НА РАБОТЕ У СИБИРСКОГО «ХОЗЯИНА» И ГЕНЕРАЛ

В кармане у меня было не более двадцати рублей... Надобно было заблаговременно позаботиться о приискании работы. Во избежание больших расходов и в виду экономии, я поселился на окраине города, в так называемой «солдатской слободке», заселенной большею частью мелким чиновничеством, местными офицерами и женатыми солдатами. За семь рублей в месяц я нанял себе комнатку со всем продовольствием: с обедом, чаем, сахаром, бельем и проч. Такая дешевизна меня приятно удивила. Но все-таки надобно было позаботиться о заработке... Рекомендаций у мена никаких не было. В течение почти трех недель я ходил и искал какой-нибудь работы. Наконец, мой добрый знакомый, еврейчик Шварц, которому я заложил свои часы, сжалился над моим шатаньем...

— Время-то теперь такое тихое, если бы вот осенью, тогда бы вы могли наняться к кому-нибудь на золотые промысла. А, впрочем, что я говорю! Вы были у Исаака Соломоновича Хузкина?

— Нет, не был. Кто же он такой?

— Он из наших! У него большие дела; человек он добрый, у него для вас всегда найдется место. Он всех берет... Отправляйтесь к нему сегодня же. А то он скоро уедетъ на заводы и там долго проживет...

Я поблагодарил еврейчика и отправился к «доброму» Исааку Соломоновичу. Он жил на главной улице города; дом его оказался уже мне знакомым. Бывалый человек, на пути с пароходной пристани к острогу, дал мне небольшое понятие об Исааке Соломоновиче... Низменный деревянный дом с зеркальными окнами был роскошно меблирован, но вся эта роскошь страдала отсутствием всякого вкуса.

— Позвольте узнать, обратился я в передней к какому-то молодому еврею: — Исаак Соломонович дома?

— Они заняты; подождите немножко, я сейчас пойду доложу.

Целый час мне пришлось простоять в передней «доброго» Исаака Соломоновича. Из кабинета его до моего слуха доносились какие-то взвизгиванья, ругань и щелканье костей на счетах.

— Мосенник этакой! вор! посол вон!..

— Сам ты — вор, а не я!.. слышался чей-то грубый голос.

— Псол!.. цтобы твоего духу не было!..

Из кабинета вышел молодой парень, как видно, приказчик Исаака Соломоновича. Лицо его было красно, губы судорожно передергивались и тряслись: видно было, что он находился в возбужденном состоянии.

— Пархатина этакая! молись Богу, что мало попало, а то я бы тебя не так нагрел!.. ругался малый. Вы не наниматься ли пришли к нему? спросил он меня.

— Да.

— Охота же вам связываться с мошенником. Он вам жалованья ни копейки не будет давать!.. Он со всеми так!

Меня как варом обдало от такой рекомендации. В это время вышел молодой еврейчик.

— Пожалуйте сюда! обратился он ко мне. Я вошел в кабинет; за столом, заваленным различными счетами и конторскими книгами, в высоких креслах, сидел Исаак Соломонович Хузкин; в его зубах дымилась гаванская сигара.

Это был человек лет сорока пяти. Черные курчавые волосы в беспорядке падали на его широкие плечи; черные плутоватые глаза бойко выглядывали из-под пшрокого морщинистого лба.

— Цто вам угодно, молодой целовек?

— Я пришел искать у вас какой-нибудь работы.

— Цто-зе, мозно! Вы, конечно, знаете сцетную часть? Хоросо-с, я сию минуту это узнаю... При этом пухлая, жирная рука Исаака Соломоновича протянулась к серебряному колокольчику. На звонок явился молодой еврей.

— Сенька, позови ко мне генерала, сказы ему, цто я требую его по нужному делу, важно, с достоинством проговорил Исаак Союмонович. Я не мог понять, что это за генерал, которого Исаак Соломонович требует к себе. Какая связь между генералом и ожиревшим евреем?

— Сейчас придет генерал; я спрошу у него, есть ли у меня в конторе какое-нибудь для вас свободное место?

— Цто же вы не садитесь, молодой целовек? Садитесь, пожалуйста, не стесняйтесь, одобрительно покачиваясь в креслах, говорил мне Исаак Соломонович.

Минут через десят, в комнату вошел мужчина среднего роста, лет 45, выбритый и вычищенный, как настоящий департаментский чиновник. Большие серые глаза насмешливо перебегали с одного предмета на другой.

— Здравствуйте, генерал! Мне нузно узнать, нет ли у меня в конторе свободного места для этого молодого человека?

Генерал смерял меня с ног до головы.

— Вы, вероятно, пришли сюда с партией?.. из университета? говорил насмешливо генерал, как бы желая меня сразу уничтожить подобным вопросом.

Я отвечал утвердительно.

— Так-с!.. У меня для вас место найдется.

— Не у вас, а у меня! перебил его Исаак Соломонович.

— Жалованье вам назначит г-н хозяин. Вы приходите завтра утром в контору — и к делу, не слушая Хузкина, сказал генерал.

— Жалованье я вам положу на первый разъ 15 рублей. Будете заниматься хорошо, я прибавлю. До свиданья, молодой целовек! При этом, Исаак Соломонович не без достоинства, слегка кивнул мне головой, как истый министр.

Аудиенция кончилась.

Я вышел из кабинета от Хузкина, ничего не понимая. Каким образом генерал находится в услужении у разбогатевшего жида?

На большой улице мне встретился тот самый малый, который не советовал поступить на службу к Хузкину.

— Ну, чтó? С чем имею честь поздравить?

— Не знаю... невесело отвечал я.

— Кто это вас натакал идти к этому проклятому Хузкину? Я указал на Шварца.

— Так и есть!.. Ведь вот они какие, эти жиды! Друг другу во всем помогают. До чего у них ни дойдет, — сейчасъ начнут все сообща работать. Знают ведь, что у Хузкина народ не живет, они и подсылают к нему новичков!..

— А вы рассчиталисъ?

— Какое рассчитался? Здесь с ними только по-разбойницки можно рассчитываться! чтó урвал — то и ладно! — Рассчитался!.. Расчет короткий!.. Просто прикарманишь хозяйские деньги, да и шабаш! Помилуйте-с, какой же с ним, жидом, расчет может быть? Жалованье за восемь месяцев не отдает; а ведь каждому пить-есть хочется. Ну, хотя бы один раз, а то ведь я у него горе-то мыкал три года, и это без ругани, скажу вам, ни один расчет не проходит. Ну возьмешь и прикарманишь, сколько причтется. Ругается, а потом — ничего. Вот нынче я его немножко как бы пообидел. Сотни две хватил лишних и поквитался; ну его к черту!..

Вообще отзывы о моем хозяине были самые неодобрительные; тем не менее я решился попробовать послужить у него. Да больше и делать было нечего: все равно, другого места не имелось в виду и приходилось сидеть сложа руки. «Послужу на авось!.. а обманет меня — я не буду в большой потере! ». С этой мыслью, просто хоть чем-нибудь заняться, даже без расчета на верное вознаграждение, я аккуратно явился к генералу и принялся за работу, несмотря на то, что слухи о разбойницкой манере получать у Хузкина жалованье, кто что урвал, то и ладно — воочию подтвердились.

— Где же еще семьдесятъ пять рублей? бесится бывало хозяин. — Ты их, вор, уворовал?!!...

— Уворовал, спокойно отвечает приказчик.

— Тьфу, тьфу, тьфу! Вор! вор! вор! Пошел к черту!

И — разговор короток. Приказчик уходит к своему делу, а хозяин тоже спокойно начинает заниматься своим делом; о воровстве приказчика, которому не платится жалованье, поругавшись ради приличия и для очистки совести, он тотчас же забывает. И Хузкин, и его служащие знали, что это — единственный способ расчета и получки жалованья, и «воровство», и брань по поводу его были явлением очень обыденным, на которое никто не обращал никакого внимания.

Непосредственный мой начальник в конторе Исаака Соломоновича был Петр Петрович Бруккер — иначе — генерал. Чтобы дать надлежащее понятие читателю об еврейском «генерале», нужно сказать, что Петр Петрович был одним из тех «ташкентцев», которых так рельефно описываетъ Щедрин, и действовал на административном поприще, но в одно прекрасное утро здесь все оборвалось и лопнуло. А славно было зажил Петр Петрович в Томске. Приехал он из Петербурга, голодный, как волк, с страшным, кровожадным инстинктом «жрать», рвать с живого и с мертвого, не давать никому пощады. С голодной утробой он занял важный, административный пост... Надо было сделать приличную обстановку на счет дойных коров: и вот Петр Петрович, заняв квартиру, соответствующую его званию и достоинству, устремил прежде всего свои хищнические взоры на прекрасную пару лошадей, принадлежащих купцу Балину. «Привлечь», думалось ему. И, через некоторое время, у Петра Петровича очутилась самая лучшая пара лошадей в городе. «Я беру у вас лошадей на время, куплю своих — возвращу вам с благодарностью»; но, должно быть, красивый бег тысячных жеребцов уж очень «привлек» внимание важного администратора. Так они у него и остались.

Это был его дебют. Пошло дальше, а чем дальше в лес — тем больше дров... Сибирь — первобытная страна с напуганным населением, перед которым всякие церемонии столь же излишни, как с новозеландскими дикарями. И администраторы здесь действительно не церемонятся... Бруккер был не хуже, не лучше других. Он приехал в далекую окраину на возможно короткое время, чтобы зашибить копейку на черный день, покормиться и как можно скорее воротиться в Петербург с блестящими средствами к жизни... Он не может быть неторопливым в наживе, не может упустить ни одного случая, не может брезговать никакой возможностью скорой добычи.

Как-то он узнал, что у настоятеля монастыря, под кроватью, в старом сапоге лежит много, много, много... «Привлечь! » думает администратор и едет в один праздник с визитом к настоятелю. Улучив удобную минуту, когда настоятель вышел в другую комнату, Петр Петрович «увлек» многое из старого настоятельского сапога...

— Господи, что же такое делается?.. Святую обитель не пощадил! шепотом друг другу передавали свои сетования томские обыватели.

— А жидам пощады не давать!!. в каком-то пьяномъ упоении кричал не на шутку расходившийся генерал. — Я вам!.. я вам задамъ!.. Будете вы меня помнить!

Но тут случилось одно странное обстоятельство. — Кто-то из обывателей дал знать куда следует. «Не пора ли уж этого генерала на отдых? — Надо и другому дать случай поживиться»... Страшная метаморфоза!.. Куда преклонить генералу свою удалую голову? — И вот он несет ее целиком со всеми административными атрибутами в услужение богатому еврею. — «Мозно, это — голова хорошая! » Он поступает на службу в контору Хузкина.

Центральная контора, заведовавшая всеми другими конторами Исаака Соломоновича, помещалась в трех комнатах. В так называемом конторском црисутствии восседал на председательском кресле еврейский «генерал» — Петр Петрович Бруккер. На нем, кроме разных обязанностей по торговой конторе, лежала еще обязанность адвоката Исаака Соломоновича. На поприще адвокатуры более всего и подвизался Петр Петрович, потому что у Хузкина, едва одни дела кончались, другие уже начинались. Иметь при себе постоянного «ходатая» и управляющего конторой за какие-нибудь две тысячи для Исаака Соломоновича было находкой. Другому управляющему конторой он мог бы, конечно, дать и поменьше; но тут дело шло не об одной работе; богатому еврею не могло не льстить то, что у него на посылках находится генерал... И вот, бывало, сидит генерал на своем председательском кресле, рассматривает всевозможные конторские книги, сметы и счеты.

Мальчик приносит к нему от Исаака Соломоновича счеты и сметы, представленные генералом на благоусмотрение. На листке, приклеенном к смете, красуются каракули: «Смету сию утверзаю, кредита не разресаю», пишет бывало Исаак Соломонович. Заскрипит зубами генерал, как старый волк, но ничего не поделаешь...

— Пожалуйте к барину! вбегает к нему Сенька, и генерал, понурив свою голову, смиренно идет на зов хозяина... Что происходило в это время в душе генерала — судить не берусь, потому что генералом не был...

В конторе Хузкина я занимался четыре месяца и, сколько я ни старался, не мог понять еврейской механики и бухгалтерии. Здесь, занимаясь за одним столом с одним мещанином Василием Панкратьевичем, я узнал от него и понял механику, благодаря которой Хузкин и другие жиды города разбогатели и богатеют.

— «Крупкой» торгуют! по секрету сообщил мне новый знакомый.

123 4