The body's tissues thrill apotheosised,

Its cells sustain bright metamorphosis...

As if reversing a deformation's spell

A grand reversal of the Night and Day

All the world's values changed...

И внезапно Мать дошла до тайны: «Разум клеток, вот кто найдёт ключ».

ПРОСАЧИВАНИЕ

 

И иногда, по непонятной причине, появлялась из-под вуали грязи истинная Вибрация, супраментальная Вибрация или Мощь. Всё, что мы знаем, это то, что это переживание приходило всё чаще и чаще. «Дважды было настоящее поглощение супраментальным миром, и оба раза казалось, что тело - действительно физическое тело - готово было полностью дезинтегрироваться под действием... того, что можно было бы назвать " противостоящие условия" ». Конечно, мы можем представить себе одно из тех «высоких существ» на супраментальном берегу, чьё тело было некой конденсацией силы и света, которое пытается войти в этот жёсткий коробок, напичканный нервами, визжащими при малейшей царапине... И внезапно, как только мы представили это, у нас тут же появляется впечатление, что наши тела сделаны из некоего превосходного картона, в котором почти столько же жизни, как и в чучеле, если сравнивать с той жизнью и тем светом. Мы начинаем соприкасаться с грандиозной разницей - мы просто не знаем, что такое жизнь. И когда та жизнь входит в это притворство или карикатуру... «разница между нашим обычным функционированием и тем функционированием иногда столь крайне ошеломительна, что, очевидно, требуется некая адаптация». Способен ли на адаптацию картон?... Конечно, мы удивляемся, будет ли эта ложная, грязная и жёсткая субстанция когда-либо «приспосабливаться» и постепенно становиться настоящей субстанцией, или же вмешается какой-то иной механизм. Наверняка сначала должно быть достигнуто, до некоторой степени, прояснение и расширение, должно начаться просачивание через завесу грязи — впоследствии мы поймём или, скорее, тело поймёт.

 

Супраментальная вибрация

 

Это просачивание происходило медленно, контролируемым и всё более и более «питательным» образом, в течение ряда лет, с происходившими время от времени стремительными натисками супраментальной Силы. И всякий раз описание Матери было очень похожим, единственная разница состояла в количестве, которое становилось всё более невероятным, так что часто у меня было ощущение, что я покидал купание в молниях, когда выходил из комнаты Матери; затем мне требовалось несколько часов, чтобы переварить те новые капли, что просочились в меня. Но Мать не называла это купанием в молниях. Она называла это «душем Господа»! «Погоди, я устрою им душ Господа». И она смеялась, и иногда совершенно цивилизованные люди как пробки вылетали из её комнаты, позабыв о всех хороших манерах, не в силах перенести заряд. «Это особая вибрация. Ты чувствуешь её?... нечто подобное чистому сверхэлектричеству? » И Мать сделала замечание, которое открывало новые горизонты: «Когда ты прикасаешься к Тому, то осознаёшь, что оно повсюду, только мы не осознаём это». Оно везде. В действительности, это не нечто, что должно быть привнесено в мир или даже в тело; оно здесь, это сама вибрация атома и камней и растений и животных, всего сущего. Кажется, что только наше жалкое подобие тела, наше ложное тело, не осознаёт это или сокрыто от этого: это просто невыносимо для него. И характерно то, что наше человеческое тело - это не просто ментальная тюрьма, которую мы выстроили: это вовсе не «субъективная» тюрьма, как можно было подумать, а настоящая тюрьма, которая обрубает все потоки - другая материя, настоящая материя, материя животных или растений или камней, вовсе не такая: она открытая. Она не блокирована. «Эта вибрация (которую я чувствую и вижу) даёт ощущение огня. Вероятно, именно это Риши Вед называли " Огнём" или Агни в человеческом сознании, в человеке, в материи; они всегда говорили о " пламени". Это действительно вибрация с интенсивностью высшего огня. Несколько раз, когда работа была особенно сконцентрированной или сжатой, в теле ощущалось даже что-то наподобие лихорадки». Но, возможно, это ощущается как «лихорадка» или «огонь» лишь потому, что тело зажато в клетке. У птиц нет лихорадки! По крайней мере, супраментальной лихорадки. Но они также не знают, что они «птицы».

Мать описывала мне эту супраментальную Вибрацию дюжину раз в течение ряда лет, всякий раз, однако, с неким изумлением. Очень примечательно то, что кажется, что эта Вибрация вызывает тройную трансформацию или перестройку наших материальных данных: изменение материальных границ или кажущихся делений материи, изменение ощущения Времени - видоизменены пространство и время - и полностью радикальное изменение в восприятии жизни (того, что мы называем «жизнью»). Эти описания будут становиться всё более точными и нарастать по масштабу, если можно так сказать, но суть выражена уже в первых её замечаниях. Линия A1, A2, A3 начинает ветвиться и делиться в каждом направлении (бедные мы! ). Сначала исчезает ощущение непроницаемой материи, поделённой на маленькие твердые куски: «Это как порошок, ты понимаешь, более мелкий, чем мельчайшие точки, порошок атомов, наделённый чрезвычайной интенсивностью вибрации - но это не движется. И всё же есть постоянное движение. Это движется внутри чего-то, что вибрирует на месте, не перемещаясь. Ты понимаешь, есть что-то более тонкое по природе, что движется, оно подобно грандиозному потоку силы, текущему через тот порошок. Но сама среда не движется: она вибрирует на месте с чрезвычайной интенсивностью». Некий универсальный поток, струящийся по всем этим порошкообразным концентрациям, без каких-либо границ. Разум хочет заключить этот грандиозный поток в кроличью клетку - и, очевидно, не может это сделать, он даже не может воспринять его, потому что воспринять уже означало бы внезапно расшириться в чём-то, отличном от себя. А это восприятие действительно стирает границы: «У меня такое чувство, что я несу в своём теле гораздо большее существо (под " большим" я понимаю объёмность) и гораздо более мощное. Кажется, что оно с трудом умещается внутри: оно превосходит тело. И оно столь начинено силой, что ощущается какое-то стеснение...» Всегда та «плотность», та «плотная Материя». Можно удивляться, не является ли та «плотность» сверхконцентрацией сознания-силы, по сравнению с которой материя, как она проживается в разуме и через разум, кажется соломинкой - она выдерживает лишь каплю этой концентрации, копию этой концентрации в ментальном картоне, что, конечно же, выглядит жалким подобием по сравнению с оригиналом. «Как если бы была вибрация в каждой клетке, и всё в целом составляло бы единый БЛОК вибраций...» Что даёт то ощущение, что материя больше не непрозрачна или жёстка. Это компактная плотность или «уплотненная масса», так сказать, вибрации сознания. «И оно доходит до сих пор» [Мать делает жест, показывающий, что её вибрационное тело значительно выходит за пределы её видимого тела.] «Иногда даже кажется, что всё видимое тело растворяется [когда случается обморок]: Ты понимаешь, это было как расплавленное золото - литое - и светящееся. Оно было очень плотным. И оно имело силу - ВЕС, ты понимаешь, потрясающий. И больше не было тела, вовсе не было, не было больше ничего - ничего, кроме этого». Что действительно ставит много проблем, если мы хотим продолжать жить в теле, подобном нашему, не падая постоянно в обморок! Как удержать в теле то, к чему оно не готово? Ложное восприятие разума в его тюрьме служило, очевидно, защитой. Так что есть проблема «адаптации».

И время также меняется. Если вы позволите себе предаться «движению», тому универсальному движению, которое течёт через маленькие порошкообразные концентрации, тогда ощущение времени больше не такое, как прежде, и пространство тоже другое: «Движение столь тотальное - тотальное и неизменное, неизменное - что оно производит впечатление совершенной недвижимости. Движение, являющееся особого рода вечной Вибрацией, которая никогда не начинается и не кончается... Нечто из всей вечности, на всю вечность, и без какого-либо деления времени: лишь когда это проецируется на экран, начинает предполагаться деление времени». Очень хорошо, но видимое тело, которое мы сейчас можем назвать ментальным телом, ведь оно кажется нашим ментальным творением, продолжает жить от минуты к минуте, отсчитывая дни, месяцы и годы, или, по меньшей мере, с восприятием дней и лет... что, возможно, и есть причина старения. Наш экран «предполагает деление времени». Но что если больше нет экрана? Если можно ходить по желанию в прошлом, настоящем и будущем, то как может продолжаться «нормальная» жизнь такого тела среди людей, живущих «по часам»? Здесь тоже возникает проблема адаптации: помнить настоящее, чтобы не унестись бог знает куда... и, возможно, не позабыть в ходе этого видимое тело, ложно приклеенное к креслу 25 мая 1961 года. Может показаться, что ещё должны быть созданы средства перехода, позволяющие вести двойную жизнь в старом и новом теле, не теряя то или другое. Это физиологические проблемы, вы понимаете, а не метафизические. Что вы будете делать, когда метафизика становится физикой!

Но, возможно, это полностью ментальная проблема, потому что для птиц нет трудности. Трудность заключается в структуре разума и в том факте, что приходится жить вместе с другими существами, которые приклеены к своему разуму. Поистине, должен быть сделан переход от одного вида к другому.

И жизнь тоже меняется - когда я говорю «жизнь», то имею в виду не только отношения с людьми и с остальными вещами, а само качество воздуха, которым дышишь, тот сорт дыхания, который движет тобой: «Золотой свет, абсолютно неподвижный... и затем видится, как вещи наполняются - наполняются бесконечным содержимым. Действительно, было ощущение чего-то полного вместо пустого. Жизнь, которой живут люди, как я вижу, как они живут, - пуста, ложна, суха: она пуста - тяжела и пуста одновременно. Она пуста. Тогда как от той другой жизни немедленно возникает впечатление: полная, полная, полная, полная - полная! Ты понимаешь, она переливается через все края, больше нет пределов. Она столь полна, что всё, уничтожаются все пределы, они стираются, уходят - нет больше ничего, кроме того, того Нечто».

Как сделать, чтобы просочилось это «нечто», как жить в этом нечто, переносить, выдерживать его, в то же время видимо оставаясь в теле, которое кажется сделанным из самой противоположности всех этих качеств?

 

Сеть

 

Она пробиралась сквозь свой лес, изредка озаряемый вспышками света, и иногда это было почти обескураживающе. Мы обманываем самих себя в отношении жизни, мы одеваем её в идеалы, движения, возбуждение, неистовство и страсти, и заявляем «это жизнь», это «волнующе», но это не верно! Мы просто навешиваем декорацию на некую пустоту каждой секунды, в которой есть шаги и ещё шаги и ничего + ничего + ничего, и жесты и ещё больше жестов, тысячи жестов ради... чего-то иного, за чем мы бежим и чего у нас никогда нет. Настоящая жизнь, «чистая», если осмелиться так сказать, это этот фабрикат, скопище нулей, как счётчик такси, отсчитывающий несуществующее время, чтобы прибыть «туда». «Наполненное» время там, как только мы туда прибудем - но мы никогда не прибываем туда! Всегда одно и то же. Таков базис жизни. «О, но вся жизнь, КАКОЙ БЫ ОНА НИ БЫЛА, подобна этому. Даже те события, которые кажутся с расстояния величайшими, какими они кажутся большинству людей, даже те исторические события, которые продвинули дальше трансформацию земли и явились настоящим переворотом - решающие события, великие завоевания, как их называют - сплетены из ТОЙ ЖЕ ткани, это ТА ЖЕ САМАЯ вещь! Когда ты взглянешь на них с расстояния, то в целом они могут произвести значительное впечатление, но сама жизнь каждой минуты, каждого часа, каждой секунды сплетена из ТОЙ ЖЕ САМОЙ тусклой, однообразной, скучной ткани, лишённой какой-либо настоящей жизни - простое отражение жизни, иллюзия жизни - лишённая силы, света или чего-либо ещё, хоть сколь-нибудь напоминающего радость. Это хуже кошмара, некая... О, не безысходность, ты понимаешь, нет даже какого-либо ощущения ЧУВСТВОВАНИЯ - нет НИЧЕГО! Это пустая, пустая, пустая... серая, серая, серая, плотно сплетённая, мелкоячеистая сеть, которая не пропускает ни воздух, ни жизнь, ни свет - ничего». Мы говорим о «вуали», «тюрьме», но на самом деле это всё та же плотно сплетённая сеть, которая обволакивает всё, прямо до клеток тела, как если бы вся жизнь была чем-то сглажена. И затем, временами происходит вторжение другой жизни, без нашего понимания того, как всё это работает, причём мы даже не способны переносить эту жизнь дольше, чем несколько секунд или несколько часов. «Величие света - столь очень мягкого, столь наполненного истинной любви, истинного сочувствия, нечто такое тёплое, такое очень тёплое... Вот что здесь, всегда здесь, ожидающее своего часа, если мы только позволим ему войти. Вот что должно выйти на первый план и проявиться в вибрации КАЖДОЙ секунды - не как целое, что видится с расстояния и которое кажется интересным, а вибрации каждой секунды, сознание каждой минуты, иначе...» Да, иначе... единственная альтернатива – это воспарить в небеса или идти в ад. Но вуаль должна быть поднята в самом низу, а не на вершинах. Именно глубоко внизу должны мы найти средство от удушья.

Важный секрет поистине должен быть найден на микроскопическом уровне каждой секунды, как раз там, куда мы никогда не хотим смотреть, потому что это ужасно - это «ничто», как говорит Мать, удушающее ничто, отбрасывает людей в некую аберрацию, лишь бы только не видеть, не видеть это любой ценой, не сталкиваться с ним. Сталкиваться с ним означает надевать шкуру чёрного пигмея. Для Матери, которая знала все великие расширения сознания в течение восьмидесяти лет, это было... удушающе. Потому что физический разум - это не просто идиот, бесконечно повторяющий попугай, который заставляет вас по десять раз проверить, хорошо ли закрыта дверь, тогда как вы прекрасно знаете, что заперли её, но это убогий идиот и попугай, он тормозит всё: в одну секунду он предвидит тысячи деталей, которые произойдут через десять лет; начиная от реплики доктора «О, придётся лечиться два года» (так что, естественно, потребуется действительно два года) до самого изворотливого образа. Это неумолимая память, возможно, тысячелетняя память. Это первичный разум Материи. Всё затормаживается и кристаллизуется именно там - действительно, это строитель тюрьмы. Всё имеет последствие, всё связано, всё идёт от причины к следствию, непреклонно. Он склепал нашу тюрьму, тщательно и во всех деталях. И ничто не может быть вылечено, пока не вылечено то нашёптывание: за один взмах оно сводит на нет все победы, одержанные высоко вверху, в высших областях сознания. Корни секса скрыты здесь, не в каком-либо «сексуальном органе» или «инстинкте», от которого можно очень легко отвязаться, а в тёмной маленькой фиксации, которая хочет... в конечном итоге она хочет ночи, разложения, дезинтеграции всего. Это некое «зацикливание», внедрённое в материю. И оно повторяет и повторяет свой маленький шёпот смерти в каждом жесте, при каждом случае и встрече, во всём. Болезнь Паркинсона - крайний восторг для него, его элемент, «представительный» верх его деятельности. Он хочет лишь остановить всё, как столбняк - и, на самом деле, он это и делает, скрытно. Это его работа: делать тюрьму. Он хочет воссоздать умиротворенную жёсткость камня.

Смерть - это его величайший успех.

Так что корень зла находится не в каком-либо бездонном или психоаналитическом подсознательном: он здесь, в пределах досягаемости руки или, скорее, досягаемости уха. Только, чтобы воспринять его, нам не следует покрывать его всем обычным шумом, включая моральный. «То, что препятствует трансформации - это все те вещи, которые мы считаем неважными, вся эта масса вещей, все они. И поскольку они очень маленькие (или, скорее, КАЖУТСЯ очень маленькими и несущественными), то являются самыми худшими препятствиями. Очень маленькие вещи, принадлежащие подсознательному механизму, до такой степени, что ты можешь быть свободным в своих мыслях, свободным в своих чувствах, свободным даже в своих импульсах, но физически ты остаешься рабом. Всё это должно быть уничтожено, уничтожено, уничтожено... Это ни что иное, как механическая привычка. Но она цепляется, прилипает, о!...» И мы даже не знаем, что нужно сделать, чтобы уничтожить её! Ментально мы можем сказать: мы должны очиститься, универсализоваться, имперсонализоваться... всё это очень хорошо, но это ментальная картина. Как это сделать в теле? Как прорвать ту сеть? Как можно воздействовать на ту чёрную глинистую пыль? Как только к ней прикоснёшься, она тут же взмывает завесой грязи.

 

Мантра

 

Единственным приспособлением, которое Мать использовала на непроторенном пути, для которого не было никаких приспособлений, кроме как существовать определённым образом, просачивать определённым образом и идти дальше, была мантра.

Все организованные формы, как мы видим их, являются скоплением вибраций (учёные скажут «скоплением атомов», потому что видят только один слой материи и сквозь ментальные очки), выражающими какое-то особенное качество объекта, его «стремление», как говорила Мать, и в соответствии с этим она, например, давала имена цветам. Некоторым образом, это настоящее имя вещей, их особенная музыка, которая становится довольно печальной на человеческом уровне. Именно повторение вибраций обеспечивает стабильность форм. Изменение вибрационной игры влечёт за собой «разлад» формы (изменение формы, если это переносимо, или дезинтеграцию и «смерть», если это непереносимо). Каждая вещь обладает своим собственным «звучанием», являющимся движением сил, составляющих его. Мантра - это чистый звук вещи, какой бы она ни была, суть её вибрации, которая порождает эту вещь или проявляет её в форме. Есть целая так называемая тантрическая наука, которая манипулирует этими звуками и кажется, что творит «чудеса», воспроизводя звуки вещей - дезинтегрирует или реинтегрирует их, комбинирует или изменяет их. Поэзия и музыка - формы этой «магии звука», когда они являются настоящей поэзией и настоящей музыкой, то есть, когда они на самом деле вызывают определённые силы или стремления, определённые формы бытия - есть всевозможные уровни, вплоть до самых грубых. Это также наша самая обычная магия - о которой мы не знаем, что это магия, но её воздействие всё равно есть, печальное и грязное - когда мы ходим по улицам, бормоча свои немые желания или бедные опасения... что естественно приходит, поскольку мы сами и зовём их. Если бы люди видели чудовищно раскрашенную слизь (и что за цвет! ), в которой они живут, то им бы показалась совершенно очаровательной окись углерода, которой они дышат в своих городах. Но если некий чистый звук введён в материю, то и его эффект может быть также магическим; только требуется большая настойчивость, поскольку наша ложная материя толстая, липкая и повторяющаяся. То же самое свойство материи и физического разума неустанно всё повторять как попугай, может быть использовано в другом направлении и, «чудесным образом», материя может начать повторять настоящий звук вместо того, чтобы тянуть свою обычную смертную рутину - насколько она способна это делать без травматических последствий или рискованного подрыва своего вибрационного характера. Есть тонкая разграничительная черта в переходе от старого материального способа бытия к новому, новому способу бытия материи.

«Чистый звук» совсем не нужно искать в каком-то мудрёном магическом заклинании. Это ОМ, санскритский звук, настоящее чудо, но, как обычно, настоящая магия кроется в предельной простоте, которой мы обладаем, не зная этого, в той простоте, которая кажется пустяком, но может быть чрезвычайно сильной в своей чистоте, в своей предельной чистоте: как крик нашего сердца, потребность всего нашего существа собраться в ту секунду, когда решается вопрос жизни или смерти. Это последнее слово, которое остаётся, когда всё остальное ушло. Один чистый звук, непохожий на другие, который делает нас некой индивидуальностью, а не безликой марионеткой, нацепившей галстук и степень доктора математики. Каждый из нас может найти этот звук или выражение этого звука в одном или нескольких словах, которые являются нашим собственным «паролем», так сказать, нашим особенным «сезам, откройся»: звуком, который представляет некое переживание и обладает силой вспомнить это переживание. Это может быть звук пламени, звук уверенности или свободы, звук радости, звук чистой любви... Того, что составляет для нас весь смысл. Крик на вершине нашего существа или в пучине нашего существа, когда всё потеряно. И мы пытаемся внедрить этот звук в повседневную материю, в каждую минуту, каждую секунду, в каждый жест, каждую глупость, любую пустоту, ошибку, печаль, радость - во всё. Это должно стать музыкой нашей материальной субстанции.

Такова мантра.

«Это способ обожествить эту субстанцию, - сказала Мать. Звук сам по себе обладает силой, и, заставляя тело повторить некий звук, ты тем самым заставляешь его воспринять нужную вибрацию. Механизм воздействия такой же, как при ежедневных занятиях за пианино, например: ты повторяешь механически, и в конечном итоге, это наполняет твои руки сознанием - наполняет тело сознанием».

Она нашла свою мантру. Это была первая вещь, необходимость в которой она почувствовала после своего первого «заболевания» в 1958: «Моё тело хотело бы иметь мантру, чтобы ускорить трансформацию» (изменить свой тёмный вибрационный характер), написала она мне тогда. Она нашла эту мантру и повторяла её до своего последнего дыхания, день и ночь и каждую секунду, в течение пятнадцати лет, как, возможно, делал Шри Ауробиндо, когда ходил взад-вперёд по своему коридору с высоким потолком. И, возможно, она всё ещё повторяет эту мантру сейчас. Ведь что может дезинтегрировать ту вибрацию?

Эта мантра обладает поразительной силой над вибрационной сетью, тёмной сетью грязи, которая обволакивает нас и порождает все наши болезни и старение и всевозможные несчастные случаи. «Эта мантра воздействует на моё тело, - сначала отметила она. Это странно, мантра как бы сгущает что-то: вся клеточная жизнь становится компактной, прочной массой грандиозной концентрации - и ОДНОЙ ЕДИНОЙ вибрацией. Вместо всех обычных вибраций тела, нет ничего, кроме единой вибрации. Единой массы». Вся дрожь, несчетные колебания, поползновения тела внезапно сгустились в одну единую вибрационную массу. Смерть не может войти туда. Болезни и несчастные случаи также не могут войти. Тело наполнено «неприступной» субстанцией, так сказать. Но нужно быть способным вынести эту «субстанцию». Всё же, в самом начале, она заметила: «Как только я остаюсь в покое на минуту или концентрируюсь, всегда начинается эта мантра, и есть ответ в клетках тела: они начинают вибрировать. В другой раз, когда это пришло, оно охватило всё тело, таким вот образом: все клетки затрепетали. И с какой силой! Вибрация продолжала усиливаться и расти, тогда как сам звук становился всё громче и громче, и все клетки тела были охвачены такой интенсивностью стремления, как если бы всё тело начало распухать - это становилось грандиозно. Я чувствовала, что всё готово было взорваться. И это обладало такой силой трансформации! Я чувствовала, что если бы это продолжалось, то что-то произошло бы, в том смысле, что изменилось бы некое равновесие клеток тела...» Опасная переломная точка. И мы снова сталкиваемся с проблемой «адаптации» субстанции. С какого конца ни подходи к проблеме, всё время наталкиваешься на одну и ту же сеть, опутывающую всё: можно ли разрушить эту сеть, эту смертную вибрационную паутину, не разрушив саму жизнь и не дезинтегрировав форму?

Это станет главной проблемой Матери на многие годы: проблемой, переживаемой из минуты в минуту, физиологически. Короче говоря, она пыталась сконструировать первое «новое тело». Или, возможно освободить настоящее. И это означает... рискованный переход.

В мантре Матери было семь слогов:

OM NAMO BHAGAVATEH

Мать дала её миру.

 

Окружающие мысли

 

Лес Матери был не только в её теле, но и в телах тех 1300 маленьких образчиков (в 1960), каждый из которых представлял свой особый способ смерти, определённый способ бытия в сети и культивирования этой сети. Поскольку она прекратила свою внешнюю деятельность, то проблема заострилась, вместо того, чтобы ослабиться: теперь они больше не могли осаждать её на Плэйграунде или теннисном корте или где-то, куда она приходила; вместо этого они сами наводняли коридоры, подходили к двери её ванной комнаты или к двери холодильной установки, где она держала свои цветы, поджидали её за каждой дверью и в любую секунду. Это было непрекращающееся вторжение. И если она позволяла кому-то войти хотя бы раз, чтобы дать цветок или свой взгляд, то это становилось законным правом на всю вечность - и, естественно, «почему не я? ». Каждый был я, я, я. Не было недостатка в маленьких я, утаскивающих свои цветы от Матери и продолжающих культивировать свою сеть. И если Мать не делала в точности того, что они хотели, тогда тёмная и неистовая сеть выбрасывала массу грязных маленьких вибраций, которые Мать всё поглощала и поглощала. Она никогда не говорила «нет» никому. Мать никогда не говорила «нет», люди сами должны были открыть удушение собственной сети. Она просто накладывала свой спокойный свет на сеть... и она ещё больше перекручивалась и переворачивалась под её давлением. И письма тоже: «Они убивают меня своими письмами. О, если бы ты только знал, какие письма они мне пишут... прежде всего, тошнотворное количество глупостей, которые никогда не следовало бы писать; затем, вдобавок к этому, такая демонстрация неведения, эгоизма, злой воли, полного непонимания и беспримерной неблагодарности, и затем всё это... столь прямо, мой мальчик! Они сбрасывают на меня это ежедневно, ты понимаешь, и это исходит из самых неожиданных мест». И она отвечала, отвечала. И иногда у неё вырывался крик: «Шри Ауробиндо ослеп, я не хочу ослепнуть!...» Она садилась в своё большое кресло с резной спинкой, на мгновение закрывала глаза, а руки её покоились на подлокотнике, такие бледные: «Труден контакт с людьми Ашрама. Будь это только постоянная ходьба, чтобы дать им цветок... И они так несознательно эгоистичны! Если я не делаю обычной концентрации на каждом, они возмущаются: что не так, я сделал что-то не то? И разворачивается всё зрелище». Ее ноги, столь тщательно укрытые японскими табами, опухли от филариоза, «как железные палки». И она продолжала свои ежедневные хождения, переходя туда-сюда, всё время повторяя мантру. Но всё равно проблема оставалась той же самой: «каждый человек, каждое письмо вносит свою степень беспорядка, дисгармонии и дезинтеграции. Как если бы всё выливалось на твою голову из помойного ведра. И ты должен всё это поглощать... Каждая вещь, поглощённая снаружи, порождает беспорядок [в теле], раскалывает всё и порождает неправильные связи, нарушает организацию; и иногда требуются часы, чтобы навести порядок. Что означает, что если бы я действительно хотела использовать это тело как инструмент, не меняя его из-за того, что он не может следовать движению, то я должна была бы остановить, насколько это возможно, материальное поглощение всех вещей, которые отбрасывают меня на годы назад».

Она продолжала «поглощать» до самого конца, и всё больше и больше - чем ближе она подходила к цели, тем неумолимей становилась окружающая сеть, отбрасывая её к смерти. Это была не «её» сеть: это поистине была сеть мира. И проблема всё более запутывалась, поскольку это было не просто физическое присутствие 1000 или 1300 образчиков, танцующих свой неистовый танец в её теле, а это была вся «невидимая толпа». И, для начала, мысли. Пока нам уютно и тепло в сети, мы не понимаем, но как только сеть распускается, это полное вторжение. Мысли - это не нечто безвредное; мысли - это действия. Требуется наша обычная броня, чтобы не быть разбитыми вдребезги. Некоторые мысли столь же смертельны, как скорпионы, это целое болото разнообразных сороконожек. Да, совершенно ужасная смесь, «как если бы я постоянно опускалась, подхватывая новое заболевание, и должна была найти лекарство от него». «Если бы ты знал, в какую атмосферу они меня погружают, мой мальчик! [и Мать зажимала свою голову между рук, как если бы её били] Бессмыслица, нонсенс, глупость, идиотизм; всё это переливается через все края. Ты не можешь дышать, не вдыхая этого! » Ещё на Плэйграунде она пыталась втолковать им это: «Если бы люди вокруг меня были восприимчивы, то это значительно помогло бы моему телу, потому что все вибрации проходили бы через тело и помогли бы ему». Но кто понял это, за исключением маленькой группки молчаливых, кто никогда не просил ничего, никогда не искал с ней встреч и работал молча? И по истечении времени её собственная сеть распускалась: «Тело стало ужасно чувствительным. Например, дурная реакция в ком-то, некое противоречие или самая обычная реакция вызывают внезапную усталость в теле, как если бы оно истощилось». Мало-помалу её тело становилось всеми телами. Те невинные (или не такие уж невинные) маленькие мысли и нашёптывания окружающих тел виделись в их истинном свете - почти сразу же они показывали своё настоящее лицо, то есть, смерть, содержащуюся внутри них. Каждое из этих маленьких бормотаний поистине, действительно и материально является лапой смерти. Мы не умираем от этого, потому что доза не достаточно велика, и требуется некоторое время. И к тому же мы толстокожи. Но всё это входило в Мать, как есть, «чистым», если можно так выразиться. И Мать начала сталкиваться с великой проблемой: «Какая досада, все эти мысли людей, о!... Все и каждый думают всё время о преклонных годах и смерти, и смерти и преклонных годах и болезни. О, какая это досада! » Мы не осознаём это, мысль о смерти является смертью. Мы не ведаем о настоящем движении сил подобно примату Палеолита, мы не знаем ничего о игре и силе вибраций, мы замурованы в собственную ментальную сеть! Но кто же не замурован?... «Вы почти что окаменели до смерти из-за всего этого». Это было уже в 1961 - она будет поглощать их мысли о смерти прямо до самого конца. Они выделяли смерть каждый день (и каждый час), прямо до конца. И затем её юмор достигал наивысшей точки, она смеялась: «Многие из них - множество - думают, что я умру, так чтобы это не застало их врасплох, когда это произойдёт: я знаю все это. Но это все ребячество, в том смысле, что если я уйду, то они будут правы, а если я не уйду, то это не имеет никакого значения! Это всё». Это было в апреле 1961. Ещё двенадцать лет в том же режиме.

Проблема, поставленная перед Матерью, или скорее, в Матери, была ясна.

Так что же было делать? Или, более того, как можно было устранить эту сеть, не умерев, без того, чтобы буквально быть задушенной окружающим воздухом? Можно спросить и так: как умереть, не умерев от этого?

 

Имперсонализация

 

Между 1958 и 1962 годами Мать выучила один большой урок, микроскопический урок, материальные результаты которого более важны для нашего вида, чем расщепление урана. Мы ещё не осознали, сколь потрясающи эти микроскопические открытия - у них даже нет названия. Они столь радикально новые, что в нашем языке нет подходящего для них названия. Мать даже не знала, что она делала! Иногда она совершенно неожиданно произносила слово или предложение, в середине разговора, что ошеломляло меня, и годы спустя вы говорите: «о, так ведь же...! » Это не о расщеплении атома, но это касалось полной обусловленности вида. Это сама мощь атома, которая представала перед вами с улыбкой и в почти дразнящей атмосфере: о, так ты хочешь чудес! Что же, взгляни... Взгляни на этот закон, взгляни на тот. Это как сама сущность чуда, которая просовывает свой нос через щель в двери или сквозь ячейку сети; и она не делает ничего сенсационного: она попросту ударяет по маленькому «неизбежному» закону, чтобы вы ясно увидели, как всё на самом деле устроено... естественно. Вы на секунду протираете свои глаза: но как же...? И всё ушло. Ещё остаётся «но как же? », которое следует устранить. Но затем вы осознаёте, что мир действительно стоит на грани чуда, которое зависит от... того, что всё ещё остаётся загадкой, но ощущается как мельчайшая мистерия, «ничто» - удивительное ничто. «Что-то удивительное, что кажется пустяком», - сказала Мать в конце. Возможно, мы споткнёмся на этом, если Мать крепко держит нас за руки с другой стороны вуали.

Первый урок - возможно, единственный урок - заключается в том, что на самом деле мы не можем ничего делать. Мы входим в сеть и наталкиваемся на всё, завязаем везде, запутываемся в каждом жесте, как в нашем желании творить благо, так и в потемках «дурных» действий. Все реакции ложны, как плохие, так и хорошие. Вы отказываетесь от чего-то, и оно отскакивает вам в лицо как теннисный мяч; вы приемлете это, и оно идёт бесчисленными извилинами. И все ощущения ложны. «Я не хочу ослепнуть», и мгновенно нечто хочет, чтобы вы ослепли, и вы видите в десять раз хуже; «я измучен», и вы чувствуете себя совершенно раздавленным, как под тонной свинца. «Но посмотри, я укололся, и идёт кровь! Это действительно серьёзно...» И вы ловите маленькое нечто, которое хочет быть серьёзным и хочет, чтобы его воспринимали серьёзно, и оно очень ранит вас, если его не воспринимают серьёзно. В тот день, когда Мать произнесла: «Но почему ты не скажешь своим клеткам, что они глупы, выделяя кровь при уколе», я был очень обижен. Глупость безмерна, она повсюду, в каждом укромном уголке: она «серьёзна», действительно. Она смертельна. Вся медицина сомнительна, вся физика сомнительна, вся физиология - вся невысказанная Глупость, которая опутывает нас непроницаемой и неопровержимой сетью, которая хуже гидры: мириапод с тысячью микроскопических голов - и ОНА ПРАВА. Эта глупость всегда права, она всегда напичкана здравомыслием и ослепляющими доказательствами. Она заставляет вас завязнуть: так что же, ты сам видишь! Она заставляет вас упасть: так что же, ты сам всё видишь! Невозмутимо, самым разнообразным образом, она поставляет вам все отрицания, все поражения, все падения, все свои доказательства. Нужно быть немножко ребёнком, чтобы противоречить ньютонову яблоку. Нужно быть совсем ребёнком, чтобы хотеть выбраться из сети. Мы слишком разумны, чтобы быть ребёнком. Мать двигалась во всём этом, ударяясь то об одну, то о другую сторону, затыкая дыру здесь, тогда как она снова открывается там, вынимая одну глупость из её оболочки лишь для того, чтобы обнаружить тысячи других: вы находите, что переполнены глупостями, переполнены ошибками, по уши в грязи. Мириады маленьких вспыхивающих заболеваний. Мириады маленьких смертей, с которыми сталкиваешься, просто проходя по коридору. Вы переполнены ожидаемой болезнью, ожидаемой смертью. Всё это кишит и копошится, всё это невероятно. «Это ничтожно мало. Лишь потому что оно множится миллионы раз, может приобрести оно некую важность - но это ничтожество! Ничтожество. И всё это блокирует путь». Всё это составляет сеть. Всё это преграждает путь настоящей Вибрации - естественному... «чуду». «Это напоминает мне миниатюрные работы, которые делаешь с увеличительным стеклом, нанося мельчайшие точки - эти миниатюры делаются тончайшей, очень заострённой кисточкой, и ты ставишь очень маленькие точки, используя увеличительное стекло. И требуется поставить множество, много-много маленьких точек, чтобы сделать лишь часть щеки. Очень маленьких точек, очень маленьких».

12345Следующая ⇒

Поделиться: