LXXIII. Титу Помпонию Аттику, в Рим

 

[Att., III, 15]

Фессалоника, 17 августа 58 г.

1. Я получил в секстильские иды четыре посланных тобой письма: в одном ты бранишь меня и просишь быть более твердым; в другом ты сообщаешь, что вольноотпущенник Красса рассказал тебе о моем беспокойстве и худобе; в третьем ты описываешь события в сенате; в четвертом пишешь о заверениях, сделанных тебе Варроном[756] по поводу добрых намерений Помпея[757].

2. На первое отвечаю тебе следующее: я страдаю так, что не только не теряю рассудка, но именно от того и страдаю, что столь здравый ум мне негде и не с кем использовать. Ибо если ты опечален тем, что лишен меня одного, то каково, по твоему мнению, мне, лишенному и тебя и всех близких? И, если ты, не утративший прав, скучаешь без меня, то как, по-твоему, должен страдать я именно по утраченным правам? Не хочу вспоминать о том, что у меня отняли, не только потому, что ты хорошо знаешь это, но также чтобы самому не бередить своих ран; утверждаю только, что никто никогда не лишался столь большого имущества и не впадал в такую нищету. При этом время не только не облегчает этого горя, но даже усиливает его. Ведь прочие страдания смягчаются за давностью, а это не может не увеличиваться ежедневно и от ощущения нынешней нищеты, и от воспоминаний о прежней жизни. Я не только тоскую по своему достоянию и по родным, но и по самому себе. И в самом деле, что я такое? Но не стану ни огорчать тебя сетованиями, ни прикасаться лишний раз рукой к своим ранам. Однако ты оправдываешь тех, кто отнесся ко мне неприязненно, о чем я писал тебе, и среди них Катона[758]; я же считаю его настолько далеким от участия в этом преступлении, что глубоко опечален тем, что притворство других имело на меня большее влияние, чем его верность. Что касается других, которых ты хочешь обелить, то я должен оправдать их, если они чисты в твоих глазах.

3. Но говорить об этом поздно. Вольноотпущенник Красса, думается мне, искренне не сказал ничего. Ты пишешь, что в сенате[759] дело обсуждалось как должно. А что Курион? Разве он не прочел той речи? Откуда она распространилась, не знаю[760]. Но Аксий[761], описывая события того же дня, не так уж хвалит Куриона. Но он мог пропустить что-нибудь, ты же, конечно, написал только о том, что произошло. Речь Варрона позволяет ожидать поддержки со стороны Цезаря. Если бы Варрон сам взялся за дело! Он, конечно, сделает это как по своему желанию, так и по твоему настоянию.

4. Я же, если судьба когда-либо возвратит мне вас и отечество, конечно, сделаю так, чтобы из всех друзей ты радовался более всего, а свой долг и обязанности друга, которые, нужно признать, в прошлом проявлялись недостаточно ярко, буду выполнять так, чтобы ты считал, что я возвращен тебе в такой же степени, как брату и моим детям. Если я допустил по отношению к тебе какой-нибудь проступок или, лучше, так как я допустил его, прости мне: ведь по отношению к себе я совершил более тяжкий проступок. И я пишу это не потому, чтобы ты не знал, что из-за моего несчастья ты удручен величайшем горем, но, разумеется, вот почему: если бы ты теперь и в прошлом должен был любить меня так, как любишь и любил, то ты никогда не потерпел бы, чтобы я испытывал недостаток в советах, которые у тебя в изобилии, и не потерпел бы, чтобы меня убеждали в том, что принятие закона о коллегиях[762] выгодно мне. Но ты только проливал слезы по поводу моего несчастья, чт о было признаком любви, — словно это был я сам.

То, что могло произойти, если бы я этого заслуживал, — чтобы ты дни и ночи размышлял над тем, что мне делать, упущено по моей, а не по твоей вине. Если бы не только ты, но кто бы то ни было, удержал меня, перепуганного не особенно благоприятным ответом Помпея, от принятия постыднейшего решения, что чрезвычайно легко мог сделать один ты, то я либо пал бы с честью, либо жил бы сегодня победителем[763]. За это ты прости меня: я обвиняю самого себя гораздо больше, а затем тебя, как свое второе «я», и в то же время ищу соучастника в своем проступке. И если я буду восстановлен, то будет казаться, что я виноват в меньшей степени, и твоя любовь ко мне будет, конечно, твоим благодеянием, за отсутствием моих.

5. Что касается твоего разговора с Куллеоном по поводу привилегии[764], то это кое-что, но гораздо лучше, чтобы закон был отменен. Если никто не воспрепятствует, то так вернее; если же найдется кто-нибудь, кто не позволит внести предложение, то он же наложит запрет на постановление сената. Нет нужды в отмене чего-нибудь другого, ибо первый закон не наносил мне никакого вреда. Если бы я захотел отозваться о нем с похвалой, как только он был обнародован[765], или же с презрением, так как он заслуживал презрения, то он совершенно не мог бы повредить мне. Здесь впервые я принял не только ошибочное, но и роковое решение. Слеп, слеп, говорю, был я, сменив одежду[766], обратившись к народу; это могло бы стать гибельным, если бы даже не принялись именно за меня. Но я перебираю прошлое, — однако только для того, чтобы, если что-нибудь будет предпринято, вы не касались того закона, в котором многое угодно народу.

6. Впрочем, глупо мне учить вас тому, чт о вам предпринять и каким образом. О, если бы только предпринималось что-нибудь! В этом отношении, я думаю, твои письма многое скрывают, чтобы я не впал в еще большее отчаяние. И в самом деле, какую возможность действовать ты видишь и каким образом? Не через сенат ли? Но ты сам писал мне, что Клодий прибил на дверях здания курии одну главу закона, что нельзя ни предлагать закон, ни говорить обо мне. Каким же образом в таком случае Домиций[767] внесет предложение, как он сказал? И как Клодий смолчал, когда те, о которых ты пишешь, и говорили об этом и требовали внесения закона? Если же через народ[768], — то окажется ли это возможным без согласия всех народных трибунов? А что с имуществом? Что с домом? Могут ли они вернуться? Если же нет, то каким образом смогу я сам? Если ты не рассчитываешь на то, что это достижимо, то какую надежду ты подаешь мне? Если же надеяться не на что, то какова моя жизнь? Поэтому я жду в Фессалонике актов[769] от секстильских календ; на основании их решу, искать ли мне пристанища в твоих землях, чтобы не видеть нежелательных для меня людей и видеть тебя, как ты пишешь, и быть ближе, если что-нибудь произойдет (я понял, что таково мнение твое и брата Квинта), или же выехать в Кизик.

7. Теперь, Помпоний, так как ты не уделил для моего спасения никакой доли своей мудрости, оттого ли, что, по твоему мнению, у меня самого достаточно благоразумия, или оттого, что ты видел свою обязанность по отношению ко мне только в том, чтобы находиться вблизи; так как я, преданный, обманутый, запутавшийся в кознях, пренебрег всеми средствами для защиты, обманул и покинул всю Италию, поднявшуюся защищать меня, отдал себя и своих своим врагам, — а ты смотрел и молчал, ты, который если и не обладал б о льшим, чем я, умом, то, конечно, меньше боялся, — подними сраженных, если можешь, и помоги мне в этом; если же все пути закрыты, то постарайся сообщить мне именно об этом и перестань, наконец, то упрекать меня, то утешать ничего не значащими словами. Если бы я обвинял тебя в недостатке верности, то не предпочел бы довериться твоему крову; свое собственное неразумие ставлю я себе в вину, ибо полагал, что ты любишь меня в такой степени, в какой я того хотел. Если бы это было так, то ты проявил бы такую же преданность, но б о льшую заботу; конечно, удержал бы меня, стремившегося к гибели, и не понес бы этих трудов, которые ты теперь, при моем кораблекрушении, берешь на себя.

8. Поэтому постарайся написать обо всем, выяснив и обследовав, и желай, как ты и делаешь, чтобы я был кем-то, ибо я уже не могу быть тем, кем был и кем мог быть, и считай, что я обвинил в этом письме не тебя, а самого себя. Если найдутся люди, которые, по твоему мнению, должны были бы получить письма от моего имени, то напиши, пожалуйста, и позаботься о доставке писем[770]. Написано за тринадцать дней до сентябрьских календ.

 

⇐ Предыдущая234567891011Следующая ⇒

Поделиться: