Дворец Гринвич, Лондон. Июнь, 1491 год

 

Прошло два года, прежде чем мы сумели зачать еще одного ребенка, и на этот раз наконец родился мальчик, который был так нужен моему мужу. Генрих приветствовал появление второго сына с таким восторгом, словно этот ребенок принес ему необыкновенное богатство и удачу. Всем, впрочем, уже давно стало ясно, что наш король очень любит, чтобы в его сокровищнице было как можно больше золота, но очень не любит с этим золотом расставаться; и на своего новорожденного сына, еще одно творение Тюдора, он смотрел так, словно это был только что отчеканенный золотой соверен.

— Мы назовем его Генрих, — объявил он, когда ему впервые дали подержать сына на руках — это произошло примерно через неделю после родов, когда он пришел меня навестить.

— Генрих — в твою честь? — спросила я, улыбаясь ему с постели.

— Генрих — в честь святого короля Генриха VI, — суровым тоном возразил он, и я поняла, что даже в эту минуту, когда, казалось бы, мы оба совершенно счастливы и наконец-то обрели взаимопонимание, он по-прежнему оглядывается через плечо, по-прежнему пытается всячески оправдать законность своего пребывания на троне. Генрих смотрел то на меня, то на мою кузину Мэгги с таким скорбным видом, словно это мы были в ответе за то, что старый король был заключен в Тауэр и там умер, и мы с моей кузиной невольно обменялись виноватыми взглядами. Впрочем, скорее всего, именно наши отцы вместе с дядей Ричардом были повинны в смерти Генриха VI; скорее всего, именно Ричард прижал подушку к лицу этого бедного невинного безумца, пока тот спал. Так или иначе, мы с Мэгги и впрямь были слишком тесно связаны с этой трагической историей, чтобы невольно ощущать некую собственную вину, — особенно когда Генрих назвал старого короля святым и сказал, что наречет своего новорожденного сына в его честь.

— Как тебе будет угодно, — легко согласилась я, — хотя он безумно похож на тебя! Такой же рыжий! Настоящий Тюдор.

Генрих рассмеялся.

— Ага, рыжий, как мой дядя Джаспер! — с удовольствием сказал он. — Что ж, будем молить Бога, чтобы Он дал этому малышу столько же удачи в жизни, как моему дяде.

Улыбка еще сияла на его лице, но я уже заметила, как вокруг его глаз собираются напряженные морщинки и взгляд у него уже успел перемениться — это был тот самый взгляд, которого я уже стала бояться: затравленный взгляд человека, которого преследуют неведомые страхи и призраки. Такой взгляд обычно появлялся у него перед тем, как он вдруг разражался яростными жалобами или взрывом недовольства. Этот взгляд, по-моему, появился у него за годы ссылки, когда он никому не мог доверять и опасался всех и каждого; когда в каждом послании из дома он получал очередное предостережение насчет происков моего отца. Кстати сказать, каждый, кто ему эти послания привозил, действительно мог оказаться убийцей.

Я кивнула Мэгги — она теперь не хуже меня разбиралась в чрезвычайно быстро меняющихся настроениях Генриха, — и она передала ребенка кормилице, а потом и сама присела с нею рядом, словно пытаясь спрятаться за ее необъятным теплым телом.

— У нас опять какие-то неприятности? — тихо спросила я.

Генрих яростно сверкнул глазами, словно именно я была виной очередной возникшей проблемы, потом взгляд его смягчился, и он, горестно качая головой, сказал:

— Да, я получил довольно странные новости. Отвратительные новости!

— Из Фландрии? — Собственно, я могла и не спрашивать: только упоминание о моей тетке-герцогине способно было заставить Генриха так хмурить брови. Год за годом она засылала в Англию своих шпионов, отправляла деньги мятежникам, весьма нелицеприятно высказывалась вслух обо всех Тюдорах, а меня и вовсе обвиняла в предательстве своего Дома.

— На этот раз нет, — сказал Генрих. — Но, пожалуй, это даже хуже происков герцогини… хотя, конечно, вряд ли можно вообразить что-то хуже этого.

Я молча ждала, когда он объяснит, в чем дело.

— Тебе мать что-нибудь говорила? — спросил он. — Это важно, Элизабет. Ты должна непременно сказать мне, если она что-то говорила.

— Нет, ничего, — с чистой совестью ответила я. Моя мать на этот раз отказалась быть со мной в родильных покоях и не приехала даже к родам; она объяснила это тем, что плохо себя чувствует и боится занести ко мне какую-нибудь заразу. Я, разумеется, была страшно этим разочарована и обижена, но сейчас вдруг поняла: а ведь она нарочно решила остаться в монастыре, чтобы иметь возможность плести очередной предательский заговор! — Я давно ее не видела. И она мне даже не писала. Она серьезно больна.

— А твоим сестрам она ничего не говорила? — не унимался Генрих. — А ей? — И он слегка качнул головой в ту сторону, где сидела Мэгги, прячась за широкой спиной кормилицы и нежно поглаживая маленькую босую ножку моего спящего сыночка. — А она тебе ни в чем не признавалась, эта твоя кузина из семейки Уорик? Эта твоя Мэгги? Она ничего тебе не рассказывала о своем братце?

— Она все время спрашивает, нельзя ли его выпустить, — сказала я. — А я постоянно прошу о том же тебя. Ведь Тедди не делает ничего дурного…

— Он не делает ничего дурного, потому что находится в Тауэре! Потому что там он беспомощен, потому что там он мой пленник! — резко перебил меня Генрих. — Если бы он оказался на свободе, одному Богу известно, где бы он сейчас был. В Ирландии, я полагаю.

— Почему в Ирландии?

— Потому что Карл Французский[51] ввел в Ирландию свои войска! — Генрих даже говорил несколько невнятно, с трудом подавляя гнев. — Полдюжины кораблей, две сотни людей под флагом с крестом святого Георгия! Словно это английская армия! Он собрал и оснастил войско, идущее под знаменем святого Георгия! Французская армия в Ирландии! С чего бы это ему вздумалось так поступать, как тебе кажется?

Я покачала головой и прошептала:

— Не знаю. — Я вдруг заметила, что мы оба с ним перешли на шепот, точно два заговорщика, готовящие государственный переворот, но не имеющие ни малейшего права, ни малейшего основания здесь находиться.

— А тебе не кажется, что он на что-то надеется? — спросил Генрих.

Я удивленно посмотрела на него и снова покачала головой.

— Генри, я действительно даже предположить не могу, что может искать французский король в Ирландии!

— Может, очередного призрака?

И я почувствовала, как по спине у меня прополз предательский холодок; казалось, в комнату вдруг залетел ледяной ветер, хотя стоял теплый летний день. Я плотнее закуталась в шаль и осторожно спросила:

— Какого призрака ты имеешь в виду?

Слово «призрак» я произнесла еле слышно; теперь наши голоса звучали так, словно мы шепотом, с помощью заклятья, вызывали духов. Наклонившись ко мне, Генрих шепнул мне на ухо:

— Там есть какой-то мальчик!

— Еще один мальчик?

— Да, еще один! Очередной мальчик, который пытается выдать себя за твоего покойного брата.

— За Эдварда?

— Нет, за Ричарда.

Старая боль, точно старый друг, встрепенулась в моей душе: это имя носил человек, которого я любила; это имя носил и мой исчезнувший брат. Я плотней запахнула шаль и обхватила себя руками, словно пытаясь себя утешить.

— Значит, очередной мальчик претендует на то, чтобы называться принцем Ричардом Йоркским? Кто же этот самозванец? Должно быть, очередная фальшивка?

— Мне не удалось проследить, откуда он взялся, — признался Генрих, и глаза его потемнели от страха. — Я также не сумел выяснить, кто за ним стоит и кто его родители. Говорят, он неплохо образован, знает несколько языков и держится как настоящий принц. Говорят, что речи его весьма убедительны. Что ж, Симнел тоже сперва выглядел вполне убедительно. Они их специально на это натаскивают.

— Их?

— Всех этих подменышей. Всех этих призраков.

Я помолчала немного, думая о том, что мой муж, похоже, чувствует, что буквально со всех сторон окружен безымянными мальчиками-призраками. Я устало прикрыла глаза, и Генрих тут же встревожился:

— Ты устала? Мне не следовало тебя волновать!

— Нет. Не устала. Мне просто надоели разговоры об очередном претенденте.

— Да, именно об очередном претенденте! — с неожиданным нажимом воскликнул Генрих. — Именно так. Ты совершенно права. Это очередной претендент! Очередной лжец, очередной наследник-самозванец. Придется все-таки выяснить, кто он такой и откуда он явился, чтобы иметь возможность в пух и прах развеять очередную лживую легенду, чтобы она вспыхнула и сгорела от одной искры, точно щепа для растопки. А заодно неплохо было бы вывести на чистую воду и тех, кто его поддерживает, а потом обесчестить их и уничтожить.

И тут я сваляла дурака, сказав:

— Что ты имел в виду, говоря, что я права, называя его претендентом? Кем же еще он может быть, как не претендентом?

Генрих тут же вскочил и посмотрел на меня так, как смотрел в первые дни нашего брака, когда даже не скрывал, что ненавидит меня.

— Вот именно! Кем же ему еще быть, как не претендентом? Порой, Элизабет, ты бываешь так глупа, что меня это просто восхищает!

И, побледнев от возмущения, он вышел из комнаты. Мэгги быстро глянула на меня; вид у нее был испуганный.

 

* * *

 

Я вышла из родильных покоев навстречу ошеломляюще жаркому лету и обнаружила, что во дворце отнюдь не спокойно, несмотря на рождение второго принца. Каждый день из Ирландии поступали новые тревожные донесения, но хуже всего было то, что никто не осмеливался даже говорить об этом. Потные лошади влетали на конюшенный двор, и гонцов, покрытых коркой дорожной пыли, вели прямиком в королевские покои, где Генрих вместе со своими приближенными выслушивал донесения. Однако никто из лордов никаких комментариев себе не позволял. Казалось, война уже началась, просто мы толком об этом не знаем; вокруг нас словно существовал некий заговор молчания.

Мне, например, было совершенно ясно, что король Франции просто пытается нам отомстить за длительную и верную поддержку Бретани, упорно ему сопротивлявшейся. Кстати, в борьбе Бретани с Францией потерял жизнь мой дядя Эдвард. Да и сам Генрих никогда не забывал, что некогда он, беглец, обрел безопасное убежище в этом маленьком герцогстве, и для него было делом чести поддержать тех, кто его тогда приютил. Короче говоря, у нас были все основания видеть во Франции своего врага, но по какой-то причине — хотя в тайный королевский совет входили те же люди, что и в совет военный, — никто из лордов открыто против Франции не высказывался. Они вообще предпочитали отмалчиваться, словно стыдясь чего-то. Французский король ввел свои войска в Ирландию, на английскую территорию, но отчего-то никто не горел по этому поводу праведным гневом. Складывалось ощущение, что члены совета считают это своим просчетом; а еще одним подтверждением того, что Генрих так и не сумел стать достаточно убедительным правителем, как раз и явилась высадка французской армии в Ирландии.

— Французам на меня наплевать, — с горечью заметил Генрих. — Франция всегда была врагом английской короны, у кого бы на голове эта корона ни находилась, какого бы цвета ни был его плащ. Они хотят прибрать к рукам Бретань, а заодно и в самом английском королевстве беспорядки учинить. Им совершенно безразлично, в какое постыдное положение они ставят меня; два восстания за четыре года правления — это же сущий позор! Впрочем, если бы на троне были не Тюдоры, а Йорки, они плели бы свои заговоры против Йорков.

Мы с ним стояли на конюшенном дворе. Вокруг нас, как обычно, собрались придворные, слышалось негромкое жужжание привычных разговоров; конюхи выводили из стойл лошадей; кавалеры учтиво подсаживали дам в седло, а сами, пропустив стаканчик вина и привстав в стременах, надевали соколиную перчатку, переговариваясь друг с другом и любезничая с дамами. Все наслаждались летним теплом, все, казалось, были счастливы, в том числе и мы — имея троих малолетних детей и таких верных и надежных придворных.

— Конечно, Франция всегда была нашим врагом, — пытаясь успокоить мужа, сказала я, — это ты совершенно правильно отметил. Столько лет мы противостояли их вторжениям, столько раз побеждали в битвах. Может быть, из-за того, что ты слишком много лет прожил в Бретани, ты научился их бояться? Но зачем тебе их бояться? Посмотри — у тебя есть шпионы и осведомители, сторожевые крепости и постовые; твои агенты постоянно снабжают тебя сведениями обо всем, что происходит; каждый твой лорд готов в любой момент поднять свое войско по тревоге. Мы наверняка гораздо сильнее Франции. И потом, между нами Английский канал. Даже если французы уже в Ирландии, для нас они никакой серьезной опасности не представляют. И ты действительно можешь чувствовать себя в полной безопасности, не так ли?

— Ты не меня об этом спрашивай, а свою мать! — вскричал Генрих, внезапно охваченный одним из своих необъяснимых приступов ярости. — Ты свою мать спроси, могу ли я чувствовать себя в безопасности. А потом мне расскажешь, что она тебе на это ответит.

 

⇐ Предыдущая29303132333435363738Следующая ⇒

Поделиться: