Кто были соседи Василия III?

 

Вкратце описав страну, бразды правления над которой принял Василий III, обратимся к международному контексту, к той мировой арене, на которой будет протекать жизнь и деятельность нашего героя.

Россия была молодым, буквально новорожденным государством, возникшим как единое «государство Всея Руси» в конце XV века. Ее рождение совпало с глобальным изменением всей геополитической обстановки в Восточной Европе. Весь XV век здесь долго и мучительно умирала великая Золотая Орда — государство, некогда безраздельно владевшее половиной Восточной Европы и заставлявшее трепетать другую ее половину, да и Западную Европу тоже. О «наводящих ужас тартарах» (именно так!) писали средневековые хронисты в Англии и Франции. Сигналом польского радио до сих пор является знаменитый хейнал — звук трубы трубача краковского Марьяцкого костела, оборванный татарской стрелой, пронзившей музыканту горло…

И вот Орда умерла. Первый смертельный удар ей нанес в 1395 году великий среднеазиатский полководец Тимур, или Тамерлан, который уничтожил становой экономический хребет Орды — цивилизацию степных поволжских городов. Татары были так уверены в своих силах, что даже не укрепляли эти города стенами. И Тимур прошелся по ним огнем и мечом, оставив лишь пепелища. Затем весь XV век от Татарии по кускам отваливались ханства и орды, пока не остался жалкий обломок, буквально обмылок с гордым, но уже пустым наименованием Большая Орда — которую и раздавит в 1502 году на реке Тихой Сосне крымский хан Менгли-Гирей. Лавры Батыя не давали ему покоя, он хотел сделать Крым единственным легитимным наследником Орды — а следовательно, и ее претензий на власть над Восточной Европой. А это означало неизбежный конфликт с Русью, который и разразится при Василии III.

Крымское ханство было молодым государством. Его первым правителем историки называют Хаджи-Гирея (1433–1465). Иногда в литературе можно встретить даже конкретную дату обретения независимости Крыма от Большой Орды — 1443 или 1465 год. Однако независимость длилась недолго: в 1475 году в Крыму высадились турецкие войска. С 1478 года Крымское ханство официально стало считаться вассалом Турецкой империи.

Отношения России и Крыма при Иване III складывались очень хорошо. Обе страны нуждались в союзе против общего врага — Большой Орды. Только цели у них были разные. Москва хотела разбить Орду, навечно ликвидировать «татарскую угрозу». А Крым соперничал с Ордой за власть над Восточной Европой. После гибели в 1502 году Большой Орды русско-крымские отношения стремительно испортились. Исчезла основа их дружбы. Крым теперь сам заявил претензии на роль исторического наследника Золотой Орды. В 1507 году крымский хан Мухаммед-Гирей выдал польскому королю Сигизмунду I ярлык на 15 русских городов. Это означало, во-первых, что Россия и Крым из друзей стали врагами; во-вторых — что крымские татары хотели распоряжаться землями Восточной Европы, как некогда ими распоряжались их золотоордынские предки. Началось военное противостояние России и Крымского ханства, которое завершится только в 1783 году, когда впавший в ничтожество Крым будет взят русской армией без единого выстрела.

В XVI веке Крымское ханство занимало земли самого полуострова, кроме прибрежной полосы (саджака ) с главными портами и торговыми центрами, принадлежавшими Турции, а также степные территории Северного Причерноморья и Приазовья (улусы ), не имевшие четких границ — их рубежи терялись в дикой степи, в Поле — пограничной ничейной земле между Россией и Крымским ханством. Это были территории диких сезонных кочевий. Считалось, что на востоке границы крымских улусов доходили до реки Молочной, простираясь, может быть, и дальше к реке Миус, на севере, на левом берегу Днепра, достигали реки Конские воды, а на западе уходили степью за Очаков к Белгороду до Синей воды.

Население ханства было многонациональным, с преобладанием крымских татар. Кроме них, значительную долю, особенно в городах, составляли греки, караимы, армяне, евреи, турки. Господствующей религией было мусульманство, в городах также существовали христианские и иудейские общины. Господствовали законы шариата ; все татары были убеждены в необходимости священной войны — газавата — против христиан. Ближайшими христианскими странами были Россия и Великое княжество Литовское…

Во главе государства стоял хан из династии Гиреев, который правил как единоличный монарх. Назначение хана должно было подтверждаться специальным распоряжением турецкого султана (фирманом ). Из Стамбула ханы получали знаки своей власти. По первому требованию султана они были обязаны выступать против любого врага. Правда, турки не всегда вмешивались в дела своего далекого вассала, что давало хану некоторую свободу действий, но в очень ограниченных пределах. Одним из важных источников дохода хана была так называемая сауга — пятая часть от любой военной добычи, которая шла в его пользу.

При хане был совет знати, устроенный по турецкому образцу (малый диван — более узкий по составу; и большой диван — расширенный), состоявший из представителей наиболее знатных и влиятельных родов (бей-карачеев ). Ханство делилось на бейлики — земли, принадлежащие беям , главам знатнейших татарских родов: Ширинов, Барынов, Аргинов, Седжетов, Яшлавов (Сулешевых) и др. Беи раздавали земли на правах держания за службу мурзам — членам байского рода. Они собирали, содержали и вооружали ополчения в своих землях для общекрымских военных походов. Простое население (черные люди ) жили джемаатами — общинами с коллективной собственностью и коллективным трудом.

Экономический уклад зависел от характера территории. В горных районах Крыма процветали садоводство, пчеловодство, виноградарство, огородничество. В равнинных районах в местах с постоянными источниками воды (а Крым испытывает дефицит пресной воды) развивалось земледелие (ячмень, просо, пшеница, гречиха, овес). В степях Северного Причерноморья господствовало кочевое скотоводство, преимущественно коневодство и овцеводство. Города были в основном ремесленными и торговыми центрами. Ремесленникам была известна самоорганизация, отдаленно напоминающая цеховую. Процветала работорговля, особенно пленными христианами из России и Великого княжества Литовского. Число пленных, захваченных в грабительских походах и затем проданных на невольничьих рынках далее в страны мусульманского Востока, ежегодно исчислялось тысячами, а то и десятками тысяч человек. Главными центрами работорговли были города Карасубазар, Гезлев и Кафа.

Татары не собирались захватывать земли своих врагов — России и Великого княжества Литовского, и тем более покорять эти государства. Помимо прямого захвата добычи и пленных, походы татар преследовали цель устрашить, внушить противнику мысль, что от крымской угрозы дешевле откупиться. И Россия, и Великое княжество Литовское в XVI веке время от времени посылали в Крым так называемую казну , или поминки — платежи, от получения которых зависело доброе расположение хана. Крым ставил степень своей военной угрозы в прямую зависимость от регулярности и размеров платежей. Чем больше заплатят, тем больше вероятность, что татарская конница останется в этом году в Крыму. Чем меньше — тем выше шанс нападения. Такой своеобразный рэкет на государственном уровне.

Ситуация усугублялась тем, что России, в принципе, были выгодны татарские набеги на Литву, а Литве — на Россию. Поэтому обе страны пытались склонить Крым к нападению на соседа. Ханы этим обстоятельством прекрасно пользовались для новых взяток и вымогательств. Происходил так называемый «крымский аукцион», как его афористично назвал русский историк С. М. Соловьев: кто больше даст, тот обезопасит свою границу и сможет создать неприятности враждебному соседу. Правда, татары могли взять деньги с обеих сторон, а потом еще получить «дополнительные доходы» путем грабительских нападений…

Татарские грамоты и в Москву, и в Вильно, и в Краков полны требований денег, мехов, богатой одежды. Причем вымогательство было совершенно беззастенчивым: татары откровенно говорили, что без взяток и подношений они даже не будут читать присланные им дипломатические грамоты. («Что толку нам в сухих грамотах?») Крымские князья были придирчивы — так, известна очень эмоциональная переписка с Москвой татарского князя, который требовал заменить присланную ему в подарок меховую шапку, поскольку счел ее… женской.

Насколько велики были поминки? Например, крупными поминками считались посланные в 1518 году с гонцом Ильей Челищевым: серебряный ковш, клык моржа («рыбий зуб»), 40 шкурок соболей, 300 шкурок горностаев, одна черная лисица. Это, несомненно, богатые подарки, но можно ли их сравнивать с данью, которую некогда Русь платила Золотой Орде? Для сравнения: платежи Крыму Великого княжества Литовского в XVI веке порой достигали нескольких десятков тысяч золотых монет — или в эквиваленте сукнами (которые везли на десятках подвод), или «живыми» деньгами.

В литературе можно встретить утверждение, что поминки в XVI веке были завуалированной формой дани, которую Россия, несмотря на свержение монголо-татарского ига, якобы продолжала платить — теперь уже Крымскому ханству. Согласиться с этим нельзя. Поминки не носили столь масштабного и регулярного характера, чтобы их считать данью одного государства другому. Крупных выплат в Крым за весь XVI век известно всего несколько. Гораздо чаще русские дипломаты отделывались мелкими подарками, скорее символическими, чем очень дорогими — сравните вышеприведенную историю с женской меховой шапкой, присланной татарскому князю.

Более широко практиковались взятки крымским чиновникам, которые взамен соглашались «служить» русскому царю. С 1484 года в наказах русским послам в Крым появляются пространные списки татар, которым от имени русского государя приказывается «беречь нашего дела», «добро чинить», «чинить дружбу», «а мы бы тебя своим жалованьем находили». Русским дипломатам поручалось составлять специальные списки лиц, пригодных для вербовки. Царевичей Гиреевичей и членов ханской семьи склоняли ходатайствовать перед правителем Крыма о мире, отпуске послов, возврате пленных и т. д. Менее знатные аристократы и представители служилой знати, которые соглашались получать жалованье из Москвы, считались «слугами» и «холопами» великого князя, принятыми на «государеву службу» и делающими «государево дело». Для них применялась формула: «яз, холоп ваш, как правою рукою государя нашего вольного человека цареву величеству служу, и левою рукою тебе, государю, послужився» или «правым плечом своему государю быть, а левым тебе служу». На взятки этим информаторам и своеобразным «агентам влияния» русское правительство не скупилось, и эти денежные вложения хорошо окупались. Русская разведка в Крыму работала успешно, а агентурная сеть была надежной и широкой.

Кроме крымцев, другим опасным татарским соседом для России были ногаи. Ногайская Орда обрела окончательную независимость при хане Нурадцине (1426–1440). Ногаи кочевали в Прикаспии, от реки Урал до бассейна Волги и в Приазовье. Процесс складывания ногайцев как особого тюркского народа, потомка кипчаков, в XVI веке не был завершен. Большую роль все еще играли особые родоплеменные общины — эли , из которых могли вырасти целые племена, называемые по именам глав родов. Господствующей религией был ислам.

Во главе ногайского государства стоял князь (бий ). Текущие задачи государственного управления решал особый правящий орган — карадуван , а также высшие чиновники — карачии. Вопросы обороны Орды решали военачальники нурадин и кековат , стоявшие вторыми после бия в политической иерархии. Орда делилась на улусы , во главе которых стояли мирзы. Места кочевок улусов назначал бий.

Основу экономики ногайских государств составляло кочевое скотоводство (коневодство, овцеводство). Оно было высоко развито: существовала целая система кочевания, с учетом необходимости периодической смены зимних, весенних, летних и осенних пастбищ, особенностей климата, количества скота, с четко определенными маршрутами перекочевок и т. д. Земледелие же носило вспомогательный характер: ногайцы отъезжали от мест кочевок, распахивали и засевали участок поля, а потом уезжали и возвращались уже осенью для сбора урожая. Среди заметных отраслей экономической жизни следует также назвать торговлю (с Россией, Крымом и Средней Азией) и в Поволжье — рыболовство.

Третьим татарским соседом России было Казанское ханство, возникшее между 1437 и 1445 годами в Поволжье на бывших землях другого средневекового тюркского государства — Волжской Болгарии, уничтоженной в 1236 году нашествием монголов. Основателем и первым правителем ханства считается хан Улуг-Мухаммед. Уже в год основания, в 1445 году, под Суздалем казанские татары разгромили войско великого князя Московского Василия II. После этого отношения Казани и Москвы стали враждебными и оставались такими до 1487 года. В этом году русские войска взяли Казань, и великий князь Иван III установил над ней свой протекторат. Москва следила, чтобы на престол всходили только лояльные ханы. В Казани была сильная промосковски настроенная группировка местной знати.

На востоке казанские земли доходили до Уральских гор. Здесь Казанское ханство граничило с Сибирским. На юго-востоке и юге простирались обширные степи, занятые Ногайской Ордой. Каких-то определенных границ не было, ибо степь время от времени занималась той или иной стороной; условная же граница проходила где-то в бассейне реки Самары. На юг земли ханства спускались узкой полосой по берегам Волги почти до пределов Сары-Тау (Саратова). С Россией ханство граничило по реке Суре. На севере владения Казанского ханства доходили до среднего течения рек Вятки и Камы и почти граничили с таежной зоной[71].

Население Казанского ханства состояло из татар (примерно треть), башкир, черемисов, удмуртов (вотяков), мари, чувашей и других народов. Распределение населения по территории было неравномерным и сильно зависело от социально-экономического уклада. Наибольшей плотности оно достигало в поволжских городских центрах ханства, главным из которых была столица — Казань. Она была окружена деревянными крепостными стенами с десятью воротами, но имела и каменные постройки (главным образом культовые — минареты, мечети, а также ханский дворец). Обширные посады и предместья были заселены торгово-ремесленным людом. Объединенные подворья иностранных купцов образовывали особые районы: армянский, русский и т. д.

Казань была крупным пунктом транзитной торговли на Волжском торговом пути. Она также являлась крупнейшим невольничьим рынком в регионе. Казань и ее городская округа выступали последним обломком некогда могучей поволжской городской агломерации Золотой Орды, уничтоженной в 1395 году Тимуром. Остальная территория ханства была куда менее цивилизована. Здесь практически не было городских поселений, правда, насчитывается довольно много сельских (по русским описаниям конца XVI века известно до семисот). В сельском хозяйстве работали пленные рабы как из русских, так и из поволжских народов, а также казанские «черные люди». Они принадлежали крупным землевладельцам, которые владели примерно 25–30 процентами всех земель ханства.

Наконец, в поволжских степях, пограничных с землями ногаев, преобладало кочевое коневодство. Большую роль в экономике ханства играли также охота, лов пушного зверя, рыбная ловля, промыслы.

Государством управлял верховный правитель — хан. Его власть была нестабильной: в течение 118 лет (1438–1556) на казанском престоле сменилось 15 ханов, причем некоторые из них царствовали по два и по три раза — Мухаммед-Эмин, Шах-Али (Шигалей русских летописей), Сафа-Гирей. Это объясняется непростой политической ситуацией внутри политической элиты: среди казанской знати существовали различные группировки, ориентировавшиеся на Москву, Крым, автономное развитие страны и т. д. Поэтому столь частыми были мирные и военные перевороты, смена власти и т. д.

Свою роль играли и экономические интересы тех или иных кланов и родов. Вышеназванные 15 ханов принадлежали к шести различным родам (то есть могли бы основать шесть разных династий, что явно многовато для 118 лет правления). Примечательно, что ни одна ханская линия не вымерла естественным путем. Все они были смещены насильственно.

Власть хана, формально неограниченная, на деле сильно зависела от совета знати — дивана , в который входили представители самых знатных фамилий — Карачи. Возглавлял диван «большой карачи» — улу-карачи , в первой трети XVI века эта должность была наследственной в татарском роду Ширин. Для решения самых важных вопросов собирался расширенный совет, называвшийся курултай. В него входили представители духовенства (шейхи, муллы, имамы, дервиши, хаджи, хафизы, данишменды, шейх-заде и мулла-заде ), воинского командования (огланы ) и землевладельцы (эмиры, бики, мурзы ). Как показывает внутренняя история ханства в XV–XVI веках, курултай особого значения не имел, его решения часто не выполнялись. Это была скорее площадка для обмена мнениями.

Стоит упомянуть еще Астраханское ханство, которое возникло позже всех татарских государств, уже после разгрома Большой Орды в 1502 году. При этом в Астрахань еще в 1480-е годы переместилась столица Большой Орды, и после гибели этого государства именно Астраханское ханство стало его политическим наследником. Однако в силу своей военной слабости оно не могло претендовать на реальную власть над землями Восточной Европы.

Астрахань вела в отношении России довольно миролюбивую политику: ей хватало проблем с ближайшими соседями, с ногаями и крымскими татарами. Связываться с далеким и сильным северным соседом астраханские правители совершенно не хотели. Всю первую треть XVI века астраханцы пересидели в своем отдаленном углу сравнительно благополучно. Василию III тоже было не до них: тут с Крымом и Казанью разобраться бы… Однако не зря говорится: «Если вы не хотите заниматься политикой, то политика займется вами». Политика займется Астраханским ханством уже при сыне Василия, Иване Грозном. Потомкам Большой Орды история отвела недолгий век — это государство просуществует на карте Европы всего 54 года и погибнет в 1556 году.

После краткой характеристики восточных, мусульманских соседей Василия III обратимся на Запад. Здесь самым крупным соседом было Великое княжество Литовское. Его земли простирались от бассейна Немана и Западной Двины на севере до причерноморских степей на юге, то есть занимали почти всю территорию современных Литвы, Белоруссии и частично Украины. В состав этого государства вошли многие бывшие земли Киевской Руси — Полоцкая, Минская, Туровская, Смоленская, Киевская, Черниговская, Волынская и др.

С 1385 года Великое княжество находилось в династической унии с Королевством Польским. С 1385 года в обоих государствах (исключая несколько исторических эпизодов) правил один монарх из династии Ягеллонов, носивший титул «короля Польского и великого князя Литовского и Русского». При этом и в Польше, и в Литве одновременно существовали свои советы знати — королевская рада (в Польше) и рада панов (в Литве), свои съезды знати (сеймы ), которые могли созываться на разных уровнях — от общего сейма, сейма коронных земель и сейма великого княжества до сеймиков отдельных местностей.

Население в этническом и религиозном плане было сложным. В него входили литвины и русины (последние — предки будущих украинцев и белорусов), а также в качестве национальных меньшинств — евреи, татары и др. Правящие круги и крупные литовские магнаты придерживались католичества, значительная часть населения, особенно в бывших древнерусских землях, — православия. Позже здесь будет быстро распространяться протестантство. Было также много сект и ересей. О средневековой Польше современники говорили так: «Кто окончательно потерял свою веру, пусть поедет в Польшу. Либо он найдет ее там, либо такой веры больше не существует на земле». Польшу за веротерпимость называли «государством без костров». Эти религиозные характеристики в полной мере приложимы и к Великому княжеству Литовскому.

Особенностью политического устройства обоих государств была слабая королевская власть. Без поддержки советов знати и сеймов король фактически не мог реализовать ни одного серьезного решения, касавшегося ограничения прав знати, ущемления ее имущественного положения. Польские дворяне воспринимали свою свободу не как гарантию их частной собственности (этим больше интересовались городские и торговые слои), а как возможность получать льготы и привилегии за службу. При этом они считали, что служат не столько королю (что отличало их от русских дворян, служивших только своему царю), сколько своему государству и народу — позже, в 1569 году, эта идея найдет свое отражение в названии объединенного государства Литвы и Польши — Речь Посполита, Rzeczpospolita[72] (переводится как Республика ).

Соответственно, при значительном экономическом и людском потенциале и Литва, и Польша испытывали серьезные проблемы при организации вооруженных сил для крупных военных акций. Об этом свидетельствует уже тот факт, что каждая из сторон объединенного государства имела свою армию с собственным командованием, финансированием, различными принципами комплектования и организации. В случае войны армии действовали в одиночку. Только наемники и добровольцы могли выступать под любыми знаменами.

Причина подобного своеволия шляхты заключалась в ее привязанности к собственным земельным владениям — дворянин Великого княжества Литовского должен был их блюсти от нападений соседей. Грабеж, своз чужих крестьян, угон скота, захват чужих имений были обычным делом. Собственно, к этому и сводились отношения между соседями-шляхтичами. В таких условиях каждый дворянин держал свою небольшую армию для обороны собственных владений и нападения на чужие. При этом дворянство все время жаловалось, что у него не хватает средств для участия в общегосударственных военных мероприятиях. Средств, видимо, действительно не хватало; другой вопрос, на какие другие нужды шляхта расходовала их более охотно и, главное, более быстро. На юге страны — на Волыни — к этим факторам добавлялась постоянная угроза татарских набегов и нападений разбойничающих казаков. Позволить себе послать часть своей личной армии в королевское войско и тем самым оголить свои имения могли только крупные землевладельцы — богатые паны, магнаты. На войну также охотно выступало небогатое дворянство (рыцарство ), которому было особо нечего терять, а вот приобрести что-нибудь на королевской службе — вполне реально. Но в целом военный потенциал Великого княжества в первой трети XVI века надлежит определить как невысокий.

Поэтому неудивительно, что с конца XV века в столкновениях с Россией Великое княжество Литовское стало терпеть одно за другим военные поражения, которые вели к территориальным потерям. В пяти так называемых порубежных войнах конца XV— первой трети XVI века (1487–1494, 1500–1503, 1507–1508, 1512–1522, 1534–1537) Великое княжество потеряло Смоленск, Северские, Черниговские и Верховские земли. Русско-литовская граница вплотную приблизилась к Киеву и Полоцку. Отдельные победы над русской армией (например, под Оршей в 1514 году) положения принципиально не меняли.

Великое княжество Литовское и Государство всея Руси спорили за русские земли. Здесь необходимо сделать отступление и пояснить, о каких землях идет речь и почему вообще встала эта проблема. В средние века в Восточной Европе термин «Русь» выступал политонимом, фигурирующим в XIV–XV веках в названии Великого княжества Литовского, Жемайтского и Русского и Великого княжества Московского и всея Руси , в начале XVI века называемого также Государством всея Руси. Это объяснялось происхождением этих государств. Обе державы выводили свои корни из Киевской Руси, правда, несколько по-разному. Московские Калитичи были прямыми потомками киевских Рюриковичей. Историческая память, традиции государственности, корни державы, представления об изначальной вотчине Рюриковичей — всё в Московской Руси выводилось из Киевской. Чтобы убедиться в этом, достаточно открыть любую русскую летопись любого периода.

Литовские Гедиминовичи были в родстве с Рюриковичами, но их права на владение бывшими землями Киевской Руси основывались не только на этом. Здесь была создана своя легенда о происхождении литовцев от римлян. Первым автором, сформулировавшим эту идею, был польский историк Ян Длугош (1415–1480). Он записал «слух», что литовцы и самагиты — народы латинского происхождения, бежавшие с Апеннинского полуострова во времена гражданских войн сперва Мария и Суллы (89–87 до н. э.), затем — Юлия Цезаря и Помпея (49–48 до н. э.). Причиной эмиграции послужила уверенность, «что вся Италия погибнет во взаимном истреблении». К тому же, по утверждению Длугоша, беглецы были сторонниками Помпея. После его поражения на полях Ферсала и смерти в Египте они сочли за благо скрыться. Датой исхода польский историк называет 714 год от основания Рима, то есть 39-й до н. э. Руководил переселенцами князь Вилий; по его имени и была названа столица — Вильно. Новую родину стали именовать «L’Italia», «Литалия»; позже это слово трансформировалось в «Литву»[73].

Версия Длугоша получила большое распространение. Она повторяется в трактате польского ученого Матвея Меховского «О двух Сарматиях» (1517)[74]. Несколько особняком стоит точка зрения Михалона Литвина (1550): литовцы происходят от потерпевших кораблекрушение моряков Юлия Цезаря. Их флот разбило бурей при попытке высадиться в Британии. При этом в доказательство своей правоты Литвин приводит большое количество слов, одинаково звучащих на латинском и литовском языках[75].

Влияние концепций такого рода было весьма значительным. В 1447 году ректор Краковского университета Ян из Людзишки в приветствии королю Казимиру Ягеллону подчеркивал, что монарх, происходящий «от римских консулов и преторов», сможет навести порядок в стране и ограничить магнатский произвол. Польский гуманист Ян Остророг в речи, обращенной к римскому папе Павлу II, восхвалял военные доблести поляков и литовцев, которые в древности сумели отнять у самого Юлия Цезаря его город Вильно (который Остророг переводил как «крепость Вилия», то есть Юлия). В середине XVI века в меморандуме королю Сигизмунду о государственном языке М. Тышкевич предложил учить в школах «подлинному литовскому языку — латыни». Такие школы были открыты еще в 1539 году Иоанном Вилимовским и в 1539–1542 годах Абрамом Кульветисом. Правда, идея встретила сопротивление со стороны католической церкви, опасавшейся распространения протестантизма, и поэтому потерпела неудачу.

Как раз во времена Василия III версия о римском происхождении литовцев проникла в белорусско-литовские летописи. Легенда создавалась с целью возвеличить Литовское государство и его правителей, доказать их права на захваченные ими территории Древней Руси. Интересно сравнить идеологию русской легенды о происхождении Рюрика от Августа-кесаря и литовской о приходе Палемона. Русская повествует, что для обеспечения своего мирового господства Август рассадил в подвластных ему землях своих родственников. Одному из них, Прусу, достались города по Висле и Неману; по его имени эта земля стала называться Пруссией. Его потомок Рюрик был приглашен на престол новгородцами и заложил основы могущества и процветания Русского государства.

Литовский же вариант приводит гораздо более колоритную и идеологизированную легенду. Она начинается с характеристики правления Нерона: он был паном «окрутным», его тиранство над всеми было «плюгавое». Он «распорол» свою мать, чтобы посмотреть, как выглядят ее внутренности, зарезал в ванне своего учителя Сенеку, поджег Рим для литературного вдохновения. Так он тешился своими жестокостями, чинил всем своим родственникам «великие кривды» и притеснения. Не стерпев такой тирании, один из родичей Нерона, Палемон, с пятьюстами знатными родами бежал из Рима. Беглецы были люди свободолюбивые и не желали жить при деспотизме. Они добрались до Прибалтики и там захватили новые земли для основания своего государства — Л’Италии , то есть Литвы. Жившее здесь местное население было порабощено этими свободолюбивыми благородными людьми.

Из различия легенд ясно виден идеологический водораздел между Великим княжеством Литовским и Россией. В русском варианте в образе Рюрика воплощена воля народа, нуждающегося в государстве. Князь-варяг сливается с пригласившими его славянами, становится их защитником. Потомки Рюрика посвятили свои жизни делу возвышения Руси. За благочестие русских князей император Византии Мономах почтил их царскими дарами — шапкой, бармами и др., которыми венчал на царство Владимира Мономаха эфесский митрополит Неофит.

В литовской версии не скрывается, что потомки Палемона силой захватили бывшие княжества Киевской державы и от этого «вскричала вся Русь великим голосом и плачем». Их гонения на местное население были еще хуже, чем злодейства Нерона. Но теперь Палемоновичи гордятся этим. По их мнению, моральное оправдание действий литовцев вытекало из того, что после поражения от Батыя русские князья утратили право на власть над своим народом. Они оказались ее недостойными. Потомки Нерона просто обязаны эту власть подобрать, спасти русский народ от хаоса и анархии.

Таким образом, в русской легенде отстаивается идея слияния народа и власти, образ государя как хозяина земли и в то же время — исполнителя народной воли. В литовской — идеалы индивидуальной свободы, собственной исключительности в рамках многонациональной державы. Право на власть над Русью Рюриковичей вытекало из слов призвавшего их народа: «Земля наша велика и обильна, а порядку в ней нет, приходите княжить и владеть нами». Право Гедиминовичей — из завоевания. Правда, надо сказать, что на практике Великое княжество Литовское не всегда подчиняло силой земли и города бывшей Киевской Руси. Широко была распространена практика договора («ряда»), поступления местных князей на службу правителям Литвы. Но при феодализме быть победителем означало быть завоевателем, отсюда и акцент в легенде на победоносном шествии по Восточной Европе потомков Палемона (все поколения которых, вплоть до реального Гедимина — несколько колен — были вымышлены создателями этого мифа, с подробным описанием их подвигов, завоеваний и т. д.).

Помимо возвеличивания собственной династии, обе стороны пытались очернить чужие. Литовцы писали, что историческим наследником Киевской Руси выступает Великое княжество Литовское, а Московская Русь выросла из периферийных и подвластных Киеву далеких Приокских земель, где правили младшие Мономашичи. Они вышли из подчинения Киеву, воспользовавшись его ослаблением после нашествия Батыя. То есть основатели династии Калитичей фактически объявлялись мятежниками и сепаратистами. Москвичи сразу попали в унизительное татарское рабство, их князья садились на престол только по воле завоевателей и не смогли свершить ничего великого по сравнению с литовскими князьями.

Русские идеологи создали контрверсию, свой вариант родословия литовских правителей. По нему, из татарского плена сбежал князь Витенец из рода смоленских князей. Он поселился в Жемайтии у некоего бортника и женился на его дочери. Их брак был бездетным. После смерти Витенца его жену взял конюх Гигемник, и от этого союза произошли семь литовских князей — Ольгерд, Кейстут, Свидригайло и др. Этот конюх под именем Гедимина I и стал основателем династии литовских правителей. Данная версия, низводящая происхождение литовской династии до уровня простонародья, содержащая неприглядные подробности семейной жизни Гедимина, ставила целью принизить великих князей литовских, показать их ничтожность и худородность по сравнению с московскими государями — потомками самого императора Августа.

Противостояние проходило не только на уровне идеологий, но и в виде военных действий. Общим местом многих работ, особенно российской историографии имперского и советского периодов, является постулат о войнах Московского государства с Литвой за пограничные земли как проявлении широкой политической программы воссоединения русских земель бывшей Киевской Руси в рамках единого Русского государства. Время формирования этой программы историки относят к правлению Ивана III (1462–1505), ее реализацию — к серии русско-литовских пограничных войн.

За какие земли шла борьба? После распада Киевской державы понятие «Русские земли» имело два значения. Первое — это территория, входившая в состав Русской митрополии, населенная православными христианами (при этом не столь важно, в каком государственном образовании они проживали). И второе — это конкретная территория, с древнейших времен называвшаяся Русью. Территориально она ограничивалась бывшей Киевской, Переяславской, Галицкой и Волынской землями. И эти земли в средневековье считались населенными русинами (рутенами) и назывались Русьскими, Рускими. Они были подвластны Гедиминовичам с XIII–XIV веков, частично подчинялись польской Короне. Поэтому когда правители Великого княжества Литовского называли себя великими князьями литовскими и русскими , они были абсолютно правы: Русь, Русия территориально входила в номенклатуру их владений.

Из Королевства Польского и Великого княжества Литовского данная историческая география попала в Европу, которая в XV — начале XVI века уверенно размещала Russia в Среднем Поднепровье и Прикарпатье, отличая ее от соседней Moskovia. Альберт Компьенский писал, что «в действительности Русь сейчас находится под властью Польши, и столицей является город Львов». Гнезнинский архиепископ Ян Лаский в 1514 году рассказывал участникам Латеранского собора: «Рутены Валашские вооружены и воинственны. Войско всего народа составляет сорок тысяч или около того. Они населяют собственную страну Молдавию или Мезию, а язык имеют общий с рутенским и народным италийским. Ибо говорят, что они были некогда римскими воинами, посланными на защиту Паннонии от скифов. Поэтому по большей части они имеют язык италийский, а богослужение рутенское… Рутены красные имели некогда собственных королей, а также собственных великих князей. Всех их завоевали короли Польши. Они верноподданные Королевства Польского и Великого княжества Литовского. Среди этих красных рутен короли Польши основали одну митрополию и семь кафедральных церквей, а также множество приходов веры римской». Матвей Меховский в 1517 году писал, что Руссия некогда называлась Роксоланией, простирается от Танаиса и Меотиды (Дона и Азовского моря) до Сарматских гор (Карпат). Ее столицей является город Львов (а некогда был Киев), и она делится на Галицийский, Премысльский, Саноцкий, Холмский, Луцкий, Бельзский округа. То же у С. Герберштейна: «Руссия граничит с Сарматскими горами, расположенными неподалеку от Кракова, а раньше простиралась вдоль реки Тираса, что на языке тамошних жителей именуется Днестром, до Понта Эвксинского и реки Борисфен».

Все авторы, писавшие о Русии — Рутении, говорят о ее исключительном природном богатстве, плодородии и изобилии, правда, отмечая слабую заселенность и малое количество городов. При этом современники подчеркивают многонациональный состав населения, обращая внимание на то, что все народности живут перемешано (в отличие от Московии, где этнические меньшинства расселены по окраинам) и в мире друг с другом: никто никого не угнетает ни за веру, ни за язык. Хотя в сочинениях и отмечается более высокое положение социальной элиты — поляков-католиков.

Вплоть до конца XV века нельзя найти свидетельств, что в Великом княжестве Московском оспаривали «русскую» принадлежность данных владений Великого княжества Литовского и вообще выдвигали претензии на его земли как на «русские». Титулатура «Русский» правителей Литвы признавалась Москвой безоговорочно. В то же время между Москвой и Литвой разгорелся конфликт как раз вокруг духовно-конфессиональной составляющей понятия «всея Руси». Он был связан с фактическим переносом центра Русской православной митрополии в Москву в начале XIV века. Весь XIV и XV века шло противостояние между церковными иерархами земель, входивших в Великое княжество Литовское и стремящихся выйти из-под власти московского митрополита, и желанием Москвы не упустить эту православную паству. История этого противостояния драматична и сложна, она завершилась фактическим разделом сфер влияния. Но, что важно, при этом и в Великом княжестве Литовском, и в Московском государстве окреп и стал господствующим дискурс о тождественности понятий «русский» и «православный». При его экстраполяции в сферу политической практики страна, претендующая на роль охранителя истинной веры, должна была неизбежно прийти к идее строительства Русского православного государства на территориальной основе всех земель, население которых исповедует или исторически исповедовало православие.

Более динамичным, несомненно, было идеологическое развитие Москвы. Уже в конце XV — первой трети XVI века здесь возникла мессианистская концепция «Государства всея Руси» как Нового Израиля, нового богоизбранного народа, единственно правильно верящего. И это предполагало строительство Православного Царства, населенного всеми православными христианами. В том числе и ошибочно живущими в Великом княжестве Литовском… Напротив, как показал И. А. Марзалюк, Великое княжество Литовское с его религиозным плюрализмом и сильным воздействием католицизма пришло во второй половине XVI — начале XVII века от парадигмы тождественности «русского» и «православного» к идее близости понятий «русский» и «славянский» и к доминанте в понятии «русскости» этнической, а не религиозной составляющей (русин оставался русином и при смене веры)[76].

Принципиальный для московской стороны спор о принадлежности земель бывшей Киевской Руси был воплощен здесь, по крайней мере поначалу, не в понятии «всея Руси», а в понятии «вотчины». Понятие это возникло около 1503 года в контексте спора о легитимности выезда на службу Ивану III литовских князей «с вотчинами». Московские дипломаты отстаивали идею, что вотчиной Ягеллонов являются Польша и Литва, а все остальное — «…то вотчина наша. И не только то наша вотчина, которые ныне города и волости под нашей властью: и вся Русская земля, Божьею волею, из старины, от наших прародителей наша отчина». Это первый случай подобной формулировки, прозвучавшей в январе 1503 года.

На переговорах с посольством С. Глебова 1504 года понятие «Русской земли» было Москвой уже раскрыто: «их [Ягеллонов] отчина — Польская земля да Литовская… вся Русская земля, Киев, и Смоленск, и иные города, которые литовский великий князь Александр за собою держит… с Божьей волею, из старины, от наших прародителей наша отчина». Здесь впервые и прозвучало требование: «…и если захочет с нами брат наш и зять Александр король и великий князь быть в братстве и в любви и в прочной дружбе, и он бы нам нашу отчину, Русские земли все, Киев и Смоленск и иные города, которые он прикрепил к Литовской земле, отдал бы». В свою очередь, правители Великого княжества Литовского заговорили о «своей вотчине из старины»: половине Новгорода, Пскове, Твери, Вязьме, Дорогобуже, Путивле и всей Северской земле[77].

На переговорах 1517 года впервые была озвучена новая «историческая» версия того, как русские города оказались в составе Литвы: их якобы передал государь всея Руси Иван III как приданое за княгиней Еленой Ивановной, «для свойства и для того, чтобы кровь христианская впредь не лилась, он тогда эти города передал Александру королю». Интересно, что Москва не ссылалась на древних киевских князей, а сочиняла совсем недавний прецедент: русские правители жалуют земли, их новые обладатели не соблюдают договор, оказываются клятвопреступниками, и московский государь просто вынужден пойти на «свое дело», покарать нарушителей договора и восстановить попранную справедливость.

Позиция России была в высшей степени удобна: все, что мы захватываем, — это наша вотчина, то есть мы просто восстанавливаем свои законные права на временно потерянные земли. При этом литовскую сторону можно было всегда держать в напряжении и заставлять умерять свои намерения постоянной угрозой предъявления претензий на Киев, Полоцк, Витебск и другие «русские» города. О практической несбыточности данного требования прекрасно знали обе стороны, но в полемике апелляция к «древней вотчине» позволяла русской дипломатии занимать более выигрышную позицию. Декларация прав на «отчину» была в большей степени полемическим приемом, чем конкретным требованием, что, впрочем, не исключает уверенности Москвы в легитимности своих претензий.

Литовская сторона видела опасность для себя именно в титуле московского правителя. Это связано с тем, что у Великого княжества Литовского культура титулатуры была гораздо более развита, чем у Москвы, и в XIV–XV веках служила инструментом для легитимизации территориальных захватов (через включение в титул Ягеллонов определений «Русский», «Жемайтский», «Прусский» и т. д.). Московские правители в это время еще не обладали титулом с перечислением подвластных земель. Иван III в конце XV века актуализировал титул «всея Руси», решая свои внутренние задачи (прежде всего — присоединение Новгорода). А в Литве это было воспринято в «литовском политическом стиле» — как претензия на Днепровско-Карпатскую Русию. Тем более что поступки Ивана III — прием выезжих князей с вотчинами, войны за захват пограничных земель — это подтверждали. В ходе дипломатической полемики данный подход и данная идеологема были быстро усвоены и развиты московской стороной.

Поэтому титул великих князей московских Литва старалась урезать при малейшей возможности. Тем не менее судьба титула московского правителя была решена силой русского оружия. После проигрыша войны 1500–1503 годов Литва признала титул «государя всея Руси». Остальные территориальные и титулатурные проблемы предстояло решать уже Василию III.

Северным соседом Великого княжества Литовского был Немецкий орден, в конце XV — начале XVI века разделявшийся на две ветви: Тевтонскую (в Восточной Пруссии, с центром в Кенигсберге) и Ливонскую (на современных землях Эстонии и Латвии). Как и в случае с Ордой, орден переживал свою осень, закат. Не за горами была и его гибель. Орден изжил свою историческую миссию. В мире больше не было целей, для которых он создавался: все окружавшие его язычники были крещены, христианская церковь в Европе давно утвердилась. Нести свет веры было некому и защищать церковь — не от кого.

Мало того, события начала XVI века показали, что главные проблемы «христианского мира» лежат внутри самой церкви, ведут к ее расколу (Реформации) и религиозным войнам. Не избежал этого и орден: среди орденской аристократии все большую популярность обретала идея секуляризации, что в 1525 году приведет к ликвидации Прусского ордена.

Кроме того, происходят вырождение рыцарства, упадок его идеологии, одряхление его военного искусства. Огнестрельное оружие господствовало на европейских полях сражений, и оно убило рыцарскую тактику и способы ведения боя. На первый план выходил «продавец шпаги», профессиональный военный наемник, с совсем другой психологией и философией, стилем владения оружием и даже другим вооружением. Орден также все больше использовал наемную военную силу, но сам как воинская организация ей проигрывал.

В конце XV–XVI веке меняется облик мира. Это было связано с Великими географическими открытиями, возникновением Нового Света. Священная Римская империя оказалась в стороне от борьбы за колониальный передел мира. Она раздиралась внутренними противоречиями, уже не расширялась, а теряла территории. Обладание провинцией Ливонией в этой ситуации стало для империи неактуально, тем более что Реформация проникала и сюда и разъедала основу связи ордена и империи — единую католическую веру, верность папскому престолу.

Но, как ни парадоксально, именно в условиях этого кризиса империя предприняла ряд шагов по формальному включению Ливонии в свой состав. В 1512–1513 годах при разделе Священной Римской империи на десять округов Ливония была включена в ее состав, причем вошла в одну провинцию вместе с Богемией и Пруссией. 24 декабря 1526 года, после падения Пруссии, в Эсслингене была дана грамота, подтверждающая, что Ливония является частью Священной Римской империи, а в 1530 году Карл V официально пожаловал в Аугсбурге ливонского магистра провинцией Ливонией. Теперь ливонский представитель мог присутствовать на рейхстагах, а магистр считался имперским князем. В то же время Ватикан считал Ливонию под своим управлением, что видно из папских булл, выдаваемых тем же епископам.

Главными причинами гибели Ливонского государства было изменение исторического контекста — как говорится, «Ливония созрела». У нее не было перспектив выжить в том окружении враждебных, агрессивных держав (Польши, Литвы, Швеции, Дании, России), в котором она оказалась. Она просто не могла выработать формулу собственного суверенитета и найти свое место, геополитическую нишу на новой карте Центральной и Восточной Европы. Слишком много соседей-хищников с алчностью смотрели на богатые прибалтийские земли. Ее судьба была предрешена. Это государство сотрут с лица земли сын Василия III Иван Грозный и польский король Сигизмунд II Август в 1558–1561 годах.

В середине XVI века Ливония состояла из нескольких исторически сложившихся территорий: Эстляндии (округа Гаррия, Вирланд, Аллетакен, Вайден, Оденпэ, Гервен, Вик, а также острова Эзель, Дагеден (Даго), Моне, Вормсэ, Врангэ, Киен и Водесгольм), Летляндии, Курляндии и Семигалии. Вся Ливония подразделялась на 22 дистрикта (уезда). Собственно Ливонский орден контролировал 59 процентов территории. 16 принадлежало Рижскому архиепископству, 25 — епископствам Дерптскому, Курляндскому, Эзельскому и 19 — крупнейшим городам. Самыми большими из них были Рига (восемь тысяч жителей), Дерпт (шесть тысяч), Ревель (четыре тысячи). При этом города имели прочные связи с европейскими союзами: Ревель был связан с Ганзой, Рига с 1541 года являлась членом Шмалькальденской лиги.

Высшую орденскую аристократию составляли немцы, в основном приезжие, выходцы из Вестфалии. Количество рыцарей не превышало четырехсот — пятисот человек. Гораздо более многочисленную группу составляли так называемые вассалы — немцы по происхождению, вот уже 10–12 поколений живущие в Ливонии. Среди горожан большинство бюргеров также составляли немцы, а в целом их доля в поселениях замкового и городского типа в среднем составляла до 20 процентов. В некоторых пунктах, например в Риге, этнических германцев было большинство. Крестьянство же, напротив, в основном состояло из аборигенов: эстов, ливов, леттов, куршей, семигалов.

По своей структуре орден изначально состоял из трех видов братьев (fraters militiae Christi , «братья воинства Христова»): братьев-рыцарей, братьев-священников и братьев-служителей. Все они при вступлении в орден приносили четыре обета: безоговорочного послушания орденскому начальству, целомудрия, отречения от собственности и посвящения жизни борьбе с неверными и язычниками. Братья должны были жить в общих домах (замках), питаться за общим столом, коротко стричь волосы и бороду, носить одежду из грубой ткани. Одевались рыцари в белое платье и нашивали на левую сторону плаща красный крест и под ним красный меч, священники одевались в белый кафтан с красным крестом на груди, а служащие — оруженосцы, стрелки, ремесленники — в коричневое или черное. Кроме того, были собратья — они не приносили обетов, жили на орденских землях и служили общему делу своим имуществом.

Основу военной организации ордена составляла тяжеловооруженная рыцарская конница, которую сопровождали конные воины из числа вассалов и пехота — кнехты. Однако и в самые лучшие времена существования Ливонского ордена число рыцарей не превышало нескольких сотен человек, а с вассалами и кнехтами орден мог выставить несколько тысяч. Этих сил вполне хватало для покорения, а частично и истребления местных прибалтийских народов — эстов, ливов, латгалов. Но на крупномасштабные войны с соседями (Литвой, Русью) орден был неспособен.

Символом владычества ордена в крае стали возвышавшиеся над равнинными прибалтийскими землями или на холмах рыцарские замки. Они, как правило, были четырех- или пятиугольные в плане, с каменными стенами высотой до пяти-шести метров, со рвом шириной 10–15 метров и центральной башней — донжоном. Замки имели постоянный гарнизон в несколько десятков или сотен солдат, которыми командовал фогт. В них находилась неплохая (нередко в несколько десятков стволов) крепостная артиллерия, что позволяло даже небольшому гарнизону держать в страхе округу и легко отражать любые попытки нападения со стороны местного крестьянства.

По Ливонии были рассеяны так называемые «крестьянские замки» (Bauernburgen ) — разной формы и величины земляные укрепления, иногда с двойным или тройным валом или деревянными фортификационными сооружениями на валу. Они охраняли так называемые мызы — владения ливонских землевладельцев.

Крупнейшие крепости — Таллин (Ревель) и Рига — были обнесены мощными крепостными стенами (часть стен в Таллине сохранилась до наших дней). Но их предназначение было иное — охранять вольности горожан от аппетитов ордена (в Риге рыцарский замок вообще располагался отдельно от городских укреплений).

Ливонский хронист Бальтазар Рюссов так характеризовал повседневную жизнь ливонских дворян в первой половине XVI века: «В те времена вся жизнь их проходила… в травле и охоте, в игре в кости и других играх, в катанье верхом и разъездах с одного пира на другой, с одних знатных крестин на другие… с одной ярмарки на другую. И очень мало можно было найти людей, годных для службы где-либо вне Ливонии… или на войне». У ливонской аристократии была своя система ценностей: «…кто мог лучше пить и бражничать, драться, колоть и бороться», петь непристойные песни на пирах, «кто оставался последним и перепивал всех остальных, того на другой день провозглашали храбрым героем и его почитали и славили, будто он покорил какую землю». «Во всех землях в то время лучшей похвалой ливонцев было то, что они — славные пьяницы». Пьянство распространялось и на молодежь, даже на двенадцати- и четырнадцатилетних мальчиков. В Ливонии, по словам Рюссова, «среди некоторых разумных» ходила поговорка: «Да спасет нас Господь от феллинского танца, от витгенштейнского пьянства и от везенбергской чести»3 (знаком последней считался шрам на щеке, полученный в драке, — так называемый «везенбергский коготь»).

Отношения России с Ливонией были недружественными, но прагматичными. И русским (в основном новгородским и псковским), и ливонским купцам была выгодна взаимная торговля: Ливония выступала посредником, перевалочным пунктом на пути огромного потока товаров, который шел из России в Европу и наоборот. В этой торговле каждая сторона пыталась словчить, «потянуть одеяло на себя», нарушить правила торговли в свою пользу. Когда число таких нарушений перерастало некий критический рубеж, начинались аресты товаров, купцов, а то и вспыхивали пограничные столкновения. После кратковременных войн подписывался мир на несколько лет, причем, как правило, стороны просто реанимировали и подтверждали старые довоенные договоренности, нарушение которых и привело к конфликту. Последняя подобная война между Россией и Ливонией была в 1500–1503 годах (так называемая «Первая Ливонская»); она закончилась шестилетним перемирием.

Говоря о западных соседях, необходимо упомянуть Священную Римскую империю. В ту эпоху понятие «Европа» (то, что позже назовут «западноевропейской цивилизацией») отождествлялось с «христианским миром », под которым понимались страны западного христианства (католичества, а позже и протестантства). Священная Римская империя была ядром «христианского мира», а ее император считал себя вправе вмешиваться в любые дела соседних стран. Имперский суд судил страны и народы, монархов и рыцарские ордена. Другое дело, что, как это часто бывает, подобные высокие претензии на гегемонию в христианском мире сочетались с политическим бессилием, особенно в военном отношении. Империя раздиралась внутренними противоречиями, и в первой трети XVI века она будет взорвана религиозными войнами, сопровождавшими протестантскую Реформацию. С юго-востока на Европу страшной черной тенью наползала Турция, в 1453 году проглотившая Византию и теперь медленно, но верно двигавшаяся вглубь континента.

Какое отношение все это имело к России Василия III? Во-первых, дипломатически империя тяготела к России, брала у нее денежные займы, чуть не подписала договор о военно-политическом союзе. Делала она это небескорыстно, и из этого следуют «во-вторых» и «в-третьих». Во-вторых, империя лелеяла мечту создания антимусульманской лиги, союза государств христианского мира против Турции и ее агрессии. Но как-то все время получалось, что горячо молиться за победу лиги готовы были все, а воевать не хотел никто. И здесь взоры периодически обращались к России, державе весьма сильной в военном отношении, закаленной в битвах с татарами. Со времен Ивана III Европа пыталась склонить русских правителей вступить в антимусульманскую лигу и отправить свои войска воевать за христианский мир. Приманкой, за которую московские монархи должны были положить свою страну на алтарь войны Европы и Турции, было присвоение им титула короля, вручение короны из рук императора и рассмотрение вопроса о включении России на правах провинции в состав Священной Римской империи, «христианского мира».

При Василии III эти переговоры достигнут апогея, но к концу его правления до европейских дипломатов все-таки дойдет, что русские поддерживают разговор о лиге исключительно из корысти, надеясь на этом что-то выгадать, но всерьез никуда вступать не намерены.

Россия в «христианский мир» не входила, ибо православные считались схизматиками, неправильными христианами. А потому, и это в-третьих, с конца XV века дипломаты империи и Ватикана постоянно поднимали вопрос о присоединении России к католической унии. Мотивы Запада были просты и прозрачны. Священная Римская империя не принимала участие в Великих географических открытиях и разделе Нового Света, не имела заморских колоний. Наоборот, развитие Реформации вело к тому, что католическая империя теряла множество подданных (отказывавшихся от католичества, принимавших протестантизм). Да и немало территорий вышло или грозило выйти из-под ее контроля. Россия могла быть имперским колониальным проектом, а огромное количество обращенных в католичество схизматиков на востоке — компенсировать человеческие потери империи на западе.

Эти факторы привели к тому, что при Василии III Россию чуть было не приняли в Европу. Почему этого не произошло и почему Россия однозначно стала для Европы «антиевропой» или даже Азией — читайте на страницах этой книги. А мы пока будем следить за первыми шагами во власти Василия III, новоиспеченного государя всея Руси.

 

 

Глава третья

Первые вызовы

 

В момент вступления на престол эйфория от того, что «мечты исполнились» и «жизнь удалась», бывает изрядно подпорчена тем печальным фактом, что соседи совершенно не разделяют твои восторги. Мало того, в самом факте смены власти они нередко видят крайне благоприятный момент, чтобы предъявить давно накопившиеся претензии, попробовать изменить существующее положение, проверить новоиспеченного правителя «на излом» — а вдруг получится? От неопытности он даст слабину, а там и поторговаться можно будет. Этот вызов, проверка на прочность почти всегда ждут молодого монарха.

Василий III тоже подвергся такой проверке. Первые годы его правления — эта целая череда дипломатических проблем и локальных войн на разных направлениях.

 

«Государь ненастоящий», или Почему власть Василия III не признала Казань

 

Первым взбунтовалось государство, которому по-хорошему бунтовать-то и не стоило — не те силы. Еще 24 июня 1505 года, пользуясь тем, что Москве, где тяжело болел Иван III, было явно не до соседей, поднял мятеж казанский хан Мухаммед-Эмин. По его приказу был арестован русский посол Михаил Кляпик и убиты находившиеся в Казани русские купцы, конфискован их товар. Уцелевших продали в рабство ногаям.

После смерти Ивана III Мухаммед-Эмин отказался признать Василия государем и разорвал отношения с Москвой. Он заявил: «Аз есми целовал роту (то есть приносил клятву, присягу на верность. — А. Ф. ) за князя великого Дмитрея Ивановича, за внука великого князя, братство и любовь имети до дни живота нашего, и не хочю бытии за великим князем Василием Ивановичем. Великий князь Василий изменил братаничю своему великому князю Дмитрею, поймал его через крестное целование (то есть бесчестно, вопреки клятве. — А. Ф. ). А яз, Магмет Амин, казанский царь, не рекся бытии за великим князем Васильем Ивановичем, ни роты есми пил, ни бытии с ним не хощу»[78]. Таким образом, правление Василия III началось с обвинения его в нелегитимности и сепаратистского мятежа.

Собственно, главная опасность здесь заключалась в самой постановке вопроса. Если казанцам сойдут с рук объявление Василия III незаконным и апелляция к «настоящему» государю Дмитрию, то легко найдутся и другие сторонники несчастного «венчанного внука». А там можно дойти и до потери трона… Медлить было нельзя!

Спустя полвека после смерти Василия III в историческом сочинении под названием «Казанская история», написанном в 1580-е годы, этот момент будет изображен очень драматично. Естественно, о критической ситуации вокруг трона историки умалчивали — сомневаться в правах на престол Василия и вспоминать опального Дмитрия было нельзя. Но зато казанский хан изображался сущим злодеем: «Не удоволися Казанский царь богатеством взятых людей руских в Казани, ниже крови их напився, такущия реками, и болщою яростию свирепосердыи разжегься»[79]. Далее описывается 30-дневная осада Нижнего Новгорода многотысячным войском, какого у казанских татар отродясь не бывало. Москва не успевала на помощь, но нижегородцы освободили из тюрьмы 300 пленных литовцев, заточенных туда после битвы при Ведроши. Литовцы искусно владели огнестрельным оружием, и «огненным боем» «град от взятия удержаша», и даже прямым попаданием ядра в грудь навылет уложили ногайского мурзу, шурина самого ногайского хана. После этого осада была снята, героические литовцы за свой подвиг освобождены и отпущены домой, и наконец-то пришла на подмогу огромная московская рать.

Конечно, данная история сказочна (хотя детали рассказа о пленных литовских жолнерах вызывают доверие: такое специально придумывать незачем). Согласно Воскресенской летописи, наиболее близкой описываемым событиям, осада длилась не 30, а два дня и была легко отражена местным гарнизоном под началом наместника Ивана Васильевича Хабара.

Чего хотели и на что рассчитывали казанцы, не очень понятно. Протекторат, установленный Россией над ними после 1487 года, был, в общем, необременительным. Главным его условием было не нападать на русские земли. Москва следила за тем, чтобы у власти в Казани находились представители прорусски настроенной группировки местной знати. По всей видимости, существовали льготы для русских купцов и какие-то финансовые отчисления в центр, неизвестно, насколько регулярного характера. В Казани сидел русский посол (впрочем, неизвестно, насколько постоянно он там находился). Но никто не мешал казанцам чеканить свою монету, жить по своему законодательству, иметь свою армию, самостоятельную внешнюю политику на сибирском и ногайском направлениях. Никто не вмешивался в казанскую экономику, хотя она в значительной мере базировалась на рабском труде русских пленных, угнанных на чужбину или купленных на невольничьем рынке.

Словом, те ограничения, которые вытекали из российского протектората, вряд ли стоили того, чтобы бросать такой вызов Василию III и тем ставить под угрозу само существование ханства. Применительно к началу XVI века ни о какой «национально-освободительной борьбе казанских татар против русских поработителей» не могло идти и речи — за неимением самого «русского порабощения». Видимо, это был бунт казанской элиты, желавшей под предлогом смены власти в Москве выторговать у нее ряд льгот и привилегий, а также добиться перетасовки политических группировок в Казани.

В случае военного конфликта рассчитывать казанцам было особо не на что. В этом отношении ханство было довольно слабым. Особое военное сословие составляли огланы , получавшие за службу земельные владения, правда, небольшие. Под их началом находились казаки , которые делились на ички , служившие при дворе хана, в столице, и исьникы — вне Казани, в улусах, по деревням. Наиболее боеспособные части составляла конница, города защищали пехотные гарнизоны. Вооружение и воинская тактика казанских татар почти не различались с другими татарскими армиями.

Существенных отличий было два. Первое — казанцы обладали артиллерией, правда, только крепостной. Второе — у них не было крупных многотысячных воинских соединений, предназначенных для дальних походов. В полевых сражениях они могли выставить небольшое количество воинов. По свидетельству польского историка XVI века Матвея Меховского, все войско казанцев в XVI веке не превышало 12 тысяч человек, и только в критические моменты они могли выставить до 30–40 тысяч воинов[80]. Они неплохо владели оборонительной тактикой, защищая Казань от нападений русских войск, но хан не мог собрать крупные соединения для решения стратегических военных задач.

Казанцы совершали свои набеги на русские города — Муром, Нижний Новгород, Кострому, Галич, Устюг небольшими мобильными отрядами, никогда не ставили своей целью захват территорий и включение взятых городов в состав Казанского ханства. Добыча и грабеж, захват пленных — это были единственные цели походов. Во время разбоев тащили всё подчистую: иногда даже выдергивали из дверных косяков гвозди, а из печей уносили еще горячие горшки с кашей.

Местные жители пограничных русских областей в долгу не оставались — казанский фольклор сохранил память и об их кровавых набегах на татарские деревни. Но все-таки от вторжения большой российской армии казанцев спасало расстояние — от Казани до Нижнего Новгорода по прямой более 300 километров, а дороги в средневековье прямыми не бывали. Нижегородских сил для большого удара все равно не хватило бы, армию надо было подтягивать из Центральной России — а это еще сотни километров марша. За такими просторами можно было чувствовать себя спокойными и делать любые громкие политические заявления.

Но, с другой стороны, Россия к этому времени научилась воевать с татарами, даже столь отдаленными. Времена стихийных мятежей «от отчаяния», героических, но малорезультативных акций в стиле богатыря XIII века Евпатия Коловрата, с маленьким отрядом атаковавшего всю армию Батыя, безвозвратно канули в прошлое. Москва четко усвоила, что надо бить одних татар при помощи других. Не имея в обозе готового на все марионеточного правителя, в поход против мусульман ходить не стоит.

Уже в декабре 1505 года Василий III занялся «выведением» такого правителя. Как сказано в летописи, брат мятежного Мухаммед-Эмина, пленный царевич Куйдакул, живший под арестом в Ростове под присмотром архиепископа, вдруг испытал сильнейшее желание принять православие. 21 декабря он был крещен под именем царевича Петра, 28 декабря выпущен из заточения и принес присягу на верность Василию III. Жизнь новообращенного татарского царевича стремительно изменилась к лучшему: из тюрьмы он почти сразу попал на брачное ложе. 25 января Василий III женил его на своей сестре Евдокии и дал в удел Клин, Городен и 55 сел под Москвой[81]. Правда, уже в 1507 году Клин отберут, но это будет потом. Пока же из ростовского заключенного получился прекрасный кандидат на казанский престол.

Русские войска двинулись на Казань в апреле 1506 года. В бой были посланы полки удельных князей Дмитрия Ивановича Угличского (Жилки) и Федора Борисовича Волоцкого, а также дворяне князя Юрия Дмитровского. Выступил и великокняжеский полк под началом князя Ф. И. Бельского. Армия шла по Волге «в судах» и берегом — на конях.

«Казанская история» содержит здесь очередной сказочный сюжет: на Арском поле перед Казанью хан устроил грандиозный праздник, велел установить тысячу шатров, «и вельможи его в них пьянствовали, и пили, и веселились всякими развлечениями, уважая устроенный праздник, также и горожане все, мужчины и женщины, гуляя, пьянствуя, делая покупки, развлекаясь»[82]. Судя по описанию, имеется в виду что-то вроде большой ярмарки. Русские войска налетели на отдыхающих, быстро обратили их в бегство. Протрезвевшие гуляки разбежались по окрестным лесам и спрятались за стенами Казани. Далее автор «Казанской истории» сетует: если бы русские утерпели и хотя бы три дня осаждали Казань — город бы сдался. Но они были с марша, голодные, усталые — а тут брошенные шатры с выпивкой и закуской… «От высокоумия» воины «начали без страха есть и пить, и без разума упиваться скверной едой и питьем варварским, развлекаться, играть и спать до полудня». Судя по этому описанию, ярмарка никуда не делась, просто у нее полностью сменились посетители. Хан подождал три дня, пока русские упьются насмерть, и атаковал их, когда они спали. Спящих воинов Василия III было убито столько, что по всему Арскому полю и Царскому лугу в лужах крови плавали русские трупы: из 100 тысяч погибли 93 тысячи. Те, кто успел проснуться, были убиты при попытке к бегству на берегах рек. Волга, Казанка и Булак три дня текли русской кровью, а казанские татары могли ходить с берега на берег по всплывшим раздувшимся трупам. При этом хан захватил в качестве трофея гору золота.

Эта апокалиптическая картина, однако, меркнет при обращении к другим летописям. 22 мая судовая рать князей Дмитрия Угличского и Федора Волоцкого и великокняжеский полк Ф. Бельского высадились у стен Казани и начали осаду. Ошибка была в том, что воины все двинулись к стенам, не обеспечив охрану корабельной стоянки и своего тыла. Татары на конях обошли полки со стороны реки и ударили в тыл, отрезав войска от кораблей. Сказалось преимущество татарского конного войска над пешим русским. Кого рассеяли по полю, кого прижали к Поганому озеру и порубили саблями. Вот тут-то, в озере, и утонула часть детей боярских (речь может идти о нескольких сотнях или тысячах человек, но уж конечно никак не о 93 тысячах, как в «Казанской истории», — столько войска не было во всей России).

В Москву было послано известие о поражении, но армия от стен Казани не отступила. 9 июня горестное известие было получено Василием III. Он приказал выступить на подмогу полкам под началом князя В. Д. Холмского. К Дмитрию Ивановичу и воеводам была послана инструкция непременно дождаться Холмского. Но 22 июня под Казань наконец-то подошли конная рать А. В. Ростовского и дворяне князя Юрия Дмитровского. Осуществлявший общее командование князь Дмитрий решил не ждать полки Холмского и 25 июня приказал штурмовать Казань. Штурм оказался неудачным, татарам был нанесен некоторый урон в живой силе, но город устоял. Русская армия отступила к Нижнему Новгороду и Мурому. Единственным успехом стали действия отряда великокняжеского воеводы Ф. М. Киселева и татар на русской службе под командованием царевича Сатылгана, которые на реке Суре разбили татарский отряд, посланный за ними в погоню[83].

Новгородские летописи содержат несколько иную версию событий, в большей степени перекликающуюся с «Казанской историей». Они сообщают, что при первой атаке русских (после высадки судовой рати) казанцы применили прием, на котором они неоднократно ловили русские войска: они оставили свои позиции, побросав имущество. Русские воины отставили в сторону копья и мечи, достали мешки и с увлечением принялись мародерствовать. Тут татары и вернулись и опрокинули потерявшее построение войско (вернее, уже не войско, а толпу мародеров). Их загнали в реку и многих убили.

Какая версия верна — сказать сложно. Очевидно только одно — поход провалился из-за просчетов командования, неправильных решений прежде всего князя Дмитрия Ивановича. Историк А. А. Зимин считал, что Василий III трактовал проигрыш казанской кампании 1506 года своеобразно: государь решил, что во всем виноваты его удельные братья. Казанский поход 1506 года знаменателен тем, что это последний поход русской армии, когда ею командовали удельные князья. Больше общее командование им никогда не доверяли, они возглавляли максимум свои полки. Так казанские татары внесли свой вклад в низложение удельных порядков и построение единого «государства всея Руси»[84].

Представляется, что данная мысль не находит опоры в источниках. В них нигде не говорится, что виноваты удельные князья как таковые — речь идет о персональной полководческой неудаче Дмитрия Угличского. Ответственность за поражение в первом бою в равной степени лежит на Ф. Бельском, возглавлявшем великокняжеских детей боярских. Так что антиудельная позиция Василия III, на которую якобы повлияло поражение под Казанью, А. А. Зиминым сильно преувеличена. Речь должна идти о персонах — но не об удельном статусе этих персон.

К тому же оценка похода 1506 года как провального не вполне точна. Да, сама кампания была проиграна. Но должное впечатление на татар она произвела. Казанцы понимали, что Василий III проиграл сражение, но война еще далеко не окончена и русские придут под стены Казани снова. Поэтому уже в марте 1507 года хан прислал в Москву посольство «с грамотою, бити челом о том, чтобы князь великий пожаловал, проступок его отдал, а взял бы с ним мир». Выиграв кампанию 1506 года, татары сразу же стали искать пути к миру — пока не стало хуже.

Стороны помирились. Мухаммед-Эмин отпустил посла Михаила Кляпика, уцелевших купцов и запросил «братства, мира и дружбы», как было при Иване III. То есть протекторат России над Казанским ханством был восстановлен. Василий III мог торжествовать: военное поражение обернулось дипломатической победой. В январе 1508 года в Москву привезли грамоты, на которых Мухаммед-Эмин присягнул на верность московскому государю.

 

⇐ Предыдущая6789101112131415Следующая ⇒

Поделиться: