Взаимодействие, как следует из слова, — это действия двоих или более, которые совершаются «взаимно» или «взаймы». Иначе говоря, совместно и дополняя друг друга.

Вытаскивать бредень с рыбой на берег значит топиться, то есть делать тоню. Получается, что тоня — это как бы улов, кото­рый сначала плавает в воде, и его надо собрать, пройдя опреде­ленное расстояние, затем он оказывается в мотне, и его надо вытащить на берег, а потом он оказывается в мешке или корзине. И тогда говорят: хорошая или плохая тоня.

В каком-то смысле понятие тоня пересекается по значению с понятием спорость. Это своего рода урожайность определенного участка реки, как спорость — урожайность определенного учас­тка поля.

Итак, задача, как кажется, проста: двое должны взять бре­день за коновцы, растянуть вглубь реки (обычно мы ловили на Волге под Юрьевцем), тянуть бредень вдоль реки метров на 1 ОС-150, а затем затопиться на удобном местечке, чтобы выбрать из бредня улов.

Рассказать все, что происходило при этом с инструкторами, просто невозможно. Отсутствие взаимодействия каждый раз было просто патологическим. Причем настолько, что над нашей арте­лью стоял сплошной мат, как он обычно и стоит над любой рыболовецкой артелью.

Отличие было только в том, что там матерятся все, а у нас матерился только я один, как преподаватель науки взаимодей­ствия.

Любой слушатель Училища Народной культуры, слушавший курс народной психологии, знает, что матерная брань никогда не вылетает зря. Она всегда предельно точна и появляется тогда, когда у кого-то отсутствуют инструменты Разума, должные ле­жать в самом его основании. Основание разума, состоящее из простейших образов-истот, — это тот самый первичный Образ мира, который называется Материк. Поэтому появление мата, матерной брани (можно назвать материковой бранью) всегда свидетельствует о том, что у кого-то Материк ущербен и его восполняют. Иначе говоря, в Разуме человека, которого бранят, отсутствуют образы простейших взаимодействий с миром или людьми. Как говорили старики, они выморожены, превратились в Мразь. И их надо восстановить, для чего требуется растопить эту замерзшую грязь огнем ярости.

Сплошная матерная брань говорит о том, что действие, ко­торое требуется сделать, которое задумано и принято всеми со­обща к исполнению, просто недоступно, потому что у людей отсутствует хоть какая-то возможность его выполнять. Выполнить действие, не имея его образа, — не в человеческих силах.

И тем не менее, страна, вся покрытая толстенным облаком матерной брани, как-то живет, и дела как-то делаются...

Если вспоминать наши первые рыбалки с бреднем, прихо­дишь к очень обнадеживающему выводу: дело, которое задума­но, делается само, делается назло и в противоречие, и супротив тому, что делают люди, взявшиеся за него. Если глядеть со сто­роны, то люди делают все, чтобы не было взаимодействия, и рыба не ловилась. Но рыба обманывает людей и ловится! И если бы Бог не был так заботлив, и не кормил нас насильно, мы бы даже не передохли, мы бы просто не родились! Все-таки надеж­да еще есть!..

Не буду перечислять всего, приведу в качестве примера «дея­тельность» двух ректоров наших учебных заведений: Федорыча — бывшего ректора Училища, и Доуля — ректора Школы Управле­ния при Авалоне. (Прозвища не расшифровываю.)

Федорыч был недееспособник коммунистический. То есть пылепускатель. Он очень любил занимать руководящие должно­сти, но так боялся участвовать в работе, где бы выявилась его неспособность обучаться новому, что просто ненавидел ловить рыбу и отрабатывать взаимодействие. Каким-то чудесным обра­зом он постоянно оказывался с корзиной, а не с бреднем, хотя с нами ходили мальчишки, которые могли бы носить улов. Каж­дый раз, когда приходила его очередь взяться за коновец и пока­зать людям, как изучать новое и что такое взаимодействие, он оказывался на берегу, полностью одетым-обутым, и как после­дний из холопов на барской охоте нагруженным и корзиной с рыбой и всей нашей одеждой, которую он незаметно отбирал у мальчишек.

Когда же я решил сам не идти на рыбалку и назначил стар­шим Федорыча, артель так и не вышла на реку, пока я не погнал ее пинками на рассвете.

После этого Федорыч поболел психологически несколько месяцев и ушел из Училища на полтора года. Попытка изучить взаимодействие оказалась для него просто разрушительной.

Доуль представлял из себя другой тип недееспособного чело­века — недееспособник комсомольский или старательный. Он никогда ни от чего не отказывался и всюду готов был быть пер­вым и самым трудолюбивым.

Хуже этого бывает только самоубийца, каким всегда выступал у нас директор Канадского отделения Авалона Сапиенс. Тот просто бросался на косу, когда мы изучали косьбу, или пытался сам влезть в бредень вместо рыбы, чтобы утонуть или быть избитым.

Доуль старательно и даже жертвенно брался за все, что веле­ли. Как обычно идет ловля? Рыбаки растягивают бредень вглубь. Забродящим (он же Заводящий) идет тот, кто повыше, чтобы опустить дальний коновец как можно глубже. В общем-то он дол­жен идти по самому краю доступной ему глубины и всегда не­много впереди берегового, чтобы отсекать мористым крылом бредня рыбу от «моря», как это называется.

В десятке-другом метров от намеченного места тонения Заво­дила-бригадир, идущий по берегу, дает знак вываживать, то есть завершать тоню на этом месте. После этого знака Береговой на­чинает притормаживать, а Заводящий по широкой дуге режет воду по направлению к месту тонения, где стоит Заводила. Если артель велика, то остальные, их называют боталыцики, разделя­ются на две части. Меньшая перекрывает водное пространство от берега до Берегового, чтобы рыба не проскочила, но ведут себя не очень шумно. Остальные же начинают подрезать воду навстре­чу Заводящему, одновременно ботая по воде, чтобы загнать рыбу

в мотню.

Затем по одному-два человека дополнительно хватают ко новцы и помогают коновчанам быстро вытащить невод на берег.

При этом очень важно еще в воде свести как можно плотнее нижние концы коновцов так, чтобы волокущиеся по дну струны (веревки, на которые насажены крылья бредня) оказались со­единенными, и рыба не выскакивала снизу. При таком соедине­нии весь бредень оказывается как большой кошель, выход из которого только сверху, через струну с поплавками.

Частенько рыба перескакивает через нее на ходу, поэтому боталыцики обычно стараются приподнимать верхнюю струну над водой.

Как только коновцы оказываются на берегу, Заводила хвата­ет обе нижние струны, соединяет их и тянет за них вместе, как за одну веревку. Двое бродивших точно так же тянут за свои вер­хние струны.

Бредень и мотня с рыбой вытаскиваются на берег. Большая часть артели занимается после этого выборкой рыбы и очисткой Дели (дель — это сетевое полотно бредня) от сучьев и травы. А кто-то одновременно с этим разбирает дель и ровно укладыва­ет ее в сторонке, чтобы она не путалась и было бы легко снова отправиться с нею в воду.

Когда Доуль был Береговым или Забродящим, он всегда ис­правно тянул свой конец и все делал, вроде бы, верно. Но когда приходило время тониться, начинались трудности. Я обычно вста­вал именно на его крыло, ожидая потеху, и помогал ему тянуть. Это значит, что когда коновец оказывался на песке, я его дер­жал. Время тонения — очень ответственное и очень быстрое, тут мешкать нечего — рыба уйдет. Делать и думать надо быстро. Эта спешность, очевидно, что-то перемыкала в мозгах Доуля. Сто­ило ему от меня услышать: Быстро! — как он становился диким.

Он быстро тянул коновец к берегу, часто забывая о том, что надо тянуть в одной скорости со вторым коновчанином, да еще сводя коновцы низами. Затем на берегу, когда кто-то уже выби­рал нижние струны и надо было выбирать верхнюю с его сторо­ны, он вдруг начинал метаться, потому что не мог расстаться с коновцом.

При этом низ и второе крыло быстро выбирались, а крыло Доуля начинало провисать, и рыба шла через него.

— Отдай, дурак, — ласково упрашивал я его, чтобы не спуг­нуть и тем не испортить рыбалку еще больше. А сам при этом пытался вывинтить палку из его рук. Доуль, цепко держа одной лапой коновец, а другой — струну крыла, которая почему-то одной рукой никак не выбиралась, каждый раз поворачивался и дурно смотрел на меня.

Тут я обычно не выдерживал, вырывал у него коновец и при­нимался поливать матерными молитвами. Лишь тогда он хватал­ся за струну и принимался лихорадочно перебирать руками.

Так повторялось много-много раз. И каждый раз я вставал на его крыло, чтобы пролить ему как можно больше крови. Почему он не мог расстаться с коновцом, я не помню. Да это и не важно. Важно другое: ни о каком взаимодействии с другими не может быть и речи, пока тебе не ясна твоя часть работы. А это значит, пока у тебя нет простого, ясного и четкого образа действия на своем участке. Добавлю — разумного, то есть гибкого и тобою управляемого, а не правящего тобой.

Но однажды случился прорыв. Доуль, наконец, внял моим требованиям. А требования были таковы: если ты коновчанин, то, вытащив коновец на песок, просто швырни его на берег и занимайся струной — она главное, а коновец свое отслужил.

Если же ты беспокоишься о том, что коновец ляжет неудач­но и потом запутает Дель, то почувствуй, что у тебя за спиной товарищ, который уже подхватил коновец. Научись отдавать часть своих дел тем, с кем взаимодействуешь. Как говорили старики, раздай себя. И научись доверять тем, с кем делаешь дело, или не делай его с ними. Иначе говоря, если даже я не подхватил коно­вец сразу, и он упал, поверь, что в дружине, в артели, ты не один и к тому же имеешь право на ошибку. Товарищи все пони­мают, они видят, что ты занят делом и подправят тебя, устранят ошибку.

Попросту говоря, занимайся делом, я тебя подстрахую и под­беру я несчастный этот коновец и уложу так, чтобы никому не мешал!

И вот пришел случай, когда Доуль, не оборачиваясь, отдал мне коновец и сразу перешел на струну. Он выбирал ее, а я радовался: урок взаимодействия усвоен! Но не долго было мне радоваться!

Доуль выбрал свой конец сети и, радостно переживая побе­ду, остановился над ней в потрясении. При этом вся мотня ос тавалась вместе с рыбой глубоко в воде. И если в мотне прорва­лись дыры, рыба так же радостно покидала нас!

Не буду описывать, что я делал и говорил. Но вывод таков: