ТАЙНА КОРОЛЕВСКОГО ПОМИЛОВАНИЯ

 

Жан Бринон, первый председатель Руанского парламента и хранитель малой печати, 6 сентября 1523 года получил приказ отправиться в Тарар, дабы вместе с помощником, докладчиком в Государственном совете Гийомом Люйе, сеньором де Вем, приступить к допросу подозреваемых в сговоре с коннетаблем.

Первым 7 сентября допросили Антуана де Шабанна, епископа Пюи. Тот признал, что заметил недовольство коннетабля королем, и подтвердил, что ездил по его приказу в Савойю договариваться о брачном союзе своей внучатой племянницы мадемуазель де Миолан с сыном Жана Сен‑Валье^[94]. Следующим вызвали графа. Как указано в протоколе, Жану Сен‑Валье было в то время 48 лет или около того^[95]. Граф уверенно начал с заявления, будто никогда не слыхал ни об альянсе коннетабля с императором, ни о его планах, связанных с испанской женитьбой. Он признал, что по возвращении из Италии, будучи в Лионе, получил от Шарля Бурбона приглашение на празднества в Мулене, для которых посланец коннетабля просил доставить «артишоки» – «над чем означенный свидетель посмеялся, сказал, что Господин Коннетабль – славный малый и любит женщин, как герцог Жан; и действительно, послал оному коннетаблю дюжину артишоков и книгу из Германии со множеством картинок для развлечения дам».

Сен‑Валье уточнил, что никогда не беседовал с епископом Пюи о чем‑либо, кроме переговоров в Савойе насчет женитьбы его сына Гийома де Сериньяна на мадемуазель де Миолан. Жак Юро, епископ Отэнский, допрошенный следом за ним, подтвердил показания Сен‑Валье^[96]. Эти первые допросы разочаровали короля. В нетерпении 10 сентября он приказал Бринону помимо главных свидетелей допросить всех слуг коннетабля от конюхов до мажордома, бывших свидетелями его бегства^[97].

Сен‑Валье вместе с другими подозреваемыми перевели в крепость Лош под надзор его бывшего соратника, маршала Стюарта д’Обиньи.

11 сентября 1523 года король назначил комиссию в составе Жана де Сельва, первого председателя Парижского парламента, докладчика мэтра Жана Салла, председателя следственной группы Франсуа де Лоина, советника парламента Жана Папийона. Этим чиновникам надлежало продолжить расследование, а затем судить обвиняемых.

И снова Жана Сен‑Валье, епископа Пюи и епископа Отэнского. Эймара де При, канцлера провинции Бурбоннэ Папийона и мессира де Кара подвергли допросу. Дабы вырвать у них признания, членам комиссии были даны полномочия прибегнуть к чрезвычайной пытке^[98]. Условия заключения отца Дианы становились день ото дня все суровее, что следует из письма от 18 сентября, отправленного его слугой Рено де Ла Дюше госпоже Террнуар, супруге мажордома замка д’Ане^[99].

«Коли Вам угодно знать, хорошо ли обращаются с Господином моим хозяином, клянусь, с тех пор, как его забрали из рук г‑на Обиньи, с несчастным еще никогда столь скверно не поступали, и сообщаю, что не было дня, когда бы он не выплакал всю душу. И я весьма опасаюсь, что коли не воспрепятствует тому Господь, ему долго не прожить, потому как, мне кажется, господин мой чахнет все время и день ото дня, и уже так исхудал, что, увидев, Вы б его пожалели. Да еще, чтоб надежно удержать в сем городе, поместили его на самом верху башни – там, куда сажают преступников. Можете поверить, как только хозяину про то сказали, у него прямо‑таки сердце разбилось».

Сен‑Валье отравляли существование мелочными преследованиями. Он написал было несколько писем своей дочери Диане, но, когда лейтенант лучников пожелал прочитать их перед отправкой, предпочел порвать. Не смог Сен‑Валье повидаться и с сыном, Гийомом де Сериньяном, поскольку тот заболел и вынужден был остаться в Лионе. Самого его постоянно мучила лихорадка, а кашель не давал спать. Вызванный из Тура врач объявил, что жизни Сен‑Валье угрожает серьезная опасность.

Еще один слуга, некий Шабо, поселился у подножия замка Лош в гостинице «Черная голова». Он мог узнавать о пожеланиях своего господина и передавать их на волю. Так, 18 сентября он попросил секретаря Сен‑Валье Пьера Гишарда как можно скорее приехать в Лош^[100].

Для собственной защиты узник использовал любые средства. Он приказал напечатать, что готов вызвать на дуэль всякого, кто заявит, будто он знал о заговоре. Просил мажордома королевы Месье де Борна прислать ему борзую для компании, что было всего лишь способом лишний раз напомнить о себе^[101]. В еще одной записке, адресованной сеньору Ла Ривьеру, он интересовался придворными новостями и спрашивал, что о нем говорят королева‑мать и герцогиня Алансонская Маргарита, сестра Франциска I^[102].

Все надежды Сен‑Валье возлагал на зятя, и в письме от 19 сентября просил его обратиться к королю:

 

«Господину великому сенешалю.

Господин сын мой!

Думаю, Вы достаточно осведомлены о моей участи: дело в том, что король повелел схватить меня безо всяких на то причин, клянусь в том спасением души, а только оттого, что господин Коннетабль уехал, и доставил сюда в замок Лош, словно какого вероломного изменника, что является для меня источником ужасных терзаний, от коих я гибну. Молю Бога, да благоволит даровать мне крепкое терпение, а Королю – осознание того, сколь тяжкий позор он на меня навлекает. Но коли ему то угодно, здравый смысл требует от меня набраться терпения. А поскольку Вы – тот, к кому я питаю наибольшую любовь и доверие, мне захотелось уведомить Вас о своих злоключениях с тем, чтобы Вы соблаговолили сжалиться надо мною и пожелали спасти от бедственного положения, в коем я пребываю. А если б сумели Вы изыскать возможность приехать для беседы, мы могли бы решить сообща, что тут следует предпринять. Ради всего святого, сделайте милость, пошлите сюда свою супругу. Она могла бы проехать через Блуа, дабы испросить отпуск у Мадам ради того, чтобы навестить меня, не вдаваясь в объяснения, а затем мы обсудили бы с нею, что надобно поведать Госпоже королеве‑матери. Что касается Вас, то напишите королю и Мадам о моем деле так, как Вы умеете, со свойственным Вам блеском. Пуская в ход увещевания, постарайтесь добиться, чтобы месье де Лизьё прибыл сюда. Сердце мое сжимается так, что вот‑вот разорвется, а я не знаю никого, к кому мог бы обратиться с просьбой. Заклинаю Вас поелику возможно скорее сообщить мне о своих новостях. Молю Бога, господин мой сын, даровать Вам то, чего Вы желаете.

Лош, 19 сентября.

Остаюсь Ваш преданный отец – Пуатье»^[103].

 

В тот же день он обратился к дочери, умоляя ее приехать в Лош:

 

«Госпожа моя, супруга великого сенешаля!

С тех пор, как я к Вам писал в прошлый раз, успел переехать в замок Лош, где подвергаюсь самому дурному обращению, какое может испытывать несчастный узник, и, коли Бог мне не поможет, долго не сдвинусь отсюда, а поскольку все мои упования – на Вас с супругом, молю его прийти и поговорить со мной. Если же для него это невозможно, молю, чтобы соблаговолили приехать Вы. Вы не могли бы доставить мне большей радости, чем явившись меня повидать. И мы смогли бы обсудить, о чем Вам следует сказать Мадам. Когда же Вы встретитесь с нею, уместно будет попросить отпуск, дабы меня навестить. Заклинаю Вас проникнуться такой жалостью к своему несчастному отцу, чтобы Вам захотелось его проведать, и, коли это для Вас возможно, привезите с собою г‑на де Лизье, чьему доброму расположению я вверяю свою судьбу. У меня сердце разрывается оттого, что я смею молить Господа о чем‑либо ином, нежели даровать Вам то, чего Вы пожелаете.

Лош, 19 сентября.

Ваш преданный отец – Пуатье»^[104].

 

Жан Ла Венёр, епископ Лизье, первым разоблачивший заговор, также получил послание от Сен‑Валье, датированное тем же числом. Заключенный молил его обратиться к великому сенешалю и его супруге, дабы те как можно скорее приехали в Лош^[105].

Тем временем следствие шло полным ходом. Члены комиссии распорядились в присутствии Сен‑Валье прочитать текст его первого допроса, проведенного Жаном Бриноном, текст, в котором он сообщил об аудиенции у Луизы Савойской, имевшей место в Лионе летом 1522 года, затем – о его поездке в Бутеон‑ан‑Форс к коннетаблю. В ответ на вопрос следователей Сен‑Валье отрицал, что ему было известно о содержании договора между Бурбоном и императором и что он встречался с Борэном^[106].

Однако 24 сентября один из участников заговора, Эктор Данжеруа, сеньор де Брюзон, известный также как Сен‑Бонне, признал, что заметил Сен‑Валье в комнате, где коннетабль вел переговоры с Борэном^[107]. 23 октября, после того как на это противоречие указали подозреваемому, он сознался, что и в самом деле видел представителя императора и ознакомился со статьями договора^[108]. На следующий день он выдал все подробности^[109], а в ноябре полностью подтвердил свои показания^[110]. Пытаясь оправдаться, Сен‑Валье уверял, будто если он не донес о заговоре, то лишь с целью узнать о нем побольше, а затем выдать королю. Но подобные ухищрения не пошли ему впрок. Франциск I уже в ноябре дал указания судьям:

«Мы не видим ни причин, ни оснований, каковые могли бы побудить нас даровать прощение Сен‑Валье или сохранить его исповедь в тайне. И мы повелеваем озаботиться, дабы скорее покончить с этой историей, ибо она имеет особую важность и чревата последствиями, известными всякому и не попускающими действовать с прохладцей, но поступать мужественно и благочестиво, не щадя тех, кто проявил подобную злокозненность, трусость, бесчестность, измену, клятвопреступление, ведая о нашествии и о том, что ныне враги наши изо всех сил тщатся всеми средствами полностью разорить нас, наших детей, подданных и все королевство, не почли долгом поставить нас в известность. И когда бы ни один из наших верных и честных подданных не проник с отвагою в число заговорщиков и не поведал о заговоре, мы удалились бы в дальние края, оставив попечение об Отечестве Бурбону вкупе с госпожой нашей матерью, и коннетабль в полной мере исполнил бы злостный свой замысел, обратив в руины и обрекши гибели все наше королевство».

Следовало вынести «окончательный приговор виновным и поелику возможно скорее казнить, дабы те, кто мог бы участвовать в заговоре, видя сей пример, отказались от своих злокозненных намерений».

В результате 7 ноября судьи решили усовершенствовать расследование, учинив подозреваемым пытку, дабы убедиться, что те ничего не забыли рассказать о своих сообщниках. Сен‑Валье предстояло претерпеть «умеренное дознание, буде врачи сочтут, что лихорадка тому не помехою»^[111]. На самом деле члены комиссии не спешили вынести заключение. Они ссылались на то, что параллельно ведут следствие в отношении лекарей коннетабля в Тулузе и Памье, дабы подтвердить двурушничество главного свидетеля^[112].

В декабре король, потеряв терпение, поручил Парижскому парламенту закрыть дело. В виде компенсации за сделанные ими признания наименее значительные подозреваемые были помилованы, и первым – Эктор Данжеруа. сеньор Сен‑Бонне^[113]. Совсем иному обращению подвергся Сен‑Валье: 23 декабря его перевели в парижскую тюрьму Шатле.

Парламент 8 января 1524 года получил недвусмысленный приказ короля начать судебный процесс^[114]. Приговор был вынесен 16 января^[115]. Уличенного в преступлении против короля, отца Дианы лишили всех титулов, прерогатив и приговорили к обезглавливанию на площади Парижа. Приговор не избавлял его от пыток, предшествующих казни: «Объявляется, in mente Curiae , что, прежде чем приступить к исполнению сего приговора, означенный суд приказывает подвергнуть упомянутого Сен‑Валье пыткам и чрезвычайному допросу, дабы получить из его уст более обширные сведения о прочих сообщниках». Создается впечатление, что Сен‑Валье избрали искупительной жертвой, поскольку других обвиняемых либо освободили, в обмен на их разоблачения, как Сен‑Бонне, либо приговорили к недолгому тюремному заключению, и 23 января парламент распорядился привести приговор в исполнение^[116].

Луи де Брезе и Диана уже давно начали кампанию, пытаясь обелить своего тестя и отца в глазах короля, королевы и Луизы Савойской. Прибыв ко двору в Блуа, великий сенешаль мог рассчитывать лишь на собственные силы, в чем и признавался маршалу де Монморанси: «Если хотите знать, господин мой маршал, в каком положении я оказался, могу вас уверить, что мне пришлось говорить в одиночку, ибо я не сыскал никого, кто согласился бы помочь. Однако вера моя в доброту повелителя столь крепка, что, надеюсь, все закончится хорошо».

Тем временем финансовые трудности Короны и начало следствия по делу суперинтенданта Санблансе отодвинули преследования сообщников коннетабля на задний план^[117]. Франциск I чувствовал недовольство знати и парламента, считавших вчинение Бурбону иска из‑за наследства неловким ходом, ибо именно этот процесс подтолкнул его к предательству. Вдобавок король не желал настраивать против себя де Брезе, коему поручил защищать границы Нормандии, в то время как опасность вторжения англичан оставалась весьма грозной. А потому в знак особого расположения через три дня после утверждения смертного приговора Сен‑Валье Франциск I послал великому сенешалю 25 бутылок вина: 10 – белого и 15 – красного. Такая любезность, по‑видимому, означала возвращение королевской милости, что возродило надежды великого сенешаля. «Уверяю вас, господин мой маршал, – писал он своему корреспонденту, – что без доброты и благоволения повелителя я был бы несчастнейшим из дворян на всем белом свете, однако упование на то, что ему ведомы истинно преданные слуги, сняло с души моей большую часть тяготившего ее бремени (…). Владыка оказал мне великую честь и удостоил лучшей пищи, чем заслуживает человек в моем состоянии, ибо он пожелал, чтобы я и впредь принимал участие в Совете и споспешествовал деяниям оного»^[118]. Итак, все изменилось, когда угроза вторжения англичан и имперских войск исчезла, а народ и парламент начали изъявлять симпатии к коннетаблю.

Канцлер Дюпра прибыл в парламент 15 февраля, но не для того, чтобы, как надеялись парламентарии, сообщить о желанном помиловании, а с требованием привести приговор в исполнение и казнить Сен‑Валье. Оставалось лишь подчиниться. Утром 17 февраля двор направил своего первого судебного исполнителя, Жана де Сюри, посетить осужденного и выяснить, можно ли его подвергнуть допросу. Посланец констатировал, что Сен‑Валье болел всю прошлую ночь и «так сильно страдал, что не мог подняться с постели»^[119].

Такое заключение избавляло Сен‑Валье от пытки «испанским сапогом», но не должно было отсрочить казнь. В соответствии с обычной процедурой приговор огласили в присутствии всего двора и канцлера. Сделал это Жан де Виньоль, один из четырех нотариусов и секретарей короля, прикомандированный к парламенту. В тот же день осужденного должны были отвезти на Гревскую площадь и отрубить ему голову. Все имущество казненного подлежало конфискации и отходило королю.

Сен‑Валье выслушал приговор в тюрьме Консьержери из уст Карла Люксембургского, графа де Русси. Ему надели на шею орден Святого Михаила, а затем сорвали. Приговоренному объявили также, что он лишается командования королевским отрядом Сотни дворян и звания ее капитана^[120]. Зато Сен‑Валье предоставили несколько минут, дабы настоятель церкви Святой Магдалины Жан Марлен помог ему приготовиться к смерти. Потом вместе с Жаном де Виньолем прибыл секретарь суда по уголовным делам Жан Малон. В ответ на их требования новых признаний Сен‑Валье заявил, что ему нечего добавить к уже изложенному, и разрешил священнику открыть все, сказанное им на исповеди^[121]. Сен‑Валье попросил разрешения оставить кое‑какие средства своим верным слугам, незаконнорожденному сыну Этьену и в приданое законной дочери Франсуазе, коли на то будет соизволение короля. При этом он напомнил, что поместье Сериньян не может быть отнято у его старшего сына, поскольку расположено в Папской области^[122].

Во время завтрака Сен‑Валье продолжал упорно отказываться от еды, соблюдая зарок, данный им «с момента прочтения приговора в знак протеста»^[123]. Наконец приговоренного, «с обнаженной головой и связанными руками, накинув плащ, подбитый лисьим мехом», усадили на лошадь «и повезли на Гревскую площадь. Позади Сен‑Валье на ту же лошадь сел один из городских лучников и поддерживал его со спины, поскольку тот слишком ослаб». Духовник сопровождал его верхом на муле. Отряд как пеших, так и конных лучников, арбалетчиков и стражников Шатле окружил кортеж, а впереди следовали судебный исполнитель, королевский прокурор замка Шатле и секретарь Виньоль. Отряд оттеснил многолюдную толпу, запрудившую улицы и Гревскую площадь.

Послушаем одного из очевидцев, парижского буржуа, чье имя так и осталось неизвестным^[124]:

 

«Прибыв на Гревскую площадь, был он отдан в руки двух палачей, одного по имени Ротийон, а другого – Масэ, которые взяли его, раздели до камзола и в таком виде подняли на эшафот, все так же с непокрытой головой и связанными руками. Совершив сие, его поставили на колени, дабы просить у Господа прощения и правосудия, приготовляясь к смерти, коей он ожидал. Так прошло около часу, и привязали его к скамейке, чтоб было, на что опереться на эшафоте, и он молился Богу, ожидая смерти с непокрытой головой. А затем прискакал на лошади один из помощников канцлера, бывшего тем временем в Париже, и принялся кричать громким голосом: „Эй‑эй! Прекратите, прекратите! Вот королевский приказ о помиловании!“ И тогда взобрался на эшафот один из главных служителей уголовного суда по имени Матье Долле и слово в слово прочитал тот приказ, скрепленный зеленым воском. И сразу после того развязали приговоренному руки. А говорилось в том приказе, что король отменяет смертную казнь, снизойдя к мольбам великого сенешаля Нормандии, зятя приговоренного, а также других его родичей и друзей. Однако последний лишается королевского ордена, звания капитана Сотни дворян, а все имущество его подлежит конфискации. Всю оставшуюся жизнь проведет он запертым в надежном месте, в четырех стенах, и пищу будет получать чрез маленькое оконце, и в таком положении скончает свои дни там, где будет благоугодно королю. Тогда помилованный тотчас возблагодарил Бога, дважды облобызал эшафот, многократно осеняя себя крестным знамением. Засим его на лошади доставили в Консьержери, и был он куда веселее, чем выезжая оттуда. На следующий день, а выпало то на четверг, дело его вновь обсуждалось, дабы утвердить помилование парламентом, куда были призваны люди короля с целью проследить за утверждением оного помилования, что и было сделано на изложенных в приказе условиях».

 

Помилование не было полным. Однако оно предоставило осужденному спасительную отсрочку, благодаря мольбам великого сенешаля, как это явствует из текста королевской декларации:

 

«Поелику ныне Наш дорогой и преданный родич, советник и камергер граф де Молеврие, Великий Сенешаль Нормандии, а также родные и друзья Жана де Пуатье, сеньора Сен‑Валье, смиреннейше молили сжалиться и проявить милосердие к означенному де Пуатье, в виде особой милости и из сочувствия к их страданиям, а также в благодарность за услуги, оказанные Нашим царственным предшественникам, Нашему королевству и Нам самим со дня восшествия на престол, а паче всех – Великим Сенешалем, явившим преданность и верность Нам и вышеуказанному королевству, открыв и разоблачив махинации и заговоры, направленные против Нашей особы, Наших детей и упомянутого королевства, чем уберег от бедствий, каковые могли от оных вспоследствовать, своею волею и желанием Мы повелеваем смягчить приговор и смертную казнь отменить»^[125].

 

Такая мера наказания была вдвойне выгодна королю, так как позволяла заклеймить позором главного сообщника коннетабля, вознаградив при этом великого сенешаля и его супругу. Парламент получил 22 февраля 1524 года приказ «содержать означенного Сен‑Валье на прежнем месте дотоле, пока Мы не прибудем в Париж и не примем иного решения»^[126].

Капитан королевской гвардии сеньор де Во явился 23 марта за арестованным, «дабы препроводить его в место, угодное королю». Из Консьержери Сен‑Валье доставили в Лош 10 апреля. На сей раз там с ним обращались наилучшим образом и даже позволили принимать друзей. В Лоше узник оставался до самого возвращения Франциска I из мадридского плена^[127]. А тогда, получив полное прощение, Сен‑Валье был освобожден и удалился к себе в Дофинэ, где прожил еще 15 лет. Умер он 26 августа 1539 года в Пизансоне, успев в 1532 году выдать свою дочь Франсуазу за Антуана де Клермона, губернатора Дофинэ и двоюродного брата другого Антуана, супруга второй дочери, Анны де Пуатье. Сам Сен‑Валье в тот же год сочетался третьим браком с Франсуазой де Полиньяк, вдовой Жана де Грамона, бывшего ее третьим супругом, и завещал ей всю обстановку замков Сериньян, Бом, Этуаль, Сен‑Валье и Пизансон, причем последнюю сеньорию она получила в пожизненное владение. Что до наследника имени Сен‑Валье Гийома де Пуатье, то он женился на Клотильде де Миолан 21 октября 1526 года, благополучно завершив тем самым матримониальные планы, столь тесно связанные с отношениями его отца и коннетабля Бурбона^[128].

Почти чудесное избавление Сен‑Валье от смертной казни не замедлило породить мрачную легенду, на которую тотчас откликнулся парижский буржуа: «И ходили слухи, будто означенный сеньор Сен‑Валье угрожал королю в отсутствие оного убийством за то, что тот лишил девственности его дочь, принудив, как говорят, силой, и по этой же причине оказался он в подобном положении. И не вмешайся его зять, Великий Сенешаль Нормандии, быть бы тому Сен‑Валье обезглавленным»^[129]. По словам историка Этьена Паскье, отец Дианы якобы, несмотря ни на что, пал жертвой королевской ненависти от «горячки Сен‑Валье», внезапно поразившей его прямо на эшафоте в тот момент, когда ему предстояло выслушать приказ о помиловании, и «от коей скончался он несколько дней спустя»^[130]. Версия, разумеется, абсолютно ложная. Легенда об изнасиловании Дианы или, по крайней мере, о принесенной ею жертве оказалась весьма живучей и была увековечена не только в трудах Брантома, но также и в произведениях множества других писателей вплоть до эпохи романтизма^[131].

Брантом был самым известным среди современных ему хроникеров. Он не сумел устоять перед такой скандальной историей: «Я слыхал рассказы о знатном вельможе, приговоренном к отсекновению головы и уже возведенном на эшафот, как вдруг пришло помилование, добытое его дочерью, одной из первых придворных красавиц. И вот, сойдя с эшафота, он изрек не что иное, как такую фразу: „Да упасет Господь благое лоно моей дочери, столь удачно меня вызволившее“»^[132].

Позже Соваль повторил этот анекдот в своих «Любовных похождениях королей Франции»^[133]. Но другие современники Брантома, как, например, Бельфоре, объясняли успех Дианы по‑иному: «Ничто так не растрогало короля, как слезы и мольбы Дианы де Пуатье, единственной дочери этого сеньора Сен‑Валье, которая, выросши на службе как у королевы‑матери, так и у королевы Клотильды, так расстаралась, что король даровал помилование отцу ради дочери, ибо она готова была от горя последовать за родителем, если бы правосудие лишило его жизни»^[134].

Протестант Ренье де Ла Планш, желая заклеймить Диану, преследовавшую его единоверцев, склонялся к версии о ее испорченности: «В юные годы Диана ценой своего девства купила жизнь отца сеньора Сен‑Валье»^[135].

Мезерей нимало не смущаясь повторил историю, изложенную Брантомом. Будучи сторонником Бурбонов, которые вовсе не стремились воспевать нравы семейства Валуа, он писал о помиловании Сен‑Валье так: «Говорят, король предоставил оное после того, как взял у Дианы, его дочери, достигшей 14 лет, самое драгоценное, что есть у девушки. Обмен весьма необременительный для того, кто ценит жизнь превыше чести»^[136].

Большинство более поздних биографов считают это клеветой, распространенной, вне всяких сомнений, протестантами. Тем не менее Виктор Гюго в драме «Король забавляется» подхватил досужие домыслы Брантома, де Ла Планша и Мезерея, раздув их пуще прежнего. Он сделал седобородого Сен‑Валье жертвой одиозного Франциска I, который «осквернил, заклеймил, вывалял в грязи, обесчестил и погубил Диану де Пуатье, графиню де Брезе»^[137].

Историк Анри Мартен рискнул бросить тень сомнения. «Брезе, – пишет он, – первым разоблачил заговор. Мадам де Брезе, прекрасная, блестящая и ловкая Диана де Пуатье, сумела использовать эту услугу, чтобы повлиять на короля, и, несомненно, пустила в ход еще более эффективное оружие».

Мишле, хоть его и прельщала возможность поведать красивую историю, проявил осмотрительность: «Говорят, и это весьма вероятно, что дама, которой было 25 лет, и обладавшая притом немалым блеском, изяществом и в высшей степени мужественным складом ума, отправилась прямиком к королю и заключила с ним уговор. Спасая жизнь отца, она сумела устроить и свои личные дела, завоевав надежные позиции и политический статус подруги короля. Об этой дружбе свидетельствует целый том писем»^[138].

Гиффрей, издатель и исследователь переписки Дианы, смог доказать беспочвенность сплетни. Он обратил внимание на то. что великодушие Короля‑Рыцаря делает довольно неправдоподобным гнусную сделку, якобы предложенную им графине. Брезе не был снисходительным мужем. И разве его собственный отец не убил неверную супругу, хоть в той и текла королевская кровь? Великий сенешаль никогда не позволил бы жене ввязаться в авантюру, обесчестящую как ее, так и его самого. И согласись Диана отдаться королю, уж наверняка сумела бы выпросить для отца чего‑нибудь получше, чем пожизненное заключение с конфискацией всего имущества.

Долгое время в доказательство любовной связи между Франциском I и Дианой опирались на 17 любовных писем без адресата и подписи, опубликованных Эме Шампольоном‑Фижаком и приписываемых Людовиком Лаланном Диане. Эта атрибуция, использованная Мишле, но подвергнутая сомнению Сен‑Бёвом, была окончательно отвергнута благодаря Гиффрею. Конечно, на титуле этой стопки писем фигурирует надпись «17 писем г‑жи супруги Сенешаля Дианы де Пуатье Королю Франциску I», однако она датируется XVII веком, а анализ документов доказывает, что они написаны рукой Франсуазы де Фуа, графини де Шатобриан, официальной любовницы Франциска I. Итак, это не Диана, а мадам де Шатобриан обращалась к плененному королю, вместо подписи начертав; «Писано рукой, что вместе со всем телом принадлежит Вам». Некоторые полагаются на свидетельство венецианского посла Лоренцо Контарини, сделанное в 1552 году: «Молодая, вдовая и прекрасная, она (Диана) была любима и ценима королем Франциском I и, по общему мнению, многими другими, а потом перешла в объятия короля Генриха II»^[139].

Но Контарини писал через 21 год после смерти великого сенешаля и передавал клеветнические слухи, порожденные успехом женщины, которой все завидовали. Диана, по его словам, уступила домогательствам Франциска между 1531 годом, когда овдовела, и 1537‑м, когда Генрих стал ее любовником. Однако это время – вершина славы герцогини д’Этамп, что делает гипотезу Контарини малоправдоподобной. В крайнем случае ее можно считать отголоском россказней времен суда над Сен‑Валье.

Смягчение приговора Сен‑Валье тем более подчеркивало монаршее расположение к дочери и зятю обвиняемого, что король продолжал требовать суровой кары для сообщников коннетабля. Франциск I считал судей не в меру снисходительными. Явившись в Париж и воссев в роскошное королевское кресло, установленное во Дворце правосудия, он перебрал одно за другим досье с результатами следствия и упрекнул парламентариев в том, что Легьера и Бриона приговорили всего к трем годам тюремного заключения, камергера коннетабля де Кара и его канцлера Папийона не подвергли пыткам, а их имущество не было конфисковано. По его словам, Легьер и Брион после ареста ожидали, что их повесят. Монарх не мог допустить никаких поблажек и полумер в делах, столь близко касающихся его особы и королевства. Затем он потребовал вызвать в суд коннетабля Бурбона, дабы тот предстал перед его очами. Заместитель прокурора Лизе внес предложение, чтобы перебежчик и виновный в оскорблении величества мессир Бурбон, согласно воле короля, его пэров, принцев крови и членов Совета, был приговорен к обезглавливанию, его земельные владения отошли к Короне, а прочие блага подверглись конфискации. Суду были предоставлены три отсрочки с кратчайшим интервалом^[140].

Из писем комиссии, отправленных из Блуа 17 мая 1524 года^[141], следует, что суверен вызвал в Париж четырех советников и председателей четырех парламентов – Руана, Дижона, Тулузы и Бордо, дабы те провели судебный процесс над обвиняемыми, с которыми обошлись чересчур либерально, ибо «парламентский суд Парижа не усмотрел в их действиях никаких оснований для смертного приговора»^[142].

Это отсутствие решимости у судей возвращало делу Сен‑Валье его истинные пропорции, которые, в сущности, были ничтожны по сравнению с преступной изменой, совершенной коннетаблем.

Канцлер Дюпра и четыре пэра Франции: герцоги Алансонский и Вандомский, епископы Лангрский и Нойонский 8 марта 1524 года сопровождали короля, который поехал в парламент вершить правосудие. Среди прочих сановников фигурировали Савойский бастард, герцог де Лонгвиль, Ла Тремуй, Шабо де Брион и – в знак особой милости – великий сенешаль Нормандии. Это собрание олицетворяло сплочение знати вокруг суверена, сплочение, которое неблагоприятный ход итальянской кампании сделал особенно необходимым. После успехов в самом ее начале судьба и впрямь обернулась против адмирала Бонниве. Ему пришлось претерпеть поражение от коннетабля Бурбона, командовавшего имперскими войсками совместно с вице‑королем Неаполя Карлом де Ланнуа и Фернандо д’Авалосом, маркизом Пескара. Вскоре французы, измученные чумой, голодом и холодом, были вынуждены отступить к Новаре.

Для Франции наступило время дать отпор. Король решил мобилизовать 12 тысяч швейцарцев и лично отправиться на подмогу Бонниве, как только в ущельях Альп растает снег^[143]. Но прежде монарх поехал в Блуа, где его мать Луизу приковал к постели тяжелый плеврит, а королева Клотильда медленно угасала в окружении своих шести малолетних детей. Старший из мальчиков, дофин Франциск, казался беззаботным, кротким и мечтательным, в то время как Генрих, годом младше брата, производил впечатление непоседы и драчуна. Диана, с 1518 по 1531 год бывшая фрейлиной королевы‑матери и королевы Клотильды, поддерживала обеих женщин своей спокойной преданностью и опытом молодой матери^[144], одновременно стараясь смягчить тягостное воздействие на обеих царственных особ катастрофических новостей из Италии. Получив ранение, главнокомандующий Бонниве уступил место графу де Сен‑Полю. Отважный Байярд, в битве при Мариньяне посвятивший в рыцари короля, пал в ущелье Сузы утром 30 апреля, когда вместе с арьергардом прикрывал отступление армии. При дворе рассказ о его кончине был воспринят с большим волнением. Раненный в спину выстрелом из аркебузы, он попросил уложить его под деревом лицом к врагу. Там‑то якобы и состоялась историческая встреча между Рыцарем без страха и упрека и вероломным коннетаблем. С восхищением передавали отповедь умирающего, записанную позднее, около 1540 года в «Мемуарах» Мартена дю Белле: «Мне нисколько не жаль себя, месье, ибо я умираю достойным человеком, но мне жаль вас, видя, что вы сражаетесь против своего короля, своей родины и в нарушение данной клятвы»^[145].

Самым могущественным подданным короля остается только одно: всецело отдать себя в распоряжение Короны и беспощадной войне, объявленной вероломным коннетаблем королю Франции. И если Луи де Брезе стал слишком стар, чтобы вернуться на поля сражений, то его присутствие было необходимо в Нормандии для подготовки сопротивления маневрам англичан, как без Дианы не могли обойтись при дворе. Она безотлучно оставалась рядом с Луизой Савойской, вновь обремененной обязанностями регентши, когда в июле 1524 года Франциск I в очередной раз отбыл в Италию. Супруге великого сенешаля выпала почетная и доверенная миссия опекать королевских детей, осиротевших после смерти матери, королевы Клотильды, скончавшейся 26 июля 1524 года.

 

Глава V

ДАМСКИЕ ИГРЫ

 

Весной 1524 года на Францию обрушилась безжалостная засуха. Тут и там вспыхивали катастрофические пожары, вроде того, что уничтожил Труа 24 мая 1524 года. В них усматривали знамение гнева Господня^[146]. А Бурбон, по‑видимому, выступал как орудие последнего.

Карл V, возобновивший альянс с Генрихом VIII, поручил коннетаблю‑изменнику завоевать Францию, встав во главе колоссальной армии численностью приблизительно в 20 тысяч испанских, немецких и итальянских солдат, 300 кавалеристов и 18 артиллерийских орудий. Узнав об этом, Франциск I вновь приказал отправить в тюрьму сообщников Бурбона, пока предатель неумолимо двигался в глубь Прованса. Ему сдались Антиб, потом Фрежюс, Драгиньян, Лорг и Бриньоль. Действия императорской армии поддерживал флот: он разорял побережье, ограбил богатое аббатство Лерэн, захватил Брегансон, расположенный на рейде Йера, а затем – массивную тулонскую башню. Бурбон с триумфом вошел в Экс, без сопротивления открывший ему врата. Там он присвоил себе титул графа Прованского и принял присягу от магистрата. 19 августа коннетабль предпринял попытку осадить Марсель, но там его ждала неудача, и 24 сентября имперской армии пришлось отступить. Король отвоевал провинцию, а 20 октября, совершив молниеносный бросок, Франциск I достиг Милана. Войска императора были вынуждены укрыться в двух крепостях – Павии и Лоди. 27 октября Франциск I решил осадить первую из них, блокировав внутри капитана Антонио де Лейва. Но осада явно затянулась. 3 февраля 1525 года Бурбон, Ланнуа и Пескара пришли на помощь Павии, Франциск I превратился в осаждающего и осажденного одновременно. Императорские войска 24 февраля просочились в парк Мирабелло, находившийся у самых стен города, и нанесли королю Франции сокрушительный удар. Франциск I попал в плен, и для него начался долгий этап жизни в неволе. Король чувствовал себя униженным, выслушивая совершенно неприемлемые условия: передать Бургундию Карлу V, вернуть Бурбону все земли и титулы, а то и превратить его владения в королевство, да еще и отдать ему герцогство Миланское^[147]. Регентше, удалившейся в укрепленное аббатство Сен‑Жюст близ Лиона, приходилось решать множество вопросов: вести переговоры с императором, поддерживать порядок в королевстве, не давать воли амбициям парламента и подавлять протестантское движение. В широком дипломатическом контрнаступлении Луиза Савойская использовала людей, чью преданность оценила во время судебных процессов против сообщников коннетабля: среди них фигурируют Жан Бриньон, первый председатель Руанского парламента, которому Луи де Брезе и его жена были признательны за согласие допрашивать Сен‑Валье, не прибегая к пыткам^[148], и Жан де Сельв, председатель следственной комиссии. Де Сельв вместе с маршалом де Монморанси и сестрой короля Маргаритой принимал участие в переговорах с испанским двором.

Регентша оставила королевских детей на побережье Луары – в Блуа и Амбуазе^[149]. Их осталось всего пятеро, поскольку маленькая Шарлотта умерла вскоре после своей матери. Тетка королевских отпрысков Маргарита, чей муж, герцог Алансонский, скончался 11 апреля вследствие ранений, полученных во время сражения при Павии, время от времени навещала племянников. Ее сопровождали всего несколько придворных дам, ибо время не подходило для парадов и дворцовых церемоний. Супруга великого сенешаля узнала о пленении короля, будучи в Руане. Луи де Брезе 10 марта 1525 года вместе с епископами Лизьё и Эврё явился сообщить печальное известие отцам города. Королевская канцелярия 5 июля составила грамоту, возводившую его в ранг губернатора Нормандии, так как после смерти герцога Алансонского это место оставалось вакантным. Именно в этом качестве 27 сентября де Брезе въехал в Руан, а 30‑го получил от муниципалитета дары в виде ювелирных изделий: два блюда, два кувшина для воды и два позолоченных флакона^[150].

Назначение на должность губернатора обычно оставалось прерогативой членов королевской семьи. Оно показывает, насколько Луиза Савойская доверяла де Брезе и рассчитывала, что он сумеет уберечь провинцию от угрозы английского завоевания^[151]. Новый губернатор, чтобы купить нейтралитет Генриха VIII, предложил, хоть и тщетно, штатам Нормандии принять участие в ежегодной выплате в размере 100 тысяч экю в соответствии с условиями Мурского договора, подписанного 29–30 августа 1525 года^[152].

Преданность Луи де Брезе исключила дурные последствия, которые могли бы навлечь на него и его супругу выдвинутое в это же время требование коннетабля Бурбона восстановить в правах всех его сообщников, и в особенности Сен‑Валье:

«Требует мой упомянутый сеньор Бурбон, чтобы все его друзья, сторонники и слуги были поименованы и включены в договор и получили возмещение всех потерь и доходов от домов или замков. Равно как графства Валентинуа и Диуа, принадлежащие Жану Сен‑Валье, истинному преемнику и наследнику мессира Эймара де Пуатье, должны быть оному возвращены и восстановлены вкупе с надлежащими правами и всеми доходами, извлеченными из указанных графств с тех пор, как они были отчуждены и узурпированы, и до сего дня»^[153].

Действительно, в окончательном тексте Мадридского договора, подписанном 14 января 1526 года Франциском I, говорится, что друзья, союзники и вассалы, которые служили дому Бурбонов, будут полностью восстановлены в правах. Судебные разбирательства и вынесенные в результате их приговоры будут объявлены упраздненными и не имевшими места. Те, кто находится под арестом, в частности епископ Отэнский и Сен‑Валье, получат свободу и смогут либо остаться в королевстве, либо покинуть его и поступить на службу к императору^[154]. Таким образом Мадридский договор увенчал усилия Дианы и ее мужа, предпринятые в пользу отца и тестя. Однако если он восстанавливал Сен‑Валье в правах, то отнюдь не положил конец разногласиям между ним и Короной по поводу дофинуазских графств, как это предполагалось в подготовительных пунктах договора. За них еще предстояло побороться.

Статья, в которой идет речь об обмене заложниками, свидетельствует о том, что де Брезе занимал место среди первых сановников королевского двора Франции^[155]. И в самом деле, император предложил Франциску I выбирать между отправкой в Испанию двух старших сыновей или дофина и 12 вельмож: герцогов Вандомского и Олбани, графов Сен‑Поля и Гиза, господ де Лотрека, де Лаваль де Бретань, маркиза де Салюза, месье де Рие, великого сенешаля Нормандии, маршала де Монморанси, Филиппа Шабо де Бриона и Робера Стюарта д’Обиньи.

Регентша, получив такое предложение, предпочла первый вариант второму, ибо в соответствии с комментариями к договору «Франциск I, лишась последних хороших военачальников, оказался бы бессилен вести войну».

Выбор великого сенешаля в королевские заложники – опасная честь, которая могла привести к длительному тюремному заключению в Испании, поскольку 14 января 1526 года накануне подписания договора Франциск I тайно объявил о намерении его не соблюдать. А чтобы скрыть таковые планы, король согласился отдать в заложники детей, живших в то время в Амбуазе. Дофину Франциску должно было исполниться 8 лет в конце месяца, а Генриху в феврале – 7. Посол Генриха VIII нанес им визит и от имени короля Англии передал в дар кобылиц и догов. Кардиналу Уолси он хвалил прекрасное воспитание мальчиков: «Оба взяли меня за руки и расспрашивали о Его Величестве короле и о вашей милости (…). Право же, оба ребенка прелестны, а крестник короля (герцог Орлеанский) весьма сообразителен и, как мне показалось, смелее»^[156].

Вскоре после того за детьми приехала их бабушка регентша, дабы отвезти к Пиренеям. 15 марта при свете факелов кортеж прибыл в Байонну, и Луиза Савойская попрощалась с внуками: по условиям договора она должна была отправить их к границе в одиночестве. Смущенные маленькие принцы получили прощальное напутствие фрейлин регентши. Одна из них, супруга великого сенешаля Нормандии, чьи две дочери – почти ровесницы королевских детей, по‑матерински поцеловала в лоб юного Генриха. Наступила пора расставания. Эскорт принцев возглавил почтенный 70‑летний господин, гувернер обоих мальчиков Рене де Коссе, носивший титул сеньора де Бриссака с тех пор, как купил это имение у Луи де Брезе в 1502 году. Ему предстояло давать отчет обо всех подробностях повседневной жизни маленьких принцев маршалу Анну де Монморанси, которого в тот момент назначили великим мажордомом, то есть сюринтендантом королевских домов. Помимо Шарлотты де Бриссак, гувернантки дофина, и мадам де Шавиньи, гувернантки Генриха Орлеанского, лишь десять дворян во главе с маршалом Лотреком сопровождали детей к пограничной реке.

В 7 часов утра 17 марта в путь тронулись две большие лодки, одна – от Фонтараби, вторая – от французского берега Бидассоа. На понтоне, закрепленном якорем посреди реки, отец встретился с сыновьями. Об этой встрече рассказывает председатель де Сельв: «Добрый господин при виде детей своих от жалости, что им в столь нежном возрасте надобно ехать в заточение, не смог ничего вымолвить и лишь советовал поберечься от всяческого зла и хорошо питаться, да пообещал весьма скоро просить о их возвращении. И слезы катились у него из глаз. Умолкнув, господин осенил их крестным знамением и отечески благословил».

Пока королевские дети ехали в изгнание, король Франции, забыв обо всех печалях, встречался с матерью в Байонне и находил утешение в объятиях новой фаворитки, Анны д’Эйи, мадам де Писселе. Водоворот развлечений и дипломатических маневров, захвативший Франциска I, конечно, не мог заставить его позабыть о судьбе двух маленьких заложников. Однако ради блага государства король решил нарушить данное им слово. Прежде всего, он отказался выполнять статьи договора, в частности вернуть Карлу V Бургундское наследство, а коннетаблю и его сообщникам – земли и титулы. Более того, 22 апреля 1526 года он заключил союз, получивший название Коньякской лиги, объединивший Францию, Англию, Венецию и папу Климента VII. Цель альянса – изгнать Карла V из герцогства Миланского и Неаполитанского королевства. В конце апреля штаты Бургундии отказались от раздела. 21 июня в Ангулеме король торжественно объявил о лиге, недавно созданной в Коньяке. На следующий день перед Королевским советом, собравшимся в полном составе, канцлер Дюпра категорически заявил вице‑королю Неаполя Шарлю де Ланнуа и послу де Праэту, что Мадридский договор аннулирован и утратил силу.

В июле 1526 года возобновилась война. Герцог Бурбон захватил Милан, и маленьким заложникам пришлось расплачиваться за то, что их отец не сдержал слово. Находясь в заточении в крепости Вильальба, они влачили довольно жалкое существование, в то время как в Сен‑Жермен‑ан‑Ле шли чередой пышные празднества: в январе 1527 года король справил там вторую свадьбу своей сестры Маргариты, на сей раз выходившей замуж за короля Наварры Генриха д’Альбре, потом отпраздновал бракосочетание старого друга Филиппа Шабо де Бриона со своей племянницей Франсуазой де Лонгви и, наконец, женитьбу Анна де Монморанси на Мадлен Савойской. За этими увеселениями последовал арест за взяточничество великого королевского сюринтенданта Жака де Бона де Самблансе.

Имперская армия 5 мая 1527 года во главе с Бурбоном подошла к стенам Рима, но, пока войска осаждали город, вероломный коннетабль получил смертельную рану. Сначала его смерть ничего не изменила в соотношении сил. Рим был опустошен и разграблен. К счастью, 6 декабря папе Клименту VII, объявленному врагом Карла V, удалось бежать, и мало‑помалу французы под командованием Лотрека стали брать верх на Севере Италии. В отместку император в январе 1528 года лишил своих маленьких пленников всех французских слуг и поместил их в тесном узилище Вилальпандо, потом – в Берланге на Дуэро и, наконец, в Педрацце, изолированной крепости, расположенной в Сьерра‑Гуадаррама. Эти грустные новости скупо просачивались ко французскому двору. Но они, по‑видимому, не слишком трогали короля, озабоченного только тем, как бы взять реванш за недавние унижения да наверстать упущенные удовольствия. Вновь обретя придворных дам, он не замедлил дать отставку своей прежней любовнице, Франсуазе де Шатобриан, посвятив ей довольно бесцеремонное двустишие:

 

О проведенном с тобой времени

Могу сказать поистине «да почиет в мире»^[157].

 

Король нашел женщину себе под стать. Ее называли «белянкой белизны ослепительной», и, как говорили, Франциск I избрал ее в любовницы из ненависти к Испании и темноволосой смуглой Элеоноре, сестре Карла V, на которой он обещал жениться, чтобы скрепить мир с императором. Избранница – остроумная барышня, «самая красивая из ученых дам и самая ученая из красавиц» – Анна де Писселе, известная как мадемуазель д’Эйи. У нее голубые глаза, высокий крутой лоб, длинный нос и прелестный рот, нежный и юный овал лица – в общем, это была дама, привлекательная во всех отношениях. Впрочем, как свидетельствует поэт Клеман Маро, фаворитка обладала и практической сметкой, куда более острой, чем то позволял предположить ее возраст:

 

Десять и восемь лет я вам даю,

Красивая и добрая,

Но по вашей рассудительности –

Тридцать пять – тридцать шесть

Предписал бы^[158].

 

Читая стихи Франциска I, можно подумать, что монарх завел с ней интригу уже в 1523 году. Тогда эта барышня, лет пятнадцати от роду, принадлежала к числу фрейлин Луизы Савойской и, следовательно, была хорошо знакома Диане. У кормила власти мадам де Писселе продержалась 21 год. Ее авторитет могло поколебать разве что влияние Маргариты, любимой сестры короля, но вдовая герцогиня Алансонская влюбилась в суверена Наварры, королевства, которое по сути дела ограничивалось лишь пределами Беарна, и, уехав со вторым мужем в его владения, уступила место новой фаворитке.

Бывая у регентши, Диана присутствовала при этом возвышении. Сама она не оставляла равнодушными любителей прекрасного пола, и, если верить легенде, когда мадам де Брезе было лет 24–26, за ней ухаживал поэт Клеман Маро.

Автор предисловия к сборнику стихов Маро, Лангле‑Дюфренуа, полагает, что именно Диане адресованы следующие очаровательные стихи:

 

Как часто мне хотелось бы быть Фебом,

Не для того, чтобы божественно разбираться в травах,

Так боль, убивающую мое сердце.

Травами никак не излечишь.

Не для того, чтобы оказаться среди небожителей,

Ибо мои желания обитают на земле

И моему королю я покорен.

Я хотел бы быть Фебом лишь для того,

Чтобы меня любила прекрасная Диана.

 

Но супруга великого сенешаля, разгневанная дерзостью поэта, якобы донесла на него Великому инквизитору, обвинив в поедании сала в самый разгар Великого поста. Арестованный в феврале 1526 года и заточенный в тюрьму Шатле, которую в мстительной поэме назовет «адом», Маро только чудом избежал казни, благодаря заступничеству своего друга Лиона Жамэ, а потом и Франциска I: по возвращении из испанского плена король защитил его от гонений, назначив в 1527 году, следом за отцом, королевским камердинером. После этого поэт какое‑то время пребывал в безопасности, пока новые высказывания вновь не навлекли на него подозрения^[159].

В легенде о любви, якобы связывавшей поэта и Диану, все выглядит неправдоподобным. Если супруга Луи де Брезе и создала себе определенную репутацию, то именно ту, что выражает надпись под портретом в альбоме рисунков, озаглавленном «Франциск I у мадам де Буази», где изображена задумчивая молодая дама с кротким и слегка улыбающимся лицом:

 

Она ласкает взгляд,

Честная в общении^[160].

 

Тем временем парламент, узнав о смерти коннетабля, 29 июля 1527 года вынес приговор^[161]. Ворота дворца Бурбонов в Париже, где некогда праздновали свадьбу Луи де Брезе и Диана, выкрасили в желтый цвет, дабы народ вспомнил, что там жил предатель.

Под влиянием этого приговора принцы из дома Бурбонов, герцог Шарль де Вандом и граф Франсуа де Сен‑Поль, впали в немилость. Зато величайшие блага и почести посыпались на верных Короне вассалов, тех, что на всех этапах заговора поддерживали короля. Пусть шпагу коннетабля пока никому не вручили, но Филипп де Шабо де Брион стал адмиралом, Теодор Тривульцио и Робер III де Ла Марк – маршалами. Пост великого мажордома Франции получил Анн де Монморанси. Этот спутник короля по плену в Испании, а по возвращении оттуда – главный уполномоченный на переговорах, грубый и жестокий сеньор, первый барон королевства, вскоре стал одним из наиболее влиятельных членов Королевского совета. Мать короля, с тех пор как выдала за Монморанси свою незаконнорожденную племянницу Мадлен Савойскую, прилюдно назвала его «племянником». Вскоре он добился и поста губернатора Лангедока.

Достигнув к 33 годам вершины почестей, Монморанси предстояло еще пройти школу государственного мужа. Таковым он и стал впоследствии с помощью де Брезе.

Они были близкими друзьями. 30 сентября 1527 года, после того как Диана перенесла тяжелую болезнь, де Брезе писал другу: «Моя жена, благодаря Богу, чувствует себя хорошо, и, думаю, она вне опасности. Уверяю вас, Диана была в таком состоянии, что никто не знал, выживет она или умрет»^[162].

В мае 1527 года мадам де Брезе принимала в Ане приехавшего поохотиться Франциска I. Возможно, она присутствовала при беседах своего мужа и Монморанси, которых объединяли общие идеалы. Оба ради того, чтобы бороться против новых веяний, желали примирить короля с императором. Монморанси считал Европу достаточно просторной, чтобы два венценосных принца могли ее поделить. А примирившись, Габсбург и Валуа общими усилиями сумели бы покончить с национальными войнами, дабы все силы употребить на борьбу с неверными, еретиками и смутьянами.

При этом возобновить войну означало бы подвергнуть дурному обращению королевских сыновей, томившихся в отдаленных испанских тюрьмах. Такое положение было невыносимо и для бабушки принцев Луизы Савойской, и для их тетки, Маргариты Наваррской. Кое‑кого из высокопоставленных дам императорского двора тоже волновала эта драма. Они сделали первый шаг к восстановлению отношений с Францией. Тетка Карла V Маргарита Австрийская и обещанная в супруги Франциску I Элеонора приняли в Камбре Луизу Савойскую. Регентшу сопровождали канцлер Дюпра, великий мажордом Анн де Монморанси, а также ее дочь, Маргарита Наваррская. 5 августа был подписан договор, получивший название Камбрейского, или «Дамского мира», где были реалистически переосмыслены пункты Мадридского соглашения^[163]. Франциска I он обязывал отречься от своих прав на герцогство Миланское и Неаполитанское королевство, отдать Турнэ и Эсден, отказаться от сюзеренитета над Артуа и Фландрией. Кроме того, он должен был реабилитировать Шарля Бурбона и, поскольку тот погиб при осаде Рима, передать наследство коннетабля его старшей сестре, Луизе де Бурбон, принцессе де Ла Рош‑сюр‑Ион, и ее сыну Людовику. Королю Франции предстояло жениться на сестре Карла V Элеоноре. Зато он сохранял герцогство Бургундское, графства Оксерр и Макон, а также виконтство Оксон. Наконец, ему возвращали сыновей – правда, в обмен на колоссальный выкуп: 2 миллиона золотых экю, причем 1 миллион 200 тысяч – наличными, 510 тысяч – за счет доходов герцогини Вандом, Марии Люксембургской, в Нидерландах, а остальное, то есть 290 тысяч экю, выплатить Генриху VIII Английскому в возмещение сумм, которые ему был должен Карл V. Вдобавок Франциск I обязался за 50 тысяч экю выкупить Цветок лилии, знаменитую драгоценность, переданную императором Максимилианом королю Англии в виде гарантии под заем.

Пока дело двигалось к улаживанию международного конфликта, Диана и ее супруг делили время между Ане и Руаном, где заседали землевладельцы Нормандии, но, благодаря своему другу Монморанси, не упускали ни единой подробности переговоров в Камбре. Так, они с радостью узнали, что окончательный текст договора частично удовлетворял их собственные чаяния, снимая с Бурбонов клеймо изменничества и окончательно восстанавливая в правах сподвижников коннетабля.

И в самом деле, в статье о восстановлении имущества, конфискованного у Рене, графа Пентьевра, уточнялось: «Также прочие друзья, союзники и слуги означенного сеньора Бурбона, равно служители церкви и миряне, здравствующие и поныне, а с ними наследники и преемники покойных, могут в полной мере спокойно и свободно пользоваться имуществом, возвращенным по вышепоименованному Мадридскому договору, и всем, что имеет к тому касательство, по проведении некоторых процедур и объявления указов, сделанных совокупно и по отдельности как до, так и после подписания оного Мадридского договора; и будут лица сии полностью восстановлены в правах в течение шести недель после утверждения данного документа и в согласии с договором Мадридским»^[164].

Не ожидая восстановления в правах, заявленного договором, Сен‑Валье уже воспользовался соответствующими статьями Мадридского – Королевской грамотой от июля 1526 года, где Франциск I даровал ему прощение за побег из тюрьмы и бегство в Германию: Сен‑Валье мог возвратиться в королевство и получить обратно имущество и титулы^[165]. Восстановив прежний статус, он принялся за коммерческие операции: 9 апреля 1528 года продал Луи де Сальвену пять своих поместий за 4 тысячи экю, потом возбудил процесс против Маро де Гроле, сеньора де Вервиля и вдовца своей племянницы Маргариты де Леви‑Мирпуа^[166]. После подписания договора в Камбре он добился решения еще нескольких тяжб в свою пользу: одно завершало процесс против Гроле приговором Парижского парламента от 14 августа 1531 года, второе, исходящее от Великого совета, 8 марта 1532 года признало его права на мостовые пошлины Прива и Шалансона. Урегулировав таким образом финансовые дела, Сен‑Валье получил возможность, несмотря на то, что ему уже стукнуло 57 лет, заключить 26 сентября 1532 года третий брачный союз – с богатой вдовой Франсуазой де Полиньяк, принесшей в приданое 10 тысяч экю. Наконец 26 августа 1539 года он скончался, по завещанию оставив супруге замок Пизансон вместе с правом взимать дорожные пошлины, а также всю меблировку остальных своих замков. Мадам де Сен‑Валье, овдовев в третий раз, вышла замуж за барона Жана де Линьи^[167].

В то время как Сен‑Валье без всякого блеска завершал жизнь дворянина‑помещика, Диана и ее супруг присоединились к тем, кто в великом порыве солидарности сумел набрать сумму, необходимую для уплаты гигантского выкупа за детей короля. При посредничестве великого сенешаля город Руан выплатил 4 тысячи экю. Передача выкупа длилась два месяца, поскольку испанцы проверяли стоимость каждой монеты и оценивали денежный эквивалент ценностей, представленных вместо золота. Наконец 10 июля в руках дона Альвареса де Луго скопилась огромная сумма – 1 миллион 241 тысяча 175 экю, или около четырех с половиной тонн золота.

Монморанси выпала честь отправиться в Фонтарабию, дабы обеспечить возвращение заложников и встретить королеву Элеонору. Обмен принцев на сокровище, к которому присовокупили знаменитую реликвию Цветок лилии, где хранилась частица Истинного Креста, произошел в Бидассоа 1 июля 1530 года. Новая королева Элеонора присоединилась к принцам, и 7 июля король отпраздновал свадьбу в аббатстве Сен‑Лоран‑де‑Бейри близ Вильнев‑де‑Марсана^[168].

Оставив в Блуа свою беременную дочь Маргариту Наваррскую, Луиза Савойская, несмотря на сильнейший приступ подагры, в сопровождении фрейлин двинулась в путь в апреле. В начале июля ей пришлось остановиться в Туар‑ле‑Бордо, так как болезнь приковала ее к постели. Регентша поручила Диане де Пуатье и своим фрейлинам проводить новую королеву и детей Франции до замков Луары, чтобы они могли провести там осень, а в декабре – добраться до Сен‑Жермен‑ан‑Ле. Анна д’Эйи тогда достигла апогея королевских милостей^[169], но король считал себя обязанным почтить вниманием новую супругу: ее коронация праздновалась с великой пышностью. Диана присутствовала на ней в Сен‑Дени 5 марта 1531 года вместе с супругами сановников, фрейлинами королевы‑матери и королевы Наваррской^[170].

Элеонора была усыпана драгоценностями, алмазами, рубинами и изумрудами, по оценкам, более чем на миллион золотых экю. После литургии три дамы приблизились к алтарю, чтобы поднести королеве дары: то были супруги великого мажордома Монморанси, адмирала Шабо де Бриона и великого сенешаля Нормандии. Первая поднесла два хлеба – золотой и серебряный, вторая – вино, а Диана – девственно‑белую восковую свечу. Во время миропомазания королеве помогали регентша, ее дочь Маргарита Наваррская и внучка, юная принцесса Мадлен Французская. Когда Элеонора заняла поставленный на возвышение трон напротив алтаря со скипетром и десницей правосудия, дофин Франсуа и герцог Орлеанский Генрих, приблизившись, подняли над ее головой корону. Таким образом, дома Габсбургов и Валуа как бы соединились, отринув прежнюю вражду.

Въезд королевы в Париж 16 марта стал еще одним праздником примирения. По пути следования кортежа королева и сопровождавшие ее дамы видели театрализованные представления и аллегорические картины, полные намеков на злобу дня. В воротах Сен‑Дени символические фигуры Мира и Согласия, окруженные различными Добродетелями, вручили царственной особе ключи от города. Прочие фигуры изображали явления природы и различных персонажей: у фонтана Понсо – сатиры, у Трините – пастухи, у врат Художественной галереи – 9 муз. Богиня у фонтана Невинных младенцев напоминала, что королева несет с собой мир для всех. Наконец, у Шатле было инсценировано освобождение детей Франции. Мост Нотр‑Дам украсили тысячами зеленых гирлянд, гербовых щитов, медальонов и огромных позолоченных лилий. Перед каждым домом у моста королеве улыбались красивые девушки. В соборе Нотр‑Дам ее принимал кардинал‑канцлер, а вечером в большом зале дворца новая государыня и дети короля присутствовали на пиру и танцах.

Король устроился у окон одного из домов на пути следования кортежа, прижав к себе любовницу, чем (во всяком случае, внешне) весьма шокировал английского посла. Правда, контраст между молодой женщиной, красивой и свежей, и испанкой, которую народ находил «широкой в талии с чересчур длинным туловищем и короткими ногами»^[171], оказался впечатляющим.

Со дня освобождения юные принцы жили среди роя фрейлин. И всю неделю празднеств и непрерывных увеселений одетые в ослепительные наряды дамы продолжали заботиться о них^[172]. Было чему потрясти души двух мальчиков 12 и 13 лет, долгое время лишенных любви и ласки. В годы плена они убегали от действительности в мечту, вынужденно довольствуясь иллюзорной жизнью. В Испании их излюбленным чтением стал роман «Амадис Галльский» Гарсии Ордонеса де Монтальво. Там описывались вымышленные приключения, весьма сходные с их собственной историей. Двое старших сыновей короля Галлии Периона – Амадис и Галаор – были покинуты и сосланы в чужие земли. В плену у волшебника оба принца стойко выносили испытания, которым тот их подвергал. Амадис рано возмужал – в 12 лет он казался 15‑летним. Влюбившись в дочь короля Великобритании Ориану, ради своей любви он вынужден был прибегнуть к колдовству феи Урганды. Воинственная дева‑воительница, нежная и по‑матерински готовая утешить и успокоить, дала юному герою волшебное копье, сделавшее его непобедимым. В совершенстве постигнув колдовское искусство, она владела тайной, позволявшей влюбленным навеки сохранить молодость^[173].

Узрев в фантастическом убранстве Парижа обстановку романа, баюкавшего их грустный плен, оба принца, одетые паладинами, приняли участие в турнире, которым увенчались празднества, посвященные въезду королевы в столицу^[174]. Они прибыли на ристалище, устроенное на улице Сент‑Антуан перед особняком Турнель, на лошадях, украшенных золотом. По традиции пажи паладинов склонили знамена перед дамами, в честь которых выступят юные рыцари. Дофин избрал королеву, а Генрих – супругу великого сенешаля, пребывавшую тогда во всем блеске красоты и молодости. Этот поступок принца можно было истолковать как обычный знак благодарности: именно Диане король Франциск поручил приобщить его к нравам двора по возвращении из Испании^[175].

В Ане Генрих вместе с ней выезжал на охоту. Супруги де Брезе обсуждали с юношей план, суливший ему блестящее будущее. Благодаря браку с Екатериной Медичи, его однолеткой из дома правителей Флоренции и племянницей папы Климента VII, Генрих мог стать итальянским принцем. Вдобавок девушка была родственницей Дианы по линии де Ла Тур д’Овернь.

Король, узнав об этих планах, дал согласие: такой брак был наилучшим средством окончательно привязать к себе Святой престол в противовес возраставшему могуществу императора.

В эйфории празднеств коронации и прибытия королевы Элеоноры супруга великого сенешаля рисовала перед взором Генриха ослепительные перспективы будущего союза с дукессиной. Во‑первых, девушка была очень богата: даже во Франции у нее много владений и еще немало их предстояло унаследовать. Диана умела точно оценить доход с земельного удела, а потому прекрасно представляла себе, какую выгоду сулили графства Овернское, Лорагэ и Кастр, а также многочисленные баронства и сеньории Лимузена, Ла Марша и Ниверне, не считая нескольких имений в Пикардии, унаследованных Екатериной по линии де Ла Тур д’Овернь от своей матери Мадлен и тетки Анны (последняя умерла в 1524 году, оставив мужу, Жану Стюарту, герцогу д’Олбани, лишь право пожизненного пользования). В совокупности все эти земли представляли собой целое княжество.

Кроме того, принцесса отличалась прекрасным происхождением. Мадам де Брезе знала, что, как и она сама, Екатерина по женской линии была связана с династией Каролингов: среди членов ее семьи, Булонского дома, был знаменитый Годфруа де Буйон, предводитель Первого крестового похода, вдобавок через бабку, Жанну де Бурбон‑Вандом, Екатерину Медичи связывало родство с Людовиком Святым.

Однако лучшим аргументом в пользу брака для юного принца стали слова Дианы о том, что таким образом он получит средства следовать по пути королей‑завоевателей – Карла VIII, Людовика XII, Франциска I. Папское государство и Тоскана предоставят для ведения войны и содержания армии военный резерв сокровищниц банка Медичи и Ватикана. Благодаря этому принц сможет взять реванш у тюремщика, так долго гноившего его в невыносимых условиях испанских узилищ.

В ноябре 1530 года король послал к папе Клименту VII герцога д’Олбани, дядю Екатерины с материнской стороны, просить руки принцессы. Через месяц 24 апреля 1531 года, после торжественного въезда в Париж королевы Элеоноры, в зале замка Ане он диктовал условия брачного контракта. Своему сыну Генриху Франциск обещал обеспечить 30 тысяч экю ренты с доходов герцогства Орлеанского, а кроме того, передать причитающуюся ему часть наследства матери, королевы Клотильды. Екатерина же приносила в приданое доходы от имений в Оверни и Италии, то есть приблизительно 10 тысяч экю ренты. Король дарил ей замок Жьен со всей обстановкой – бывшую резиденцию тетки жениха, Рене Французской, герцогини Феррары. Папе предлагалось дать племяннице приданое в серебре и драгоценностях. В отдельных статьях контракта содержались общие черты плана соглашения между Францией и Папской областью.

Пиза, Ливорно, Реджо д’Эмилия, Модена и Рубьера, Парма и Пьяченца отходили к Франции, а если эти города как имущество Церкви неотторжимы, то могла быть предоставлена компенсация, равная доходам от них. Екатерина получала право управлять вместе с Генрихом, а папа должен был помочь последнему отвоевать Милан, Геную и герцогство Урбино – номинально титул правительницы последнего продолжала носить его будущая супруга, но Урбино еще предстояло отобрать у семейства Делла Ровере^[176].

Для Генриха мечты о славе, которыми тешила его Диана, наконец обрели реальные очертания.

Папа в общих чертах одобрил контракт 14 июня 1531 года. Он соглашался дать Екатерине в приданое 100 тысяч экю при условии, что девушка откажется от своих владений во Флоренции. Из осторожности Климент VII оттягивал ее приезд во Францию – в случае перемен в планах насчет союза помолвка могла быть внезапно расторгнута. Под тем предлогом, что Екатерина еще не достигла зрелости, папа предлагал перенести церемонию на май 1532 года, так как тогда молодым людям исполнится по 13 лет, и они смогут вступить в супружеские отношения. Кардинал де Грамон покинул Рим 17 июня, чтобы доставить королю согласие папы в виде письма, запечатанного двумя сердоликовыми печатями на красном воске. 2 июля прелат появился при дворе. Познакомившись с предложениями главы Церкви, Франциск I объявил их приемлемыми, о чем поставил в известность де Брезе, как вдохновителей этого брака и родичей невесты. В свою очередь Жан Сен‑Валье получил у себя в провинции послание от папы Климента VII с благодарностью за то, что помог герцогу д’Олбани подготовить этот союз^[177]. Большей победы и желать было нельзя. Но супруг Дианы, заболевший в Ане, не успел насладиться ею: 23 июля в возрасте 72 лет он скончался^[178]. Вдове великого сенешаля в это время был 31 год, но она вела себя, как зрелая матрона. Оставшись вдовой одного из самых влиятельных сановников королевства, она обставила похороны с невероятной пышностью. Семье де Брезе принадлежала усыпальница в часовне Девы, воздвигнутой в апсиде Руанского собора. Здесь, 18 августа и упокоилось тело великого сенешаля^[179]. Двое дворян несли желто‑черно‑красное знамя усопшего с начертанным на нем девизом: «Не буди лихо, пока спит тихо». Еще один размахивал штандартом королевской Сотни дворян, капитаном которой был де Брезе: на желто‑красно‑лиловом фоне выделялись Святой Михаил, саламандра и солнце. Далее следовали другие дворяне, несшие его латы, шпагу, позолоченный шлем, кольчугу, личный флаг, а также геральдические щиты, латные рукавицы и стремена покойного. Над гробом возвышалась богато одетая восковая фигура, которой были приданы черты Луи де Брезе. После целой ночи скорбного бдения тело предали земле. Офицеры один за другим сложили в могилу знаки отличия и оружие великого сенешаля, за исключением одеяний и оружия посмертного подобия покойного – их получил клир: позже Диане предстояло заключить с храмом сделку и получить драгоценные ткани и вещи в обмен на 300 золотых экю с изображением солнца.

После этих, столь запоминающихся похорон Диана повелела воздвигнуть для мужа гробницу. Работы, начатые в 1535 году, завершились только в 1544 году. Диана представлена там в виде безутешной вдовы, коленопреклоненной у смертного одра великого сенешаля. Над ней, по изначальному замыслу, возвышалась его статуя в полный рост. В центре памятника изображен Луи де Брезе в форме военачальника и на боевом коне.

Добродетели покойного были воплощены в виде кариатид, причем все они поименованы: Победа, Верность, Осмотрительность и Слава, а венчала памятник статуя, символизирующая Силу. Те же качества на протяжении всей жизни вдохновляли и саму Диану. Она и впрямь приказала выбить на памятнике золотыми буквами трогательное изъявление любви:

 

О, Луи де Брезе, эта гробница воздвигнута

Дианой де Пуатье, опечаленной смертью супруга.

Она была тебе неразлучной и очень верной женой.

Таковой она была на брачном ложе

И останется за гробом.

 

Дабы обеспечить усопшему вечное спасение, в 1534 году она отписала капитулу Руана ежегодную ренту в размере 40 ливров на торжественные мессы и еще 35 ливров на молитвы без песнопений, причем и те и другие должны были повторять ежедневно.

Для Дианы начиналось новое время – время независимости. В своем вдовстве она не отказалась ни от своих прав, ни от обязательств по отношению к супругу, удалясь в имения, она наисуровейшим образом соблюдала траур. Ходила, закутанная в черные покрывала. Со временем Диана мало‑помалу стала допускать в своих траурных одеждах помимо черного гармоничные сочетания серого и белого цветов. Впрочем, и для траурного наряда она выбирала красивейшие шелковые ткани, тут и там скромно украшенные драгоценными камнями, дабы никто не запамятовал о ее ранге.

С наступлением осени на страну обрушились великие горести, вызванные скудным урожаем. Голод погнал толпы несчастных в города. Повсюду вспыхивали эпидемии чумы. Король укрылся в своем замке Фонтенбло, откуда в середине сентября пустился в паломничество к святилищу Нотр‑Дам‑де‑Льес молить об исцелении своей матери, Луизы Савойской, страдавшей многочисленными недугами – печеночными и почечными коликами, мочекаменной болезнью и подагрой. Однако, едва успев тронуться в путь, 23 сентября в Шантильи у своего верного Монморанси Франциск I узнал, что накануне королева‑мать скончалась в Грэ‑сюр‑Луан, где, бежав из Фонтенбло, затворилась в надежде спастись от чумы.

Диана де Брезе возвратилась ко двору, чтобы присутствовать на похоронах. Она преклонила колена перед выставленным в церкви аббатства Сен‑Мор‑де‑Фоссе гробом и восковым подобием в королевских одеждах, со скипетром и в короне, распростертым на погребальном ложе. По улицам, затянутым черным крепом, погребальный кортеж с факельщиками двинулся 17 октября в Нотр‑Дам. Следуя за тремя кардиналами, 13 епископами и принцами крови, двор и парламент провожали пустую карету королевы‑матери, окруженную верными фрейлинами.

На следующий день под серым, затянутым дождевыми тучами небом кортеж свернул к Сен‑Дени, где 19 октября после трех торжественных богослужений гроб с телом Луизы Савойской опустили в королевскую усыпальницу.

В судьбе Дианы миновал еще один этап. Последняя из великосветских дам, определявших ее судьбу при дворах Бурбонов и короля Франции, ушла в небытие.

Сердце и внутренности регентши, вынутые во время бальзамирования, были переданы в собор Парижской Богоматери. В память об этом установлена простая бронзовая табличка, на которой Франциск I повелел выгравировать аллегорические эмблемы: сердце, лилию в натуральную величину, королевскую корону и жезл. Латинский дистих над ними напоминает, что это сердце, осуществившее благородные и великие деяния, и это лоно, выносившее короля, упокоились в земле, но дух усопшей присоединился к силам небесным^[180].

Многочисленный штат регентши, насчитывавший более 260 человек от дворян и фрейлин до самых незначительных слуг, перешел к королю или к королеве Элеоноре. Отныне Диана стала придворной дамой монархини.

Сказочное состояние Луизы Савойской, которое Монморанси оценивал в «14 или 15 сотен тысяч как в золотых экю, так в меблировке и иных вещах», пополнило королевскую казну. В ближайшие месяцы король присоединил к Короне и владения своей матери – герцогства Ангулемское и Анжуйское, графство Роморантен, а также герцогства Бурбоннэ, Овернь, Шательро, графства Форэ, Монпансье, Клермон, то есть имущество коннетабля Бурбона. Впрочем, это не повредило памяти о Луизе Савойской, остававшейся несравненным примером возвышения женщины в государстве.

Вместе с жизнью главного действующего лица закончился и судебный процесс, едва не разоривший королевство и семью Сен‑Валье. Диана, мужественно переносившая все его перипетии, всей душой окунулась в купель честолюбивых помыслов. Отныне ей предстояло выйти из тени, где эта женщина осмотрительно держалась подле мужа, и в одиночестве вести сражение при ярком свете дня, дабы завоевать среди придворных первое место.

 

 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ВРЕМЯ ТАЙН

 

Глава I

УДАЧА ПРИНЦА ГЕНРИХА

 

Став вдовой, Диана никоим образом не собиралась отказываться от преимуществ, которые извлекала из положения и сана своего супруга. В первую очередь она добилась выплаты остатков его жалованья. Казначейство выдало ей 6942 ливра, что полагались Луи де Брезе как губернатору Нормандии с 1 января по 23 июля, то есть до дня кончины, при общей сумме жалованья 8942 ливра в год^[181]. Позднее, в 1539 году, Диана добьется ратификации Счетной палатой расписок на получателя в Лизье на 10 тысяч ливров, выданных ее мужу штатами Нормандии после его назначения губернатором^[182]. Помимо того, она заставила королевского сборщика налогов в виконтстве Руанском уплатить 292 ливра 18 су и 3 турских денье за 107 дней исполнения обязанностей великого сенешаля (с Пасхи и до дня смерти) при годовом жалованье тысяча ливров^[183]. Хорошо разбираясь в процедурных тонкостях и окружив себя законниками, вдова великого сенешаля отстаивала свои права и ловко избегала капканов, которые ей могли быть расставлены. Она бдительно следила, чтобы имущество ее предков оставалось в неприкосновенности. Диана 1 августа 1531 года убедила короля вверить ей «благородное попечительство» над двумя своими несовершеннолетними дочерьми, «никому не давая в том отчета, пока длится ее вдовство»^[184]. Таким образом, Диана получила право управлять их имуществом и взимать доходы. Однако существовала одна опасность: земли, входившие в апанаж великого сенешаля, за неимением потомка мужского пола, по логике вещей должны были бы вновь отойти Короне. Королевский прокурор потребовал возврата сеньорий Ножан‑ле‑Руа, Ане, Бреваль и Моншове. Бальи Шартра отправился на место, чтобы официально известить о наложении на них ареста. В Парижском парламенте начался судебный процесс. Диану и ее дочерей защищал опекун Франсуазы и Луизы де Брезе епископ Лизье Жан Ла Венер. Король, в знак особой милости, предоставил им пользование и взимание доходов с этих земель до тех пор, пока право собственности не будет установлено^[185]. Процесс закончился в пользу Дианы лишь в 1548 году. При этом прочие земли Луи де Брезе в Нормандии, Анжу, Перигоре и Керси по‑прежнему были в руках вдовы и детей великого сенешаля, что обеспечивало им неоспоримые и более чем достаточные доходы для поддержания достойного образа жизни.

По‑королевски проводив в последний путь супруга, вдова Луи де Брезе вновь заняла подобающее место при дворе в окружении королевы Элеоноры.

К своему гербу она присовокупила символ траура – перевернутый факел, олицетворявший вдовство. Отныне она стала держаться подчеркнуто сурово, с особым достоинством. Два карандашных рисунка, сохранившихся в Шантильи и приписываемые Жану Клуэ (один – от 1530 года, а второй – от 1535 года), показывают изменения, произошедшие в ее облике за эти пять лет. Глаза слегка прищурились, взгляд стал более расчетливым, а губы – тоньше. Это весьма точно характеризовало линию поведения, избранную Дианой: она высказывала свое мнение лишь в том случае, когда питала полное доверие к собеседнику, а в безжалостном придворном мирке ей приходилось проявлять массу изворотливости^[186].

В конце сентября 1531 года в Компьени король объявил о своем намерении совершить вояж по всему королевству с целью показать подданным новую королеву и дофина^[187].

Диану, как и всех представителей высшей знати, пригласили участвовать в путешествии. Ей надлежало исполнять почетные обязанности придворной дамы при королевских особах, как в лишенных комфорта случайных пристанищах, так на приемах и церемониях.

Забота о повседневных нуждах возлагалась на великого мажордома Анна де Монморанси. Зимой короля и его семейство после Пикардии принимала Нормандия. Провинция Пьера де Брезе оказала им роскошный прием^[188]. 13 января в Дьеппе живые картины повествовали об экспедициях великих нормандских корабелов. Наиболее известный и богатый из них, Жан Анго, подарил королю и его сыновьям птиц, обезьян, рептилий и даже дикарей, привезенных из дальних стран. Он же устроил для венценосных особ краткие прогулки на борту своих кораблей. Анго заявлял, что Франция призвана взять свою долю богатств Нового Света, невзирая на монополию использования недавно открытых земель, установленную Испанией и Португалией.

Но самые великолепные торжества происходили в Руане с 25 января по 6 февраля 1532 года. Статуи богов‑олимпийцев, воздвигнутые на площадях, символизировали мир. установленный благодаря союзу Франциска 1 и Элеоноры. После четырех торжественных въездов и всех связанных с ними церемоний король, прежде чем отправиться инспектировать новый порт Гавр, решил побывать в Мони. В начале марта он мог обсуждать с Дианой развитие выработанных в Ане планов насчет женитьбы Генриха Орлеанского на Екатерине Медичи^[189].

Недавнее сближение между Карлом V и Климентом VII создавало благоприятные условия для переговоров. Во исполнение Булонского договора от 27 февраля 1533 года император наградил Александра Медичи, бастарда, поселенного папой во Флоренции, герцогским титулом и отдал ему руку своей незаконнорожденной дочери Маргариты Австрийской. Успех этой договоренности предполагал удаление из Флоренции законной наследницы по линии Медичи Екатерины, и брак с французским принцем позволял изящно устранить девушку с дороги. Таким образом, союз Генриха Орлеанского с Екатериной был в равной степени выгоден и для папы, и для короля Франции. Секретные статьи договора гарантировали соблюдение их интересов в соответствии могуществу императора. Спеша извлечь из этой ситуации выгоду, Генрих VIII Английский, как только его оповестили о происходящем, прибыл в Булонь для встречи с Франциском I, дабы уверить его в самом искреннем расположении. Король Франции, в свою очередь, обещал помочь Генриху добиться от Рима расторжения брака с Екатериной Арагонской, теткой Карла V.

В марте, когда королева совершала торжественный въезд в Реймс, переговоры продвинулись достаточно далеко, чтобы объявить о скором бракосочетании принца с девушкой из рода Медичи. В апреле Королевский совет выразил одобрение, а папа дал обещание приехать во Францию и благословить новобрачных.

В мае королеву принимали в Лионе. Там живые картины по случаю этого торжества изображали триумф Юноны, намекая и на брак самой Элеоноры, и на соединение сына короля с итальянской принцессой. Губернатор Оверни Жан Стюарт, герцог Олбани, дядя Екатерины и родич Дианы, устроил великолепные празднества от имени своей провинции, где будущая супруга герцога Орлеанского унаследовала поместья от своих предков из семейства де Ла Тур^[190].

Затем королевский кортеж пересек Веле. 18 июля в Пюи посол Хайреддина Барбароссы, предводителя берберских пиратов, враждовавших с флотами Карла V, от имени султана Сулеймана Великолепного передал в залог будущего альянса ручного льва: животное, предназначенное в дар флорентийцам, следовало вместе с двором до Марселя. Далее они ехали через Руэрг и Альбижуа, потом Тулузу и Лангедок, где губернаторствовал Монморанси. Наконец, миновав Авиньон и Арль, королевский кортеж приблизился к Провансу^[191].

8 октября король прибыл в Марсель. Там он обосновался в просторном временном дворце, построенном Монморанси. Папа и его свита уже вышли в море. 11 октября Климент VII в окружении 13 кардиналов вступил в город^[192]. В беседе с глазу на глаз они с королем уточнили статьи брачного контракта. Приданое невесты обогатилось дивными драгоценностями, подаренными папой, – «Неаполитанским Яйцом», «Миланским Пиком» и «Генуэзской скрижалью». Их названия напоминали о территориях, которые через 18 месяцев папа обязался помочь отвоевать королю Франции. В обмен последний обещал подавить протестантизм. По достижении договоренностей Екатерина, в свою очередь, вступила в Марсель, и Диана впервые увидела свою итальянскую родственницу.

Екатерине, как и ее будущему супругу, было четырнадцать с половиной лет. Она оказалась маленькой, худенькой, белокожей, с иссиня‑черными волосами и круглым личиком. Нос был довольно крупным, а нижняя губа – толстовата. Темные глаза – слегка навыкате, но в них сверкали ум и сообразительность. Пусть девушке не хватало представительности, но она восполняла это элегантностью нарядов. Рано повзрослев от перенесенных во Флоренции испытаний и привыкнув к обществу принцев и высшей знати при дворе в Риме, она старалась произвести благоприятное впечатление и говорила по‑французски с живописным итальянским акцентом.

В присутствии всего двора 28 октября Климент VII благословил союз юной пары. Вечером после бала‑маскарада и пиршества королева и ее фрейлины проводили Екатерину в опочивальню. Генрих лег в постель в присутствии короля, и тот наблюдал за первой брачной ночью. Утром папа лично пришел убедиться, что супружество состоялось де‑факто.

Перед отъездом 7 ноября Климент VII по просьбе Франциска I назначил четырех новых кардиналов: Клода Живри, дядю жены адмирала и друга короля Шабо де Бриона, епископа Лизье Жана Ле Венера, который после смерти Луи де Брезе стал опекуном и наставником дочерей Дианы, Одэ де Шатийона, племянника великого мажордома Монморанси и, наконец, Филиппа де Ла Шамбра, единоутробного брата герцога Олбани.

Зимой 1533 года в соответствии с секретными статьями брачного договора с семейством Медичи Франциск I заявил о правах принца Генриха, как супруга Екатерины Медичи, на герцогство Урбино. Он знал, что император будет эти слова оспаривать. Чтобы отвлечь его от Италии, король стал поддерживать в Германии врагов Карла V, и прежде всего ландграфа Гессенского и герцога Филиппа Вюртембергского. Франциск также подталкивал пирата Барбароссу к нападениям на испанские корабли в Средиземном море. И сам он готов был перейти к действиям: 24 июля 1534 года по указу короля были сформированы 7 провинциальных легионов, насчитывавших 42 тысячи человек. Оставалось окончательно доработать план кампании, который позволил бы вновь укрепиться в Италии. Для этого требовалось, чтобы Климент VII публично объявил об альянсе с Францией. Однако 25 ноября 1534 года глава Церкви внезапно умер, и его смерть перечеркнула политические стороны брачного контракта. Не стоило и надеяться на признание их новым папой Павлом III Фарнезе, ибо он принадлежал к имперской партии^[193].

В то же время договоренности Франциска I с немецкими князьями‑протестантами были сильно скомпрометированы чрезмерным рвением французских сторонников Реформации^[194]: ночью с 17 на 18 октября 1534 года отпечатанные в типографии пасквили против «папистской мессы» внезапно наводнили Париж, Орлеан и Амбуаз, где их приклеили даже к дверям королевской опочивальни. Это превратило вызов традиционным верованиям в такое серьезное преступление, как оскорбление величества. Подозреваемые были немедленно арестованы, а 13 ноября начались казни, которые продолжались до 1 января 1535 года, когда шестеро еретиков в Париже были сожжены после церемонии искупления, в которой участвовали облаченные в глубокий траур королева, принцессы и их фрейлины, а 25 января 1535 года 73 человека, подозреваемых в принадлежности к реформатской церкви, а стало быть, и к заговору против особы короля, предстали перед судом. Среди них оказался и Клеман Маро, к которому вдова великого сенешаля не испытывала особого почтения из‑за слишком легкомысленных намеков, которыми пестрели его стихи. Впрочем, поэт сумел сбежать и укрыться в Ферраре при дворе Рене Французской. Вне всяких сомнений, ему помогли скрыться сестра короля Маргарита Наваррская и любовница Франциска Анна д’Эйи.

Это суровое время, однако, было и временем расцвета Возрождения. Старинное феодальное обиталище королей, Лувр, обречено на разрушение. Суверен забросил городскую резиденцию Турнели ради лесных замков в Фонтенбло и Шамборе. Там он окружил себя писателями и художниками. В 1531 году он принимал Россо, в 1533‑м – Приматиччо, а вскоре пригласил и Бенвенуто Челлини. При этом во дворе властвовала новая фаворитка – Анна д’Эйи^[195]. Почести на нее так и сыпались. В 1534 году Франциск выдал мадемуазель д’Эйи за Жана де Бросса, графа Пентьевра, и таким образом сделал графиней, а в 1536 году возвел мужа своей подруги в ранг герцога. Фаворитка превратилась в герцогиню д’Этамп. Чтобы удалить от нее обременительного супруга, Франциск назначил его губернатором Бурбоннэ, Оверни, а в 1542 году – и Бретани. Анна забирала жалованье мужа, с выгодой использовала свое влияние и собирала доходы с многочисленных владений. У нее были особняк в Париже на улице Ласточки и два замка, Этамп и Лимур. Всегда одетая в платья из золотой парчи, подбитые горностаем, «корсажи из золотистых тканей с глубоким вырезом и украшенные множеством драгоценных камней», живая и смешливая, она воплощала при дворе свободу нравов и открытость ума.

Диана являла собой ее полную противоположность. Придворная дама королевы Элеоноры, подобно госпоже, постоянно подчеркивала свою набожность и с элегантностью носила черные с белым одеяния вдовы, и этот строгий наряд вполне соответствовал роли, которую играла мадам де Брезе – роли советницы принца Генриха. Устроив его брак с Екатериной Медичи, она сделала все, чтобы Генрих мог стать герцогом в Италии. Исполнение ее замыслов включало в себя восстановление союза короля с Папским престолом и его деятельное участие в борьбе против реформатской церкви на стороне римской ортодоксии. У Дианы такой выбор соответствовал глубокому внутреннему убеждению. Она с удовлетворением наблюдала, как расследование дела пасквилянтов толкало короля Франциска I к репрессивной политике по отношению к протестантам. Теперь, когда Церковь возглавлял папа, близкий к императору, лучшим способом помочь Генриху завоевать себе княжество в Италии было договориться с Карлом V.

Итак, в начале 1535 года Диана присоединилась к Монморанси, отстаивая необходимость примирения с императором^[196]. Оба предлагали королю отказаться от альянса с протестантскими принцами Германии и неверными, что представлялось довольно трудной задачей. И в самом деле, совсем недавно, зимой 1534 года в Шательро принимали берберское посольство, и Жан де Ла Форе был послан в Стамбул в феврале 1536 года обсуждать договор с Сулейманом. Весной, проводя время с королем в Ане и Мони, Монморанси неоднократно предпринимал напрасные попытки убедить Франциска I оставить императора в покое, пока тот занят экспедицией в Тунис против Хайреддина Барбароссы: в Совете его мнение мало кто разделял. Подписанным в Куси эдиктом король даровал прощение сторонникам Реформации и возобновил переговоры с немецкими протестантами. Более того, он предложил Филиппу Меланхтону и Йоганну Штурму приехать в Париж и устроить диспут с богословами Сорбонны^[197]. Всем было абсолютно ясно, что эти действия явились первыми шагами к новой войне с Карлом V. После того как королева Элеонора попыталась найти общий язык со своей сестрой Марией Венгерской, правительницей Нидерландов, возник инцидент, спровоцировавший возобновление военных действий. После смерти герцога Миланского Франциска Сфорца 1 ноября 1535 года король просил императора отдать это герцогство его второму сыну Генриху Орлеанскому, но Карл V в ответ предложил вручить его третьему сыну Франциска Карлу Ангулемскому, достигшему к тому времени 13 лет, если тот женится на вдове Сфорца, чтобы обеспечить легитимность своих прав. При французском дворе это предложение было воспринято как издевка и очередная демонстрация нежелания императора расстаться с герцогством Миланским: он‑де просто хотел выиграть время, пытаясь поссорить сыновей короля. А потому 14 января 1536 года Франциск I окончательно склонился к мысли начать войну. Он перебрался в Лион и там под командованием адмирала Шабо де Бриона собрал весьма внушительную армию – около 40 тысяч человек. В феврале она захватила Бресс, потом Савойю и Пьемонт, то есть все владения дяди Франциска Карла III, принявшего сторону императора. По приказу короля Шабо де Брион остановился на границе герцогства Миланского, которое Франциск все еще надеялся добыть путем переговоров. В конце марта в руках герцога осталось лишь графство Ницское. Этот захват территорий, по сути, был аннексией. Король, действуя как законный владыка, учредил в Шамбери парламент и по всей Савойе и Пьемонту разместил свои гарнизоны: обе провинции подпали под управление Франции на четверть века, до подписания договора в Като‑Камбрези в 1559 году^[198].

Узнав о захвате Пьемонта и Савойи, Карл V, как и следовало ожидать, пожаловался папе Павлу III на действия Франциска I, несоблюдение им данной в Мадриде клятвы и вступление в союз с лютеранами и турками. Он даже бросил королю вызов, предложив выйти на турнирное поле и сразиться один на один, дабы Божьим судом решить, кто из них прав. Наконец 2 июня 1536 года, после того как Франциск выдворил из Франции имперского посла, Карл V дал своим генералам приказ начинать наступление. Граф Нассауский захватил Пикардию, Антонио де Лейва, сделав молниеносный бросок, изгнал французов из Пьемонта и на галерах Андреа Дориа отплыл в сторону Прованса.

Поскольку Шабо де Брион не сумел остановить врага, Франциск заменил его на Монморанси, назначив того главнокомандующим на время кампании. Теперь главной целью стала защита королевства от имперской агрессии. Бывшая партия мира объединилась с партией войны, а религиозные споры отошли на второй план. 31 мая 1536 года король издал указ о прощении для всех, кто отречется от ереси в течение шести месяцев, а затем 30 июля объявил об отмене всех ранее вынесенных приговоров еретикам. Этим воспользовался Маро: в декабре он прибыл в Лион и под руководством кардинала де Турнона вернулся в лоно католической церкви.

Летом весь двор сопровождал короля в Лион, штаб‑квартиру военных операций в глубоком тылу. Юные принцы, скучая от безделья, предавались обычным для них забавам и упражнениям. 2 августа дофин Франциск на равнине Эйне разыгрывал партию в лапту. На город опустился тяжелый зной – предвестник грозы. Сильно вспотевший принц выпил ледяной воды, поднесенной ему одним из дворян – итальянцем Себастьяно де Монтекуккули. Вскоре после этого ему стало дурно. Однако, несмотря на сильный жар, дофин вместе с отцом и братьями сел в лодку, чтобы спуститься в долину Роны. Но три дня спустя в Турноне его пришлось срочно доставить на берег. В ночь со среды на четверг 10 августа Франциск скончался.

Боль короля была безмерна. В старшем сыне он узнавал свой собственный темперамент, желание нравиться, особый вкус к жизни. Теперь ему приходилось сделать наследником следующего по старшинству сына, Генриха, юношу замкнутого, которого он плохо понимал. В пятницу 11 августа он призвал сына в Валанс и, едва успев объявить его дофином де Вьеннуа и герцогом Бретани, отправил в Прованс к армии.

Монморанси с величайшими изъявлениями радости 4 сентября 1536 года встретил нового дофина в Авиньоне^[199]. Он вполне свободно чувствовал себя рядом с молодым человеком, блиставшим скорее спортивными подвигами и победами на турнирах, чем литературными и художественными пристрастиями. И в самом деле, Генриху куда больше подходила жизнь в военном лагере, нежели участие в чопорных и ритуализированных церемониях двора. Брак ни ему, ни Екатерине не принес полного расцвета – молодая женщина выглядела такой же робкой и скованной, как и ее супруг. По правде говоря, оба еще не достигли зрелости. В эпоху, когда детей рожали очень рано, брак часто бывал бесплодным. По наблюдениям врачей, дофин страдал гипоспадией, то есть неправильным расположением семенного отверстия.

В этой атмосфере сомнений отъезд на фронт представлял для Генриха своего рода освобождение. В громадном укрепленном лагере под Авиньоном войска ожидали столкновения с имперской армией, которая без сопротивления вошла в Прованс, ибо Монморанси предпочел сеять опустошения на пути следования врага и приказал прибегнуть к тактике выжженной земли. Крестьяне собрали урожай и покинули дома, предварительно устроив пожар. Даже из городов все ушли. Перебравшись через Альпы 25 июля, Карл V беспрепятственно проследовал до Экса и вошел в него 10 августа. Там он присвоил себе титул короля Арльского, некогда принадлежавший Карлу Великому, и принялся раздавать своим военачальникам поместья. Затем император двинул войска к укрепленному лагерю Монморанси, но так и не смог переправиться на другой берег Роны. Под летним солнцем в опустошенной местности солдатам не хватало продовольствия, фуража и воды. Они вынуждены были питаться зеленым виноградом. Крестьяне не давали покоя отставшим отрядам. В середине сентября императору пришлось начать отступление. Его армия сократилась наполовину и потерпела поражение, так и не вступив в бой.

Для Монморанси и принца Генриха это было великой победой. Король прибыл в Прованс благодарить подданных за мужественное сопротивление. На севере королевства граф Нассауский отступил перед Перонном. Предприимчивый принц Лотарингии Клод де Гиз, послав подкрепления осажденному городу, помешал взять его осадой и благодаря этому подвигу снискал немалую популярность. Отблески славы озарили и его семью, младшую ветвь герцогов Лотарингских.

Выиграв на всех фронтах, Франциск I мог, наконец, предаться отмщению за смерть дофина, несмотря на то, что при вскрытии обнаружились признаки болезни легких и ни малейшего намека на яд. Король, тем не менее, был убежден, что принца отравил итальянец Монтекуккули, приехавший во Францию в свите Екатерины Медичи, а до того служивший у Карла V. По высочайшему приказу 7 октября в Лионе начался судебный процесс. Подвергнутый жесточайшим пыткам, молодой дворянин в конце концов признался, что подлил мышьяку в принесенную принцу воду, и заявил, будто сделал это по наущению имперских агентов. Несмотря на то, что вскоре несчастный отказался от этих слов, его приговорили к четвертованию. Кошмарная казнь происходила в присутствии короля и его семьи на площади Гренет в Лионе^[200].

Карл V, которому передали вырванные у Монтекуккули признания, с возмущением отверг всякую ответственность в этом деле, но повелел напечатать пасквиль, где указывались истинные виновники. По мнению императора, таковыми были второй сын короля Франции Генрих и его жена Екатерина Медичи. Подобная клевета больно ранила короля. К счастью, свадьба его дочери Мадлен и короля Шотландии Якова V разрядила атмосферу. Брачная церемония состоялась 1 января 1537 года в соборе Парижской Богоматери в присутствии королевы Элеоноры и дофины Екатерины Медичи, окруженных фрейлинами и восседавших на почетных местах. Совсем юная королева Шотландии принимала поздравления двора в Луврском дворце. Ради такого события были устроены поединки и турниры. Дофин Генрих выступал там как победитель в недавней военной кампании. Принца окружала свита дворян, разделявших его вкусы, которых Генрих выбрал из числа офицеров, ранее служивших всем троим детям Франции. То были наихрабрейшие из придворных, и все они вместе с дофином мечтали присоединиться к армии. Их звали Сент‑Андре, Дампьер, де Кар, д’Андуэн и Ла Ну. Карл, носивший теперь титул герцога Орлеанского, чтобы не обескровить свой дом, отказался сообщить о его составе. Король, которому пришлось мирить братьев, прилюдно выразил предпочтение младшему, более обаятельному, чем дофин. И вместе с тем он был вынужден оставить все почести за Генрихом. Дофин и его супруга присутствовали на судебном заседании под председательством короля 15 августа 1537 года: Франциск I отобрал у Карла V графства Фландрское, Артуа и Шароле, а также объявил недействительным отречение от сюзеренитета, к которому его принудили договоры, подписанные в Мадриде и Камбре. Убийство 6 января 1537 года герцога Александра Медичи, бастарда папы Климента VII и зятя Карла V, внесло новый элемент в развитие конфликта между Францией и императором. Дофина имела право требовать себе Флоренцию. Убийца, Лоренцаччо, нашел прибежище в Венеции у дяди принцессы Филиппо Строцци. Сторонники Екатерины, изгнанные из Флоренции – fuorusciti[201], – были готовы использовать свое влияние в Тоскане, чтобы обеспечить ей возвращение законного наследства. Их посланец, Бартоломео Кавальканти, явился ко двору, чтобы уверить принцессу в совершеннейшей преданности, а заодно попросить у короля Франции финансовой и военной помощи во избежание возврата Флоренции в сферу влияния императора усилиями очередного преданного ему герцога.

Франциск I в тот момент была занят в Пикардии, где в начале 1537 года возобновились военные действия. Строцци пришлось в одиночку сражаться против Комо Медичи, дальнего родственника Екатерины, которого Карл V сделал герцогом. Не получив помощи из Франции, дядя дофины потерпел поражение при Монтемурло 1 августа 1537 года. После этого рухнули и надежды Генриха и Екатерины занять трон в Тоскане^[202].

За неимением лучшего дофин, по крайней мере, мог снискать в Италии славу полководца. В июле король, больной и расстроенный известием о смерти своей дочери Мадлен, недавно ставшей королевой Шотландии, поручил Генриху вместе с Монморанси выступить из Пьемонта во главе авангарда, отправлявшегося навстречу императорским войскам. Так вновь объединились двое мужчин, проникшихся друг к другу симпатией годом раньше в Провансе: номинальное командование было доверено Генриху, но реальная власть принадлежала Монморанси, как генерал‑лейтенанту^[203]. Дофин не без удовольствия оставил молодую супругу, которая слегла с тяжелой лихорадкой. В 18 лет он мечтал порезвиться на воле. В промежутках между военными операциями Генрих проводил время в развлечениях вместе с веселыми приятелями. Монморанси сообщал об этом королю. И не только ему, но и вдове великого сенешаля, которую не без основания считали менторшей принца. Однажды, писал он, «затеяв возню у себя в спальне, Генрих поранил бедро кинжалом, выскользнувшим из ножен, да так, что острие вошло на два пальца, а то и поболе»^[204]. Дофин отделался всего‑навсего тем, что вынужден был путешествовать в карете, а не верхом. Вскоре, однако, они прибыли в зону военных действий. Монморанси, покинувший Безансон 23 октября, направился к ущелью Суз. С шестью тысячами пехотинцев и сотней легкой кавалерии он форсировал проход и освободил такие города Пьемонта, как Салиньяно, Турин, Пиньероль. Дофин впервые участвовал в сражении. 1 ноября он взял в осаду замок Авильяна. Два дня солдаты дрались «с такой яростью, что взяли крепость приступом и предали мечу четыре десятка солдат и многих укрывшихся там местных жителей, оставив лишь капитана и еще троих, которые были потом повешены на зубцах крепостной стены в назидание тем, кто упорствует в обороне столь незначительных крепостишек»^[205].

В то время как маркиз Дель Васто пенял на излишнюю жестокость принца, король одобрил действия сына, и Диана – тоже: она гордилась этим ратным подвигом, доказавшим, что принц Генрих сумел преодолеть сомнения и юношескую робость.

Французы 11 ноября окружили имперские войска в Монтекальери, заняв окрестные деревни. В Фоссане дофина принимал один из его пьемонтских конюших – Джан Антонио Лучи. Он представил принцу свою сестру Филиппу. Прием получился более чем радушным, ибо Генрих закончил ночь в объятиях девушки. Но их идиллия длилась недолго. Утром войска снялись с лагеря и поспешили в Кариньян, куда прибыл король, пожелавший присоединиться к авангарду^[206]. Франциск I был счастлив, что ему удалось отвоевать Савойю и Пьемонт, которые он рассчитывал использовать в переговорах с Карлом V как обменный фонд, дабы заполучить герцогство Миланское. Вскоре после этого, 16 ноября, в Монзоне (Испания) было подписано трехмесячное перемирие. Для Пьемонта и Пикардии оно продлилось до 1 июня 1538 года. Монморанси и кардинал Иоанн Лотарингский в течение трех недель вели переговоры с посланцами Карла V на берегах озера Левкат^[207]. Договорились, что герцогство Миланское перейдет Карлу, герцогу Ангулемскому и Орлеанскому, младшему брату дофина. Франциск I хотел оставить за собой управление герцогством на пять лет, а император настаивал на трех. Таким образом, в конце декабря стороны расстались, так ничего и не решив. Ожидая подписания настоящего мирного договора при посредничестве папы Павла III, король вознаградил за труды своего верного Монморанси. В Монпелье 31 января 1538 года великий мажордом получил возмещение сумм, вложенных им в недавние военные кампании, что в итоге составило 158 тысяч ливров. Затем в Мулене, бывшей столице изменника Шарля Бурбона, Франциск I вручил ему шпагу коннетабля. Церемония происходила в воскресенье 10 февраля 1538 года в присутствии дофина, герцога Орлеанского, канцлера, адмирала, кардиналов, а также всех принцев и принцесс^[208].

Великий мажордом получил и своего рода вице‑королевство. Как во Франции, так и вне ее он оставался главнокомандующим королевскими войсками и по значимости занимал первое место после принцев королевской крови. На той же церемонии удостоились назначения и два новых маршала: Клод д’Аннебо и Рене де Монтежеан – бывшие братья по оружию великого мажордома.

Дофин воспринимал это возвышение Монморанси как свой собственный триумф. Во время недавних кампаний новоиспеченный коннетабль стал его другом и конфидентом. Принц относился к нему, как к отцу (Монморанси в то время исполнилось 45 лет, а Генриху – всего 19). Их объединяло столь же глубокое доверие друг к другу, как и с Дианой. У дофина не было тайн от своих двух ближайших друзей. Монморанси, узнав о приключении принца в Монкальери, попросил Монтежеана проследить за возможными последствиями короткой интрижки дофина. Маршал отправился в Пьемонт. Там он обнаружил, что Филиппа беременна. Новость быстро достигла королевского двора. Монморанси приказал маршалу приглядывать за девушкой до рождения ребенка^[209]. Сам он держал дофина в курсе дела, сообщая во всех подробностях о развитии беременности, которой Генрих весьма гордился, так как она доказала, что он вполне способен иметь потомство. Зато принцесса Екатерина всерьез забеспокоилась, и не без оснований, поскольку ее кажущееся бесплодие могло породить новые расчеты и планы. «Нашлось немало таких, – пишет Брантом, – кто убеждал короля и Его Высочество дофина, супруга Екатерины, отвергнуть ее, ибо Франция нуждалась в наследнике». Герцог Клод де Гиз даже предлагал заменить дофину своей младшей дочерью Луизой, девушкой поразительной красоты. А почему бы и нет? Ведь вышла же старшая, Мария, замуж за короля Шотландии, овдовевшего после смерти дочери Франциска I! Монморанси, хоть и опасался, что Лотарингский дом оттеснит его от кормила власти, не смел, однако, выступить против рассмотрения на Королевском совете вопроса о возможности развода. Диана хотела избежать замены своей итальянской родственницы новой дофиной, принадлежавшей к весьма предприимчивому клану, и, несомненно, плодовитой. Это стало бы триумфом соперницы, герцогини д’Этамп, которая только и мечтала удалить ее от двора. Перед лицом такой опасности мадам де Брезе предложила Екатерине пустить в ход единственное, надежное средство: попытаться завоевать расположение короля. А что касается дофина, то его Диана обещала взять на себя.

Екатерина оказалась достойной ученицей и без лишних споров бросилась королю в ноги. Франциск I благоволил невестке: он допустил ее в «малый кружок» кавалеров и дам, сопровождавших его на охотах. Кроме того, король ценил Екатерину как собеседницу, поскольку она была весьма эрудирована в истории, географии, науках, а также астрологии и, более того, пыталась писать новеллы в подражание «Гептамерону» Маргариты Наваррской, с которой великолепно ладила, как, впрочем, и с королевской фавориткой. Убедившись, что король не останется глух, Екатерина сквозь рыдания проговорила, что знает о своей обреченности и готова уйти хоть в монастырь, хоть стать фрейлиной новой дофины, только бы не выслушивать приговор о разводе. Она, мол, до конца дней своих будет гордиться тем, что принадлежала, пусть совсем недолго, к королевскому дому Франции. Это трогательное заявление привело короля в умиление. Он поднял Екатерину с пола и заключил в объятия: «Дочь моя, коли Господу было угодно сделать вас моей невесткой и супругой дофина, я не желаю поступать наперекор его воле. Возможно, Бог снизойдет к нашим упованиям»^[210].

От этой победы больше всего выиграла подготовившая ее Диана. Дофина знала, что слова короля не значили бы ровным счетом ничего, вздумай ее муж присоединиться к тем, кто громко сетовал на отсутствие у королевского дома Франции наследников. Меж тем было совершенно ясно, что молчание Генриха зависело от Дианы, которая сумела убедить дофина, что он не должен поддаваться маневрам, направленным ему во вред. Видя позицию дофина, Клод де Гиз поспешно отступил и выдал свою дочь Луизу замуж за Рене Нассауского. В благодарность за помощь великая подательница добрых советов ожидала от Екатерины крепкого союза, дабы сообща противостоять интригам двора. Отныне дофине придется сообщать мадам де Брезе все, что она сумеет узнать в окружении короля, принцев и от герцогини д’Этамп.

Для Екатерины это была весьма невысокая плата за твердое положение при дворе с перспективой в один прекрасный день стать королевой Франции. К тому моменту она не могла оставаться в неведении насчет того, что отношения между Дианой и дофином удивительно продвинулись. Пьемонтская кампания сделала Генриха совсем другим человеком. Изумленный и обрадованный горячими поздравлениями и комплиментами своей дамы сердца, дофин наконец рискнул признаться ей в любви. Диана, не колеблясь, поощрила его к дальнейшим дерзаниям. Она понимала, что пришло время привязать к себе наследника престола любовными узами, ибо только они, наложившись на многолетнюю душевную привязанность, могли сплотить их надолго.

Юнцу, не знавшему ничего, кроме неумелых супружеских ласк да мимолетных объятий во время военных походов, Диана открыла безмерную притягательность женской красоты и утонченность чувств^[211].

Смятение и восторг сквозят в стихах, либо сочиненных самим Генрихом, либо переписанных им откуда‑то собственной рукой. Они говорят об истинном откровении, своего рода инициации, когда подросток стал превращаться в зрелого мужа, и одновременно – это посвящение в рыцари богини Дианы: именно так отныне принц будет воспринимать свою даму сердца. Свою судьбу он видит в полном подчинении возлюбленной.

 

Увы, мой Боже, как я сожалею

О времени, потерянном в юности:

Сколько раз я мечтал.

Чтобы Диана стала моей единственной любовницей,

Но опасался, что она, будучи богиней,

Не снизойдет так низко.

Чтобы заметить меня, который без этого

Не ведал ни наслаждений, ни радостей, ни удовольствий

До решающего часа, сулившего мне

Во всем подчиняться ее велениям^[212].

 

 

Глава II

ТАЙНЫЙ ТРОЙСТВЕННЫЙ СОЮЗ

 

Победы в Пьемонте и возведение его друга Монморанси в ранг коннетабля придали дофину отваги утвердиться в противостоянии с отцом. Сначала он избрал эмблемой серп восходящей луны с девизом «Сит plena est, émula solis» («Став полной, она равняется с солнцем»). Второй девиз отражал ожидания: «Donec totum impleat orbem» («Донеже не станет полным кругом»).

Разумеется, в этом восхождении ко всей полноте власти Генрих мог рассчитывать на советы и дружбу коннетабля. А чтобы с честью преодолеть препятствия и обойти ловушки двора, у него была опытная союзница в лице Дианы. Даже в худшие минуты соперничества с герцогиней д’Этамп любовница дофина умела весьма ловко пускать в ход припрятанные козыри. Будучи придворной дамой королевы и родственницей дофины, она опиралась на свой древний род и постоянно это подчеркивала, гордо подписываясь именем де Пуатье. Не позволяла она забывать и о своем родстве с семейством де Брезе. На всех геральдических эмблемах Диана приказывала изображать перевернутый гаснущий факел – символ ее вдовства, и делать надпись, выражающую ее верность усопшему: «Qui те alit те extinguit» («Кто питает меня, тот и гасит»). Этот образ изящно намекал на королевскую саламандру, которая и питает и гасит огонь. Что до огня самой Дианы, то он мог быть лишь супружеской любовью. А вот Генрих же, в отличие от своей возлюбленной, и не думал что‑либо скрывать. Монограмма, которую дофин приказывал изображать повсюду – в вышивке на одежде, в чеканке на оружии, на переплетах книг и в декоративных мотивах своих апартаментов, – как будто бы являла собой символ его брака с Екатериной: две заглавные буквы «С» внутри буквы «Н», соединенные и элегантно развернутые в разные стороны, в овале, разделенном поперечной чертой, прорезающей вертикальные линии буквы «Н». При этом литеры начертаны таким образом, что, пересекаясь с вертикалями «Н», «С» превращаются в «D», первую букву имени Дианы. Поистине то было шедевром двусмысленности, поскольку супруга, любовница и любовник оказывались тесно сплетены и заключены в единое пространство. Чуть позднее другой символ воплотит образ триединства, которое представляла собой семья дофина: пересечение трех букв одинаковой величины, отображающее равенство каждого из троих и их взаимную привязанность.

По сравнению с этой исступленно‑страстной символикой личная эмблема дофины выглядела очень скромно. Она представляла собой посланницу богов Ириду, раскинувшую в небесах радугу. Эту изящную сцену поясняла надпись: «Она несет с собой радость и надежду».

И в самом деле, Екатерина, третий член тайного тройственного союза, играла роль посланницы, вечно снующей между небом и землей. Она всем льстила и увивалась вокруг каждого – короля, королевы, фаворитки, сановников и коннетабля. Она вечно улыбалась и хотела понравиться. А вечером передавала Диане сведения, добытые за день. Дофина готова была смириться с чем угодно, лишь бы упрочить свои позиции в будущем: охотно позволяла мадам де Брезе действовать под прикрытием любовника, командовать и управлять домом и даже блистать на празднествах, как если бы это она была истинной дофиной.

Естественно, наблюдая все это, герцогиня д’Этамп задыхалась от ярости. Фаворитка короля чувствовала себя ущемленной и отодвинутой на второй план. Обороняя собственные позиции, она задумала соблазнить юного брата Генриха, герцога Карла Орлеанского. В отличие от дофина тот не познал прелестей испанского плена и в 17 лет отличался обаянием, легким характером, веселостью и блеском. Анне д’Этамп не составляло труда подпитывать предпочтение, оказываемое ему отцом. А чтобы обеспечить будущность молодого человека, фаворитка, до сих пор поддерживавшая партию войны, вдруг стала высказываться за примирение с Карлом V, поскольку герцог Орлеанский от этого только выигрывал. Женись Карл на дочери императора и получи в приданое королевство Нидерланды или герцогство Миланское, дофину пришлось бы с ним считаться, а Диане – волей‑неволей вести себя осторожнее^[213].

Герцогиня не только старалась склонить короля к подобной политике, но и вела тайную подспудную войну против соперницы. Понимая, что возраст – наиболее уязвимая точка Дианиной брони, фаворитка до бесконечности разыгрывала эту карту. Она заявляла, будто родилась в тот день, когда вдова великого сенешаля праздновала свадьбу, хотя на самом деле их разделяло всего девять лет. В окружении герцогини Диану называли «Старухой».

Некий поэт из Шампани, Жан Вультэ, получив щедрую мзду от мадам д’Этамп, сочинил на латыни сатиру «ln Pictaviam anum aulicam» («Против Пуатье, придворной старухи»). Тщетно, писал он, мажет она лицо румянами, напрасно вставляет искусственные зубы и красит седые волосы^[214]. Вывод был ужасен:

 

Раскрашенная наживка не притягивает дичь.

И даже если бы ты купила все, необходимое женщине,

Не добилась бы от любовника желаемого,

Потому что надо быть живой, а ты уже мертва.

 

Век спустя историк Мизаре повторил эти диатрибы от собственного лица и добавил к ним другие клеветнические сплетни. «Весьма жаль было смотреть, – писал он, – как юный принц делает предметом обожания поблекшее лицо, изъеденное морщинами, седую голову, полуугасшие глаза, порой красные и гноящиеся, – короче говоря, гнусные останки того, чем успели насладиться многие другие»^[215].

Клеман Маро, вновь войдя в милость и поселившись в Париже за счет Короны, благодаря хлопотам Маргариты Наваррской и королевской фаворитки, в 1538 году уплатил долг благодарности новогодним поздравлением в стихах, прославлявшим герцогиню д’Этамп:

 

Без всякого пристрастия

Я вам даю

Золотое яблоко за красоту,

А как верный подданный –

Венец^[216].

 

Этот комплимент делал еще более ядовитой стрелу, выпущенную им в «мадам Великую Сенешальшу»:

 

Чего бы вы хотели в дар от меня,

Добрая Диана?

Насколько я понимаю, ваша осень и так

Длится куда дольше, чем весна^[217].

 

Оскорбленная красавица не снисходила до ответа на все эти нападки, вызванные завистью к ее растущему влиянию. Диана довольствовалась тем, что рассказывала байку о старом нечестивце, которого спасла от смерти, будучи еще ребенком, и о полученном от него в благодарность эликсире вечной юности. Однако в ее безжалостной памяти запечатлевалась каждая эпиграмма и каверза, дабы в один прекрасный день воздать за все сторицей.

А пока страстная преданность дофина в достаточной степени тешила ее гордость. Юный атлет скрывал под мощной физической оболочкой столько нерастраченной нежности и обманутых надежд, что обрел уверенность лишь в крепких и ласковых объятиях любовницы: для Генриха в ней воплотились все прелести героинь, населявших в испанских тюрьмах его грезы и сны, вдохновленные героическими поэмами и «Амадисом Галльским».

Дофин поклонялся ей, как своей владычице, о чем и заявлял самым торжественным образом:

 

Более твердой веры никогда не сулило

Ни одному принцу (о, моя единственная принцесса!),

Чем моя любовь, которая будет вам до бесконечности

Обеспечена, вопреки времени и смерти.

Ни во рву, ни в укрепленных башнях

Не нуждается крепость моей веры,

Дамой, владычицей и хозяйкой которой я вас сделал.

Потому что она вечна!

Никакими сокровищами ее не купить,

Столь низкой ценой не завоевать доброго сердца,

Равно как милостями и величием происхождения.

Что ослепляют глаза черни.

И никакая красота, способная взволновать

Слабое сердце, не сможет нравиться мне так, как вы^[218].

 

Диана была польщена, но предпочитала сдержанность и тайну. Их она требовала и от своего любовника. Послы и придворные, конечно, заметили, что между вдовой великого сенешаля и дофином возникла некая новая близость, но, трактуя сомнение в ее пользу, оставили Диане роль вдохновительницы и друга^[219].

Самой большой опасностью, какая могла угрожать Диане, продолжала оставаться угроза развода, все еще висевшая над Екатериной. Разумеется, нападки на молодую женщину, начавшиеся после любовных подвигов дофина в Монкальери, уже поутихли. Но избавиться от них раз и навсегда можно было, лишь покончив с бесплодием дофины.

В 1542 году венецианский посол Маттео Дандоло выразил общие симпатии к Екатерине:

«Светлейшая дофина прекрасно сложена. Конечно, в том, что касается ее способности иметь детей, поскольку до сих пор таковых не удалось зачать, неизвестно, сможет ли она родить впоследствии, хотя и принимает с этой целью всевозможные лекарства и снадобья, так что рискует даже заболеть. Дофин, супруг Ее Высочества, любит ее и всегда с нею ласков. Мадам Екатерина пользуется любовью короля, всего двора и народа. Думаю, не нашлось бы ни единого человека, кто не согласился бы отдать свою кровь ради того, чтобы она смогла произвести на свет наследника»^[220].

Екатерина изучала всевозможные средства, предлагаемые магами и колдунами. По мнению Альберта Великого, трава, называемая пастушьей, и барвинок, истолченные и смешанные с порошком из дождевых червей, рождали у женщины стремление зачать ребенка. То же действие оказывал пепел сожженной лягушки и кабаньих клыков. По Фотию, стакан мочи мула, выпиваемый раз в месяц, делал бесплодную женщину плодовитой. Большой палец и кожа с анального отверстия зародыша считались прекрасными амулетами против бесплодия. Другой автор уверял, будто в подобных случаях весьма эффективны заячья кровь и вытяжка из вымоченной в уксусе задней левой лапки ласки. Наконец, пояс из козьей шерсти, омытой молоком ослицы, если женщина, желающая зачать дитя, носит его над пупком, поможет обзавестись ребенком мужского пола^[221].

Дофина соглашалась испробовать что угодно. Однако наиболее надежное средство исходило от Дианы, которая, по словам Брантома, ежевечерне посылала Генриха в супружескую опочивальню, снабдив множеством полезных советов, так что позднее король Генрих II назначил ей вознаграждение в размере 5500 ливров за «добрые и пользительные услуги, оказанные ранее королеве».

Вновь обретя надежду, Екатерина присоединилась к Генриху и Диане в путешествии королевского двора к границам Прованса. Папа Павел III Фарнезе предложил свое посредничество в переговорах короля и императора и пригласил их встретиться в Ницце. Сам он поселился в аббатстве кордельеров вне стен города, поскольку герцог Савойский, у которого осталась только одна эта крепость, из подозрительности не желал отворять врата своего города ни святому отцу, ни королю, похитившему его земли, ни императору. Франциск I поселился в замке Вильнев. Карл V жил на борту своей галеры, причаленной у рейда Вильфранш. Ведя переговоры, Павлу III приходилось ездить от одного к другому. Дебаты длились с 15 мая по 20 июня 1538 года. Неофициально святой отец и император принимали французскую знать. Диана вместе со свитой королевы Элеоноры была допущена к Павлу III и императору. Эту честь она делила с дофиной, королевой Наваррской и герцогиней д’Этамп^[222].

Вмешательство папы оказалось отнюдь не напрасным. Результатом его стало десятилетнее перемирие, причем Франциск I оставлял за собой Бресс, Бюже и часть Пьемонта, а Карл V – герцогство Миланское и другие пьемонтские города. Герцог Савойский в ожидании нового договора от всех своих владений сохранял лишь графство Ницское.

Через месяц двор собрался в Эг‑Морте, дабы присутствовать на встрече Франциска I и Карла V. Последний сам просил о ней короля, желая конкретизировать результаты переговоров в Ницце. Рядом с отцом стоял дофин, ему предстояло впервые увидеть того, кто держал его в плену. Прошло восемь лет, и страх, внушаемый ему именем императора, несомненно, изгладился. Утром 15 июля при виде сходящего с галеры невысокого человека с орлиным профилем и тяжелой нижней челюстью Генриха на миг охватило отвращение. Но королева Элеонора, радуясь возможности повидать брата, увлекла дофина за собой. Король обнял императора, представил ему дофина, дофину, герцога Карла Орлеанского и королеву Наварры, а Карл V раскрыл объятия королевскому семейству. «Великое несчастье и для нас, и для наших подданных, – воскликнул он, – в том, что мы не познакомились раньше, ибо тогда война не продлилась бы столь долго».

На самом деле это была игра в «кто кого одурачит». Франциск I, соблазнившись обещанием вернуть герцогство Миланское, бросил своих союзников – немецких протестантов, итальянских принцев и Великого Турка. Встреча завершилась вполне мирно, во всяком случае на вид. На самом деле оба партнера будут самым беззастенчивым образом продолжать холодную войну. Так, в 1538 году после смерти Карла Эгмонта его племянник Вильгельм IV де Ла Марк, герцог Клевский и родич курфюрста Саксонского, унаследовал герцогство Гельдерн, охватывающее низменность долины Рейна и Мааса. Франциск I признал Вильгельма наследником, потом отступился от него, сочтя справедливыми претензии императора, который, надеясь прибрать к рукам Гельдерн, отказал герцогу Клевскому в инвеституре. Однако вскоре король вновь сблизился с Вильгельмом, а женитьба Генриха VIII на сестре герцога Анне Клевской еще более спутала карты^[223].

После встречи в Эг‑Морте двор вернулся в долину Луары, затем перебрался в Сен‑Жермен и, наконец, в Шантийи, к Монморанси. В это время Генрих узнал, что Филиппа Дучи родила девочку, и распорядился привезти новорожденную во Францию. Он решил, что Диана станет ее крестной и проследит, чтобы девочка приобрела воспитание, достойное принцессы. Мать, Филиппа, получив внушительное приданое, нашла удобное и приятное убежище в одном из монастырей Пьемонта. Таким образом, приключение завершилось без всяких скандалов, что не помешало злопыхателям распространить слух, будто матерью незаконнорожденной дочери дофина в действительности была вдова великого сенешаля.

Осенью двор принимал правительницу Нидерландов королеву Марию Венгерскую, от имени своего брата явившуюся просить, чтобы Франциск I не помогал ни миланцам, ни герцогу Гельдерна, ни Генту, поскольку у императора имелись основания на них жаловаться. В обмен на это Карл V обещал принять предложение французов об урегулировании спорных вопросов. Эти предложения он ратифицировал 1 февраля 1539 года. Милан переходил младшему сыну короля Карлу Орлеанскому‑Ангулемскому, но тот должен был вступить в брак с племянницей императора, дочерью короля Римского Фердинанда, а Маргарита Французская, младшая дочь Франциска I, – выйти за сына Карла V Филиппа.

Призрак войны как будто отступил. В январе, пока король оставался в Париже, Диана отпраздновала свадьбу своей старшей дочери Франсуазы со знатным вельможей, Робером IV де Ла Марком, принцем Седанским^[224]. У новобрачной – великолепное приданое: она принесла супругу главные владения де Брезе, графство Молеврие, баронства Бек‑Креспэн и Мони, а также сеньории Ножан‑ле‑Руа и Бреваль. Новоиспеченного мужа, родственника герцога Гельдерна, ждала блестящая карьера: в 1547 году он станет маршалом Франции, а в 1552 году – герцогом Буйонским. Пышное венчание состоялось 19 января 1539 года в часовне Лувра в присутствии короля. Само время, казалось, благоприятствует свадьбам принцев, что открывало череду грандиозных празднеств, вроде бракосочетания племянницы короля Жаклин де Лонгви, дочери его сводной сестры Жанны Орлеанской, с Людовиком Бурбоном, родичем коварного коннетабля, получившим титул герцога Монпансье. И вновь начались странствия двора. В Фонтенбло, где король с гордостью показывал недавно отделанные апартаменты и галерею, все заметили отсутствие одной из самых значительных персон: дофин Генрих, отбросив притворство, последовал за Дианой, чтобы вместе отпраздновать свадьбу ее дочери. Нунций Филиберто Ферренио счел эту новость достаточно важной, чтобы сообщить о ней в Рим^[225]. Однако ее отодвинуло в тень куда более неожиданное и чреватое серьезными последствиями событие – опала адмирала Филиппа Шабо де Бриона. Брион был другом юности короля, который осыпал его милостями и дал в жены старшую дочь Жанны Орлеанской Франсуазу де Лонгви. Фаворит мог похвастать и дружбой герцогини д’Этамп. Но, в отличие от последней, он был сторонником войны против Карла V и союза с Генрихом VIII Английским – позиция в тот момент более чем предосудительная, с точки зрения Монморанси. Чтобы удалить Бриона из Королевского совета, тот донес о его злоупотреблениях и растратах. Великому мажордому удалось убедить Франциска, и 16 февраля 1539 года открылось уголовное расследование по иску против адмирала^[226]. Клан Монморанси торжествовал. Герцогиня д’Этамп, несмотря на все ее попытки вмешаться, не сумела спасти Бриона от этого испытания, а Диана радовалась унижению соперницы. Монморанси же тем более ликовал, что 12 февраля узнал от епископа Тарба, французского посла в Испании, что Карл V хотел бы пересечь Францию по пути в Нидерланды^[227].

Ожидая, пока император официально сформулирует просьбу, король в промежутках между охотами на оленя и птицу находил время заниматься законотворчеством. Эдиктом, подписанным в Шато‑Ренар в начале мая 1539 года, он учредил первую лотерею, великолепное изобретение итальянцев и отличный способ пополнить государственную казну. В августе указом, составленным в Вилье‑Коттре, он институировал гражданское состояние и упразднил обычай использовать латынь при составлении судебных документов и регистрации дарственных грамот. К удовлетворению Дианы и сторонников жесткого порядка в государстве, король возобновил преследования протестантов: эдикт от декабря 1538 года позволил парламенту Тулузы принять против них решительные меры. Главные подозреваемые – печатники и продавцы сочинений, проникнутых еретическим духом. Тщетно рабочие‑печатники пытались протестовать и объявили забастовку в Лионе по призыву «Трик», вдохновленного немецким «Штрейком» («забастовка»): 24 июля 1539 года указом, распространенным по всей стране, было объявлено о преследовании всех, кто станет уклоняться от ортодоксии^[228].

Меж тем в конце лета Франциск страдал от сильных болей, вызванных повторным абсцессом в промежности вследствие венерического заболевания. В сентябре прикованный в Компьене к ложу страданий король получил подтверждение, что император хотел бы пересечь территорию Франции, чтобы утихомирить мятежных жителей Гента, отказавшихся платить налог, установленный Марией Венгерской. Тронутый этим официальным прошением, Франциск I послал 7 октября Карлу V пригласительное письмо, изъявив готовность дать все необходимые гарантии. Сановников и принцев просили поступить так же. Карла V, однако, не удовлетворило обещание, данное ему дофином Генрихом, к которому обратились за подтверждением: поскольку император узнал, что король тяжело болен и может от болезни умереть, необходимо было, чтобы наследник трона более твердо поручился за безопасность гостя. К счастью, неделю спустя абсцесс прорвался, и король возвратился к жизни^[229].

В начале ноября Генрих и Монморанси с эскортом из 300 всадников отправились навстречу императору. Диане надлежало вместе с другими придворными участвовать в торжественном чествовании Карла V, но ей пришлось покинуть двор и поехать в Сен‑Валье, чтобы 31 октября помолиться на могиле отца, Жана де Пуатье, умершего в Пизансоне и погребенного в семейной часовне. По завещанию от 26 августа 1539 года он оставлял поместья и титулы своему сыну Гийому, а если бы последний умер, не произведя на свет наследника мужского пола, – старшей дочери Диане:

«В том случае, коли сын наш и полноправный наследник не породит дитя мужеска полу, прямого потомка от честного и законного брака, и мужская линия рода угаснет, тогда мы устанавливаем и собственными устами называем единственной наследницей всего имущества Диану де Пуатье, нашу дражайшую и горячо любимую дочь, а после кончины оной устанавливаем мы и называем наследниками нашими потомков по прямой линии от честного брака детей мужеска пола ее старшей дочери Франсуазы де Брезе, а за неимением таковых – детей ее сестры Луизы де Брезе»^[230].

Диана пристально следила за урегулированием вопросов, связанных с наследством Сен‑Валье. Покойный оставил вдову, свою третью супругу, Франсуазу де Полиньяк, которой отписал солидную вдовью часть наследства. Она получила всю обстановку замков Сериньян, Бом, Этуаль, Сен‑Валье и Пизансон и, более того, саму сеньорию Пизансон с правом пожизненного пользования доходами. Франсуаза де Полиньяк, изрядно разбогатев благодаря наследству от трех усопших мужей, включая и Жана Сен‑Валье, вскоре вновь сочеталась браком, на сей раз – с бароном Жаном де Люньи. Чтобы не допустить распыления семейного имущества, Гийому де Пуатье пришлось 5 декабря 1539 года заключить с ней сделку, выплатив стоимость приданого и вдовьей доли. По документам мы видим, что вскоре он принес королю вассальную клятву как сеньор земель Альбон, Этуаль, ла Ваш, Куэнт, Понтуаз, Пизансон, Клерье и Шентемерль^[231].

Диана унаследовала от отца сеньорию д’Арси‑сюр‑Об в Шампани. Меж тем местные жители по собственному почину выстроили стены и выкопали рвы на подступах к замку. Диане пришлось подать на них в суд, дабы заставить возместить ущерб и признать, что именно ей принадлежат плата за охрану и мостовая пошлина, которую должны платить возчики за проезд и товары^[232]. Сестры Анна и Франсуаза, в свою очередь, вчинили Диане иск, полагая, что отец слишком облагодетельствовал ее за их счет. Они вынудили сестру вести и другие тяжбы. Именно этот момент выбрала герцогиня д’Этамп, чтобы опротестовать права мадам де Брезе на Ане. Однако тут весьма вовремя подвернулось путешествие Карла V через Францию, заставив двор на какое‑то время забыть о склоках.

Император пересек Бидассоа 27 ноября 1539 года, взяв с собой только двадцать пять дворян и десятков пять всадников. Дофин и герцог Орлеанский сопровождали его в пути по землям королевства^[233]. Весь сентябрь превратился в череду торжественных церемоний у ворот городов. Король принимал императора в Лоше, за ним последовали Амбуаз, Блуа, Шамбор, Орлеан, и повсюду знаменитому гостю воздавали почести. По дороге устраивались иллюминации и народные гуляния с фонтанами вина и скачками. Императора привели в восторг Фонтенбло и недавно законченная королевская галерея.

Принцы Генрих и Карл изо всех сил старались развлечь Карла V, чтобы тот позабыл об усталости, вызванной главным образом состоянием здоровья: император и в самом деле страдал хроническим геморроем и вдобавок простудился. Но шутки молодых людей не всегда отличались хорошим вкусом. Как‑то раз Карл неожиданно прыгнул на лошадь императора и, обхватив его руками, крикнул: «Сир, вы – пленник!» Карл V, и без того бледный, совсем помертвел и затрясся. С этой минуты он еще старательнее скрывал свои намерения.

Торжественный въезд императора в Париж состоялся 4 января 1540 года. Роскошно одетый дофин скакал рядом с Карлом V, а тот, соблюдая траур по усопшей супруге, был облачен в строгий черный костюм. Над ним возвышался балдахин с вышитым золотым орлом. А впереди ехал коннетабль, высоко над головой подняв обнаженную королевскую шпагу^[234].

Эта церемония как будто отмечала триумф партии мира, которую в тот момент составляли Монморанси, герцогиня д’Этамп, герцог Карл Орлеанский, но также дофин и Диана. В Валансьене принцы простились с Карлом V 24 января и получили великолепные брильянты, а коннетабль – бесценный изумруд. Император обещал решить вопрос о герцогстве Миланском к полному удовлетворению короля, как только накажет своих непокорных подданных. Но стоило Карлу V подавить мятеж, как выяснилось, что он передумал. 2 апреля 1540 года последовало контрпредложение: император соглашался выдать свою дочь Марию за герцога Орлеанского, а в приданое дать Нидерланды, Бургундию и Шароле. О том, чтобы вернуть королю Милан, и речи не шло, более того, Карл V уточнял, что Савойя и Пьемонт должны вновь отойти герцогу Савойскому, их законному владельцу^[235].

Удивление короля сменилось возмущением, едва он осознал, что император хочет не только лишить его всех завоеваний, но и восстановить герцогство Бургундское, что стало бы серьезной угрозой интересам Франции: можно было предвидеть, что, когда дофин станет королем после смерти отца, его брат Карл развяжет междоусобную войну. Франциск, не желая признать, что его обманули, в апреле начал переговоры. Но Монморанси, постоянно советовавший королю примириться с императором, все более отодвигался в тень и был лишен суперинтендантства. Впрочем, Диана немилости избежала: король продемонстрировал это, проведя переговоры в Ане 5 и 6 мая 1540 года^[236].

Намечающийся разрыв между Францией и империей радовал короля Англии Генриха VIII, а также протестантских князей Германии, вольные города, республику Венецию и даже Святейшего папу, ибо все они опасались усиления могущества императора после заключения им союза с Францией. 1 июня 1540 года, опубликовав новый, весьма суровый эдикт против протестантов, Франциск I показал, что способен по собственной инициативе, не ожидая советов из‑за границы, наказывать преступников, злоумышляющих против его власти и безопасности государства. Накануне, 31 мая, он назначил специальную комиссию в парламенте Экса, повелев возбудить дело против водуазцев^[237].

Такая демонстрация строгой ортодоксии не помешала заключению 17 июля 1540 года союза между Франциском I и Вильгельмом IV де Ла Марком, герцогом Гельдернским и Клевским и одним из вождей немецких протестантов^[238]. Это произошло в Ане у Дианы, чья старшая дочь Франсуаза годом ранее вышла замуж за Робера IV де Ла Марка, у которого были общие предки с герцогами Клевскими.

Герцог пообещал предоставить солдат, а король согласился отдать в залог будущего альянса руку своей племянницы Жанны д’Альбре: брачный контракт даже был составлен, к великой досаде короля Наваррского Генриха д’Альбре и его жены Маргариты, ибо они хотели выдать дочь за Филиппа Испанского, наследника Карла V. Заключение этого брака, связующего де Ла Марков родственными узами с королевским домом, вызывало у Дианы законную гордость, тем более что сестра герцога Клевского Анна за год до того стала королевой Англии. Правда, она недолго просидела на троне (всего шесть месяцев), а потом развод по обоюдному согласию позволил Генриху VIII жениться в пятый раз – на Екатерине Говард, дочери одного из своих советников.

После недолгого пребывания в Ане король направился в свой нормандский замок Ватвиль, а оттуда поехал осматривать работы в порту Вильфрансуаз‑де‑Грас (иначе говоря – Кале), а также укрепления, строительством которых руководил генуэзский военный инженер Жеро Беллармато^[239]. Тем временем на Нормандию обрушилась страшная жара, не спадавшая до конца августа, что вызвало эпидемию дизентерии. Болезнь не минула и короля. А Генрих д’Альбре, и без того хворавший из‑за планов насильственного замужества дочери, едва не умер. Дофин тоже не избег общей участи и, по‑видимому, перенес болезнь тяжелее других, судя по тому, как преданно за ним ухаживала Диана. Память об этом эпизоде увековечена в анонимном стихотворении, написанном позже, в 1547 году, по восшествии Генриха II на престол:

 

Когда король был болен в Сен‑При,

Где по достоинству тебе было воздано

За милосердие: ибо без тебя жестокая смерть

Лишила бы нас дофина, ставшего королем^[240].

 

Столь пылкая преданность не преминула вызвать лавину язвительных шуток, когда сам король приехал поохотиться в Мони в начале сентября. Задержавшись в Руане, король ежедневно совещался с канцлером Пойе, кардиналом Турноном и герцогиней д’Этамп. Королевская любовница не упускала случая возобновить нападки на коннетабля: «Это великий плут. Он обманул короля, убедив, будто император отдаст ему герцогство Миланское, хотя сам был уверен в обратном»^[241]. Король пока не хотел этому верить. Он дал аудиенцию 4 сентября канцлеру императора Гранвелю и принял его весьма любезно, затем, приняв во внимание многочисленные жалобы на членов магистратуры Руана, запретил местному парламенту заседать. После этого Франциск поехал инспектировать свою нормандскую провинцию, а в начале октября возвратился в Париж в Сен‑Жермен‑ан‑Ле. Тут его поджидал удар в самое сердце: пришло известие, что 11 октября 1540 года в Брюсселе Карл V передал герцогство Миланское своему сыну Филиппу. Итак, случилось именно то, чего опасался Франциск I. Отныне разрыв с императором стал неизбежным. Отставка Монморанси – тоже. Впрочем, предлогов, чтобы ее оправдать, хватало: коннетабль передал Карлу V письма, адресованные королю немецкими принцами; поссорился с графом Вильгельмом Фюрстенбергом, бывшим полковником ландскнехтов на службе Франции; вызвал недовольство английского монарха, поддерживая короля Шотландии; разозлил папу Павла III, помешав переговорам о брачном союзе между графом Омалем, старшим сыном герцога де Гиза, с племянницей папы Викторией Фарнезе и потребовав передачи Авиньона своему племяннику Одэ де Шатийону, в то время как папа прочил этот город своему внуку кардиналу Александру Фарнезе. Не украшала Монморанси и свойственная ему жестокость – коннетаблю ставили в вину, что он одобрил зверское подавление Карлом V гентского мятежа^[242].

В октябре 1540 года король приказал своим секретарям больше не пользоваться шифром, данным им Монморанси, и не передавать ему корреспонденции от послов и принцев. Монморанси понял, в чем дело, и на Рождество по собственному почину уехал в свой замок Шантийи. Эта отставка возымела неприятные последствия для дофина, он перестал получать сведения о текущих делах. Герцогиня д’Этамп старательно воздвигала препятствия между ним и отцом. А чтобы надежнее удалить Диану, она нарочно поддерживала отношения только с Екатериной, за что заработала от дофина обвинение в двурушничестве. В январе 1541 года нунций Иеронимо Дандино сообщил, что супруг приказал дофине прекратить всякие отношения с герцогиней д’Этамп^[243].

При дворе все более и более ощущалась атмосфера войны. Получив с подачи Дианы напоминание о необходимости слушаться супруга, Екатерина переселилась в апартаменты Генриха. Очевидно, совместная жизнь пошла им во благо: в начале мая у дофины как будто бы появились признаки беременности. Нунций уведомил об этом кардинала Александра Фарнезе^[244]. Но, увы, надежды не оправдались.

Влияние партии дофина, а следовательно, и Дианы можно было восстановить, лишь поколебав позиции герцогини д’Этамп. Исход процесса против Бриона мог предоставить такую возможность. Адмирала признали виновным в злоупотреблениях и значительных растратах, в вымогательстве крупных сумм у судовладельца Анго и пренебрежением интересами своего господина в пользу короля Португалии. Бриона объявили виновным в превышении власти. Вынесенный ему 8 февраля приговор был крайне суров: адмиралу предписывалось уплатить крупные штрафы как королю, так и частным лицам. Кроме того, он лишался всех чинов и званий, как неспособный справляться с обязанностями, а также права получать новые. Изымалось у него и все имущество, подаренное сувереном. Верная защитница адмирала герцогиня д’Этамп со слезами молила короля о снисхождении. И она сумела добиться, чтобы за Брионом сохранилось звание кавалера ордена Святого Михаила. На семью приговоренного немилость не распространялась. Более того, 1 марта его племянник Ги де Жернак женился на Луизе де Писселе, сестре герцогини д’Этамп. Уступая мольбам фаворитки и своей собственной племянницы, 12 марта король простил Бриону долги, которые тот должен был уплатить^[245].

Последовательное сближение с врагами императора турками и немецкими принцами свидетельствовало о возобладании политики, противоположной той, что поддерживали Монморанси и Генрих вместе с Дианой.

В марте 1541 года Франциск I направил опытного дипломата Анторио Ринкона возобновить переговоры с султаном Сулейманом. Одновременно он решил осуществить задуманный в Ане прошлым летом брак между герцогом Вильгельмом Клевским и своей племянницей Жанной д’Альбре. Жанне было 18 лет, герцогу – 24. Генрих д’Альбре и его жена Маргарита отказались одобрить этот союз, ссылаясь на то, что должны испросить согласие у независимых провинций Беарна, но король ничего не желал слушать и запер юную невесту в Плесси‑ле‑Тур под надежной охраной. Церемонию договорились провести в июне в Шательро. Жених прибыл в Париж 20 апреля. С Франциском I он встретился в Амбуазе на празднествах в честь благополучного прибытия.

Король и герцог Клевский выехали в Турень 9 мая, где жениха и невесту должны были представить друг другу. Однако Жанна в присутствии короля дерзко отказалась выйти за герцога Киевского, заявив, что предпочтет броситься в колодец, чем согласится на это замужество. В ответ дядя приказал выпороть принцессу, а сам уехал в Шательро, где предполагалось устроить свадьбу^[246].

Замок, принадлежавший сначала изменнику Бурбону, а потом Луизе Савойской, в то время перестраивали, поэтому король остановился во дворце Ла Берландьер, в полулье оттуда. В течение двух недель он гулял и охотился в окрестностях. Тем временем во дворе замка Шательро воздвигли большой круглый павильон с галереями и трибунами. Поблизости устроили ристалище и театр, «искусно и преизобильно украшенный зеленью, а вкруг него – комнаты, кабинеты и большие галереи».

Празднества открыли 9 июня конные парады и вольтижировка, затем последовали игра в кольцо и сражение на шпагах. Всадников и лошадей нарядили в золотую, серебряную парчу и бархат. Шлемы украшали плюмажи. На торжества собрался весь двор. Призвали и Монморанси – возможно, нарочно, чтобы он собственными глазами увидел крушение своей политической карьеры.

В понедельник, 13 июня, день обручения, король приехал в замок в сопровождении принцев, кардиналов, послов, королевы Элеоноры и ее фрейлин. Все расселись в круглом павильоне под звуки труб и барабанов. Появился герцог, и его триумфальное шествие во славу дома де Ла Марков, с которым отныне связана родством и семья де Брезе, преисполнило гордости Диану де Пуатье. Король взял за руки герцога Клевского и маленькую Жанну и представил кардиналу де Турнону, дабы тот провел церемонию.

На следующий день, 14 июня, в павильоне, превращенном в часовню, устроили венчание^[247]. В 11 часов прибыл король. Герцог подошел к алтарю, но Жанна д’Альбре застыла на месте, словно и шевельнуться не могла под тяжестью платья из золотой и серебряной парчи, усыпанной драгоценными камнями. Тогда король повелел коннетаблю де Монморанси отнести ее к алтарю. И коннетабль Франции волей‑неволей взял на руки девочку, разукрашенную, как идол, и поставил рядом с герцогом. Кардинал де Турнон благословил новобрачных. Стоя под балдахином из золотой парчи, они прослушали мессу, после чего герольд, трижды выкрикнув «Изобилие и щедрость!», стал пригоршнями швырять в толпу золото и серебро.

В том же павильоне, столь удобном для самых разнообразных мероприятий, после праздничного пиршества сам король открыл бал. Далее следовали выступления «мимов», многочисленные маскарады и торжества. Эти увеселения, где смешивались персонажи гротеска, античные воители, гигантские страусы и турки, не могли изгладить из памяти коннетабля унижение, которому его подвергли, заставив, как простого слугу, лакея, нести маленькую принцессу. А ведь он считал себя самым значительным лицом после короля и первым бароном Франции! Вечером его вынудили вместе с королем, знатнейшими вельможами и сановниками присутствовать при символическом осуществлении брачного союза, когда герцог Клевский лишь одной ногой ступил на брачное ложе. Однако на следующий день Монморанси покинул двор Франциска I навсегда.

Неудовольствие коннетабля разделяли дофин и Диана, но тем не менее они не могли уклониться от присутствия на последующих торжествах. Праздник Тела Господня отмечали 16 июля, а 17‑го устроили традиционные турниры. Начинались они играми странствующих рыцарей. Четыре «платформы» были установлены для «чемпионов» – дофина, его брата Карла, герцога Наваррского и графа д’Омаля, которым предстояло защищаться от любого вызвавшего их рыцаря. Расположенные вокруг беседки и галереи из зелени украшали их цвета. «Платформу» дофина раскрасили чередующимися полосами черного и белого цветов – цвета Дианы. Вставленные в рамку стихи Клемана Маро ясно указывали на даму сердца дофина^[248]:

 

Это возвышение

Доброй и честной любви,

Где слышатся удары шпор

И звенят мечи.

Царственный всадник

Раскинул здесь шатер

И служит преданным сердцем

Великолепной даме,

Чье изящное имя

Нет смысла писать:

Оно начертано на небесах

И может быть прочитано ночью.

Сей уголок леса

Ни один кавалер не минует,

Не признав, что она

Превосходит всех дам.

Если он сомневается или спорит,

Пусть не надеется

Уйти без боя,

Ибо таков обычай.

 

Желающих сразиться странствующих рыцарей спешивали одного за другим. Генрих превзошел остальных хозяев турнира – герцогов Орлеанского и Наваррского и графа д’Омаля. Спокойная и невозмутимая Диана, в честь которой сражался дофин, принимала почести от храбрейших кавалеров двора, побежденных ее рыцарем.

По окончании празднеств герцог Клевский вернулся в свои земли. Он ехал в Дюссельдорф один, а его маленькая супруга вновь отправилась в обитель Плесси‑ле‑Тур. Этот брак обеспечивал королю поддержку, необходимую в случае возобновления военных действий на границе с Нидерландами. Восстановлен был и альянс с немецкими лютеранскими князьями Шмалькальденской лиги^[249]. В Италии Франция нуждалась в помощи Папского престола. Чтобы скрепить договор с папой, старшему сыну герцога де Гиза графу Франсуа д’Омалю предстояло жениться на Виктории Фарнезе, внучке Павла III. Первосвященник надеялся таким образом ускользнуть от тирании Карла V, несмотря на то, что еще до этого ему пришлось дать императору залог дружбы, женив своего внука Оттавио на его незаконнорожденной дочери и вдове Александра Медичи Маргарите. Шло обсуждение приданого Виктории: Гизы требовали суммы, превышающей 100 тысяч экю, а также кардинальской шапки для Карла, брата графа д’Омаля, в 15 лет ставшего архиепископом Реймсским. Столь непомерные амбиции погубили все планы. Однако по настоянию герцогини д’Этамп Франциск I вскоре возобновил переговоры, на сей раз – в пользу собственного сына Карла. Вне зависимости от того, состоялась бы свадьба или нет, договор о союзе с папой казался практически достигнутым: явным свидетельством добрых отношений было то, что Павел III отправил на воспитание ко французскому двору своего второго внука двенадцатилетнего Горацио Фарнезе^[250].

Дабы замкнуть кольцо врагов вокруг императора, Франциску I помимо договоренности со Святым престолом пришлось вновь воззвать к Великому Турку. Он отправил в Стамбул Антонио Ринкона, чтобы тот объяснил Сулейману Великолепному, по каким причинам король Франции позволил их общему врагу Карлу V пересечь территорию своего государства. Султана, хоть и не без труда, удалось убедить. Как союзник Франции Сулейман согласился возобновить военные действия против императора и пообещал захватить Венгрию. С этим предложением 5 марта 1541 года он отправил Ринкона. Несколько недель спустя посол, заручившись согласием Франциска I, вновь отбыл в Константинополь. Его сопровождал еще один агент Франции – генуэзский капитан Чезаре Фрегозо. По пути они предполагали остановиться в Венеции и добиться союза со Светлейшей республикой. Оба так никогда и не прибыли туда: 3 июля под Павией они были убиты по приказу маркиза Дель Васто, управлявшего Миланом от имени Карла V^[251].

Это убийство являло собой казус белли. Но Франциск I не был готов начать войну. Сделав вид, будто принял извинения Дель Васто и его сюзерена, в сентябре‑октябре король отправился в путешествие по захваченным провинциям – Савойе, Бресс и Бюжи, колыбели семьи Валуа. Появление вернувшегося ко двору адмирала де Бриона для всех знаменовало триумф герцогини д’Этамп. Дофину, по совету Дианы, пришлось терпеть его присутствие и, хуже того, последовать в его земли за человеком, который, вернув себе расположение короля, пытался занять при дворе место Монморанси. В октябре Брион принимал двор в Паньи, принесенном ему в приданое женой, Франсуазой де Лонгви. Проведя две недели за пиршествами и охотой в Паньи и Лонгви, король пересек Бургундию и 16 ноября вернулся в Фонтенбло. Там он узнал о сокрушительном бедствии, испытанном императором под Алжиром: едва Карл V начал осаду этого гнезда берберских корсаров, ночью с 24 на 25 октября сильнейшая буря рассеяла и уничтожила бо́льшую часть его флота, вынудив обратиться в паническое бегство.

Таким образом, турки сохранили власть над Средиземным морем, а союзник султана Франциск I выглядел предателем, поэтому капитан Полен де Ла Гард получил приказ срочно плыть в Стамбул с посланием, которое так и не смог доставить Ринкон^[252].

Франциск I неторопливо обзаводился новыми союзниками. Так, он склонил на свою сторону королей Швеции и Дании, потом сблизился и с Португалией, предложив выдать за герцога Карла Орлеанского Марию, дочь королевы Элеоноры Французской от первого брака – с португальским королем Иммануилом. Эти переговоры не помешали ему одновременно просить у Генриха VIII Английского руки его старшей дочери, еще одной Марии, для того же Карла. Но английский монарх, только что быстро и эффективно разрешивший вопрос об измене своей жены, Екатерины Говард, отрубив ей голову, уже втайне выбрал, на чью сторону стать, и предпочел императора.

Капитан Полен де Ла Гард вернулся в Париж 8 марта 1542 года с обещанием Сулеймана вступить в войну. Турок мог пустить в море и направить против империи 400 парусников и 200‑тысячную армию. Получив такие заверения, Франциск испустил «боевой клич». Произошло это 10 июля в Линьи‑ан‑Барруа^[253].

Никто не сомневался, что новая война будет долгой и упорной. Король сделал крупные займы у банкиров Лиона, а также приказал расплавить множество золотых и серебряных драгоценностей, хранившихся в башне Лувра. При этом он возобновил гонения на протестантов, желая пресечь их деятельность внутри королевства. Эдикт от 30 августа 1542 года и впрямь стал сигналом к широчайшим преследованиям протестантов и сжиганием на кострах еретических книг. На юге судебные процессы над водуазцами из деревень Мериндоль и Кабриер, начатые в 1540 году, были продолжены в 1543‑м и особенно – в 1545 году, когда первый председатель парламента Прованса Жан Майнье, барон д’Оппед, приступил к исполнению вынесенного им обвинительного приговора. Отряды Полена де Ла Гарда опустошили деревни и предали казни несколько тысяч водуазцев^[254]. Военное положение объясняло, хотя ни в коей мере не могло оправдать, жестокость мер, принятых против сторонников новых религиозных учений, которых преследовали как бунтовщиков, угрожающих целостности государства.

Теперь, когда Генрих перестал зависеть от политических пристрастий Монморанси, Диана с удовольствием предвкушала, как ее любовник стяжает славу на полях сражений с императором. Полагая, что ради победы над внешним врагом необходимо поддерживать порядок внутри страны, она одобряла гонения, обрушившиеся на протестантов, тем более что не раз обвиняла свою соперницу, герцогиню д’Этамп, в потворстве еретикам. А дофину, окруженную друзьями, изгнанными из Флоренции, интересовало лишь возвращение ее итальянского наследства. Осуществления этих давних надежд она и ждала от новой войны. Так, под предводительством Дианы в ожидании воинской славы дофина Генриха вновь сплотился тайный тройственный союз, в лоне которого вызревало грядущее Французской Короны.

 

Глава III

12345678Следующая ⇒

Поделиться: