Должны ли солдаты быть вежливыми?

 

Однажды я хотел провести мирную и приятную зиму в Брюсселе, работая и совершенствуя ум. Брюссель – город живой и веселый, и думаю, у меня бы получилось, если бы не бельгийская армия. Бельгийская армия преследовала меня и постоянно беспокоила. Судя по собственному опыту, я должен сказать, что это хорошая армия. Наполеон утверждал, что врагу ни в коем случае нельзя давать возможность ускользнуть от вас – он никогда, ни на одно мгновение не должен почувствовать, что оторвался от вас. Не могу сказать, какую тактику избрала бы бельгийская армия при других условиях, но лично против меня она избрала именно этот план и воплощала его с успехом, поражающим даже меня.

Оказалось, что избежать бельгийской армии совершенно невозможно. Я выбирал самые спокойные и самые неподходящие для нее улицы, выбирал самое разное время – раннее утро, день, поздний вечер. Случались моменты неистового восторга – когда я воображал, что сумел улизнуть. Я ее нигде не видел и не слышал.

– Теперь‑то, – говорил я себе, – теперь у меня есть пять минут мира и покоя.

Я отнесся к ней несправедливо: она меня обгоняла. Приблизившись к следующему углу, я уже слышал барабанную дробь, и не успевал пройти и четверти мили, как она начинала меня по‑настоящему преследовать. Я запрыгивал в трамвай и ехал несколько миль, а затем, решив, что оторвался, продолжал прогулку. Пять минут спустя мне на пятки наступало другое подразделение. Я прокрадывался домой, а бельгийская армия продолжала преследовать меня, не прекращая ликующе барабанить. Покоренный, опозоренный, навеки растеряв свою сдержанность и гордость, я пробирался в свою комнату и плотно закрывал за собой дверь. Только тогда победоносная бельгийская армия возвращалась в свои казармы.

И если бы они преследовали меня с оркестром! Я люблю оркестры. Я мог бы бездельничать напротив гарнизона, слушая, как играет оркестр, и не имел бы ничего против, если бы она следовала за мной с оркестром. Но похоже, бельгийская армия не любит оркестры. У нее есть только барабан. И даже не настоящий барабан – не то, что я называю барабаном. Это детский барабанчик, из тех, на каком когда‑то играл я сам до тех пор, пока его у меня не отняли и не пригрозили, что, если услышат еще хоть один звук, этот барабан разобьют прямо о мою голову. С таким барабаном трусливо расхаживают взад‑вперед, когда тебя некому остановить. Никто не рискнет играть на нем, если рядом твоя мать. На нем даже не играют, просто ходят и лупят по нему маленькой палочкой. Здесь нет мелодии, здесь нет никакого смысла. Он даже ритм не выдерживает! Поначалу, услышав его издалека, я думал, что это барабанит какой‑нибудь уличный мальчишка, которому полагается быть в школе или заниматься делом, качая в коляске младенца, и я прятался в темных дверных проемах с твердым намерением выскочить оттуда и надрать ему уши, когда он пойдет мимо. К моему изумлению, в первую же неделю я обнаружил, что это бельгийская армия. Видимо, она приготовляла себя к «ужасам войны» и тем самым превращала меня в человека, готового добиваться мира любой ценой.

Мне говорят, что эти армии необходимы для сохранения спокойствия в Европе. Но я готов пойти на риск случайной заварушки. Не может ли кто‑нибудь сообщить им, что они давно вышли из моды с этими своими перьями, да еще и увешанные скобяными изделиями, – взрослые мужчины, которых нельзя отправить на прогулку без сопровождения нескольких опекунов, дующих в жестяной свисток и лупящих в игрушечный барабан, чтобы удержать их в строю и не дать разбежаться в разные стороны: можно подумать, что это цыплята! Орда солдат с котелками, мисками и скатками, и все эти смертоносные штуки привязаны к ним и брякают в такт мелодии, невольно наводя на мысль о Белом Рыцаре, которого Алиса встретила в Стране чудес. Мне кажется, что для практических целей – чтобы сражаться за свою страну или сражаться за чью‑то еще страну, что, в общем‑то говоря, куда более популярно, – очень важно, чтобы определенная часть населения умела хорошо стрелять из ружья. Каким образом умение ровно стоять в шеренге и выворачивать носки поможет вам в современных условиях ведения войны? Это один из тех вопросов, который не в состоянии постичь мой интеллект.

В Средние века, когда сражались врукопашную, один на один, совместные точные движения, вероятно, были преимуществом. Когда армии были всего лишь железными машинами, выполняющими простую задачу – стереть противника с лица земли, нанесение одновременного удара тысячью рук входило в условия игры. Но сейчас, когда мы стреляем из укрытия бездымным порохом, мозги, а не грубая сила, индивидуальное мышление, а не объединенная сплоченность – вот результат, к которому, вне всякого сомнения, нужно стремиться. Не может ли кто‑нибудь, как я уже предложил, объяснить военным, что в наши дни место муштрующего сержанта в каком‑нибудь музее антиквариата, под стеклянным колпаком?

Когда‑то я жил неподалеку от казарм Гайд‑парка и много наблюдал за методами такого сержанта‑муштровика. Говоря в общих чертах, это был тучный мужчина с походкой самодовольного голубя. А голос его представлял собой одну из самых экстраординарных вещей в природе: тот, кто мог отличить его от собачьего лая, считался бы большим умником. Мне говорили, что рядовым после некоторой практики это удавалось, но лично я в этом очень сомневаюсь. Во времена, о которых идет речь, у меня был прекрасный пес, ретривер, и мы с ним иной раз развлекались, наблюдая за тем, как мистер Сержант муштрует свой взвод. Как‑то утром он минут десять выкрикивал свои обычные «Гав, гав, гав!» – и все шло неплохо. Внезапно, и явно к его огромному изумлению, взвод повернулся к нему спиной и замаршировал в сторону Серпентайна.

– Стоять! – заорал сержант, едва негодование позволило ему говорить.

К счастью, это случилось вовремя и спасло подразделение от водной могилы. Взвод остановился.

– Кто, черт, и дьявол, и все остальные вас побери, велел вам это сделать?

Взвод выглядел растерянным, однако никто не произнес ни слова, и все вернулись на место. Минуту спустя произошло ровно то же самое. Я на самом деле думал, что сержант взорвется, и уже приготовился бежать в казармы за медицинской помощью. Но припадок прошел, и, взывая о помощи к объединенным силам небес и преисподней, сержант начал опрашивать взвод, одного солдата за другим, требуя сообщить ему причину, по которой они пренебрегли его командами и решили упражняться самостоятельно.

В этот момент Колумб снова гавкнул, и на сержанта снизошло озарение.

– Будьте добры, уйдите, сэр, – обратился он ко мне. – Как я могу обучать своих людей, если ваш пес каждые пять минут вмешивается?

И это не единственный случай. Бывали и другие. Мой пес как будто бы все понял и начал получать от этого удовольствие. Иной раз, встретив солдата, гуляющего со своей милой, Колумб из‑за моих ног неожиданно гавкал. Солдат тотчас же оставлял свою девушку и невольно начинал выполнять военные приемы.

Представители военного министерства обвинили меня в том, что я нарочно натренировал свою собаку. Но я его не тренировал: этот голос дан ему природой. Я предложил представителям военного министерства не ругать моего пса за то, что он разговаривает на своем языке, а вместо этого научить своих сержантов говорить по‑английски.

Однако они ничего не хотели понимать, в воздухе запахло неприятностями, и, не желая менять квартиру, я предпочел расстаться с Колумбом. Я уже видел, к чему клонит военное министерство, и вовсе не хотел, чтобы на меня переложили ответственность за неэффективность британской армии.

Лет двадцать назад Лондон переживал довольно мятежный период, и законопослушных граждан призвали вступать в ряды дополнительных констеблей. Я был молод, и надежда принять участие в подавлении общественных беспорядков казалась мне куда привлекательнее, чем сейчас. Однажды воскресным утром в компании пяти‑шести сотен других более или менее респектабельных горожан я оказался на муштровочном плацу в казармах Олбани‑стрит. Власти считали, что мы лучше сможем охранять собственные дома и защищать жен и детей, если прежде всего научимся по команде поворачивать «глаза вправо» или влево и маршировать, выставив большой палец. Соответственно, чтобы проинструктировать нас по этим вопросам, был назначен муштровочный сержант. Он вышел из столовой, утирая рот и, согласно правилам, похлопывая себя по ноге дубинкой. Но по мере приближения к нам выражение его лица менялось. Мы были дородными напыщенными джентльменами, причем большинство в сюртуках и цилиндрах. Сержант неплохо умел подладиться к обстановке; мысль браниться и орать на нас его покинула, а вместе с ней и счастливый настрой. Он расслабил одеревеневшую спину, подошел к нам с почтительным видом и заговорил на языке светского общения.

– Доброе утро, джентльмены, – произнес сержант.

– Доброе утро, – отозвались мы.

Возникла пауза. Сержант переступил с ноги на ногу. Мы ждали.

– Ну, джентльмены, – с приятной улыбкой сказал сержант, – как вы отнесетесь к тому, чтобы встать в строй?

Мы согласились. Он показал, как это делается, и критическим взглядом окинул наш последний ряд.

– Немного вперед, номер третий, если вы не против, сэр, – предложил он.

Номер третий, важного вида джентльмен, шагнул вперед.

Сержант критическим взглядом окинул наш первый ряд.

– Чуть‑чуть назад, если вы не против, сэр, – предложил он третьему джентльмену с конца.

– Не могу, – объяснил третий джентльмен. – Все, что я могу, – это оставаться там, где стою.

Сержант критическим взглядом посмотрел между рядами.

– Ага, – произнес он. – Кое у кого из нас широковатая грудь. Мы раздвинемся еще на фут, джентльмены, будьте любезны.

И муштра продолжалась в такой приятной манере.

– А теперь, джентльмены, давайте попробуем немного походить. Шагом марш! Благодарю вас, джентльмены. Простите за беспокойство, но теперь придется побежать – разумеется, я имею в виду, вперед. А если вы в самом деле не против, мы сейчас увеличим скорость в два раза. Стойте! Если в следующий раз вы сумеете чуть лучше придерживаться рядов, это произведет более внушительное впечатление – если вы понимаете, о чем я. Умение правильно дышать приходит с практикой.

Если это вообще необходимо делать, то почему бы не делать именно таким образом? Почему бы сержанту не обращаться к новобранцам вежливо:

– Ну что, юнцы, все готовы? Не торопитесь: ни к чему превращать в изнурительный труд то, что должно стать удовольствием для всех нас. Вот это правильно, это просто очень хорошо – с учетом, что вы пока еще новички. А вот ваша осанка оставляет желать лучшего, рядовой Булли‑бой. Прошу извинить за переход на личности, но у вас с рождения коленки вывернуты внутрь? Или вы, приложив некоторые усилия, сумеете чуть меньше походить на марионетку, у которой ослабли все веревки? Благодарю, это уже лучше. Понимаю, все эти мелочи кажутся вам банальными, но все же мы можем хорошенько постараться, после чего будем выглядеть наилучшим образом…

…Вам не нравятся ваши сапоги, рядовой Монморанси? О, прошу прощения. Судя по тому, как вы наклонились и посмотрели на них, я подумал, что, возможно, их внешний вид показался вам неудовлетворительным. Это моя ошибка.

…Вы страдаете несварением желудка, бедняга? Принести вам немного бренди? Это не несварение? Тогда что с вашим животом? Почему вы пытаетесь его спрятать? Тут нечего стыдиться. У нас у всех он есть. Пусть выпячивается, приятель. Давайте взглянем на него.

С помощью нескольких добрых слов выстроив всех в ряд, он приступит к рекомендации полезных для здоровья упражнений:

– На плечо! Хорошо, джентльмены, очень хорошо для начала. И все же, если позволите мне некоторую требовательность, еще не безупречно. Этот прием сложнее, чем вы можете себе представить, джентльмены. Позвольте указать рядовому Генри Томпсону, что мушкет, лежащий на плече под прямым углом, способен причинить неудобство джентльмену позади. Я уверен, что даже с точки зрения собственного удобства рядовому Томпсону лучше следовать в этом вопросе обычным традициям.

…Хотелось бы также заметить рядовому Сент‑Леонарду, что мы тут собрались не для того, чтобы учиться балансировать тяжелым мушкетом на вытянутой ладони. Представление с мушкетом рядового Сент‑Леонарда бесспорно талантливо, но не для войны.

…Поверьте, джентльмены, этот прием следует тщательно отработать, и вряд ли индивидуальные усилия приведут к заметному улучшению. Пусть нашей целью станет единообразие. Это скучно, зато безопасно. А теперь, джентльмены, еще разок!..

Строевой плац превратится в источник невинного наслаждения тысяч. Выражение «офицер и джентльмен» обретет смысл. Я, пожалуй, со всем своим почтением решусь презентовать эту скромную идею вниманию Пэлл‑Мэлл.

Ошибка нашего военного в том, что он слишком много учится, читает слишком много исторической литературы и слишком склонен к размышлениям. Если бы вместо всего этого он огляделся вокруг, он бы заметил, что все меняется. Кто‑то сказал британскому военному, что победа при Ватерлоо ковалась на спортивных площадках Итона. Так что он отправляется в Итон и занимается там спортом. В один из дней его призовут, чтобы сражаться еще на одном Ватерлоо, а потом – когда будет слишком поздно – объяснят, что эта победа ковалась не на спортивных площадках, а в классной комнате.

С холма на старой равнине Ватерлоо можно составить представление о том, как проходили битвы в прежних условиях. Остальные поля сражений в Европе быстро исчезают: полезная голландская капуста, как с вполне оправданным удовлетворением заметил бы Карлейль, скрывает следы ребяческого безрассудства человечества. Вы увидите сапожников, радостно ремонтирующих обувь, и женщин, весело обменивающихся сплетнями у корыта там, где, согласно путеводителю, сто лет назад тысяча человек, одетых в голубое, и тысяча человек, одетых в красное, накинулись друг на друга, как вздорные фокстерьеры, и растерзали друг друга насмерть.

Но поле Ватерлоо почти не изменилось. Гид, чей дедушка принимал участие в битве (поразительно, какое число дедушек сражалось при Ватерлоо: должно быть, там имелись целые полки, составленные исключительно из дедушек), обратит ваше внимание на все те места, где начинались атаки, покажет каждое все еще существующее возвышение, за которым, скорчившись, пряталась пехота. Все событие началось и закончилось на участке земли размером чуть больше квадратной мили. Можно понять все преимущества, извлекаемые из безупречной работы военной машины: использование эшелонов, назначение соединенных батальонов, передвижения центра, левого фланга и правого фланга. Возможно, тогда имеет смысл (если война вообще имеет смысл, в чем взрослые разумные люди начинают сомневаться) потратить два года на муштру солдат, обучая их гусиному шагу. Но в двадцатом веке учить солдат маневрам Тридцатилетней войны так же бессмысленно, как оснащать броненосные корабли парусами.

Однажды я следовал за ротой волонтеров, марширующих из Саутуорка через мост Блэкфрайарз к Темплу. У подножия Ладгейт‑Хилл их офицер, молодой, но добросовестный джентльмен, скомандовал: «Налево кругом!» Авангард мгновенно повернул в узкий переулок (я забыл его название), который привел бы их в угодья кармелитов, где они скорее всего пропали бы навеки. Пришлось остановить всю роту, велеть повернуться кругом через правое плечо и вернуться на сотню ярдов назад. Затем последовала команда «Шагом марш!», авангард рванул через Ладгейт‑серкус и направился к мясному рынку Смитфилд.

Тут юный офицер сдался, перестал вести себя, как военный, и заговорил разумно.

– Не сюда! – закричал он. – Вверх по Флит‑стрит и через Миддл‑Темпл!

И без дальнейших сложностей армия будущего направилась своим путем.

 

© Перевод И. Зыриной

 

⇐ Предыдущая14151617181920212223Следующая ⇒

Поделиться: