы небывалойТы закрома набить готов? Иль хочешь ты, эмблемой страннойПророча всем одну судьбу, Нам показать, что и в гробуНеверен сон обетованный? Что все нам может изменить, Что даже смерть с могилой лживы, И там, где смолкнет гул наживы, Увы! придется, может быть, В полях неведомого краяВзрывать нам девственную новь, Ногой, истерзанною в кровь, На край лопаты налегая?..

CIV. ВЕЧЕРНИЕ СУМЕРКИ

Вот вечер сладостный, всех преступлений друг.Таясь, он близится, как сообщник; вокругСмыкает тихо ночь и завесы, и двери, И люди, торопясь, становятся - как звери! О вечер, милый брат, твоя желанна теньТому, кто мог сказать, не обманув: " Весь деньРаботал нынче я". - Даешь ты утешеньяТому, чей жадный ум томится от мученья; Ты, как рабочему, бредущему уснуть, Даешь мыслителю возможность отдохнуть... Но злые демоны, раскрыв слепые очи, Проснувшись, как дельцы, летают в сфере ночи, Толкаясь крыльями у ставен и дверей.И проституция вздымает меж огней, Дрожащих на ветру, свой светоч ядовитый...Как в муравейнике, все выходы открыты; И, как коварный враг, который мраку рад, Повсюду тайный путь творит себе Разврат. Он, к груди города припав, неутомимоЕе сосет. - Меж тем восходят клубы дымаИз труб над кухнями; доносится поройТеатра тявканье, оркестра рев глухой.В притонах для игры уже давно заселиВо фраках шулера, среди ночных камелий...И скоро в темноте обыкновенный ворПойдет на промысл свой - ломать замки контор.И кассы раскрывать, - чтоб можно было сноваСвоей любовнице дать щегольнуть обновой.Замри, моя душа, в тяжелый этот час! Весь этот дикий бред пусть не дойдет до нас! То - час, когда больных томительнее муки; Берет за горло их глухая ночь; разлукиСо всем, что в мире есть, приходит череда.Больницы полнятся их стонами. - О да! Не всем им суждено и завтра встретить взглядомБлагоуханный суп, с своей подругой рядом! А впрочем, многие вовеки, может быть, Не знали очага, не начинали жить!

CV. ИГРА

Вкруг ломберных столов - преклонных лет блудницы.И камни, и металл - на шеях, на руках.Жеманен тел изгиб, насурмлены ресницы.Во взорах ласковых - безвыходность и страх. Там, над колодой карт, лицо с бескровной кожей.Безгубый рот мелькнул беззубой чернотой.Тут пальцы теребят, сжимаясь в нервной дрожи, То высохшую грудь, то кошелек пустой. Под грязным потолком, от люстр, давно немытых, Ложится желтый свет на груды серебра, На сумрачные лбы поэтов знаменитых, Которым в пот и кровь обходится игра. Так предо мной прошли в угаре ночи душнойКартины черные, пока сидел я там, Один, вдали от всех, безмолвный, равнодушный, Почти завидуя и этим господам, Еще сберегшим страсть, и старым проституткам, Еще держащимся, как воин на посту, Спешащим промотать, продать в веселье жуткомОдни - талант и честь, другие - красоту. И в страхе думал я, смущенный чувством новым, Что это зависть к ним, пьянящим кровь свою, Идущим к пропасти, но предпочесть готовымСтраданье - гибели и ад - небытию.

CVI. ПЛЯСКА СМЕРТИ

⇐ Предыдущая234567891011Следующая ⇒

Поделиться: