И КОЧЕВНИКИ В VII—VI вв. до н. э.

(к проблеме первых контактов)

 

 

Греческие переселенцы, основавшие свои колонии на се­верном побережье Черного моря, встретили здесь многочис­ленные племена варваров, своеобразие внешнего вида и обра­за жизни которых нашло свое отражение на страницах «Истории» Геродота. Греки столкнулись и вступили в кон­такты с носителями двух различных хозяйственно-культур­ных типов – оседлыми земледельцами лесостепи и кочевни­ками, занимавшими зону степей Восточной Европы. Несом­ненно, что контакты греков с кочевниками были принципи­ально иными, чем их связи с оседлым земледельческим на­селением.

В настоящей работе мы попытаемся, опираясь на архео­логические источники, приблизиться к пониманию своеобра­зия взаимодействий греческих центров Северного Причерно­морья и кочевников в эпоху архаики. Это время представ­ляет собой особый период в истории становления и развития греко-варварских взаимодействий. Нижняя граница его опре­деляется возникновением поселения на о. Березань в 647/6 или 646/5 гг. до н. э. Концом периода можно считать рубеж VII–VI или первую четв. V в. до н. э., когда в Северном Причерноморье фиксируется ряд существенных перемен: прекращается деятельность поселений Ольвийской хоры в первой четв. Vb. до н. э. (1, с. 142), существование ряда круп­ных варварских городищ правобережного Приднепровья (Немировское, Трахтемировское) в нач. V в. до н. э., на це-

 

лом ряде укрепленных городищ левобережного Придне­провья фиксируются пожары (2, с. 14).

На Боспоре, согласно свидетельству Диодора Сицилий­ского (VII, 31, 1), в 480 г. до н. э. власть сосредоточивается в руках Археанактидов. Принято считать, что это сообщение свидетельствует об объединении греческих центров Керчен­ского полуострова (3, с. 100).

Эти факты позволяют говорить о второй пол. VII – пер­вой четв. V в. до н. э. как о периоде стабильных и относи­тельно мирных отношений между греческими колонистами и автохтонным населением (4, с. 37).

Очевидно, в конце этого периода в целом существенно меняется и система греко-варварских связей, хотя в отдель­ных случаях, несомненно, могли сохраняться тенденции бо­лее раннего времени.

Основными археологическими источниками наших зна­ний о контактах между греками и номадами являются на­ходки греческих вещей в степных комплексах, а также ве­щи, связанные с жизнью кочевников, из древнейших слоев античных поселений.

В настоящее время известны 12 памятников кочевого на­селения, содержавших греческие вещи. Это отдельные по­гребения, разбросанные по всей территории степи, а также случайные находки из разрушенных погребений.

Четыре комплекса были расположены в Северо-Западном Причерноморье – погребения у с. Анновка, «близ Херсона» (точное место находки неизвестно), Литой курган (Мельгуновский клад) и Острая Томаковская могила на правом бе­регу степного течения Днепра (5, с. 59 cл.); четыре погребе­ния – Темир-Гора (6), Филатовка (7), у с. Золотое (8) и у с. Колоски (9) в Крыму и, наконец, четыре комплекса проис­ходят из района степного течения Дона – курганы у с. Ново-Александровка (10), близ Азова, на р. Калитве и р. Цуц-кан (11, с. 90 – 111).

Курганы Темир-Гора, Филатовка, Цуцкан надежно дати­руются второй пол. VII в. до н. э. по находкам восточногреческой керамики; к рубежу VII–VI вв. до н. э. относится Ли­той курган; концом VI – нач. V в. до н. э. датируется по­гребение в Острой Томаковской могиле; все остальные па­мятники относятся к VI в. до н. э.

Большинство погребений представляют собой подкурганные захоронения по обряду трупоположения, характерные

 

для степной зоны Северного Причерноморья в эпоху архаи­ки. От них резко отличаются погребения в Литом Кургане и на р. Калитва, совершенные по обряду трупосожжения. При сооружении этих памятников использовался камень. Кроме того, эти два самых северных памятника в рассматри­ваемой группе отличаются от прочих по богатству погребаль­ного инвентаря, в состав которого входили золотые вещи, па­радная восточная мебель (12, с. 69). Все эти комплексы тра­диционно связывают с кочевыми скифами (13, с. 88).

Однако не исключена возможность, что в конце VII– VI вв. до н. э., в степях Северного Причерноморья могли обитать и различные этнические группировки, объединенные в рамках единого хозяйственно-культурного типа – кочево­го скотоводства. Такая картина представляется вполне веро­ятной — она часто имела место и в более поздние эпохи, при завоевании степных пространств новой волной кочевников. При этом, с одной стороны, происходит как бы нивелировка черт погребального обряда (отдельные погребения разброса­ны по всей степи, «богатые» погребения единичны), с дру­гой стороны, в его рамках можно проследить самые разно­образные черты — как новые, привнесенные, так и особенно­сти обряда, господствовавшего здесь в предшествующую эпоху (14, с. 16 cл.; 15, с. 231).

В настоящее время мы не можем однозначно ответить на вопрос об этнической принадлежности степных древностей VII–VI вв. до н. э., хотя большинство из них, несомненно, связаны с кочевыми скифами, и не должны исключать воз­можности того, что в это время в сферу греко-варварских связей могли быть вовлечены другие группировки кочев­ников.

В советской археологической литературе была высказана точка зрения о том, что на раннем этапе существования гре­ческих поселений Северного Причерноморья основные тор­говые интересы греков были направлены на лесостепные районы, контакты же с кочевниками были случайными и единичными (5, с.39; 16, с.49 cл.; 17, с. 59). Это мнение ба­зируется на численном преобладании находок греческих из­делий VII–VI вв. до н. э. в лесостепи по сравнению со степ­ной зоной. Однако следует отметить, что для интересующей нас эпохи лучше воздерживаться от выводов, сделанных на основе количественного сопоставления памятников двух зон. В это время степная зона Восточной Европы вообще чрезвы-

чайно бедна археологическими памятниками: здесь извест­ны лишь отдельные погребения и случайные находки. В зоне же лесостепи подобного «археологического запустения» нет: здесь существовали многочисленные крупные городи­ща, силища, могильники (18, с. 230 cл.).

По одной из существующих сводок, для степной зоны Северного Причерноморья известно 24 погребения второй пол. VII–VI вв. до н. э. (19), по другой, учитывающей па­мятники, широко датирующиеся концом VI—V вв. до н. э., таких комплексов более 30 (20, с. 9 cл.). Таким образом, в самом «худшем» случае, одна треть степных комплексов Се­верного Причерноморья архаической эпохи содержит грече­ские вещи. Интересно отметить, что в районе правобереж­ного лесостепного Приднепровья, куда, как принято считать, шел основной поток греческого импорта (5, с. 40 cл.), доля памятников, содержащих античные вещи, несколько мень­ше. Так, например, лишь четвертая часть погребений VII–VI вв. до н. э., известных в бассейне р. Тясмин, отражает греко-варварские связи. Однако, если в дальнейшем, при открытии новых памятников степной зоны, соотношение ко­личества памятников с греческим импортом и общего коли­чества останется прежним (1/3), это, очевидно, позволит бо­лее определенно говорить о чрезвычайно интенсивных кон­тактах греков с кочевым миром Северного Причерноморья.

Пока же отметим, что греческий импорт, попадающий в степь, был достаточно многообразен и включал парадную (Темир-Гора, Филатовка, Калитва, Цуцкан) и простую (Зо­лотое, «близ Херсона») столовую посуду, амфоры (Колоски, Ново-Александровка), золотые украшения (Литой курган, Томаковка), бронзовые зеркала (Анновка, «близ Херсона»), парадное оружие (Томаковка), металлические сосуды (Ли­той курган).

О времени установления контактов между греческими колонистами и кочевым населением степи можно судить по находкам самых ранних греческих вещей в степных погре­бениях.

Самой ранней греческой вещью, найденной в кочевниче­ском погребении, является известная родосско-ионийская ойнохоя из кургана на Темир-Горе близ г. Керчь (21, с. 156).

Время ее изготовления – 40-е годы VII в. до н. э. К 635__ – 625 гг. до н. э. относится ойнохоя из кургана у с. Филатовка (7, с. 103). Интересно отметить, что самый ранний греческий

материал из района лесостепи – фрагменты родосско-ионийских сосудов из Немировского городища в Побужье – немно­го «моложе» ойнохои из Темир-Горы и относятся к послед­ней четв. столетия (21, с. 157 cл.). Это обстоятельство позво­ляет допустить, что греческие переселенцы вступили в кон­такты с непосредственными соседями-кочевниками несколь­ко раньше, чем с оседлым земледельческим населением ле­состепных районов.

Несколько предположений можно высказать о том, отку­да попадали к кочевникам греческие вещи и как они рас­пространялись в степном мире. Очевидно, для памятников Северо-Западного Причерноморья источниками торговых контактов являлись греческие поселения Нижнего Побужья – сначала Березань, затем Ольвия. Сложнее дело обстоит с более восточными памятниками.

В литературе было высказано предположение, что ойнохоя из Темир-Горы попала к местному населению из Пантикапея (22, с. 183; 23, с. 15). Решающим аргументом послу­жил тот факт, что курган на Темир-Горе расположен в непо­средственной близости от Пантикапея. Однако греческий со­суд из Темир-Горы старше самого раннего материала из Пантикапея (24, с. 79). Скорее всего, курган на Темир-Горе был сооружен до его основания.

Фрагменты ойнохой, стилистически чрезвычайно близ­ких к ойнохое из Темир-Горы и даже, по предположению Л. В. Копейкиной, изготовленных с ней в одной мастерской, были найдены на Немировском городище в Побужье (21, с. 158). То, что эти сосуды попали на городище из греческих центров Побужья-Поднепровья, скорее всего, с поселения на о. Березань, не вызывает сомнения (5, с. 39 сл.; 16, с. 5). Скорее всего, из этого же центра попала к кочевникам и ойнохоя из Темир-Горы. В пользу «тяготения» погребения в кургане на Темир-Горе к более западным районам свиде­тельствует и картирование аналогий негреческим вещам из этого комплекса: они сосредоточены в районе правобереж­ного Приднепровья (6; 25; 26, с. 70).

Как мы пытались показать, через район Восточного Кры­ма в эпоху архаики проходил путь регулярных миграций скифов, связывавший степное Приднепровье и Кубань (27, с. 157 сл.). Этот путь упоминается в сообщении Геродота (IV, 28); в пользу его существования свидетельствуют и мно­гочисленные данные археологии (27, с. 159 сл.). Представ-

ляется более чем вероятным, что курган на Темир-Горе, рас­положенный недалеко от самой узкой части пролива, наибо­лее удобной для переправ, содержал погребение скифского аристократа, похороненного у наиболее трудно преодолимо­го рубежа степного пути.

Скорее всего, на этом же пути было оставлено и погре­бение у с. Филатовка, недалеко от Перекопа. Обычай же ко­чевников насыпать курганы вдоль главных степных «дорог» хорошо известен исследователям (28).

Не исключена возможность, что погребение в Томаков-ском кургане конца VI – нач. V вв. до н. э. также оставлено на пути миграций кочевников. Этот памятник расположен в непосредственной близости от знаменитой Кичкасской пе­реправы через Днепр, известной по средневековым письмен­ным источникам с X в. (29, с. 236) и в XVII в. считавшейся излюбленной переправой татар (30, с. 24). О том, что пере­права использовалась и в скифскую эпоху, возможно, свиде­тельствует появление здесь Кичкасского могильника в IV в. до н. э. (31, с. 63).

Если допустить, что погребение в Томаковке могло на­ходиться на том же сезонном пути в Предкавказье, что и по­гребения Темир-Горы и Филатовки, это, несомненно, усилит гипотезу Н. А. Онайко о том, что парадный меч из этого комплекса был получен скифами в результате контакта с греческим населением Боспора (32, с. 170).

В районе степного течения Дона результатом контактов варваров с греческими поселениями Нижнего Побужья-Приднепровья является фрагмент фигурного сосуда конца VII в. до н. э., найденный на р. Цуцкан. К сожалению, мы не можем судить, является ли это погребение захоронением кочевника, мигрировавшего на Дон из более западных рай­онов, или же греческий сосуд достиг Подонья в результате интенсивного межплеменного обмена.

Что касается погребения у с. Ново-Александровка, то об­ряд погребения и инвентарь (колчанный набор, костяная головка) сближает его с памятниками типа Темир-Горы, рас­положенными в более западных районах. К сожалению, уни­кальность найденной в этом комплексе греческой амфоры затрудняет решение вопроса о пути ее проникновения в ту­земный мир. Вполне вероятно, что кочевники получили ее из греческих поселений Боспора; транспортировка сосуда по степи из Нижнего Побужья представляется мало веро­ятной.

Греческий одноручный сосуд из кургана у с. Золотое, возможно, попал к кочевникам из античных центров Боспора, так же как и кувшин с росписью в виде полос и волни­стых линий из кургана под Азовом.

О присутствии в составе населения первых греческих по­селений Северного Причерноморья выходцев из степной зо­ны говорят находки керамических форм степных типов в слоях и комплексах VI в. до н. э. античных поселений Ниж­него Побужья (33, с. 118) и Боспора (34), а также отдельные погребения кочевников (35, с. 63–73).

На основе краткого обзора немногочисленных археоло­гических источников можно прийти к заключению о том, что первые контакты между греческими поселенцами и ко­чевниками степной зоны Северного Причерноморья были установлены во второй половине VII в. до н. э., вскоре после основания здесь греческих поселений. Контакты греков с оседлым населением лесостепи были установлены, очевид­но, на несколько десятилетий позже.

В VII в. до н. э. источником греко-варварских контактов было поселение на о. Березань. Греческий импорт, попадав­ший к кочевникам в VII–VI вв. до н. э., был достаточно разнообразен, а связи кочевников с греческими центрами довольно интенсивными. Отдельные находки греческих им­портных вещей хорошо «привязываются» к сухопутному пу­ти скифских миграций.

Скудную археологическую картину взаимоотношений греческих центров с населением степи в эпоху архаики мож­но дополнить данными этнографии и историческими парал­лелями о контактах обществ, базирующихся на разных ти­пах культурно-хозяйственной деятельности, в нашем слу­чае – развитых земледельческих цивилизаций и номадов.

Появившись в Северном Причерноморье, греки встретили в степной зоне этого региона кочевое общество, в котором «...основной хозяйственный тип, основной способ добывания жизненных благ состоял в экстенсивном подвижном скотовод­стве» (36, с. 2), причем «с возникновения и до упадка и раз­ложения кочевничества способы и приемы ведения кочевого хозяйства, его технический уровень, если и изменялись, то незначительно» (37, с. 285). Специфика хозяйственной дея­тельности кочевых обществ была тесно связана с определен­ной социальной структурой (38, с. 87 сл.).

Как нам представляется, в сфере взаимодействий коче­вых обществ с более развитыми цивилизациями должны про­являться некоторые общие, характерные для всех эпох, за­кономерности.

Общеизвестно, что кочевое общество всегда было более «открытым», чем общество земледельцев, так как, в силу узкой специализации кочевого хозяйства, постоянно испы­тывало необходимость в ремесленных изделиях и продуктах сельского хозяйства (39, с. 43; 40, с. 7 сл.).

Поэтому быстрое установление контактов между грека­ми и степными варварами, последовавшее вскоре после осно­вания первых греческих колоний Северного Причерноморья, представляется вполне естественным и закономерным не только потому, что кочевья номадов располагались в непо­средственной близости от греческих центров, но, в основном, из-за чрезвычайно высокой «контактной» активности кочев­ников. Возможно даже, что первые контакты были установ­лены по инициативе номадов, заинтересованных в получе­нии продуктов греческого ремесла.

Эти связи не могли быть случайными и не могли разви­ваться стихийно, так как обычно кочевники стремились за­вязать регулярный товарообмен с земледельческими держа­вами (41, с. 278 сл.; 42, с. 135). Так, например, после распа­да империи Чингиз-Хана часть монголов, перешедшая вновь к кочевому образу жизни и совершавшая некоторое время набеги на китайские земли, всячески стремилась к установ­лению регулярного обмена товарами с минским Китаем (39, с. 129 сл.).

С другой стороны, установление торговых контактов между кочевниками и земледельческими государствами яв­лялось для последних не только источником получения про­дуктов скотоводства. Земледельческие народы часто вынуж­дены были вступать в контакты с сильной кочевой ордой независимо от степени своей заинтересованности, так как плохие отношения с номадами могли привести к набегам, грабежам, разорению и даже гибели поселений земледель­цев (43, с. 21; 44, с. 146). Об этом ярко свидетельствует, на­пример, обращение правителя хунну к китайским чиновни­кам, доставившим в его ставку китайские товары по догово­ру о мире и родстве во II в.: «...не нужно много говорить: посмотрите лучше, чтобы шелковые и бумажные ткани, рав­но снедные вещи, были в полном количестве, притом доброт-

ные и лучшие, ...а если недостаточно и притом худого каче­ства, то в наступающую осень пошлем конницу потоптать хлеба на корню» (45, с. 29).

О значительной роли вождей и военных предводителей варваров в установлении и регулировании торговых отно­шений достаточно много писалось в научной литературе (46, с. 6; 50).

Как нам представляется, в сфере торговых контактов греческих центров с населением степи были тесно перепле­тены экономический и политический аспекты. Возможно, эти контакты были одним из факторов обеспечения мирной обстановки в Северном Причерноморье в течение VII–VI вв. до н. э., которая способствовала возникновению и нормаль­ному функционированию поселений Ольвийской хоры во второй половине VI в. до н. э.

В силу узкой специализации кочевого хозяйства, ассор­тимент продуктов для обмена всегда был довольно ограни­чен, что подтверждается многочисленными историческими параллелями. Обычно кочевники сбывали своим соседям-земледельцам скот (в основном лошадей), шерсть, продукты охоты, меха (47, с. 278; 48, с. 59 сл.). Кочевники, как пра­вило, также активно занимались работорговлей (49, с. 81; 50, с. 244). От оседлого населения кочевники обычно полу­чали продукты земледелия, ткани, вино, оружие, украшения и другие предметы роскоши (39, с. 43; 42, с. 133).

Греческие импортные вещи, найденные в степных погре­бениях Северного Причерноморья в эпоху архаики, не про­тиворечат этой традиции. Однако, как нам представляется, в эту эпоху кочевники не могли получать из греческих цент­ров продукты земледелия, так как, очевидно, в них испыты­вали нужду сами греческие переселенцы.

Торговые сделки с кочевниками средневековья и нового времени заключались обычно в форме натурального обмена (51, с. 212 сл.), так как слабое развитие ремесел приводило к тому, что товарно-денежные отношения в степи либо от­сутствовали, либо были выражены чрезвычайно слабо. При­мечательно, что даже в конце XIX – начале XX вв. у бе­дуинов Северной Аравии, вовлеченных в сферу международ­ной капиталистической торговли, наряду с денежной суще­ствовала и была широко распространена обменная форма торга (48, с. 35).

Данные этнографии дают возможность судить о том, где могли заключаться торговые сделки с кочевниками. Посто­янно упоминаются иноземные купцы в кочевом мире¹. В ли­тературе существуют многочисленные упоминания о том, что кочевники также охотно съезжались к поселениям и го­родам, а также на специально созданные пограничные рын­ки с целью заключения торговых сделок.

Так, в XVI в. ногайцы с табунами лошадей добирались до самой Москвы (52, с. 90). С древних времен кочевники съезжались для торговых сделок в города Средней Азии и Сибири (53, с. 15 сл.).

Этнографические параллели помогают понять процесс проникновения кочевников в состав населения земледельче­ских центров. Как правило, к оседлой жизни чаще перехо­дили представители беднейшей части общества, кочевники, потерявшие скот или в силу каких-то причин не способные больше вести кочевой образ жизни (51, с. 200; 37, с. 191; 54, с. 294). Предположение о том, что в VI в. до н. э. на тер­ритории греческих поселений селились в основном малоиму­щие представители кочевого мира, согласуется с мнением о том, что варвары, проживающие в греческих колониях в VII–VI вв. до н. э., не играли никакой роли в их обществен­ной жизни и даже, возможно, представляли собой полуза­висимое от греков население (1, с. 141).

Яркий пример проникновения кочевников в города — появление монголов в китайских поселениях (39, с. 192). Обычно монголы становились чернорабочими, мещанами, мелкими домовладельцами. Китайские города и поселки на­воднялись монгольскими женщинами, занимавшимися ге­теризмом.

Часто кочевники, жившие в городах, не теряли связи со степью, занимаясь «традиционными» работами – транспор­тировкой торговых караванов, нанимаясь на шерстомойки, на работы, связанные с уходом за скотом (48, с. 33; 37, с. 115).

¹ Так, к древним монголам проникают торговцы из Средней Азии; позднее, после распада империи Чингиз-Хана – китайские купцы, а с XVII века к ним присоединяются и русские (39, с. 190 сл.). В XVI в., по­сле присоединения Сибири к России, торговать с ногайской кочевой ордой приезжали русские и бухарские купцы (53, с. 16 сл.). Интересно, что еще в нач. XX в. в старых городах Средней Азии сохранялся древний институт «торгового друга» – посредника в торговле скотом, пригонявшимся на го­родские базары кочевниками (41, с. 278).

Кочевники, перешедшие к оседлости или полуоседлости на территории чужих городов, обычно не составляли изоли­рованной группы, быстро перенимали культуру оседлого на­селения, теряли свое этническое самосознание и растворя­лись в местной среде (43, с. 26; 54, с. 295). Поэтому, как нам кажется, у нас никогда не будет возможности на основе дан­ных археологии выделить в греческих колониях комплексы, связанные с выходцами из степи.

Об их присутствии в составе населения будут по-прежне­му свидетельствовать лишь находки лепной керамики степ­ных типов².

Как нам представляется, греческие переселенцы, осваи­вающие северное побережье Черного моря и заставшие в не­посредственной близости от своих поселений скифскую коче­вую орду, не могли избежать быстрого установления торго­вых связей с этой ордой. Торговые отношения с кочевниками могли служить гарантией относительной безопасности гре­ческих поселений, возможно, греки были заинтересованы в контактах с кочевниками, так как нуждались в продуктах скотоводства. Мы не знаем находок монет в степных комп­лексах этого времени, следовательно, сделки заключались в форме натурального обмена. Очевидно, обмен со скифами носил натуральный характер и в последующие эпохи (ср: 55, с. 213).

О том, где могли заключаться торговые сделки между греческими колонистами и кочевниками, мы, к сожалению, можем высказывать лишь предположения, основанные на исторических параллелях. Кочевники Северного Причерно­морья архаической эпохи, вполне возможно, могли наез­жать в греческие поселения.

Не исключена возможность поездок греческих купцов в стойбища кочевых варваров. К сожалению, на основании на­ходок греческих вещей VII–VI вв. до н. э. в степных комп­лексах нельзя решить, каким образом они были получены номадами в том или ином конкретном случае, однако рас­пространение отдельных вещей связано с путем сезонных миграций кочевников из Приднепровья на Кубань через Во­сточный Крым и Керченский пролив.

² Интересно, что о присутствии половецкого населения в составе средне­вековых славянских поселений на юге СССР (Судак, Тмутаракань, Белая Вежа) мы также можем судить лишь по находкам в их ранних слоях леп­ной половецкой посуды (51, с. 203 сл.).

С VI в. до н. э. начинается приток какой-то части степно­го населения в греческие колонии. Скорее всего, большин­ство этих переселенцев происходили из беднейших слоев ко­чевого общества, которые более или менее быстро теряли свое этническое «лицо».

Как нам представляется, для этого времени можно гово­рить и о начале воздействия греческого искусства на искус­ство и идеологию скифского мира. Известно, что со второй половины VII в. до н. э. в Северном Причерноморье распро­страняются изделия в «скифском зверином стиле» (56, с. 160; 57). В настоящее время большинство исследователей признают, что изображения животных и сцен «терзания», широко распространенные в искусстве Северного Причерно­морья скифской эпохи, не сводятся к изображениям орна­ментально-декоративного характера, а тесно связаны с ду­ховной жизнью варваров (58; 59, с. 110). Некоторые иссле­дователи считают, что так называемый «скифский звериный стиль» представляет собой систему мировоззрения, выра­женную средствами прикладного искусства, а в изображе­ниях животных видят божества скифского пантеона (60; 61; 62).

Изображения животных, которыми были украшены ро-досско-ионийские сосуды, имели эквиваленты в скифском искусстве архаической и классической эпох. Возможно, что животные, представленные на античной керамике, попавшей в туземный мир Северного Причерноморья, рассматрива­лись его населением как мифологические существа, входив­шие в местную систему религиозных представлений.

К кругу греческих вещей, которые могли цениться ко­чевниками не только в качестве предметов роскоши, но и за их «смысловую нагрузку», можно отнести и зеркало с ручкой-подставкой в виде задрапированной женской фигу­ры, окруженной изображениями животных (5, табл. 18–64, с. 58).

В качестве примера подобного переосмысления греческих изображений в инокультурной среде может служить фраг­мент греческой вазы первой трети VI в. до н. э. из святили­ща в Карнаке в Египте (65, с. 155, рис. 40 а), на котором изо­бражена священная ладья Диониса, которую несли и сопро­вождали люди. Подобные процессии были известны в Афи­нах и в Восточной Греции. Однако, торжественное несение «ладьи Амона» ежегодно имело место в Карнаке (65, с. 154,

рис. 406). Как отмечал Дж. Боардман, греческий сосуд был поставлен в египетское святилище не вследствие случайного совпадения, а намеренно помещен туда как «очень подхо­дящий» ³.

Подводя итоги всему сказанному выше, мы можем допу­стить, что изображения на греческой керамике и изделиях из металла, которые сбывались кочевникам в VII—VI вв. до н. э., имели эквиваленты в искусстве Северного Причерно­морья и могли осмысляться варварами на основе местной идеологии. Сбыт сосудов, в декоре которых присутствовали изображения животных, мог облегчить установление греко-варварских связей в VII в. до н. э. Бытование греческой худо­жественной керамики в туземной среде могло, в свою оче­редь, способствовать развитию и утверждению здесь «звери­ного стиля» в его причерноморском варианте.

ЛИТЕРАТУРА

1. Марченко К. К. Модель греческой колонизации Нижнего Побужья.–ВДИ, 1980, № 1.

2. М о р у ж е н к о А. А. Оборонительные сооружения городищ Поворсклья в скифскую эпоху. В кн.: Скифский мир. Киев, 1975,

3. Гайдукевич В. Ф. История античных городов Северного Причерноморья. В кн.: Античные города Северного Причерноморья, т. 2. М.–Л., 1958.

4. Виноградов Ю. А., М а р ч е н к о К. К. Северное Причерноморье в скифскую эпоху. Опыт периодизации истории. — Киммерийцы и скифы. Тезисы докладов Всесоюзного семинара, посвященного памяти А. И. Тереножкина, ч. 1, Кировоград, 1987.

5. Она й к о Н. А. Античный импорт в Приднепровье и Побужье в VII–V вв. до н. э. М., 1966.

6. Я ков енко Э. В. Курган на Темир-Горе. – СА, 1972, № 3.

7. Корпусова В. Н. Расписная родосско-ионийская ойнохоя из кургана у с. Филатовка в Крыму.– ВДИ, 1980, № 2.

8. Масленников А. А. Варварское погребение VI в. до и. э. на Керченском полуострове.– КСИА, 1980, вып. 162.

9. О л ь х о в с к и й В. С. О населении Крыма в скифскую эпоху, –СА, 1982, № 4.

10. Л у к ь я ш к о С. И., Г о л о в к о в а Н. Н., О б о з н ы й В. И., Г а м а ю но в А. К. Раскопки курганов в зоне строительства Приморской оросительной системы.– АО, 1977, М., 1978.

3 Известен целый ряд находок греческих вещей VII–VI вв. до н. э. в культовых комплексах лесостепи, которые подтверждают предположение о переосмыслении произведений античного искусства в туземной среде, од­нако проблема взаимодействия греческого и скифского искусства в эпоху архаики — тема специального исследования.

 

11. Кн и по вич Т. Н. К вопросу о торговых сношениях греков с об­ластью реки Танаис в VI1–V вв. до н. э.– ИГАИМК, 1935, в. 104.

12. Артамонов М. И. Киммерийцы и скифы. Л., 1974.

13. Ильинская В. А., Тереножкин А. И. Скифия VII –IV вв. до н. э. Киев, 1983.

14. П л е т н е в а С. В. Кочевники средневековья. М., 1982.

15. Федоров-Давыдов Г. А. Монгольское завоевание и Золотая Орда. В кн.: Степи Евразии в эпоху средневековья. М., 1982.

16. Д оманский Я. В.Заметки о характере торговых связей греков с туземным миром Причерноморья в VII в. до п. э.–АСГЭ, 1970, вып. 12.

17. Артамонов М. И. Скифское царство.–СА, 1972, № 3.

18. X а з а н о в А. М. Социальная история скифов. М., 1975.

19. My p зин В. Ю. Погребальный обряд степных скифов в VII–V вв. до н. э. В кн.: Древности степной Скифии. Киев, 1982.

20. О л ь х о в с к и й В. С. Погребальные обряды населения степной Скифии (VII–III вв. до н. э.). — Автореферат канд. дисс. М., 1978.

21. Копейкин аЛ. В. Расписная родосско-ионийская ойнохоя из кургана Темир-Гора.– ВДИ, 1974, № 1.

22. Цветаева Г. А. К вопросу о торговых связях Пантикапея — МИА, 1957, № 56.

23. Б л а в а т с к и й В. Д. Пантикапей. Очерки истории столицы Боспора. М., 1964.

24. Noonan Т. S. The origins of the Greek colony at Panticapeum.– AJA, 77, No.l.

25. Ч е р н е н к о Е. В. Скифские лучники. Киев, 1978.

26. Ольговский С. Я., Полин С. В. Скифское погребение VI в. до н. э. на Херсонщине.– Археолопя, 1983, № 44.

27. В а х т и н а М. Ю., В и н о г р а д о в Ю. А., Р о г о в Е. Я. Об одном из маршрутов военных походов и сезонных миграций кочевых скифов.– ВДИ, 1980, №4.

28. Я с т р е б о в В. Н. Курганы и городища Херсонского края.— Ново­российский календарь, Новороссийск, 1903.

29. Эварницкий Д. И. Вольности запорожских казаков. Спб., 1890.

30. Б о п л а н Г. Описание Украины. Спб., 1832.

31. Яценко И. В. Скифия VII–V вв. М., 1959.

32. О н а й к о Н. А. О центрах производства золотых обкладок ножен и рукояток ранних скифских мечей, найденных в Приднепровье. В кн.: Культура античного мира. М., 1966.

33. М а р ч е н к оК.К. Варвары в составе населения Березани и Ольвин. Л., 1988.

34. Каст ан а ян Е. Г. Лепная керамика Боспорских городов. Л., 1981.

35. Скуднова В. М. Погребения с оружием из архаического некрополя Ольвии.— ЗООИД, новая серия, т. 1, Одесса, 1960.

36. Марков Г. Е. Проблемы развития общественной структуры кочевников Азии.–IX МКАН (Чикаго, 1973). Доклады советской делегации. М., 1973.

37. М а р к о в Г. Е. Кочевники Азии. М., 1976.

38. Марков Г. Е. Скотоводческое хозяйство и кочевничество. Дефиниции и терминология.— СЭ, 1981, № 4.

39. Владимир ц о в Б. Я. Общественный строй монголов. Монголь­ский кочевой феодализм. Л., 1934.

40. Артамонов М. И. Возникновение кочевого скотоводства. В кн.: Проблемы этнографии. Л., 1977.

41. Жданко Т. А. Номадизм в Средней Азии и Казахстане. В кн.: История, археология и этнография Средней Азии. М., 1968.

42. Г р и г о р ь е в В. Об отношениях между кочевыми народами и оседлыми государствами. –ЖМНП, март 1875, ч. 178.

44. Т о л ы б е к о в С. Е. Общественно-экономический строй казахов в XVII—XIX веках. Алма-Ата, 1959.

45. Б и ч у р и н Н. Я. Собрание сведений о народах, обитавших в Сред­ней Азии в древние времена, ч. 1, Спб., 1851.

46. Wells P. Culture Contact and Culture Change. Cambridge, 1980.

47. Аверкиева Ю. Н. Индейское кочевое общество XVIII–XIX веков. М., 1980.

48. П е р ш и ц А. И. Хозяйство и общественно-политический строй северной Аравии в XIX–первой трети XX веков. М., 1961.

49. Артамонов М. И. Общественный строй скифов.– ВЛУ, 1947, № 9.

50. Пигулевская Н. В. Арабы у границ Византии и Ирана в IV—VI веках. М– Л., 1964.

51. Федоров-Давыдов Г. А. Кочевники Восточной Европы под властью золотоордынских ханов. М., 1966.

52. Соловьев С. М. История России с древнейших времен. Кн. II, т. VI–X, СПб., 1896.

53. Батраков В. С. Хозяйственные связи кочевых народов с Росси­ ей, Средней Азией и Китаем.–Тр. Среднеазиатского гос. университета, но­вая серия, эконом, науки, кн. 3. Ташкент, 1958.

54. Б а р т о л ь д В. В. История культурной жизни Туркестана.– Соч., т. II, ч. 1, М., 1963.

55. Б р а ш и и с к и й И. Б., Марченко К. К. Елизаветовское городище на Дону – поселение городского типа.–СА, 1980, № 1.

56. Вязьмитина М. И. Ранние памятники скифского звериного стиля.–СА, 1963, № 2.

57. Ильинская В. А. Некоторые мотивы раннескифского звериного стиля.– СА, 1965, № 1.

58. Раевский Д.С.Скифо-авестийские мифологические параллели и некоторые сюжеты скифского искусства. В кн.: Искусство и археология Ирана. М., 1971.

59. Раевский Д. С. Модель мира скифской культуры. М., 1985.

60. Ма чине кий Д. А. О смысле изображений на Чертомлыцкой ам­форе.– Проблемы археологии, вып. 2, Л., 1978.

61. Кузьмина Е. В. Сцена терзания в искусстве саков. В кн.: Этнография и археология. М., 1979.

62. К у з ь м и н а Е. В. Конь в религии и искусстве саков и скифов.
В кн.: Скифы и сарматы. Киев, 1977.

63. Sсhiering W. Werkstetten Orientalisinden Keramik auf Rhodos. Berlin, 1957.

64. Б и л и м о в и ч 3. А. Греческие бронзовые зеркала Эрмитажного собрания.– ТГЭ, 1976, вып. 17.

65. Вordman J. The greeks overseas. Hardsmonworth, 1964.

M. Ю. Трейстер

МАТРИЦЫ ИЗ ПАНТИКАПЕЯ

(к вопросу о боспорской торевтике IV в. до н. э.)

В 1978 г. при раскопках на западном плато Первого кресла горы Митридат в кладке № 11а, сооруженной в эл­линистическую эпоху, был обнаружен фрагмент плитки из серо-зеленого слоистого камня типа сланца¹. Размеры плитки 15х11 см при толщине 0, 8–1, 0 см. На тщательно отшлифо­ванной лицевой поверхности искусно вырезан орнамент, представляющий собой слегка закругленную полосу с тре­мя фризами, отделенными между собой двумя глубоко про­резанными линиями шириной 0, 2 см каждая. Общая высо­та полосы из трех фризов – 7, 8 см. Центральный фриз, расположенный между двух прочерченных линий, имеет высоту 4, 3 см, представляет собой орнамент в виде побегов аканфа с различными цветками. Верхний и нижний фризы представляют собой полосы орнамента в виде бегущей вол­ны, завитки которого у нижнего фриза ориентированы вниз, а у верхнего в противоположную сторону. Направле­ние бегущей волны верхнего и нижнего фризов одинаковое – вправо. Между основаниями фризов и полосами, отделяю­щими их от центрального фриза, – свободное пространство шириной 0, 6–0, 7 см. Глубина выборки орнамента составля­ет максимально 0, 1 см. Оборотная сторона плитки представ­ляет собой грубо обколотую поверхность, на которой видны косые насечки инструментом.

Сохранившийся фрагмент представляет собой четырех­угольную матрицу, два боковых края которой образованы сколами. Нижний край – прямой, сохранившийся в длину

¹ М–78 Ц, пл. 30–48, кл, № IIа, б/н. Хранится в ГМИИ им. А. С. Пушкина. Благодарим В. П. Толстикова, обратившего наше внимание на данный предмет.

на 4, 3 см, боковая его грань аккуратно отшлифована, рас­положена под прямым углом к орнаментальному фризу. Сохранившийся верхний край грубо обколот, но, вероятно, пострадал незначительно.

Публикуемая находка, несомненно, является матри­цей для изготовления украшений из тонкой золотой фоль­ги. Она не может являться литейной формой, хотя бы пото­му что отдельные элементы орнаментов не соединены меж­ду собой, что является одним из существенных признаков, отличающих матрицы от литейных форм. Литники и кана­лы для выхода воздуха, обязательные для литейных форм, отсутствуют. Изображение вырезано на незначительную глубину, при этом отсутствуют боковые вырезки, которые помешали бы снять готовый рельеф с матрицы (1, с. 97 сл.; 2, с. 116–117, см. библиографию прим. 53 на с. 116; 4,

с. 429).

⇐ Предыдущая123456789Следующая ⇒

Поделиться: