Герметическое пространство в психотерапии

⇐ ПредыдущаяСтр 10 из 10

Со дней, когда греческий бог Гермес был почитаем как божество, до современности прошло несколько тысячелетий. Однако как архетипический паттерн Гермес все еще активен в современной психике. В самом деле, психотерапия существует в пространстве и зависит от создания пространства, которое можно назвать «трансформирующим полем». Это новое пространство в культурном мире современных обществ, причем оно не нарушает границ других, уже установленных пространств. Это пространство, которое сообщается с границей между общественным и частным, профессиональным и личным. Это пространство, часто обладающее магическими свойствами, отражающее реальность психики – тем, что в нем часто констеллируются синхронистичность и парапсихологические феномены. Внутри терапевтического контейнера существует психическое пространство само по себе, и в то же время оно существует в социальном мире договоренностей, законов и взаимодействий. По отношению к окружающему социальному пространству терапия, конечно же, имеет строго обозначенные границы, нарушение которых влечет за собой юридические и этические последствия. Внутри пространства мир открывается или создается с помощью интерактивного поля, содержащего в себе и вбирающего в себя психику. Это пространство содержит два психических мира, то есть в него включены два человека с их полными жизнями за пределами этого места. Стало быть, в этом пространстве есть аспект внутреннего-внешнего, поскольку каждый человек в нем обладает связями, сильно фиксированными в мирах, внешних по отношению к нему.

Пространство терапии не может стать первичным миром, единственным реальным или важным пространством, иначе оно утратит свое положение в мире твердых границ, а это создаст психическое замешательство и причинит вред, даже может привести к коллапсу. Однако это пространство должно все же настаивать на собственной правомерности, на собственном праве на существование, на собственном праве рождения и равенства с другими, уже установленными мирами. В опыте глубинной психотерапии XX века мы находим воспроизведение древней истории о рождении Гермеса и о его соперничестве с братом, Аполлоном, уже установившим и закрепившим главное пространство для себя. Новое пространство психотерапии – это пространство Гермеса.

Глубинная психотерапия занимает пространство Гермеса еще и в ином отношении: она соединяет вышний мир сознания с подземным миром бессознательного. Она делает это в нескольких направлениях. В концепции аналитических отношений Юнг[168] указал на пространство с четырьмя векторами: 1) сознание-сознание (<->, то есть горизонтальные межличностные отношения); 2) сознание-бессознательное обоих партнеров (V и ^, то есть вертикальные интрапсихические отношения каждого); 3) бессознательное-сознательное (/ и \, то есть взаимные диагональные отношения проекции и интроекции); и 4) бессознательное-бессознательное (<->, то есть взаимные отношения на бессознательном уровне, где имеют место проективные и интроективные идентификации). Это квадратичные отношения. Из всех векторов четвертый – наиболее чарующий, поскольку именно он олицетворяет подземную связь и предполагает наличие поля взаимности, выходящего за пределы обычных границ пространства и времени, внутреннего и внешнего, моего и твоего. На этой почве произрастает индивидуационная динамика, которая будет определять качество интерактивного поля в любых аналитических отношениях. Подобно Гермесовым маркерам на перекрестках, психотерапия обозначает двойной перекресток – горизонтально по отношению к гражданскому миру и вертикально по отношению к психическому миру.

Позвольте на примере показать, как это пространство проявляется в клинической практике. Молодой человек однажды пришел ко мне на терапию, поскольку застрял в жизни и испытывал серьезную депрессию. После нескольких недель он принес на сессию сон, в котором ему приснился он сам в постели с очень известной, но несколько вышедшей уже из моды кинозвездой. Сон иллюстрировал некоторые из его личных конфликтов и проблем в несколько юмористическом ключе и весьма наглядно, но самой невероятной деталью, на которую я обратил внимание, была личность этой кинозвезды. Я спросил его об ассоциациях к ее образу, но ему нечего было сказать, он лишь припомнил несколько фильмов, которые видел много лет назад. Он давным-давно о ней не думал и, проснувшись, даже с трудом припомнил ее имя.

Странным и замечательным было то, что я встретил эту звезду в ресторане всего за несколько месяцев до того. Она – одна из очень немногих кинозвезд, которых я видел вблизи. О чем поведал мне этот сон? О том, что бессознательное интерсубъективное поле между нами было активировано и что отныне это пространство было герметическим. Уникальное интерактивное поле стало формироваться в бессознательном пространстве между нами.

Я могу предложить много сходных примеров из собственной клинической практики и из практики моих коллег, которые делились со мной своим опытом – все эти примеры будут и дальше иллюстрировать активизацию этого измерения. Этот несколько сверхъестественный элемент психотерапии указывает на пространство, максимально закрытое от мира правилами приватности и конфиденциальности, минимальным самораскрытием психотерапевта и все же глубокой открытостью внешнему миру на другом уровне.

В классическом виде юнгианская психотерапия использует два главных метода для действия в этом пространстве: анализ снов и активное воображение. Оба метода поощряют констелляцию герметического пространства, потому что строят мосты между сознательным и бессознательным. Активное воображение, однако, есть некая деятельность, предпринимаемая в одиночестве, наедине с собой, а не в присутствии другого. Оно работает скорее по вертикальной оси, а не по горизонтальной, и его функция – констеллировать герметическое психическое пространство внутри индивидуума.

Юнг, открывший активное воображение как метод продвижения индивидуации посредством вовлечения в процесс бессознательного, рассказывает, что впервые входил в эту психическую географию со значительным страхом и трепетом:

«Это было как путешествие на Луну или погружение в пропасть. Сначала возник образ кратера, и у меня появилось чувство, будто я – в стране мертвых. У подножия скалы я различил две фигуры: седобородого старика и прекрасную юную девушку. Я осмелился приблизиться к ним – так, словно они были реальными людьми, и стал прислушиваться к их разговору».[169]

Таково начало активного воображения как техники исследования бессознательной психики. Оно ведет к созданию пространства, которое Юнг задействовал снова и снова – до конца своей жизни, герметического пространства, в котором он беседовал с учителем и проводником по имени Филемон и с множеством других фигур.

Активное воображение открывает пространство внутри интрапсихической матрицы, которое вмещает полярность —

Я (эго) и Другой (в типичном случае – архетипический образ) – и генерирует подобные ленте Мёбиуса отношения с объектным миром, синхронистические отношения. Юнг рассказывает о событии, имевшем место примерно через год после открытия активного воображения, в котором объективная психика была констеллирована, а парапсихологические и психоидные феномены активированы.

«Все началось с какой-то сумятицы, и я не знал, что это значит или чего оно хочет от меня… В воскресенье, приблизительно в 5 часов пополудни, неистово зазвонил дверной звонок. Стоял солнечный летний день, обе служанки находились на кухне, и оттуда хорошо было видно открытую площадку перед входной дверью. Услышав звонок, все сразу бросились к двери, но там никого не было. Я видел даже, как покачивался дверной колокольчик! Мы молча смотрели друг на друга. Поверьте мне, все это казалось тогда очень странным и пугающим! Я знал, что что-то должно произойти<…> Я без конца спрашивал себя: «Ради бога, что же это такое?» Они отвечали мне: «Мы возвратились из Иерусалима, где не нашли того, что искали. Эти слова и стали началом «Septem Sermones ad Mortuos[170]».[171]

В этом примере мы можем видеть взаимопроникновение внутренних и внешних феноменов в наэлектризованном лиминальном пространстве, типичном пространстве герметической индивидуации, лежащем между дневным миром спокойного воскресного дня на Цюрихском озере и духами мертвых, вышедших из глубин истории и бессознательного, жаждущих нового смысла. Они тоже – фигуры душ, ищущих индивидуации. Итак, пространство индивидуации, с одной стороны, – пространство, где можно проводить различия и сепарироваться от той или иной идентичности посредством рефлексии и диалога, а с другой стороны – пространство, где новые фигуры и содержания могут появиться и предложить себя для взаимодействия и интеграции. Это не только «внутреннее» пространство, поскольку оно может включать в себя и других людей (как в психотерапии, так и в других близких отношениях), принимать их личности и взаимодействовать с ними на сознательном и бессознательном уровнях; оно также не есть исключительно лишь межличностное пространство близких отношений, поскольку в нем хватает места также и для фигур из личного и коллективного бессознательного. Мне кажется, что феномены, ассоциируемые с греческим богом Гермесом, который является также богом трансформаций, охватывают многие нюансы такого рода психического пространства.

Глава 7

ПОМОГАЯ ТРАДИЦИИ В ИНДИВИДУАЦИИ

Христианство перевернуло страницу третьего тысячелетия, и все больше и больше становится очевидным, что его символическое ядро претерпевает глубокую трансформацию. Начинают появляться новые образы Бога, включающие Женственность, в некоторых церковных молитвах употребляется язык, отражающий половые различия, и проявляется новое ощущение значения фразы «Бог за работой в истории».[172] Однако еще остаются неразрешенными вопросы огромной важности. Являются ли эти символы лишь произвольно выбранными, или они долговременны и подлинны? Куда идет традиция? Что на самом деле означают эти изменения? И как может человек, которому эта религиозная традиция не безразлична, помочь ей продвинуться дальше?

В этой главе я рассмотрю вопрос о том, как человек может помочь религиозной традиции индивидуироваться. Для этого я сделаю обзор поздних размышлений Юнга и некоторых его визионерских опытов. Совершенно очевидно, что в последние десятилетия своей жизни Юнг активно и неустанно задавался вопросом о потенциале дальнейшей эволюции христианской доктрины и символики. Он обсуждал эти вопросы на интеллектуальном уровне в таких работах как «Эон» и «Ответ Иову», но он обращался к ним также всем своим существом более непосредственными и личными способами. Его собственные психические процессы были глубоко вовлечены в дилемму современного христианства, ведь он был свидетелем духовных конфликтов своего отца-пастора.[173] Установка, которую он выработал по отношению к христианству во взрослой жизни, – это отношение терапевта к пациенту,[174] и как терапевт, глубоко захваченный страданиями своего пациента и берущий эти страдания на себя, чтобы исцелить,[175] Юнг вобрал в себя конфликты христианства и искал решения в ответах, которые давала его психика. Его размышления и переживания могут быть полезны для ищущих путь в дальнейшей эволюции христианства в XXI столетии.

Один из самых великих вкладов Юнга в современное сознание – это открытие, или, скорее, научное переоткрытие, того, что «нет человека, что был бы сам по себе, как остров; каждый живущий – часть континента…», как выразил эту мысль Джон Донн в XVII веке. Великое значение этого открытия – в его потенциале к преодолению проблемы морального разложения и изоляции, от которых страдает так много современных людей. Юнговская концепция коллективного бессознательного выдвигает идею о взаимосвязанности людей. Это важный элемент в растущем повсеместно осознании проявляющегося потенциала глобального сознания и новой формы духовности, которая будет всеобъемлющей. И каждый человек может внести в это свой вклад. Излагая концепцию коллективного бессознательного, Юнг утверждает не только, что все люди глубоко связаны друг с другом, но и то, что ни одно индивидуальное переживание не является абсолютно идиосинкратическим, отдельным от судьбы остальных. Концепция работает в обоих направлениях: индивиды соединены с целой группой или сообществом а на деле – со всем человечеством, вместе с тем на целое влияют отдельные индивиды.

Стало быть, глубокие внутренние переживания человека оказываются не только личными, часто их значение простирается гораздо дальше. То, что воспринимается как очень личный опыт, иногда отражается в переживаниях многих других, а может быть, до определенной степени и всего человечества, но мы по большей части не осознаем этих связей.

То, что один человек получает от нуминозного переживания встречи с архетипическим образом, стало быть, тоже может иметь ценность и для более широкого круга людей. Практически мы начинаем рефлексировать или интерпретировать из непосредственных и личных соображений, но в случае с архетипическими образами горизонт значения не должен быть ограничен личной психологией, даже если человек говорит о чем-то эфемерном и, на первый взгляд, таком уникальном и характерном лишь для него, как сон или видение. Религиозные переживания отдельного человека могут иметь значение для развивающейся доктринальной образности, а она, как мы знаем, оказывает широкое и глубокое влияние на коллективное сознание. В случае универсальной религии, такой как христианство, это влияние распространяется на все человечество.

Мои нынешние размышления базируются на исходной предпосылке о том, что сильные впечатления, архетипические по своей природе, испытанные Юнгом, значимы не только для него, но и для всех. Сходным образом то, что происходит с нами, значимо не только для каждого из нас индивидуально. Возможен эффект расходящихся кругов от брошенного в воду камня. Более широкое сообщество может получить от этого пользу, а иногда просто нуждается в предупреждении об опасности. Часто подобные сигналы трансцендентного,[176] дающиеся непритязательному и скромному человеку, живущему изолированно, могут помочь большому сообществу на пути индивидуации. Сообщество, на которое я ссылаюсь в этой главе, – это современная христианская церковь.

В «Воспоминаниях, сновидениях, размышлениях» Юнг утверждает, что многие из его ранних проблем, сомнений и борьбы с Богом и христианскими верованиями уходили истоками в его семью и тот исторический период культуры, который контейнировала его семья.[177] Еще совсем молодым человеком он уже сталкивался с духовными и религиозными проблемами, с которыми имели дело и его отец, и его дядья-пасторы, которых было шестеро, а также его учителя и в более широком охвате – швейцарский и европейский культурные миры. Это не было характерно для предыдущего поколения, когда дед Юнга, ведущий протестантский священник Базеля Сэмюэл Прайсверк, мог с убежденностью верить в то, что языком небес был еврейский и что второе пришествие произойдет, когда евреи вернутся в Палестину.[178] Отец Юнга, Пауль, принадлежал к переходному поколению между традицией и современностью и был, по мнению его сына, сокрушен неистовым конфликтом между наукой и религией. В собственном случае Юнга очевидно, что одним из ключевых конфликтов раннего периода его жизни был религиозный.

Его знаменитую фантазию о Боге, испражняющемся на Базельский собор, нужно поместить в этот контекст. История эта известна. Двенадцатилетним мальчиком Юнг однажды вышел из школы и посмотрел вверх на прекрасный, сияющий Базельский собор. Над церковью, местом профессионального служения его дедушки, Сэмюэля Прайсверка, он вообразил Бога, восседающего на троне. В этот момент все казалось прекрасным в мире. Однако внезапно он был захвачен вызывающим слабость предчувствием, что сейчас случится нечто ужасное. Он не мог позволить себе продолжить фантазию и ринулся домой, где в течение трех дней пытался контролировать ум и не допустить недозволенных мыслей. Наконец, он сдался:

«Я собрал всю свою храбрость, как если бы вдруг решился немедленно прыгнуть в адское пламя, и дал мысли возможность появиться. Я увидел перед собой кафедральный собор, голубое небо. Бог сидит на своем золотом троне, высоко над миром – и из-под трона кусок кала падает на сверкающую новую крышу собора, пробивает ее, все рушится, стены собора разламываются на куски».[179]

Завершение фантазии принесло облегчение и чувство благодати. Он помыслил невыносимую мысль и почувствовал, что сам Бог хотел, чтобы он додумал ее. Другими словами, он завершил архетипическую историю, рисующую Бога разрушающим свой собственный храм.

Многие комментаторы размышляли о личных мотивах, лежащих за этой враждебной фантазией, и я вовсе не пошел бы по ложному следу, задавшись целью понять семейную динамику ранних лет Юнга. Однако такой подход упускает нечто большее, а именно, что подобная фантазия отражает шаткость традиционного религиозного контейнера и радикальное изменение образа Бога, выразившееся в религиозной мысли и размышлениях современников на эту тему. Можно заметить, что Ницше, также живший в Базеле в конце XIX века, почти в тот же исторический момент заявил, что «Бог умер», подразумевая под этим, что христианство и его основной миф были сокрушены. И верно: для современных мужчин и женщин сверкающая золотая структура верований и доктрин, символизировавшая изначально чистую и незапятнанную религиозную традицию, ныне сокрушена. Успокоительный комфорт приобщенности к нетронутой христианской традиции более недоступен, а Бог, рассматриваемый как исполненный любви правитель человеческой истории, оказался опасным и деструктивным, или не заботливым.[180] Это маркер сдвига в индивидуации, который я называл separatio. Такое случается, когда человек покидает безопасную гавань контейнированности и идентичности, а также когда традиция, подобная христианству, подвергается сходному кризису. Что следует за этим? Период лиминальности, время неопределенности и замешательства, когда новые возможные образы проявляются из коллективного бессознательного и могут служить символами, ведущими к новой интеграции.

По мере того как Юнг становился старше и задумывался о религиозных и теологических материях на высшем уровне когнитивной утонченности, он анализировал современную религиозную проблему, оперируя сходными, но менее метафорическими терминами. Современная личность, как он обнаружил, лишена мифа. В центре психики, раньше занятом традиционным образом Божиим, ныне пустое место.[181] Традиционные религиозные символы больше не опосредуют трансцендентные факторы, как когда-то; они больше не являются живыми. Вывод: традиционные религии более не определяют души современных мужчин и женщин. Религиозное воображение не поспевает за быстрыми изменениями в человеческой культуре, произошедшими за последние несколько столетий, что сформировало современную сцену действия, на которой люди больше не умеют воображать Бога. Современная культура (то есть рациональная, инструментальная, эгоцентричная) не предлагает людям методов вновь вообразить и воспринять Бога.

Есть много объяснений тому, как произошло это разрушение религиозной установки и ее коллективного выражения в христианстве: Реформация нанесла ей удар; затем Просвещение нанесло ей удар; наука нанесла ей удар. Более психологический взгляд говорит, что сознание просто переросло ее. Критичное число людей достигло той точки созревания сознания, за которой традиционные истории о Боге, включая даже наиболее возвышенные и мудрые доктрины, стали казаться детскими и, по большей части, рожденными страхом и зависимостью. Этот рост человеческого сознания подспудно лежит за очевидными историческими феноменами: религиозной реформацией, экономической и классовой трансформацией, когнитивной революцией. Если мы проследим за мыслью детской фантазии Юнга, то увидим, что сам Бог сокрушил собор, разрушив контейнер, в котором его образ веками находил пристанище и почитание. Мыслить подобным образом значит начать создание нового теологического образа.

Что же происходит, когда Бог сам сокрушает свой контейнер и свои образы? Хотя это выглядит катастрофично, это одновременно подготавливает путь для нового религиозного события. Бог, когда-то безопасно содержавшийся в сундуке доктрины, больше не там. Другими словами, проекция переноса разбита. Когда человеческое описание характера Бога является в качестве продукта психологической проекции, Бог больше не является узником ортодоксии и традиции. На мгновение все определения Бога – как отца, судии, царя, творца, и т. д. – должны быть отложены в сторону, а Бог остается свободным и неограниченным, над церковью и храмом, не стесненный провинциальными и направленными на себя родовыми обязательствами.

Изучение и должная оценка мировых религий, предпринятая такими выдающимися мыслителями, как Рудольф Отто, Рихард Вильгельм и Мирча Элиаде, продвинули осознание мировой религиозной феноменологии и нанесли фатальный удар благополучной жизни любого рода религиозной ортодоксии. Отныне широко распространенное и все еще растущее осознание того, что другие народы и племена тоже обладают подлинными религиями, нанесло глубокую нарциссическую рану, а также подняло уровень сознания. Пока человек мог с интеллектуальной честностью и подлинной целостностью произносить фразы типа: «Да, у них есть религиозные практики, но они не ведают единого истинного Бога, как мы»; «Да, они подошли близко и искренне старались, но несчастные невежественные и отсталые люди не смогут достичь этого, если только мы не научим их читать нашу Библию», – можно было сохранять иллюзию переноса, что Бог – наш Отец, у него нет иных детей, кроме нас. Однако в наше время сознание сдвинулось к точке, в которой такой провинциальный трайбализм в религии больше не соотносится с благим сознанием. Сейчас в нем можно увидеть разве что просто вполне незатейливо «спрятанную в песок голову».

Сон нашего современника иллюстрирует подобное понимание:

«Я, мои близкие и мой отец узнают, что распускаются слухи о том, что раньше отец уже был женат. Он сомневается, реагировать ли на них, а затем резко меняется и начинает дразнить нас, говоря, что не только бывал уже неоднократно женат, но что у него есть другие дети и другие семьи. Мы не можем в это поверить! Мы в шоке. Я спрашиваю его, но он больше вовсе не похож на моего отца. Я чувствую, что он предал нас, вел тайную жизнь и вовсе не был тем, кем я его считал. Я невероятно расстроен, зол, обижен и беспокоюсь о том, что те, другие дети, будут претендовать на свою долю наследства, когда отец умрет. Я не хочу делиться, и я боюсь, что потеряю то, что предназначено мне».

Наряду с личным смыслом этого сна для сновидца, есть в нем и то, что выходит за рамки личной психологии. Бог, сокрушающий Базельский собор в фантазии Юнга, и сон этого человека – и тот, и другой указывают на Бога-предателя, не соответствующего своему характеру, больше вовсе не являющегося фигурой «хорошего отца» и совершенно свободного от всяких условностей.

Осведомленность о том, что узкая, ригидная религиозная ортодоксия более неистинна и неприемлема, пронизывает современную культуру и сознание, особенно в плюралистическом обществе. Конечно же, такие элементы продолжают существовать во всех мировых религиях, и в самом деле по всему миру фундаментализм вновь возрождается, в то время как культурная модернизация распространилась по планете, а глобализация все больше угрожает традиционным обычаям и привычкам. Но современные средства коммуникации, доступные практически повсеместно, вкупе с изложениями различных религиозных и теологических точек зрения в школах и библиотеках плюс постоянный доступ к антропологическим исследованиям и находкам при современном образовании делают почти невозможным сохранение таких допущений без значительного расщепления психики. Опыт и мысли Юнга указывают на понимание Бога как психологического образа, не связанного с прежней проекцией. Такие теологи, как Пауль Тиллих, говоривший о Боге за пределами образа Божьего, выразили подобную точку зрения в теологических терминах.[182]

Современное разрешение позитивного переноса на Бога патриархального образа Великого Отца и последующий или сопутствующий этому психологический конфликт, встающий перед многими людьми, пытающимися сохранить веру в образы традиционного христианства, сказался на том, что Юнг назвал «современным человеком в поисках души».[183] Результатом ухода в прошлое традиционной системы верований оказалось современное переживание пустоты и отсутствия близкого родства с универсумом. Утеряно ощущение комфорта, сопровождавшее веру в то, что ты любим и облагодетельствован Богом, привязан к нему священным заветом через жертвоприношение Его Сына за человеческие грехи, искупленные верой и убежденностью в Его спасительное Милосердие. Сегодня люди все еще рождаются и часто проходят инициацию в традиционной религии, будь то христианство или иудаизм, но обычно воспринимают это как дань традиции или убеждениям, не слишком серьезно воспринимая вероучения, ритуалы и молитвы. Даже те, кто еще считает себя религиозными и признающими религиозные праздники, производя специальные благочестивые акты, интеллектуально не привержены традиционной вере, которую соблюдают. Они понимают, что Бога не волнует, баптист ты или буддист, а практика соблюдается по обычаю или из верности родителям, или из тоски по прошлому.

Этот так называемый «современный человек» развил несколько стратегий для удовлетворения духовных потребностей, глубоко ему присущих, несмотря на рациональность, секулярность и просвещение. Некоторые, подыскивая подходящее, удовлетворяются синкретизмом нового времени: немного дзена, немного суфизма, по кусочку из символизма И-Цзин, астрологии и Таро, из других несопоставимых друг с другом традиций – все это смешивается по индивидуальному рецепту. Проблема такого выбора заключается в том, что каждая из этих религиозных дорог обладает долгой собственной историей, а традиции, которые они представляют, содержат в себе мириады собственных догматических образов. Можно с величайшим успехом изучать все эти религиозные традиции, но как только сознание выходит за пределы представления о конкретной проекции Бога, человек не способен присоединиться к этим практикам с достаточно глубокой убежденностью. Так что проблема – с верой как таковой, а не с содержанием. Процесс индивидуации, как только достигает уровня сознания, признающего психическую реальность, не может обратиться вспять и вернуться к конкретной вере в мифологические образы. В лучшем случае он может принять образы как правомерные символы для традиционных народов, но для современной личности они – только объекты изучения или любопытства.

Другие стратегии взаимодействия с пустым центром тоже были широко доступны и получали поддержку: непоколебимый атеизм с прослойкой сочувственного гуманизма, столь привлекательный для академически настроенных людей; различные политические идеологии, такие как коммунизм и фашизм, хоть и вышедшие нынче из моды; решительный и скрипучий фундаментализм, что сегодня цветет по всему миру; или регрессия к ленивому безмятежному религиозному консерватизму. Все это я не собираюсь обсуждать здесь более подробно, а обращусь к другому, связанному с этим вопросу: может быть, для христианства как для религиозной традиции существует некий путь трансформации своих паттернов и встречи с требованиями современного сознания, которое больше не может поддерживать перенос на Бога, сокрушившего собственный храм? Может ли здесь быть новый синтез (coniunctio), который продвинул бы традицию вперед, а не просто оставил бы ее позади как вышедший из моды реликт допсихологического прошлого?

А теперь я рассмотрю видение Юнга поздних его лет как предложение пути христианству, предложение встретиться с настоящим и будущим. Жизнь Юнга глубоко ориентирована на религиозный опыт и мышление. В книге «Трактовка Юнгом христианства» я пытаюсь показать, как и почему Юнг был столь поглощен христианством. Я не верю в то, что он был «пророком, посещаемым привидениями»,[184] готовым прочитать новое евангелие христианам или вообще современникам, но я думаю, что он был глубоко и лично вовлечен в проблемы, встающие перед христианством в нынешние времена. Для него это было во многом похоже на то состояние, которое в психотерапии испытывает врач, вовлекаясь в психический материал пациента. Психика врача откликается на страдания пациента, и, считывая этот отклик (то есть используя контрперенос), врач превращает свои внутренние реакции в путеводный инструмент целительного процесса пациента. Сны, фантазии, мысли и чувства врача о пациенте, развиваясь в присутствии пациента и в сфере взаимности, возникающей между ними, обладают мощным порождающим эффектом в целительном процессе.

Я утверждаю, что Юнг был вовлечен именно в такого рода активность во взаимоотношениях с христианством, которое стало его «пациентом», а сны и другие бессознательные продукты его поздних лет жизни во многом имели отношение к этому пациенту. Именно в свете этого мне хотелось бы рассмотреть значительное видение, которое он испытал в 1939 году в возрасте около шестидесяти пяти лет. Он описывает это видение в «Воспоминаниях, сновидениях, размышлениях»:

«В 1939 году я провел семинар по «Spiritual Exercises» Игнатия Лойолы. Тогда же я собирал материалы для «Психологии и алхимии». Однажды ночью я проснулся и увидел в изножье кровати распятие, которое ярко светилось; оно было не вполне натуральных размеров, но очень отчетливое, причем тело Христа было как бы из зеленоватого золота. Видение казалось мне удивительно прекрасным и в то же время пугающим, хотя видение само по себе – для меня дело обычное, я довольно часто вижу живые и яркие образы, как это бывает в гипнотическом состоянии… Я тогда размышлял над «Anima Christi», одной из медитаций в «Spiritual Exercises». Видение явилось будто для того, чтобы напомнить мне, что я забыл об аналогиях aurum non vulge (необычное золото) и viriditas (зеленое). Когдя я понял, что мое видение было связано с основными символами алхимии и что мне явился в некотором роде Христос алхимиков, я даже несколько успокоился.

Зеленое золото – это творческое начало, которое алхимики находили не только у человека, но и в неорганической природе. Оно для них было выражением anima mundi, мировой души, или filius macrocosmi – Антропоса, сотворившего весь мир. Этим духом наполнена даже неорганическая материя, он присутствует в металлах и камнях. Таким образом, мое видение соединило образ Христа и его материальный аналог, filius macrocosmi. Если бы не зеленое золото, столь поразившее меня, то я был бы готов предположить, что в моем представлении о христианстве не достает чего-то существенного, или, другими словами, мой устоявшийся образ Христа страдает некоторой неполнотой, и что мне предстоит восполнить этот недостаток. Однако указание на металл выдает очевидную алхимическую природу образа Христа в моем сне как некого соединения живого и духовного с мертвой материей».[185]

Мои комментарии к этому видению сведутся, я надеюсь, к точке возможной трансформации внутри христианства. Первый комментарий имеет отношение к самому Юнгу. Наиболее вероятно, что сознание Юнга шестидесяти пяти лет далеко превосходило пределы потребности в Боге переноса. Можно, конечно, и обмануться, но я думаю, что вполне оправданно будет сказать, что Юнг, по крайней мере, далеко превзошел потребность в переносном объекте в форме родовой доктрины Бога. Так что утверждение, которое я хочу здесь сделать, заключается в следующем: это религия и религиозное переживание за пределами личных потребностей переноса. Это важно, потому что существует широко распространенный аналитический взгляд на то, что как только потребность переноса «проанализирована» и «проработана», религия теряет raison d'etre[186] и становится несостоятельной.[187] Она больше не может существовать, потому что психологическая причина ее существования разрушена. Юнг не согласен с этим и доказывает, что есть нечто наподобие религиозного «инстинкта», что религия является сущностно (то есть архетипически) человеческой, а не базируется на неразрешенных детских потребностях и на навязчивом повторении. И не существует возможного конца символической жизни и символических переживаний, поскольку бессознательное неисчерпаемо. Стало быть, еще более важный смысл заключается в том, что религия – все еще живая возможность для современных мужчин и женщин даже после того, как они проанализируют перенос, переживут потребность в «родителе на небесах» и поймут психологическое значение традиционных религиозных символов.

Второй момент вытекает из наблюдения о том, что в свои поздние годы, после шестидесяти пяти и приблизительно во время этого видения, Юнг начал интенсивно заниматься изучением и, как я это назвал, «терапией» своей религиозной традиции. В течение многих лет он изучал тексты ведущих мировых религий и большинства еретических ответвлений; он глубоко погружался в гностицизм и алхимию; он тщательно исследовал такие отдаленные религиозные источники, как «Тибетская книга мертвых» и «И-Цзин»; он посещал американский индейцев, африканцев на горе Элгон, мавров и восточных индийцев; он изучал антропологию. Сейчас, в возрасте за шестьдесят, он возвращается к христианству, с которого начинал, и этой работе он посвятил последние два десятилетия своей жизни. Это возвращение к тому, что он отверг ранее, к традиции, для того чтобы дать возможность психике активироваться и по-новому откликнуться на нее – важный факт для нахождения в этой связи потенциальной ценности данного видения для трансформации христианства. Трансформация и дальнейшая индивидуация христианства потребует от современной психики вобрать в себя традиционные образы и доктрины, а затем откликнуться на них новыми символами.

Третий момент принадлежит природе откровения. Монотеистические традиции зафиксировали откровения в прошлом: «Наши отцы говорили…» После того, как слова авторитетных фигур были записаны и кодифицированы, традиции оставалось лишь добавлять комментарии и пояснения. До некоторого предела возможно и дальнейшее расширение доктрины, но не может быть никаких новых откровений, которые сравнились бы со старыми. С точки зрения традиции, разумеется, такого рода меры предосторожности необходимы, иначе любой мог бы говорить с авторитетностью Отцов. У каждого свое мнение, сон или видение, и какофония голосов скоро окажется оглушительной. Этот страх открыть двери новому откровению – коллективный эквивалент барьера вытеснения в индивидуальной психике. И так же, как происходит в индивидуальном анализе, терапия христианства, осуществляемая Юнгом, разрушает барьер вытеснения и позволяет бессознательному говорить снова, как когда-то, в былые времена.

Открытость Юнга откровению, однако, не означает простой готовности принимать за ценные любые понятия или образы, которые могут промелькнуть в сознании. Эти психические содержания должны быть проинтерпретированы; их значение не самоочевидно. А интерпретация – это одновременно и навык, и искусство. Одно очевидно: не может быть удовлетворительной интерпретация без некой отсылки к прошлому, к традиции, к «комплексам». В отношении юнговского видения зеленого Христа можно увидеть, что сначала он проверил свою интерпретацию по отношению к собственной личной психологии и ее достижениям; затем он соотнес этот образ с тем, что он изучал в недавнем прошлом, и с тем, чем было занято его сознание; наконец, что для наших целей самое важное, он поместил свой психический образ, свое откровение в контекст традиции мысли и доктрины, к которой с наибольшей глубиной этот образ принадлежит, а именно – в христианскую традицию с ее хронической привычкой отщеплять мир духа от мира материи. Психический образ интерпретируется как целительный символ для наиболее значимого расщепления в христианской традиции, расщепления на дух и материю. Естественно, Юнг-человек был подвержен этому расщеплению так же, как все мы, наследники той же самой духовной традиции, так что символ был особым и целительным для него, но также и для более широкой традиции, которую он изучал и в которой жил.

Три этих соображения ставят вопрос о «полномочиях» Юнга. Хочется знать больше о сновидце или визионере, претендующем на статус авторитетного источника откровений. Юнг личностно был выше потребности в Боге переноса; он искренне был вовлечен в традицию, вернувшись к ней после долгого периода отрицания; и он был способен различить личные темы и темы символические, общие.

А что же об актуальном содержании видения? Я буду следовать за мыслью Юнга и ассоциациями с алхимией. Христос из зеленого золота на кресте в изножий его постели – это традиционный христианский символ с той разницей, что это образ filius philosophorum[188] алхимиков, однако эта фигура ассимилирована или приняла форму Христа христианской традиции. Кто же эта фигура, этот filius philosophorum? Он – сын Матери, материи, в противоположении сыну Отца, духа. Образ олицетворяет ответ бессознательного сознательной установке христианского консенсуса. Христианская традиция выражает себя через патриархальные ценности и паттерны мышления. Это символизировано Троицей, исключающей из доктрины о Боге материю, землю, женственное, хтоническое, темное, инстинктивное и телесное. Filius philisophorum, с другой стороны, олицетворяет компенсаторный ответ психики на патриархальное развитие последних двух тысячелетий. В своей более распространенной форме он – двойной Меркурий, весьма проблематичный агент, дух земли и бессознательного, инстинктивности и импульса, плутовства и обмана.

Этот Меркурий – уж точно тот, кого не связать и не заставить исполнять обязательства, не распять на кресте во имя спасения кого бы то ни было. Если уж он и есть кто-нибудь, так избалованный маменькин сынок, второй сын, вольный дух отверженной матери, которого не укротит и не пленит ни одна авторитарная структура. В христианской иконографии и доктрине он приравнивался к Дьяволу.

Извечной заботой алхимиков было искупить этот дух, привнести его в сознание и удержать его там. Это потребовало бы нарушения запрета, наложенного патриархальным христианством на материю, тело, природу и инстинкт. Интуитивно они понимали, что тело и природа вовсе не столь уж испорченны и злотворны, но что скорее в них содержится искра божественного, частица Бога, и эту ценность надо высвободить вновь. Она появится в виде золота, на которое проецировалось ядро божественной субстанции в материи. На психологическом уровне Юнг чувствовал обязанность поднять то сокровище, что было заключено в бессознательном, вытесненное традицией, которое бы вело к личному переживанию Бога внутри, к прозрению Самости.

Эта нуминозность внутри, искра золота внутри материального и природного царства, и появляется в юнговском видении зеленого Христа. Это видение было откликом бессознательного на юнговскую шаманскую инкубацию проблем христианства. Filius philisophorum, дитя природы, но в образе сына Небесного Отца, сходным образом жертвовал собой на кресте целостности. Это – знак, символ появившейся, наконец возможности сотрудничества природы, с иудео-христианской линией развития: бессознательное может выказать готовность быть заодно, если ему воздают должное.

Для Юнга видение зеленого Христа символизировало исцеление расщепления между духом и материей, мучившее его в жизни, как мучило оно его отца и других христианских предков. В этом видении дух природы и сын Небесного Отца сведены воедино в образе. Отец и Мать объединены и сотрудничают.

Однако для того, чтобы добраться до этой точки, Юнгу пришлось выстрадать все искушения современности: собор был разрушен; он испытал разочарование в традиционных образах и понимании Бога; и он должен был созреть, чтобы перерасти потребность в Боге переноса традиционного христианства. Но он пошел еще дальше, и по этой причине мы должны считать его постмодернистом. После раскрытия себя хаосу бессознательного и после многих лет топтания во тьме в поисках нового центра религиозного существования Юнг нашел его. И это вывело его за пределы пустоши современности. Одна из точек разрешения явилась к нему в фигуре зеленого Христа, возврата традиционного образа, но несущего в себе существенное различие: фигура была из зеленого золота; это был сын природы.

Если мы рассматриваем жизнь Юнга как имеющую коллективное значение, мы должны сейчас задаться вопросом: какое возможное терапевтическое значение для христианства заключено в том решении, которое Юнг нашел для проблемы современности? Чем панацея, найденная этим доктором, будет полезна его пациенту, христианству? Какой вклад может сделать индивидуация, осуществленная Юнгом, в исцеление христианства и его эволюцию к еще большей индивидуации? Опираясь на предпосылку о том, что человек – не остров, я думаю, что мы, по крайней мере, можем скромно сказать, что путь, которым Юнг разрешил проблему современности и традиционной религии, может указывать на возможные пути для других. Но помимо этого, видим ли мы, как может выиграть от этого сама христианская традиция? Если бы христианская традиция смотрела на Юнга как на возможного целителя своих недугов, смогла бы она найти в нем что-то, что стимулировало бы процессы трансформации? Позвольте мне поразмышлять и пофантазировать немного.

Если мы персонифицируем христианство и вообразим его как пациента, нуждающегося во внутреннем исцелении для того, чтобы преодолеть застарелые расщепления и подготовиться к следующей фазе своего развития, я думаю, он выйдет от доктора Юнга с ясным посланием, проговоренным или оставшимся неозвученным. Послание христианству будет таково: «Откройся бессознательному. Почитай сны. Позволь бессознательному сокрушить собор и показать тебе больший образ Бога, ибо твой Бог слишком мал и слишком скован догматами и привычками. Признай, что твой трайбализм базируется на желании и проекции и чрезвычайно искажен, не имея ничего или почти ничего общего с реальностью. Позволь себе считать и все остальные пути к Богу равноценно значимыми и законными, возможно, в равной степени фанатичными и ограниченными, но не забывай свою историю и не думай, что другие традиции смогут вызволить тебя из беды, если ты почерпнешь из них несколько новых идей. Вместо того сосредоточься на собственных символах и на собственной истории и позволь своему бессознательному ответить, веря в то, что Бог, открывший себя вначале, откликнется символами трансформации и обновления. Но ты должен быть подготовлен к тому, чтобы взять на себя ответственность за эти новые откровения, испытать их своими лучшими способами интерпретации и распознавания, не в соответствии с тем, что ты уже знал, но в соответствии с тем, что тебе, как ты знаешь, нужно, но еще не найдено. Будь готов удивляться. И прежде всего, будь готов позволить Богу быть целостным. Это великий риск, но жизнь твоя зависит от этого».

Глава 8

ИНДИВИДУАЦИЯ И НАЦИОНАЛЬНАЯ ПОЛИТИКА

17 мая 2000 года Президент США Билл Клинтон сказал в своей речи в Нью-Лондоне, штат Коннектикут: «Основная реальность наших дней в том, что наступление глобализации и революция в информационных технологиях увеличили как творческий, так и разрушительный потенциал каждого индивида, рода и нации на нашей планете».[189] Этими словами он обозначил парадоксальность современности. С одной стороны, могущественные силы задействованы в политике глобализма; с другой – в равной степени могущественные силы толкают к сепарации и обособлению. Некоторые люди рассматривают движение к синтезу как разрушительное и злотворное; другие точно такого же мнения о противоположном движении, считая сепаратизм деструктивным. Для индивидуации же, как я говорил, необходимы оба.

Вопрос, к которому я обращаюсь в этой главе: можно ли с пользой применить принцип индивидуации и к сфере международной политики и международных отношений? Это выводит тему развития коллективного сознания и ставит вопрос: может ли сознание больших человеческих групп, таких как нации и культуры, развиваться сходно с индивидуальным сознанием? Могут ли нации и целые культурные сообщества пройти процесс индивидуации?

По отношению к психологической идентичности принцип индивидуации означает творчество, разрушение, вечное воссоздание – постоянный процесс, чья дальняя цель – максимальная целостность, достигаемая поступательно растущим сознанием. Она порождает как движение к обособленности, так и движение к интеграции. В конечном итоге ее результат может быть описан как объединение противоположностей внутри сознания. Может ли эта модель развития использоваться для понимания эволюции идентичности и сознания в культурах, которые вбирают в себя нации и даже группы наций? Полезно ли применение психологической перспективы к политической и экономической динамике, лежащей в основе различных течений в мировой истории?[190] И если так, то на что в сегодняшнем мире может походить такой анализ?

Чтобы исследовать это, я рассмотрю столкновение Северной и Южной Америки как пример напряженности между силами сепарации и объединения, несущей в себе потенциал для индивидуации на каждом из этих континентов и в их различных культурах. В целом можно выдвинуть предположение, что, где бы ни встречались две культурные группы с разными установками, поляризованными по отношению к определенным ценностям, верованиям и восприятиям, базирующимся на своих исторических традициях и культурных комплексах, обязательно проявится потенциал культурной индивидуации, динамика separatio и coniunctio – та же, что описывается индивидуальной психологией. В настоящий момент существует долговременное столкновение между двумя довольно разными культурами американского континента, одна из которых английская и протестантская по традиции, другая – латинская и католическая. Это культурные тектонические пласты, все больше и больше наталкивающиеся друг на друга.

Для начала я упомяну их некоторые сходные черты. Все американские нации были созданы в результате действий, предпринятых европейцами, которые по-своему мало сознавали теневые мотивы и последствия своих действий для будущего. Они обосновывались, населяли, завоевывали и часто разоряли территории, которые сегодня народы в основном европейской расы называют домом. Это – общее наследие предков. Тень навязанных норм и агрессивности, стало быть, глубоко вплетена в ткань их изначальной идентичности. Поскольку жители Америк сейчас живут на землях, отобранных у их прежних жителей, элемент сознательной и бессознательной вины присущ всем личностям, претендующим на звание американца. Оставшееся коренное население, лишенное возможности понять, что с ним происходило, сегодня существует как напоминание об этом нечестивом прошлом.

Период вторжения, колонизации и поселения, позже усугубленный программой обращения в рабство коренного населения и африканцев, завершился в относительно короткий промежуток времени. Европейские колонисты сразу же стали считать землю, на которой они поселились, по праву принадлежащей им, и быстро превратились в лояльных и благочестивых жителей этих колоний Нового Света, которые переживали период младенчества. Смешение народов породило известные сегодня нации.

Много веков после начала колонизации иммигранты – обитатели Америк – заимствовали свой культурный модус и идеалы в Европе. Для Севера культурные точки отсчета и ориентации находились в Англии, Франции и Германии; на Юге люди ориентировались на Испанию, Португалию, Италию и Францию. В сравнительно недавние времена, однако, культуры обеих Америк – и латино– и англоориентированные – перестали в той степени, как раньше, сверять с Европой свои социальные модели и политические идеологии; вместо этого они стали ориентироваться на свои собственные интересы. Тем временем северо-южная экономическая и культурная ось укрепилась. Это кульминация процесса психологической сепарации от отеческих пенатов и изобретение уникального американского стиля самовыражения посредством изящных искусств, литературы, кулинарии, музыки, политической философии и экономической теории. В значительной степени сформировались и различия, по крайней мере, на этом культурном уровне. Как следствие, различные культуры Америк теперь уже находятся отнюдь не в начале формирования идентичности. Скорее они вступают (или уже далеко продвинулись) в период кризиса, когда ревизия и переоценка своих прошлых достижений, неудач и отличительных черт занимает сознание. Это вполне может означать, что впереди – долговременный период лиминальности и глубокой перестройки.

Возвращаясь к динамике между двумя культурными зонами, которые мы здесь рассматриваем, следует заметить, что поскольку жители Америк были рождены от одного и того же родительского культурного ствола, то есть европейской цивилизации и религии, то они являются квазисиблингами или кузенами. Здесь мы имеем дело с большой семьей, имеющей два основных ответвления. И, подобно членам больших семей вообще, они имеют тенденцию любить и ненавидеть друг друга и делать массу сравнений по поводу черт характера и особенностей друг друга. Они были и остаются мощными обертонами соперничества и зависти между Севером и Югом. Как родственники, занятые в семейном бизнесе, они также полагаются друг на друга и в действительности нуждаются друг в друге, причем не только материально. Они также используют друг друга в психологических целях или для того, чтобы сформировать идентичность посредством дифференциации (sepa ratio) или посредством идентификации (participation mystique). И даже если они претендуют на различную идентичность, они культурно и исторически связаны – к лучшему или к худшему. Процессы их индивидуации переплетены.

Важные различия между ними тоже вполне очевидны, они и стали фокусами поляризации, постоянно задействованными в игре. Две культурные группы исторически шли по разным путям и следовали несопоставимыми курсами. В Северной Америке мифические отцы-основатели были пилигримами в поисках религиозной свободы; в Центральной и Южной Америке основателями были конкистадоры в поисках новых территорий и богатства, наподобие Кортеса и Писарро. На Севере Соединенные Штаты и Канада построили политические и социальные системы, а следовательно, и свою идентичность, взяв за основу английские, голландские, немецкие и французские культурные и интеллектуальные традиции. Их предки изначально были трезвыми протестантами, строго верившими в Библию и следующими трудовой этике с религиозным фанатизмом. Они приехали в Америку, чтобы избежать религиозных преследований и начать новую жизнь. Они прибыли с намерением заселить землю и остаться на ней. Их мифом стала Америка как Новый Иерусалим. Латинское население Юга, напротив, в основном происходит от средиземноморских культур Испании, Португалии и Италии. Не ища убежища от религиозных преследований и зачастую даже приехав в Америку без намерения остаться там навсегда, они стремились обрести богатство и вернуться домой, в Европу, к комфортабельной жизни. Они были изначально католиками, и узы, связывавшие их со Старым Светом, были, возможно, более тесными и крепкими. Они не отделились от родительского очага так, как сделали это иммигранты на Севере. Официально идентичность южно-американских народов оставалась во многом более привязанной к европейским корням, нежели идентичность их кузенов с Севера. Более того, множество различий между культурами северной и средиземноморской Европы было перенесено в Америку, а конфликты и взаимные теневые проекции, выстроенные за века между европейскими культурами, были подхвачены и повторены в Америках.

В течение нескольких столетий народы Северной и Южной Америк были довольны и хвалили самих себя за собственные доблести, проецируя тень на Другого. Сегодня такого рода наивное и самообслуживающее расщепление и проекции становятся невозможными, потому что население Севера и Юга смешивается гораздо больше, а сознание рассеивает проекции идеализированных или демонизированных фантазийных образов. Из-за глобализации быстро исчезают многие из наиболее кричащих исторических и культурных различий между населением Севера и Юга. Поскольку увеличивается сходство и идет сближение, то все тяжелее становится проецировать чужеродного другого на соседей.

Можно предположить, что английская и латинская культуры Северной и Южной Америк, соответственно, олицетворяют друг для друга важные элементы бессознательного, заключенные в проекциях, посылаемых в обе стороны. Анализ этих спроецированных образов может в потенциале привести к индивидуации в смысле формирования более широкого сознания у каждой из сторон, подвигая каждую к ассимиляции и интеграции спроецированного материала. Это, в свою очередь, приведет в дальнейшем к улучшению отношений и к сближению по обе стороны разделительной полосы.

Для начала можно спросить: а что же увидит каждая из сторон, если посмотрит в зеркало, направленное на нее с другой стороны? Есть, по крайней мере, три источника тревоги между ними, и каждый из них имеет отношение к страху утраты сформированной идентичности: а) глобализация, б) аполлоническо-дионисийское противостояние и в) миграция.

Экономический и культурный эффект глобализации подхлестнул тревогу о потере идентичности в странах обеих Америк – как Северной, так и Южной. С одной стороны, глобализация обозначила себя как гигантская благотворная сила, которая может увеличить перспективы мира и благополучия по всей Земле. В то время как она обещает повышение стандартов жизни для каждого, однако, кажется неизбежным, что малая группа привилегированных выиграет от этого гораздо больше, чем огромное большинство остальных. В то же самое время она угрожает уничтожить уникальные культурные черты и видоизменить каждую нацию по образу гигантских торговых центров, наполненных одними и теми же объектами и одинаково одетыми потребителями. Угроза глобализации состоит в том, что она выпустит на волю хищную коммерциализацию и растворит все в универсальной одинаковости. Стало быть, это угроза различиям, отличности, то есть основной цели индивидуации. Похоже, она отсекает существо принципа индивидуации. Это опасность, о которой часто говорил Юнг. Сила коллективных движений легко может смять индивидуума. Различия теряются, и преобладает одинаковость. Эта потеря души ведет к тяжелой психологической регрессии, в которой личная идентичность поглощается коллективной. В мифе это будет изображаться как заключение во чреве кита или как захваченная драконом принцесса. Та же самая катастрофа сегодня угрожает группам и нациям. Они могут оказаться поглощенными большими коллективами, утратить свои культурные отличия. Их борьба против этого является признаком психического здоровья. С другой стороны, глобализация предлагает возможности для союза и интеграции, возможно, никогда ранее невиданных в истории человечества. Равновесие, которого нужно здесь достигнуть, – это равновесие между потребностью сохранить культурные отличия (separatio) и возможностью интегрировать чужестранные и прежде бессознательные содержания (coniunctio). Это классическое напряжение индивидуации. Оно будет означать «немного меньше суверенности»[191] со стороны наций и расставание с некоторыми нарциссическими элементами чувства уникальности, свойственного каждой традиционной культуре, во имя вбирания в себя и интегрирования новых элементов.

Еще один аспект этого напряжения имеет отношение к противоположным архетипическим тенденциям, укорененным в культурах Северной и Южной Америк. Латинские страны выглядят соблазнительно и, возможно, избыточно дионисийскими, на взгляд людей с Севера; они гораздо более ориентированы в сторону чувственности и физического наслаждения, чем в сторону дисциплинированной рабочей рутины и эмоциональной сдержанности, типичной для северной культуры. Карнавал в Рио – вот живая выставка всего, что страшит подавленное англосознание: пышущая, кричащая сексуальность, открытая демонстрация красивого тела, опьяняющая музыка и танец, неистовые ночные попойки и шокирующе яркие цвета. Более того, литература, созданная великими романистами и поэтами Латинской Америки, вызывает в английских читателях состояние сознания, которое кажется экзотическим, странным и неустойчивым. Латинская музыка приводит в движение тело незнакомым и непредсказуемым образом. Дух дионисийской опьяненности и изобилия, идущий с Юга, ворвался и захватил Север. Такова угроза лунного бессознательного устойчивому солнечному сознанию Севера. С другой стороны, так же, как это происходит с возможностями и проблемами, сопутствующими глобализации, это предоставляет блестящую возможность интегрировать бессознательное и прийти к новому синтезу архетипических паттернов, которые, если осуществлять их сознательно, приведут к большей целостности. И вновь это вопрос установления равновесия между потребностью сохранить культурные различия (separatid) и равно важной потребности создать новый синтез (coniunctio).

Третья причина тревожности и напряжения исходит от массовых миграций, имеющих место в сегодняшних Америках. В последние десятилетия произошло одно из самых больших переселений в человеческой истории из латиноамериканских стран в Соединенные Штаты и Канаду. Этот образ культурного вторжения – сопоставимого для Юга с вторжением английского языка в бизнес и сферу развлечений, англоязычного телевидения, кино, рок-н-ролла, поп-культуры во всем ее разнообразии – порождает тревогу о потере основных ценностей и образов, сформировавших идентичность этих разных культур. Психологический страх – это утрата границ и отличий, размывание культурных маркеров и путаница психологических элементов, отделенных и дифференцированных на протяжении столетий культурной жизни. Трудность здесь – в интеграции этого населения таким образом, чтобы произвести подлинный синтез элементов, а не победу одного над другим. Таков вызов coniunctio.

Современная конфронтация английской и латинской культур, очевидно, свидетельствует о том, что противоположные позиции сильно констеллировались и что эти противоположные культурные установки выстроены на взаимных теневых проекциях. В этой области исторические комплексы и архетипические структуры вступили в живой спор, и можно предположить, что психика готова сотворить новый замес противостоящих друг другу черт. Уже сейчас одно из последствий глобализации – это принятие по всему миру мульти-культурализма в качестве доминирующей установки. Сопутствующим результатом этого, о котором так часто упоминают в юмористическом ключе, но который все же фундаментален, является необходимость соблюдать так называемую «политкорректность» в общественной жизни. «Политическая корректность» запрещает предвзятое отношение к любому человеку или меньшинству среди общего населения. Различия между группами людей, разумеется, остаются и должны оставаться в силе, но они не должны запускать в действие неотрефлексированные оценочные суждения. Вместо иерархий с ценностными категориями «верх – низ», новый идеал – это сотрудничество бок о бок и товарищество. В применении к различиям Севера – Юга Америки это означает, что мы не можем считать Северную Америку лучшей, поскольку она находится «выше» на карте, а Южная – «ниже» и, стало быть, «хуже». Мультикультурализм деконструирует карту. Вместо единого «центра власти» сейчас обнаруживается множество мест влияния. Мультикультурализм трансформирует «противоположности» в «контрастирующие полярности» и таким образом избегает расщепления и массивных теневых выбросов и проекций на «чуждого другого».

Мультикультурное осознание порождает тип сознания, которое может действовать в различных национальных и социальных средах и контекстах без предвзятых суждений. Это не означает, что суждений вовсе не делается, но, скорее, что суждения выносятся на базе анализа и исследования, а не на основе мгновенных проекций.

Сегодня американцы, и северные, и южные, – это гигантские культурные контейнеры для населения всех частей света. За вторжением исследователей и колонистов из Европы последовал импорт огромного количества африканского населения во времена рабства, затем – иммиграция азиатских народов в годы экспансии и развития, и далее – массовые миграции и иммиграции последних двух столетий. Америка – единственное место на земле, где множество народов сейчас живут вместе под единым флагом, приобретя схожую национальную идентичность. И сегодняшняя конфронтация и взаимодействие между Севером и Югом в Америке увеличивает жар в этих контейнерах и воздействует на предстоящий процесс интеграции еще сильнее.

В результате сознание, рождающееся на этих колонизированных континентах, может стать предвестником будущего, тем типом сознания, которое все больше и больше будет востребовано во всем мире. С ним рука об руку идет концепция человека – гражданина мира, где бы ему ни довелось жить или родиться. Парадоксально, но силы, управляющие массовыми движениями коллективизма и гомогенизации, порождают также глобальные условия к тому, чтобы индивидуальный человек получал более адекватное уважение и поощрение. В этом отношении рождается новый мир, дающий возможность для индивидуации.

Другой чертой сознания, проявляющейся из взаимодействия между Севером и Югом, является острое понимание эксплуатации природы и народов, населявших эти земли за тысячелетия до прибытия европейских исследователей и колонистов. Поскольку силы глобализации и модернизации толкают людей все дальше, в глубину тропических лесов и иных диких и неокультуренных регионов, растет сознание хрупкости глобальной среды, жестокой эксплуатации и уничтожения тех немногочисленных людей, которые все еще живут на этих неприрученных землях. Драматическая природа изменений, произошедших в природном мире в столь краткое время, подняла горячий вопрос: как долго еще может это продолжаться без нанесения непоправимого вреда планете как целому?

Обнаружение ранее неизвестных аборигенов и растущее осознание кризиса окружающей среды ведут, как я верю, культуры Северной и Южной Америки к более глубокой связи с коллективным бессознательным и anima mundi.[192] Появляется экологическое сознание, эхом отражающее некоторые мифы о Великой Матери.[193] Но это не столько культурная регрессия к дотехнологическому состоянию идентичности с миром, воспламененная образами рая, сколько движение, которое может повести сознание дальше, к идентификации с человеком как частью сети, формирующей планетарное единство. Отделение (separatio) от природы, достигнутое за тысячелетия психологического развития,[194] будет тогда замещено (или лучше сказать – превзойдено) новым уровнем союза (coniunctio) между разлученными полюсами полярности «человек – природа». Это может мотивировать людей на использование технологий по-новому. Поскольку технология, возможно, является величайшим достижением человеческого сознания, она не может быть просто отброшена из-за экологического сознания. Само это сознание – продукт науки и техники (технологии). Наука – ключ к обретению сознания того, что происходит с землей, и технология, которая есть практическое применение науки, может быть направлена на поиск решений, а не только на углубление кризисов. Как инструменты в руках более сознательных людей, наука и технология – это не цель, но средство заботы об окружающей среде, ее защита, средство относиться ко всей планете более здоровым и ответственным способом.

Как юнгианские аналитики, мы, каждый из нас, осознаем сомнения и тревоги, выпадающие на долю человека, находящегося в процессе индивидуации. Кажущийся хаос и огромная неопределенность сопровождают психологическое путешествие, толкающее к новой интеграции и к большему сознанию. Принцип индивидуации, применимый к международным ценностям, призывает к диалогу между противоположными и противоречащими друг другу позициями, и в этом процессе есть полоса сомнений и периодов отчаяния. Поскольку четкая и традиционная позиция релятивизируется, культурная идентичность дестабилизируется. В международных делах нет никакой контролирующей власти, ответственной за этот процесс, его центр виртуален и невидим.

Процесс индивидуации требует поставить под вопрос самые дорогие, взлелеянные в культуре, не ставящиеся под сомнение факты и бережно сохраняемые убеждения. Он означает способность человека отторгнуть более ранние отождествления и стать открытым для исследования неизвестного и зачастую противоположного (separatio на внутреннем уровне). Кроме того, необходимы открытое отношение к «чуждому другому» и желание вступить в диалог с этим чужеродным элементом (coniunctio). Это призывает к интеграции чужеродного элемента в себе – вытесненного, теневого, пугающего и забытого.

Политика, базирующаяся на модели индивидуации, должна включать в себя различия без их демонизации и осуждения как плохих, когда речь идет попросту о разнице. Ее цель – одновременно умение различать и интеграция, что означает удерживание того, что уже определено и присутствует в настоящем, и присоединение к этому других, отличных элементов для формирования нового единства под стягом нового символа.

В этих попытках Северная и Южная Америки нуждаются друг в друге. Из диалектической игры между этими двумя культурами вырастает движение по направлению к большей культурной целостности для обеих сторон.

ЛИТЕРАТУРА

Alcoholics Anonymous. 1976. 3rd ed. New York: Alcoholics Anonymous World Services.

Alles G., ed. 1996. Rudolf Otto: Autobiographical and social essays. Berlin and New York: Mouton de Gruyter.

Alles G. 2001. Toward a genealogy of the holy: Rudolf Otto and the apologetics of religion, in Journal of the American Academy of Religion 69 (2): 323–342.

Files G. 2002. The science of religions in a fascist state: Rudolf Otto and Jacob Wilhelm Hauer during the Third Reich. In Religion 32: 177–204.. Anderson R., and Cissna K, 1997. The Martin Buber-Carl Rogers dialogue.

Albany, NY: State University of New York Press. Athanassakis, Apostolos, trans. 1976. The Homeric Hymns. Baltimore and London: The Johns Hopkins University Press.

Berger P. 1977. New York City 1976: A signal of transcendence. In Facing up to modernity: Excursions in society, politics, and religion. New York: Basic Books.

Brown N.O. 1947/1969. Hermes the thief. New York: Vintage Books.

Buber, M. 1923/2004. I and Thou. Trans. Ronald Gregor Smith. London and New York: Continuum.

Burkert W. 1979/1982. Structure and history in Greek mythology and ritual. University of California Press.

Burkert W. 1985. Berkeley: Greek religion. Trans. John Raffan. Cambridge, MA: Harvard University Press.

Burkert W. 1996. Creation of the sacred: Tracks of biology in early religions. Cambridge, MA and London: Harvard University Press.

Burleson В. 2005. Jung in Africa. New York and London: Continuum.

EdingerE. 1985. Anatomy of the psyche: Alchemical symbolism in psychotherapy. LaSalle IL: Open Court.

Ellenberger H. 1993. Beyond the unconscious. Princeton, NJ: Princeton University Press.

Fordham M. 1970. Children as individuals. New York: G.P Putnam's Sons.

Giegerich W. 2004. The end of meaning and the birth of man. In Journal of Jungian Theory and Practice 6 (1): 67–83.

Haas R. 2005. The opportunity. New York: Public Affairs.

Hakl H. 2001. Der verborgene Geist von Eranos: Unbekannte Begegnungen von Wissenschaft und Esoterik. Bretten: Scienta Nova, Verlag neue Wissenschaft.

HillmanJ. 1964/1975. Betrayal. In Loose ends. Zurich: Spring Publications. Holy Bible, New Revised Standard Version.

Hornblower S., and A. Spamforth. The Oxford classical dictionary. 3^rd ed.Oxford and New York: Oxford University Press, 1996.

Jacoby, M. 1990. Individuation and narcisissm. London and New York: Routledge.

Jajfe A. 1972/1989. The creative phases in Jung's life. In From the life and work of CG. Jung. Einsiedeln: Daimon Verlag.

Jung C.G. 1912/1916. Wandlungen und Symbole der Libido. Trans. Beatrice M. Hinkle (1916). In Psychology of the unconscious. New York: Dodd, Mead and Co.

Jung CG.1916/1989. Septem sermones ad mortuos. In Memories, Dreams, Reflections. New York: Vintage Books.1916/1967.

Jung C.G. Uber das Unbewusste und seine Inhalte, translated as'The structure of the unconscious.» In Collected Works 7. Princeton, NJ: Princeton University Press.

Jung C.G. 1916/1969. Die Transzendente Funktion, translated as «The transcendent function.» In Collected Works 8. Princeton, NJ: Princeton University Press.

Jung C.G. 1921/1971. Psychologische Typen, translated as Psychological types. Collected Works 6. Princeton, NJ: Princeton University Press.

Jung C.G. 1925/1989. Analytical Psychology: Notes of the seminar given in 1925. Ed. William McGuire. Princeton, NJ: Princeton University Press.

Jung C.G. 1933/1969. Brother Klaus. In Collected Works 11. Princeton,NJ: Princeton University Press.

JungC.G. 1934/1969. A review of the complex theory. In Collected Works 8. Princeton, NJ: Princeton University Press.

Jung C.G. 1934–1939/1988. Nietzsche's Zarathustra. Ed. James LJarrett. Princeton, NJ: Princeton University Press.

Jung C.G. 1934/1950/1971. A study in the process of individuation. In CollectedWorks 9i. Princeton, NJ: Princeton University Press.

Jung C.G. 1935/1966. The relations between the ego and the unconscious. In Collected Works 7. Princeton, NJ: Princeton University Press.

Jung, C.G. 1936/1937/1960. Psychological factors determining human behavior. In Collected Works 8. Princeton, NJ: Princeton University Press.

Jung C.G. 1936/1964. Wotan. In Collected Works 10. Princeton, NJ: Princeton University Press.

Jung C.G. 1937/1969. Psychology and religion. In Collected Works 11. Princeton, NJ: Princeton University Press.

Jung C.G. 1942/1967. The spirit Mercurius. In Collected Works 13. Princeton, NJ: Princeton University Press.

Jung C.G.. 1944/1970. Psychology and alchemy. In Collected Works 12. Princeton, NJ: Princeton University Press.

Jung C.G. 1946/1954/1960. On the nature of the psyche. In Collected Works 8. Princeton, NJ: Princeton University Press.

Jung C.G. 1946/1966. On the psychology of the transference. In Collected Works 16. Princeton, NJ: Princeton University Press.

Jung C.G. 1951/1968. Aion. Collected Works 9i. Princeton, NJ: Princeton University Press.

Jung C.G. 1952/1960. Synchronicity: An acausal connecting principle. In Collected Works 8. Princeton, NJ: Princeton University Press.

Jung C.G. 1952/1969. Answer to Job. In Collected Works 11. Princeton, NJ: Princeton University Press.

Jung C.G. 1954/1960. On the nature of the psyche. In Collected Works 8.Princeton, NJ: Princeton University Press.

Jung C.G. 1954/1969. Das Wandlungssymbol in der Messe, translated as «Transformation symbolism in the Mass.» In Collected Works 11. Princeton, NJ: Princeton University Press.

Jung C.G. 1955-6/1963. Mysterium coniunctionis. Collected Works 14. Princeton, NJ: Princeton University Press..

Jung С G. Letters. Selected and edited by Gerhard Adler in collaboration with Aniela Jaffe. 2 vols. Princeton, NJ: Princeton University Press. 1973 Forthcoming. The red book. Ed. Sonu Shamdasani.

KalshedD. 1996. The inner world of trauma. London and New York: Routledge.

Kerenyi K. 1944/1976/1996. Hermes, guide of souls. Woodstock, CT: Spring Publications.

KnoxJ. 2003. Archetype, attachment, analysis. Hove and New York: Rout-ledge, hammers, A. 1994. In God's shadow: The collaboration of Victor White and C.G. Jung. New York: Paulist Press.

Lattimore R., trans. 1951. The Iliad. Chicago and London: University of Chicago Press.

Lattimore R., trans. 1965. The Odyssey. New York: Harper & Row.

Liddell H.G., and Scott Robert. 1958. Greek-English lexicon. New York: Follett Publishing Co.

MillerJ.C. 2004. The transcendent function. Albany: SUNY Press.

Neumann E. 1954. The origins and history of consciousness. Princeton, NJ: Princeton University Press.

Neumann E1955. The Great Mother. Princeton, NJ: Princeton University Press.

Nilsson M.P. 1940/1978. Greek folk religion. Philadelphia: University of Pennsylvania Press.

Otto R. 1917. Das Heilige. Translated by John W. Harvey (1923; 2nd ed.1950) as The idea of the holy. Oxford: Oxford University Press.

Otto R. 1962. Mysticism East and West: A comparative analysis of the nature of mysticism. New York: Collier Books.

Otto W. 1954. The Homeric gods: The spiritual significance of Greek religion. Trans. Moses Hadas. New York: Pantheon.

Roscher W.H. 1886–1890. Ausfuhrliches Lexikon der Griechischen und Romischen Mythologie. Leipzig: Teubner Verlag.

Samuels, A., Hotter, В., andF. Plaut. 1986. A critical dictionary of Jungian analysis. London: Routledge & Kegan Paul.

Samuels A. 1993.The political psyche. London and New York: Routledge.

Samuels A. 2001.Politics on the couch: Citizenship and the internal life. New York: Karnac Books.

Shamdasani S. 1996. Introduction. The psychology of kundalini yoga: Notes ofthe seminar given in 1932 by C.G.Jung. Princeton, NJ: Princeton University Press.

Shamdasani S. 2004. Jung and the making of modern psychology. Cambridge: Cambridge University Press.

Shelley P.B. 1901. The complete works of Shelley. Boston: Houghton Mifflin.

Stein M. 1984. In midlife. Dallas: Spring Publications.

Stein M. 1985. Jung's treatment of Christianity. Wilmette, IL: Chiron Publications.

Stein M. 1998. Jung's map of the soul. Chicago: Open Court.

Stein M.1998. Transformation—emergence of the self. College Station, TX: Texas A&M University Press.

Stein M.2005. The influence of Chinese thought on Jung's psychological theory. In The Journal of Analytical Psychology 50 (2): 209–222.

Stein M.2005. The role of Victor White in C.G.Jung's writings. The Guild of Pastoral Psychology, Guild Lecture No. 285.

Stein M.2005. The work of individuation. In Journal of Jungian Theory and Practice 7 (2).

Stern P. 1976. C.G. Jung: The haunted prophet. New York: G. Braziller.

Turner V. 1987. Betwixt and between. In Betwixt and between, edited by L. Mahdi. LaSalle, IL: Open Court.

Urban E. 2005.Fordham, Jung and the self: Are-examination of Fordham's contribution to Jung's conceptualization of the self. In Journal of Analytical Psychology 50 (5): 571–594.

Von Franz, M. – L. 1964. The process of individuation. In Man and his symbols. Garden City, NY: Doubleday & Co.

Von Franz M. – L. 1970. Puer aeternus. Zurich: Spring Publications.

VonFranzM. – L. 1977. Individuation in fairy tales. Zurich: Spring Publications.

Von Franz M. – L. 1990. Projection and recollection in Jungian psychology. LaSalle, IL: Open Court.

Von Franz M. – L. 2004. Conversations on Aion (with Claude Drey). In Lectures on Jung's Aion, by B. Hannah and M. – L von Franz. Wilmette, IL: Chiron Publications.

Winnicott D.W. 1971/1980. Playing and reality. New York: Penguin Books.

Wolff T. 1959. Gedanken zum Individuationsprozess der Frau. In Studien zu C.G.Jungs Psychologie, edited by C.A. Meier. Zurich: Rhein-Verlag.

Zipes J., trans. 1987The complete fairy tales of the Brothers Grimm. Toronto and New York: Bantam books.

Примечания

Принцип индивидуации (лат.).

В «Воспоминаниях, снах, размышлениях» Юнг пишет о понимании, пришедшем к нему во время путешествия в Африку: «В этот момент космологический смысл сознания открылся мне во всей полноте. «Quod natura relinquit imperfectum, ars perficit» (Что природа оставляет несовершенным, довершает искусство (лат.), – говорили алхимики. Невидимым актом творения человек придает миру завершенность, делая существование его объективным» (New York: Vintage Books, 1989, p. 255–256). – Рус. пер.: Юнг К.Г. Воспоминания, сны, размышления. Киев: Air Land, 1994. С. 253 (далее – ВСР).

Деяние против природы (лат.).

Anderson R. and Cissna К., eds. The Martin Buber-Carl Rogers Dialogue. Albany, NY: State University of New York Press, 1997. P. 103–104-Рус. пер.: Бубер Мартин – Роджерс Карл: диалог // Московский психиатрический журнал, 1994. № 4.

См. работу Бубера: I and Thou (1923) London and New York: Continuum, 2004 trans. Ronald Gregor Smith. – Рус. пер.: Бубер M. Два образа веры. M.: Республика, 1995. С. 16–91.

В этой работе я обращаюсь к индивидуации только взрослых людей, не детей, хотя и делаю иногда замечания о некоторых вопросах детского развития. Чтобы ознакомиться с юнгианским взглядом на процессы индивидуации в младенчестве и детстве, основанным на работах Майкла Фордхэма и его последователей, см. прекрасный доклад Элизабет Урбан: Фордхэм, Юнг и Самость: пересмотр вклада Фордхэма в юнговскую концепцию Самости // Journal of Analytical Psychology 50 (5): 571–594.

Разделение (лат.).

Соединение (лат.).

Jung C.G. The Psychology of Kundalini Yoga: Notes of the Seminar Given in 1932 by C.G.Jung. Princeton, NJ: Princeton, University Press, 1996, P. 91.

Этот текст включен в качестве приложения и в английский, и в русские переводы «Воспоминаний, снов, размышлений».

Эта работа готовится к публикации [в 2009 г.].

Творение, создание (лат.).

Полнота, переизбыток (лат.).

Юнг К.Г. ВСР. С. 357.

Там же. С. 358.

Там же. С..358.

Jung C.G. The Structure of the Unconscious (1916) // CW. Vol. 7. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1967.Pars. 442–521.

Там же. Pars. 464–470.

Там же. Par. 463.

Shamdasani S. Introduction to C.G.Jung, The Psychology of Kundalini Yoga. P. 345.

Мистическая сопричастность (франц.).

Jung С G. The Structure of the Unconscious, par. 514 (курсив M. Стайна).

Jung C.G. CW. Vol. 6.

Там же. Par. 757.

Там же. Par.741. – Рус. пер.: Юнг К.Г. Психологические типы. СПб. – М.: Ювента-Прогресс-Универс, 1995. С. 566.

Там же. Ср. в изданном рус. переводе: «…на нем [тождестве] покоится и возможность проекции и интроекции».

См.: Jung's Seminar, Nietzsche's Zarathustra (1934–1939), ed. James L. Jarrett. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1988.

Cm. Jung C.G. Aion (1951) // CW. Vol. 9ii. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1968. Chapter 3.

Jung C.G. Analytical Psychology: Notes of the Seminar Given in 1925. William McGuire. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1989. P. 99.

Jung C.G. The structure of the Unconcious. Par. 507 (курсив M. Стайна).

Имя вымышленное по соображениям конфиденциальности.

Игра слов: srink в американском английском – «усадка», «усушка», а также «психиатр» или «психоаналитик». – Прим. пер.

Jung C.G. The structure of the Unconciouspar. 501 (курсив M. Стайна).

Там же. Par. 500.

Там же.

Jung C.G. Mysterium Coniunctionis (1955–1956) // CW. Vol. 14. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1963. Par. 129.

Там же.

Jung C.G. The Relations between the Ego and Unconcious (1935) // CW. Vol. 7. Par. 505.

Там же.

Jung C.G. The Transcendent Function (1916) // CW. Vol. 8. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1969. Par. 131.

Там же. Par. 153.

Там же. Par. 181.

Там же. Раг.189.

Там же.

Там же. Par. 190.

Термин означает «значимое совпадение» и впервые был подробно раскрыт Юнгом в его работе (1952): Sinchronicity: An Acausal Connecting Principle. // CW. Vol. 8.

Jung, C.G. Jung Letters, selected and edited by Gerhard Adler in collaboration with Aniela Jaffe. Vol. 1 (Princeton, NJ: Princeton University Press, 1973). P. 377.

Цит. Юнгом в: Psychology and Religion (1937) // CW. Vol. 11. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1969. Par. 9.

См. главу 1.

Пути отрицания (лат.).

От numeninis (номинатив – nuo) – кивок головой, кивок, одобрение, выражение воли, команды, согласия божества, божественной воли, божественной власти. Следовательно, могущество божества, величие, божественность. См.: Cassell's New Latin Dictionary.

Quelques faits d'imagination creatrice subconsciente // Archives de Psychologie Geneva. V (1906): 36–51.

Jung C.G.Jung Letters. Vol. 2. P. 624.

Alcogolics Anonymous, 3rd ed. New York: Alcoholics Anonymous World Services, 1976. P. 12.

Jung C.G. Memories, Dreams, Reflections. New York: Vintage Books, 1989). P. 199. – Рус. пер.: Юнг КГ. BCP, С. 200.

Там же. [В обоих русских переводах эта заключительная фраза главы «Встреча (конфронтация) с бессознательным» передается не совсем точно: опускается значимое для Юнга латинское выражение prima materia. В цит. выше переводе она звучит так: «Это стало первоосновой моей работы и моей жизни» (ВСР. С. 200), а в переводе Л.О. Акопяна: «Таково исходное вещество всех трудов моей жизни» (Юнг КГ. Дух и жизнь. М.: Практика. 1996, С.204).]

Первоматерия (лат.).

Юнг КГ Дух и жизнь. М.: Практика, 1996. С. 203–204.

В. Hannah and M. – L. von Franz Lectures on Jung's Aion. Wilmette, IL: Chiron Publications, 2004. P.167.

Jung C.G. Transcendent Function (1916) // CW. Vol. 8. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1969.

Jung С G. Answer to Job // CW, Vol. 11. Par. 735. – Рус. пер.: Юнг КГ. Ответ Иову. М.: Канон, 1995. С. 213.

BetgerP.A. Signal of Transcendence // Facing up to Modernity: Excursions in Society, Politics, and Religion. New York: Basic Books, 1977. P. 212.

См.: Отто P. «Священное» (1917), переведенное В. Харви как «Идея Священного»; Otto R. The Idea of Holy (Oxford: Oxford University Press, 1923/1950), P. 15–19 – Рус. пер.: Отто P. Священное, СПб.: Изд-во СПб университета, 2008

См. пример околопсихотического масштаба в эссе Юнга: Brother Klaus (1933) // CW. Vol.11.

Юнг К.Г. ВСР. С. 159.

Там же. – Рус. пер.: Юнг К.Г. Дух и жизнь. М.: Практика, 1996. С. 161.

Архетипический анализ Германии 1930-х, сделанный Юнгом, ни в коей мере не придает ценности и не оправдывает социальную и политическую ситуацию того времени, как утверждают некоторые. Сказать, что «бог (т. е. Вотан) стоит завеем этим», не значит сделать происходящее благим или благородным. Это говорит лишь о том, что ситуация управляется и контролируется бессознательно: сознание здесь не присутствует!

Величайшее таинство (лат.).

Jung C.G. Two Essays on Analyticfl Psychology // CW. Vol.7. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1967. Pars. 221 ff.

Omen – предзнаменование (лат.).

Ominous – зловещий (лат.).

Numen – божественность, Божья власть (см. также примечание 4).

Otto R. The Idea of the Holy. P. 6–7. – Рус. пер.: Отто P. Свящнное. СПб.: Изд-во СПб ун-та, 2008. С. 13.

Там же. С. 103–104.

Благоговейное и пленительное таинство (лат.).

Там же, С. 49.

Alles G. (ed.) Rudolf Otto: Autobiographical and Social Essays. Berlin and New York: Mouton de Gruyter, 1996. P.. 62–63.

Литургическая адаптация Исайи, 6: «Свят, Свят, Свят Господь Саваоф! вся земля полна славы Его!»

Alles G. (ed). Rudolf Otto. P. 80–81.

Там же. P. 94–95.

Там же. P. 52, п. 44.

Jung C.G. Nietzsches Zarathustra (1934–1939) //James L.Jarrett (Ed.). Princeton, NJ: Princeton University Press, 1988. P. 1038.

Alles G. Toward a Genealogy of the Holy: Rudolf Otto and the Apologetics of Religion. (2002) // Journal of the American Academy of Religion 69 (2): 323–342.

Alles G. Rudolf Otto.P. 147

В книге «Рудольф Отто» (с. 4) Аллее цитирует воспоминания Поля Тиллиха: «В течение трех семестров моего преподавания [в Марбурге в 1924–1925] я встретился с первыми радикальными последствиями неоортодоксии студентов-теологов: культурные проблемы были исключены из теологической мысли; такие теологи, как Шлейермахер, Харнак, Трёльтш, Отто, с презрением отвергались; социальные и политические идеи были исключены из теологических дискуссий».

Alles G. Rudolf Otto. P. 4.

Отто P. Идея Священного. С. 254–255.

Образ Божий (лат.).

В отличие от непреодолимых различий в этом отношении между Юнгом и отцом Виктором Уайтом, доминиканцем, специализирующимся на томистической теологии, с которым Юнг вел обширнейшие дискуссии между 1945 и 1955 годами (см.: Stein М. The Role of Victor White in С G.Jung's Writings // The Guild of Pastoral Psychology, Guild Lecture No. 285, а также: hammer A. In God's Shadow. The Collaboration of Victor White and C.G. Jung. New York: Paulist Press, 1994).

Otto R. Mysticism East and West. New York: Collier Books,1962; Jung C.G. Psychology and Religion // CW. Vol. 11.

Hakl H. Der verborgene Geist von Eranos: Unbekannte Begegnungen von Wissenschaft und Esoterik.Bretten: Scienta Nova, Verlag neue Wissenschaft, 2001. P. 92–99.

Stein M. The Influence of Chinese Thought of Jungs Psychological Theory // The Journal of Analytical Psychology. 50 (2): 209–222.

Alles G, The Science of Religions in a Fascist State: Rudolf Otto and Jacob Wilhelm Hauer during the Third Reich (2002) // Religion. 32: 177–204.

Shamdasani S. Introduction to C.G.Jung, The Psychology of Kundalini Yoga: Notes of the Seminar Given in 1932 by C.G. Jung. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1996. P. xlii.

Alles G. Toward a Genealogy of the Holy.

Понятие, относимое к людям, предметам или ситуациям, вызывающим глубокий эмоциональный резонанс, особого рода изменение сознания. – Прим. ред.

Состояние трепета (лат.).

Jung C.G. A Rewiew of the Complex Theory. (1934) // CW. Vol. 8. Par. 216. – Рус. пер.: Юнг К.Г. Структура и динамика психического. М.: Когито-Центр, 2008. С. 123.

Отто Р. Идея Священного. С. 14.

100

Там же. С. 228.

101

Мой пересказ основан на издании: The Complete Fairy Tales of the Brothers Grimm by Jack Zipes.Toronto and New York: Bantam Books, 1987. P. 67–70. – Рус. пер.: Братья Гримм. Сказки. M.: Эксмо, 2005. С. 103–108.

102

Zipes. The Complete Fairy Tales of the Brothers Grimm. P. 69.

103

Юнг приводит интересное и важное различие между даром и жертвоприношением в связи с размышлениями о жертве в Мессе: «Таким образом, когда я отдаю что-либо «мое», это нечто само по себе уже является символом, т. е. чем-то многозначным и многоплановым; однако из-за неосознанности символического характера отдаваемой вещи она привязывается к моему Я, потому что представляет собой часть моей личности. Вот почему с каждым даром оказывается связано какое-то личное притязание (Anspruch), высказываемое либо в открытую, либо sotto voce [подголоском]. Хотим мы того или нет, это всегда «do ut des» [даю, чтобы ты дал]. Вот почему с даром всегда сопряжен какой-то личный замысел, ибо само по себе простое дарение никоим образом не является жертвой. Ею оно становится лишь тогда, когда мы приносим в жертву, отказываемся от связанного с дарением замысла «do ut des». Если мы хотим, чтобы отдаваемое нами было жертвой, оно должно отдаваться так, как если бы (тоуничтожалось. (Параллелью здесь служит полное уничтожение жертвенного дара, который сжигается или бросается в воду, т. е. в пропасть и т. д.) Лишь в этом случае появляется возможность устранить эгоистическое притязание». – Jung C.G. Transformation Symbolism in the Mass (1954) // CW. Vol.11. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1969. Par. 390. – Рус. пер.: Юнг К.Г. Ответ Иову. М.: Канон, 1995. С. 299–300.

Таково и жертвоприношение нашего героя. Когда он убивает своего коня, это не дар; это жертва в пользу оперившихся воронят. Подобный акт мотивируется центром власти за пределами сознательного эго, управляемого арифметикой прибылей и потерь. Это иррациональное деяние, крайний поступок вне рациональной калькуляции. Чем же мотивируется подобное жертвоприношение? И вновь Юнг:

«Человек должен знать, что отдает или дарит он самого себя и что с даром его всегда сопряжены соответствующие личные притязания, которые тем сильнее, чем меньше человек о них знает. Лишь осознание этого факта может послужить гарантией того, что дарение окажется также и подлинным жертвоприношением. Ведь когда я знаю и допускаю, что отдаю самого себя, «выкладываюсь» и не хочу получить за это никакой компенсации, это и означает, что я принес в жертву свое эгоистическое притязание, т. е. частицу своего Я. Поэтому любое дарение с отказом от каких бы то ни было притязаний, т. е. дарение во всех отношениях afondsperdu [безвозвратное] есть самопожертвование. Обычное дарение, которое никак не компенсируется, воспринимается как утрата. Но жертва и должна быть как бы утратой, дабы гарантировать уверенность в том, что эгоистическое притязание в ней уже отсутствует. Поэтому, как уже было сказано, дар должен дариться таким образом, как если бы он уничтожался. Поскольку же дар представляет меня самого, то я должен уничтожать в нем самого себя, т. е. дарить с полной самоотдачей и безвозвратно». – Jung C.G. Transformation Symbolism in the Mass // CW. Vll. Par. 390. – Рус. пер.: Юнг К.Г. Ответ Иову. М.: Канон, 1995. С. 300–301.

Жертвующий здесь является также и жертвоприношением. Самость принимает решение поверх головы эго, а эго, здесь вновь поставленное на роль слуги, однако теперь уже не слуги внешнего авторитета, а на службу требования изнутри, является жервователем.

Подобно Будде, Иисусу и Св. Франциску – этим великим примерам индивидуации – герой отказывается от своего наследия и полностью отдается оперяющемуся духу, растущему в нем и требующему его полного внимания и энергии. И отныне и далее ему приходится идти на своих двоих. Так что этот выдающийся акт жертвоприношения освобождает его от последнего клочка зависимости и привязанности к прошлому и ввергает его полностью открытому, свободному и неизвестному будущему. Его зеркало очистилось ото всех прошлых отождествлений.

104

Zipes. The Complete Fairy Tales of the Brothers Grimm. P. 69. – Рус. пер.: Братья Гримм. Указ. соч. С. 106.

105

«Определенно можно говорить о психопатологии индивидуации, что Юнг четко делает (CW. 9i, par. 290). Обычными опасностями во время индивидуации являются инфляция (гипомания), с одной стороны, и депрессия – с другой. Также небезызвестны и шизофренические срывы» (Samuels A., Hotter В., and Plaut F. A Critical Dictionary of Jungian Analysis. London: Routledge & Kegan Paul, 1986. P. 78. – Рус. пер.: Сэмюэлз Э., Шортер Б., Плот Ф. Критический словарь аналитической психологии К.Г. Юнга. М.: ЭСИ, 1994. С. 62–63. См. также: Jacoby Mario. Individuation and Narcissism. London and New York: Routledge, 1990).

106

См. обширные комментарии Юнга к фигурам Ницше и Заратурстры: Jung C.G. Nietzsche's Zarathustra (1934–1939), edjames L. Jarrett. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1988.

107

Jung C.G. Mysterium Coniunctionis (1955–1956) // CW. Vol.14. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1963. Par. 439

108

Уподобление солнцу (лат.).

109

Юнг обсуждает этот уровень Самости и другие довольно подробно в своей поздней работе «Эон», в главе 14: Aion (1951) // CW Vol. 9i. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1968. Chapter 14.

110

The Oxford Classical Dictionary.

111

Священный брак (лат.).

112

Бытие 2:8-9

113

Jung C.G.The Philosophical Tree // CW. Vol.13. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1967.

114

Откр. 2:7.

115

Откр. 22:1–2.

116

Мой пересказ основан на изд.: Zipes J. The Complete Fairy Tales of the Brothers Grimm. Toronto and New York: Bantam Books, 1987. P. 67–70. – Рус. пер.: Братья Гримм. Указ. соч. С. 607–610.

117

Поэт Дэйл Кушнер в частной беседе.

118

По определению (лат.).

119

Franz M. – L. von. Individuation in Fairy Tales. Zurich: Spring Publications, 1977. P. 180.

120

Там же.

121

Athanassakis, trans. The Homeric Hymns. Baltimore and London: The Johns Hopkins University Press, 1976. P. 24. – Рус. пер.: Эллинские поэты. M.: Худ. лит., 1963.

122

Lattimore К, trans., The Iliad. Chicago and London: University of Chicago Press, 1951, Bk. 18: 395–405 – Рус. пер. Н.И. Гнедича.

123

RaisedD. The Inner World of Trauma. London and New York: Routledge, 1996. —Рус. пер.: Калшед Д. Внутренний мир травмы. М.: Академический проект, 2001.

124

Lattimore R. The Iliad. Bk. 1: 590–595. – Рус. пер. Н.И. Гнедича.

125

Обсуждение «подлинных инстинктов» см. ниже.

126

Lattimore R. trans., The Odyssey. New York: Harper & Row, 1965, Bk. 8: 306–319 – Рус. пер. В. Жуковского – здесь и далее.

127

Там же, 339–342.

128

Там же, 347–348.

129

W.Jung C.G. Psychological Factors Determining Human Behavior (1936/1937) // CW. Vol. 8. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1960. P. 114–125.

130

Jung C.G. On the Nature of the Psyche (1954) // CW. Vol. 8. P. 159–234.

131

Lattimore R. The Iliad, Bk. 18: 370–374.

132

Там же, 469–473.

133

Там же, 593–594.

134

Там же, 606–607.

135

Там же, 613–616.

136

Fordham Michael. Children as Individuals. New York: G.P.Putnam's Sons, 1970.

137

Пример этому см. в моей книге: In MidLife.Dallas: Spring Publications, 1984. – [Рус. пер.: Стайн M. В середине жизни. М.: Когито-Центр, 2009], где рассматривается путешествие Одиссея домой из Трои как паттерн переходного периода середины жизни, одного из самых важных этапов в процессе индивидуации.

138

Некоторые реальные путешествия, каким было трехмесячное сафари Юнга по Африке, оказывают глубокое влияние на психику и, следовательно, оставляют по себе следы индивидуации. Как наглядно демонстрирует Блэйк Барлсон в книге «Юнг в Африке» (Blake Burleson Jung in Africa. New York and London: Continuum, 2005), это путешествие было для Юнга важной separatio от европейской культуры и равно значимой coniunctio с первобытной природой.

139

Jung C.G. Memories, Dreams, Reflections.New York: Vintage Books, 1989. P. 196.

140

Я использую концепцию «игры» как намеренную ссылку на прозрения Д.Винникотта, описанные в книге: Winnicott D. Playing and Reality. New York: Penguin Books, 1980. – Рус. пер.: Винникотт Д. Игра и реальность. М.: Институт общегуманитарных исследований, 2002. Тот род психологического пространства, который я описываю в данной главе, имеет много общего с описанием Винникотта «переходных феноменов».

141

Kerenyi К. Hermes, Guide of Souls. (1944). Woodstock, CT: Spring Publications, 1976/1996.

142

Roscher W.H. Ausfiihrliches Lexikon der Griechischen und Romischen Mythologie. Leipzig: Teubner Verlag, 1886–1890. P..2360 and 2383–2388.

143

Вечное дитя (лат.).

144

Brown N.O. Hermes the Thief (1947). New York: Vintage Books, 1969.

145

Киллений – эпитет Гермеса, обозначающий, что он родился в Киллене (Южная Греция, п-ов Пелопоннес, область Аркадия). – Прим. пер.

146

Jung C.G. A Study in the Process of Individuation (1934/1950) //CW, Vol. 9i. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1971. Par. 538.

147

Brown, Hermes the Thief. P. 113.

148

Подробное описание и анализ этой архетипической фигуры см.: Franz M. – L. von. Puer Aeternus. Zurich: Spring Publications, 1970.

149

Brown. Hermes the Thief. P. 33.

150

Liddell H.G. and Scott Robert. Greek-English Lexicon. New York: Follett Publishing Co., 1958.

151

Nusson M.P. Greek Folk Religion (1940). Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 1978. P..8.

152

Otto W. The Homeric Gods: The Spiritual Significance of Greek Religion, trans. Moses Hadas. New York: Pantheon, 1954.

153

Hornblower S. and Sp aw forth A., eds., The Oxford Classical Dictionary, 3rd ed. Oxford and New York: Oxford University Press, 1996. P. 502–503.

154

Brown. Hermes the Thief. P. 113.

155

Мистическое соучастие (лат.).

156

Рыночная площадь, место народных собраний в Древней Греции. – Прим. ред.

157

Винникотт Д. Игра и реальность, глава 1.

158

Burkert W. Greek Religion, trans. John Raffan (Cambridge, MA: Harvard University Press, 1985), p. 156.

159

Burkert W. Creation of the Sacred: Tracks of Biology in Early Religions. Cambridge, MA and London: Harvard University Press,1996.

160

Burkert W. Structure and History in Greek Mythology and Ritual. Berkeley: University of California Press, 1979/1982. P. 40.

161

Burkert W. Greek Religion. P. 156.

162

Brown. Hermes the Thief. P. 79.

163

Там же.

164

Очаровывать, восхищать (англ.).

165

Там же. Р. 37.

166

Jung C.G. Synchronicity: An Acausal Connecting Principle // CW. Vol. 8. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1960. Par. 964.

167

Обсуждение этого см.: Franz M. – L.von. Projection and Re-Collection in Jungian Psychology. LaSalle, IL: Open Court, 1990, Chapter 9.

168

Jung C.G. On the Psychology of the Transference (1946) // CW. Vol. 16. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1966. Par. 422.

169

ВСР. C. 183.

170

«Семь проповедей мертвецам» – гностический трактат, написанный от имени Василида, жившего в Александрии во II веке. – Прим. ред.

171

Там же. С. 192.

172

Здесь я имею в виду теологические размышления таких авторов, как Лэнгдон Гилки, Питер Бергер и Дэвид Трэйси (Langdon Gilkey Peter Berger, and David Tracey).

173

Это живо описано в «Воспоминаниях, сновидениях, размышлениях» К.Г. Юнга: Jung C.G. MDR. New York: Vintage Books, 1989.

174

Я разрабатываю этот тезис в моей книге: Jung's Treatment of Christianity. Wilmette, IL: Chiron Publications, 1985.

175

Я называю это «шаманским контрпереносом» в своей статье «Power, Shamanism, and Majesties in the Counter-transference» // Transfer-ence/Countertransference Processes in Analysis. Wilmette, IL: Chiron Publications, 1984.

176

Фраза Питера Бергера.

177

Jung, MDR. P.. 90.

178

О значении роли Прайсверка в сионистском движении см.: Fllen-bergerH., Beyond the Unconscious. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1993. P. 297.

179

BCP.C.50.

180

Выразительное утверждение того же можно найти в пьесе Элии Визла «Искушение бога»: Elie Wiesel The Trial of God. New York: Random House, 1979.

181

MDR. P. 171.

182

Подробности этого см. в исследовании: Dourley'sjohn. The Psyche as Sacrament: A Comparative Study of CG. Jung and PaulTillich. Toronto, Ontario: Inner City Books, 1981.

183

Это заглавие сборника статей Юнга, опубликованного в 1933 и содержащего основополагающую работу в 10 т. С С: «The Spiritual Problem of Modern Man // CW. Vol.10. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1964. – Рус. пер.: Юнг К.Г. Проблема души современного человека // Юнг К.Г. Проблема души нашего времени. М.: Прогресс-Универсал, 1994. С. 293–316.

184

Stern P. G.G. Jung-The Haunted Prophet. New York: G.Braziller, 1976.

185

ВСР. С. 210.

186

Смысл существования (франц.).

187

Вольфганг Гигерих делает сходное замечание в статье Wolfgang Giegerich. The End of Meaning and the Birth of Man // Journal of Jungian Theory and Practice. 6 (1). 2004.

188

Сын философов (лат.).

189

The New York Times. 2000. May 18. P.. A13.

190

Это и в самом деле то, что Юнг предложил и осуществил в «Эоне» по отношению к истории Запада за последние два тысячелетия: Jung C.G. Aion (1951) // CW. Vol.9i. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1968.

191

Фраза, использованная Рихардом Хаасом в «Возможности»; Haas Richard. The Opportunity. New York: Public Affairs, 2005.

192

Мировая душа (лат.).

193

Эрих Нойманн, в книге «Великая мать» предлагает множество архетипических образов, имеющих к этому отношение: Neumann Erich. The Great Mother. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1955.

194

См. работу Эриха Нойманна «Происхождение и развитие сознания», там вы найдете подробнейшую оценку подобного развития: The Origins and History of Consciousness. Princeton. NJ: Princeton University Press, 1954. – Рус. пер.: Нойманн Э. Происхождение и развитие сознания. М. – Киев: Рефл-Бук-Ваклер, 1998.

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 5 6 7 8 910

Последнее изменение этой страницы: 2019-06-09; Просмотров: 179; Нарушение авторского права страницы