Загородные резиденции Павла I

 

В блестящем ряду петербургских пригородов, одни названия которых вызывают светлое, словно в детстве, предощущение праздника, пожалуй, только Гатчина стоит несколько особняком. То ли в силу ритмической четкости самого названия, волей-неволей произносимого с оттенком известной армейской определенности, то ли в силу навязчивой ассоциации с судьбой великовозрастного наследника престола Павла Петровича, гатчинского затворника, вспыльчивого и подозрительного, в лютой, почти физиологической ненависти к своей матери ожидавшего в Гатчинском дворце своего звездного часа, – но Гатчина кажется более пригодной для военных парадов и демонстраций, нежели для массовых воскресных гуляний.

Впервые Гатчина упоминается в Новгородской писцовой книге в 1499 году как село Хотчино, что восходит к древнему новгородскому имени Хот, хотя и были фантастические попытки произвести это название от немецкого «hat Sch& #246; ne» – «имеет красоту». В 1712 году это древнее новгородское поселение Петр I дарит своей любимой сестре Наталье Алексеевне. Затем оно последовательно переходит: к лейб-медику Блюментросту, дипломату и историку князю Куракину и, наконец, в 1765 году становится собственностью гвардейского богатыря Григория Орлова, получившего в подарок от коронованной любовницы графский титул, 45 тысяч душ государственных крестьян и огромные охотничьи угодья в Гатчине.

Тогда же Орлов начинает работы по благоустройству парка, одним из первых украшений которого стала беломраморная колонна, подаренная графу Екатериной. Колонну изготовили в Петербурге, перевезли в Гатчину и установили на искусственном холме в Английском саду. Скорее всего, первоначально колонна обозначала границу сада, а мраморное изваяние орла на ее вершине было не более, чем данью признательности владельцу Гатчины, в фамильный герб которого входило изображение этого крылатого хищника. Колонна находилась в начале длинной просеки, ведущей к Белому озеру. Уже при Павле Петровиче перспективу этой просеки замкнули павильоном, колоннаду которого, вероятно следуя строгим правилам композиционного единства, тоже увенчали мраморным изображением орла. Возможно, это и дало повод объединить разновременные постройки во времени и закрепить в народной памяти романтической легендой. Будто бы однажды во время охоты в парке Павел счастливым выстрелом сразил высоко парящего орла, и в память об этой царской охоте на месте падения орла возвели Колонну, а там, откуда прогремел выстрел, – Павильон.

В конце 1770-х годов в Гатчинском парке на западном берегу Белого озера был установлен декоративный обелиск, вытесанный из бело-розового мрамора. По преданию, он сооружен в честь брата владельца Гатчины – Алексея Орлова-Чесменского, в память о победах русского флота над турецким, одержанных под его руководством.

Ко времени первого владельца Гатчины относится и сооружение грота на берегу Серебряного озера. Чисто декоративное парковое сооружение на самом деле представляет собой выход из подземной галереи, которую соорудил Григорий Орлов между дворцом и озером, будто бы для того, чтобы не оказаться застигнутым врасплох в случае неожиданной опасности. Со временем эта функция подземного хода была забыта, а о Гроте начали говорить, как об уникальном акустическом сооружении, насладиться эффектами которого специально приезжали из Петербурга. Рассказывали, что если вы произнесете какую-нибудь фразу, «она сейчас же бесследно пропадет, но секунд через сорок фраза, обежав по разным подземным извилинам лабиринта, вдруг, когда вы уже совсем позабыли о ней, огласится и повторится с необъяснимой ясностью и чистотой каким-то замогильным басовым голосом». Вот почему за Гротом закрепилось название «Эхо».

В 1783 году Екатерина II, стремясь удалить наследника подальше от двора, специальным указом подарила ему «мызу Гатчино с тамошним домом», строительство которого по проекту Антонио Ринальди уже завершилось. Дворец представлял собой нечто среднее между средневековым английским замком и североитальянской виллой. Суровому внешнему облику дворца Ринальди сознательно противопоставил изысканную и утонченную внутреннюю отделку, при создании которой проявил необыкновенные мастерство и изобретательность. Над камином приемной залы был помещен якобы античный фрагмент. По преданию, он принадлежал одному из памятников Траяну, затем был перенесен на арку Константина, а затем какая-то шайка грабителей сорвала его и продала графу И. И. Шувалову, путешествовавшему в то время по Италии.

В 1790-х годах в Гатчине работал один из интереснейших людей того времени, одаренный поэт и переводчик, незаурядный гравер и художник, изобретатель и общественный деятель Николай Александрович Львов. Однако в истории он остался прежде всего как архитектор – автор Невских ворот Петропавловской крепости в Петербурге и уникального Приоратского дворца в Гатчине. В Петербурге, впрочем, есть еще одно сооружение, авторство которого, по легенде, принадлежит Львову. Это так называемая «Уткина дача», построенная якобы Львовым на Малой Охте для А. А. Полторацкой, с дочерью которой Елизаветой Марковной, будущей женой Алексея Николаевича Оленина, мы еще встретимся. Опять же, по легенде, этому браку в немалой степени способствовал архитектор.

По проекту Львова в Гатчинском парке был сооружен земляной Амфитеатр с ареной, напоминающий древнеримский амфитеатр в миниатюре и предназначенный для состязаний, подобных римским турнирам. По преданию, на арене Амфитеатра, диаметр которой составлял 65 метров, устраивались петушиные бои.

В это же время Львов создал в Гатчине любопытное гидротехническое сооружение для «представления морских сражений» – каскад. Один из его бассейнов опять-таки повторял в миниатюре античный бассейн в Сиракузах.

Об этом каскаде сохранилась легенда, рассказанная в свое время дочерью архитектора Еленой Николаевной Львовой. «Однажды, гуляя с Обольяниновым по Гатчине, Николай Львов заметил ключ, из которого вытекал прекрасный ручеек.

– Из этого, – сказал он Обольянинову, – можно сделать прелесть, так тут природа хороша.

– А что, – отвечал Обольянинов, – берешься, Николай Александрович, сделать что-нибудь прекрасное?

– Берусь, – сказал Львов.

– Итак, – отвечал Обольянинов, – сделаем сюрприз императору Павлу Петровичу. Пока ты работаешь, я буду его в прогулках отвлекать от этого места.

На другой день Н. А. Львов нарисовал план и принялся тотчас за работу: он представил, что быстрый ручей разрушил древний храм, остатки которого, колонны и капители разметаны по сторонам ручья. Кончил, наконец, он работу, привозит Обольянинова и тот в восхищении целует его и благодарит.

– Еду за государем, а ты, Николай Александрович, спрячься за кусты, я тебя вызову.

Через некоторое время верхом, со свитою своею, приезжает император, сходит с лошади и в восхищении всех хвалит. Обольянинов к нему подходит, говорит что-то на ухо; государь его обнимает, еще благодарит, садится на лошадь и уезжает. А Львов так и остался за кустом, и никогда не имел духа обличить Обольянинова перед государем».

Гатчина стала любимой резиденцией Павла Петровича. Хотя после восшествия на престол он постоянно жил в Петербурге, Гатчина навсегда осталась в его памяти. Похоже, что и о Гатчинском дворце можно сказать то же самое – он не забыл Павла Петровича. По воспоминаниям очевидцев, и великая княгиня Ольга Александровна, и будущий император Николай II, которые в детстве жили в Гатчинском дворце, неоднократно встречались по ночам в дворцовых залах с тенью «убиенного императора». Оба смертельно боялись этого и одновременно «мечтали увидеть призрак прапрадеда».

12 декабря 1777 года 101 пушечный выстрел известил граждан Российской империи о рождении сына Павла Петровича и Марии Федоровны, Александра. И без того трудные взаимоотношения Павла с матерью еще более осложнились. Подозрительный Павел не без основания увидел в собственном сыне серьезного конкурента на пути к престолу, а Екатерина, в свою очередь, восприняла рождение Александра чуть ли не в качестве компенсации, ниспосланной ей Богом за нелюбимого сына. Однако внешне все выглядело пристойно. Растроганная императрица-бабушка в ознаменование столь радостного события подарила Павлу огромную территорию вдоль судоходной речки Славянки с двумя деревушками, насчитывавшими «117 душ обоего пола». Деревни объединили под общим названием – село Павловское.

В то время на территории нынешнего Павловска был густой непроходимый лес, в котором любили охотиться владельцы Царского Села как в елизаветинские, так и в екатерининские времена. На высоком живописном берегу Славянки в изобилии водились дичь, пушной зверь. Сохранилась легенда, будто Екатерина II выстроила в лесу хижину отшельника – романтическую парковую затею, в которой жил некий старик-инвалид, «местною легендою пожалованный в какие-то таинственные отшельники». Государыня любила посещать этого монаха. Но однажды он скрылся, оставив в хижине на столе три деревянные ложки, три тарелки и кувшин. При Павле Петровиче и Марии Федоровне внутри хижины сохранялась эта домашняя утварь и висел портрет легендарного старика-отшельника, облаченного в монашескую рясу и читающего книгу.

Для удобства многолюдных охотничьих кавалькад в лесу были прорублены просеки и выстроены два домика. Один из них – двухэтажный Крик – находился на высоком берегу реки вблизи будущих Двенадцати дорожек, другой – Крак – невдалеке от остатков древнего шведского укрепления, о котором мы уже говорили и на месте которого архитектор Винченцо Бренна впоследствии возвел крепость Бип. Оба домика были необычайно скромны, обставлены простой мебелью, но содержали все необходимое для короткого отдыха высокородных охотников. Существует предание, что Криком домик был назван «вследствие крика, слышанного на этом месте великим князем Павлом Петровичем». Но, скорее всего, не следует искать смысла в названиях обоих домиков. Такие шутливые имена были в то время весьма модны. Известно, например, что в Германии, в поместье герцога Вюртембергского близ Ростока также существовал домик Крик.

В конце Тройной липовой аллеи, чуть в стороне от нее, на небольшой живописной поляне стоит романтическое эффектное сооружение, сложенное из диких валунов. Это так называемая Молочня – павильон, построенный по желанию Марии Федоровны архитектором Камероном. Первоначально Молочня предназначалась для содержания голландских коров, подаренных, согласно легенде, Екатериной II своей невестке с тем, чтобы, заинтересовав хозяев Павловска сельским хозяйством, отвлечь наследника от большой политики. Простота внешнего облика Молочни резко контрастировала с ее внутренним убранством. Внутри этого коровника находилась комната для отдыха, где уставшие и проголодавшиеся придворные могли выпить кружку парного молока из большой фарфоровой японской вазы с серебряным краном и отдохнуть в золоченых креслах.

В 1796 году великовозрастный опальный наследник престола становится императором. Нетерпение, с каким он ожидал своего звездного часа, превратилось в поспешность, с которой он начал все в государстве переиначивать: последовали смена министров и реорганизация армии, опала одних и возвращение из ссылки других, запреты на то, что еще недавно дозволялось в обществе, и, напротив, разрешение всего, что при Екатерине имело нелегальный характер. И все это для того, чтобы досадить матери. Посмертно.

В Павловске от должности главного архитектора отстраняется любимец покойной императрицы Чарлз Камерон и на эту должность приглашается Винченцо Бренна. Екатерининский дворец в Царском Селе предается забвению, и официальной царской резиденцией становится Павловск. И сам дворец, и подъезды к нему уже перестают удовлетворять его новому статусу. Бренна начинает спешно перестраивать дворец, возведенный Камероном.

Это нетерпение, как в капле воды, отразилось в предании, на первый взгляд мелком и незначительном, но тем не менее сохранившем характерные особенности того времени: поскольку перестройка дворца началась во время сильных морозов, известь приходилось растворять спиртом, который, как во все времена, рабочие предпочитали использовать по прямому назначению.

Одна из самых поэтических легенд Павловского парка – легенда о Колоннаде Аполлона, построенной Камероном на высоком берегу Славянки посреди открытого луга, что полностью соответствовало представлениям древних греков о местоположении храмов, посвященных Аполлону. По настоянию Павла, желавшего постоянно видеть этот храм из окон дворцовых покоев, Колоннаду перенесли на новое место. Камерон решительно воспротивился этой идее, и установил Колоннаду на новом месте архитектор Кваренги.

Колоннаду перенесли на высокий холм, олицетворяющий гору Парнас – обиталище Аполлона, и дополнили каскадом, который должен был ассоциироваться с дарящим поэтическое вдохновение Кастальским ключом. Воплощение этого поэтического замысла, как утверждает легенда, и привело к катастрофе. Однажды во время грозы подмытый фундамент не выдержал, и часть Колоннады рухнула. Однако, продолжает легенда, это придало еще большую эффектность всей композиции, и Колоннаду решили не восстанавливать, а живописно разбросанные обломки оставили там, где они упали. По одной из дворцовых легенд, проснувшись ранним утром и увидев раскрытую в сторону дворца Колоннаду, вдовствующая императрица Мария Федоровна будто бы воскликнула: «Это Аполлон хочет любоваться моим дворцом! »

По другой легенде, молния ударила в Колоннаду еще тогда, когда она находилась на открытом лугу, и жители Павловска приходили любоваться удивительным творением природы. Затем уже Колоннаду перенесли на новое место.

Остается добавить, что ни один историк ни о какой грозе, вмешавшейся в замысел архитектора, вообще не упоминает, а такие признанные авторитеты, как Курбатов и Грабарь, считали, что эти разрушения сделаны намеренно, с тем чтобы придать Колоннаде более выразительный вид. Тем более, что имитация древних развалин в то время была очень модной, свидетельством чему только в Павловском парке могут служить Руинный каскад, Руины у Краснодолинного павильона и Пиль-башня.

Пиль-башню – оригинальный романтический павильон с соломенной крышей и узкой наружной лестницей на подпорках, ведущей на второй этаж, – создал в 1797 году возле декоративной водяной мельницы Винченцо Бренна. По сохранившемуся в Павловске преданию, на этом месте некогда находилась настоящая пильная мельница, оставленная будто бы Марией Федоровной жившему там крестьянину, которого, кстати, никто никогда не видел. Еще про Пиль-башню рассказывают, что в комнатах первого этажа при Павле I содержались под стражей камер-пажи «за шалости и нерадение к своим обязанностям».

Наружные стены Пиль-башни были расписаны выдающимся театральным художником и декоратором Пьетро Гонзаго, создавшим поразительно правдоподобную иллюзию разрушенной временем античной постройки. Блестящий мастер «обманных» картин, Гонзаго создавал ложные перспективы, рассказы о которых, как о блестяще исполненных фокусах, восторженно передавали из уст в уста посетители парка. Говорят, что на стенах Розового павильона Гонзаго ухитрился так изобразить стекла оранжереи, за которыми были видны фруктовые деревья, что создавалась полная иллюзия реальности. Существует предание, рассказанное одним французом, восторженным почитателем Павловска, будто какая-то бедная собачка «расквасила себе морду, пытаясь вбежать в несуществующее пространство фрески Гонзаго, написанной под библиотекой Павловского дворца».

Выдающиеся архитекторы прошлого придавали исключительное значение архитектуре малых форм, соразмерных человеку. Миниатюрные мостики и уютные беседки, каменные балюстрады и гранитные ступени, мраморные вазы и чугунные скамьи придавали парковым уголкам редкую выразительность. Особое место в этом ряду занимают различные ворота. Они гармонично вписываются в зеленую архитектуру и легко сочетаются с каменной. Среди многочисленных ворот Павловского парка есть легендарные – те, что открывают крутой спуск к Холодной бане. Чугунные пилоны этих невысоких ворот увенчаны низкими широкими вазами с фруктами. Мысль о таком украшении, согласно преданию, была подсказана «одним влюбленным, пообещавшим прекрасной дачнице, что ваза фруктов, стоявшая во время беседы на столе, сохранится навеки».

Несмотря на превращение Павловска в официальную резиденцию императора, Павловский парк в то же время оставался его семейной собственностью, и в этом качестве сохранял все приметы частной жизни. Это был обыкновенный, характерный для того времени дуализм, который проявлялся буквально во всем. Имение… но царское. Усадьба… но дворцовая. Дом… но гипертрофированный до размеров гигантского парка. Здесь принимали гостей во дворце, завтракали в Вольере, музицировали в Круглом зале, отдыхали в Молочне. Здесь были площади для учений и празднеств, которые естественно уживались с алтарями скорби и уголками памяти.

Это наблюдение может подтвердить одна из петербургских кулинарных легенд, рассказанная известным профессором-кулинаром Николаем Ивановичем Ковалевым. При Марии Федоровне в Павловск был приглашен один из известнейших поваров английского двора. По-русски он не понимал и поэтому «молча недоумевал» русской привычке шинковать для салата свеклу. За границей этого не знали. Но когда повара начали заливать салат уксусом, англичанин будто бы что-то понял и наконец разверз уста. Он воскликнул всего одно слово: «О-о, винегр! » – то есть уксус. С тех пор эта простая русская закуска, если верить легенде, и стала называться винегретом. Между прочим, во всем мире она называется «салат де рюсс».

Одним из самых интимных уголков Павловского парка при Марии Федоровне стал небольшой мыс вблизи дворца. В центре его Чарлз Камерон установил на пьедестале «урну судьбы» из алтайской яшмы. Вокруг урны постепенно возникла идиллическая Семейная роща, образованная деревьями, которые высаживались по случаю рождения каждого члена многочисленной семьи Павла I. Родоначальником этой рощи был сибирский кедр, посаженный еще в Петербурге в день рождения долгожданного наследника престола, великого князя Павла Петровича. Кедр этот затем перевезли в Павловск. Среди старожилов живет предание, будто этот кедр был расколот грозой, но стараниями садовника, искусно сложившего расколотые половинки дерева, снова ожил и разросся. Остается только сожалеть, что этот легендарный кедр не стал символом долголетия несчастного императора.

Его вторая жена, императрица Мария Федоровна, пережила своего мужа более чем на четверть века. Она надолго стала хозяйкой Павловска, где о ней сохраняется трогательная легенда. После трагической кончины императора безвыездно жившая здесь Мария Федоровна часто в одиночестве прогуливалась в долине Мариенталь, вблизи крепости Бип. Однажды, повествует легенда, ей повстречался такой же, как она, одинокий и печальный мальчик, долго глядевший ей вслед. Мария Федоровна остановилась, вернулась и попыталась заговорить с ребенком. Но обнаружила, что несчастный глух и нем. Пораженная Мария Федоровна прервала неудавшуюся прогулку и поспешно вернулась во дворец. Уже по дороге в голове ее сложилось твердое решение основать специальное училище, где подобные дети могли бы учиться грамоте и имели бы возможность общаться друг с другом. И действительно, в 1820-х годах ей удалось учредить первое в России училище для глухонемых. Первоначально оно располагалось в крепости Бип, возле которой, согласно легенде, вдовствующая императрица повстречалась с маленьким горемыкой. По традиции такое училище и сейчас находится в Павловске.

Между прочим, одно из преданий старого Павловска рассказывает о подземном ходе между крепостью Бип и дворцом, прорытом будто бы еще во времена великого князя Павла Петровича.

 

Казанский собор

 

В 1710 году Петр I принял решение перевезти в Петербург икону Казанской Божьей Матери, которая впервые явилась, согласно старинному преданию, русским воинам при взятии Казани в 1552 году и с тех пор находилась в Москве. Эта чудотворная икона в России почиталась особо. С ней народное ополчение под предводительством князя Дмитрия Пожарского в 1612 году шло освобождать Москву от поляков. С 1613 года, после избрания на русский престол первого царя из рода Романовых, Михаила Федоровича, икона Казанской Богоматери стала семейной реликвией царского дома.

В Петербурге икона первоначально хранилась в церкви Рождества Богородицы на Посадской улице Петербургской стороны, затем – в Троицком соборе. В 1737 году, при императрице Анне Иоанновне, специально для чудотворной иконы возвели церковь Рождества Богородицы на Невской перспективе – там, где сейчас сквер перед Казанским собором. Полагают, что она строилась по проекту одного из первых петербургских зодчих Михаила Земцова. Ее величественная многоярусная колокольня со шпилем являлась заметным украшением Невской перспективы, которая еще не успела к тому времени стать главной улицей города и была застроена в основном двухэтажными домами. Во второй половине XVIII века роль этой магистрали стала меняться, и к концу столетия облик ветшавшей церкви уже не соответствовал новому назначению Невского проспекта.

Казанский собор начали строить в 1801 году по проекту замечательного русского архитектора Андрея Никифоровича Воронихина, которого петербургская молва упорно считала внебрачным сыном графа Александра Сергеевича Строганова. Поводом для таких слухов послужили некоторые биографические факты, известные всему Петербургу. Воронихин воспитывался в доме графа. Строганов покровительствовал ему в получении важнейших правительственных заказов. Наконец, участию Строганова в судьбе архитектора приписывали успешное продвижение Воронихина по службе в Академии художеств. В самом деле, в списке участников объявленного Павлом I конкурса на проектирование Казанского собора имени бывшего крепостного графа Строганова вообще не было. В конкурсе участвовали такие известные архитекторы, как Камерон, Кваренги и Тома де Томон. И тем не менее в 1800 году неожиданно для всех проектирование и строительство собора поручается практически никому не известному Воронихину. Не иначе как протеже Строганова.

В чем только не обвиняли Воронихина его завистники, соперники и просто недоброжелатели. Распространилась легенда, что он составил проект собора по плану, начертанному архитектором Баженовым для парижского Дома инвалидов. По другой легенде, проект собора представлял собой не что иное, как часть неосуществленного проекта одного крыла Кремлевского дворца того же Баженова. Еще одна легенда утверждала, что Казанский собор является точной копией собора святого Петра в Риме.

Действительно, видеть в Казанском соборе копию собора Святого Петра было горячим желанием императора Павла I. Однажды, как об этом пишет сардинский посланник Жозеф де Местр, в Петербурге распространился слух, дошедший и до него. В беседе с кем-то Павел I будто бы проговорился, что в будущем Казанском соборе ему хотелось бы видеть «немного от Св. Петра и немного от Санта-Мариа-Маджоре в Риме». Может быть, посланник сардинского короля и прав, но это по многим причинам противоречило архитектурному замыслу Воронихина. И главной из этих причин была невозможность включить такую «копию» в структуру Невского проспекта.

В соответствии с жесткими канонами культового строительства алтарная часть собора должна располагаться в его восточной стороне, а вход – в западной. При этом колоннада, задуманная Воронихиным, оказалась бы со стороны Большой Мещанской (ныне Казанской) улицы. Тогда-то у Воронихина и возникла блестящая мысль: соорудить грандиозную четырехрядную колоннаду со стороны северного фасада собора, выходящего на Невский проспект. Она, с одной стороны, удовлетворит тщеславие Павла, с другой – превратит собор в центр целого архитектурного ансамбля.

К сожалению, полностью проект осуществлен не был. По замыслу Воронихина, еще одна колоннада должна была украсить противоположный, южный, фасад храма.

Недостает собору и другой существенной детали, задуманной Андреем Воронихиным. Колоннаду со стороны Невского проспекта, согласно проекту, должны были украшать две мощные фигуры архангелов, каменные пьедесталы для которых и сегодня можно увидеть. До 1824 года на них стояли гипсовые статуи архангелов. На бронзовые, как это предполагал зодчий, их так и не смогли заменить. В народе родилась легенда о том, что это архангелы сами не хотят занять предложенные им места. И так будет до тех пор, пока, как говорится в легенде, «в России не появится мудрый, правдивый и честный правитель».

В чертежах утвержденного варианта проекта собора Воронихина перед зданием храма показан обелиск. С одной стороны, он, по мысли архитектора, определял центр всей композиции, с другой, как утверждают некоторые источники, – указывал бы место разобранной церкви Рождества Богородицы. В книге «Казанский собор» А. Аплаксин отметил, что, как ни странно, «в делах построения Казанского собора не имеется дела или упоминания о построении обелиска, и на воронихинских чертежах показан только план его. Существует предание, по которому указанный обелиск был сделан из дерева и выкрашен под гранит». Как было на самом деле, судить не беремся. Во всяком случае, на полотне Ф. Я. Алексеева «Вид Казанского собора со стороны Невского проспекта», созданном в 1811 году, и на акварели Б. Патерсена с тем же названием и того же времени он присутствует, а на знаменитой «Панораме Невского проспекта» В. С. Садовникова 1830 года его уже нет.

С начала строительства собора Воронихин жил вблизи стройки, на углу Невского проспекта и Екатерининского канала. Через несколько лет он приобрел участок на Аптекарском острове и начал строительство собственной дачи. В столице поговаривали, что материалом для нее послужили строительные леса Казанского собора – «своеобразная премия за великолепное сооружение». В 1980 году бывшую дачу Воронихина, находившуюся на Каменноостровском проспекте, разобрали.

Непосредственное участие в организации конкурса на проект Казанского собора, в проектировании его и в самом строительстве принимал член Государственного совета, президент Академии художеств граф Александр Сергеевич Строганов. Ему, кстати, будто бы принадлежит мысль построить наконец-то в Петербурге православный храм полностью из отечественных материалов, руками только русских мастеров и по проекту русского архитектора. Все годы строительства Казанского собора об этом только и говорили в Петербурге. Рассказывали даже анекдот о том, как все это удалось Строганову. Однажды граф был удостоен чести принимать у себя императора. За обедом «в порыве воодушевления он сказал: „Наконец-то, государь, нам не нужны чужеземные таланты; у нас есть все свое“, на что Павел, находясь в отличном расположении духа, ответил: „В таком случае налейте-ка мне мадеры“». Это не более чем анекдот. На самом деле идея Строганова Павлу понравилась. Он вообще ценил мнения графа, хотя далеко не всегда был к нему справедлив. Однажды Павел, если верить легенде, выслал престарелого Строганова из Павловска только за то, что тот за обеденным столом осмелился сказать, что после полудня будет дождь, не подозревая, что именно после полудня император собирался пойти на прогулку.

В столице о Строганове рассказывали легенды. Говорили, что в саду графа в Новой Деревне, недалеко от впадения Черной речки в Большую Невку, установлена подлинная гробница Гомера. Ее якобы в 1770 году, в разгар русско-турецкой войны, во время высадки боевого десанта на одном из островов Средиземного моря обнаружил командовавший десантом русский офицер Домашнев. Он доставил гробницу в Петербург и подарил графу. Лестная для истинного петербуржца легенда получила необыкновенно широкое распространение, хотя простодушные рассказчики, передавая друг другу ее содержание, тут же выкладывали и причину возникновения этого мифа. Оказывается, впервые увидев античный саркофаг, искренне обрадованный и радостно смущенный Александр Сергеевич будто бы, полушутя, воскликнул: «Не саркофаг ли это Гомера? » Шутка графа, переходя из уст в уста, легко превратилась в легенду.

Эскиз установки саркофага на искусственном холме, на берегу пруда, в окружении могучих деревьев, выполнил А. Н. Воронихин. В 1908 году загородное имение Строганова было продано его наследниками. Постепенно садовые затеи исчезли. Неизвестно и местонахождение легендарного саркофага. По некоторым сведениям, он находится среди эрмитажных коллекций античного искусства.

Скончался Александр Сергеевич Строганов в 1811 году, через двенадцать дней после освящения Казанского собора, который он, как считали в Петербурге, вполне заслуженно, называл «моя церковь». Чуть ли не до самой своей смерти он трудился без устали и несмотря на слабое здоровье взбирался по лесам осматривать стройку. Народное поверье гласило, что граф, как строитель, «немногими днями переживет освящение храма». По рассказам, граф сам верил этим предсказаниям. После окончания первой службы в соборе он будто бы подошел к митрополиту со словами: «Ныне отпущаеши раба своего, Владыко, с миром».

Хоронил Строганова буквально весь Петербург. По воспоминаниям очевидцев, таких похорон они не помнили со времен погребения Екатерины II. Строганова любили. Многие помнили его доброту. Рассказывали потом, что, когда гроб с телом графа несли по лестнице его дворца, откуда-то «взялась белая курочка, кинувшаяся на него, и что это была душа графа». Ее видели потом и на кладбище. На глазах многих она «оборотилась прелестной бабочкой», которая долго кружила над скорбной толпой.

Имя Александра Сергеевича Строганова, порою незаслуженно забываемое, не должно исчезнуть из летописи строительства Казанского собора. Ведь, как мы говорили, именно ему принадлежит идея возвести собор силами русских мастеров и из отечественных материалов. Возможно, только поэтому имена иностранных архитекторов Камерона, Кваренги и Тома де Томона уступили место имени уроженца Пермской губернии, бывшего крепостного, русского архитектора Воронихина.

В Казанском соборе хранится образ Ченстоховской Божьей Матери, перед которым всегда любили молиться католики. Под иконой в свое время была помещена надпись, что она пожертвована храму в 1813 году светлейшим князем М. И. Кутузовым. Существует легенда, что это подлинная икона, взятая Кутузовым из Ченстоховского монастыря. Правда это или нет, установить невозможно, потому что, согласно другой легенде, «католические монахи, поставив копию вместо подлинника, нашли невыгодным оглашать факт отсутствия подлинной иконы, а Кутузов сам счел неудобным распространяться о своем, кажется, не вполне деликатном поступке».

Отечественная война 1812 года изменила судьбу Казанского собора. Построенный первоначально для чудотворной иконы, он превратился в хранилище священных реликвий победоносной войны. Сюда свозили военные трофеи, в том числе армейские знамена и полковые штандарты наполеоновских войск, ключи от завоеванных городов, маршальские жезлы.

Еще более возросло мемориальное значение Казанского собора в 1813 году, когда было решено похоронить под его сводами национального героя, победителя Наполеона и освободителя России Михаила Илларионовича Кутузова. Это решение подкреплялось еще и тем, что, согласно преданиям, прежде чем принять командование русской армией в 1812 году, Кутузов объехал все войска с иконой Казанской Богоматери.

Есть и другая легенда, бытовавшая в среде петербургских масонов. Будто бы накануне военного столкновения России с Наполеоном Михаил Илларионович Кутузов был посвящен в высокий, так называемый «седьмой градус» шведской масонской системы, где ему был даны девизы: «Победа» и «Себя прославит», которые оказались пророческими.

Впервые Кутузов столкнулся с Наполеоном в качестве командующего русско-австрийскими войсками под Аустерлицем. Вынужденный действовать, как сказано в советских энциклопедиях, «по одобренному Александром I неудачному плану австрийского генерала Ф. Вейротера», Кутузов потерпел сокрушительное поражение. В одной из исторических легенд того времени об этом рассказывается так. Когда на поле Аустерлица союзные войска только начали разворачиваться, император Александр спросил Кутузова, не пора ли идти вперед. Командующий ответил, что для этого надо дождаться, когда соберутся все войска. «Но вы же не на Царицыном лугу, где не начинают парад, пока не придут все полки», – возразил император. «Поэтому я и не начинаю, что мы не на Царицыном лугу, – парировал Кутузов, – но если вы прикажете…» Александр приказал. И сражение было проиграно.

Прошло восемь лет. За эти годы произошло много важнейших для русского государства исторических событий. Вторжение Наполеона в Россию. Отступление русских войск. Бородинское сражение. Отступление французов из Москвы. Бегство Наполеона из России. И освобождение Европы. 16 апреля 1813 года Михаил Илларионович Кутузов неожиданно скончался на одной из военных дорог в Силезии. Тело полководца набальзамировали и перевезли в Петербург, а часть останков, извлеченных при бальзамировании, запаяли в цинковый гробик и захоронили на кладбище Тиллендорф, в трех километрах от немецкого городка Бунцлау, где он умер. Впоследствии на этом месте был установлен памятник. Вероятно, тогда и родилась легенда, которая вот уже более полутора столетий поддерживается довольно солидными источниками.

По этой легенде, в Петербурге, в Казанском соборе покоится только тело великого полководца, а сердце его, согласно последней воле фельдмаршала, осталось с его солдатами и захоронено на кладбище Тиллендорф. «Дабы видели солдаты – сыны Родины, что сердцем он остался с ними», – будто бы сказал, умирая, Кутузов. Легенда со временем приобрела статус исторического факта и даже попала на страницы Большой советской энциклопедии.

Между тем еще в 1933 году специальная комиссия произвела вскрытие могилы Кутузова в Казанском соборе. Был составлен акт, где сказано, что «вскрыт склеп, в котором захоронен Кутузов… слева в головах обнаружена серебряная банка, в которой находится набальзамированное сердце». Этот, теперь уже исторический факт подтверждает и народная легенда. Это, мол, церковь отказалась хоронить в храме тело без сердца, и Александру I не оставалось ничего другого, как повелеть извлечь, будто бы уже погребенное сердце полководца и вместе с телом доставить в Петербург.

Похороны Кутузова состоялись 13 июня 1813 года. По словам газетных сообщений, в Петербурге «все дороги и улицы усыпаны были зеленью, а по иным местам и цветами». Рассказывали, что при въезде в город, у Нарвской заставы, народ будто бы выпряг лошадей и сам вез траурную колесницу до Казанского собора.

 

Накануне 1825 года

 

В первое десятилетие после победоносного 1812 года Россия переживала удивительный общественный подъем. В 1814-м с поистине античным размахом Петербург встречал вернувшиеся из Парижа, овеянные славой войска. Весь путь от Ораниенбаума, куда они прибыли на кораблях, до столицы был усеян цветами. Победителям вручали награды и подарки. В их честь произносили приветственные речи и возводили триумфальные арки. Но кроме блестящей победы и громогласной славы, молодые герои двенадцатого года вынесли из заграничных походов вольнолюбивые идеи, в лучах которых отечественные концепции крепостничества и самодержавия предстали совсем по-иному. Само понятие патриотизма приобрело в эти годы новую окраску, взошло на качественно новую ступень. Петербург жаждал общения. Один за другим создавались кружки, возникали общества, появлялись новые салоны. Но если раньше, говоря современным языком, в их функции входила организация досуга, теперь эти социальные объединения становились способом общения, средством получения информации, методом формирования общественного мнения. Вызревал 1825 год.

⇐ Предыдущая234567891011Следующая ⇒

Поделиться:

Популярное:

1. Внутренняя политика Павла 1.
2. Внутренняя политика Павла 1.
3. Любовная линия в романе И.С. Тургенева «Отцы и дети». Роль женщины в судьбах Базарова, Павла Петровича, Николая Петровича.