|
Архитектура Аудит Военная наука Иностранные языки Медицина Металлургия Метрология Образование Политология Производство Психология Стандартизация Технологии |
|
|
Архитектура Аудит Военная наука Иностранные языки Медицина Металлургия Метрология Образование Политология Производство Психология Стандартизация Технологии |
О встречах высокого начальства
Встреча высокого начальства отличается от остальных встреч вообще. Высокое начальство начинается у нас с главкома. Назначает главком свое прибытие в базу на 11.00. Командующий флотом добавляет: «К 10 часам все должно быть готово! » Командующий флотилией заставляет доложить о готовности к 9.00, а командир дивизии выгоняет строиться в 8.30. И стоишь на ветру, обдуваемый, и ждешь высокое начальство, которое с тобой при встрече может даже и заговорить, побеседовать, и уши у тебя от такого стояния становятся огромными, как у африканского слона. Сколько в эти минуты рождается юных мыслей, какая яркость выражений, глубина ощущений, топкость переживаний, какая точность формулировок от ядовитости быта. Вот так и рождается флотский язык. А еще говорят, что у офицера даже в почечных лоханках ничего не задерживается. Ничего подобного, все у него задерживается. И язык у него есть. А еще у него есть глаза, руки, ноги и затылок. Глазами он видит рост пашей боеготовности, руками он ощущает рост нашей боеготовности, ногами подходит ближе, а в затылке у него откладывается. Но иногда! Но иногда на флоте хочется бежать. Бежать! Глотать свежий ночной воздух и бежать. Подальше от золотых дорожек на воде, от ночного солнца, подальше от всего. Тебя хватают за рукав, тебе кричат с пирса: «Стойте! Вас вызывает старпом! », – а ты бежишь, бежишь… И И вся жизнь – борьба. До обеда с голодом, после обеда – со сном. И год за два идет на подводном флоте. Некоторые до того обалдевают от возможности за один год прослужить целых два, что остаются надолго. И наконец, о карточке Чтоб офицер на службе вел себя хорошо, па него заводится карточка взысканий-поощрений. Эта карточка освещает весь путь жизни офицера. С одной стороны в нее заносятся взыскания, с другой – поощрения. Офицер периодически знакомится со своей карточкой. После знакомства офицер обычно свою карточку теряет. Вызывают офицера к помощнику командира и предъявляют ему карточку. – Слушай, – говорит ему помощник через мгновение, – здесь только что твоя карточка лежала. Ты не видел? – Какая карточка? – Ну, твоя, служебная. – Где? – Да здесь же только что лежала. Я же тебя вызвал специально, чтоб с ней ознакомить! – Специально лежала? – Ну! – Не видел. – Черт! Теперь восстанавливать придется. А ты не помнишь свои взыскания? – Нет, не помню. А поощряют ли офицера вне карточки? Конечно. Его просто не наказывают. Объявляют ему одно «ненаказание». Изюминка Изюминки все это. В службе всегда есть изюминки. Много-много изюминок. Из них соткан большой персидский ковер старинной ручной работы, который и называется – служба. Слышали ли вы о «закате солнца вручную» или вот такое: «Выделить в помощь весне по двадцать человек с экипажа с ломами»? Изюминки все это. И куда ни ткнись на службе – везде одни изюминки. О женщине Женщина – это тоже изюминка. Из-за того, что она изюминка, она тоже воткана в наш чудесный орнамент. Если хорошо будешь служить, то на ночь тебе дадут женщину. Если ты женат, то тебе на ночь дадут не просто женщину, а твою собственную жену. Если же ты служишь плохо, то есть плохо работаешь или ведешь себя непотребно, то тебе запретят сход на берег, то есть женщину, а может, и жену твою собственную, тебе не дадут. Женщина для офицера – один из видов поощрения! О холостяке Хоть холостяк и вызывает у офицеров зависть подколодную, но засиживаться в холостяках не стоит; Вредно это и для здоровья, и для военной карьеры. – Лейтенант! – говорят холостяку. – Ты чего это не женишься? Чего это ты не вьешь гнездо? Может, тебе на службе плохо, и оттого ты и не вьешь? Затянувшийся холостяк в глазах начальства ненадежен, как кобель. Можно, конечно, поручить ему большое государственное дело, пустить по следу, но если след пересечется следом самки, то дело пропало. Так что если дело холостяку можно найти в пределах корабля, то нечего ему на берегу делать. Спущенный с корабля раз в месяц холостяк в зрелище своем ужасен: глаза блестят, непорядочно бегают, кадык непрерывно слюну сглатывает, и дышит он с трудом, с присвистом дышит, трудно пузырится, будто что-то внутри и лопается. «Жесткий съем» «Жесткий съем» – это когда тебя спустили с корабля в 22.00, а танцы заканчиваются в 22.30, и ты влетаешь туда, опухший с полового голода, задыхаешься, а девушка уже в гардеробе, уже подает номерок на свое белье. Ты выхватываешь у нее номерок, как нищий – золотой, и помогаешь ей надеть ее белье. Дальше по жизни, неторопливо на сегодня, вы отправляетесь вместе, не торопясь, за ручку, как скорпион со скорпионихой. Вот это и называется – «жесткий съем». Все о ней же (о тоске) С тоски офицер обычно хватает кого попало. Особенно лейтенанты в период зова плоти этим страдают, Случилось это где-то на Тихом океане. (Там еще до сих пор встречается много безобразий, потому что нет ни юридической, ни половой культуры.) Снял лейтенант в кабаке женщину и отправился к ней, как к порядочной. Входят они в квартиру, а там уже сидит какая-то шайка. – Ну, садись, лейтенант, – говорит ему шайка. Лейтенант садится за стол. – Ну, пей, лейтенант. – говорят ему снова. И тут лейтенант видит: весь стол портвейном розовым уставлен. Ну что делать? Пьет лейтенант. И пил он с ними до утра. А утром они помогли ему шинель надеть, застегнули ее ему на все пуговицы и вставили в рукава швабру. Пять утра, мороз, туман. Идет лейтенант, еле ноги передвигает; во-первых, оттого, что у него вместо воды в организме один портвейн булькает, а во-вторых, оттого, что то ли от портвейна, то ли от переживаний или, может, оттого, что ему в портвейн пургена намешали, произошло у лейтенанта расслабление одного очень нужного органа. И шел он пришепетывая, полагаясь на мудрость тела, оставляя небольшие следы на снегу и отвратительно местами морозно чувствовал. И главное, помочь себе никак нельзя, поскольку на швабре распят. И шел лейтенант среди тумана, и вырастал из него приставными шагами, как военно-морское привидение, и пугал народ одинокий в пять утра, тощим с портвейна голосом прося о пощаде. Лейтенант себе глотку почти что надорвал, пока милиционера не нашел. Только наша милиция пришла ему на помощь и выдернула швабру. В этом случае я вижу урок грядущим поколениям нашего офицерства. Когда говорят офицеру: «Бди! », – это не просто слова. Не могу я… Не могу я когда меня хвалят, не знаю, куда себя деть: краснею, потею, дергаю руками, глупости говорю всякие или стою, потупясь. Жалкий какой-то, ноги мягкие, плечи мягкие, уши мягкие, бордовые, в глазах – растерянность. Состояние гнусное. Нет! Я больше привык, чтоб меня ругали, чтоб орали на меня, я привык, чтоб поливали, визжали, угрожали, катались по полу, вскакивали, перли на меня грудью, топали ногами тыркали носом, кричали мне: «Сука вы, сука! » – и делали в мою сторону неприличные жесты. Вот тогда я чувствую себя хорошо! Прилив сил и восторга я чувствую. Я живу тогда: фигура прямая, мышцы напряжены. Бицепсы, трицепсы, широчайшие, икроножные – как железо; руки – по швам; ноги вместе – носки врозь; грудь – вперед, полна воздуха; босой затылок в атмосфере свеж, а в глазах – зверь затаился, и во всем органоне – наглая смелость: «И-ех, дайте мне его! » Ну, тогда мне лучше не попадаться: подпрыгну, брошусь, вцеплюсь, схвачу, укушу. Не состояние – песня! Флотская речь по случаю дня красного офицера Из личного… – Чего вы щеритесь, как пий-с-зда на электробритву? Из общественного… И нечего тут везде яйцами трясти! Из сокровенного… – Я знаю, чем у вас это все кончится: вы во время комиссии наложите в штаны, а мы будем все это потом выгребать! Непредсказуемость Она ведь в каждом военнослужащем. Она в нем обитает, пребывая в свернутом состоянии – что твоя жгутиковая клетка в крапиве, и кажется, она только и ждет, что он заденет за что-то, за что-нибудь, и тогда она воткнется в него, и как только это произойдет, военнослужащий сейчас же что-нибудь выкинет. Юра Потапов имел страдальческое лицо. Каждое движение на пульте главной энергетической установки давалось ему с видимым трудом, с насилием ему давалось над хрупким и светлым своим внутренним миром. – Я здесь ничего не трогал, – любил повторять Юра при смене с вахты, а потом он медленно и очень осторожненько направлялся в отсек, где, посетив гальюн, надолго посвящал себя койке, в которую он опускался, как жена Цезаря в молочную ванну, – бережно, и в то же время стыдливо, и вместе с тем с удовольствием, и лицо его принимало выражение: «Ах, это и не простынь вовсе, а цветы, неужели я на них лягу? » – и при этом оно, лицо конечно, не теряло сочувствия к тем, кто теперь там на вахте и на страже… Следуя же по отсеку к каюте, он всегда проходил мимо краснощекого каратиста – всегда такого бодрого, такого молотящего рукой по деревянному, такого достающего ногой что-то там на потолке. – Иии-я! Иии-я! – бил тот куда-то, а Юра только болезненно морщился и спешил мимо-мимо. И все это изо дня в день. И вдруг за сутки до прихода в базу, когда Юра в который раз скользил в каюту, каратист ему неожиданно крикнул: – Юра! До потолка достанешь? И что-то случилось. Видимо, возвращение домой и было той веточкой, за которую зацепилось что-то там в (Юрином) нутри, распоров бурдюк благодушия или, может быть, благоразумия. И, вы знаете, освободилась непредсказуемость. Нежнейший Юра вдруг, жуликовато сверкнув жемчужными белками, сделал – иии-я! – и в первый раз в жизни достал до потолка. При этом он растянул промежность и порвал себе, кажется, связки. Всем подряд! – Командирам боевых частей, начальникам служб прибыть в центральный пост на доклад! – разнеслось по отсекам. Командир атомохода капитан первого ранга Титлов – маленький, скоренький, метр с небольшим (карманный вариант героя) – нырнул через переборку в третий отсек. Лодка в доке. Средний ремонт. Ее режут, аж верещит; съемные листы отваливают, оборудование выдирают, и обрубленные кабели торчат как пучок скальпированных нервов. Всюду сварка, запах гари. Завод чувствуется. Личный состав уже бродит в обнимку с работягами, как стадо. Всех подтянуть! Всех надо подтянуть! Занять, поставить задачу! Вставить всем подряд без разбора! Чтоб работалось! И без продыха! Никакой раскачки! Люди должны быть заняты! Не разгибаясь! Никакого простоя и спанья! Иначе – разложение! И офицеры! Офицеры! Офицеры! Начать прежде всего с офицеров! Сегодня же начать! Командир Титлов вбежал в центральный. – Смир-на-а!!! Даже пневмомашинки замерли. Собранные командиры боевых частей образовали коридор, по которому он промчался до командирского кресла, как бычок, прибывший на корриду, добежал и рухнул в него. крикнув влет: – Вольно! В момент падения командирское кресло развалилось, просто трахнулось на палубу, старо было слишком, не выдержало, трахнулось, и командир Титлов вывалился из него, как младенец из кулька, скользнул по засаленной палубе и закатился под раскуроченный пульт… въехал. Голова сработала как защелка. Защелкнула. Никто не успел отреагировать. – Эй! – крикнул командир Титлов, лежа на палубе распяленный, хоть горло у него и было зажато. – Чего встали?! Этого было достаточно; все очнулись и пришли в движение – бросились выдергивать его за ноги, отчего рот у командира закрылся сам собой. Командир сопротивлялся, боролся, шипел: – Порвете, суки, порвете… – лягался и матюгался. Тогда все бросились корчевать пульт, на Титлова два раза наступили невзначай. – Раздавите, курвы, раздавите, – рычал командир, – тащите домкрат, бар-раны… Домкрат нашли после обеда; достали командира, поддомкратив, к вечеру. Командир лично руководил своим доставанием. Заняты были все. Особенно офицеры. Все подтянулись. Когда командир встал, он вставил всем подряд! Без разбора! Чтоб работалось! И без продыха! Вот так вот! А – как – же!.. Свистать всех наверх! – Свистать всех наверх! Кому сказано?! Чего не ясно?! Ко мне-е!.. Прыжка-ми-и!.. На полу-сог-ну-ты-х!.. – Саня? – А? – Ты чего? – Да так, нужно же себя немного взбодрить. Сейчас утро. Мы с Саней живем в одной каюте. Я еще лежу, а он стоит перед умывальником, бреется и орет, придурок. Видно, что настроение у него замечательное. Сегодня воскресенье, а вчера у нас Саня по заливу плавал. Я думал, заразу какую-нибудь подхватит, а он ничего, жив, красавец. Вы, конечно, знаете портопункт Змеиный, Это наше место службы. Там ничего нет, кроме причала и двух гнилых корыт – наших катеров. А ночуем мы с противоположной стороны, куда нас доставляет катер. Катер отходит в 18.00. Опоздаешь – останешься скулить на берегу. Вчера Саня опоздал. Уже концы отдали, как он на горке появился и с быстротой вихря кубарем скатился вниз и с ходу, с пирса, в шинели, в отчаянном прыжке пытался достичь катера. Не долетел метра три, плюхнулся в воду и начал медленно и хладнокровно тонуть. У всех горло перехватило, а потом взметнулись все, как стая фестивальных голубей, и начали кидать в воду все что попало, чтоб этот пришлепнутый за что-нибудь зацепился. Ход сбросили, бомбим его разными предметами, не имеющими ничего общего со средствами спасения, а он молча погружается. Наконец багром зацепили и подтянули к борту. Потом отпаивали. Словом, ночь прошла чудесно, и вот теперь он веселится, идиот. Гестапо И снова завод – вонь – мрак – сварка – резка. Все время что-то вырывают и уносят, вырывают и уносят. Туда-сюда по центральному ходят люди. Работяги, разумеется, в ватниках, шапках, окаменевших сапогах. В центральном бедлам и непрекращающиеся звонки телефона. Только трубку положил – она опять задергалась. Ошалевший дежурный всякий раз хватается за телефон и говорит: – 424 заказ, дежурный… Наконец – после трехтысячного звонка – он не выдерживает и рявкает в трубу: – Гестапо!!! Центральный онемел, там, в трубке, тоже, потом оттуда раздается несчастненькое такое: – Извините… Минут пять не звонит никто, потом робкое – дзинь! – 424 заказ, дежурный… – О! – говорят в трубке и, повернувшись к кому-то: – А ты говорил «гестапо»!.. Дайте мне… – Але… дайте мне крейсер «Киров» в Бискайском заливе……это крейсер «Киров»? – Да. – В Бискайском заливе? – Да. – Дайте мне начхима… Начхим?.. Але… начхим?! Начхим?! Это начхим?! а?!. – Это – начхим! – А-а… наконец-то… Это ты, скотина!!! Маленькие трагедии (три штуки) и киносценарий (одна штука) I Для чего существует флот? Для инспекции Министра Обороны. Генерал-инспектор – для флота стихийное бедствие: смерч – самум – ураган – цунами, без штанов можно остаться. – Всем по казармам и не высовываться! Вахтенных по подъездам расставить не ниже капитана третьего ранга! Генерал на вертолете. На площадке его ждут. Генерал медленно вышел. Вертолетчики остались на местах с вертолетными лицами. Генерал по тылу. Растопыренный начальник тыла шагнул к нему с рапортом. Ручки дрожат. Что-то долго докладывает. В это время появляется стая собак. Собаки любят парады, доклады, чувствуют торжественность минуты. Счастливая, улыбающаяся сука расположилась у ног генерала, весело поглядывая на начальника тыла. Ее свита – кобелей пятнадцать – расположилась полукругом, демонстрируя хвостами свое добродушие. Начальник тыла, с лицом перекошенного страдальца, склонившись вперед, рука к козырьку, едя глазами, пытается ногой незаметно отогнать кобелей. Те весело отпрыгивают и возвращаются. Замначальпика тыла понимает это движение ляжки начальника как сигнал лично ему, подзывает кого-то: – Так, дуй на камбуз, и чтоб все там было в ажуре… да, и шампанское… (посмотрел на отчаянно лягающегося начальника) а лучше коньяк… давай… II Озверевший комендант врывается под стекло в рубку дежурного по гарнизону и орет: – Я вам что?! Сколько раз?! Я вас спрашиваю! Хлопоухи! Вы что?! Дежурный, вскакивая, тут же начинает орать в тон коменданту, но гораздо сильнее его, и орет он, обращаясь куда-то в угол, за шкаф: – Я посылал?! Я кого посылал?! Я ему приказал что?! Что?! Что вы там сопли жуете?! Что я ему приказал?! ЧТО я ему говорил?! Где этот недоносок, мама его партизанская?! Сюда его!!! Сейчас я из него буду пищевод добывать!!! Комендант, несколько ошалевший, пораженный тем, что у кого-то голос сильнее, чем у него, прислушивается с тем уважением, с каким один барбос слушает другого, успокаивается и говорит: – Ладно, разберитесь… я у себя буду… – и уходит. Тишина. Дежурный смотрит хитро и говорит мичману, стоящему за шкафом: – Никитич, пойди узнай, чего он хотел… Мичман, принявший к этому времени окончательно форму табурета, осатаневший, вздернутый, застывший в икоте, ослабевает, выдыхая: – Фу… ты… черт… Вот и дослужи так до пенсии… здоровым… суки… – и идет разбираться. III Лучший штурман флота на карачках у бордюра с гвоздем в руках. Матросы рвут траву и подносят ему. Он делает в песке дырку и втыкает пучок – получается ковер травяной. Здесь утром проехал командующий, и командующий увидел, что везде растет трава, а здесь она не растет, и место от этого какое-то лысое. Крайним оказался штурман, вот поэтому он и втыкает теперь траву. Мимо едет комдив. Увидев штурмана, он тормозит. – Что вы делаете? Штурман на карачках: – Траву сажаю. – А если б вам рожи приказали на лопухах рисовать? – Стал бы рисовать рожи, Вскоре этот штурман был назначен флагманским штурманом. Популярное:
|
Последнее изменение этой страницы: 2016-03-25; Просмотров: 826; Нарушение авторского права страницы