Командующего Ачииско-Минусинского боевого района

Янв. 1923 года, село Ужур.

«Из представленного мне дознания видно, что командир истреботряда Комкаввзвода ачинского ЧОН тов. Соколов 7 января 1923 года будучи в пьяном виде во время игры в карты в деревне Копьево, выстрелами из револьвера «наган» ранил в плечо трубача вверенного ему взвода, а также и себя в средний палец на левой руке. Мне же донес, что он, Соколов, и трубач Логинов получили ранение в бою с бандой. Тов. Соколова от занимаемой им должности отстраняю, арестовываю и предаю суду Реввоентрибунала».

«При объезде мною вверенного мне района, я вынужден констатировать, что во всех истреботрядах дисциплина отсутствует, внутренний распорядок больше чем плох, бойцы постоянно увольняются в отпуски, ничем не оправдываемые, а часто самовольно отлучаются. В устранение указанного приказываю:

Командирам всех истреботрядов в кратчайший срок внедрить в истреботрядах твердый порядок и суровую дисциплину… предваряю, что в случае установления мною указанного при следующие объездах района я буду применять самые решительные меры, вплоть до арестов и преданий суду Реввоентрибунала».

«Ввиду невыполнения поставленных мною задач по истреблению банды Родионова и остатков банды Соловьева, вследствие: постоянного пьянства, безалаберности действий, ничем не вызванных разъездов по делам личного свойства, полного дедисциплинирования отряда во всех отношениях и совершения целого ряда других преступлений по должности, Комистреботряда 1 тов. Овчинникова от должности отстраняю».

 

ПРИКАЗ

Ачинско-Минусинскому боевому району от 4 мая 1923 г.

Из села Ужур.

«1.Последнее время банда Соловьева проявила активные действия. В особенности в районе западного участка, которая в большинстве случаев действует тремя группами одновременно, группы от 8 до 15 человек. Общий состав банды 25 человек, мужчин, в большинстве случаев – инородцев. Банда Родионова с настоящего времени в большинстве своего состава, как видно, находится на границе Томской губернии и Ачинского уезда, исключая 12 человек под командованием Чихачева, которые вышли и появились в районе озера Учум и Салбат.

2. Ранее изданный приказ от 11 апреля сего года, в котором говорится о необходимости как можно быстрее поставить агентурную работу с целью уничтожения бандитского движения и местонахождения банд, как видно из всего, не выполняется, и командиры действующих частей слишком мало уделяют внимания этому и если навербовали работников, то не весьма опытно и умело, а посему приказываю:

3. По дошедшим до меня сведениям выясняется, что некоторые командиры действующих частей за непослушание бойцов применяют к таковым рукоприкладство и мордобитие. Считаю такое явление при каких бы то ни было обстоятельствах недопустимым и вследствие сего напоминаю, что за подобные явления по отношению того или иного командира приму самые решительные меры.

Командующий Ачинско-Минусинското района ВОЛКОВ.

Начоперплаба ЗУВАНОВ».

 

«Лыжный взвод истребгруппы в составе 45 бойцов при трех пулеметах «Шоша» под общей командой 12 эскадрона тов. Шумова с 23 декабря 1923 г. по 3 января 1924 г. производил поиски банды в юго-западном направлении от Покровского (Чебаки). Поиски результатов не принесли и взвод 3 января возвратился в Покровск».

 

Заметим, что все, что происходило в цитируемых документах, начиная с середины 1923 года, происходило уже после отъезда комбата Голикова, которому некоторые его биографы приписывают разгром соловьевского отряда. Да и неясно, что нужно было понимать под разгромом этого отряда. Ведь он на зиму убывал до минимума, а весной опять умножался. Пока целыми и свободными оставались сам Иван Николаевич Соловьев, его начальник штаба, полковник царской армии Макаров, его заместитель Чихачев, его начальник контрразведки Астанаев и его адъютант, отрад надо было считать существующим. Правда, в последний год своего существования Соловьев проявлял меньшую активность, нежели вначале, но это отнюдь не потому, что его в 1922 году и в начале 1923 года «напугал» Голиков, а совсем по иным причинам, над которыми мы своевременно задумаемся.

Но сначала надо задуматься над тем, с какой стати, зачем и почему появился в Хакасии Голиков Аркадий Петрович, восемнадцати лет от роду, прослуживший до этого четыре года ЧОНе, в Частях Особого Назначения. За какие такие заслуги уже в 16, в 17 лет ему доверяли командовать полком (чоновским, разумеется), а и в Хакасию он приехал с предписанием получить назначение не ниже командира батальона (разумеется, чоновского).

В Советском Энциклопедическом словаре (однотомном) дается такая справка; «Части Особого Назначения (ЧОН). Военно-партийные отряды в 1919-25 годах при заводских ячейках, райкомах, горкомах, губкомах партии для помощи Советским органам в борьбе с контрреволюцией».

Коротко и не очень внятно. В десятитомной Малой Советской энциклопедии тоже очень краткая справка: «ЧОН. Были созданы в Советской России в годы гражданской войны для борьбы против контрреволюции. Формировались из комсомольцев и коммунистов. В 1921 году ЦК РКП (б) утвердило положение о ЧОН. Общее руководство осуществлялось ЦК РКП (б), обкомами и губкомами. ЧОН сыграли значительную роль в защите завоеваний Соц. революции. С переходом к мирному строительству ЧОН в 1924 году были расформированы».

Тоже не густо и тоже не очень внятно. Что значит – отряды при заводских ячейках, если это полки и батальоны? «Части»! А каждый мало-мальски сведущий в военном деле человек знает различие между, скажем, воинским подразделением (взвод, рота, даже и батальон) и воинской частью.

Значит, «Части Особого Назначения». В чем же состояла эта особенность? Вспомним по аналогии «СЛОН». Соловецкий Лагерь Особого Назначения. Или дом инженера Ипатьева в Екатеринбурге, «Дом Особого Назначения». Словечко «ОСОБОГО» на языке большевиков того времени означало только одно: уничтожение, истребление, смерть. ЧОН, как написано в словаре, были созданы для борьбы против контрреволюции. Но разве ЧК, центральная на Лубянке, разве все районные, городские, губернские ЧК («Чрезвычайки», как их тогда называли), ЧК, в которых даже были лотки, желоба для стока крови, как, например, по свидетельству Н. Я. Мандельштам, это было в киевской «Чрезвычайке», разве они не боролись против «контрреволюции»? Разве сама Красная Армия, возглавляемая красными (кровавыми) комиссарами, не боролась против контрреволюции? Разве не было к тому же вооруженных продотрядов, милиции, наконец? Зачем же еще Части Особого Назначения? Дело в том, что в словарной справочке, где говорится: «при заводских ячейках, райкомах, губкомах и пр.», не сказано главного: «При воинских частях в действующей Красной Армии». А точнее всего – при тогдашнем правительстве, при Совнаркоме и ВЦИКе, при Свердлове и Троцком.

Троцкий, придумавший и создавший Части Особого Назначения, так откровенно формулирует смысл их создания: «Нельзя строить армию без репрессий. Нельзя вести массы на смерть, не имея в арсенале командования смертной казни. До тех пор, пока… гордые, злые бесхвостые обезьяны, именуемые людьми, будут строить армии и воевать, командование будет ставить солдат между возможной смертью впереди и неизбежной смертью позади». Яснее всех энциклопедических словарей!

Части Особого Назначения не брали городов, не штурмовали Перекопа, не обороняли каких бы то ни было объектов, они находились позади воюющей армии. И были у них две главные задачи: они не позволяли (по мере возможности) Красной Армии отступать (так называемые «заградотряды»), а главное – они расстреливали. Расстреливали дезертиров, расстреливали взятых в плен, расстреливали заложников. Одним словом, расстреливали безоружных людей.

Ушла из Крыма армия Врангеля, но десятки тысяч солдат и Офицеров не захотели покинуть родную землю, тем более что Фрунзе в разбрасываемых листовках обещал тем, кто останется, жизнь и свободу. Остались. Крым был передан в руки Бела Куна и Землячки (Розалии Самойловны Залкинд), Бела Кун и Землячка стали приглашать в Крым Льва Давидовича Троцкого. Лев Давидович ответил: «Я тогда приеду в Крым, когда на его территории не останется ни одного белогвардейца». Руководителями Крыма это было воспринято не как намек, а как приказ. Началось бессмысленное кровавое уничтожение всех сложивших оружие и оставшихся на родной русской земле русских людей. Цифры называются разные, кто говорит семь, кто говорит тридцать, а кто говорит семьдесят тысяч. Но даже если и семь, тоже немало. И семь тысяч перестрелять – это работа. Тем более что Землячка изрекла: «Жалко на них тратить патроны, топить их в море». И привязывали камень к ногам, и долго еще потом через чистую морскую воду были видны рядами вертикально стоящие мертвецы. Но не могли же эту работу выполнить два человека – Бела Кун и Землячка. Нельзя было бы привлечь к этому строевые, боевые части. Фрунзе на это не пошел бы. Кто же это все делал? ЧОН. Части Особого Назначения. Вот уж действительно – Особое, так Особое! Или издал Свердлов декрет «О расказачивании России». То есть об истреблении донских и кубанских казаков. И окружены были области Войска Донского и Кубанское казачество, и жгли станицы и расстреливали за одну ночь все население той или иной станицы вместе с детьми и женщинами. Две недели длилось это бесчинство. Кто же это все делал? Не строевые, не полевые, не боевые части Красной Армии. Это делали Части Особого Назначения. Сокращенно – ЧОН.

(Что касается чоновца А. П. Голикова, то в его послужном списке действия по расказачиванию Кубани записаны скромной фразой: «Комиссар отряда курсантов, усмирявших кубанских казаков. Август 1919 года».)

Россия, хотя уже и смертельно раненная; полурастерзанная, все еще агонизировала. Не успели отгреметь залпы расстреливателей на Дону и Кубани, восстало крестьянство в Тамбовской Губернии. Не выдержали грабежа, продразверстки, продотрядов, голода, доводившего до людоедства и детоедства, – восстали. В Тамбовском восстании участвовало около двухсот тысяч человек, а возглавил его тридцатичетырехлетний Александр Степанович Антонов. По ленинской практике обозвали его эсером, а все восстание – кулацко-эсеровским. Вы представьте себе – 200.000 кулаков и одновременно эсеров!

Против тамбовских мужиков двинули регулярную армию под командованием Тухачевского. Но так как главным средством борьбы с восставшими была система заложничества, то Тухачевский не мог обойтись без Частей Особого Назначения. Делалось так. Ушел мужчина из семьи к Антонову, арестовывалась вся его семья. Ушло из деревни к Антонову несколько мужчин, арестовывалась (а то и просто сжигалась) вся деревня. А ведь заложников надо потом расстреливать. Как же тут обойтись без ЧОНа? К Тухачевскому послали Аркадия Голикова. У голиковского биографа об этом написано: «…разговор с Тухачевским вышел короткий. Михаил Николаевич сказал, что пригласил его (Голикова) поближе познакомиться, что хотя мятеж как таковой в целом ликвидирован, работы все равно еще много…» Ну, к такой работе Голикову, несмотря на молодость лет, было уже не привыкать.

С. П. Мельгунов в своей страшной по содержанию книге «Красный террор в России» пишет на стр. 29: «Брали сотнями заложниц крестьянских жен вместе с детьми… приказ оперштаба Тамбовской ЧК 1 сентября 1920 года объявлял: «Провести к семьям восставших (подчеркнуто мной. – В. С. ) беспощадный красный террор… арестовывать в таких семьях всех с 18-летнего возраста, не считаясь с полом, и если бандиты выступления будут продолжать, расстреливать их. Села обложить чрезвычайными контрибуциями, за неисполнение которых будут конфисковываться все земли и все имущество».

Как проводился в жизнь этот приказ, свидетельствуют официальные сообщения, печатавшиеся в тамбовских «Известиях»:

«5 сентября сожжено 5 сел; 7 сентября расстреляно белее 250 крестьян… (а расстреливал ЧОН, то есть и тов. Голиков в том числе. – В. С. )…»

…расстреливали и детей и родителей. И мы найдем засвидетельствованные факты, когда расстреливали детей в присутствии родителей и родителей в присутствии детей».

Один из биографов Голикова, Гольдин об этом пишет: «Партия передала на Тамбовщину лучших своих сынов, лучшие части, лучших командиров, военачальников, политработников. И среди них был командир 58 стрелкового полка Аркадий Голиков».

А надо было бы написать: «Против лучших и несчастнейших сынов России, не вынесших большевистского насилия и решивших лучше погибнуть стоя, чем жить и пресмыкаться в чудовищном рабстве, партия послала самых отъявленных убийц и негодяев, имеющих уже большой опыт в деле истребления коренного населения России…» Далее все по тексту.

Могут сказать: «Мало ли что Голиков служил в ЧОНе. Может, он вовсе и не расстреливал». Но такое предположение невероятно. Если солдат служит в похоронной команде, то закапывать трупы убитых – это его повседневная работа. Для фронтовой медсестры повседневная работа – перевязывать раненых. Для хирурга в медсанбате – делать операции, для артиллериста – стрелять из пушки, для танкиста – водить танк, а для чоновца – расстреливать безоружных людей. Пленных, заложников либо приговоренных к расстрелу Ревтрибуналом. Части Особого Назначения. Не может пожарник не тушить пожара, моряк не плавать на корабле, кавалерист не ездить верхом на лошади, повар не готовить пищу, а чоновец не расстреливать. Такова уж его специальность.

До сих пор многие не перестают удивляться, как это так, семнадцатилетний мальчишка, вдруг – командир полка! За что, за какие такие заслуги? За чоновские заслуги, уважаемые сограждане, за чоновские. А заслуги у чоновца могли быть одни, опять-таки – чоновские.

У меня осталось в памяти вычитанное где-то, но осталось уже в обрывках, в частности, никак не могу вспомнить, о какой школе там велась речь. Суть же этой своеобразной притчи в том, что некий юноша учился в каком-то предосудительном учебном заведении. Скажем, в узко-целенаправленной партийной школе…, или, скажем, в инквизиторской школе, или (ближе к нашей действительности) в школе лагерных конвоиров, или просто на палача. И вот, оправдываясь, он говорит:

– Не один я там учился, нас там было много молодых людей…

– Да. Но зачем ты был первым учеником?

Иногда мне самому кажется неправдоподобным: как это четырнадцатилетний мальчик, ученик Арзамасского реального училища, оказался вдруг чоновцем? Как это Наталья Аркадьевна, мать Аркаши, сама упросила знакомого Ефима Осиповича Ефимова взять мальчика в отряд. Что это – сверхреволюционная сознательность? Жертвенность во имя революции? Или за этим что-то стоит? У меня есть догадка, доказать которую, разумеется, невозможно, но возможны косвенные рассуждения на эту тему.

Не так давно мой коллега Борис Николаевич Камов, автор двух больших замечательных очерков о смерти Колчака и о смерти адмирала Щасного, но также и автор апологетической – в духе соцреализма – книги о Гайдаре, выступил с новой публикацией об Аркадии Петровиче. Этой публикации он предпослал следующие слова: «Уже более двух лет в российской печати появляются статьи, в которых А. П. Гайдара обвиняют в организации и осуществлении массовых репрессий в годы гражданской войны… Между тем в этих публикациях не приведено ни единого документа, подтверждающего обвинения».

Дальше Борис Камов начинает рассказывать о Гайдаре 30-х годов и о том, как Аркадий Петрович несколько раз звонил наркому Ежову, пытаясь выручить свою бывшую жену Лию Соломянскую. Но это все равно, как если бы стали обвинять, скажем, Буденного в том, что он много зарубил шашкой людей, а в опровержение этого рассказали бы, что в тридцатые годы Семен Михайлович «курировал» племенное коневодство в СССР. Ну да, курировал. А в 20-е годы рубил шашкой людей. А насчет документирования… Вот вы, дорогой коллега, пишете об Иване Николаевиче Соловьеве, что он молодой хакаске, уличив ее в агентурной деятельности в пользу ЧОНа (Голикова), лично саблей отрубал по одному пальцы на руке. Ну и как же вы, Борис Николаевич, собираетесь документировать эту клевету на Ивана Соловьева? В духе и образе Голикова расстреливать, но вовсе не в духе и не в образе Соловьева обрубать пальцы юной хакаске.

Но вернемся к нашим косвенным рассуждениям, к нашим недокументированным предположениям о том, почему мать Аркаши Голикова, в четырнадцатилетнем возрасте, собственноручно отдала его в руки ЧОНа, в отряд своего знакомого Ефима Осиповича Ефимова.

Будучи мальчишкой лет двенадцати, Аркаша Голиков обзавелся огнестрельным оружием. Конечно, какой мальчишка не мечтает о револьвере, а тем более о маузере. А. Гольдин в своей книге о Голикове пишет:

«Он мечтал иметь свое оружие, настоящее, с патронами, чтобы и стреляло по-настоящему. И нужно оно было ему не для игр, не для того, чтобы похвастаться перед товарищами, а совсем, совсем для другого…» (подчеркнуто мной. – В. С. )

И дальше: «Купить револьвер в то время в Арзамасе, на базарной толкучке было нетрудно. А может быть, он приобрел его у раненого, находившегося на излечении в госпитале, или просто получил в подарок от кого-нибудь из раненых, потихоньку от госпитального начальства пронесших оружие в палату. Как бы то ни было, а у Аркадия появился револьвер».

Тему продолжает другой биограф Голикова, уже знакомый нам Борис Камов. «В сентябре семнадцатого возобновились занятия в реальном… еще летом (то есть, значит, летом семнадцатого, то есть, значит, в тринадцатилетнем возрасте. – В. С. ) он раздобыл себе небольшой маузер с двумя обоймами. Оружие привозили и продавали солдаты, «Нижегородский листок» печатал объявления: «Продается малодержаный револьвер с коробкой патронов». И он носил коротко-ствольный плоский маузер в кармане брюк.

И однажды (он дежурил в классе и, выгнав всех в коридор, распахнул окно) вошел с тремя ребятами из школьного комитета Федька и потребовал сдать револьвер.

– Какой еще револьвер? – прикинулся было он.

– Не запирайся, пожалуйста! Я знаю, что ты всегда носишь маузер с собой. И сейчас он у тебя в правом кармане. Сдай лучше добровольно или мы вызовем милицию…

Он рванулся к двери – Федька преградил дорогу. Он ударил Федьку – на него навалились остальные. Кто-то пытался выдернуть из кармана его руку, которой он крепко держал рукоятку маузера. «Отберут… Сейчас отберут», – пронеслось в голове.

И тогда, взвизгнув, выхватил маузер, большим пальцем вздернул предохранитель и нажал спуск…

Четыре пары рук мгновенно разжались, он успел, увидеть «будто ватные лица» и желтую плитку каменного пола, разбитую выстрелом… То был его первый выстрел». (Б. Камов. «Обыкновенная биография», стр. 38-39.)

Первый ли? – спросим мы. Маловероятно, что 12-13-летний мальчик с определенной тягой к оружию (а как потом выяснилось – и к убийству), носил много дней в кармане боевой маузер и не попытался из него стрелять. Так сказать, опробовать его в деле.

В этом контексте зловеще звучит фраза, вычитанная Б. Камовым в дневнике Аркадия Петровича. Вообще-тo Гайдар вел дневник, зашифровывая свои записи. Так, когда его мучили повторяющиеся сны, он отмечал: «Сны по схеме №1» или «по схеме №2». И вдруг оголенная, однозначная фраза: «Снились люди, убитые мною в детстве». Свидетельство, как говорится, из первых рук.

И возникает в мучительных снах, в кошмарах тема трех молодых прекрасных женщин, трех сестер-арзамасок. Если бы одна, было бы понятнее и проще. Мало ли? Ну влюбился подросток в русскую красавицу, если даже и старше его, и была недоступна, недосягаема и осталась светлой памятью на всю остальную жизнь. Но почему – три? И почему они приходили потом к взрослому чоновцу не светлой сказкой, а тяжелым кошмаром? Ведь именно в связи с памятью об этих трех загадочных сестрах он однажды обронил: «Если бы можно было возвратиться назад и начать сначала…» Документировать, как того требует Б. Камов, невозможно, но подсказывает интуиция: уж не хлопнул ли их юный р-революционер? Ведь, небось, сестры-то были дворянки или, во всяком случае, интеллигентки.

И что значит: «Снились люди, убитые мною в детстве»? В каком детстве? Видимо, догадываясь о кровавых проделках отпрыска или даже зная о них, мать и упросила своего знакомого взять Аркашу поскорее в отряд (чоновский отряд). С чоновца, если даже что-нибудь и открылось бы – взятки гладки. И потом, было ясно, что отряд из Арзамаса скоро уйдет. Для Голикова было: чем скорее, тем лучше.

В отряде А. Голиков с четырнадцати лет. Действительно, отряд вскоре перевели в Москву. И потом были курсы в Киеве, а потом начались боевые «чоновские» дела. Но про эти дела, если даже и приходилось стрелять (а разумеется, приходилось), уже Аркадий не мог сказать «люди, убитые мною в детстве». Нет, запись в дневнике была про людей, убитых, пока Аркаша не был еще в чоновском отряде в должности адъютанта Ефимова. И надо полагать, в адъютантском либо в курсантском положении у Аркадия меньше болела бы совесть при убийстве людей, нежели за год-другой перед этим, когда он тайно носил в кармане заряженный маузер.

Много в обрисовке облика Аркадия Петровича дают воспоминания его друга – журналиста, писателя Бориса Германовича Закса.

Борис Германович, находящийся сейчас в США, долгие годы работал в журнале «Новый мир», когда главным редактором там был Твардовский. Но в 1932 году он работал в газете «Хабаровская правда» вместе с А. П. Гайдаром.

Свои воспоминания Борис Германович опубликовал в альманахе «Минувшее» в №5 (Атениум, 1988, Париж. Стр. 382-390. «Еще раз о письме Гайдара»).

Речь идет о письме Аркадия Гайдара писателю Р. Фраерману, в котором Гайдар жалуется на свою привычку говорить людям неправду. Для того чтобы понять характер письма, выпишем несколько мест.

 

Здравствуй, Рува!

Я живу в лечебнице Сокольники. Здоровье мое хорошее… Одна беда – тревожит меня мысль – зачем я так изоврался… Казалось нет никаких причин, оправдывающих это постоянное и мучительное вранье, с которым я разговариваю с людьми… образовалась привычка врать от начала до конца и борьба с этой привычкой у меня идет упорная и тяжелая, но победить ее я не могу… Иногда я хожу совсем близко около правды, иногда – вот-вот – и веселая простая она готова сорваться с языка, но как будто какой-то голос резко предостерегает меня – берегись! Не говори! А то пропадешь! Не говори! А то пропадешь! И сразу незаметно свернешь, закружишь, рассыплешься и долго потом рябит у самого в глазах – эк, мол, ты куда. подлец, заехал! Химик!

Нет у меня ничего плохого – в этом смысле, чтобы это шло против людей. И какой бы мне суд не был, я буду отпираться – верней отказываться и защищаться, но знаю. что это бесполезно, потому что тогда подумают – раз человек что-то скрывает – значит совесть у него не чиста, и что-то на уме плохое. А это не то! Похожее, но не то! Рувок!..

 

Опубликовал это письмо Н. Стахов. И вот давний друг А. Гайдара, известный журналист Борис Германович Закс, работавший многие годы в журнале «Новый мир», вступает в мягкую полемику с публикатором на страницах того же альманаха «Минувшее».

«…Начну по порядку с письма, как такового. Публикатор не учитывает его специфику. А ведь это – письмо из психиатрической клиники. Отвлечься от этой его особенности означает исказить картину. Получится простое обычное письмо. Один писатель пишет другому, здоровый здоровому, равный равному. А на самом деле это не так. Пишет пациент из психиатрической больницы «на волю». Неизвестно в какой мере излеченный, на какой стадии выхода из кризиса находящийся. Н. Стахов, правда, упоминает о «тяжелом нервном расстройстве», которым Гайдар страдал еще с гражданской войны. (Значит, «тяжелым нервным расстройством» Аркадий Петрович страдал с 14-16-летнего возраста, ибо он с 1904 года рождения. То есть, значит, начало «тяжелого нервного расстройства» приходится на годы основной службы Аркадия Петровича Голикова в ЧОНе. – В. С. )

Продолжаем текст Б. Г. Закса. «Но что за этим стоит, он (Н. Стахов) не раскрывает. А речь идет о самом настоящем психическом заболевании, регулярно приводившем Гайдара в соответствующие лечебные заведения. Не так-то долго он пробыл на Дальнем Востоке, меньше года, но за это время дважды побывал в психиатричке. Я тому свидетель и расскажу оба случая подробнее.

Мне пришлось за мою долгую жизнь иметь дело со многими алкоголиками – запойными, хроническими и прочими. Гайдар был иным, он зачастую бывал «готов» еще до первой рюмки. Он рассказывал, что детально обследовавшие его врачи вывели такое заключение: алкоголь – только ключ, открывающий дверь уже разбушевавшимся внутри силам. Конечно, верить Гайдару на слово – дело опасное, но этот его рассказ отвечает тому, что я видел собственными глазами.

Однажды мы (Е. И. Титов и я), жившие в одной редакционной квартире с Гайдаром, начали замечать в его поведении что-то неладное, какие-то тревожные симптомы… Мы знали о его болезни и принялись уговаривать, пока не поздно, обратиться в больницу. Наконец, после долгого сопротивления, он согласился. Втроем мы отправились на поиск психлечебницы. С трудом добрались. В вестибюле Гайдар сразу опустился на ступеньки и мы стали ждать врача. Вдруг по лестничной площадке верхнего этажа пронеслась завернутая в развевающуюся простыню фигура некоего бедуина, а за ним, топая сапожищами, два ражих держиморды – санитара. И тотчас раздался грохот и дикий вопль – это уже не видимый нами «бедуин» сорвался вниз с лестницы. А еще минуты через две те же санитары протопали обратно с носилками, на которых лежал он, окровавленный и стонущий… Гайдар искоса глянул на нас и сказал: «Хорошие у меня товарищи, куда привели».

Пришел врач. Принял нас сухо. Выслушал, посмотрел на Гайдара и взять в больницу отказался. Он, видимо, не привык, чтобы к нему являлись добровольно и не набедокурив, а потому не признал Гайдара больным. Дорога обратно далась еще труднее. Гайдар еле передвигал ноги. У меня было время, я работал в ночной редакции, но Титову пора было сдавать в набор телеграммы, и он ушел вперед, оставив нас вдвоем. Едва Титов ушел, Гайдар начал нападать на него. Бессвязно, заплетающимся языком он обвинял Титова в том, что тот будто бы сказал: «Лучше бы вы со славой погибли в бою»…

«Вот… поповский сынок… небось, нарочно себе ногу навозными вилами проколол.. Я воевал, а он отсиживался… А теперь упрекать смеет…» (Титов сильно хромал).

Он производил полное впечатление пьяного, хотя не пил ни капли. Но еще не дойдя до дому, мы встретили несколько знакомых и, несмотря на мои возражения, они увели Гайдара к себе. Вернулся он в дым пьяным и с первых слов объявил, что убьет Титова. «Где он? » Тому, что Титов еще не приходил из редакции, он не поверил и отправился на поиски. Вошел в титовскую комнату – никого. Тогда он, взяв стул за спинку, принялся ножками выбивать в окнах одно стекло за другим, перевернул вверх ногами кровати, стол, стулья. Потом вышел в коридор и повернул к нашей комнате.

Смеркалось, света не было (хабаровская электростанция то и дело отключала ток). Дом наш стоял в глубине двора, позади сада, и я метался от Гайдара к воротам, чтобы подкараулить и предупредить Титова. В коридоре, ощупывая стены, стоял Гайдар с большой боржомной бутылкой в руке. «Где Титов? Я его убью! » – повторял он. Я начал его урезонивать, он невнятно ответил: «Уйди. У меня сейчас рука тяжелая». И тут же выбил бутылкой маленькое окошко, глядевшее из нашей комнаты в коридор. Пройдя в нашу комнату, повторил ту же процедуру: перевернул обе кровати и прочее… Позади нашего дома во флигеле жил Зайцев – секретарь ПП (кто нынче помнит, что значили эти две страшные буквы? ), то есть Полномочного Представительства ОГПУ по Дальневосточному краю. Услышав шум, он выскочил на крылечко флигеля и заорал: «Что это тут происходит?..» И в тот же миг – ну прямо как в кино – непредсказуемая хабаровская электростанция дала ток и перед Зайцевым предстал в окне ярко освещенный Гайдар с поднятым кверху стулом. Потом они сидели в саду за столом и обменивались военными воспоминаниями… Потом Гайдар ушел в дом. Я сказал Зайцеву, что напрасно он пустил Гайдара одного. Сам-то я уйти со своего поста не мог, чтобы не упустить Титова. «Это прекрасный парень, – воскликнул Зайцев в ответ. – Я за него ручаюсь. Мы, старые чекисты, умеем разбираться в людях». Тут раздался звон стекла – Гайдар добивал уцелевшее окно – и знаток людей проворно побежал в дом.

В этом случае ярость Гайдара была направлена вовне – на другого человека. Но видал я и иную ситуацию – когда эксцессы его паева были направлены на него самого.

Я был молод, ничего подобного отроду не видывал и та страшная ночь произвела на меня ужасающее впечатление.

Гайдар резался. Лезвием безопасной бритвы. У него отнимали одно лезвие, но стоило отвернуться, и он уже резался другим. Попросился в уборную, заперся, не отвечает. Взломали дверь, а он опять – режется, где только раздобыл лезвие. Увезли его в бессознательном состоянии, все полы в квартире были залиты свернувшейся в крупные сгустки кровью… Я думал, он не выживет…

При этом не похоже было, что он стремится покончить с собой, он не пытался нанести себе смертельную рану, просто устраивал своего рода «шахсей-вахсей». Позже, уже в Москве, мне случалось видеть его в трусах. Вся грудь и руки ниже плеч были сплошь – один к одному – покрыты огромными шрамами. Ясно было, он резался не один раз…

…Я увлекся и растянул свои мемуарные возражения. Но эти детали, по крайней мере, дают представление о том, кто послал письмо из Сокольников Рувиму Фраерману.

…Но вернемся к письму. Конечно, можно его толковать как угодно, можно зачислить Гайдара в некие инакомыслящие. Но он таким никогда не был, и никаких политических иллюзий ни в тексте, ни под текстом его письма к Фраерману я не вижу. Не вижу, чтобы речь шла о лжи в литературных произведениях. Зато в быту, в личных отношениях, в редакционно-издательских связях Гайдар был, мягко говоря, фантазером. И рассказы его нельзя было запросто брать на веру.

О чем бы речь ни шла, у него на все были разные варианты. В том числе и в собственной биографии. Ни одного эпизода он не повторял одинаково. Происхождение своего псевдонима всякий раз объяснял по-другому. Даже для исключения из Партии у него была не одна версия… В воспоминаниях я воспроизвел его рассказ о том, что его при демобилизации принимал сам Фрунзе. Прошло много лет, нашлись дневниковые записи Гайдара, и выяснилось, что принимал какой-то Данилов, чин третьестепенный… Не эту ли свою особенность он имел в виду, в письме к Фраерману.

Ведь письмо отличается надрывным, истерическим тоном… перед нами гиперболизированное самообвинение, самобичевание, столь характерное для маниакально-депрессивных состояний…

…Как Гайдар относился к тому, что принято объединять словом 37 год? Неясно. Я никогда не слыхал от него ни единого словечка осуждения. Хуже того, из глубин памяти всплыл некогда в ужасе загнанный на самое дно эпизод: об аресте Сергея Третьякова Гайдар рассказывал со смехом. Какие-то подробности ареста показались ему смешными. Жестокие, бесчеловечные… Вспоминать тяжело…

Вообще я думаю, что у человека, который сам расстреливал, отношение к террору 37 года не могло быть адекватно нормальному…

…Террор не родился в тридцатые. Гайдар еще в Гражданскую войну насмотрелся всякого. Ведь дисциплина в Красной армии держалась на расстрелах. А Гайдар еще мальчишкой служил в ЧОНе. Думаю, что категория справедливости еще тогда перестала его интересовать. Только – целесообразность. И не знаю, считал ли он террор нецелесообразным».

 

…Теперь у нас есть некоторое представление о Хакасии вообще, о том благоденствии, которое царило там до прихода к власти большевиков, о насилии и ограблении населения продкомиссарами и повсеместном сопротивлении этому грабежу и о том, что это повсеместное сопротивление откристаллизовалось в боевой Горно-Партизанский отряд под командованием Ивана Николаевича Соловьева и что в этом отряде гораздо более половины личного состава были хакасы, хотя сам Соловьев был казак, родившийся в селе Форпост. Это село, как, может быть, помним, образовалось из поселения там нескольких казаков, посланных Петром Первым для охраны соли, добываемой из Соленого Озера. Сначала поселение называлось Форпост, потом стало называться Соленоозерным, а теперь превратилось в имени Буденного.

Соловьев воевал против большевиков в армии Колчака. После того как красные победили, он возвратился в родные места, на реку Белый Июс, в пойму этой реки, в сопки, украшенные подтаежными березовыми колками, ярко светящимися, особенно осенью. Свои места Иван Николаевич беззаветно любил. И как ни уговаривали его потом, когда у него уже был отряд, уйти в Монголию и дальше в Китай, куда ушли остатки колчаковской армии, он никуда не захотел уходить из родных мест.

В армии Колчака он был то ли урядником, то ли хорунжим (я плохо разбираюсь в казачьих званиях, особенно в переводе их на общеармейские), но свои воззвания и приказы он подписывал: есаул Соловьев. Не думаю, что это было самозванством. Не надо осуждать его и за то, что он позволил себе, будучи командиром боевого отряда, носить погоны полковника русской армии. Ведь начальником штаба в его отряде был именно форменный и законный царский полковник Алексей Кузьмич Макаров. Негоже было бы полковнику ходить под началом у есаула.

Романист Анатолий Чмыхало так представляет нам героя своего романа:

«Поджарый среднего роста, Иван был подвижным, ловким. Он смело выходил в круг бороться с дюжими казаками и, на удивление всей станице, неизменно побеждал своих соперников точной подсечкой, кидая их наземь через колено. И тогда яро клокотала, захлебываясь от дикого восторга, охочая до зрелищ станица. Чтобы, случаем, не опозориться, с Иваном предпочитали не связываться… А уж и было похвал, когда, вернувшись целехоньким с фронта, он вместе с однополчанином Гришкой Носковым показывал на радостях настоящую казачью джигитовку. За станицу, за ее каменистый верхний край, выходивший на пригорок к кладбищу… люди хлынули по улицам торопливыми толпами и невозможно было пробиться к выбитому копытами кругу, по которому на сыромятных вожжах ходили, свирепо кося налитыми кровью глазами, лучшие в станице скакуны. Тогда на мухортом дончаке атамана Пословина, гордом и злом, как зверь, Иван проделал такое, чего отродясь не видывали казаки и даже не могли себе представить. В петроградском цирке, говорят, где собраны лучшие наездники со всего света, и то не всегда показывали этот смертельный номер: на полном галопе человек кошкою прыгал с коня и колесом летел вкруговую, а потом, будто подброшенный стальной пружиной, легко взмывал в седло, чуть ухватив рукой смоляную конскую гриву. Даже старики, много видевшие на своем веку, которых, казалось бы, уже ничем нельзя удивить, и те невольно приседали и ахали от возбуждения:

«– Хват, якорь его, хват!

– Каналья!

– Ахфицером Ванюшке быть! »

Тогда еще не могли вообразить станичники, что быть Ванюшке не просто офицером, но командиром Горно-Партизанского, не покорившегося чуждой и жестокой власти, отряда и что ждет его иная известность, иная судьба, иная слава. Это ничего, что пока в Хакасии более сорока наименований (школ, библиотек, пионерлагерей, улиц, колхозов, клубов), связанных с именем Гайдара, а с именем Соловьева только Соловьевские горы в тайге да еще Соловьевский «Поднебесный зуб» – скала в тайге, где располагался его отряд, это все – ничего. Все еще встанет на свои места, и Россия (если только она возродится из затоптанности, изуродованности, исковерканности, обездуховлениости) вспомнит еще и почтит должным образом своего верного сына, своего героя.

По существующей укоренившейся версии, Иван Николаевич после поражения Колчака возвратился в родные места с намерением заниматься мирным трудом хлебопашца либо завести себе пару добрых рабочих коней и заняться извозом. Но неожиданно его (как бывшего колчаковца) арестовали и увезли в Ачинск. Из тюрьмы он бежал, что уже менее вероятно, и вновь вернулся домой. Но он понимал, что как беглому арестанту ему покоя уже не видать, и поэтому водей-неволей пришлось скрываться в тайге. Очень удобная версия для тех, кто хотел бы, чтобы в соловьевском движении не было политического оттенка. Но это тоже нигде не документировано. В беллетристическом тексте романа «Отложенный выстрел» приведен такой разговор Соловьева и царского офицера Макарова. Ему Макарова представила девушка Сима:

«– Это Макаров, бывший офицер…

– Почему бывший, – дернул шрамом Макаров, – я настоящий… И что же вы теперь намереваетесь делать? Как жить?.. Вы будете жить в одиночку?.. А если попытать счастье вдвоем? Простите, ваш чин?

– Старший урядник.

– Значит, казак. Послушайте-ка вы меня, господин старший урядник… Ничто нам теперь не поможет. У нас нет войска. Наша армия под натиском превосходящих сил ушла в китайские земли, в Монголию. Через Иркутск туда не пробиться… Ну так как прикажете жить?

– В Монголию навострились?.. Ждали там нас!

– Браво! Вы мне нравитесь, урядник.

– Чего ворошить минулое. Нету казачьего войска, нету и урядника… Все пошло к хренам!

– Монголия не курорт. Я еду с самыми честными патриотическими намерениями. Для борьбы с большевиками! Вам ясно?

– Бейтесь с ними тут».

Это заговорил уже настоящий Иван Соловьев, независимо от того, был ли он беглым арестантом или был просто несмирившимся, неподчинившимся, непокорившимся офицером русского казачьего войска.

К вопросу о фальсификации. Яркий пример ее мы выписали ранее, когда восставшие, измученные русские крестьяне были названы бандитами, а их кровавые усмирители – лучшими сынами партии, лучшими командирами, военачальниками, политработниками.

В те годы даже искреннейший, честнейший поэт России Сергей Есенин не избежал всеобщего заблуждения и гипноза. И в то время, когда по личным распоряжениям Ульянова (Ленина) уничтожались миллионы людей, начиная с царской семьи и кончая голодными мужиками, в то время, когда уже в начале 1918 года Ленин писал о необходимости «очистки земли российской от всяких вредных насекомых» (статья «Как организовать соревнование»), а под насекомыми подразумевались люди, не желающие работать на новую власть, на большевиков, и таких людей было 90% от населения России, в то время, когда Владимир Ильич давал недвусмысленные четкие указания: «назначать своих начальников и расстреливать колеблющихся никого не спрашивая и не допуская идиотской волокиты», в то время, когда сельские дороги были усеяны трупами умерших с голоду, в то время, когда отдавались личные указания Ленина: «провести беспощадный террор», «чем больше мы успеем их расстрелять, тем лучше», в это самое время, точнее, об этом самом «человеке» Сергей Есенин писал: «Одно в убийстве он любил, перепелиную охоту». Нет, я не хочу сказать, что Есенин видел в Ленине кровавого убийцу, палача, а писал о нем, как о добреньком, смиренном дедушке с двухстволкой в руках. Нет. Пропаганда всех видов, находящаяся в руках захвативших страну, сумела создать этот образ добродушного интеллигента и создала его настолько убедительно, что в него поверил даже русский поэт с очень чуткой душой и с очень ранимым сердцем. Выдавать черное за белое, кровавое за белоснежное, короче говоря – зло за добро, ложь за правду – это лучше всего умела делать большевистская пропаганда, благо у нее не было оппонентов. Оппоненты были либо все уничтожены, либо боялись пикнуть.

А между тем приказы Владимира Ильича вовсе не похожи на перепелиную охоту.

Например, телеграмма Троцкому от 10 сентября 1918 года. «Удивлен и встревожен замедлением операции против Казани, особенно, если верно сообщенное мне, что вы имеете полную возможность артиллерией уничтожить противника. По-моему нельзя жалеть города и откладывать дольше, ибо необходимо беспощадное истребление, раз только верно, что Казань в железном кольце».

Телеграмма в Реввоенсовет Кавказского фронта 28 февраля 1920 года. «Смилге и Орджоникидзе. Нам дозарезу нужна нефть. Обдумайте манифест населению, что мы перережем всех, если сожгут и испортят нефть и нефтяные промыслы…»

Уже после заключения мирных договоров с Эстонией и Латвией Ленин приказывал: «На плечах Балаховича перейти где-либо границу на 1 версту и повесить там 100-1000 их чиновников и богачей.»

Или вторая записка: «Прекрасный план. Доканчивайте его вместе с Дзержинским. Под видом «зеленых» (мы потом на них и свалим) пройдем на 10-20 верст и перевешаем кулаков, попов и помещиков. Премия: 100.000 руб. за повешенного». Не правда ли, какая веселая перепелиная охота!

Вот еще одна фальсификация образца уже 1990 года в «Литературной газете» в статье «Искупление», в статье о Соловьеве и о Гайдаре. Весь обзац выглядит так: «Традиционные методы борьбы с «белыми партизанами» ничего не давали. Для поиска новых путей ликвидации Соловьева, который держал в напряжении и разорил громадную Енисейскую губернию с ее хлебом, скотом и золотоносными рудниками, в Ачинско-Минусинский район и был направлен Аркадий Голиков. Главные надежды возлагались на его дар командира (отозван из Академии! ) и тамбовский опыт».

Это надо разобрать по крайней мере по трем косточкам. Во-первых, биографу Аркадия Голикова лучше, чем кому-либо должно быть известно, что никогда Голиков в академии не учился и, следовательно, отозвать его из академии было бы невозможно. Сразу же после того, как он откупался в крови тамбовских крестьян, его командировали в Башкирию. 10 сентября 1921 года по штабу войск Приуральского военного округа был издан приказ за №11, во втором параграфе которого написано:

«Прибывший из штаба ЧОН республики бывший командующий войсками 5-го боевого участка армии по подавлению восстания в Тамбовской губернии тов. Голиков Аркадий Петрович назначается командиром отдельного батальона особого назначения Башкирской республики с 10 сентября».

Если кто поинтересуется у башкирских старожилов (а уже передалось и следующим поколениям), то услышит, как приехавший в Башкирию Голиков со своим сослуживцем-чоновцем с двух тачанок из пулеметов расстреляли толпу непокорных башкир в несколько сот человек.

После этого злодеяния Голиков вскоре (нечего стало делать в Башкирии) переводится в Сибирь, в Красноярск, а конкретнее – в район Ачинска и Минусинска, в район действия Горно-Партизанского отряда Соловьева.

Вот только непонятно, как мог Соловьев держать в напряжении, а тем более разорить «громадную Енисейскую губернию с ее хлебом и золотоносными рудниками»?

Енисейская губерния была действительно громадна по территории и сказочно богата. Ну и как бы Соловьев со своим отрядом, численность которого колебалась от пятидесяти до пятисот человек и место действия которого не выходило за радиус в сто километров, мог ограбить целую губернию с ее хлебом, скотом и золотоносными рудниками? Куда же он девал бы награбленные тысячи пудов хлеба, тысячи лошадей и сотни тысяч овец? Закапывал в землю? Топил в Енисее? Чепуха. Эта масштабность деятельности Соловьева понадобилась, видимо, биографу Голикова, дабы придать побольше значимости своему персонажу.

На самом деле у Соловьева в пределах одного-двух уездов, а вернее, двух-трех десятков деревень была одна задача – помешать продотрядам, разверстке грабить крестьян. Да, продотряды отбирали у крестьян последнее пропитание, свозили его на ссыпные пункты, в общественные амбары, и, пока еще не успели отправить обозами на железнодорожные станции, случалось, отряд Соловьева опустошал ссыпные пункты и раздавал хлеб обратно крестьянам. Если же хлеб или мясо забитого скота отправлялось уже обозами на железнодорожные станции, Соловьев нападал и на обозы. Впрочем, комиссары продразверстки, большевики, не очень-то и заботились об отправке продовольствия, отнятого у крестьян: им важно было отнять это продовольствие, оставить население голодным и холодным, то есть, по их мнению, более беспомощным и покорным.

Так кто же «держал в напряжении и разорил громадную Енисейскую губернию с ее хлебом и скотом»? – продотряды, насчитывающие тысячи продкомиссаров и продагентов, рыскавших по всем деревням и держащих их всех под контролем, или небольшой отряд Соловьева, прятавшийся в тайге?

И если Соловьев «держал в напряжении и разорял», то почему же он пользовался неизменным сочувствием, симпатиями и поддержкой местного населения, и не только русских крестьян, но хакасов, называемых тогда инородцами? И почему же тогда в многочисленных секретных сводках, информациях, уже приводимых нами в достаточном количестве, то и дело читаем: «Отношение населения к Соввласти заметно ухудшилось на почве недостатка семян и отказа в выдаче семенного хлеба», «крестьянство относится к власти РКП с недоверием и даже враждебно». Неужели крестьяне не смогли разобраться: кто их грабит – Соловьев или советская власть?

Одно правильно было в том абзаце о Голикове, который мы «разобрали» по косточкам, что «главные надежды возлагались на его… тамбовский опыт».

Но вообще-то говоря, для меня остается загадкой – зачем и почему восемнадцатилетнего расстреливателя командировали в Сибирь?

Енисейские, Ачинские, Минусинские пространства с их волостями: Аскизской, Усть-Абаканской, Усть-Фыркальской, Знаменской, Таштынской, Новомихайловской, Бейской, Шушенской, Кызыльской, Ужурской, Шарыповской и другими – были напичканы чоновскими отрядами, подчинявшимися центру ЧОНа в городе Красноярске. Количество чоновцев в регионе исчислялось не сотнями, а тысячами. Что же мог прибавить к этому один восемнадцатилетний чоновец, пусть даже и с кубанским, пусть даже и с тамбовским опытом?

Было бы понятнее, если бы его прислали сюда с его 58-м полком, было бы понятнее, если бы Красноярский совет ЧОН сделал запрос в центр: пришлите, мол, нам какого-нибудь Наполеона или Цезаря, который бы «пришел, увидел и победил». А то молодой (по летам) чоновец свалился на Красноярский ЧОН как снег на голову с расплывчатым предписанием дать ему должность не ниже командира батальона. Чтобы дать ему такую должность, пришлось освободить от командования батальоном некоего Касьянова. Предписание центра хочешь не хочешь, а приходится выполнять.

Надо сказать, что обстановку молодой комбат оценил сразу и правильно. Он писал: «Большая часть местного населения поддерживает Соловьева, легенда о неуловимости Соловьева и его людей имеет под собой серьезное основание… всякие оперативные приемы, пахнущие стратегическим духом, здесь не приведут ни к чему»…

Но, с другой стороны, не привел ни к чему, как увидим, и весь кубанско-тамбовский опыт, накопленный чоновцем за предыдущие годы.

Ясно одно: красноярские чоновские власти запроса в центр о присылке к ним подкрепления не делали. А центр не мог в тонкости знать положение дел в Красноярском регионе. Значит, либо Голиков сам просился туда, где пока еще можно было пострелять (порасстреливать), либо, поскольку все на бывшей российской земле уже поутихло, придавленное железобетонной плитой большевистской диктатуры, то не знали, куда бы пристроить воинственного чоновца (или как от него избавиться? ), и воспользовались тем, что вот еще… Соловьев… и хакасы его поддерживают и надобно их хорошенько проучить… А время начало потихоньку меняться. Нэп. Ленин уже в Горках в полном маразме, с разжиженным мозгом. Свердлова уже нет. Троцкий уже не главнокомандующий. ЧОН как таковой себя уже исчерпал. Есть ОГПУ (а потом НКВД), а Голикову хочется еще пострелять… Соловьев в этом случае был просто находкой.

В Ачинско-Минусинский район (чтобы не употреблять словечко «регион») Голиков приехал с полным набором «тамбовских» средств. И главное среди них было – заложничество. Его взбесило, конечно, то, что никто не сочувствует, не содействует ему, как представителю новой власти, и что он оказался обложенным вокруг, словно ватой, недоброжелательностью, враждой, немотой… Нет, то есть, в быту хозяйка дома Аграфена Александровна, подавая ему ежедневно мясо, говорила: «Ешь, Аркаша, мяса у нас много» (теперь бы поискать мяса в крестьянских домах), но насчет Соловьева: «Я училась с ним вместе, хороший парень. И чего он в бандиты записался…»

Жители тех мест не просто симпатизировали Соловьеву, они в глубине души гордились им, втайне злорадствовали, что Соловьев для чоновцев, вообще для советской власти недосягаем. «Руки коротки». И радовались каждому успеху Ивана Николаевича со своим отрядом.

Очутившись в Минусинском крае, в частности в селе Соленоозерном, Голиков почувствовал, что вокруг него глухая стена.

Соловьев находил общий язык с любым хакасским мальчишкой, знал о каждом шаге, о каждом шевелении мизинца Голикова, Голиков же о Соловьеве не знал ничего. А если и шел в тайге по его следам, то видел лишь лошадиный помет, коробки из-под патронов, лыжню, которая в конце концов обрывалась и никуда не вела. Голиков оказался во враждебной среде. И это его в конце концов взбесило. А средство было одно, испытанное, чоновское, троцкистско-человеконенавистническое средство – заложничество. Биограф Голикова в одном месте пишет: «Для меня, биографа А.П. Гайдара, самое удручающее в этой истории, что пленных в штабе второго боевого района (т. е. в штабе Голикова. – В. С. ) били. Нагайка употреблялась, – подтверждал Голиков, – при допросах бандитов, при наличии улик. Но по тем временам это считалось естественным… Командиры ЧОНа имели полномочия брать в заложники семьи соловьевцев «со всеми вытекающими отсюда последствиями…»

Последствия вытекали одни и те же: вытекала кровь из заложников. Все время употребляется слово «пленные». Но какие могли быть пленные, если не было открытых боев? Если не было соприкосновений голиковского батальона с Горно-партизанским отрядом? А если и были соприкосновения (стычки) у других отрядов с чоновцами и если были пленные, то расстрел их был в порядке вещей.

«В деревне Ильтиковой произошел бой между бандой и отрядом тов. Перевалова. Захвачено четыре бандита казака и расстреляны».

Обыденный эпизод. И никто Перевалову не ставил в вину, что он расстрелял четверых пленных..

А ведь официально – биографическая версия, по которой А. П. Голиков был в конце концов привлечен к суровой ответственности, состоит в том, что он самовольно расстрелял четверых пленных, а не отправил их в штаб. Эта версия с легкой руки советских биографов Гайдара перешла в другие «воспоминания». Борис Закс, к воспоминаниям которого мы уже прибегали, тоже поверил в эту версию.

«Один молодой «гайдаровед» нашел документы, подтвердившие такую, слышанную мной от него причину: за расстрел пленных. Нет, тут дело было не в гуманизме или отсутствии оного, а в нарушении прямого приказа – если попадут в руки пленные, доставить в штаб для допроса. Потом бы их, может, все равно расстреляли, но вина Гайдара была в том, что он расстрелял не допросив».

Скажу от себя – наивная розовенькая версия, не дающая правильного представления о характере действий чоновского отряда в те времена.

Другое дело – заложники, то есть мирные жители деревень и улусов. Голиков хватал десяток-полтора жителей того или иного улуса, предпочтительнее женщин среднего возраста, и объявлял: «Если не скажете, где скрывается Соловьев, утром всех расстреляю». И на самом деле расстреливал. Вспомним, как мне рассказывал Миша Кильчичаков о шестнадцати заложниках, просидевших ночь в бане. Утром Голиков выпускал их по одному и стрелял в затылок. Или как он объявил одному аилу: «Если не скажете, где скрывается Соловьев, расстреляю весь аил». И действительно выстроил всех, и женщин и стариков и детей, в одну линейку и всех перекосил из пулемета. По одной версии 86 человек, по другой – 134.

А еще рассказывают эпизод, как он на глазах у бабушки застрелил ее внука, молодого хакаса. Бабушка потом со стены соскабливала мозги внука, чтобы похоронить вместе с телом.

А еще рассказывают, как он в одном аиле трупами расстрелянных доверху набил деревенский колодец.

Возможно, что после донской, кубанской, крымской, кавказской, тамбовской мясорубок эти меры казались чоновцу – в порядке вещей. Возможно, он удивлялся даже, что его осуждают за эти меры.

12 февраля 1991 года в хакасской газете «Ленин чолы» (должно быть, «Ленинское знамя») была опубликована статья Г. Итпекова. По-хакасски я не читаю и запросил перевод этой статьи. Но, оказывается, ее прочитала студентка Абаканского педагогического института Сазаканова Нина. Прочитала и, в свою очередь, написала о своих впечатлениях. Цитируем Нину Сазаканову.

В своей статье Г. Итпеков пишет о недопустимом отношении А. П. Гайдара к ни в чем не повинным хакасам. Так и называется статья «Гайдар – Хайдар. О двух лицах одного человека». Об этом раньше никто не говорил, лишь меж собой, возможно очевидцы со своими близкими, делились этим… действительно рано или поздно все со дна всплывает на поверхность. Да, снег должен весной растаять, как бы он хорошо ни скрывал всю грязь, делая все одинаково белым.

Г. Итпеков размышляет, как же теперь нам относиться к известному Аркадию Петровичу: как к Гайдару или как к Голикову, который в сердцах наших предков навсегда остался Голиковым – убийцей… У меня в сознании это никак не совмещается: автор милых детских произведений и командир отряда ЧОНа, который безжалостно обращался с невинными людьми, просто-напросто топил их в пруду. Кто-то скажет, что все это выдумки, но есть аргументы, от которых не уйдешь».

(Только не в пруду, милая Нина Сазаканова, а в Соленом Озере и Божьем Озере, запихивая людей живыми в прорубь под лед. – В. С. )

«Он призывал бороться с лазутчиками, – продолжает студентка третьего курса пединститута, – распознавать их. Ненавидел и жестоко наказывал тех, кто был связан с бандой и помогал ей.

Мне думается, что Аркадий Петрович в лазутчиках подозревал ни в чем не повинных, отсюда и идет расправа с теми людьми».

Статья в газете «Ленин чолы» за 12 февраля 1991 года.

(«Ленин чолы» – областная национальная газета на хакасском языке, официальный орган Хакасской автономной области. Сегодня орган республики Хакасия в составе России. Выходит под названием «Хакас чир! »).

 

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: