ГЛАВА X. ФРАНЦИЯ. ИЮЛЬСКАЯ МОНАРХИЯ. 1830–1847

 

Луи-Филипп. Луи-Филиппу, которого 219 депутатов, представлявших около 100 000 избирателей, провозгласили королем французов, в 1830 году уже исполнилось 57 лет. Сын Луи-Филиппа-Жозефа, герцога Орлеанского, прославившегося во время Великой французской (буржуазной) революции под кличкой Филиппа-Равенство (Эга-лите), он сначала носил титул герцога Шартрского.

В 1789 году ему было всего 16 лет; слишком юный, чтобы играть какую-либо политическую роль, он при первых слухах о войне присоединился к драгунскому полку, в котором числился полковником и который принадлежал ему по праву частной собственности. При Вальми, Жемаппе и Неер-виндене он смело и блестяще исполнил свой воинский долг. После измены Дюмурье герцог Шартрский, заподозренный в соучастии, покинул французскую армию, чтобы спастись от грозившего ему преследования, но отказался поднять оружие против своего отечества.

Ненавистный своим родственникам и всем эмигрантам, он бежал в Швейцарию, где жил уроками, которые давал в Рейхенауской гимназии; после нескольких путешествий по Европе и Северной Америке он поселился в Апглии и жил в Твикнеме на пенсию в 50 000 франков, выдававшуюся ему британским правительством. Протест против казни герцога Эягиен-ского подготовил почву для примирения его с Бурбонами. В 1809 году в Палермо он вступил в брак с Марией-Амелией, дочерью экс-короля неаполитанского Фердинанда. Вернувшись после первой реставрации ео Францию, он добился от Людовика XVIII возвращения ему всех земельных владение которые принадлежали его семейству и еще не были проданы, но не добился титула королевского высочества.

Во время Ста дней Луи-Филипп бежал в Англию и, несмотря на настояния Гентского двора, держался от него в стороне^[118].

Но Бурбоны не слишком сердились на него. Карл X при своем вступлении на престол пожаловал Луи-Филиппу титул, в котором ему отказывал Людовик XVIII, и утвердил в законе о цивильном листе противозаконные ордонансы, предоставившие герцогу Орлеанскому поместья, на которые последний не имел никакого права. Однако его поведение не очень удовлетворяло Карла X. Не выступая с открытой оппозицией, он затворился в Палэ-Рояле и принимал у себя вожаков либеральной партии: генерала Фуа, банкира Лаффита, Дюпона де л'Эр, Тьера и даже самого Беранже. Сыновей своих он отдал учиться в коллеж Генриха IV; это доставило ему известную популярность среди буржуазии, весьма польщенной, что ее дети сидят на школьных партах бок о бок с принцами крови. Его простота, скромная и полная достоинства яшзнь, его семейные добродетели окончательно завоевали симпатии общества; приветливый, добродушный, охотник поговорить со встречными, он любил прогуливаться по улицам Парижа один, с зонтиком подмышкой; при этом он отличался способностью находить кстати меткое словцо, которое скоро становилось ходячим.

Согласившись принять звание наместника королевства, он отправился в ратушу, где велел доложить о себе как о «национальном гвардейце, пришедшем повидаться со своим бывшим генералом» – Лафайетом. Даже сделавшись королем, он первое время продолжал свои прогулки по Парижу, останавливался поболтать с рабочими, даже пожать им руку и даже выпить с ними стакан вина. Поселившись в Тюильри, он начал задавать там празднества, которые на первых порах носили чисто буржуазный характер. Иногда королева, окруженная родственниками и фрейлинами, принимала посетителей, не расставаясь с иголкой. Омнибусы могли въезжать во двор Тюильрийского дворца, а мундир офицера национальной гвардии открывал своему обладателю свободный доступ в «Замок». Все это нравилось богатым буржуа, которых Луи-Филипп привлекал к себе, ловко играя на струнках их тщеславия, любви к миру и материальному благополучию.

А между тем король обладал цельным и твердым характером, необычайным упорством и властолюбием. Хотя престол достался ему благодаря революции, он в глубине души не мог примириться с мыслью, что национальное представительство будет пользоваться такой же властью, как и корона. Принцип «король царствует, но не управляет» был ему так же ненавистен, как Карлу X. Охотно щеголяя при случае титулом «короля-гражданина», он вместе с большинством «доктринеров» и многими своими советниками склонен был полагать, что Июльская революция должна ограничиться переменой личности монарха и частичным обновлением правительственного персонала без всяких иных политических последствий. По мнению Луи-Филиппа, если не считать легких изменений в хартии, режим, созданный Бурбонами в 1815 году, не нуждался ни в каких реформах, а страна должна была чувствовать себя вполне удовлетворенной, если влияние и господство родовой аристократии будет заменено влиянием и господством аристократии денежной.

Если в первые годы царствования Луи-Филипп и скрывал свои заветные мысли, то тем не менее он систематически и упорно стремился к установлению системы личного управления, долженствовавшего прежде всего поддерживать установленный порядок. Его упорство увенчалось успехом, но эта победа, едва наметившаяся в 1837 году и окончательно достигнутая в 1840 году, далась не без борьбы. Таким образом, царствование Луи-Филиппа делится как бы на две части: героический период, исполненный битв и продолжавшийся до 1840 года, и затем период полного внешнего спокойствия в стране, когда личная и упорно-консервативная политика Луи-Филиппа торжествует безраздельно вплоть до катастрофы 1848 года.

 

I. Героический период

 

Противники. Королю приходилось вести борьбу с противниками двоякого рода: во-первых, с легитимистами, а во-вторых, с республиканцами.

В глазах легитимистов он был узурпатором, который изменнически похитил корону у герцога Бордосского, имевшего право на престол благодаря двойному отречению – Карла X и герцога Ангулемского в Рамбулье. Эта партия в численном отношении не представляла большого значения; она рекрутировалась среди парижской аристократии, а в провинции среди сельского дворянства, и почти везде духовенство открыто поддерживало ее. Сильнее всего легитимисты были в Вандее, где масса крестьян сохраняла верность легитимной монархии» Это была партия салонов и исповедален, способная на бесплодные интриги, на бесцельную парламентскую оппозицию, пожалуй, на детские, романтические разговоры, но не угрожавшая узурпатору сколько-нибудь серьезной опасностью, так как в Париже легитимисты никогда не отважились бы выйти на улицу, а если бы и отважились, то вся страна, как один человек, восстала бы против них.

Гораздо опаснее была для Луи-Филиппа республиканская партия. Она не располагала такими финансовыми средствами, как легитимисты, зато насчитывала в своих рядах верных людей; она доставила июльскому восстанию первых солдат и самых энергичных бойцов. В составе ее были лица молодые, решительные, мало дорожившие собственной жизнью, не чуждавшиеся народа подобно легитимистам и не замыкавшиеся в надменном удалении от дел, охотно общавшиеся с рабочими. Многие из них раньше принадлежали к карбонариям и прекрасно понимали могущество тайных обществ, в которые объединялись и привыкали к дисциплине по всей стране противники существующего режима.

Они последовательно организовали целый ряд тайных обществ – Друзей народа, Прав человека, Семейств, Времен года в Париже и Мютюэлистов в Лионе. Правительство сколько угодно могло распускать и преследовать их, но на месте одного исчезнувшего общества немедленно возникало новое. Самой грозной из этих ассоциаций было общество Прав человека, оно подготовило большие восстания в Париже и Лионе в июне 1832 года и в апреле 1834 года. Организация его напоминала карбонариев; оно делилось на секции, состоявшие из 20 человек и имевшие каждая своего начальника и его помощника; совокупность известного числа секций составляла «серию».

Подобно легитимистам, республиканцы считали Луи-Филиппа узурпатором. Не говоря уже о том, что палата, вручившая ему корону, не имела полного состава и была уже распущена Карлом X, она даже не получила от избирателей полномочия выбирать короля. Итак, она дарила то, что ей не принадлежало, и Луи-Филипп был избран не Францией и даже не теми 94 000 избирателей, которые составляли «легальную страну», а 219 политиками. Бесспорно, король совершил ошибку, не предложив своего избрания на утверждение народа, который на другой день после революции наверно приветствовал бы его выбор совершенно единодушно.

Впрочем, республиканцы в конце концов примирились бы с сохранением монархии, если бы эта монархия попыталась быть «лучшей из республик», как было обещано в ратуше. Они не стали бы придираться к названию, если бы им сделаны были уступки по существу. Первоначально их требования не шли дальше предоставления избирательного права несколько большему числу французов, отмены наследственного пэрства, дарования нации права выбирать членов верхней палаты, муниципальных и департаментских советников. И лишь позднее республиканцы потребовали всеобщего избирательного права.

Бонапартистская партия не существовала при жизни герцога Рейхштадтского^[119], имя которого было лишь вскользь упомянуто в ратуше. Лица, занимавшие при Империи высокие посты, поспешили последовать примеру маршалов и большей частью примкнули к Луи-Филиппу, когда убедились, что получат от него те же выгоды, на какие могли рассчитывать в случае восстановления Империи. Что касается рядовых бонапартистов, оставленных на произвол судьбы и лишенных всякого руководства, то одни из них, как и во времена Реставрации, шли за республиканцами и вместе с ними боролись против Июльской монархии, а другие совершенно устранились от политики до того дня, когда Луи-Наполеон, ставший наследником наполеоновских притязаний, организовал свою партию.

Правительственные партии. Первое министерство. Люди, сделавшие Людовика-Филиппа королем, были далеко не единодушны в вопросе о политике, которой надлежало придерживаться. Одни из них, близкие к республиканцам, настаивавшие на необходимости реформаторской и демократической программы, образовали так называемую партию движения. Когда в различных странах Европы вспыхнули восстания, вызванные Июльской революцией, то деятели этой партии потребовали, чтобы Франция, верная своей революционной традиции, выступила передовым борцом за народы против монархов. Лаффит, Лафайет и Одилон Барро были самыми выдающимися представителями этого политического направления.

Но Луи-Филипп не хотел подчиниться этой программе. Напротив, он всеми силами старался успокоить европейских монархов и заставить их возможно скорее забыть о том, что он получил свою корону благодаря революции; все его симпатии были на стороне партии сопротивления которая во главе с Гизо, герцогом де Бройлем и Казимиром Перье полагала, что революция закончилась 9 августа. Тем не менее король еще не смел открыто выступить против передовых либералов; он нуждался в укреплении своей власти и в некотором успокоении волновавшегося Парижа.

Поэтому первое министерство Июльской монархии, составленное с таким расчетом, чтобы удовлетворить честолюбие всех, способствовавших воцарению, представляло кавалькаду весьма странных противоречий. Как это верно было указано^[120], в лице этого кабинета мы имеем дело с «длинной афишей, на которой проставлены без указания определенных ролей многочисленные и разнообразные имена, словно для того, чтобы всем и каждому дать гарантии и надежды». Здесь оказались рядом Лаффит, Дюпон де л'Эр, Биньон, геперал Жерар, Моле, барон Луи, Себастиани, Казимир Перье, Дюпен, Гизо и герцог де Бройль. Главное командование всей национальной гвардией королевства было поручепо Лафайету, а Сепская префектура – Одилону Барро. Само собой разумеется, что при таком пестром составе министерство было недолговечно, и сторонники сопротивления подали в отставку в ноябре 1830 года в результате беспорядков, вызванных в Париже подготовкою суда над министрами.

Суд над министрами. Из числа министров, подписавших июльские ордонансы, четверо, а именно – Полиньяк, Пейронне, Шантелоз и Гернон-Рапвиль, были схвачены и посажены в Венсеннский замок. В конце сентября палата постановила предать их суду; по мнению июльских бойцов, сообщники Карла X заслуживали смертной казни. Луи-Филипп, который лично испытывал величайшее отвращение к пролитию крови, и много благородно мыслящих людей в палатах и в стране хотели уклониться от этой бессмысленной мести. Еще в августе де Траси внес в парламент предложение об отмене смертной казни за политические преступления; 8 октября это предложение было возобновлено Кератри и поддержано Лафайетом. Палата почти единогласно вотировала адрес, в котором предлагала королю возможно скорее «взять на себя инициативу этой благодетельной реформы». Луи-Филипп объявил, что высказанное пожелание составляет предмет его сердечных помышлений. Так как министерство предвидело, какой гнев вызовет это предложение в Париже, то 10 октября оно провело закон, назначавший пенсии семьям июльских жертв и открывавший Дворец инвалидов для увечных.

Ничто не помогло. Рабочие предместий, возбужденные несколькими вожаками, двинулись 17 октября в город с криками «Смерть министрам! » и дошли до Палэ-Рояля; 18 октября тысячи исступленных людей с оружием в руках напали на Венсеннский замок, угрожая захватить узников. Они натолкнулись там на генерала Домениля, который объявил, что если они взломают ворота, то он подоясжет пороховой погреб. На следующий день Одилон Барро издал прокламацию, в которой призывал народ к спокойствию, но в то же время называл предложение об отмене смертной казни несвоевременным. Министры, принадлежавшие к партии сопротивления, потребовали увольнения сенского префекта. Тогда Лафайет и Дюпон де л'Эр тоже пригрозили выходом в отставку.

Луи-Филипп еще не чувствовал себя достаточно сильным, чтобы обойтись без их поддержки; с другой стороны, он полагал, что предоставление всей власти сторонникам партии движения явится наиболее надежным средством для их ослабления; поэтому он решил расстаться с герцогом де Бройлем, Моле, Дюпеном, Гизо и Казимиром Перье. 3 ноября Лаффит составил новый кабинет, в который вошли де Монталиве, маршал Мезон, а немного времени спустя Сульт и д'Аргу. Новый кабинет был отнюдь не более однороден, чем предыдущий, но посредственность коллег обеспечивала преобладающее влияние Лаффиту и Дюпону де л'Эр.

Процесс министров начался 15 декабря в палате пэров, превращенной в верховный суд; он продолжался до 21 декабря. В эти дни народное волнение вокруг Люксембургского дворца не прекращалось; особенно велика была опасность 20, 21 и 22 декабря. Приговор, по которому министры осуждались на вечное тюремное заключение, разъярил толпу. 22 декабря пришлось поставить на ноги всю парижскую национальную гвардию и весь парижский гарнизон. Слушатели Политехнической школы и студенты бегали по всему городу, призывая народ к спокойствию. Эти увещания, твердое и сдержанное поведение войск, уверенность агитаторов в том, что всякая насильственная попытка приведет лишь к бесполезному побоищу, – все это позволило избежать кровопролитного столкновения.

Счастливый исход этого дела, казалось, должен был укрепить положение либералов в правительстве. Но когда опасность миновала и министры были спасены, не было больше нужды церемониться с представителями партии движения. В то время как король в открытом письме благодарил Ла-файета за поданный им во время процесса «пример мужества, патриотизма и уважения к законам», палата, обсуждавшая проект организации национальной гвардии, 24 декабря постановила упразднить пост главнокомандующего, занимаемый Лафайетом. Это решение показалось генералу оскорбительным, и он подал в отставку, даже не дожидаясь передачи закона на рассмотрение верхней палаты. Его уход повлек за собой отставку Дюпона де л'Эр. Лаффит остался единственным представителем партии движения в министерстве.

Антиклерикальная реакция. В этой атмосфере всеобщей сумятицы и своего рода правительственной анархии, порождаемой разногласиями между министрами и королем, сторонники старшей линии Бурбонов, так называемые карлисты, начали поднимать голову. 14 февраля 1831 года они устроили в самом центре Парияса манифестацию по случаю годовщины смерти герцога Беррийского; в церкви Сеа-Жермен л'Оксеруа отслужена была заупокойная месса; в пользу солдат королевской гвардии, раненных во время июльских дней, собирались деньги. Не успела кончиться церковная служба, как явилась толпа, состоявшая главным образом из буржуа. На глазах у национальных гвардейцев, сохранивших полное безучастие, церковь и дом священника были разгромлены в одно мгновение. Затем толпа устремилась к архиепископскому дворцу, который на этот раз удалось отстоять. Но на следующий день принятые меры оказались недостаточными, резиденция архиепископа была совершенно опустошена и одно время можно было даже опасаться за участь собора Парижской богоматери.

Эти события разбудили застарелую ненависть к Бурбонам и повлекли за собой настоящий взрыв ярости против духовенства. Злоба, накопившаяся против Конгрегации в течение предшествовавшего периода, прорвалась теперь наружу. Так как духовенство объявило себя солидарным с легитимной монархией, то буржуазная монархия приняла антиклерикальный и вольтерианский характер. В Лилле, Перпиньяне, Ниме, Дижоне и Арле произошли беспорядки, аналогичные парижским; кресты миссий срубались, а священники подвергались публично оскорблениям. В Париже лилии были соскоблены со всех памятников и даже с королевского герба, а Луи-Филипп не решался открыто присутствовать при богослужении.

Эти беспорядки нашли отголосок в палате. Гизо обвинял правительство в том, что оно использовало мятеж в своих интересах. Правда, некоторые члены правительства вели себя довольно странно: Тьер, занимавший тогда пост государственного секретаря, находился в толпе перед дворцом архиепископа и уговаривал национальных гвардейцев не выступать против толпы, а министр внутренних дел де Монталиве в прокламации, опубликованной 16 февраля, утверждал, что чувство негодования, подстрекавшее народ к беспорядкам, было вызвано «к сожалению, весьма основательными мотивами». Но чтобы дать удовлетворение партии сопротивления, он уволил сенского префекта Одилопа Барро и префекта полиции Вода. Таким образом либералы постепенно очищали в правительстве одну позицию за другой. Осложнения во внешней политике окончательно црипудили их оставить власть.

Падение министерства Лаффита. Вопреки совету Лаффита, король в начале февраля пе разрешил своему сыну, герцогу Немурскому, принять бельгийскую корону, предложенную ему брюссельским конгрессом. Равным образом он отказался вступиться за Польшу. Тем временем в Романье вспыхнуло восстание против папы, и Австрия сообщила, что намерена двинуть туда свою армию. Лаффит произнес 1 декабря в палате большую речь, в которой заявил, что «Франция не допустит нарушения принципа невмешательства». «Если австрийцы займут Модену, – воскликнул он, – то война возможна; если вступят в папские владения – вероятна, а если нападут на Пьемонт – несомненна». На это Меттерних ответил: «Мы направим войска во все те места, где произойдет восстание. Если это вмешательство должно вызвать войну, ну что же, мы не остановимся перед войной». Луи-Филипп отказался поднять брошенную ему перчатку. Лаффит подал в отставку.

Законодательная деятельность министерства Лаффита. При министерстве Лаффита в палатах были проголосованы три важных закона, дополнявших хартию: муниципальный, избирательный и закон об организации национальной гвардии.

Муниципальный закон обсуждался с 29 января по 17 февраля 1831 года. Право выбирать муниципальных советников предоставлено было избирательному корпусу, составленному из граждан, плативших налоги по наивысшим ставкам; сюда присоединены были также «таланты»^[121], т. е. врачи, адвокаты, нотариусы, отставные чиновники и т. п. Муниципальные советники, из среды которых правительство назначало мэра, выбирались на шесть лет. Эта организация отчасти соответствовала тому плану, который в 1829 году был предложен Мартиньяком; новый муниципальный закон был шагом вперед сравнительно с наполеоновской системой, при которой муниципальные советы назначались центральной властью.

Закон об организации национальной гвардии обсуждался очень долго. Рассмотрение его началось в декабре 1830 года, а окончательно он был принят лишь 5 марта 1831 года. Учреждаемая – гласил первый параграф – «для защиты конституционной монархии, хартии и санкционированных ею прав», национальная гвардия состояла из всех французов, платящих прямые налоги и могущих приобрести обмундирование на собственные средства. Она подразделялась на легионы и сама выбирала своих офицеров; только высшие командные должности замещались королем по списку из 10 кандидатов, представленному национальной гвардией. Она имела отборные роты (гренадер и вольтижеров) и артиллерию. В Париже она заменяла королевскую гвардию и несла гарнизонную службу наравне с линейными войсками.

Так как обязанность иметь собственную обмундирование устраняла простонародный элемент, то национальная гвардия составилась почти исключительно из фабрикантов, рантье, лавочников и чиновников: это была не национальная, а буржуазная гвардия. В течение долгого времени она оставалась всецело преданной Июльской монархии; она мужественна проливала свою кровь за Луи-Филиппа и потеряла свыше 2000 человек только при подавлении восстаний 1832 и 1834 годов. Король всегда смотрел на национальную гвардию как на свою вернейшую опору. Поэтому он старался всячески угодить ей, принимал в Тюильри ее офицеров и раздавал в изобилии кресты. Он часто устраивал смотры и (по крайней мере до 1840 года) считался с теми возгласами, которые раздавались из рядов проходивших перед ним легионов. Он видел в них серьезное выражение общественного мнения.

Избирательный закон был принят 9 марта 1831 года палатой, а 15 апреля пэрами. Двойной вотум был отменен, ценз понижен: для депутатов с 1000 до 500 франков, а для избирателей с 300 до 200 франков налога. Следует заметить, что при этом правительство обнаружило больше либерализма, чем палата; так, оно предлагало (и безрезультатно) предоставить избирательное право без цензовых ограничений генеральным советникам, мэрам и их товарищам, должностным лицам судебного ведомства, адвокатам, нотариусам и стряпчим, врачам, профессорам и приват-доцентам различных факультетов, преподавателям Коллеж де Франс, Музея и высших государственных школ. Палата согласилась только понизить для этих лиц ценз до 100 франков. Эта реформа увеличила число избирателей с 94 000 до 188 000 человек (из тридцати миллионов французов), и только эти 188 ООО крупных плательщиков составили «легальную страну» (pays legal J. Интеллигенция была отстранена, вся власть принадлежала деньгам: в течение восемнадцати лет Францией правила плутократия.

Переход власти к партии сопротивления. Отставка Лаффита была благоприятно принята общественным мнением: не говоря уже о страхе перед войной, почти всем надоел беспорядок и непрестанно повторявшиеся шумные манифестации. С июля 1830 года мятеж принял характер хронической болезни. Особенно бурно прошли первые дни марта. Прежде всего толпы рабочих явились в Палэ-Рояль требовать «работы или хлеба». 9 марта (1831), по случаю польского восстания, в русском посольстве были выбиты стекла; 10 и 12 марта состоялись новые манифестации с криками «Война с Россией! » Дела приостановились; кредит в 30 миллионов, отпущенный для содействия торговле и промышленности, не послужил ни к чему. Тревога усиливалась в денежных кругах. Трехпроцентная государственная рента упала до 52 франков, а пятипроцентная до 82. Государственное казначейство не было обеспечено необходимыми ресурсами даже на две недели. Банкротства следовали одно за другим. Сам Лаффит вынужден был ликвидировать свой банк.

Состоянию анархии необходимо было положить предел, и даже передовые либералы это понимали.

«Во Франции есть правительство, – писал Арман Каррель, – но о нем ничего почти не слышно, его не видно, и почти никто не знает, где оно находится». Буржуазия хотела иметь твердое и сильное правительство, и 13 марта она получила министерство Казимира Перье. Власть окончательно перешла в руки партии сопротивления.

Министерство состояло из Казимира Перье (председатель совета и министр внутренних дел), Монталиве, барона Луи, Барта, адмирала де Риньи, д'Аргу, Сульта и Себастиани.

Казимир Перье. Казимиру Перье было тогда 53 года. Банкирский дом, основанный еще при Империи, доставил ему очень крупное состояние. Будучи депутатом от Париж: а при Реставрации, он в течение долгого времени являлся одним из вождей либеральной оппозиции. К концу царствования Карла X он сблизился с правительством; при обсуждении адреса 221 он воздержался от голосования и хотя после победы инсургентов вошел в состав муниципальной комиссии, но искренно жалел о падении легитимной монархии. Обладая ясным, точным и практическим умом и энергичным характером, он отличался, кроме того, твердостью и страстным властолюбием. Он умел повелевать и требовал строгого, почти слепого повиновения своим приказаниям. При этом он отличался властными и жесткими манерами и резким тоном, доходившим порою до наглости; так, например, однажды в палате он крикнул своему коллеге по министерству, д'Аргуу собиравшемуся начать речь: «Ici, д'Аргу! »^[122]

Он принял власть с твердым намерением восстановить правительственный авторитет, причем согласился вступить в министерство не прежде, чем убедился, что никто не посмеет мешать ему п что в правительстве будет господствовать одна только воля, а именно, его собственная. Он хотел быть первым министром парламентской монархии и готов был взять на себя полную ответственность за действия кабинета, лишь бы ьсе решения исходили от него. Ничто не должно было делаться – и, действительно, не делалось в различных министерствах – без его ведома. С самим Луи-Филиппом он держал себя не менее властно: ни одна депеша не поступала к королю раньше, чем министр не ознакомится с нею; ни одно сообщение монарха не появлялось в Монитере, пока его не одобрит первый министр.

Как выразился о нем Арман Каррель, «он мужественно выказывал твердую решимость принять на себя как руководство делами, так и ненависть недовольных». Он полагал, что для восстановления правительственного авторитета и возвращения правительству его прежней силы достаточно захотеть, что исключительные мероприятия излишни и что для подавления анархии надо лишь применять существующие законы. В палате он в следующих словах изложил свою программу: «Июльская революция имела целью установление свободного, но закономерного правительства. Поэтому наше правительство ни во внутренней, ни во внешней политике не должно отличаться насильственным характером. Всякое обращение к силе внутри страны и Есякое подстрекательство иностранных народов к восстанию является нарушением этого принципа. Такова основная мысль и правило нашей внутренней и внешней политики». И дальше: «Франция хотела, чтобы монархия была национальной, но она вовсе не хотела, чтобы королевская власть была бессильной».

Первые же меры Казимира Перье ясно показали, что он намерен действительно править. Предлагая палате принять закон против вооруженных скопищ, он в то же время резко напал на те общества, которые претендуют «заполнить пробелы в деятельности правительства», а в особенности на «Национальную ассоциацию», основанную в Меце, а затем в Париже под предлогом борьбы с Бурбонами. Он запретил чиновникам принимать в ней участие и для примера уволил несколько видных сановников, как, например, королевского адъютанта Александра Делаборда и начальника военных сил в западных департаментах генерала Ламарка. Затем, желая иметь парламентское большинство, столь же послушное, как министерство, он распустил палату 31 мая. С грубой откровенностью он заявил, что намерен руководить избирателями. «Правительство не останется нейтральным во время выборов, – писал он префектам, – оно не желает, чтобы администрация обнаружила большую нейтральность, чем оно само».

Министр получил желательное для него большинство, но ему не удалось помешать избранию вождей оппозиции: генерала Ламарка, Араго, Одилона Барро, Лаффита, Могена, а во время выборов председателя палаты правительственный кандидат победил Лаффита только большинством пяти голосов.

Волнения в Лионе и Гренобле. При всей своей энергии Казимир Перье не мог предотвратить последствий экономического кризиса, вызванного, во-первых, революционными потрясениями, а во-вторых, новыми условиями промышленного развития. Заграничная конкуренция и заминка в делах побудили лионских фабрикантов снизить заработную плату ткачей шелка, так называемых canuts, до голодного минимума – 18 су в день за пятнадцать – шестнадцать часов работы. Лионский префект Бувье-Дюмолар, которого рабочие просили выступить посредником, убедил совещание хозяев и рабочих согласиться на компромисс и установить минимальный тариф заработной платы, но многие фабриканты отказались принять этот тариф. 21 ноября рабочие спустились из предместья Круа-Русс с черным знаменем, на котором красовалась знаменитая надпись: «Жить работая или умереть сражаясь». Между войсками и демонстрантами произошло столкновение. Национальная гвардия отказалась действовать против восставших, и после двухдневного боя трехтысячный гарнизон вынужден был покинуть город. Рабочие немедленно прекратили враждебные действия. Восстание совершенно не носило политического характера, и префект даже остался в городе, где старадся привести фабрикантов и восставших рабочих к взаимному соглашению. За это он был уволен в отставку. 3 декабря герцог Орлеанский и маршал Сульт вступили в город во главе 36 000 солдат, не только без всякого сопротивления, но даже при радостных кликах толпы. Рабочий тариф был отменен, а национальная гвардия распущена. Но восставшие не подверглись никаким преследованиям, и правительство оказало щедрую помощь многим беднякам^[123].

Через три месяца в Гренобле вспыхнули беспорядки, также не имевшие политического характера; вызваны они были бестактным поведением грубого префекта Мориса Дюваля, запретившего маскированный бал. Префект, без должного предупреждения, велел двум ротам 35-го линейного полка атаковать толпу. Даже прокурорский надзор был возмущен и распорядился произвести следствие по этому делу. Желая успокоить население, начальник дивизии генерал Гюло перевел 35-й полк в другой город, но Казимир Перье не хотел допустить, чтобы префект был официально признан виновным, и приказал возвратить полк в Гренобль. В результате начались бесчисленные дуэли между штатскими и солдатами. Два месяца спустя, во избежание серьезных волнений, министр удалил и полк и префекта.

Заговоры и оппозиция в Париже. Порядок на парижских улицах был почти восстановлен. Так называемый «заговор на башнях собора Парижской богоматери» (4 января 1832 г.), оказался всего-навсего смехотворной и шумливой манифестацией нескольких неведомых роялистов, которые взобрались на соборную колокольню и ударили в набат, надеясь таким образом взбунтовать Париж и низвергнуть узурпатора. Не более опасным оказался и «заговор на улице ПруЕер», раскрытый месяц спустя. Легитимистский агент, сапожник Понселе, вздумал похитить короля и королевское семейство в Тюильри, во время бала, в ночь с 1 на 2 февраля. С этой целью он навербовал от двух до трех тысяч человек. Главные заговорщики были арестованы, в то время как они пировали, поджидая сигнала к нападению.

Зато остервенелая борьба с печатью не прекращалась: Каррикатюр, Трибюн, Глоб, Немезис и Насьональ вели против министерства и короля резкую и систематическую кампанию. Конфискации, временное задержание номеров, судебные преследования – ничто не помогало: правда, присяжные в большинстве случаев оправдывали журналистов, подлежавших теперь их юрисдикции.

В палате оппозиция также не складывала оружия. Цивильный лист был установлен в 12 миллионов франков вместо 14, предложенных комиссией, и вместо 18 миллионов, которых требовал король. Монталие, неосторожно употребивший выражение «подданные», был прерван криками: «К порядку министра! Пусть он возьмет обратно свои слова! Теперь нет более подданных! » Казимиру Перье приходилось все время быть начеку. Внезапное появление холеры, разразившейся в Париже с 26 марта 1832 года и за три месяца унесшей около 20 000 жертв, и ужас, нагнанный на всех этим грозным бедствием, прервали временно борьбу, так как большинство депутатов бежало из столицы. Сопровождая герцога Орлеанского, Казимир Перье посетил больницу Отель-Дье и заразился. Прохворав пять недель, он скончался 16 мая.

Через несколько дней после того как Казимир Перье был назначен председателем совета министров, Гизо писал де Баранту: «Вот июльская революция и разрезана надвое: на правительственную партию и оппозицию». Этими словами он заранее характеризовал деятельность Казимира Перье, каждый акт которого являлся как бы утверждением, что новая монархия хочет жить и жить долго. До него она имела вид смиренного просителя, умолявшего о снисхождении. Казимир Перье придал ей аллюры боевого правительства. И как раз в тот момент, когда со сцены сошел первый действительный министр Июльской монархии, ей предстояло выдержать самые яростные атаки своих противников.

Вандейское восстание. В ночь на 28 апреля 1832 года пароход «Карло-Альберто» высадил в одной из бухт Марсельского рейда герцогиню Веррийскую и несколько верных ее сторонников. Она явилась во Францию требовать короны для своего сына герцога Вордосского; романтически настроенная и мужественная женщина мечтала о роялистском подражании наполеоновскому возвращению с острова Эльбы, об эпическом походе на Париж через всю Францию, поднятую ее героизмом, и о восстановлении легитимной монархии. Она настолько была уверена в успехе, что заранее выработала план новой конституции.

Попытка захватить Марсель кончилась жалкой неудачей, но герцогиня не пала духом и, отказавшись сесть обратно на пароход, решила отправиться в Вандею, где, по ее мнению, еще жив был роялизм. С поразительной смелостью она миновала южную Францию и даже въехала в Бордо в открытой коляске. Добравшись таким образом до замка Плассак, она оттуда обратилась к вандейцам с воззванием, приглашая их восстать с оружием в руках в день 24 мая. Но роялистам удалось набрать только несколько сот беглых рекрутов; после двух стычек, одной у Шена, а другой у замка Пенисьер, они были разбиты и рассеяны. Герцогиня Беррийская с трудом добралась до Нанта; в продолжение пяти месяцев она скрывалась у девицы Дегиньи, но была выдана полиции некиим Дейцем. Правительство не выказало ни великодушия, ни мужества. Оно не решилось ни выслать герцогиню из пределов Франции, ни отдать под суд; оно заключило ее в цитадель Блэ и дерясало там, пока не сочло ее обесчещенной, а, следовательно, политически безвредной, – после рождения девочки и признания герцогини Беррийской, что она вступила в тайный брак с графом Гектором Луккези ди Палли, камергером неаполитанского короля.

Республиканские восстания. В тот самый день, когда вандейская вспышка приходила к концу, в Париже разразилось более грозное восстание. Оно было наспех организовано республиканцами и назначено на б июня по случаю похорон генерала Ламарка. Солдат наполеоновской армии, изгнанный в 1816 году за подавление вандейского восстания, возвратившийся во Францию в 1818 году, избранный в 1828 году депутатом от департамента Ланд, Ламарк прославился своим либерализмом. Оп с энтузиазмом приветствовал Июльскую революцию, но, недовольный мирной политикой новой монархии, снова вернулся в ряды оппозиции.

⇐ Предыдущая12131415161718192021Следующая ⇒

Поделиться: