Мультисенсорное восприятие

Но как устроено сознание на самом деле? Восприятие едино или все пять чувств следует рассматривать по отдельности? Каждый согласился бы, что существует пять различных типов ощущений, поэтому было бы разумно заключить, что сознание тоже дробно и мозг поддерживает пять независимых каналов обработки, четко разграничивая пять отдельных категорий чувств, которые затем вносят свой вклад в формирование сознания. Это рассуждение кажется грубым и прямолинейным, но, как мы знаем, данной точки зрения придерживались покойный Фрэнсис Крик и его коллега Кристоф Кох, стремившиеся выявить нейрональный коррелят сознания отдельно для зрительного восприятия, которое, как предполагалось, может полноценно существовать независимо от других чувств.^[165]

Еще в 1978 году был разработан новый подход к обучению на основе этой концепции. Идея заключалась в выделении трех «стилей обучения»: визуального («V»), аудиального (слухового) («А») и кинестетического («К») – «VAK». «VAK» изначально был предложен американскими педагогами Ритой и Кеннетом Данном более тридцати лет назад как способ объяснить индивидуальные различия в способностях к обучению у детей.^[166] На базе этой концепции разрабатывались методики для оптимизации учебного процесса. Но теория развилась гораздо дальше, предполагая, что одни люди по своей природе являются преимущественно «визуалами», другие – «аудиалами», а третьи – «кинестетиками».^[167]

И все же ни одно независимое исследование не обнаружило подтверждения теории «VAK», и единственным фактором, влияющим на результаты применения соответствующей методики, по-видимому, является энтузиазм учителя. Но почему эта теория долгое время казалась такой привлекательной? Обоснование снова возникает из обманчивого понятия автономных структур мозга, своего рода «модулей», каждый из которых осуществляет свою независимую функцию. На протяжении миллионов лет эволюции в мозге возникали и совершенствовались множество специализированных структур, современные люди приспособили многие из этих структур к выполнению сложнейших когнитивных функций. Однако доказательство несостоятельности теории «VAK» заключается в том, что эти функциональные модули работа ют должным образом, только будучи взаимосвязанными, и не способны функционировать изолированно.

В качестве подтверждения выступает эксперимент, проведенный когнитивным нейрофизиологом Станисласом Дехайном. Он попросил своих испытуемых осуществить ряд простейших арифметических вычислений во время сканирования мозга – например, вычесть семь из ста, затем вычесть семь из получившегося остатка, и так далее. Тем не менее, когда Дехайн изучал полученные снимки с целью выявить области значимой активности, оказалось, что в процессе нехитрых арифметических вычислений задействуется целая дюжина различных областей мозга. Иными словами, еще одно исследование показало, что мозг всегда функционирует как единое целое.

На основе поступающих зрительных сигналов мозг создает пространственные «карты» мира. Это справедливо даже для людей, слепых от рождения: их мозг тоже создает такие карты. Очевидно, что слепые получают первоначальную информацию не визуально, а ориентируясь на прикосновения и звуки, но эти данные обрабатываются таким же образом, как у зрячих людей.^[168] Итак, существует мультисенсорный, кросс-модальный процесс, в котором информация, будь она кинестетической, звуковой или визуальной, взаимосвязана и складывается в единую информационную картину мира.

Вы, возможно, замечали, что чтение по губам помогает расслышать речь даже при сильном фоновом шуме.^[169] Мультисенсорные стимулы повышают эффективность обработки информации даже в тех в участках коры, которые заточены под первоначальную обработку сигналов одной сенсорной модальности.^[170]

Хотя мы можем выделять пять разных чувств, наш мозг, тем не менее, обычно воспринимает картину в целом. Все виды мышления включают в себя элемент абстракции. Независимо от сенсорного входа, посредством которого мы получаем информацию, сознание делает акцент на смысле. Хорошим примером «абстракции» может послужить прогулка по утреннему лесу: вдыхая прохладный влажный воздух, наблюдая за игрой солнечных бликов, прислушиваясь к шуму древесных крон, вы ощущаете прежде всего покой и умиротворение. Вы не чувствуете никакой необходимости различать отдельные ощущения. Момент сознания – это нечто большее, чем сумма его составляющих.

Однако существует мнение, что восприятие различных модальностей соотносится с разным «количеством» сознания.^[171] Наибольшую долю занимает зрение, за которым следуют вкус, осязание, слух и, наконец, обоняние. Но термин «сознание» в данном случае может ввести в некоторое заблуждение. Сознание подразумевает не только выраженность прямого сенсорного опыта, но и вклад личного значения. Как прекрасно подметил антрополог Клиффорд Герц: «Человек – это животное, путающееся в сетях смыслов, которые он сам расставил».^[172] Поэтому стоит пересмотреть ранжирование ощущений – не столько по «количеству» сознания, сколько по контексту и смыслу.

Возьмем зрение, которое, безусловно, является самым конкретным и наименее абстрактным из чувств. Мир вокруг нас состоит из силуэтов, узоров, оттенков бликов и теней, и все эти цветные фигуры обычно имеют для нас четкий смысл. То, что вы видите, как мы обсуждали в предыдущей главе, неизменно «значит» для вас что-то личное, всегда существует контекст. Когда вы оглядываетесь вокруг, вы не просто видите абстрактные цвета и формы, вы получаете доступ к своим персональным воспоминаниям, ассоциациям, ощущениям в определенный момент вашей жизни: этот камень будет относительно большим.

Следующим идет вкус. Опять же, контекст будет четким: вы ощущаете очень специфические свойства еды или напитка. Одним из факторов определения вкуса является сопоставление. В одном исследовании испытуемые оценивали образец лимонада с точки зрения того, насколько он сладкий или кислый. После первой дегустации добровольцам предложили другой образец лимонада, который содержал меньше сахара и больше лимонного сока. Когда пришла очередь третьего напитка, который на самом деле был идентичен первому образцу, большинство людей оценили его как наиболее сладкий из трех.^[173] На вкус могут сильно влиять оформление блюда, его консистенция и температура и т. д. И поскольку вкус существенно зависит от сопутствующих ощущений, все они в совокупности будут определять контекст, и, следовательно, восприятие так же будет завязано на ассоциациях – и снова это довольно крупный камень.

Зрение и вкус считаются соответственно на 90 и 80 % «осознанными», но более точным термином будет «контекстно-зависимые». Формальные проценты бессмысленны: это лишь их относительная значимость по сравнению с другими чувствами. Осязание значительно менее контекстно-зависимо. Прикосновение бархата, шелка, древесной коры или обнаженной кожи можно ощутить в самых разных ситуациях. Но обычно для вас важно значение этого ощущения здесь и сейчас, остальная же часть контекста, в который этот объект вписывается, не так существенна. Больше внимания теперь уделяется прямому ощущению от взаимодействия с поверхностью: этот камень значительно меньше, и крайне важной становится сила броска.

Далее за осязанием следует слух. По сравнению со зрением, вкусом и осязанием слух более пассивен и менее контекстно-зависим. Звук всегда сам находит вас, а не наоборот. Требуется меньше ловчих сетей. Именно способность слышать исчезает последней под воздействием общей анестезии, а также первой возвращается, когда пациент пробуждается.^[174] Этот камень мал, и сила броска имеет первостепенное значение.

Наконец, обоняние. Из всех чувств оно является самым свободным от контекста. Интересно, что потеря обоняния – один из ранних признаков болезни Альцгеймера,^[175] потому что путь, соединяющий нос и мозг, переходит непосредственно в «лимбическую систему». Лимбическая система представляет собой обширный кластер мозговых структур, который связан с ранними этапами процессов памяти и, что наиболее важно в данном случае, с эмоциями. Поэтому неудивительно, что запах может вызывать такие сильные и непосредственные эмоции, будучи самым примитивным из всех ощущений. Запах, без сомнения, – мощный первобытный стимул, который позволяет животному мгновенно определить, является ли нечто съедобным, раненым или сексуально привлекательным, позволяет отслеживать добычу на больших расстояниях. Вполне логично, что у людей это чувство, связанное с мгновенными, инстинктивными реакциями, притуплено. Тем не менее по сравнению с другими видами у человека с обонятельным восприятием связаны более крупные области мозга.^[176] Количество и качество обонятельной обработки может быть ориентировано в большей степени для формирования памяти. Однако даже для нас, людей, «подсознательные» эффекты запахов не следует недооценивать.

Возьмем феромоны. Эти коварные химические вещества встречаются в животном мире в самых различных контекстах, начиная от определения границ территории и заканчивая сигналом к размножению. Для людей феромоны в основном выступают как регулирующий фактор социального и сексуального поведения. Хотя механизмы воздействия феромонов остаются спорными, есть данные, что эти химические вещества действительно оказывают на нас удивительное влияние.^[177] Например, используя только обоняние, люди могут идентифицировать кровных родственников. Матери могут узнавать своих детей по запаху их тела, и наоборот. Так же дети могут отличать своих родных братьев и сестер, что, возможно, призвано препятствовать кровосмешению.^[178] Очевидно, что примитивное ощущение родства обусловлено не когнитивными факторами.^[179] В этом случае камень сам по себе совсем мал, эффект от броска определяется только его силой – это самое базовое чувство.

Активация различных чувств приравнивается к разной силе броска камней разных размеров. Зрение, в силу прочной зависимости от контекста, соотносится с большим камнем, не обязательно брошенным с большой силой. В то время как запах был бы противоположным пределом – сильное сырое ощущение без непосредственного и очевидного контекста – крошечный камень. Но и такой камень, брошенный с большой силой, все еще может пустить по воде ощутимую рябь. Пожалуй, одним из лучших примеров этому является музыка.

Мозг и музыка

Музыка определяется словарем как «вокальные или инструментальные звуки (или и те и другие), объединенные таким образом, чтобы создавать гармонию, красоту формы и выражения эмоций». Тем не менее это определение не отражает колоссального значения музыки для нашего биологического вида. Задумайтесь, музыкальная индустрия на самом деле занимает большую долю в экономике, чем фармацевтическая.^[180] В вековых дебатах о том, что делает нас людьми, некоторые ученые утверждают, что навыки жестового языка в ограниченной степени возможны и у других специально обученных приматов, но не замечено, чтобы кто-то из братьев наших меньших был способен создавать музыку и наслаждаться ею так, как это умеет человек.

Музыка – неотъемлемая часть нашей жизни. Но обладает ли она эволюционной ценностью или это «побочный продукт эволюции»,^[181] «чизкейк для слуха»,^[182] как выразился психолог Стивен Пинкер, – достаточно приятный, но вряд ли эволюционно значимый? Это может означать, что она воздействует на системы вознаграждения головного мозга так же, как рекреационные наркотики, тем самым подчиняя себе механизмы, которые изначально развивались для удовлетворения нужд, связанных с выживанием, например еду и секс.

В ряд факторов, обусловливающих значимость музыки, мы можем включить социальную сплоченность, развитие восприятия и моторики.^[183] Робин Данбар, антрополог из Оксфордского университета, ставит музыку и танец в один ряд с религией и фольклором: это явления, поощряющие «социальную сплоченность».^[184] Он считает, что без музыки и танца социальная сплоченность не достигала бы такой прочности и изощренности, какую она имеет у людей. Мы можем вступать в сложные социальные взаимодействия, и музыка порой является непосредственным связующим звеном. Возможно, ценность музыки исходит от ритуальности.^[185] Ритуалы обеспечивают структурированность общины и прочную связь поколений, которые не встречаются в сопоставимой форме у других видов.

На первый взгляд кажется, что музыка слишком культурно разнообразна, чтобы быть неотъемлемой частью жизни. Однако Йен Кросс, музыковед из Кембриджского университета, утверждает, что существует общая черта во всех типах музыки, а именно: «регулярная и периодизированная временная организация».^[186] Неудивительно, что инструменты, которые обеспечивают базовый ритм, такие как погремушки, шейкеры и барабаны, были созданы людьми одними из первых. Но почему ритм так важен?

Значение ритма во взаимодействии взрослого человека с младенцем будет заключаться в том, что младенец концентрирует внимание и реагирует на временные циклы в звуках голоса и движениях взрослого, которые не были бы доступны в обычной речи. Это самый распространенный в мире вид общения с ребенком: мать качает младенца на коленях, держа его за ручки и напевая или проговаривая какой-нибудь стишок. Наряду с тренировкой сенсорно-двигательной координации эта игра – также и опыт межличностного взаимодействия, закрепление коммуникативных навыков. Кросс определяет музыку как «естественное стремление к социально-культурному обучению, которое начинается в младенчестве».^[187]

Без сомнения, все согласятся с тем, что музыка неизбежно влечет за собой движение. Если, как мы видели в главе 3, «мышление – это движение, ограниченное мозгом», то музыка пробуждает это движение. Воздействие музыки, безусловно, помогает мозгу развиваться.

В совокупности эти данные говорят о том, что музыка может подменять биологически полезные стимулы, имитируя приятный опыт, сходный, например, с удовольствием от употребления шоколада^[188]или наркотиков, таких как кокаин.^[189] Однако снижение активности амигдалы приводит к тому, что положительное чувство может также быть связано с блокировкой реакций страха. Интересно отметить, что музыка была отмечена как один из немногих примеров положительно возбуждающего стимула, который способен снижать активность в этой области мозга. Таким образом, «удовольствие» от музыки может быть вызвано как толчком, так и тягой. С одной стороны, стремлением к положительной активации областей мозга, связанных с удовольствием, а с другой – желанием избавиться от страхов и негативных эмоций.

Неудивительно, что во время прослушивания музыки активируется так много областей мозга. Ритм, тональность и гармония музыки обеспечивают повторяющийся цикл ожидания и вознаграждения. К длинному списку задействованных в этом процессе областей мозга мы также можем добавить мозжечок. Наличие этой структуры, похожей на мини-мозг, является характерной особенностью всех позвоночных – он несет функцию «автопилота», осуществляя сенсорно-двигательную координацию самого автоматизированного типа. Если вы «бессознательно» отстукиваете ритм, скорее всего, это привет от вашего мозжечка.

Излишне говорить, что если музыка вызывает сильные эмоции, было бы странно, если бы здесь не был замешан дофамин. Доктор Валори Салимпур и ее команда из Института Ротмана в Торонто задались вопросом о том, что если музыка может вызывать чувство эйфории и ощущения, сходные с ожиданием вознаграждения, которые опосредованы дофаминергической системой, тогда прослушивание музыки может способствовать высвобождению дофамина. Впоследствии ее команда получила подтверждение этой теории.^[190]

Давно известно, что активность в правом полушарии явным образом коррелирует с эмоциями, и тот факт, что эта часть мозга чувствительна к музыке, позволяет предположить наличие связи между эмоциями и тональностью музыки.^[191] Это довольно разумно, поскольку мелодию в музыке можно рассматривать как аналог тона в человеческой речи, который, в свою очередь, указывает на эмоциональную окраску: музыкальные тона могут быть просто преувеличениями привычной речевой тональности. Дальнейшее сходство между музыкой и языком еще более очевидно: оба явления уникальны для нашего биологического вида, отражают особенности различных культур и исторических эпох. У обоих есть четкие, культурно зависимые правила и рамки для выражения.

Но есть существенные различия между этими явлениями, указывающие на то, что они дополняют, а вовсе не дублируют друг друга. В то время как разговорный язык изначально возник для обеспечения эффективного взаимодействия с небольшим числом людей, музыка представляет собой более массовый способ передачи информации. Но самое главное – музыка не ограничена описанием конкретных фактов или идей. Кроме того, музыка способна пробуждать эмоции, не вызывая воспоминаний: мы уже выяснили, что слух наименее зависим от контекста. Как красноречиво выразился известный невролог Оливер Сакс: «Музыка не имеет понятий и не делает никаких предположений. У нее нет власти материализовать что-либо. Она не имеет никакого отношения к миру».^[192] Слова Дэвида Гурона еще более лаконичны: «Музыка никогда не сможет достичь однозначной ясности языка, а язык – абсолютной двусмысленности музыки».

Таким образом, язык и музыка – это две стороны одной медали, и обладание этой медалью – уникальная привилегия нашего вида. Музыка дает нам возможность ощущать жизнь ярче, отчетливее и многограннее, в то время как язык необходим для того, чтобы ссылаться на вещи, которые вы не можете обнаружить непосредственно с помощью органов чувств. Музыка поглощает, но не призывает немедленно реагировать, как прыжок с парашютом или рафтинг.

Однако если музыка погружает в состояние «здесь и сейчас», которое все же отличается от интерактивности, скажем, горнолыжного спорта, то, возвращаясь к нашей аллегории, насколько широко разойдется рябь на поверхности воды?

Но вы не обращаете внимания на все эти махинации своего мозга. Вы чувствуете лишь то, что Моцарт наполняет ваши уши, беспардонно овладевая сознанием, вызывая бурю ощущений в произвольной, нелогичной последовательности, в то время как глаза, руки и ноги существуют как будто автономно. Но внезапно что-то вторгается в ваше сознание. Ваш драгоценный внутренний мир, наполненный музыкой, теперь отступает на второй план – вы подошли к двери своего офиса.

В офисе

Время музыки и неторопливых размышлений закончилось: теперь вы должны обратить свой взгляд вовне. Вы находитесь в громадной коробке из стекла и бетона и не испытываете прежних приятных эмоций. Вы садитесь за свой рабочий стол, идентичный дюжине других. Рутина накрывает вас с головой. Кажется, что рабочий день будет длиться вечность.

Мы проводим в среднем около восьми часов в день на работе,^[193] поэтому рабочее место как нельзя лучше подходит для изучения влияния окружающей среды на человеческое мышление. Вероятно, никого не удивит тот факт, что в классных комнатах с естественным светом процесс обучения оказывается эффективнее, чем в условиях искусственного освещения, или что дизайн больничных палат может повлиять на скорость выздоровления пациентов. Но, несмотря на эти интуитивные находки, мы до конца не понимаем, как объяснить эти эффекты.^[194]

Безусловно, это крайне важный вопрос. Воздействие различных стимулов на ваши органы чувств играет решающую роль в поддержании определенного состояния вашего мозга от момента к моменту. И для сознания важен персонализированный контекст поступающей информации (размер ментального камня, а также сила, с которой его бросают). И если размер камня соответствует долгосрочным локальным нейронным связям, которые, в свою очередь, обусловлены долгосрочным и стабильным состоянием среды, то окружение, в котором вы проводите восемь часов своей жизни ежедневно, будет иметь решающее значение для вашего сознания. Если даже бесхитростные крысы и мыши демонстрируют впечатляющие метаморфозы в условиях «обогащенной» среды – от состояния нейронов и биохимических показателей в их мозге до сложных структурных перестроек и, в конечном счете, поведения, – тогда какое влияние может оказывать рабочее место на такое сложное существо, как вы?

Парадигму экологического обогащения можно легко создать и использовать в экспериментах с лабораторными животными, но задача бесконечно сложна для людей, потому что окружающая нас среда чрезвычайно многогранна, мультисенсорна. Для аналогичного эксперимента было бы невозможно разработать полноценный «дифференциальный» сценарий. К тому же неэтично закрывать даже самых ярых добровольцев на длительные периоды в заведомо угнетающей среде для выявления отличий от влияния обогащенной среды.

К сожалению, невольными участниками такого «эксперимента» стали воспитанники румынских детских домов во времена жестокого режима Чаушеску. Из-за роста рождаемости, вызванного запретом на аборты и контрацепцию, в 1970-е и 1980-е годы прошлого века в приютах оказалось множество детей. Здоровые малыши росли вместе с инвалидами и психически больными, подвергались жестокому и пренебрежительному обращению, и это явно влияло на мозг – как на умственное, так и на физическое развитие. У многих наблюдалась значительная задержка моторного и речевого развития, коммуникативные навыки были очень скудными.^[195] По результатам исследования румынские сироты в возрасте от двадцати трех до пятидесяти месяцев демонстрировали задержку психического развития, которая, что удивительно, не была связана с продолжительностью нахождения в приюте, возрастом при поступлении или весом при рождении. Чудовищные условия содержание и пренебрежение, казалось, превзошли по значимости любые другие факторы.^[196]

Врачи, изучавшие сирот, наблюдали снижение количества как белого, так и серого вещества в головном мозге, а также признаки сниженной нейрональной активности в широком диапазоне областей мозга.^[197]Однако некоторые из худших последствий лишений постепенно сглаживались, если ребенок попадал в приемную семью,^[198] что еще раз иллюстрирует адаптивные возможности мозга.

Разумеется, большая часть человеческого опыта не может быть однозначно классифицирована как стимулирующая либо угнетающая. Даже экстремальный образ жизни, сопряженный с разного рода ограничениями, такой как жизнь бездомного на улицах Лондона, вполне может содержать элементы стимулирующего межличностного взаимодействия, запоминающиеся и поучительные переживания. Субъективные факторы, например персонализированные реакции и индивидуальные интерпретации конкретных событий, а также потребности и мотивация каждого человека в отдельности, несомненно, играют важную роль. Иными словами, для человека «обогащенность» среды определяется его индивидуальными склонностями и предпочтениями.^[199]

Для того чтобы взяться за изучение воздействия окружающей среды на сознание человека, действительно неплохо начать с рабочего стола. В конце концов, офисный образ жизни довольно стандартизирован, ограничен правилами, иерархиями и конкретными задачами – это немного упрощенная модель реального мира. Тем не менее в наших размышлениях нам все равно придется выходить за пределы физических свойств этой среды. Субъективные реакции будут играть важную роль в формировании нейронных ансамблей и, следовательно, в сознании. Таким образом, рабочее место предлагает интригующую возможность изучить более сложные аспекты, характерные для человеческого мышления: индивидуальность и самосознание. Итак, с чего начать? Возможно, с наиболее очевидного: объективных физических свойств окружающих нас вещей, из которых самым распространенным, даже в офисе, является цвет.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: