Тед Банди после ареста в Юте в августе 1975. Одет он был в невзрачную одежду «грабителя».

Снимки Теда Банди, сделанные 3 октября 1975 после его ареста по обвинению в похищении Кэрол Даронч.

Снимок, сделанный группой наблюдения, 1975, Юта.

Фотографии Теда Банди, сделанные группой наблюдения осенью 1975. Его выпустили под залог после предъявления обвинений в похищении на территории Юты.

Глава 22

Первое послесудебное письмо Тед написал 14 марта 1976, которое ошибочно датировал 14-ым февраля.

«Дорогая, Энн, спасибо за письма и материальную поддержку. После провала мне было не до ответов. Нужно было время на обустройство – на подготовку к адской тюремной жизни, чтобы понять, что ждёт меня в будущем».

Он сказал, что письмо мне – это первый шаг на пути к пониманию. Он был сбит с толку обвинительным приговором и презирал за это судью Хэнсона, намекая на то, что тот руководствовался не фактическими деталями дела, а общественным мнением. Ему грозило от 5-ти лет до пожизненного, и он подозревал, что Департамент по условно-досрочным освобождениям из-за предвзятости склоняется к пожизненному сроку.

«Кажется, они сфокусировались на теории Джекила и Хайда, которую, вообще-то, оспорили все обследовавшие меня психологи.»

Тед написал, что сотрудник службы пробации уверен, что он допустил ряд признаний в письмах ко мне. Но, конечно же, это было не так. До суда у меня были только те 2 письма, которые я с его согласия передала детективам из полиции округа Кинг.

22 марта судья Хэнсон объявил, что из-за необходимости психологического обследования, вынесение приговора откладывается на 90 дней. В ту ночь Тед принялся писать мне, прислонившись спиной к решётке камеры, чтобы лучше было видно. Кажется, перспектива обследования, которое должно было проводиться в тюрьме Юты на Вершине горы[57], не особо его расстроила.

«Если чем и богата тюремная жизнь, так это условиями, порождающими человеческие страдания и тюремными историями, рассказанными заключёнными. По нескольким причинам я должен этим воспользоваться и начать впитывать этот океан ценных мыслей. Собираюсь заняться писательством».

От меня Тед хотел, чтобы я стала его редактором и литературным агентом, дабы помогать продавать книги, которые он собирался написать о своём деле. Чтобы мы как можно скорее стали партнёрами и достигли соглашения о распределении долей от непременной прибыли. Он попросил, чтобы я до поры не разглашала его предложение, и отсылала письма через офис его адвоката.

Я не знала точно, о чём будет книга. Я написала ему длинное письмо с подробным описанием нескольких издательств и правильной формы подачи рукописи. Я снова напомнила о своей книге о пропавших девушках, на которую уже был заключён контракт с В. В. Нортоном и подчеркнула, что он должен быть упомянут в этой книге. Я предложила ему часть гонорара в зависимости от количества глав, написанных им самим.

Я призвала его повременить с издательством своих книг, чтобы обезопасить себя: дела с его участием в Юте и Колорадо ещё не были завершены. Следователи Колорадо быстро продвигались в расследовании, хотя общественности, включая меня, были доступны лишь некоторые детали, как, например, то, что полиции были известны данные по оплате кредитной картой.

Из новостей я написала Теду, что собираюсь приехать в Солт-Лейк-Сити в рамках подготовки к редактированию книги о путешествиях для издательского дома в Орегоне. И, если удастся, постараюсь навестить его в тюрьме.

Но для этого нужно было получить разрешение, что было не так-то просто сделать: я не была его родственником и не числилась в списке лиц, которым было разрешено посещать Теодора Роберта Банди. Я позвонила в офис начальника тюрьмы Сэма Смита, находившемся в старой тюрьме в Дрейпере, меня попросили перезвонить, когда буду в Солт-Лейк-Сити, – тогда они и примут решение. Я была практически уверена в отказе.

1 апреля 1976 я полетела в Юту. Не летала на самолёте с 1954 года и никогда раньше на реактивном: впечатлений добавляло и то, что из дождливого Сиэтла попасть в Солт-Лейк-Сити я могла всего за пару часов.

Погода была ясная и солнечная. Я ехала в арендованном автомобиле, разглядывая местные серо-коричневые пейзажи с перекати-поле, гонимые ветреными пыльными клубами. Окружение было таким же незнакомым, как 3 года спустя в Майами, куда я тоже приехала из-за Теда.

Я позвонила в тюрьму и узнала, что посетителям разрешалось приходить только по средам и воскресеньям. А был четверг и почти 4 часа дня. Начальник тюрьмы Сэм Смит сказал:

– Попрошу кого-нибудь из работников перезвонить вам.

Раздался звонок. Цель вашего посещения Банди?

– Я его старый друг.

Как долго я собираюсь пробыть в Юте?

– Только сегодня и завтра утром.

Мой возраст?

– Сорок, – подходящее число. Для поклонницы Теда я была старовата.

– Хорошо. Мы предоставим вам специальное разрешение. Вам нужно подойти к 5:15. У вас будет 1 час.

Государственная тюрьма Юты на Вершине горы находилась примерно в 20-ти милях от мотеля. У меня было достаточно времени, чтобы сориентироваться и найти правильную дорогу до Дрейпера с населением в 700 человек. Я взглянула направо и увидела башни-близнецы с охранниками, вооружёнными ружьями. Старая тюрьма и местность вокруг были такого же серо-коричневого цвета. Меня захватило чувство безнадёжности, – я могла представить себе безысходность Теда, запертого внутри.

Когда мне было 19, я проходила практику в Специальной школе для девочек штата Орегон и куда бы ни пошла, везде носила с собой увесистую связку ключей, – но это было давно. С тех пор я не вспоминала о всех этих средствах безопасности, которые помогали сдерживать людей за стенами и решётками. Охранник у двери сказал, что я не могу пронести внутрь свою сумку.

– И что мне с ней делать? – спросила я. – Я могу оставить её в машине, но что насчёт ключей от неё? Могу я пронести их?

– Извините – ничего с собой.

Но всё же он смягчился и открыл комнату с прозрачными перегородками внутри, где я оставила на столе ключи от машины. В руке я держала сигареты.

– Извините – никаких сигарет и спичек.

Я оставила их рядом с ключами и принялась дожидаться Теда. На меня давила клаустрофобия, которую я всегда испытывала, находясь в тюрьмах, а ведь по работе мне пришлось побывать почти во всех тюрьмах Вашингтона. Сдавливало грудь и тяжело было дышать.

Чтобы отвлечься, я оглядела комнату ожидания. Я пришла в неурочные часы, поэтому она была пуста. Тусклые стены и продавленные стулья, казалось, нисколько не изменились на последние 50 лет. Там был автомат со сладостями, доска объявлений, фотографии персонала и кем-то забытая религиозная рождественская открытка, –кому? от кого? Дисциплинарные карточки заключённых, объявления о продаже, бланки заявлений на курсы самообороны, – для кого? для персонала? посетителей? заключённых?

Интересно, как будет проходить встреча? Мы будем общаться по телефону, сидя перед стеклянной перегородкой? Или между нами будет стальная решётка? Мне вовсе не хотелось видеть Теда за решёткой. Я знала – это уязвит его.

Некоторые люди не переносят запах больниц. Я не переношу запах тюрем. Все они пахнут одинаково: сигаретным дымом, моющим средством, мочой, потом и пылью.

Ко мне вышел улыбающийся человек – лейтенант Таннер из тюремного персонала, и предложил пройти с ним. Мы прошли через электрические ворота, которые тяжело захлопнулись позади нас. Я написала своё имя, и лейтенант Таннер провёл меня через вторые электрические ворота.

– Вы будете общаться здесь. У вас есть час. Мистера Банди приведут через несколько минут.

Наконец-то! Это был тесный кусок пространства, втиснутый между двумя автоматическими воротами. Там было 2 стула, стоящих напротив стойки с пальто и между ними – не понятно для чего – банки с лаком. За стеклом всего в 4-ёх футах сидел охранник. Интересно, мог ли он подслушать нас? Я услышала приближающиеся шаги, но отвела взгляд, как бывает, когда не можешь смотреть на искалеченного или обезображенного человека. Не могла видеть Теда в клетке.

Открылась третья электрическая дверь, Теда сопровождали двое охранников. Они обыскали его сверху до низу. Меня не обыскивали. Они следили за мной? Откуда они знали, что я не пронесла контрабанды, ни лезвия в рукаве?

– Ваши документы, мэм?

– Они в машине, – ответила я. – Мне пришлось оставить их там.

Двери снова открылись, я сбегала к машине за правами, чтобы подтвердить свою личность. Протянула их охраннику, он изучил их и вернул обратно. Я по-прежнему не смотрела на Теда. Мы оба ждали. Вот он оказался передо мной. Вдруг в голове всплыл вопрос: почему на футболках заключённых открыто указаны их религиозные предпочтения? Спереди на его оранжевой футболке было написано «Агностик».

Я пригляделась – нет же, там было сказано «Диагностика».

 

 

Он был худощавым, в очках, волосы были острижены настолько коротко, что я никогда раньше не видела его с такой причёской. Когда он обнял меня, я почувствовала едкий запах пота.

Место, где проходила наша встреча, было своеобразной коридорной гардеробной комнатой. Охранник за стеклом напротив нас изо всех сил изображал, что мы ему не интересны. Нас постоянно прерывал нескончаемый поток людей – охранников, психологов и жён заключённых, посещающих встречи анонимных алкоголиков. Один из психологов узнал Теда, переговорил с ним и пожал руку.

– Этот доктор составлял для Джона мой психологический портрет, – сказал он. – Он сказал Джону – не под запись – что у меня не было никаких причин совершать это.

Многие люди, проходившие мимо нас, были одеты в гражданскую одежду. Они кивали Теду и заговаривали с ним. Всё происходило очень культурно.

– Я – «подопытный кролик», – объяснил Тед. – Нас тут 40 человек в центре диагностики. Судья распорядился, чтобы меня держали под охраной, но он мне не указ. Не хочу быль изолированным.

Он признался, что был сильно взволнован по прибытию на Вершину гор. Он знал, что мужчины, осуждённые за насилие над женщинами, имеют высокий уровень смертности внутри тюремных стен.

– По прибытии, они все выстроились в линию, чтобы посмотреть на меня. Пришлось пройти «через строй» [58].

Но тюрьму он считал гораздо лучше следственного изолятора. Он быстро стал «тюремным адвокатом».

– Внутри я выживаю за счёт мозгов, моих знаний законов. Заключённые обращаются ко мне за консультациями, и они в восторге от Джона. Был только один неприятный момент: ко мне обратился один парень – убийца, который буквально вырвал шею своей жертвы. Я решил, что смогу ему помочь. Но он хотел только узнать, сможет ли Джон представлять его интересы. В общем, я неплохо со всеми поладил.

Он взглянул на запертые ворота позади меня.

– Они были открыты, когда ты ходила за документами. Я увидел пальто и на секунду возникла мысль о побеге, но – только на секунду.

Тед хотел обсудить судебный процесс. Он продолжал настаивать, что детективы из Солт-Лейк-Сити надавили на Кэрол Даронч, чтобы та указала на него.

– В первоначальных показаниях она сказал, что у похитителя были тёмно-карие глаза. А у меня голубые. Она сомневалась по поводу усов и сказала, что у него были тёмные волосы, достававшие до воротника. Она опознала мою машину по полароидным снимкам, сделанным с очень большой выдержкой. От этого машина выглядела синей, хотя на самом деле она желтовато-коричневая. Они так часто показывали ей мою фотографию – не удивительно, что она опознала меня. Но в суде она не смогла узнать даже человека, который доставил её в полицейский участок.

– Джерри Томпсон сказал, что видел в моём шкафу 3 пары лакированных кожаных ботинок. Почему он не сфотографировал их? Почему не изъял в качестве улик? Потому что я никогда не носил подобных ботинок. Кто-то утверждал, что я ходил в чёрных кожаных ботинках в церковь, но разве я пошёл бы в церковь в обуви маньяка?

– Она не видела никакой монтировки. Она сказала, что это был гранёный железный инструмент, и он находился у неё над головой.

Также Тед был недоволен психологом Элом Карлайлом, который проводил тесты и был детективом Юты. Большинство тестов были стандартными, такими же, с которыми имеют дело и студенты–психологи. Например, МКФЛ (Миннесотский многоаспектный личностный опросник) – содержит сотни вопросов, на которые можно ответить только «да» или «нет» и несколько «контрольных» вопросов. Я легко распознавала такие вопросы, когда только поступила в колледж. Вы когда-нибудь размышляли о вещах, о которых нельзя говорить вслух? «Правильный» ответ – «да», но многие люди отвечают – «нет». Для Теда Банди подобные тесты были детской шалостью.

ТАТ (Тематический апперцептивный тест) предлагал взглянуть на картинки и рассказать о них. Был среди них и тест Роршаха или «Пятна Роршаха». Тед и сам проводил эти тесты. У тюрьмы Юты имелся собственный психологический тест – серия прилагательных, из которых нужно подчеркнуть те, которые относятся к личности опрашиваемого.

– Он хотел узнать о моём детстве, о семье, о половой жизни, – я рассказал ему всё, что мог. Он был в восторге, спросил не хочу ли я встретиться ещё раз? Я ответил, хорошо, почему бы нет.

Мы сделали паузу, пока очередная группа людей проходила по коридору.

– В следующий раз, когда я встретился с ним, он улыбался, – продолжил Тед. – Он вынес решение – я пассивно-агрессивная личность. Понимаешь, Энн, он сидел там весь довольный собой и ждал от меня чего-нибудь ещё. Чего он хотел? Полного признания?

Я мало говорила во время этого визита. У него много всего накипело и ему не с кем было общаться за исключением Шэрон Ауэр, Джона О’Коннела и его помощника Брюса Любека, кто мог соответствовать его уровню.

– Джон думает, на суде я должен был выйти из себя. Он знает Хэнсона, вместе с ним ходил в юридическую школу. Я сидел и пытался понять мотивацию прокурора, – было бы глупо проявлять эмоции. Но Джон считает, мне стоило показаться свою злость.

Мы поговорили о Шэрон и Мег. Он был знаком с Шэрон больше года, и она честно навещала его каждую среду и воскресенье.

– Не упоминай Шэрон при Мег. Шэрон ревностно относится к Мег. А Мег по правде и не знает о ней.

Я пообещала, что не стану вовлекать себя в этот сложный любовный треугольник. И, конечно, была поражена тем, что ему удавалось сохранить двойные близкие отношения, пребывая в тюремных застенках с нависшим над головой пожизненным заключением.

– Мама расстроилась из-за того, что Мег рассказал полиции округа Кинг о моей незаконнорожденности, – со временем переживания по этому поводу отойдут далеко на задний план.

– Это место… здесь они могут достать всё, что захотят: наркотики, спиды̒. Я не буду принимать наркотики – не собираюсь втягиваться в их жизнь. Приходится подстраиваться, но я хочу поработать над тюремной реформой. Я – невиновен, но смогу что-то сделать и изнутри.

Тед всё ещё был настроен на писательство и считал, что Шэрон могла послужить курьером. Приходя к нему, она постоянно приносила документы и юридические записи. Он сказал, она сможет вынести его рукописи и передать их мне.

– Мне нужно 15,000 долларов, чтобы нанять частных детективов. Думаю, Кэрол Даронч или кто-то из её близких друзей знают человека, напавшего на неё. Также деньги нужны, чтобы нанять команду независимых психологов, которые подготовят отчёт для судейской коллегии. Они принимают решения о моей судьбе, а мне там даже не разрешено присутствовать.

– Но тебе не стоит ничего публиковать до 1-го июня, – сказала я. – И не забывай о Колорадо.

– Я поговорю с ними – у них нет ко мне претензий.

– А как же те записи по кредитной карте?

Он улыбнулся.

– Находиться в Колорадо – не противозаконно. Я был там, но кроме меня – в Колорадо побывало множество людей.

Я спросила, будет ли он описывать в книге дела об убийствах, – он сказал, что эти «сенсационные дела» обеспечат продажи.

– Сэм Шепард[59] после многих лет в тюрьме был признан невиновным, – напомнил он. – Но его книга о невинном человеке – еле продавалась.

Сидя там в душном пространстве, я снова встала на его сторону. Находясь под давлением сил, которые не мог контролировать, он казался очень немощным и осаждённым, но его обаяние по-прежнему никуда не делось. Я верила его словам. Он был тем, кем и всегда, но оказался в ситуации, которая никак не соответствовала его внутреннему «я».

Он вспомнил и о моём мире: спросил, как проходит продажа дома и всё ли в порядке с детьми. Он умолял не оставлять Мег, говорил, что сильно любит её и очень по ней скучает.

Затем вернулись охранники. Они похлопали Теда по плечу и дали нам дополнительные 15 минут. Он встал, обнял меня и поцеловал в щёку. Они снова обыскали его. До меня дошло, почему они не сделали этого со мной: если бы я что-нибудь передала, они бы нашли это у него ещё до моего ухода.

Передо мной открылась дверь: я помедлила на минуту, смотря, как двое здоровенных охранников уводили Теда в глубь тюрьмы, – на их фоне он казался гномом.

– Эй, леди… Чёрт возьми! Быстрее!

Автоматическая дверь закрылась за секунду то того, как я проскочила в проём, избежав попадания в её металлическую пасть. Охранник уставился на меня, как на идиотку. Лейтенант Таннер вежливо поблагодарил за приезд и провёл меня к парадной двери.

Я снова прошла мимо башен-близнецов, села в машину и была на обратном пути в Солт-Лейк-Сити. Ветер подымал клубы пыли – тюрьма позади меня почти скрылась из виду.

Внезапно позади меня появился фургон с красными огнями на крыше. За полтора часа, проведённые на Вершине горы у меня разыгралась паранойя: я подумала, почему они гонятся за мной? что я такого сделала? Он нагонял меня, и я уже приготовилась затормозить, как он вдруг свернул на боковую дорогу и скрылся. До меня дошло, что я разговаривала сама с собой.

Нет, нет… он не мог этого сделать. Его запихнули туда под давлением общественности. Человек, с которым я только что говорила – тот же, что и всегда. Он должен быть невиновен.

 По пути я проехала мимо поворотов на Мидвейл и Мюррей – города, которые раньше были всего лишь названиями на карте. Сейчас – они стали местами двух похищений. Я ехала мимо жителей пригородов, озабоченных повседневной рутиной и радовалась своей свободе. Я могла поехать в мотель, поужинать с другом, сесть на самолёт и вернуться в Сиэтл. А Тед – не мог. Он был заперт под замком с остальными «рыбами»[60].

Как это могло случиться с молодым человеком с большим будущим? Задумавшись, я пропустила поворот к мотелю и потерялась на чистых и широких, но запутанных улицах Солт-Лейк-Сити.

В ночь на первое апреля 1976 мне приснился сон. Он был очень пугающим, заставив проснуться посреди незнакомой комнаты в незнакомом городе.

Я находилась на большой парковке: автомобили снимались с места и разъезжались по сторонам. Одна из них переехала малыша. Я подхватила его, зная, что в состоянии спасти его. Нужно было срочно попасть в больницу, но никто не хотел помогать мне. Я отнесла малыша, почти полностью закутанного в серое покрывало, в фирму по прокату автомобилей. У них было много машин, но они, увидев ребёнка на руках, отказались дать одну из них. Я хотела вызвать скорую, но работник отвернулся от меня. Отчаявшись, на глаза мне попалась детская коляска. Я положила в неё раненого ребёнка и несколько миль толкала её перед собой, пока не добралась до отделения скорой помощи.

С ребенком на руках подбежала к стойке регистратуры. Приёмная медсестра взглянула на комочек в моих руках:

– Нет, мы ничего не можем с ним сделать.

– Но он всё ещё живой! Но погибнет, если вы ничего не сделаете.

– Так лучше – пусть умирает. Никто не сможет вылечить его.

Медсёстры, врачи – все они ушли прочь от меня и истекающего кровью малыша.

Я посмотрела на него. Он не был безвинным. Это был демон. Пока я держала его, он вонзил зубы в мою руку.

Я не знаток Фрейда, чтобы разобраться в значении этого сна, – всё и так было ясно. Не пыталась ли я спасти монстра, защитить что-то или кого-то, кто был слишком опасен, чтобы оставлять его в живых?

 

 

Глава 23

 

Где-то глубоко внутри, не унимаясь, кружила мысль о том, что Тед всё-таки был убийцей. Но я обещала себе поддерживать с ним отношения несмотря на то, какое развитие могут получить события в будущем. Несомненно, он мыслил не так, как я, но всё же не мог не находиться под гнётом тяжелейшего груза. И я чувствовала, что однажды смогу помочь ему сбросить этот груз. Если бы он поговорил со мной о том, что случилось, открыл бы факты, которые до сих пор были сокрыты, это не только помогло бы достичь искупления, о котором он писал в поэме, но могло бы дать и некое облегчение родителям и родственникам, до сих пор пребывающим в неведении относительно судеб их дочерей. Вообще-то, я никогда не могла представить Теда в роли убийцы. Вероятно, из всего того, что я не могла – это получалось у меня лучше всего. Когда я писала письма, я писала их человеку, которого знала раньше, – иначе не поднималась рука.

Как-то раз, Тед уже звонил мне, находясь в тисках эмоционального беспокойства. Да, он отказался признать, что звонил 20 ноября 1974, – но ведь я видела записи. После этого звонка я чувствовала, что придёт день, и я снова понадоблюсь ему. Что-то ужасное происходило с его разумом и теперь я полагала, что его «безумная» часть была способна на убийство. Если это правда – ему понадобится тот, кто будет слушать и не будет осуждать, кто мог бы облегчить процесс признания. Я считала, что Тед мог изложить свою вину в письмах, поэтому продолжала переписываться с ним.

Он попросил позвонить Мег. Во время нашей встречи в тюрьме он сказал: «Я люблю Мег духовно». Я задумалась: означало ли это, что она оказалась на крючке у человека, который не сбирался на ней жениться, даже будучи на свободе? В поддержку Мег я написала: «Во время нашего недавнего и прошлого разговора о Мег я инстинктивно поняла: несмотря на то, что ты очень любишь её, и вы много времени провели вместе – на самом деле ты не видишь с ней общего будущего. В ваших отношениях не хватает чего-то существенного, чтобы вы могли провести всю жизнь вместе. Я конечно же, не буду с ней это обсуждать, но буду поощрять любые усилия с её стороны, потому что ей никто не нужен также сильно, как ты».

 Кажется, он был с этим согласен: были письма, в которых он говорил, что боится потерять её. Пусть так, но была ещё и Шэрон: я по-прежнему продолжала молчать об одной в присутствии другой.

Я позвонила Мег. Она вспомнила меня по той давнишней рождественской вечеринке. Кажется, она была не против снова встретиться: мы договорились вместе поужинать.

7 апреля 1976 я получила письмо от Теда (также неправильно датированное 7 марта) – первое после моего возвращения из Юты. На маленьком белом конверте заранее был напечатан обратный почтовый адрес Дрейпера. Под ним Тед дописал: «Т. Р. Банди». Теперь он был собран, – я никогда не сомневалась в том, что он найдёт в себе силы. Каким-то образом ему удалось справиться со столь огромным стрессом, приспосабливаясь к каждой новой ситуации.

Во время нашей беседы в тюрьме Тед перетягивал одеяло на себя, поэтому по тону письмо было извинительным.

«У меня появился типичный синдром заключённого: одержимость своим делом, судебным процессом и вердиктом, живёт во мне, как раковая опухоль».

В тюрьме он написал много писем и наблюдений: по его словам его левая рука (он был левшой) стала настолько сильной, что без усилий рвала шнурки.

Тед отметил усиливающуюся между нами связь: «Ты назвала бы это кармой. Может, это она и есть. Некие сверхъестественные силы, что свели нас вместе, сплели наши судьбы в ситуациях, выходящих за рамки сознания. Я должен верить эта невидимая рука ещё разольёт для нас охлажденное «Шабли», когда уйдут тревоги и настанут безмятежные времена».

Он ещё раз попросил позаботиться о Мег, дать прочитать ей некоторые из его любовных поэм. Одна из таких поэм была напечатана на синей бумаге с помощью тюремной печатной машинки. Заканчивалась она так:

 

«Шлю тебе этот поцелуй.

Пусть он будет вместо меня.

Сегодня я засыпаю мыслями с тобой

С невысказанными словами любви.

Я любил бы тебя, если б мог

Со словами, которые развязали бы

Эти руки, чтобы сжать тебя в объятьях».

 

Когда 30 апреля 1976 я встретилась с Мег она принесла с собой больше дюжины поэм от Теда. Она аккуратно перепечатала их в двух экземплярах: для себя и для него. Это были романтические сонеты – из тех, что подействовали бы на любую влюблённую женщину. А Мег определённо была влюблена. Но читая их, меня поражала двоякость ситуации. Эта девушка поставила его в тяжёлое положение, к тому же Шэрон Ауэр тоже была в него влюблена и думала, что Тед отвечает ей взаимностью.

Мег плакала, читая его стихи и указывала мне на самые чувствительные строчки.

– Не могу понять, как он смог простить меня после того, что я натворила, откуда у него силы писать такие стихи.

Мег положила поэмы обратно в бумажный конверт и оглянулась по сторонам. Никто не замечал её слёз. Над барной стойкой был установлен телевизор и все следили за ходом поединка тяжеловесов.

– Знаешь, – тихо начала она. – Мне нелегко заводить друзей. У меня их было всего двое: мужчина и женщина. И теперь я потеряла их обоих. Я больше не вижусь с Линн. Не могу простить её за то, что она заставляла меня сомневаться в Теде, и я не знаю увижу ли когда-нибудь его самого.

– Что это было, Мег? – спросила я. – Из-за чего ты обратилась в полицию? Было ли что-то помимо подозрений Линн?

Она покачала головой.

– Не могу сказать. Ты ведь пишешь книгу. Надеюсь ты понимаешь, я просто не могу об этом говорить.

Я не давила на неё. Я встретилась с ней не для того, чтобы выжать информацию. Тед попросил меня приглядеть за ней. Давить на неё было бы сродни тыканью палкой в загнанного зверя, когда он и так уже испытывал боль.

Мег сама хотела что-нибудь узнать от меня. Она ревновала Теда даже несмотря на то, что он находился в Государственной тюрьме Юты. Она хотела знать о Шэрон. Я не стала увиливать, сказав, что, мало знаю о ней. Но не стала говорить, что разговаривала с Шэрон по телефону, когда была в Солт-Лейк-Сити и, что её голос сделался ледяным, когда я упомянула Мег. Тогда я поняла: Шэрон настолько же не уверена в Теде, насколько Мег одержима им.

Мег показалась мне очень ранимой; я не понимала, почему Тед не мог отпустить её. Ей было 31, и она хотела – жаждала – выйти замуж и родить ещё детей до того, как у них образуется слишком большая разница в возрасте с Лиэн. К тому же – годы брали своё. Тед должно быть знал, что ещё очень долго не увидит свободы, но всё равно продолжал держать её при себе своими поэмами, письмами и звонками. Несмотря ни на что, она любила его сильнее, чем когда-либо и боролась с бо̒льшим чувством вины, чем могла вынести.

Всё это было странно. Размышляя о том, как Мег собирается жить в полной зависимости от Теда, 17 мая я получила от него письмо, в котором он написал, что ужасно боится её потерять. До июньской даты приговора оставалось 2 недели, может поэтому он так забеспокоился. Он чувствовал, что Мег удаляется от него. Хотел, чтобы я сходила к ней и упросила заступиться за него в суде.

У него не было реальных причин сомневаться в её лояльности, но он чувствовал «некие колебания».

«Ты единственная, кому я доверяю», – писал он. – «Ты чувствительная и у тебя есть возможность общаться с Мег. Думаю, ей легче будет открыться тебе, чем мне».

Письмо заканчивалось его мнением о психиатрах и психологах, обследовавших его на протяжении трёх месяцев.

«После проведения многочисленных тестов и обширных обследований, они нашли меня нормальным и совершенно были сбиты этим с толку. Мы то знаем, что никто из нас не может быть «нормальным». Вообще, я хочу сказать, что они не видят никаких оснований для приговора или других обвинений. Ни припадков, ни психоза, ни диссоциативной реакции, никаких странных привычек, мнений, проявлений эмоций или страхов. Уравновешенный, образованный, но никак не сумасшедший. Теперь их рабочая теория заключается в потере памяти, которая опровергается их же собственными результатами. «Очень интересно», – постоянно бормочут они. Возможно, мне удалось убедить одного или двух из них в своей невиновности».

По просьбе Теда я позвонила Мег и выяснила, что она по-прежнему предана ему. Она говорила ему об этом в двухминутном телефонном разговоре и просила меня уверить Теда, что у неё нет никого кроме него. Он не хотел отпускать её, а она, очевидно, не хотела уходить. 5 июня Мег пришла ко мне в гости. Она только что провела неделю у родителей и была напряжена: они не проявляли симпатий по поводу её верности Теду. Также ей не давала покоя ситуация с Шэрон. Она знала о её отношении к нему лучше, чем сам Тед. Если он хотел вводить Мег в заблуждение, я не стала бы ему потворствовать, но при этом не собиралась рассказывать ей о двухчасовых визитах Шэрон в тюрьме. Я подозревала, Тед ловко манипулирует мной, чтобы удержать при нём Мег.

Я написала ему 6 июня: «Мне кажется она знает о твоих отношениях с Шэрон; сама я ничего о них не знаю и знать не хочу. Когда придёт время разобраться в этой конфликтной ситуации, тебе нужно будет собрать всю волю в кулак».

Будущее Теда всё ещё оставалось неопределённым: дата оглашения приговора по обвинению в похищении Кэрол Даронч, установленная на 1 июня, была перенесена ещё на месяц. Возможно – но маловероятно – он мог получить условный срок. Но мог остаться в тюрьме и на всю жизнь. С ним продолжали работать психологи. В один воскресный вечер мне позвонил Эл Карлайл – психолог, отвечающий за вынесение итогового решения.

– Вы знакомы с Тедом Банди? – резко спросил он.

– А, кто спрашивает? – знакомство с Тедом Банди становилось чем-то, чем нельзя было похвастаться.

Он неуверенно назвал себя, будто стеснялся. Я рассказала ему только то, что знала, откинув домыслы и опасения, которые были лишними, как утверждалось – в рациональном психологическом исследовании. Я объяснила, что при наших встречах Тед всегда был адекватным, чутким, дружелюбным и чувственным, – и это правда.

– Вы знаете, я говорил о нём со многими людьми и был удивлён диаметрально противоположными мнениями.

Мне захотелось спросить, кто эти люди, но это был бы не подходящий вопрос. Я решила промолчать.

– Мне самому – он нравится. Я провёл с ним около 12 часов, и он действительно пришёлся мне по душе. – Карлайл попросил копии двух писем Теда с «дурным оттенком». Я сказала, что отправлю их, но только с разрешения Теда. Что позже и сделала.

9 июня от Теда пришло очередное письмо. Приговор был не за горами, и он собирался бороться: «Перспективы многообещающие!»

Тед находил психологические тесты «злонамеренными, целенаправленными и бесчеловечными». Полагаясь на свой собственный опыт в психологии, он ожидал от докторов вопросов с подвохами, о гомосексуализме и нестандартных предпочтениях в сексе, – и получил их. Он разозлился, когда узнал, что друзья негативно отозвались о нём. Но никто не назвал ни подробностей, ни их имён.

«Я в шоке! И это Америка? На меня накинулись анонимы? Я назвал имена нескольких близких друзей – людей, хорошо меня знающих. Но все они отказались говорить обо мне. Так, кто же эти недоброжелатели? Нет ответа…»

Но всё же некоторые ответы он получил. Группа исследователей довела до его сведения, что безымянные опрошенные отметили у Теда переменчивость поведения. «Временами вы бываете приятным и весёлым. А потом – становитесь словно другим человеком, перестаёте реагировать на просьбы», – говорили они.

«Они упорно пытаются выставить меня двуличным», – писал он в ярости. «Хочу разорвать их на части».

Он действительно рассчитывал услышать положительные отзывы о своём ментальном состоянии, чтобы все их трёхмесячные старания вылетели в трубу.

Тед начал законную борьбу за свободу, которая в последующие годы будет только усиливаться. Он был полон сил, уверен, что благодаря уму и образованности справится со всем, что может выявить психиатрическая экспертиза. Думаю, судя по его словам, он и правда верил, что будет свободен.

Тед сделал заявления судье Хэнсону. При этом он проявил себя дерзким, остроумным, настолько непричастным к фактам, что вся эта ситуация казалась просто абсурдной. В будущем подобная манера поведения ещё не раз подпортит нервы другим судьям и присяжным, но, казалось, для его выживания – она была единственно верной. Я всегда подозревала, что Тед в буквальном смысле лучше умрёт, чем подвергнется унижению. Лучше выбрать жизнь в клетке или электрический стул, чем пасть перед самим собой.

В октябре 1975 Тед с презрением отозвался об августовском аресте. Он признался в определённой «странности» поведения, когда столкнулся с сержантом Бобом Хейвордом, но не видел никакой связи между своим поведением, вещами в машине и похищением Кэрол Даронч. В ночь на 8 ноября 1974 у него не было алиби, вот как он это прокомментировал:

– Если я не могу вспомнить, что произошло за 18 с половиной месяцев до момента ареста, это говорит о том, что память со временем не улучшается. Однако, с уверенность могу сказать, чего я – не делал. У меня не было операции на сердце, я не брал уроков балета, не был в Мексике и не похищал совершенно незнакомого человека под дулом пистолета. Есть вещи, которые люди никогда не забывают и, которые не сделают ни при каких обстоятельствах.

Не взирая на его слёзную речь о том, что пребывание в тюрьме не преследует никакой цели, 30 июня Теду был вынесен приговор.

– Однажды, кто знает, может через 5, а может через 10 лет, когда я выйду, предлагаю вам задаться вопросом, а в чём смысл? какой цели вы добились? оправдана ли моя жертва? Тогда-то я и стану кандидатом на реабилитацию. Но не за то, что сделал, а за то, что система сделала со мной.

Он отделался сравнительно лёгким приговором: от года до 15 лет. Поскольку не было предъявлено обвинений по другим более серьёзным делам, его приговорили в соответствии с положениями о преступлениях второй степени[61]. При хорошем стечении обстоятельств он мог быть выпущен уже через 18 месяцев.

Но, конечно же, не всегда бывает так, как нам хочется. В Аспене, Колорадо, ускорилось расследование убийства Кэрин Кэмпбелл. У следователя Майка Фишера на руках имелись выписки с расходами по кредитной карте, а также показания криминалиста из лаборатории ФБР Боба Нила. После вакуумной чистки салона были найдены волоски, но они остались не от Теда Банди. Анализ показал, что по структуре они принадлежали трём людям и были схожи со структурой волос Кэрин Кэмпбелл, Мелиссы Смит и Кэрол Даронч.

Волосы не обладают той же уникальностью, что отпечатки пальцев, но Боб Нилл, эксперт криминальной лаборатории ФБР с 20-летним стажем заявил, что никогда раньше не находил в одном месте следов одновременно трёх жертв.

– Шансы на то, что волосы настолько схожие с волосами жертв и не принадлежащие им могут оказаться в одном месте – 1 к 20,000. Никогда не сталкивался ни с чем подобным.

Один вашингтонский детектив говорил мне, что монтировка, найденная в машине Теда, соответствует переломам костей черепа Кэрин Кэмпбелл. Имелась информация о свидетеле, который в коридоре второго этажа гостиницы «Уайлдвуд Инн» за несколько минут до исчезновения Кэрин, видел странного молодого человека. Среди правоохранителей ходило утверждение, что колорадское дело было намного серьёзнее похищения в Юте.

Если Тед знал о том, что расследование в Колорадо идёт полным ходом – а я полагаю, он знал – то пока что ему было не до него. Он всё ещё был захвачен эмоциями после вынесения приговора. Это отразилось в его классическом письме от 2 июля 1976: в том плане, что в нём Тед – дипломированный психолог – уже сам занимался оценкой работы психологов, обследовавших его. Оно было набрано на старой печатной машинке с засорившимися буквами, но чувство гордости за проделанную полуторачасовую работу (в суде), было превыше нечётко пропечатанных строк.

«Я боролся с ветряными мельницами, но вот что любопытно – чувствовал глубокое удовлетворение. Был расслабленным, но ощущал решимость – подконтрольную, но искреннюю и наполненную эмоциями. Неважно до чьих ушей долетали мои слова – главное, чтобы они как можно сильнее ударяли по судье. На короткий, очень короткий период я снова был свободным среди свободных людей. Я использовал все своим умения, боролся так, как умел: используя слова и логику. На мгновение я почувствовал, какого это – быть адвокатом».

Он проиграл, но винил в этом полицию, прокурора, судью, которых он назвал «слабейшими из людей, бывшими слишком нерешительными, слишком слепыми и боязливыми, чтобы отказаться от сфабрикованного дела».

Психиатры пришли к выводу, что Тед Банди не был психотиком, невротиком, жертвой болезни мозга, алкоголиком, наркоманом, не страдал расстройством личности или амнезией и у него не было сексуальных отклонений.

Тед процитировал слова доктора Остина, психиатра, одного из тех, кого считал самым открытым: «Полагаю, мистер Банди либо не имеет проблем, либо достаточно умён, чтобы балансировать на грани «нормальности». Поскольку суд определил, что он не говорит правду о настоящем преступлении, то я серьёзно сомневаюсь, что он скажет правду и в других программах и обследованиях».

Вывод Теда состоял в том, что судья Хэнсон не собирался отклоняться от своего первоначального приговора: врачи просто подстраивали под него свои диагнозы.

Карлайл заключил, что Тед был «скрытной личностью» – никто на самом деле не знал его. «Когда кто-нибудь пытается узнать его, он тут же закрывается».

«Энн, ты же меня знаешь», – писал Тед. – «Да, я скрытный человек, но что с того? То, что кто-то не может сблизиться со мной – это полный бред».

Теду был предложен Калифорнийский тест жизненного плана. По его ответам видно, что он достиг 6 целей:

– Быть свободным от нужды.

– Контролировать действия окружающих.

– Направлять окружающих с их согласия.

– Избегать безделья.

– Самореализоваться.

– Жить своей собственной жизнью.

Ни одна из этих целей не может считаться ненормальной, о чём Тед поспешил указать мне в письме. Он с готовностью признал себя ненадёжным – каким его и считал доктор Карлайл – и сказал, что пытался наладить отношения с окружающими.

«Вспомни меня, вспомни дни в Кризисной клинике и наши недавние разговоры во время встреч в Сиэтле. Видно же, что я пытаюсь поладить с людьми. Возможно неосознанно, но некий порядок в моей жизни присутствует».

Один из выводов, который больше всего беспокоил Теда заключался в том, что доктор Карлайл нашёл Теда сильно зависимым от женщин, и эта зависимость вызывала у него подозрения.

«То, что я завишу от вас женщин – это, конечно, что-то да значит? Но что? Конечно же я зависим: меня родила женщина, в школе преподавали женщины. А в одну женщину я очень, очень сильно влюблён. Да, я расспрашивал о наших отношениях всех женщин, с которыми я общался на работе и вне работы или, с которыми был близок. Но говорит ли это, что я был клубком извивающихся нервов, порабощённым превосходством женского начала?»

Карлайл выяснил, что Тед боялся быть униженным женщинами. Тед саркастически признался, что у него «личное отвращение к поражению и унижению. Думайте, что хотите, но вы можете в любое время предать меня женскому обществу. Хотя мы всё ещё далеки от того, чтобы постоянно носить женщин на руках».

На каждый вывод доктора Карлайла у Теда находилось возражение. Он отрицал, что «бежал от проблем», что был неуравновешенным, указывая на свою поразительную стойкость, проявленную под давлением судебного процесса по делу Даронч – никто не мог упрекнуть его в бездействии.

Ссылаясь на отчёт Карлайла, Тед не мог согласиться с тем, что сформированный профиль, как отметил психолог, – «соответствует характеру преступления, за которое он был осуждён».

«Исходя из этого, повсюду шатается толпа потенциальных похитителей. Нелепейший вывод, призванный удовлетворить предположения, лежащие в основе приговора. Этот отчёт – полнейшая ложь».

В последних абзацах этого длинного-предлинного письма проступила безысходность и страдания.

«Я обессилен. Передо мной проявилась горькая реальность – удар судьбы так и не был полностью осознан. Первые вспышки гнева и отчаяния после вынесения приговора появились от осознания, что мы с Мег никогда не будем вместе. Я лишился самой прекрасной части моей жизни».

Тед попросил передать письмо Мег и объяснить ей, что это первое письмо, написанное после приговора, а также попросил утешить её.

«Я никогда не смогу сказать Мег «прощай», но мне тяжко от того, что не будет и никаких «привет».

Меня впечатлила способность Теда мыслить, как юрист, чёткость его оценки. Его ай-кью, проверенный в тюрьме, был 124 – не гений, но достаточно, чтобы получить диплом, хотя его реальный показатель, несомненно, был выше. Моя лояльность снова дала слабину – и так будет всегда.

И всё же, читая его признание сильной любви к Мег, я понимала, что он, кажется, способен был прекратить параллельные отношения с другими женщинами. Если он не мог быть полностью откровенным с Мег, как я могла поверить в его непоколебимую любовь к ней? От осознания этого – мне было не по себе. Несмотря на догадки, на шквал мнений правоохранителей, в его истории для меня оставалось ещё много скрытых аспектов. Но также оставался шанс и на то, что Тед был втянут во всё это не по своей воле.

Но, если он манипулировал мной, то – превосходно с этим справлялся.

 

 

Глава 24

 

Среди преступлений, в которых подозревали Теда, похищение Кэрол Даронч было самым незначительным. Власти Колорадо плотно взялись за дело Кэрин Кэмпбелл, хотя в то же время в Вашингтоне детективы пребывали в полном ступоре.

Осенью 1975 капитана Херба Свиндлера перевели из Отделения полиции Сиэтла по борьбе с преступлениями против личности и назначили начальником Отделения полиции Джорджтауна в южной оконечности Сиэтла. Ходили слухи, что его озабоченность медиумами и астрологами начала раздражать его руководство. Из-за этого перевода Херб оказался выведен из всех расследований по пропавшим девушкам. В его обязанности теперь входил контроль за работой личного состава патрульных на подведомственной ему территории. Эта должность по-прежнему требовала его качеств высокопоставленного офицера с незаурядным мышлением, но контакт с детективами был сведён до минимума. Вышестоящим начальникам больше не нужно было выслушивать рассказы о странных методах ведения расследования, к которым прибегал Свиндлер.

Но это не было ударом по лицу – скорее лёгким похлопыванием по щеке. Свиндлер был единственным детективом, который считал исчезновение Кэти Паркс из Орегона частью исчезновений в Сиэтле, – и оказался прав. По иронии, его перевод в сентябре 1975 случился всего за несколько недель до ареста Теда.

Свиндлера заменил мой ровесник капитан Джон Литч – высокий, белокурый и одарённый ветеран полиции. Херб любил обсуждать всё, что происходило вокруг. Литч же был сдержанным, как Сфинкс, что не могло не настораживать. Со временем он снизошёл до скупого доверия ко мне и с удовольствием стал называть Теда «моим парнем». Но в 1976 мы относились друг к другу настороженно. Он показал себя отличным разумным руководителем, который не лез в работу детективов. Не знаю, что он думал обо мне, но больше видел меня частью СМИ, чем бывшим полицейским. Он понравился мне, но вызывал страх.

С другой стороны, он считал, что меня можно использовать в качестве «полицейского агента» в сделках с Тедом Банди. Плохая идея – это была роль, которую я меньше всего хотела сыграть. Я всё ещё шла по тонкой нити между Тедом и детективами, и пропасть под этой нитью становилась глубже и глубже. Для меня было крайне важно продолжать писать детективные истории, а любые колебания полицейского доверия могли поставить на этом крест. Но я не хотела подрывать и доверие Теда, хотя всё труднее становилось отказываться от мысли, что он именно тот человек, которого искала полиция.

Ник Маки довольно долго знал меня по работе, чтобы понимать: никакой угрозы я не представляю. Мы периодически говорили о Теде большую часть весны и лета 1976. Тед знал об этом, потому что я передавала ему сообщения от Маки. Иногда он резко отзывался на мои советы поговорить с начальником полиции округа Кинг, но, кажется, никогда всерьёз не злился по этому поводу.

Маки никогда не раскрывал мне, что именно у них имеется на Теда, но продолжал убеждать, что их информация верна.

– Ну, хватит. Признай уже. Ты ведь не веришь в его невиновность, не так ли?

А я всегда отвечала:

– Не знаю, я просто не знаю. Иногда я уверена, что он виновен, а затем – я снова начинаю сомневаться.

2-3 раза наши разговоры с Маки продолжались и во время обеда и далеко после. Мы оба пытались найти ответы, которые, казалось, лежали за гранью доступности.

Только в одном я была почти уверена. За прошедшие 8 лет я описала по меньшей мере дюжину дел, относящихся к массовым убийцам молодых девушек, и подозревала, что «Тед» оставил себе «сувениры», спрятанные в потаённых местах, которые взял в качестве трофеев после каждого убийства.

– Ник, думаю, он где-то прячет серьги, одежду, возможно, даже фотографии, в общем что-то от каждой девушки. Никогда не встречала похожих дел, где убийца не делала этого.

– Согласен, но где? Мы были в доме Роджерсов: обыскали чердак, гараж и даже клумбы. И ничего не нашли.

Но чета Банди наотрез отказалась подвергать обыску их дом в Такоме и загородный коттедж на озере Кресцент. Старший заместитель прокурора Фил Киллер сказал Маки, что для получения ордера на обыск нет достаточных оснований. Неспособность получить физические доказательства особенно изводила Маки. Но это была не его вина: все доказательства, собранные без ордера, посчитались бы «ядовитыми плодами», т. е. не имели бы силы в суде, из-за того, что были получены незаконным путём. Если бы Кеппел, Данн или Макчесни отправились в А-образный коттедж и нашли там что-то вроде сумки Джорджэнн Хокинс, велосипеда Дженис Отт или бирюзовые кольца Линды Хили, эти вещи оказались бы абсолютно бесполезны, – испорченные улики. Я запомнила это с курса «Арест, обыск и конфискация».

– Мы не можем пойти туда, – размышлял Маки. – Вот, если бы нашёлся тот, кто смог бы привести нас к одной-единственной улике…

И действительно – другого пути не было. Но теперь, если бы я обыскала любую частную собственность, куда Тед ходил чаще всего после этого разговора с Маки, чтобы я ни нашла – также стало бы «ядовитыми плодами». Я была бы руками полиции, потому что мне никогда не приходила мысль сделать это самостоятельно.

Детективы были бессильны. Нормы судебной системы по уголовным расследованиям очень запутаны и, кажется, большинство из них находится на стороне подозреваемого.

Маловероятно, что Теду когда-нибудь предъявили бы обвинения по вашингтонским делам. Не было ничего, кроме пары обстоятельств, которые, казалось, бросали вызов теории вероятности.

Несколько месяцев спустя в умеренно откровенном разговоре со мной это признал и капитан Джон Литч. По его мнению, Теда возможно было привлечь к вашингтонским делам только объединив их вместе.

– Когда наружу выйдут все факты по всем похищениям местных девушек, тогда мы добьёмся обвинения. Это единственный путь.

Но ни один прокурор не разрешил бы объединить все дела Северо-Запада. Джон Генри Браун бился бы, как тигр уже против одного предположения об этом.

 

 

Глава 25

 

Тед был заперт в тюрьме штата Юты, но его эго, казалось, оставалось не задетым. Наша переписка продолжалась и порой мы подходили к свойственной ей удивительной близости. Близости и честности, которую бывает намного тяжелее проявлять при живом общении. Сдерживая своё недоверие, я смогла бы и дальше поддерживать его – пусть не напрямую, но хотя бы через письма. Правда находилась где-то там – посреди запутанной паутины подозрений, отрицаний и следственных процессов.

Я также продолжала общаться с Мег: её охватила новая волна решимости. Она подписалась на вечерние занятия и начала приглядывать дом для покупки. Она стала всё с большей подозрительностью относиться к связи Теда с Шэрон Ауэр. Как-то раз Луиз Банди, вернувшись от Теда в сердцах принялась снова и снова повторять Мег, какая Шэрон «милая девушка».

В итоге Мег пришла к выводу, что Шэрон была для Теда гораздо больше, чем просто девушкой на побегушках. Когда я беседовала с Мег в августе 1976, она колебалась межу расставанием навсегда (не из-за обвинений, а из-за его лжи о Шэрон) и поддержкой его своей любовью. В качестве плацдарма для расставания она написала ему соответствующее письмо, но сразу же пожалела об этом: «Я всё обдумала… возможно, я поспешила».

Само-собой, Тед провёл то лето в тюрьме и за это время лучше прижился к её условиям. Я ничего не получала от него до 25 августа. Я предложила Теду передать Нику Маки его письмо, в котором он прошёлся по психиатрической экспертизе, но это предложение не вызвало особого восторга. Хотя последнее письмо, пришедшее через 8 недель после «оценочного», отражало эмоции человека, который снова собирался с силами.

Он с радостью отметил, что теперь у него была новая печатная машинка, которую он заработал, написав своё первое прошение после перевода в общий корпус.

«Общий корпус – это безликая масса настоящих уголовников, от которых мы, рыбы, ждём, что они попытаются изнасиловать нас или ещё хуже – отобрать довольствие. Но молва о них сильно преувеличена: они никогда его не отбирают», – писал Тед.

И это правда – он неплохо себя чувствовал в их кругу. Хотя опасался находиться среди зэков: люди, сидевшие за преступления против женщин и детей – они словно заклеймённые и находятся на низшей ступеньке тюремной иерархии. Их часто избивают, насилуют и убивают. Но Теду никто не угрожал. Он написал, что мог свободно ходить среди заключённых по всей тюрьме, потому что у него было нечто очень ценное для местных обитателей Вершины Горы: он давал юридические консультации. Его часто останавливали и просили помочь подготовить апелляции для новых судебных процессов. Как он признался во время моего визита: будучи «рыбой», он выжил только благодаря своим знаниям.

Кроме того, он стал чем-то вроде местной знаменитости: его открытые выступления в его собственной правовой борьбе впечатлили тюремных лидеров. Старожилы назначали с ним встречи, таким образом выказывая своё одобрение.

«Думаю, им нравится общаться с недавним членом Республиканской партии, студентом-юристом, выходцем из белого среднего класса, бьющим по системе так, как она того и заслуживает», – прокомментировал Тед. – «Я плотно работаю с чёрными и чиканосами[62], что положительно сказывается на имидже. Мне успешно удаётся не быть таким: «Я лучше вас, я очень умный – мне не место среди зэков».

Тед проводил дни в тюремной типографии, выслушивая жалобы заключённых со стандартной фразой «лучше бы меня здесь не было». Казалось, он был рад нарастающей независимости Мег, хотя это означало, что она не будет писать также часто, как раньше, и с нетерпением ждал её визита 28 августа.

Но Тед смягчился не полностью, по-прежнему продолжая критиковать Ника Маки и остальных правоохранителей. Он не хотел, чтобы Маки читал его письмо, но не держал на меня зла за это предложение.

«Думаю, ты должна знать моё отношение к полицейским и в частности к Маки. Они выполняют свою работу, тяжёлую работу, но независимо от того, насколько они преданы своему делу, мне на это наплевать, потому что их работа распространилась на меня. Теперь я придерживаюсь строгой политики в отношении общения с полицейскими: ни одного лишнего слова, кроме времени суток и местонахождения туалета. Маки заслужил моего неуважения. Он может быть отличным копом и заботливым отцом, но на этом мои симпатии к нему заканчиваются».

Тед сказал, что хотел бы когда-нибудь услышать «ужасающую теорию», имеющуюся у Департамента полиции округа Кинг, но в данный момент эти «сказки» его не интересуют. Он попросил и дальше поддерживать связь с Мег и просил: «Передай Маки, что в моём сердце для него отведено особое место, как, возможно, и у него для меня».

Летние и осенние письма Теда 1976 года варьировались от злобы и юмора до запросов информации и глубочайшей депрессии. Настроение колебалось в зависимости от обстоятельств. Его заявление о пребывании на свободе в ожидании рассмотрения апелляции было отклонено, а на горизонте маячили обвинения в убийстве в Колорадо.

В нескольких письмах Тед просил меня проверить репортёров Северо-Запада, которые собирались взять у него интервью. Я проверила большинство из них и выяснила, что они были обычными безобидными авторами небольших изданий.

В первую неделю сентября что-то настолько сильно выбило Теда из колеи, что он, казалось, впал в абсолютное отчаяние. Позже, восстанавливая последовательность событий, я выяснила, что это была Мег. Во время визита 28 августа она сказала ему что-то такое, что заставило его понять – он навсегда потерял её.

Письмо, пришедшее 5 августа, было напечатано на обёртке от упаковки с бумагой и его содержимое пронизывала полнейшая потеря надежды. Письмо наводило на мысль о суициде и это беспокоило меня. Тед объяснил, это оно было чем-то вроде звонка в Кризисную клинику, только без ответа: «Я не прошу помощи, я говорю – прощай».

Он написал, что это был не просто неудачный день – у него не было сил продолжать борьбу за справедливость, это был «конец всех надежд, утрата всех мечт».

Письмо – каждая его строчка – говорило только об одном: Тед собирался покончить с собой. «То, что я испытываю сейчас, – это новая грань одиночества вперемешку со спокойствием и покорностью. В отличие от падений морального духа, которые я переживал в прошлом, на этот раз я знаю, что не проснусь по утру свежим и ободрённым. Если хватит мужества – по утру я должен сделать только одно...»

Пробегая глазами по строчкам – волосы на голове вставали дыбом. Возможно уже слишком поздно: письмо было написано 3 дня назад.

Последний абзац был призывом к миру, считавшим его повинным в каком бы то ни было количестве преступлений против женщин: «И последнее, но самое важное: хочу, чтобы ты знала, чтобы весь мир знал – я невиновен. Никогда в жизни не причинял боль другому человеку. Бога ради, прошу, поверь мне».

Он утверждал, что письмо не требует ответа, но в Кризисной клинике нас обоих учили, что любой контакт человека в эмоциональной неустойчивости – каким бы он ни был – должен быть расценен, как крик о помощи. Тед ведь не зря написал мне об этом – он хотел, чтобы я остановила его саморазрушение. Я позвонила Брюсу Камминсу, нашему наставнику по Клинике и прочитала ему письмо. Он согласился с тем, что мне нужно проявить активность.

Я позвонила в офис Джона О’Коннела в Солт-Лейк-Сити: либо ему, либо в офис начальника тюрьмы Сэма Смита, что было не лучшей идеей. Мне ответил Брюс Любек. Я сказал ему, что Тед возможно задумал убить себя. Он обещал съездить на Вершину Горы и повидаться с ним.

Не знаю ездил он или нет. Я написала письмо, полное «держись там» и отправила его ускоренной доставкой, затаив дыхание на несколько следующих дней в ожидании недобрых известий.

Их не последовало.

Вместо этого 26 сентября Тед написал очередное письмо с частичным объяснением. Он намекал на повешение, но «к твоему облегчению, я не имел в виду ничего, кроме укрепления духа»[63]

На него подействовало не моё письмо, а игра в гандбол, которая по его заявлению, была эффективным способом облегчения.

«Гандбол удивительно избавляет от горечи. Возможно, по средствам игры тело ставит себя превыше разрушительных импульсов разума, – временное, бездумное и бескомпромиссное желание выжить. Тело может быть только носителем мозга, но интеллект – хрупкая и эгоистичная материя – не соответствует самой сути жизни. Лучше уж околачиваться в тюрьме, чем совсем перестать существовать».

Тед извинился за то, что напугал меня.

Интересно, понимал ли он насколько сильно расстроил меня этим суицидальным тоном, помнил ли, как сильно я чувствовала свою вину по поводу смерти брата?

Тед решил снова жить и с этим решением в дальнейших письмах проявилась вспышка гнева и бравады. И в который раз он снова кидался на полицию: «Детективы – интересное племя: сначала действуют, а потом говорят. Не стоит недооценивать изобретательность и опасность таких людей. Они как дикие животные: будучи загнанными в угол – становятся очень непредсказуемыми».

У Теда были основания бояться полицейских детективов. 22 октября – почти год спустя после предъявления обвинений в похищении Даронч, – он формально был обвинён в убийстве Кэрин Кэмпбелл в округе Питкин, Колорадо. Он сказал мне, что, как и раньше, собирается противостоять своим обвинителям: перед лицом прямой угрозы он снова твёрдо стоял на ногах, презрительно отрицая все обвинения в свой адрес. И так он будет делать всегда.

Однако, Тед не планировал быть рядом, когда эти обвинения наконец-то будут предъявлены. 19 октября Тед не вернулся со двора в камеру. Начальник Сам Смит объявил, что Тед был найден прячущимся в кустах с «заготовками для побега»: картой соцстрахования, наброском водительского удостоверения, дорожными картами и расписанием авиаперелётов.

Тед написал, что его «идеальное» поведение позволило ему довольно свободно перемещаться по территории тюрьмы. Он работал в типографии и теперь пошли слухи, что он мог этим воспользоваться, напечатав фальшивые документы. Его немедленно перевели в изолятор. Учитывая склонность Теда к побегу, которая проявится спустя несколько месяцев, можно с уверенностью сказать, что он действительно собирался бежать с Вершины Горы.

26 октября я получила письмо от Шэрон Ауэр, которая в короткой приписке сообщала, что написала его по просьбе Теда. Шэрон всё ещё много значила для него, хотя в своих письмах он не превозносил никого, кроме Мег. Шэрон была в ужасе от того, что Теда держали в строго охраняемой камере, хотя все её впечатления от «дыры», были почерпнуты из его слов – посетителей к нему не допускали.

Тед описал ей камеру, как нечто похожее на мексиканскую тюрьму. «Высота – 8 футов, длина – 10, ширина – 6. В двух футах от стальной двери с глазком установлена решётка. Все стены исписаны и покрыты рвотой и мочой».

Тед спал на бетонной плите с тонким матрацем, а единственным предметом, вселяющим надежду, было распятие, висящее над умывальником. Ему нечего было читать, но разрешалось получать письма. Он пробыл там 15 суток. Шэрон была вне себя от злобы из-за того, что ему дали настолько суровое наказание за столь незначительное нарушение, как наличие собственной карты соцстрахования. Она написала, что пыталась отсылать ему по 3-4 письма в день. «Ублюдки могут не пускать меня к нему, но они точно устанут носить ему почту».

Читая её письмо, я снова почувствовала смущение и была немного встревожена от осознание того, какой может быть развязка, если эти две любящие Теда женщины, узнали бы о том, что они не единственные в его жизни. А я? Я была третьей стороной в женском треугольнике, оказывающим Теду эмоциональную поддержку. Мне удавалось оставаться относительно невредимой, хотя меня всё ещё раздирали противоречия. Но в отличие от Шэрон и Мег, я – не была влюблена в Теда.

Тед написал мне из одиночки на Хэллоуин. Он объяснил, что у него была всего лишь женская карточка соцстрахования, а не что-то такое, что можно было использовать в качестве удостоверения личности. Он винил начальника тюрьмы Смита за раздувание из мухи слона. Я так и не узнала имя этой женщины. Тед был зол, но не считал себя наказанным.

«Ограничения такого рода делают меня только сильнее, особенно, когда понимаешь: они служат дополнительным рычагом давления, чтобы сбить «маску нормальности». Насколько же это абсурдно. Как сказал один заключённый, когда услышал о решении отправить меня в изолятор: «Они пытаются сломить тебя, Банди. Да, просто пытаются сломить». Не могу с ним не согласиться, но во мне уже не осталось ничего, что можно было бы «сломить». Вместо этого – приходится страдать физически. Хочется смеяться от того факта, что некоторые люди продолжают недооценивать меня».

О деле в Колорадо он высказался только в ключе невиновности и полной непричастности. И намекнул, что у него имеются документы, способные развалить это дело: «Суд в Колорадо станет началом конца этого мифа».

Он сказал, что передал мне весточку через Мег, что было ошибкой, так как её передала Шэрон. А ещё в шутку упрекнул, что я пишу ему письма на именной бумаге и сидя в своём новом доме: «Именная бумага – маленькая, но действительно необходимая роскошь».

Тед пытался дёргать за ниточки моей вины: я была свободна и жила в достатке, а ему приходилось торчать в «дыре». Но я не повелась на его уловку, написав в ответ:

«Ты написал, что передал мне весточку через Мег – но это была Шэрон. Наверное, ты просто оговорился. Постарайся их не путать, иначе тебе не поздоровится! Пока ты завидуешь мне, ты забываешь, что у тебя есть два сторонника противоположного пола, которые влюблены в тебя. У меня же таких сторонников – нет. К счастью в последнее время на меня свалилось столько работы, домохозяйства и детских проблем, что просто нет времени задумываться об этом. Я продолжаю спать в обнимку с печатной машинкой, и она по-прежнему остаётся холодной, угловатой и неотзывчивой».

Ответ от Теда пришёл после запроса о его переводе под юрисдикцию Колорадо по обвинению в убийстве – запросе, пришедшем в его 30-ый день рождения. Я отправила ему две юмористические поздравительные открытки, отметив, что «Холлмарк» не выпускает специальных открыток для людей в его положении: «Привет. Счастливого тридцатилетия и счастливого перевода». Он относился к своему положению с насмешкой и злым юмором, на что я и ответила соответствующим образом.

После слушаний о переводе Тед написал, что никогда в жизни не видел такого количества репортёров, собранных в одном месте, обвинив их в нечестной игре и искажённом чувстве справедливости. Он заверил меня, что «свидетель» в Аспене не представляет угрозы, поскольку выбрал его фотографию спустя целый год после исчезновения Кэмпбелл. Но в ту неделю Тед был не самым известным заключённым в тюрьме штата Юта. 29 ноября на обложке «Ньюсуик» появился Гэри Гилмор[64] – убийца, приговорённый к смертной казне. По сравнению с Гилмором, Тед явно находился на втором плане. Но так будет не всегда.

Гилмор был обычным преступником, убившим двух молодых людей во время ограблений. У него был обречённый на провал роман с такой же восхитительной и управляемой женщиной, как Мег. Инфантильная Николь Баррет, которая договорилась с Гилмором о неудавшемся совместном суициде, напомнила мне Мег в её одержимости своим любовником, но сам Тед не видел никакого сходства между своим романом и романом Гилмора, человека которого он презирал за его обращение с Николь. Теду доводилось видеть их во время свиданий.

«Ситуация Гилмора становится всё любопытней и любопытней. Иногда вижу его вместе с Николь в комнате для посещений. Никогда не забуду глубочайшую любовь и страдания в её глазах. Гилмор же – лживый, неуравновешенный и эгоистичный… Пресса молится на их трагичный и противоречивый роман в духе Ромео и Джульетты».

Также Тед ничего хорошего не мог сказать и о юридических консультантах Гилмора.

У Теда было мало времени на «сагу» Гэри и Николь. Он был занят просмотром 700–от страничной записи процесса по делу Даронч и одновременно с этим изучал законы штата Колорадо. После рассмотрения дела в Юте он недоумевал, почему судья посчитал его виновным, поэтому был уверен: в этот раз в Колорадо ничего подобного не произойдёт.

«Чувствую себя генералом, ведущим битву, а не генералом Кастером[65]», – с энтузиазмом писал он. – «Я стою на твёрдой юридической земле!»

Тед никогда не говорил о внешнем мире за пределами тюрьмы, но в этот раз он написал:

«Меня беспокоит, что «Космополитен» и другие начнут побыстрее выплачивать гонорары, чтобы ты смогла нанять вертолёт и вытащить меня отсюда. Руководство тюрьмы продолжает ошибочно считать, что у меня были расписания авиаперелётов. Можешь себе представить?! Если бы я был настолько глуп и поехал в аэропорт, то определённо запрыгнул бы в любой самолёт, лишь бы он смог взлететь и потом снова приземлиться.

С любовью, Тед».

Легкомысленные упоминания Теда о побеге стали своего рода предупредительными сигналами, действуя на подсознание, как 25-ый кадр, скрытый среди его рассуждений о юридическом противостоянии. Но ведь это свойственно всем заключённым; все они мечтают о побегах, говорят о них – о возможностях, о шансах. Но пробуют в итоге – единицы.

Тед упомянул, что собирается «сменить декорации» и это означало, что однажды он перестанет сопротивляться переводу в Колорадо, решив сделать это самостоятельно, без чужой помощи. Но вначале ему нужно было много всего предпринять. Закончились деньги на адвокатов, семья и друзья в Вашингтоне отдали всё, что смогли, а это означало, что он попадал в руки государственных защитников. Он всё больше и больше начинал управлять своей юридической судьбой. Как и маленькая рыжая курочка[66], он собирался взяться за дело самостоятельно.

Почти что с момента переезда в свой новый дом, оставив позади море и съёмный пляжный дом, моя писательская карьера совершила крутой поворот. Я получила предложения от «Космополитен», «Гуд Хаускипинг» и «Лэйдис Хоум Джорнал». После многих лет топтания на месте, я наконец-то наткнулась на золотую жилу. Вот что интересно: все мои заказы были связаны с жертвами насильственных преступлений. В 1976 американская общественность наконец начала проявлять внимание к судьбам жертв. Было очень много как самих пострадавших, так и людей, знакомых с ними. Я была занята работой и не писала Теду 3 или 4 недели, поэтому в середине декабря я получила от него довольно критическое письмо.

«Дорогая Энн – я сдаюсь. Я сказал что-то плохое? А, может и того хуже – сделал что-то плохое? Мои письма крадёт ЦРУ и раз я не пишу тебе, то и ты перестал писать в ответ? Или я настолько безнадёжен? (Не отвечай на этот вопрос.) Я ко всему готов. Так-то: никто не скажет, что я потерял хватку только потому, что мои друзья позабыли обо мне».

Это было не лучшее время для Теда. Впервые в жизни он провёл Рождество за решёткой. Всего год назад мы вместе проводили время в «Брассери Питцбург», а казалось с тех пор прошло 20 лет.

Тед прислал рождественское поздравление в виде поэмы, написанной на линованной бумаге.

«Это послание должно послужить рождественской открыткой. Способом поблагодарить тебя за всю радость, что ты принесла в мою жизнь, не говоря уж о духоподъёмной поддержке. Остаётся только добавить один из тех непонятных стихов, которые есть на всех подобных открытках:

 

Надеюсь олени Санты

Не оставлять своих какашек

На крыше твоего дома.

Оно здесь!

Не думай, что

В Рождество

Не сможешь поймать поезд в ад.

Так что зажигай огни

И суши ёлку.

Не забывай – без рождественской открытки

Ты бы не услышала обо мне».

 

Эта поэма была лишена горечи предыдущих двух – религиозных. Тед часто упоминал Бога в своих письмах, хотя ни разу не говорил о нём во время наших встреч до тюрьмы.

Я сразу же написала ему ответ и позвонила Мег: на Рождество она собиралась поехать в Юту и в очередной раз воссоединиться с Тедом. Я надеялась, в отличие от предыдущей поездки в Юту, этот визит не даст искру для возобновления его депрессии. Его дни на Вершине Горы были почти сочтены: вскоре Теду предстояло принять решение о поездке в Колорадо. В Аспене он был по-прежнему неизвестен, за исключением полицейских. В январе должен был состояться судебный процесс по делу Клодин Лонже, и ей были посвящены все центральные заголовки.

Судя по всему, рождественский визит Мег прошёл лучше августовского. Тед написал мне об их встрече за 2 дня до Рождества: «Она была у меня вчера. На короткий и приятный момент я воссоединился с недостающим элементом моей жизни. Встреча с ней – это божья благодать. Прикосновения к ней дали мне веру в чудеса. Я так часто думал о ней, что наша встреча стала для меня блаженством. Но она снова покинула меня, и мне опять не хватает её каждое осознанное мгновение».

Он вспомнил ссору с Мег, произошедшую после того, как я привезла его на рождественскую вечеринку Клиники ’72 года. После я отвезла его в дом Роджерсов, он поднялся в свою комнату и завалился спать.

«Мы с Мег повздорили, а утром ей нужно было улетать. Но перед этим она решила зайти ко мне помириться и поцеловать на прощание. Она кидала камушки в окно, звонила. Думала, будь я дома – проснулся бы. В отчаянии она ушла прочь с разбитым сердцем, полагая, что я «спал» с другой. Она никогда не верила моим объяснениям о глубоком пьяном сне. Я не говорил ей, что пошёл на вечеринку с тобой».

Об этом ей сказала я – в декабре 1973. Возможно Тед не знал об этом или просто забыл.

Тед писал, что пытался привнести в свою камеру дух рождества, разложив на столе все имеющиеся рождественские открытки. Он даже купил и завернул подарки для своих «соседей»: консервированные копчёные устрицы и батончики «Сникерс».

«И теперь я пытаюсь сделать невозможное: склоняю матёрых уголовников устроить в сочельник рождественские песнопения. За столь извращённую идею все считают меня больным дегенератом».

Насколько я могу судить – рождество 1976 стало последним совместным праздником для Теда и Мег, пусть и через перегородку в комнате для посещений. И всё-таки, казалось, она была для него превыше любви. Казалось, она была самим источником жизненной силы.

«Что я чувствую к Мег – всепоглощающие эмоции. Я ощущаю её внутри себя. Она даёт мне жизнь, когда на это не остаётся никаких других причин, – жизнь ради самой жизни».

Тед приложил список имён свидетелей по делу Кэмпбелл в Колорадо, указав, что большинство из них написано с ошибками. А закончил он своё рождественское письмо так:

«Касательно Нового Года: он начинается довольно плохо, так что придётся с этим поработать. Возможно, если ты добавишь в «Гавайский пунш» немного «Шабли» и отправишь мне на Новый Год, я смогу забыться и ни о чём не переживать. В общем, идёт оно всё на хрен – с Новым Годом!

С любовью, Тед».

Тед навсегда должен был покинуть Юту 28 января. 26-го он отправил мне короткое сообщение: не писать ему, пока он сам не выйдет на связь с «нового адреса».

В наступающем 1977-ом году в жизни Теда – и моей – произойдут чудовищные изменения. Сомневаюсь, что кто-то из нас мог предвидеть нечто подобное.

 

 

Глава 26

 

28 января Тед был переведёт из Государственной тюрьмы Юты в Аспен, Колорадо, и помещён в камеру старинного изолятора округа Питкин. У него появился новый противник: окружной судья Джордж Х. Лор, но он не казался таким уж суровым, – он только что приговорил Клодин Лонже к скромным 30-ти дням тюрьмы за убийство Спайдера Сабича[67]. Клодин должна была отбывать срок в той же тюрьме с апреля: для неё специально перекрасят камеру, а друзья будут снабжать её продуктами вместо тюремной еды.

Шериф Дик Кайнаст опасался склонности Банди к побегу из-за инцидента в тюрьме Юты. Он хотел, чтобы Тед появлялся в суде в наручниках, но Лор отверг это предложение и более того, заявил, что Тед может одевать гражданскую одежду, дабы не выглядеть заключённым.

Изолятор располагался в старом здании суда, построенном в 1887 году и предлагал спартанские условия, но Теду он пришёлся по нраву в отличие от безликих стен тюрьмы Юты. Когда я звонила ему в феврале, была приятно удивлена узнав, что этот изолятор во многом похож на тот, который находился под юрисдикцией моего деда много лет назад в Мичигане. Он был небольшого размера: позвонив, я сначала услышала отдалённый крик охранника, а затем голос Теда, – казалось, он был довольным, расслабленным и уверенным.

Я часто разговаривала с ним по телефону во время его 11–месячного пребывания в Колорадо. Когда он начал самолично заниматься своей защитой, для подготовки ему разрешили пользоваться телефоном без ограничений. Однако большая часть звонков была адресована мне и друзьям, – судя по всему, на междугородние звонки тоже не было никаких ограничений.

Помню, как Боб Кеппел и Роджер Данн сокрушались по поводу свободного доступа Теда к телефону.

– Ты не поверишь, – сказал Кеппел, когда я зашла в Отделение полиции округа Кинг, занимающегося тяжкими преступлениями.

– Отгадай, кто нам вчера звонил?

Конечно же, это был Тед. Он хотел получить информацию от двух своих самых ярых противников для защиты в Колорадо.

– Что вы ему сказали? – спросила я Кеппела.

– Сказал, что с удовольствием совершу обмен: если он хочет поговорить с нами, задать вопросы, – что ж, тогда ему придётся ответить на пару наших, которые мы уже очень давно хотим ему задать. Но он отказался. Он звонил нам просто, как адвокат, собирающий факты для защиты. Я в шоке от его наглости.

Тед часто звонил мне: будил по утрам около восьми часов. Писем было не много. Одно из них полное радости я получила 24 февраля. В Аспене Тед чувствовал себя, как в санатории, хотя и сидел в одиночной камере. «Чувствую себя отлично. Никакого давления. Понимаешь? – никакого. Они повержены».

Тед считал предстоящее разбирательство «плёвым делом» и с презрением относился к окружному прокурору Фрэнку Такеру. Он писал, что Такер собирался найти связи между убийствами в Колорадо и делом в Юте, пытался получить представление о личности Теда. Но Тед считал, что видел Такера насквозь и, что это он – обвиняемый – благодаря своему упорству представляет угрозу для прокурора.

«Этому человеку никогда не стоит играть в покер. А судя по тому, что я видел на днях – ему никогда не стоит появляться в зале суда».

Тед процитировал слова Такера, сказанные о нём в интервью.

«Он [Тед] самый дерзкий человек из всех, с кем я сталкивался. Он указывает адвокатам, что нужно делать. Он приходит со стопкой книг, будто сам один из них. Отправляет записки судье и звонит ему по ночам. Отказывается говорить со мной и с любым другим прокурором».

Конечно же, Тед специально создавал такой образ.

«Лесть ни к чему его не приведёт. Его болтовня трогает меня до глубины души, но кто-то же должен донести до него – я не просился в Колорадо. Каким это нужно быть наглецом, чтобы давать советы адвокатам! И я ни разу в жизни не звонил судье ночью».

Тед ожидал справедливого процесса в Аспене и считал в округе Питкин будет не так уж сложно найти непредвзятых присяжных. Он сообщил, что суд состоится в начале лета и просил меня по возможности присутствовать на нём.

Читая это письмо, из которого следовало, что у Теда всё было под контролем, я вспомнила того молодого человека, кричавшего в тюремной камере округа Солт-Лейк: «Верните мне свободу!» Теперь он перестал бояться. Он приспособился к заключению и наслаждался перспективой предстоящей борьбы. Письмо заканчивалось так:

«Суд состоится в конце июня или начале июля, – да поможет Бог прокурору».

Да, теперь Тед кардинально отличался от того уязвлённого и отчаявшегося человека, который слал мне письма из тюрьмы Солт-Лейк-Сити восемнадцатью месяцами ранее. Прошлая жёсткость превратились в разъедающую озлобленность. Это было ясно по нашим телефонным разговорам: он ненавидел полицейских, прокуроров и прессу. Пожалуй, это была естественная реакция человека, бывшего долгое время за решёткой – человека, всё ещё заявляющего о своей невиновности. С того времени он больше никогда не упоминал о написании книг.

Тед ненавидел тюремную пищу, но новые сокамерники и другие заключённые пришлись ему по душе: в основном пьяницы и мелкие мошенники, попавшие за решётку ненадолго. Тед очень упорно готовился к своему делу и к марту собирался самостоятельно защищать себя: он был не в восторге от государственного защитника Чака Лэйднера. Он привык к хватке Джона О’Коннела, поэтому ожидал большего. Его не устраивали молодые государственные юристы: не проверенные, без опыта работы крупных профессионалов – дорогих адвокатов по уголовным делам.

В марте Департамент здоровья Колорадо объявил изолятор округа Питкин временным исправительным учреждением: заключённые не должны были находиться там более 30-ти суток. Возникла новая трудность: Теда должны были перевести.

Тед сказал, что много читает – единственная возможность передохнуть от телевизионных мыльных опер и игровых шоу. Его любимой книгой была «Мотылёк», – история о невозможном побеге с Острова Дьявола. «Я читал её 4 раза». Очередной тонкий намёк, но казалось невероятным, чтобы Тед способен был сбежать из изолятора, находящегося глубоко внутри старого здания суда. И если, как он заявил, дело против него пестрит дырами, – зачем вообще помышлять о побеге? Приговор в Юте был не таким уж суровым, а обвинения в Вашингтоне и вовсе могли быть не предъявлены. У него были все шансы освободиться до того, как ему исполнится 35.

4 апреля на предварительных слушаниях по делу Кэрин Кэмпбелл Теда по-прежнему представлял Чак Лэйднер. Зал суда был заполнен аспенцами, прошедшими боевое крещение на суде по делу Лонже-Сабича: ходили слухи, что дело Теда Банди сможет переплюнуть его по зрелищности.

Тед и его адвокаты хотели, чтобы судебный процесс – если таковой вообще состоялся бы – прошёл в Аспене. Как Тед написал мне: им нравилась местная атмосфера непринуждённости; они чувствовали, что у аспенцов ещё не было стойкого мнения ни о вине Теда, ни о его невинности.

Кроме того, прокурор Фрэнк Такер находился под прицелом: он потерял дневник Клодин Лонже, который имел первостепенное значения для её обвинения в убийстве. Потенциальные присяжные будут держать этот факт в голове. Видимо, понимая своё пошатнувшееся положение, Такер привлёк в помощь двух профессионалов из Колорадо-Спрингс – окружных прокуроров Милтона Блэйкли и Боба Рассела.

На предварительных слушаниях сторона обвинения излагает перед судьёй суть дела, чтобы установить причину судебного разбирательства. Обвинение в округе Питкин опиралось на показания свидетеля, как и в округе Солт-Лейк до этого и - после во Флориде. В этот раз свидетелем была туристка, видевшая незнакомца в коридоре гостиницы «Уайлдвуд» вечером 12-го января 1974.

Следователь из Аспена Майк Фишер показывал ей подборку фотографий через год после того дня, и она выбрала Теда Банди. Теперь на предварительных слушаниях в апреле 1977 ей предложили взглянуть на людей в зале суда и указать на того, кто был похож на виденного ею человека. Теду пришлось сдержать улыбку, когда она указала на помощника шерифа округа Питкин – Бена Майераса.

Процесс пошёл. Судья Лор слушал рассказ Такера, когда тот указывал на другие улики: выписку покупок по кредитной карте Банди; брошюру лыжных зон Колорадо, найденную в квартире Теда в Солт-Лейк-Сити с отмеченной на ней гостиницей «Уайлдвуд»; два волоска, взятых из салона «фольксвагена», которые по структуре совпадали с волосами Кэрин Кэмпбелл; соответствие монтировки Банди переломам черепа жертвы.

Для обвинения это была рискованная игра, если конечно они не собирались привязать к ней некоторые дела Юты. Тем не менее, судья Лор постановил: Тед Банди должен предстать перед судом за убийство Кэрин Кэмпбелл. Он добавил, что в его обязанности не входит признание вины или установление достоверности улик – только подтверждение их фактического наличия.

После слушаний Тед первым делом «уволил» своих государственных защитников Чака Лэйднера и Джима Дюма. Он хотел самостоятельно защищать себя. По поводу назначаемых государственных защитников он стал выражаться в одном и том же презрительном ключе: если не мог иметь лучших, тогда стоит всё делать самому. Судья Лор был вынужден согласиться с решением Теда о самостоятельной защите, но поручил Лэйднеру и Дюма остаться в команде в качестве консультантов.

Хотя Тед выступал против, в соответствии с указанием Департамента здоровья, 13 апреля 1977 из изолятора округа Питкин его перевели в изолятор округа Гарфилд в Гленвуд-Спрингс, находящийся в 45-ти милях. Этот изолятор, построенный всего 10 лет назад, был определённо комфортнее подвальной камеры Теда в Аспене. В телефонном разговоре Тед сказал, что ему нравится шериф округа Гарфилд Эд Хог и его жена, но еда по-прежнему была паршивой. Несмотря на современные помещения, изолятор был таким же низкобюджетным.

Незадолго до этого Тед начал заваливать судью Лора просьбами о специальном обращении. Поскольку он сам защищал себя, ему нужна была печатная машинка, стол, доступ в юридическую библиотеку Аспена, неограниченное и бесплатное пользование телефоном, помощь от криминалистических лабораторий и следователей. Также он хотел трёхразовое питание, пояснив, что ни ему ни остальным заключённым не выжить без обеда: в качестве доказательства он указал на потерю в весе. Он хотел, чтобы отдельным приказом был отменён запрет на общение с другими заключёнными. (Хог распорядился о запрете вскоре после прибытии Теда, когда надзиратели перехватили у него план здания с отмеченными выходами и вентиляционными шахтами.)

– Эд – неплохой мужик, – говорил мне Тед по телефону. – Не хочу доставлять ему проблем, но нам нужно лучше питаться.

Все его запросы были удовлетворены. Каким-то чудом Теду удалось поднять свой статус заключённого до статуса «королевской особы». Его не только обеспечили всеми нужными принадлежностями, но и несколько раз в неделю в сопровождении охраны возили в юридическую библиотеку, находящуюся в здании Окружного Суда Аспена.

Он сдружился с охранниками, которые ему понравились, узнал об их семьях. «Они неплохи. Даже позволили прогуляться вдоль реки в погожий день. Но, разумеется, – шли рядом».

Я не слышал о Теде почти весь май и уже подумала: может, что-то случилось. Несмотря на то, что Тед становился всё более озлобленным, более саркастичным, – нечто вроде внешней защитной оболочки, – он не переставал писать и звонить вплоть до мая. И наконец, 27-го числа от него пришло письмо.

«Дорогая, Энн,

только что вернулся из Бразилии и обнаружил твои письма в почтовом ящике в Гленвуде. Ты, должно быть, подумала, я пропал без вести в джунглях. Просто стало интересно, где эти сукины дети прячут 11 миллиардов тон кофе, испорченные, по их словам, непогодой. Кофе я так и не нашёл, зато привёз 400 фунтов кокаина».

Тед продолжал общаться с Мег, – по крайней мере, по телефону. Она также беспокоилась по поводу длительного перерыва. Нет, по его заверению, он вовсе не злился на меня. Но кто-то сказал ему, что я «изображаю из себя саму простоту, хотя мыслю совсем по-другому». И теперь он просил, чтобы я сделала «откровенное заявление» по поводу моего отношения к его вине или невиновности. Сказал, понимает мою близость с полицией, и знает, – они хотят как можно больше людей убедить в его виновности, но ему всё равно нужно было, чтобы я изложила своё мнение в письме. Ещё он просил передать сообщение Нику Маки: «Скажи Маки, если он не перестанет думать обо мне – закончит свои дни в Вестерн Стэйт [Психиатрический госпиталь штата Вашингтон]. А, так и случится. Я припёр их к стене, но они всё никак не угомонятся».

Суд был назначен на 14-ое ноября 1977-го. Тед готовился выступать без адвокатов и был невероятно доволен своей новой ролью, чувствуя в себе инстинкты следователя.

«Но самое главное: я собираюсь упорно двигаться вперёд, трудиться и действовать, пока не добьюсь успеха. Никто не сможет сделать это лучше меня, потому что я поставил на кон больше, чем кто-либо другой».

Также Тед ликовал по поводу того, что очень дорого обходился округу. Местный журналист выразил в газете недовольство из-за увеличения расходов на следователей, на экспертную оценку улик, на дополнительные меры по охране Теда во время поездок в библиотеку, на стоматологию, а также на расходные материалы и телефонные звонки. Тед нашёл эту критику «абсолютно возмутительной. Никто не в праве спрашивать у прокурора или полиции, сколько денег налогоплательщиков они расходуют. Но, чтобы сохранить все эти деньги – закройте дело и отправьте меня домой, – вот мой совет».

Присланные мной 20 долларов, Тед потратил на стрижку – первую с декабря 1976. Судья Лор распорядился отправить его к врачу – проверить потерю веса, в чём Тед винил острую нехватку питания в изоляторе округа Гарфилд. На следующий день после распоряжения, в изоляторе – впервые с момента его постройки – стали проводить обед. Тед провозгласил о своей моральной победе.

Он подозревал, что шериф хотел откормить его перед посещением врача, но всё равно продолжал считать того «хорошим человеком». Также шериф разрешил принимать продукты от семьи и друзей: пакеты с орехами, изюмом и вяленым мясом – пойду на пользу.

Хотя письмо Теда началось с долей враждебного недоверия, – с запроса о моей верности, – далее оно перешло на мирный лад.

«Большое спасибо за деньги и марки. Твои недавние успехи в работе вовсе не означают полную финансовую независимость, так что без сомнения считаю этот благотворительный вклад некой формой самопожертвования. Больше не буду так долго тянуть с письмом, – обещаю.

С любовью, Тед».

Но он не сдержал слово. До следующего письма прошло много- много времени, потому что Тед – неожиданно пропал.

 

 

Глава 27

 

Последнее письмо поставило меня в тупик. По сути, Тед просил признать его невиновность, чего я сделать не могла. Раньше он никогда не поднимал эту тему, и я задавалась вопросом, что могло вызвать в нём сомнения. Я не предавала его доверия. Я продолжала писать и звонить ему в Колорадо и никому не показывала его ответы. Пусть я и не могла сказать Теду, что верю в его невиновность во всех этих предъявленных обвинениях и подозрениях, но несмотря на это, как и всегда, продолжала проявлять моральную поддержку.

Это письмо я получила в начале июня, когда Тед вовсю готовился к слушаниям о том, будет ли в качестве максимального наказания на суде рассматриваться смертная казнь, – отдельно по каждому эпизоду в Колорадо. Что я могла ответить ему в такой обстановке? Слушания были назначены на 7-ое июня.

Как обычно, немногим позже 8-ми утра 7-го июня Теда повезли в из Гленвуд-Спрингс в Аспен. На нём была та же одежда, в которой он приходил на обед в «Брассери Питцбург» в Сиэтле в декабре 1975: рыжевато-коричневые вельветовые брюки, водолазка и объёмный свитер-пальто. Однако, вместо его обычных лоферов на ногах были тяжёлые тюремные ботинки. Волосы были коротко стриженные и аккуратно зачёсанные – спасибо моим 20-ти долларам.

Помощники шерифа округа Питкин Рик Краличек и Питер Мёрфи – постоянные конвоиры Теда – как обычно с утра забрали его в 45-ти мильную поездку до Аспена. Тед вполне свободно общался с ними и успел хорошо узнать, – он в очередной раз справился об их семьях.

Машину вёл Краличек. Тед сидел позади него вместе с Питером Мёрфи. Позже Мёрфи вспоминал, что как только они выехали за пределы Гленвуд-Спрингс, Тед внезапно повернулся и уставился на него, сделав несколько быстрых движений руками в наручниках: «Я расстегнул ремешок кобуры, от чего раздался отчётливый характерный звук щелчка. Тед отвернулся и весь путь до Аспена смотрел на дорогу».

Доехав до здания суда, Тед был передан под опеку помощника шерифа Дэвида Вестерлунда, правоохранителя, который раньше не занимался его охраной и не был с ним знаком.

Слушание началось в 9 утра. Джим Дюма – один из государственных защитников, ранее уволенный Тедом, но продолжающий с ним работать – в течении часа или около того выступал против смертной казни. В 10:30 судья Лор объявил, что обвинение сможет представить свои доводы после перерыва. Тед отправился в библиотеку, где высокие стеллажи скрыли его от глаз Вестерлунда.

Помощник стоял на посту возле дверей в зал суда. Они находились на втором этаже на высоте 25-ти футов над уровнем улицы. Казалось, всё шло своим чередом. Тед, видимо, в ожидании продолжения слушания, как обычно, среди полок с книгами проводил кое-какие исследования.

Снаружи на улице, проходившая мимо женщина, поразилась внезапно выпрыгнувшей из окна фигуре в одежде коричневых оттенков. Она видела, как человек приземлился на тротуар и прихрамывая побежал вниз по улице. Озадаченная она некоторое время смотрела ему вслед, потом зашла в здание суда и прямиком направилась в офис шерифа. Первый же её вопрос поднял дежурных офицеров на ноги: «А это нормально, что тут люди выпрыгивают из окон?»

Её услышал Краличек и чертыхаясь метнулся к лестнице.

Тед Банди – сбежал.

На нём не было наручников или кандалов, которые обычно надевали при перевозке. Он был свободен и у него было достаточно времени изучить район вокруг здания суда округа Питкин, когда помощники шерифа великодушно разрешили ему прогуляться вдоль реки во время подготовительного периода.

Ошеломлённый шериф Дик Кайнаст позже признался:

– Мы облажались. Чувствую себя дерьмово из-за этого.

Был оцеплен район и привлечены собаки. Отряд конной полиции прочёсывал Аспен в поисках человека, так часто намекавшего на побег. Уитни Вулф, секретарь Кайнаста, позже вспоминала, что во время слушаний Тед часто подходил к окнам, смотрел вниз и поглядывал за людьми шерифа – не наблюдают ли они за ним.

– Думаю, он постоянно испытывал нас, – сказал она. – Однажды он оказался позади группы помощниц и начал их разглядывать. Я представила себе перспективу стать заложником и попросила офицера сопровождения, чтобы он находился поближе к заключённому.

Но Вестерлунд был новичком на работе, не предупреждённым остальными, что Банди мог планировать побег.

На языке зэков Тед был одет в «костюм-двойку», – дополнительный комплект одежды, скрытый под той, что он одевал в зал суда. Его план был настолько смелым, что с самого начала работал как часы. Он с такой силой приземлился на лужайку возле суда, что оставил в ней след правой ноги глубиной 4 дюйма. Полицейские считали он мог повредить лодыжку, но, видимо, не настолько сильно, чтобы замедлить его.

Тед без промедления отправился к берегу реки Рорин-Форк – месту, находящемуся в 4-ёх кварталах от здания суда, где он ранее совершал прогулку. Там, спрятавшись в кустах, он быстро скинул верхний слой одежды. На нём была рубашка. Теперь он выглядел, как любой другой житель Аспена, непринуждённо прогуливающийся по городу, который стал для него самым надёжным местом. Все его преследователи рассеялись по периферии, создавая блокпосты на дорогах.

Новость о побеге Теда разлетелась по всем радиостанциям от Денвера и Сиэтла до Юты. Жителям Аспена было рекомендовано запереть все двери, убрать детей с улиц и поставить машины в гаражи.

Окружной прокурор Фрэнк Такер, который этим летом был главным объектом насмешек Теда, прокомментировал это так:

– Не удивлён. Я ведь им говорил.

Кажется, все вокруг ожидали, что Тед побежит, но никто ничего не предпринял, и теперь им самим придётся побегать, чтобы вернуть его назад. На установку заграждений на двух центральных дорогах, ведущих из города, понадобилось 45 минут. Собаки из Денвера прибыли только через 4 часа, потому что авиакомпания отказалась перевозить их без сопровождения. Если у беглецов есть свой святой покровитель, то он благоволил к Теду Банди.

Вернувшись в Сиэтл, я начала получать звонки от друзей и правоохранителей, предупреждающих, что Тед оказался на свободе. Они чувствовали, он мог направиться ко мне в надежде, что я помогу спрятаться или дам денег перебраться через канадскую границу. Но всё это противоречило здравому смыслу: я сомневалась, что он вернётся в Вашингтон, – тут было слишком много знавших его людей.

Если Тед выбрался за пределы гор вокруг Аспена, то ему лучше было податься в Денвер. Тем не менее, Ник Маки дал мне свой домашний номер, а моим сыновьям было сказано: если Тед появится на пороге дома, – быстрее бежать к телефону и вызывать помощь.

Вечером того дня я трижды отвечала на звонки, когда с другой стороны никого не было… или он не хотел говорить. Я слышала звуки на заднем плане, как, если бы он звонил из телефонной будки возле шоссе с проносящимися мимо автомобилями.

На третий раз я решилась и спросила: «Тед… это ты?» – связь оборвалась.

Когда Тед совершил свой отчаянный прыжок на свободу, в Аспене стоял прекрасный солнечный день. Но с наступлением сумерек произошёл перепад температуры, характерный для горных городов даже в летний период. Где бы Тед не находился, он должен был мёрзнуть. Та ночь была беспокойной для меня: мне снилось, что я отправилась в поход, но забыла взять одеяло или спальный мешок.

Где же он был? Собаки потеряли след, достигнув берега реки Рорин-Форк. Должно быть, он так и планировал, – собаки не смогли проследить его след далее этих четырёх кварталов от здания суда.

Вечером того дня пошёл дождь и любой человек вне укрытия должен был промокнуть до нитки. На Теде была только лёгкая рубашка и брюки. И возможно он испытывал боль от вывихнутой или сломанной лодыжки… зато по-прежнему оставался на свободе.

Должно быть, он чувствовал себя, как главный персонаж «Мотылька», – книги, которую за долгие месяцы в изоляторе, запомнил почти наизусть. Помимо блистательного побега, «Мотылёк» содержит рассуждения о контроле разума, возможности человека думать о себе вопреки отчаянию, управлении окружающей обстановкой путём силы воли. Занимался ли Тед всем этим сейчас?

Люди, занимавшиеся поиском Теда Банди выглядели сошедшими с картин Чарльза Рассела или Фредерика Ремингтона: со «стетсонами»[68], жилетами из оленьей шкуры, в ковбойских сапогах и оружием в руках. Можно было подумать, что они ищут Билли Кида[69] или парней Джеймсов[70]. Интересно, подумала я, когда они найдут Теда – будут ли сначала стрелять, а уж потом задавать вопросы?

Настроение аспенцев колебалось от страха до чёрного юмора. Пока помощники и добровольцы обыскивали дом за дом, предприниматели поспешили воспользоваться именем нового народного героя, захватившего умы жителей этого курортного города, где очень быстро одолевает скука. Тед Банди утёр нос системе, уделал «глупых копов» и вряд ли кто-то в тот момент вспомнил о травмированном теле Кэрин Кэмпбелл, найденном в снегу в 1975. Банди стал новостью, – отличным поводом для смеха.

На молодых обеспеченных девушках стали появляться футболки с надписями: «Тед Банди – он, как случайный секс», «Банди на свободе – ручаюсь задницей![71]», «Банди живёт на вершине Скалистой Горы![72]» и «Банди в Кабинке Д.» (Последний слоган отсылает к статье национального журнала, в котором говорилось, что в Кабинке Д. местного ресторана можно заказать кокаин.)

Один ресторан предложил в меню «Бургеры Банди»: раскрой булочки и мясо убежит. Появился местный коктейль – «Коктейль Банди», в состав которого входила текила, ром и 2 мексиканских прыгающих боба[73]. Автостопщики, чтобы быть уверенными, что их выпустят из Аспена, цепляли значки «Я – не Банди».

Веселье чередовалось с паранойей. Один молодой репортёр после взятия интервью у трёх девушек по поводу их реакции на побег Банди, вмиг стал подозреваемым, не смотря на удостоверение личности и репортерскую карточку.

Кругом начались взаимные обвинения. Шериф Кайнаст обвинил Лора в разрешении Банди самостоятельно защищать себя и за появление его в суде без наручников. Такер обвинил всех, а Кайнаст признался одному репортёру, что был бы рад никогда не слышать о Теде Банди.

После трёхдневного отсутствия Теда к поискам присоединилось ФБР. Луиз Банди выступила по телевидению с просьбой Теда вернуться. Она беспокоилась, что он где-то там один в горах.

– Но больше всего я переживаю из-за людей, которые ищут его не по доброте душевной – готовых сначала стрелять, а потом задавать вопросы. Люди подумают: «Должно быть он виновен, – потому–то и сбежал». Но я думаю, он сделал это от безысходности – просто увидел окно и шагнул. Уверена, он уже сожалеет об этом.

К пятнице число поисковиков сократилось со 150-ти до 70-ти. Закралось чувство, что Теду удалось выйти за пределы зоны поиска и, возможно, в этом ему помог сообщник. Тридцатилетний Сид Морли, отбывавший год заключения за хранение краденой собственности, дружил с Тедом и вместе с ним был переведён в изолятор округа Гарфилд. За 2 дня до того, как Тед совершил прыжок, Морли не вернулся с назначенной ему после освобождения работы и следователи заподозрили, что в это время он готовился оказать Теду помощь.

10-го июня Морли был взят под стражу возле туннеля на автостраде № 70 в 50-ти милях от Денвера. Его допросили, и он сказал, что ничего не знал о планах Теда на побег, – всё действительно указывало на его непричастность. Но Морли считал, что Тед всё ещё находился в округе Питкин, но за пределами Аспена.

В национальных масштабах – это была богатая на побеги неделя. Помимо Теда на свободе оказался Джеймс Эрл Рэй и ещё трое других заключённых, 11-го июня бежавших из тюрьмы Браши Маунтин в штате Теннесси. На один день западные заголовки заглушили инцидент с Банди[74].

Тед и правда находился в округе Питкин. 7-го июня он прошёл через город до подножия горы Аспен и легко взобрался на неё по травянистому склону. К удаче Теда, та зима была скудна на снег. К заходу солнца Тед перешёл через гору и направился на юг вдоль реки Касл. С собой у него были карты горной местности вокруг Аспена, которыми пользовалось обвинение для указания места нахождения тела Кэрин Кэмпбелл. Защищая себя самостоятельно, он имел право доступа ко всем документам обвинения.

Если бы он шёл дальше на юг и добрался до деревни Крестед Бьютт, то мог бы ухватить свободу за хвост. Но ветер и дождь вернули его обратно в хорошо оснащённую и незанятую горную хижину, мимо которой он прошёл ранее.

После взлома, Тед заночевал в ней. Там было немного еды, тёплая одежда и винтовка. 9-го июня, в четверг, снаряжённый и с винтовкой в руках Тед вновь отправился на юг. Возможно до хижины он шёл строго на юг, но после отклонился на запад через другой мало заснеженных хребет и оказался возле реки Ист Марун.

Он шёл по кругу и вскоре снова оказался на окраине Аспена. Он вернулся обратно к хижине и обнаружил, что там были поисковики. Фактически, затаившись в растительности в паре сотен ярдов, он видел их, обыскивающих окрестности вокруг хижины.

Члены конного отряда нашли в доме остатки засохшей еды и выяснили, что пропало некоторое снаряжение и оружие. Внутри был найден отпечаток, принадлежащий Теду. Также они выяснили, что кто-то вломился в дом на колёсах в зоне отдыха на озере Марун, – ориентировочно в пятницу 10 июня, – и забрал еду и парку.

Несмотря на украденную еду, Тед потерял в весе, лодыжка опухала, и он был близок к истощению. Он повернул обратно на север в направлении Аспена. Ночь субботы провёл под открытым небом, а воскресенье ушло на обход города стороной. Воскресной ночью стукнула почти неделя его побега. Он был свободен, но топтался на месте: чтобы выбраться из города должно было случиться чудо. Прячась в высоких кустах на границе аспенского поля для гольфа он, измученный и замёрзший, приметил стоящий неподалёку «кадиллак». Он проверил его и нашёл ключи, – чудо свершилось.

Вжавшись глубоко в сиденье, он сначала двинулся к горе Смаглерс и далее к шоссе с подходящим названием – Индепенденс Пасс[75], ведущим на восток. Но потом передумал и поехал на запад в сторону Гленвуд-Спрингс, мимо изолятора – к абсолютной свободе.

13-го июня, понедельник, 2 часа ночи. Помощники шерифа округа Питкин Джин Флэт и Морин Хиггинс занимались патрулированием улиц Аспена, двигаясь в восточном направлении, когда их внимание привлёк «кадиллак» впереди. Кажется, водитель был пьян. Машину водило из стороны в сторону по всей ширине дороги. Последовав за «кадиллаком», они вовсе не думали, что там может быть Тед Банди. Они ожидали увидеть обычного нетрезвого водителя. На самом деле Тед был трезв, как стекло, но настолько выбился из сил, что не мог совладать с управлением.

Патрульная машина поравнялась с петляющим «кадиллаком» и просигналила, чтобы водитель остановился. Джин Флэт подошёл к нему и заглянул внутрь. На водителе были очки, а поверх переносицы был наклеен пластырь. Но Флэт узнал его. Это был Тед Банди, который попался всего в паре блоков от места побега.

Тед пожал плечами и изобразил улыбку, когда Флэт сказал: «Привет, Тед».

В угнанной машине была найдена карта гор, свидетельствующая о том, что прыжок из окна не был спонтанным. Побег был запланирован, но потерпел неудачу. Теперь к проблемам Теда добавились новые. Его обвинили в побеге, краже со взломом и угоне, и до 16-го июля временно поместили в изолятор округа Питкин. Судья Лор распорядился впредь одевать на Теда кандалы во время перемещений. Но всё же, исходя из самостоятельной защиты, у него осталось большинство ранее доступных привилегий: доступ в библиотеку, бесплатные звонки и другие вспомогательные инструменты.

Через неделю после поимки телефон вновь зазвонил чуть позже 8-ми утра. Спросонья я была поражена, услышав голос Теда.

– Где ты? – прошептала я.

– Можешь подъехать и забрать меня? – спросил он и засмеялся.

Нет, он не сбежал второй раз, но на секунду я всё же поверила. Он сказал, что с ним всё в порядке, хотя он потерял 20 фунтов и чувствовал себя уставшим.

– Зачем ты это сделал? – спросила я.

– Поверишь ли, если скажу, что посмотрел в окно, увидел зелёную траву, голубое небо и просто не смог устоять?

Я не поверила, но не сказала об этом вслух. Этот вопрос не требовал ответа.

Разговор был недолгий.

И, когда я взялась за письмо, не смогла начать с чего-то вроде: «Пыталась ответить на твоё последнее письмо, но ты пропал, не оставив нового адреса». Я всё ещё не дала конкретного ответа на вопрос о том, что думаю о его вине или невиновности. Просто написала, испытываю те же чувства, что и в январе 1976 во время нашей последней встречи перед его возвращением в Юту на судебный процесс по делу Даронч. Тогда я сказала, что у меня нет абсолютной веры в его невиновность. Не знаю, помнил ли он эти слова, но одной отсылки к той встрече в таверне мне показалось достаточно. А также напомнила, что ни строчки не написала о нём для публикаций. Пусть он и стал известным, но я сдержала своё обещание. Кажется, этих слов ему было достаточно.

Его первое письмо после поимки было не таким желчным и язвительным, как раньше. Возможно, его смягчил вновь обретённый вкус свободы.

Тед писал, что восстанавливает силы после неудавшегося побега и почти не думает об этих нескольких днях свободы. Он пытался выкинуть из головы, какого̒ это быть свободным, но совсем не жалел о представившейся возможности. «Я много узнал о себе: о своих слабостях, о способности к выживанию и, что свобода и боль – взаимосвязаны».

В письме ощущалась подавленность: он попытался бежать и потерпел неудачу, из-за чего эмоции в нём поутихли. После поимки он узнал от Мег, что она встречалась с другим человеком. Годом ранее он бы в ярости бил себя кулаками в грудь, но теперь рационально и трезво рассудил принять её окончательное отдаление.

«Я никогда не смирюсь с её уходом и вряд ли когда-нибудь приму её любовь к другому мужчине. Я всегда буду любить её, так что никогда не скажу, что не мечтаю о нашей совместной жизни. Но этот новый виток судьбы, как и неудачный побег, я должен принять со спокойствием. От этого зависит моё выживание».

Возможно, это было ключевое слово – выживание. Если бы он позволил себе убиваться из-за Мег, то не смог бы подготовиться к предстоящей борьбе. Он написал, что может надеяться только на будущее: «Буду мечтать, что вновь встречу Мег в следующей жизни».

Позже выяснилось, что в тот период с Тедом постоянно поддерживала связь Кэрол Энн Бун (которая отбросила последнюю часть имени «Андерсон»): как всегда, Тед не остался без женской поддержки. Но тогда он не стал говорить мне об этом.

Если всё, что нужно было сделать – это выжить, то Теду предстояло привести своё тело в порядок. Он считал, что в горах потерял около 30-ти фунтов, плюс до побега у него был недостаток веса в 20 фунтов. Тюремная еда не могла восполнить потерю. Каждый день у него был «новый повар»: секретарь, надзиратель, жена надзирателя. Тед вновь обратился за помощью к друзьям. Силы восстанавливались очень медленно, поэтому нужно было побольше здоровой пищи. Мне̒ он поручил достать белковую пищевую добавку. Сказал, что могу найти её в магазине здорового питания и желательно в двухфунтовых банках по 15 граммов протеина на унцию. «Может, сушёные финики или консервированные орехи, если сможешь себе это позволить».

По этому письму можно было подумать, что Мег ушла из жизни Теда. И тем не менее, она рассказала ему, что у неё появился другой. Я разговаривала с ней по телефону несколько дней назад, и она сказала, что у неё никого нет, но для её собственного выживания стоит держать Теда на расстоянии. Возможно, она просто выдумала несуществующие отношения, зная, что только так Тед смог бы её отпустить. Скорее всего так и было. Мы с Мег выразили друг другу сочувствие по поводу невозможности найти постоянного партнёра, который соответствовал бы нашим предпочтениям, а также готов был принять женщину с ребёнком, или в моём случае – с четырьмя. Нет, я вовсе не думала, что Мег нашла кого-то другого.

Представив Теда в полном одиночестве, мне стало его жалко, но в большей степени он сам был виноват в своём положении. Он лгал Стефани, Мег, Шэрон и даже случайным любовным партнёрам. Но не стоило о нём беспокоиться. Кэрол Энн навещала его так часто, как могла и играла роль «адвоката» в желании опровергнуть обвинения против него. Когда в итоге стало ясно, что она была его защитником, я была в шоке. Оказывается, вот кем была та женщина, которая дала бесчисленное количество анонимных интервью в поддержку Теда. Невозможно было даже представить, что это был тот же человек, который дразнил его бесславным «Тедом».

В ответ на просьбу Теда я отправила ему большую посылку с десятью фунтами белковой добавки, витаминами, фруктами и орехами. Я отнесла всё это в местное почтовое отделение. Брови работника поползли вверх, когда он прочитал адрес доставки, – но ничего не сказал. Почтовые работники, они как священники, доктора или адвокаты, – считают своим моральным долгом защитить конфиденциальную информацию и уважают частную жизнь своих клиентов.

 

 

Глава 28

 

Не сомневаюсь, что Тед планировал свой побег. Он столько раз намекал мне на это. Он не хотел обсуждать эту тему со мной, но рассказал о своих недельных приключениях в горах шерифу округа Питкин – сержанту Дону Дэвису. Да, он забрал с собой из хижины винтовку, но бросил её по пути в лесу. Человек с винтовкой в июне мог выглядеть слишком подозрительно. Там в диких условиях он встретил несколько людей, а когда добрался до стоянки кемперов, притворился человеком, ищущим свою жену и детей.

Позже он рассказал мне, что увидел, когда вернулся обратно к хижине: «Они были так близко, я мог слышать их разговоры обо мне. Они даже не подозревали, что я наблюдал из-за деревьев». В общем, для Теда это было приключение, хотя и отчаянное приключение. Оно ещё сильнее обострило его желание стать свободным. Он был словно персонажем из «Мотылька».

Не думаю, что побег можно считать негласным признанием вины. Невинный человек, ощущая угрозу пожизненного заключения, вполне мог решиться на это. Он чувствовал, что попал в неумолимые жернова правосудия и несмотря на его уверения в обратном, испытывал громадное давление не только в Колорадо, но и со стороны Юты и Вашингтона.

А теперь всё стало ещё хуже. Над головой по-прежнему висел процесс по делу об убийстве Кэмпбелл. К нему добавились обвинения в побеге и ограблении – оба уголовно наказуемые преступления. В сумме Теду грозило более 90 лет заключения.

Правоохранители были лучшего мнения об адвокатах Чаке Лэйднере и Джиме Дюма, чем Тед. «Они чертовски хороши, – просто потрясающие», – охарактеризовал их один из детективов. Дюма, только что закончивший приводить доводы в пользу отказа от смертной казни, обладал ещё и чувством юмора, которое продемонстрировал после побега его клиента.

– Это худший довод из всех, что я видел.

Тем не менее, Тед отказался от государственных защитников, хотя после недавнего инцидента они уже не могли продолжать свою работу: Лэйднер выступал потенциальным свидетелем по обвинению в побеге.

Сразу после поимки Теда в Аспен прилетел его давний сторонник и защитник Джон Генри Браун из Общественной службы защиты. Браун, который не мог официально представлять интересы Теда, поскольку против него не выдвигались обвинения в Вашингтоне, изначально был недоволен подходом к делу «Теда» и считал, что Банди специально выставили виновным в глазах общественности. Где бы ни держали Теда, Браун летал к нему за собственный счёт.

В середине июня 1977 Браун служил посредником между Тедом, Лэйднером и Дюма. 16 июня 1977 судья Лор объявил о назначении нового адвоката Теда – Стивена «Баззи»[76] Уэра, – Браун был в восторге. Стоящего рядом с Тедом Уэра, одетого в джинсы и простой пиджак, можно было посчитать за кого угодно, кроме адвоката. У него были взъерошенные волосы, он носил очки и густые усы. И был больше похож на бездельника, что часто околачиваются в лыжных барах Аспена, чем на потенциального Ф. Ли Бэйли[77]. Но Уэр уже сделал себе имя: в Аспене он не проиграл ни одного дела с участием присяжных. Он летал на собственном самолёте и водил мотоцикл, а также был известен, как «свой человек» в судебных делах о наркотиках. После привлечение к делу Теда, он вылетел в Техас для участия в крупном федеральном деле о рэкете.

Уэр был победителем, и Тед чувствовал это. Наконец-то, рядом с ним снова находился человек, достойный уважения. В августе, когда все впечатления от неудачного побега Теда стёрлись из памяти, он подал прошение о повторном пересмотре дела Даронч (делая упор на том, что Даронч выбрала фотографию Теда по совету детектива Джерри Томпсона).

В Колорадо сторона обвинения тоже не сидела без дела, пытаясь предоставить свидетельства похищений, убийств и исчезновений Мелиссы Смит, Лоры Эйм, а также Дебби Кент в Юте и, возможно, восьми дел в Вашингтоне. Каждый случай по отдельности не имел достаточного веса, но вместе – они составляли общую картину, в которой уже было за что ухватиться.

Можно только гадать, чем бы всё закончилось, если бы Тед остался под опекой Баззи Уэра, внёсшего новую волну энергии в защиту. Но вечером 11 августа Уэр с женой разбились на мотоцикле. Миссис Уэр погибла на месте, а сам он – блестящий молодой адвокат – получил переломы лицевых и других костей черепа, повреждения внутренних органов и переломы ног. Уэр находился в коме: стоял вопрос о временном параличе, но без сомнения отпали все вопросы о дальнейшей защите Теда.

Тед был разбит. Он рассчитывал, что Уэр вытащит его из Колорадо, но снова остался один. Ему казалось, он слишком быстро стареет, – на недавних фотографиях в газетах он выглядел старше своих 30-ти лет.

Я написала ему в середине августа, выражая сочувствие с утратой Уэра и уверяя, что фотографии отражают только последствия его изнурительного побега и результат плохого освещения.

Его ответ стал последним письмом из Колорадо.

«Судьба умеет застать врасплох, но 2 последних года были настолько переполнены неожиданными и шокирующими событиями, что мои «периоды падений» стали значительно короче. Неужели я стал стрессоустойчив? Не совсем так. Мои глаза наполнились влагой, когда я узнал о происшествии с Баззи, и это были слёзы о нём, а не обо мне. Он невероятно прекрасный человек. А что же до моего дела: моя уверенность не иссякнет даже, если не останется ни одного государственного защитника во всей стране».

Он написал, что это почти кощунство продолжать борьбу без Уэра, но он обязан идти вперёд. Казалось, где-то вдалеке он разглядел лучик надежды, к которому и направился прямым ходом.

«Во многих смыслах был достигнут последний рубеж. Эпизод с побегом стал финальной точкой и теперь началось движение в обратную сторону. Даже СМИ, кажется, начали представлять меня более человечным. Но, что важнее всего – дело Даронч дало трещину. Дальше будет только лучше.

С любовью, Тед».

К сентябрю Тед начал оперировать такими терминами, как «несправедливость» и «политическая игра», когда окружной прокурор округа Эль-Пасо Боб Рассел предложил включить дела Юты в процесс по делу Кэмпбелл после предоставления волос, найденных в старом «фольксвагене» Теда, – волос, которые по структуре соответствовали лобковым волосам Мелиссы Смит и волосам с головы Кэрин Кэмпбелл и Кэрол Даронч. Тед возразил, что исходя из его понимания отчёта о вскрытии Лоры Эйм и Мелиссы Смит, обе эти девушки до момента смерти могли неделю удерживаться в заложниках. Этот аргумент был призван показать противоречие, так как было известно, что Кэрин Кэмпбелл была убита в течении нескольких часов после похищения. Кроме того, девушкам из Юты были нанесены удары тупым предметом, а Кэрин Кэмпбелл – острым. Тед утверждал, что из-за этих различий дела не могут быть объединены в общее производство.

Несмотря на энергичную борьбу на правовом поле и поддержку Кэрол Энн Бун, Тед не оставил без внимания и Мег. Он звонил мне 20-го и попросил 26-го числа отправить ей одну красную розу.

– Это будет восьмая годовщина нашей встречи. Одной розы будет достаточно, а на открытке должно быть написано: «Мои сердечные рычаги нуждаются в настройке. С любовью, Тед».

Я отправила Мег эту последнюю розу после спора с продавцом, что за минимальную цену в 9 долларов могу взять 4 красных розы вместо одной. Но Тед просил только одну. Он так никогда и не предложил вернуть деньги. Не знаю, как отреагировала Мег, – я никогда с ней больше не общалась.

Осень 1977 Тед провёл в лихорадочной работе к предстоящему процессу. Он больше не писал мне, но звонил, когда было о чём поговорить. Ужесточились меры по охране. Теперь ему нельзя было самостоятельно набирать телефонные номера – за него это делал надзиратель. Во время ежедневных поездок в библиотеку на него надевали кандалы. Но он настолько учтиво и по-свойски вёл себя с конвоирами, что от них опять отказались. Кажется, в голове он не держал ничего, кроме победы в суде. Никто и не вспоминал о его побеге, случившемся несколькими месяцами ранее.

22 ноября было проведено закрытое слушание под руководством судьи Лора. Тед был в восторге: судья отказал в объединении дел Дебби Кент и Лоры Эйм с процессом по делу Кэмпбелл.

Через две недели было проведено подобное слушание, на котором патологоанатомы профессионально заявили о схожести травм головы Мелиссы Смит и Кэрин Кэмпбелл. Выступая со стороны обвинения, доктор Дональд М. Кларк заявил, что переломы «находились в нехарактерных областях» и были «поразительно схожи». Такого же мнения он придерживался об оружии.

Доктор Джон Вуд, коронер округа Арапахо, выступавший на стороне защиты, показал, что вся схожесть переломов заключается в том, что они расположены на одном и том же участке черепа. Сначала Вуд сказал, что след на черепе Мелиссы Смит остался после тупого предмета, в то время, как Кэрин Кэмпбелл – после острого. Однако, на перекрёстном допросе доктор Вуд признал: если мисс Кэмпбелл был нанесён удар острым предметом (что и было установлено), то этот же предмет мог оставить следы на головах обеих жертв. Осмотрев монтировку, извлечённую из «фольксвагена» Теда Банди, он подтвердил свой итоговый вывод.

Лор долго размышлял над показаниями патологоанатомов и в итоге постановил, что информация, полученная по делу Смит, не будет использована на суде по делу Кэмпбелл. Тед снова одержал победу, и даже внушительную победу, скрыв от глаз и ушей присяжных 3 дела из Юты, но не обошлось и без потерь: Лор также постановил приобщить к процессу показания Кэрол Даронч и лыжную карту с отмеченной на ней гостиницей «Уайлвуд», найденную в квартире Теда в Солт-Лейк-Сити.

На этой же ноябрьской неделе Тед узнал, что верховный суд Юты отклонил его апелляцию по делу Даронч. Однажды он снова попытает счастье.

Теперь Тед хотел сметить место проведения суда, назначенного на 9-ое января 1978. Когда-то он сам выступил за Аспен, но это было до побега – до того, как он стал байкой в этом богатом горнолыжном городе-курорте. Вряд ли в Аспене нашёлся бы хоть один человек, не знавший о Теде Банди и преступлениях, в которых его обвиняли. Процесс в Аспене был немыслим и стал бы цирком.

В конце ноября непредвиденные обстоятельства ещё больше отдалили меня от мира Теда. Одна из моих журнальных статей вызвала интерес у голливудской производственной компании и после двух коротких звонков я полетела в Лос-Анджелес. После встречи, продлившейся почти весь день, мы решили, что в декабре я вернусь на 3 недели, чтобы написать сценарий для телевизионной истории. Я была взволнована, напугана и просто не могла в это поверить. После шести лет работы по созданию приемлемых, но иногда тяжёлых условий существования, впереди замаячили проблески лёгкой жизни. Но, как и любая Золушка, ступающая на голливудский бал, – я была наивна.

Я позвонила Теду и сказала, что большую часть декабря проведу в номере отеля «Амбассадор» в Лос-Анджелесе, – он пожелал мне удачи. Тед собирал деньги на независимый опрос граждан, чтобы выяснить, где в Колорадо, – если такое место вообще существовало, – можно провести беспристрастный судебный процесс. Сам он склонялся к Денверу, достаточно большому городу, чтобы его имя не упоминалось на каждом углу.

Его заклятый враг окружной прокурор Фрэнк Такер был поражён, но не из-за махинаций Теда. Большое жюри[78] предъявило ему обвинения в 13-ти пунктах о незаконном использовании государственных средств! Один из пунктов гласил, что Такер организовал аборт своей 17-ти летней подруге, выставив счёт на оплату операции округу Гарфилд. Другие пункты утверждали, что он оплачивал свои утехи с ней за счёт двух разных округов. В «Роки Маунтин Ньюс» напечатали слова его бывшей жены, которая накинулась на него с вопросами об аборте, и он «признал его».

Даже, если бы больше ничего не произошло, Аспен и так мог похвастаться громкими заголовками: проблемы Такера, Клодин Лонже, которая была застукана со своим адвокатом (предварительно отбив его у жены) и – Тед.

Моя поезкда в Голливуд меркла по сравнению с этими событиями. Я проводила дни со сценаристом и режиссёром Мартином Дэвидсоном, а вечера – бесцельно изучая обстановку лобби отеля. Я несколько раз ужинала с Аделой Роджерс Сент-Джонс, которая тоже жила в этом отеле, слушая её рассказы о Кларке Гейбле, Кэрол Ломбард и Уильяме Рэндольфе Херсте[79]. Её потрясло моё заявление, что я впервые оставила детей дольше, чем на одну ночь: она нашла меня невероятно заботливой матерью.

Теперь я могла лучше понять испытываемый Тедом культурный шок после смены образа жизни студента-юриста на жизнь заключённого. Изучая новую форму сочинения – киносценарий, я тосковала по дому, изнывала от девяностоградусной жары[80] и недоумевала от розовых Санта-Клаусов, мелькающих среди пальм и молочаев[81]. Казалось, в Голливуде не было никого старше 30-ти и я никогда не увижу сорокалетних. Как и Тед, я тосковала по видам и звукам дождливого Сиэтла.

Через несколько дней после Рождества я представила продюсерам краткую версию сценария – они одобрили его, и я подписала контракт на полноценный фильм. Они сказали, что это займёт 6 недель. Могла ли я так долго оставить детей одних? Пришлось пойти на это. Нельзя было упускать такую отличную возможность. Тогда я не знала, что окажусь в дали от дома на целых 7 месяцев.

Рождество оказалось суматошным: 2 дня на магазины, день на празднование, неделя на то, чтобы найти сиделок и собраться в Калифорнию.

Тед провёл мрачное Рождество. 23 декабря он узнал, что вместо Денвера процесс пройдёт в 60-ти милях южнее – в Колорадо-Спрингс, на территории, за которую отвечал окружной прокурор Эль-Пасо Боб Рассел, привлечённый к процессу по просьбе Такера. Трое заключённых из блока смертников были отправлены туда присяжными в Колорадо-Спрингс, – не лучшее место для обвиняемых в убийстве.

Встретившись после этого решения с Лором, Тед решительно сказал: «Вы приговариваете меня к смерти».

27 декабря пришли хорошие новости. Судья Лор удовлетворил ходатайство Банди об исключении смертной казни в качестве альтернативной меры наказания. Конечно, Тед сказал, что не ожидает обвинительного приговора, но считал это решение знаковым для всех, кто выступал против смертной казни.

30 декабря Тед позвонил мне и пожелал счастливого Нового Года. Мы разговаривали около 20-ти минут и единственное, что было необычно в этом звонке – Тед позвонил просто так. До этого он неизменно звонил обсудить какие-нибудь мысли или попросить об одолжении. Но в этот раз позвонил просто ради дружеского общения.

 Он отметил, что изолятор стал пустым и угрюмым. Отпустили всех заключённых с небольшими сроками, чтобы они могли провести рождественские праздники с семьями, – Тед остался единственным заключённым в изоляторе округа Гарфилд. И, как всегда, он жаловался на местную еду.

– Повара тоже нет. Он оставил полуфабрикаты, но они разогревают даже желе. Еда, которая должна быть горячей – холодная и наоборот.

Я посмеялась его стандартной жалобе на желе – тёплое желе. В этом разговоре осталось больше невысказанного, чем сказанного. До процесса по обвинению в убийстве оставалось меньше двух недель, но я практически никак не могла облегчить его напряжение, связанное с этим событием, – всё слова и так уже были сказаны. Я пожелала ему удачи и сказала, что буду поддерживать связь. Я пыталась не думать о том, какого это находиться одному в изоляторе, пока весь остальной мир праздновал Новый Год.

– Мне нужен твой адрес в Лос-Анджелесе, – сказал он. Я продиктовала и подождала, пока он запишет.

Он тоже пожелал мне удачи в моей новой авантюре, а затем пожелал счастливого Нового Года.

Тед прощался со мной, хотя напрямую этого не сказал. Я повесила трубку с чувством беспокойства, вспоминая рождественский сезон шестилетней давности. С тех пор столько всего произошло, но только небольшое число событий принесло радость нам обоим. Я подумала, как хорошо, что люди не обладают способностью предвидеть будущее и не знают, что ждёт их впереди.

В этот последний день 1977 года Тед сделал и несколько других звонков: Джону Генри Брауну и журналисту из Сиэтла – человеку, которого он уважал и одновременно осуждал. Тед пространно намекнул ему, что собирается посмотреть игру «Вшингтон Хаскис» на стадионе «Роуз-Боул», но «не из своей камеры». Не знаю звонил ли он Мег, но подозреваю, что звонил Кэрол Энн Бун, которая навестила ему в изоляторе и по слухам передала большую сумму денег, которая держала его за руку и смотрела на него с любовью в глазах, – как и многие другие женщины до неё.

А затем Тед пересмотрел свои планы. Больше он не беспокоился о предстоящем суде: он просто не собирался на нём присутствовать.

Он знал изолятор округа Гарфид лучше, чем любой надзиратель. Он знал привычки и слабости 4-ёх надзирателей лучше, чем они сами. Он с одержимостью адепта следил за их движениями. За несколько месяцев до этого его бывший сокамерник Сид Морли дал Теду план здания. Тед запомнил расположение каждого угла и закутка. В его распоряжении была ножовка – имя передавшего её человека, он так и на назовёт. Он давно уяснил главное тюремное правило – не быть стукачом.

На потолке его камеры была металлическая пластина, к которой должны были прикрепить лампу. В изоляторе проводились электромонтажные работы, в которых выдался длинный перерыв, но рабочие должны были закончить через несколько дней. С помощью ножовки Тед долгие 6-8 недель выпиливал в потолке двенадцатидюймовый (30 см) квадрат. Он сделал это настолько точно, что никто не мог разглядеть изменений. Иногда его не было в камере по 2 дня, но его «люк» так и не был замечен.

Он работал по вечерам, когда заключённые принимали душ: шум воды и громкие разговоры заглушали его работу. Размер отверстия был ограничен стальной арматурой. Чтобы пролезть через него Теду пришлось похудеть до 140-ка фунтов: жалобы на тюремную еду служили всего лишь прикрытием.

В течении последних двух недель декабря Тед прополза̒л через отверстие в потолке в пыльное пространство над ним и изучал его. Каждый раз перед спуском его сердце замирало, когда он думал, что его раскрыли и внизу ждут надзиратели, чтобы «вышибить из него всю дурь».

Невероятно, но детектив Майк Фишер предупреждал шерифа Хога о том, что кишками чувствует – Тед собирается бежать. Фишер был не из тех, что болтает попусту, но никто не захотел внять его предупреждению. А Тед уже собрал вещи и готовился исчезнуть. Всё что ему было нужно – правильное место и правильное время. Побег через потолок был единственной возможностью. Входная дверь была изготовлена из твёрдой стали, а за ней от свободы Теда отделяли ещё две двери. От ползания по шлакоблокам над камерой у него болели колени. Он искал наилучший путь вниз и 30-го декабря – нашёл его. Он увидел луч света, пробивавшийся снизу через пыль. Это было отверстие в гипсокартонном потолке стенного шкаф в квартире Боба Моррисона.

Место было как звуковая камера, где падение булавки звучало, как горный обвал. Тед затаился над отверстием и стал ждать. Моррисон с женой – ужинали. Он мог отчётливо слышать их разговор. Интересно, а они его слышали?

– Пойдём сегодня вечером на фильм, – предложила миссис Моррисон.

– Конечно, почему бы нет, – ответил надзиратель.

Теда одолела паранойя. Он считал, что это часть плана по его поимке. Он знал: у Моррисона есть дульнозарядное ружьё, и он вполне мог дожидаться момента, когда Тед пролезет в шкаф, чтобы пустить его в ход. Он пол часа просидел над шкафом едва дыша. Потом услышал, как Моррисоны облачились в верхнюю одежду, а затем хлопнула входная дверь.

Идеально. Всё, что ему было нужно – забраться в их квартиру, переодеться и выйти через ту же дверь.

Он знал: если уйдёт, в этот раз у него будет преимущество. За последние несколько недель Тед внёс изменения в поведение. Сказав, что нехорошо себя чувствует, он отказался от завтраков. Работая по пол ночи над своими юридическими записями, он поздно ложился и поздно вставал, оставляя нетронутым поднос с завтраком.

После ужина никто не проверял его камеру. И никто не проверял на следующий день вплоть до обеда. Сидя в камере без окон, Тед не представлял, какая погода снаружи. Он не знал, что за день выпало 6 дюймов снега, увеличив общую высоту снежного покрова до фута, а температура опустилась ниже нуля. Но, если бы он захотел, мог бы ничего этого не замечать.

Он вернулся в камеру, засунул своим бумаги, которые ему больше были не нужны, под одеяло и в последний раз оглядел камеру.

Затем поднялся через отверстие в потолке, поставил пластину на место и пополз к отверстию над шкафом. Спускаясь вниз, сорвался с полки и оказался в спальне Моррисонов. Тюремную одежду Тед сменил на пару синих джинсов, серую водолазку и синие теннисные ботинки. На всякий случай, если Моррисоны вернулись бы до его ухода, Тед отнёс на чердак две рабочих копии старинного дульнозарядного оружия: ружьё и дерринджер[82].

А затем Тед Банди вышел через парадную дверь в «красивую и снежную колорадскую ночь».

Он нашёл «эм-джи миджет» на шипованной резине. Казалось, она не смогла бы преодолеть переход через горы, но зато в ней были ключи.

Тед Банди покинул Гленвуд-Спрингс. Как он и предполагал, машина не смогла перебраться через перевал, но подобравший его человек, отвез Теда на автобусную станцию в Вейле. Тед успел на четырёхчасовой рейс до Денвера и прибыл туда в 8:30 утра.

В изоляторе в 7 утра надзиратель, принёсший поднос с завтраком, постучал в дверь камеры Теда, – ответа не было. Он заглянул в маленькое окошко и увидел, что Тед всё ещё спал.

Примерно в 8:15 надзиратель Боб Моррисон, находившийся не при исполнении служебных обязанностей, заглянул в шкаф достать что-то из одежды. Он не заметил ничего необычного. В Денвере Тед взял такси до аэропорта и сел на самолёт до Чикаго. До сих пор никто не знал, что его нет в камере. В 11 часов он был в деловом районе Чикаго.

В изоляторе округа Гарфилд наступило обеденное время. Поднос, как обычно нетронутый, стоял на полу возле дверей камеры. В этот раз надзиратель посмотрел в окошко и позвал Теда по имени, – ответа не было. Надзиратель открыл дверь и, сдёрнув одеяло, выругался матом. От Теда остались только книги и документы по праву: они действительно принесли ему свободу, но не в юридическом смысле.

В Службе шерифа разразился ураган, – обвинения летели направо и налево. Были крики о том, что надзиратели были предупреждены, но позволили уйти этому человеку, – убийце, обвиняемому почти в десятке смертей.

Помощник шерифа Роберт Харт выразил сомнения, что на этот раз Тед снова отправился в горы:

– Он не смог справиться с холодом в июне, поэтому вряд ли решился испытать его в декабре. Мы имеем дело с очень смышлёным человеком. Он должен был очень тщательно подготовиться к этому побегу. Банди имел неограниченный доступ к телефону и мог звонить куда угодно. И суд распорядился не подслушивать его разговоры. Чёрт, он мог позвонить самому президенту Картеру в Европу, если бы захотел.

Дороги снова были блокированы и к поискам привлечены собаки, но от Теда не осталось и следа, – у него была семнадцатичасовая фора.

Тед сидел в вагоне-ресторане поезда, идущего из Чикаго в Энн-Арбор, с комфортом потягивая свой напиток, пока люди, оставшиеся позади него называли друг друга по именам и пробирались по его следу через снежные завалы.

По крайней мере, в Аспене Теду удалось добиться статуса Билли Кида. Он заставил полицию выглядеть, как Кистонские Копы![83]

Кто-то взял ручку и написал:

 

Браво могучему Банди:

Уже пятница, а он сбежал в понедельник.

Все дороги из города – были его.

Не так-то легко сломить хорошего человека.

 

Юмористический журнал Аспена для преподавателей «Клин Свип» поспешил опубликовать несколько статей о Банди:

 

«БАНДИ НАПРАВЛЯЕТСЯ В БЕРКЛИ.

Видимо, томясь от скуки и одиночества в изоляторе округа Гарфилд, Теодор Роберт Банди решил бежать в канун Нового Года в поисках интеллектуальных стимулов и праздничного настроения. Направляясь в Беркли, Калифорния, он планирует окунутся в университетскую атмосферу по средствам обучения и преподавания. Банди, прозванный некоторыми заключёнными Гудини, собирается взять курс эскапизма[84], маскировки, а также дать лекцию о том, что стало известно, как «Хлебо-водная диета Банди». Образованный и многогранный Банди собирается проводить исследования в Университете Беркли. Он наконец-то получит юридическую степень, а также возьмёт курс криминологии и актёрского мастерства, чтобы быть готовым создать карьеру в обоих областях. Например, стать новым шерифом округа Гарфилд или ведущим актёром в современной версии «Беглеца»[85]. Слухи о том, что Банди устроился сомелье в Вакханалии и открывает в Юте свою компанию осветительного оборудования – оказались ложными».

Из колонки консультаций студенческого форума:

«Дорогой Фредди, я хотел бы открыть в городе компанию, занимающуюся осветительным оборудованием. С чего бы лучше начать? Банди.

Дорогой Тед, подожди пока награда станет больше… тогда и позвони мне».

А под изображением старого автомобиля был вопрос из викторины месяца:

«Какая знаменитость приехала в Аспен на этом автомобиле?

А. Марлон Брандо

Б. Джек Николсон

В. Линда Ронстадт

Г. Джон Денвер

Д. Теодор Банди

Ответ: Теодор Банди».

 

Это, конечно, было весело, но весьма неприятно для правоохранительных органов: теперь в январе не состоялось бы никакого суда. Тед попытался провернуть немыслимое, – и ему это удалось.

 

 

 

⇐ Предыдущая12345678Следующая ⇒

Поделиться: