Оклеветанная купеческая дочь

Стр 1 из 4Следующая ⇒

В некотором царстве, в некотором государстве жил купец с купчихою; у него было двое детей: сын и дочь; дочь была такая красавица, что ни вздумать, ни взгадать, разве в сказке сказать. Пришло время – заболела купчиха и померла; а вскоре после того захворал и купец, да так сильно, что не чает и выздороветь. Призвал он детей и стад им наказывать:

– Дети мои милые! Скоро я белый свет покину, уж смерть за плечами стоит. Благословляю вас всем моим добром; живите после меня дружно и честно; ты, дочка, почитай своего брата, как отца родного, а ты, сынок, люби сестру, как мать родную.

Вслед за тем купец помер; дети похоронили его и остались одни жить. Все у них идет ладно и любовно, всякое дело сообща делают.

Пожили они этак несколько времени, и вздумалось купеческому сыну:

– Что я все дома живу? Ни я людей, ни меня люди не знают; лучше оставлю сестру – пусть одна хозяйничает, да пойду в военную службу. Коли бог даст счастья да жив буду – лет через десять заслужу себе чин; тогда мне от всех почет!

Призвал он свою сестру и говорит ей:

– Прощай, сестрица! Я иду своего охотою служить богу и великому государю.

Купеческая дочь горько заплакала:

– Бог с тобой, братец! И не думала и не гадала, что ты меня одну покинешь!

Тут они простились, поменялись своими портретами и обещались завсегда друг друга помнить – не забывать.

Купеческий сын определился в солдаты и попал в гвардию; служит он месяц, другой и третий, вот уж и год на исходе, а как был он добрый молодец, собой статный, разумный да грамотный, то начальство скоро его узнало и полюбило.

Не прошло и двух лет, произвели его в прапорщики, а там и пошли чины за чинами. Дослужился купеческий сын до полковника, стал известен всей царской фамилии; царь его жаловал, а царевич просто души в нем не чаял: называл своим другом и зачастую ездил к нему в гости погулять-побеседовать.

В одно время случилось царевичу быть у полковника в спальне; увидал он на стене портрет красной девицы, так и ахнул от изумления.

«Неужели, – думает, – есть где-нибудь на белом свете такая красавица? » Смотрел, смотрел и влюбился в этот портрет без памяти.

– Послушай, – говорит он полковнику, – чей это портрет?

– Моей родной сестры, ваше высочество!

– Хороша твоя сестра! Хоть сейчас бы на ней женился. Да подожди, улучу счастливую минутку, признаюсь во всем батюшке и стану просить, чтоб позволил мне взять ее за себя в супружество.

С той поры еще в большей чести стал купеческий сын у царевича: на всех смотрах и ученьях кому выговор, кому арест, а ему завсегда благодарность. Вот другие полковники и генералы удивляются:

– Что б это значило? Из простого звания, чуть-чуть не из мужиков, а теперь, почитай, первый любимец у царевича! Как бы раздружить эту дружбу?

Стали разведывать и по времени разузнали всю подноготную.

– Ладно, – говорит один завистливый генерал, – недолго ему быть первым любимцем, скоро будет последним прохвостом! Не я буду, коли его не выгонят со службы о волчьим паспортом!

Надумавшись, пошел генерал к государю в отпуск проситься: надо-де по своим делам съездить; взял отпуск и поехал в тот самый город, где проживала полковничья сестра. Пристал к подгородному мужику на двор и стал его расспрашивать:

– Послушай, мужичок! Скажи мне правду истинную: как живет такая-то купеческая дочь, принимает ли к себе гостей и с кем знается? Скажешь правду, деньгами награжу.

– Не возьму греха на душу, – отвечал мужик, – не могу ни в чем ее покорить; худых дел за нею не водится.

Как жила прежде с братом, так и теперь живет – тихо да скромно; все больше дома сидит, редко куда выезжает – разве в большие праздники в церковь божию. А собой разумница да такая красавица, что, кажись, другой подобной и в свете нет!

Вот генерал выждал время и накануне большого годового праздника, как только зазвонили ко всенощной и купеческая дочь отправилась в церковь, он приказал заложить лошадей, сел в коляску и покатил к ней прямо в дом. Подъехал к крыльцу, выскочил из коляски, взбежал по лестнице и спрашивает:

– Что, сестра дома?

Люди приняли его за купеческого сына; хоть на лицо и не схож, да они давно его не видали, а тут приехал он вечером, впотьмах, в военной одеже – как обман признать? Называют его по имени по отчеству и говорят:

– Нет, сестрица ваша ко всенощной ушла.

– Ну, я ее подожду; проведите меня к ней в спальню и подайте свечу.

Вошел в спальню, глянул туда-сюда, видит – на столике лежит перчатка, а рядом с ней именное кольцо купеческой дочери, схватил это кольцо и перчатку, сунул в карман и говорит:

– Ах, как давно не видал я сестрицы! Сердце не терпит, хочется сейчас с ней поздороваться; лучше я сам в церковь поеду.

А сам на уме держит: «Как бы поскорей отсюда убраться, не ровен час – застанет! Беда моя! » Выбежал генерал на крыльцо, сел в коляску и укатил из города.

Приходит купеческая дочь от всенощной; прислуга ее и спрашивает:

– Что, видели братца?

– Какого братца?

– Да что в полку служит; он в отпуск выпросился, на побывку домой приехал.

– Где же он?

– Был здесь, подождал-подождал да вздумал в церковь ехать; смерть, говорит, хочется поскорей сестрицу повидать!

– Нет, в церкви его не было; разве куда в другое место заехал...

Ждет купеческая дочь своего брата час, другой, третий; всю ночь прождала, а об нем ни слуху, ни вести.

«Что бы это значило? – думает она. – Уж не вор ли какой сюда заходил? » Стала приглядываться – так и есть: золотое кольцо пропало, да одной перчатки нигде не видно.

Вот генерал воротился из отпуска в столичный город и на другой день вместе с другими начальниками явился к царевичу. Царевич вышел, поздоровался, отдал им приказы и велел по своим местам идти. Все разошлись, один генерал остался.

– Ваше высочество! Позвольте, – говорит, – секрет рассказать.

– Хорошо, сказывай!

– Слух носится, что ваше высочество задумали на полковничьей сестре жениться; так смею доложить: она того не заслуживает.

– Отчего так?

– Да уж поведенья больно зазорного: всем на шею так и вешается. Был я в том городе, где она живет, и сам прельстился, с нею грех сотворил.

– Да ты врешь!

– Никак нет! Вот не угодно ль взглянуть? Она дала мне на память свое именное колечко да пару перчаток; одну-то перчатку я на дороге потерял, а другая цела...

Царевич тотчас послал за купеческим сыном-полковником и рассказал ему все дело. Купеческий сын отвечал царевичу:

– Я головой отвечаю, что это неправда! Позвольте мне, ваше высочество, домой поехать и разузнать, как и что там делается. Если генерал правду сказал, то не велите щадить ни меня, ни сестры; а если он оклеветал, то прикажите его казнить.

– Быть по сему! Поезжай с богом.

Купеческий сын взял отпуск и поехал домой, а генералу нарочно сказали, что царевич его с глаз своих прогнал.

Приезжает купеческий сын на родину; кого ни спросит – все его сестрой не нахвалятся. Увидался с сестрою; она ему обрадовалась, кинулась на шею и стала спрашивать:

– Братец, сам ли ты приезжал ко мне вот тогда-то, али какой вор под твоим именем являлся? Рассказала ему все подробно.

– Еще тогда, – говорит, – пропала у меня перчатка с именным моим кольцом.

– А! Теперь я догадываюсь; это генерал схитрил! Ну, сестрица, завтра я назад поеду, а недели через две и ты вслед за мной поезжай в столицу. В такой-то день и час будет у нас большой развод на площади; ты будь там непременно к этому сроку и явись прямо к царевичу.

Сказано – сделано. В назначенный день собрались войска на площадь, приехал и царевич; только было хотел развод делать, вдруг прикатила на площадь коляска, из коляски вышла девица красоты неописанной и прямо к царевичу; пала на колени, залилась слезами и говорит:

– Я – сестра вашего полковника!

Прошу у вас суда с таким-то генералом, за что он меня опорочил? Царевич позвал генерала:

– Знаешь ты эту девицу?

Она на тебя жалуется. Генерал вытаращил глаза.

– Помилуйте, – говорит, – ваше высочество! Я ее знать не знаю, в первый раз в глаза вижу.

– Как же ты мне сам сказывал, что она тебе перчатки и золотое кольцо подарила? Значит, ты эти вещи украл?

Тут купеческая дочь рассказала царевичу, как пропали у ней из дому кольцо и одна перчатка, а другую перчатку вор не приметил и не захватил:

– Вот она – не угодно ль сличить?

Сличили обе перчатки – как раз пара! Нечего делать, генерал повинился, и за ту провинность осудили его и повесили.

А царевич поехал к отцу, выпросил разрешение и женился на купеческой дочери, и стали они счастливо жить поживать да добра наживать.

Охотник и его жена

Жил-был охотник, и было у него две собаки. Раз как-то бродил он с ними по лугам, по лесам, разыскивал дичи, долго бродил – ничего не видал, а как стало дело к вечеру, набрел на такое диво: горит пень, а в огне змея сидит. И говорит ему змея:

– Изыми, мужичок, меня из огня, из полымя; я тебя счастливым сделаю: будешь знать все, что на свете есть, и как зверь говорит, и что птица поет!

– Рад тебе помочь, да как?

– спрашивает змею охотник.

– Вложи только в огонь конец палки, я по ней и вылезу.

Охотник так и сделал. Выползла змея:

– Спасибо, мужичок! Будешь разуметь теперь, что всякая тварь говорит; только никому про то не сказывай, а если скажешь – смертью помрешь!

Опять охотник пошел искать дичь, ходил, ходил, и пристигла его ночь темная.

«Домой далеко, – подумал он, – останусь-ка здесь ночевать».

Развел костер и улегся возле вместе с собаками и слышит, что собаки завели промеж себя разговор и называют друг друга братом.

– Ну, брат, – говорит одна, – почуй ты с хозяином, а я домой побегу, стану двор караулить. Не ровен час: воры пожалуют!

– Ступай, брат, с богом!

– отвечает другая. Поутру рано воротилась из дому собака и говорит той. что в лесу ночевала:

– Здравствуй, брат!

– Здорово!

– Хорошо ли ночь у вас прошла?

– Ничего, слава богу! А тебе, брат, как дома поспалось?

– Ох, плохо! Прибежал я домой, а хозяйка говорит:

«Вот черт принес без хозяина! » – и бросила мне горелую корку хлеба. Я понюхал, понюхал, а есть не стал; тут она схватила кочергу и давай меня потчевать, все ребра пересчитала!

А ночью, брат, приходили на двор воры, хотели к амбарам да клетям подобраться, так я такой лай поднял, так зло на них накинулся, что куда уж было думать о чужом добре, только б самим уйти подобру-поздорову! Так всю ночь и провозился!

Слышит охотник, что собака собаке сказывает, и держит у себя на уме: «Погоди, жена! Приду домой – уж я те задам жару! » Вот пришел в избу:

– Здорово, хозяйка!

– Здорово, хозяин!

– Приходила вчера домой собака?

– Приходила.

– Что ж, ты ее накормила?

– Накормила, родимый! Дала ей целую крынку молока и хлеба покрошила.

– Врешь, старая ведьма!

Ты дала ей горелую корку да кочергой прибила.

Жена повинилась и пристала к мужу, скажи да и скажи, как ты про все узнал.

– Не могу, – отвечает муж, – не велено сказывать.

– Скажи, миленький!

– Право слово, не могу!

– Скажи, голубчик!

– Если скажу, так смертью помру.

– Ничего, только скажи, дружок!

Что станешь с бабой делать?

Хоть умри, да признайся!

– Ну, давай белую рубаху, – говорит муж.

Надел белую рубаху, лег в переднем углу под образа, совсем умирать приготовился, и собирается рассказать хозяйке всю правду истинную. На ту пору вбежали в избу куры, а за ними петух и стал гвоздить то ту, то другую, а сам приговаривает:

– Вот я с вами разделаюсь!

Ведь я не такой дурак, как наш хозяин, что с одной женой не справится!

У меня вас тридцать и больше того, а захочу – до всех доберусь!

Как услыхал эти речи охотник, не захотел быть в дураках, вскочил с лавки и давай учить жену плеткою.

Присмирела она: полно приставать да спрашивать!

Горшеня

Один, слышь, царь велел созвать со всего царства всех, сколь ни есть, бар, всех-на-всех к себе, и вот этим делом-то заганул им загадку:

– Нуте-ка, кто из вас отганёт?

Загану я вам загадку: кто на свете лютей и злоедливей, – говорит, – всех?

Вот они думали-думали, думали-думали, ганали-ганали, и то думали и сё думали – всяко прикидывали, знашь, кабы отгануть. Нет, вишь, никто не отганул. Вот царь их и отпустил; отпустил и наказал:

– Вот тогда-то, смотрите, вы опять этим делом-то ко мне придите.

Вот, знашь, меж этим временем-то один из этих бар, очень дошлый, стал везде выспрашивать, кто что ему на это скажет? Уж он и к купцам-то, и к торгашам-то, и к нашему-то брату всяко прилаживался: охота, знашь, узнать как ни есть да отгануть царску-то загадку. Вот один горшеня, что, знашь, горшки продает, и выискался.

– Я, слышь, сумею отгануть эту загадку!

– Ну скажи, как?

– Нет, не скажу, а самому царю отгану. Вот он всяко стал к нему прилаживаться:

– Вот то и то тебе, братец, дам! – И денег-то ему супил, и всяку всячину ему представлял.

Нету, горшеня стоял в одном, да и полно: что самому царю, так отгану, беспременно отгану; опричь – никому! Так с тем и отошел от него барин, что ни в жисть, говорит, не скажу никому, опричь самого царя.

Вот как опять, знашь, сызнова собрались бары-то к царю, и никто опять не отганул загадку-то, тут барин-от тот и сказал:

– Ваше-де царское величество!

Я знаю одного горшеню; он, – говорит, – отганёт вам эту загадку.

Вот царь велел позвать горшеню.

Вот этим делом-то пришел горшеня к царю и говорит:

– Ваше царское величество!

Лютей, – говорит, – и злоедливей всего на свете казна. Она очень всем завидлива: из-за нее пуще всего все, слышь, бранятся, дерутся, убивают до смерти друг дружку: в иную пору режут ножами, а не то так иным делом. Хоть, – говорит, – с голоду околевай, ступай по миру, проси милостыню, да, того гляди, – у нищего-то суму отымут, как мало-мальски побольше кусочков наберешь, коим грехом еще сдобненьких.

Да что и говорить, ваше царское величество, из-за нее и вам, слышь, лихости вволю достается.

– Так, братец, так! – сказал царь. – Ты отганул, – говорит, – загадку; чем, слышь, мне тебя наградить?

– Ничего не надо, ваше царское величество!

– Хошь ли чего, крестьянин?

Я тебе, слышь, дам.

– Не надо, – говорит горшеня, – а коли ваша царска милость будет, – говорит, – сделай запрет продавать горшки вот на столько-то верст отсюдова: никто бы тут, опричь меня, не продавал их.

– Хорошо! – говорит царь и указал сделать запрет продавать там горшки всем, опричь его.

Горшеня вот как справен стал от горшков, что на диво! А вот как царь, знашь, в прибыль ему сказал, чтоб никто к нему не являлся без горшка, то один из бар, скупой-прескупой, стал торговать у него горшок. Он говорит:

– Горшок стоит пятьдесят рублев.

– Что ты, слышь, в уме ли?

– говорит барин.

– В уме, – говорит горшеня.

– Ну, я в ином месте куплю, – говорит барин. После приходит:

– Ну, слышь, дай мне один горшок!

– Возьми, давай сто рублев за него, – говорит горшеня.

– Как сто рублев? С ума, что ли, – говорит, – сошел?

– Сошел али нет, а горшок стоит сто рублев.

– Ах ты, проклятый! Оставайся со своим горшком! – И ушел опять тот барин.

Уж думал он без горшка сходить к царю, да обдумался:

– Нехорошо, слышь, я приду к нему один, без горшка. Сызнова воротился.

– Ну, – говорит, – давай горшок: вот тебе сто рублев.

– Нет, он стоит теперь полторы сотни рублев, – говорит горшеня.

– Ах ты, окаянный!

– Нет, я не окаянный, а меньше не возьму.

– Ну, продай мне весь завод: что возьмешь за него?

– Ни за какие деньги не продам, а коли хошь – даром отдам тебе: довези меня, – говорит, – на себе верхом к царю.

Барин-то был очень скуп и оченно завидлив, согласился на это и повез горшеню на себе верхом к царю.

У горшени руки-то в глине, а ноги-то в лаптях торчали клином. Царь увидал, засмеялся:

– Ха-ха-ха!.. Ба! Да это ты! (Узнал, слышь, барина-то, да и горшеню-то.) Как так?

– Да вот то и то, – рассказал горшеня обо всем царю.

– Ну, братец, снимай, слышь, все с себя и надевай на барина, а ты (барину-то сказал) скидай все свое платье и отдай ему: он теперь будет барином на твоем месте в вотчине, а ты будь заместо его горшенею.

Солдат и царь в лесу

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был мужик; у него было два сына. Пришла солдатчина, и взяли старшего сына в рекруты. Служил он государю верою и правдою, да таково счастливо, что в несколько лет дослужился до генеральского чина.

В это самое время объявили новый набор, и пал жеребей на его меньшего брата; забрили ему лоб, и случилось так, что он попал в тот самый полк, в котором брат его был генералом.

Солдат признал было генерала, да куды! Тот от него начисто отказывается:

– Я тебя не знаю, и ты меня не ведай!

Раз как-то стоял солдат на часах у полкового ящика, возле генеральской квартиры; а у того генерала был большой званый обед, и наехало к нему много офицеров и бар. Видит солдат, что кому веселье, а ему – нет ничего, и залился горькими слезами.

Стали его спрашивать гости:

– Послушай, служивый, что ты плачешь?

– Как мне не плакать? Мой родной брат гуляет да веселится, про меня не вспомянет!

Гости рассказали про то генералу, а генерал рассердился:

– Что вы ему верите? Сдуру врет!

Приказал сменить его с часов и дать ему триста палок, чтоб не смел в родню причитаться. Обидно показалось это солдату; нарядился в свою походную амуницию и бежал из полку.

Долго ли, коротко ли – забрался он в такой дикий, дремучий лес, что мало кто туда и захаживал, и стал там время коротать, ягодами да кореньями питаться. Вскоре после того собрался царь и выехал на охоту с большою свитою; поскакали они в чистое поле, распустили гончих собак, затрубили в трубы и начали тешиться.

Вдруг откуда ни взялся – выскочил красивый олень, стрелой мимо царя – и бух в реку; переплыл на другую сторону – и прямо в лес. Царь за ним плыл-плыл, скакал-скакал... смотрит – олень из глаз скрылся, охотники далеко назади остались, а кругом густой, темный лес; куда ехать – неведомо, ни одной тропинки не видно.

До самого вечера блуждал он и крепко умаялся. Попадается ему навстречу беглый солдат.

– Здравствуй, добрый человек!

Как сюда попал?

– Так и так, поехал поохотиться, да в лесу заблудился; выведи, брат, на дорогу.

– Да ты кто таков?

– Царский слуга.

– Ну, теперь темно; пойдем, лучше где-нибудь в овраге ночуем, а завтра я тебя на дорогу выведу.

Пошли искать – где бы им ночь переспать; шли, шли и увидали избушку.

– Эва! Бог ночлег послал; зайдем сюда, – говорит солдат.

Входят они в избушку; там сидит старуха.

– Здорово, бабушка!

– Здорово, служивый!

– Давай нам пить да есть!

– Сама бы съела, да нечего.

– Врешь ты, старая чертовка!

– сказал солдат и стал в печи да по полкам шарить; глядь – у старухи всего вдоволь: и вино припасено, и кушанье всякое изготовлено.

Сели за стол, поужинали всласть и полезли на чердак спать. Говорит солдат царю:

– Береженого и бог бережет!

Пусть один из нас отдыхает, а другой па часах стоит.

Кинули жеребей, доставалось первому царю сторожить. Солдат дал ему свой острый тесак, поставил у дверей, заказал не дремать, а коли что случится – тотчас его разбудить; сам лег спать и думает:

«Как-то будет мой товарищ на часах стоять? Пожалуй, с непривычки не сможет. Дай на него посмотрю».

Вот царь стоял, стоял, и начало его в сон клонить. – Что качаешься? – окликает его солдат. – Аль дремлешь?

– Нет, – отвечает царь.

– То-то, смотри!

Царь постоял с четверть часа и опять задремал.

– Эй, приятель, никак, ты спишь?

– Нет, и не думаю.

– Коли заснешь, не пеняй на меня!

Царь постоял еще с четверть часа; ноги у него подкосилися, свалился он на пол и заснул. Солдат вскочил, взял тесак и давай его угощать да приговаривать:

– Разве так караул держат?

Я десять лет прослужил, мне начальство ни одной ошибки не простило; а тебя, знать, не учили! Раз-другой простил, а уж третья вина завсегда виновата...

Ну, теперь ложись спать; я сам на часы стану.

Царь лег спать, а солдат на часах стоит, глаз не смыкает. Вдруг засвистали-захлопали, приехали в ту избушку разбойники; старуха встречает их и говорит:

– К нам-де гости ночевать пришли.

– Ладно, бабушка! Вот мы целую ночь понапрасну проездили, а наше счастье само в избу привалилося.

Давай-ка наперед ужинать!

– Да ведь гости наши все приели, все выпили!

– Ишь, смельчаки какие!

Да где они?

– На чердак спать забрались.

– Ну, я пойду с ними сделаюсь!

– сказал один разбойник, взял большой нож и полез на чердак; только просунул было в дверь голову, солдат как шаркнет тесаком – так голова и покатилася; солдат тотчас втащил на чердак туловище, стоит-дожидается: что дальше будет?

Разбойники ждали, ждали, и говорят:

– Что он долго возится?

Послали другого; солдат и того убил. Вот так-то в короткое время перебил он всех разбойников.

На рассвете проснулся царь, увидал трупы и спрашивает:

– Ах, служивый, куда мы попались? Солдат рассказал ему все, как было.

Потом сошли они с чердака.

Увидал солдат старуху и закричал на нее:

– Постой, старая чертовка!

Я с тобою разделаюсь. Ишь, что выдумала – разбой держать! Подавай сейчас все деньги!

Старуха открыла сундук, полон золота; солдат насыпал золотом ранец, набил все карманы и говорит своему товарищу:

– Бери и ты! Отвечает царь:

– Нет, брат, не надобно; у нашего царя и без того денег много, а коли у него есть – и у нас будут.

– Ну, как знаешь! – сказал солдат и повел его из лесу; вывел на большую дорогу.

– Ступай, – говорит, – по этой дороге; через час в городе будешь.

– Прощай, – говорит царь, – спасибо тебе за услугу. Побывай ко мне, я тебя счастливым человеком сделаю.

– Полно врать! Ведь я в бегах, если в город покажусь – сейчас схватят.

– Не сомневайся, служивый!

Меня государь очень любит; коли я за тебя попрошу да про твою храбрость расскажу, он не то что простит, еще тебя пожалует.

– Да где тебя найтить?

– Прямо во дворец приходи.

– Ну, ладно, завтра побываю.

Распрощался царь с солдатом и пошел по большой дороге; приходит в свой столичный город и, не мешкая, отдает приказ по всем заставам, абвахтам и караулам, чтоб не зевали: как скоро покажется такой-то солдат, сейчас отдавали бы ему генеральскую честь.

На другой день только показался солдат у заставы, сейчас весь караул выбежал а отдал ему генеральскую честь. Дивуется солдат: что б это значило? И спрашивает:

– Кому вы честь отдаете?

– Тебе, служивый!

Он вынул из ранца горсть золота и дал караульным на водку.

Идет по городу: куда ни покажется, везде часовые ему честь отдают – только успевай на водку отсчитывать.

«Экой, – думает, – болтун этот царский слуга! Всем успел разблаговестить, что у меня денег много».

Подходит ко дворцу, а там уже войско собрано, и встречает его государь в том самом платье, в котором на охоте был. Тут только узнал солдат, с кем он в лесу ночь ночевал, и крепко испугался: «Это-де царь, а я с ним, словно с своим братом, тесаком управился! » Царь взял его за руку, перед всем войском благодарил за свое спасение и наградил генеральским чином, а старшего брата его в солдаты разжаловал: не отказывайся вперед от роду, от племени!

Сосватанные дети

Жили-были два богатых купца: один в Москве, другой в Киеве; часто они съезжались по торговым делам, вместе дружбу водили и хлеб-соль делили.

В некое время приехал киевский купец в Москву, свиделся с своим приятелем и говорит ему:

– А мне бог радость дал – жена сына родила!

– А у меня дочь родилась!

– отвечает московский купец.

– Ну-ка, давай по рукам ударим! У меня – сын, у тебя – дочь, чего лучше – жених и невеста! Как вырастут, обвенчаем их и породнимся.

– Ладно, только это дело нельзя просто делать. Пожалуй, еще твой сын отступится от невесты; давай мне двадцать тысяч залогу!

– А если твоя дочь да помрет?

– Ну, тогда и деньги назад.

Киевский купец вынул двадцать тысяч и отдал московскому; тот взял, приезжает домой и говорит жене:

– Знаешь ли, что скажу?

Ведь я свою дочь просватал! Купчиха изумилась:

– Что ты! Али с ума сошел?

Она еще в люльке лежит!

– Ну что ж, что в люльке?

Я все-таки ее просватал: вот двадцать тысяч залогу взял.

Вот хорошо. Живут купцы всякий в своем городе, а друг друга не навещают – далеко, да и дела так пошли, что надо дома оставаться. А дети их растут да растут: сын хорош, а дочь еще лучше.

Прошло осьмнадцать лет; московский купец видит, что от старого его знакомца нет ни вести, ни слуху, и просватал дочь свою за полковника.

В то самое время призывает киевский купец своего сына и говорит ему:

– Поезжай-ка ты в Москву; там есть озеро, на том озере я поставил пленку; если в эту пленку попалась утка – то утку вези, а ежели нет утки – то пленку назад.

Купеческий сын собрался и поехал в. Москву; ехал, ехал, вот уж близко, всего один перегон остался.

Надо ему через реку переправляться, а на реке мост: половина замощена, а другая нет.

Тою же самою дорогою случилось ехать и полковнику; подъехал к мосту и не знает, как ему перебраться на ту сторону? Увидал он купеческого сына и спрашивает:

– Ты куда едешь?

– В Москву.

– Зачем?

– Там есть озеро, в том озере – лет осьмпадцать прошло, как поставил мой отец пленку, а теперь послал меня с таким приказом: если попалась в пленку утка – то утку возьми, а если утки нет – то пленку назад!

«Вот задача! – думает полковник.

– Разве может простоять пленка осьмнадцать лет? Ну, пожалуй, пленка еще простоит; а как же утка-то проживет столько времени? » Думал-думал, гадал-гадал, ничего не разгадал.

– Как же, – говорит, – нам через реку переехать?

– Я поеду задом наперед!

– сказал купеческий сын. Погнал лошадей, доехал до половины моста и давай задние доски наперед перемащивать; намостил и перебрался на другую сторону, а вместе с ним и полковник переехав, Вот приехали они в город.

– Ты где остановишься? – спрашивает купеческого сына полковник.

– A в том доме, где весна с зимой на воротах. Распрощались и повернули всякий в свою сторону. Купеческий сын пристал у одной бедной старухи; а полковник погнал к невесте.

Там его стали поить, угощать, о дороге спрашивать. Он и рассказывает:

– Повстречался я с каким-то купеческим сыном; спросил его: зачем в Москву едет? А он в ответ: есть-де в Москве озеро, на том озере – лет осьмнадцать прошло, как мой отец пленку поставил, а теперь послал меня с таким приказом: если попалась в пленку утка – то утку возьми, а ежели утки нет – то пленку назад! Тут пришлось нам через реку переправляться; на той реке мост, половина замощена, а другая пет. Раздумался я, как на другую сторону переехать? А купеческий сын сейчас смекнул, задом наперед переехал и меня перевез.

– Где же он на квартире стал? – спрашивает невеста.

– А в том доме, где весна с зимой на воротах. Вот купеческая дочь побежала в свою комнату, позвала служанку и приказывает:

– Возьми кринку молока, ковригу хлеба да лукошко яиц; из кринки отпей, ковригу почни, из лукошка яйцо скушай. Потом ступай в тот дом, где на воротах трава с сеном привязаны; разыщи там купеческого сына, отдай ему хлеб, молоко и яйца да спроси: в своих ли берегах море или упало? Полон ли месяц или в ущербе? Все ли звезды в небе или скатились?

Пришла служанка к купеческому сыну, отдала гостинцы и спрашивает:

– Что море – в своих ли берегах или упало?

– Упало.

– Что месяц – полон или в ущербе?

– В ущербе.

– Что звезды – все ли на небе?

– Нет, одна скатилась.

Вот служанка воротилась домой и рассказала эти ответы купеческой дочери.

– Ну, батюшка, – говорит отцу купеческая дочь, – ваш жених мне не годится; у меня есть свой давнишний – с его отцом по рукам ударено, договором скреплено.

Сейчас послали за настоящим женихом, стали свадьбу справлять да пир пировать, а полковнику отказали.

На той свадьбе и я был, мед-вино пил, по усам текло, в рот не попало.

Бедный мужик

Бедный мужик, идучи по чистому полю, увидал под кустом зайца, обрадовался и говорит:

– Вот когда заживу домком-то!

Возьму этого зайца, убью плетью да продам за четыре алтына, на те деньги куплю свинушку, она принесет мне двенадцать поросеночков; поросятки вырастут, принесут еще по двенадцати; я всех приколю, амбар мяса накоплю; мясо продам, а на денежки дом заведу да сам оженюсь; жена-то родит мне двух сыновей, Ваську да Ваньку. Детки станут пашню пахать, а я буду под окном сидеть да порядки давать: эй вы, ребятки, крикну, Васька да Ванька, шибко людей на работу не туганьте, видно, сами бедно не живали!

Да так-то громко крикнул мужик, что заяц испугался и убежал, а дом со всем богатством, с женой и с детьми пропал!

Вещий дуб

Тошно молодой жене с старым мужем, тошно и старику с молодой женой! В одно ушко влезет, в другое вылезет, замаячит – в глазах одурачит, из воды суха выйдет: и видишь и знаешь, да ни в чем ее не поймаешь!

Одному доброму старичку досталась молодая жена – плутоватая баба! Он ей слово в науку, она ему в ответ:

– Нет тебе, старый лежебок, ни пить, ни есть, ни белой рубахи надеть!

А не стерпишь – слово вымолвишь: дело старое! Вот и придумал он жену выучить. Сходил в лес, принес вязанку дров и сказывает:

– Диво дивное на свете деется: в лесу старый дуб все мне, что было, сказал и что будет – угадал!

– Ох, и я побегу! Ведь ты знаешь, старик: у нас куры мрут, у нас скот не стоит... Пойду побалакать; авось скажет что.

– Ну, иди скорей, пока дуб говорит; а когда замолчит, слова не допросишься.

Пока жена собиралась, старик зашел вперед, влез в дубовое дупло и поджидает ее.

Пришла баба, перед дубом повалилася, замолилася, завыла:

– Дуб дубовистый, дедушка речистый, как мне быть? Не хочу старого любить, хочу мужа ослепить; научи, чем полечить?

А дуб в ответ:

– Незачем лечить, зелья попусту губить, начни масленей кормить. Сжарь курочку под сметанкою, не скупись: пусть он ест – сама за стол не садись. Свари кашу молочную, да больше маслом полей; пущай ест – не жалей! Напеки блинцов; попроси, поклонись, чтоб их в масло макал да побольше съедал – и сделается твой старик слепее кур слепых.

Пришла жена домой, муж на печке кряхтит.

– Эх ты, старенький мой, ай опять что болит, ай опять захирел? Хочешь: курочку убью, аль блинцов напеку, кашку маслом полью? Хочешь – что ль?

– Съел бы, а где взять?

– Не твоя печаль! Хоть ты и журишь меня, а все тебя жалко!.. На, старинушка, ешь, кушай, пей – не жалей!

– Садись и ты со мною.

– Э, нет, зачем? Мне б только тебя напитать! Сама я там-сям перекушу – и сыта. Ешь, голубчик, помасленной ешь!

– Ох, постой, жена! Дай водицы хлебнуть.

– Да вода на столе.

– Где на столе? Я не вижу.

– Перед тобою стоит!

– Да где же? Что-то в глазах темно стало.

– Ну, полезай на печку.

– Укажи-ка, где печь? Я и печь не найду.

– Вот она, полезай скорее.

Старик сбирается головой в печь лезть.

– Да что с тобой? Ослеп, что ли?

– Ох, согрешил я, жена!

Сладко съел, вот божий день и потемнел для меня. Ох – хо!

– Экое горе! Ну, лежи пока; я пойду, кое-что принесу.

Побежала, полетела, собрала гостей, и пошел пир горой. Пили, пили, вина не хватило; побежала баба за вином. Старик видит, что жены нету, а гости напитались и носы повесили, слез с печи, давай крестить – кого в лоб, кого в горб; всех перебил и заткнул им в рот по блину, будто сами подавилися; после влез на печь и лег отдыхать.

Пришла жена, глянула – так и обмерла: все други, все приятели как боровы лежат, в зубах блины торчат; что делать, куда покойников девать? Зареклася баба гостей собирать, зареклася старика покидать.

На ту пору шел мимо дурак.

– Батюшка, такой – сякой!

– кричит баба. – На тебе золотой, душу с телом пусти, беду с нас скости!

Дурак деньги взял и потащил покойников: кого в прорубь всадил, кого грязью прикрыл и концы схоронил.

Вор

Жил-был старик со старухою; у них был сын, по имени Иван. Кормили они его, пока большой вырос, а потом и говорят:

– Ну, сынок, доселева мы тебя кормили, а нынче корми ты нас до самой смерти. Отвечал им Иван:

– Когда кормили меня до возраста лет, то кормите до уса.

Выкормили его до уса и говорят:

– Ну, сынок, мы кормили тебя до уса, теперь ты корми нас до самой смерти.

– Эх, батюшка, и ты, матушка, – отвечает сын, – когда кормили меня до уса, то кормите и до бороды.

Нечего делать, кормили-поили его старики до бороды, а после и говорят:

– Ну, сынок, мы кормили тебя до бороды, нынче ты нас корми до самой смерти.

– А коли кормили до бороды, так кормите и до старости!

Тут старик не выдержал, пошел к барину бить челом на сына.

Призывает господин Ивана:

– Что ж ты, дармоед, отца с матерью не кормишь?

– Да чем кормить-то? Разве воровать прикажете? Работать я не учился, а теперь и учиться поздно.

– А по мне как знаешь, – говорит ему барин, – хоть воровством, да корми отца с матерью, чтоб на тебя жалоб не было!

Тем временем доложили барину, что баня готова, и пошел он париться; а дело-то шло к вечеру. Вымылся барин, воротился назад и стал спрашивать:

– Эй, кто там есть? Подать босовики! А Иван тут как тут, стащил ему сапоги с ног, подал босовики; сапоги тотчас под мышку и унес домой.

– На, батюшка, – говорит отцу, – снимай свои лапти, обувай господские сапоги.

Наутро хватился барин – нет сапогов; послал за Иваном:

– Ты унес мои сапоги?

– Знать не знаю, ведать не ведаю, а дело мое!

– Ах ты, плут, мошенник!

Как же ты смел воровать?

– Да разве ты, барин, не сам сказал: хоть воровством, да корми отца с матерью? Я твоего господского приказу не хотел ослушаться.

– Коли так, – говорит барин, – вот тебе мой приказ: украдь у меня черного быка из-под плуга; уворуешь – дам тебе сто рублей, не уворуешь – влеплю сто плетей.

– Слушаю-с! – отвечает Иван.

Тотчас бросился он на деревню, стащил где-то петуха, ощипал ему перья – и скорей па пашню; подполз к крайней борозде, приподнял глыбу земли, подложил под нее петуха, а сам за кусты спрятался.

Стали плугатари вести новую борозду, зацепили ту глыбу земли и своротили на сторону; ощипанный петух выскочил и что сил было побежал по кочкам, по рытвинам.

– Что за чудо из земли выкопали!

– закричали плугатари и пустились вдогонку за петухом.

Иван увидал, что они побежали как угорелые, бросился сейчас к плугу, отрубил у одного быка хвост да воткнул другому в рот, а третьего отпряг и увел домой.

Плугатари гонялись, гонялись за петухом, так и не поймали, воротились назад: черного быка нет, а пестрый без хвоста.

– Ну, братцы, пока мы за чудом бегали, бык быка съел; черного-то совсем сожрал, а пестрому хвост откусил! Пошли к барину с повинною головою:

– Помилуй, отец, бык быка съел.

– Ах вы, дурачье безмозглое, – закричал на них барин, – ну где это видано, где это слыхано, чтоб бык да быка съел? Позвать ко мае Ивана!

Позвали.

– Ты быка украл?

– Я, барин.

– Куда ж ты девал его?

– Зарезал; кожу на базар снес, а мясом стану отца да мать кормить.

– Молодец, – говорит барин, – вот тебе сто рублей. Но украдь же теперь моего любимого жеребца, что стоит за тремя дверями, за шестью замками; уведешь – плачу двести рублей, не уведешь – влеплю двести плетей!

– Изволь, барин, украду.

Вечером поздно забрался Иван в барский дом; входит в переднюю – нет ни души, смотрит – висит на вешалке господская одежа; взял барскую шинель да фуражку, надел па себя, выскочил на крыльцо и закричал громко кучерам и конюхам:

– Эй, ребята! Оседлать поскорей моего любимого жеребца да подать к крыльцу.

12 3 4 Следующая ⇒