Целительная сила присутствия

 

Присутствие заботливого и близкого человека, хорошо чувствующего наш внутренний мир, часто является ключом к расширению границ терпимости. Поскольку в детском возрасте у Энн не было такого человека, ее способность к осознанию телесных ощущений и первичных эмоций сузилась. Блокирование доступа к подкорковым сигналам когда-то было механизмом выживания, но теперь оно ограничивало ее жизнь. Если бы мы добились того, что мой внутренний мир резонировал бы с ее, это помогло бы Энн отслеживать и понимать ощущения.

Если помните, резонансные каналы содержат зеркальные нейроны, благодаря которым Энн была бы способна имитировать мое спокойствие в напряженные моменты. Тогда она находилась бы в достаточной безопасности, чтобы ощущать собственные чувства. Именно таким образом при личном контакте мы инициируем долгосрочные синаптические трансформации, остающиеся и в те моменты, когда мы одни. Поэтому, продолжая выполнять упражнения дома, Энн могла закрепить эти изменения.

В начале нашей следующей встречи я снова предложил Энн вернуться к «сканированию». К тому моменту мы работали с ней уже десять недель, в течение которых она исправно выполняла «домашнюю работу», и у нас установились доверительные и благоприятные для сотрудничества отношения. Кроме того, здоровью Энн ничего не угрожало: врач проверил ее сердце и не обнаружил никаких проблем. Тем не менее я начал «сканирование» постепенно, чтобы дать Энн достаточно времени направить осознанное внимание на едва уловимые ощущения в коленях, на бедрах и в животе. Когда мы дошли до грудной клетки, ее снова охватила паника. У Энн скривилось лицо, и она положила левую руку на сердце. Потом она открыла глаза и попросила остановиться. Я напомнил ей, что, независимо от возникающих ощущений, она всегда в силах вернуться к осознанности дыхания или в «убежище». Приближаясь к краю, она могла сместить внимание на образ безопасного места – бухты – и понаблюдать за движением волн. Энн закрыла глаза, сосредоточилась на дыхании, и ее лицо постепенно расслабилось. Потом она снова посмотрела на меня и сказала: «Спасибо».

Я предложил ей сделать паузу и подождать, пока новое ощущение открытости не наполнит ее. По мере того как все тело Энн успокаивалось, я попросил ее отметить, как использовать центр внимания для физического и эмоционального умиротворения.

Энн сказала, что готова «нырнуть», и мы вернулись к «сканированию». Когда мы снова дошли до грудной клетки, снова появились признаки паники, но на этот раз Энн почувствовала их из «более отдаленного места». Она поняла, что можно просто оставаться со своими ощущениями, которые в скором времени изменятся и станут менее подавляющими.

У паники имеется очень странное свойство: когда мы «опираемся» на нее, она ослабляет хватку. Рефлексия позволяет нам приблизиться к происходящему, а не отдалиться от него. Когда у нас получается «оставаться рядом» с определенным чувством, разрешить ему побыть в поле осознанности, то мы узнае м, что оно, даже будучи сильным и угрожающим, появляется и исчезает, как набегающие на берег и затем отступающие волны. Паника – всего лишь набор срабатывающих нейронов в мозге. Умение открыто реагировать на нее дается нелегко, но это важный шаг на пути к разрушению защитных стен, построенных нами самими.

 

Мудрость тела

 

Что открылось Энн, когда она научилась противостоять тревоге и регулировать ее, расширив границы терпимости? Какие образы и мысли выбрались наружу? Вернувшись к «сканированию», Энн снова почувствовала волну холода в груди, и она провела несколько минут в «бухте».

Когда она находилась там, в ее сознании возникли образы отца и приемной матери. Она испугалась их лиц и задумалась, была ли эта паника из-за их плохого отношения к ней. Энн снова сосредоточилась на дыхании, но ее начало трясти, лицо напряглось, и по щекам потекли слезы. «Я вижу фотографию, но я не помню ее. Это единственная оставшаяся у меня фотография. На ней изображены мы с мамой». Энн открыла глаза, посмотрела на меня и сказала: «Она лежит у меня где-то в шкафу, я не разглядывала ее уже много лет». Казалось, она испытала облегчение, но вместе с тем обессилела.

Чтобы убедиться, что мы досконально изучили негативные ощущения в области сердца, на следующей встрече мы опять провели «сканирование» тела. Энн почувствовала тяжесть в груди, у нее появился комок в горле и выступили слезы. Но паника постепенно уменьшалась: она больше не сдерживалась защитными реакциями и свободно двигалась к логическому завершению. Растворившись, паника приоткрыла глубоко скрытую эмоцию – сильную грусть. Теперь Энн нужно было разрешить ощущениям утраты и горечи разворачиваться в их собственном ритме.

На другой сессии Энн позволила образу с фотографии – маме, которая держит свою дочь на руках, – наполнить пространство осознанности. Поначалу слезы у Энн текли медленно, и она их не замечала и не смахивала. Но затем она дала волю чувствам и начала бесконтрольно рыдать, так что ее тело согнулось пополам. При помощи невербальных сигналов – синхронного дыхания, например – я показал ей, что я рядом. Когда она открыла глаза и мы посмотрели друг на друга, я заметил, что у меня тоже выступили слезы.

«Я знаю, это звучит странно, – сказала Энн, необычайно мягко глядя на меня, – но я чувствую присутствие мамы; я знаю, что она здесь, со мной».

Потом Энн рассказала мне сон, увиденный накануне нашей встречи. «Мне ничего не снилось лет десять, и это было очень странно», – добавила она. Один из важных способов интеграции воспоминаний и эмоций – сны. Они появляются, когда корковое подавление ослабляется в достаточной степени, чтобы подкорковые лимбические участки и ствол могли вдоволь «наиграться» с воображением. Сновидения – это смесь воспоминаний, которые мы пытаемся осмыслить, обрывков прошедшего дня, сенсорных сигналов и просто случайных образов, генерируемых во время фаз быстрого сна.

Для меня тот факт, что подкорковые участки Энн наконец начали отправлять сигналы в спящий мозг и она даже помнила их после пробуждения, был хорошим знаком.

«Во сне я плыла к берегу, но начался отлив, и я не могла его побороть. Мои ноги были привязаны к лодке, идущей в море, но я пыталась плыть обратно к берегу. Я изо всех сил гребла руками, но уставала все сильнее. Лодка продолжала плыть, и я перестала видеть берега. Я проснулась в панике. Это было ужасно».

Я попросил ее рассказать подробнее о ее чувствах во время пробуждения и что приходило ей в голову прямо сейчас.

«Не знаю, наверное, я просто слишком устала».

Но спустя неделю Энн описала второй сон, а также показала записи из дневника, который начала вести. «Я опять в воде. Теперь я вижу берег, но лодка снова движется в открытое море. Я чувствую, что точно утону. Но тут я трогаю ногу – мне кажется, я действительно сделала это во сне и она была теплой – и снимаю веревки. Я высвобождаю ноги и начинаю изо всех сил ими работать. Наконец, я добираюсь до берега и падаю на теплый песок. Я помню, что просто смотрела на небо и солнце и чувствовала себя в безопасности. Потом я проснулась, испытав большое облегчение».

На этот раз Энн легче разговаривала о значении этих образов, и мы исследовали охватившую ее беспомощность, сменившуюся облегчением.

 

Образы исцеления

 

В начале следующей встречи Энн протянула мне большой конверт. Она нашла фотографию двухлетней себя с мамой. Она поведала, что, женившись во второй раз, ее отец уничтожил все напоминания о своей первой супруге и никогда не говорил о ней. И только после того как Энн отправилась в колледж, она наконец навестила бабушку и дедушку и получила от них эту фотографию.

Но в конверте лежало два снимка: оригинал и более крупная его версия. Энн отсканировала старую карточку и на компьютере удалила отца, скрывающегося на заднем плане. «Я хочу сохранить ту часть воспоминания, от которой испытываю теплоту, – пояснила Энн. – Мне не нужно привязывать себя к противной жене отца или к его горю».

На фотографии маленькая Энн с мамой сидели в старомодном кресле с подголовником. Энн, расположившись на коленях, с восторгом протягивала правую руку к камере, а левой держалась за мамины руки. Мама смотрела на дочь и улыбалась, явно наслаждаясь ее обществом. Казалось, что время остановилось: ребенок был в безопасности, у мамы на руках, но с интересом глядел на окружающий мир.

Но я заметил в глазах мамы Энн некоторую грусть. У нее обнаружили рак, когда Энн исполнилось полтора года. «Я с трудом представляю, насколько ужасно ей было сознавать, что она не сможет обо мне заботиться и наблюдать, как я расту».

В течение следующих недель Энн размышляла о тяжелых переживаниях отца. Бабушка и дедушка рассказывали ей, как сильно он любил жену и как ее смерть разрушила его. Однажды Энн произнесла: «Наверное, он сделал все возможное, чтобы справиться с горем, когда ее не стало. Он был молод, всего двадцать шесть. Но я все еще не понимаю, почему он просто исчез, а потом женился на такой ведьме. Когда ушла мама, отец в некотором роде умер вместе с ней».

Скорбь Энн развивалась своим чередом, когда она стала более открытой к чувствам – любви, утрате, замешательству, злости и даже прощению.

Энн решила продолжать сеансы психотерапии дольше, чем собиралась сначала. По ходу нашей совместной работы ее жизнь начала наполняться энергией, которой ей не хватало несколько десятилетий. Энн занялась спортом. Учащенное сердцебиение беспокоило ее значительно реже, а потом и вовсе прекратилось. Она начала встречаться с некоторыми коллегами вне работы. Кроме того, она нашла время, чтобы «просто побыть» с дочерями, и обнаружила, что им тоже нравилось рисовать. Вместо посещения офиса в выходные она планировала разные занятия с детьми. «Я знаю, что они не так уж и долго пробудут со мной», – пояснила она.

Сейчас присутствие Энн в комнате ощущается сильнее. Она держится по-другому, ее движения стали плавными и расслабленными, и она комфортно чувствует себя в своем теле. Теперь Энн распускает волосы. И еще она сказала, что больше не чувствует пустоты внутри.

 

 

8

Узники прошлого

Память, травма и восстановление

 

Я находился рядом с Брюсом и ждал его схватки с противником, благодаря судьбу, что он видел во мне друга, а не врага. С камуфляжной раскраской на лице он больше походил на увлеченного игрой четырехлетнего ребенка, чем на 34-летнего ветерана. Тем не менее ужас, читающийся в его глазах, и сила, сосредоточенная в его 90-килограммовом и почти двухметровом теле, делали нашу ситуацию реальной.

Брюс был одним из многочисленных солдат, вернувшихся из Вьетнама изувеченными изнутри. Наши пути пересеклись под кроватью в Брентвудской больнице для ветеранов в Лос-Анджелесе, куда Брюса госпитализировали с посттравматическим стрессовым расстройством (ПТСР) – болезнью, только за несколько лет до этого получившей название. На тот момент я только пришел в психиатрическое отделение стажером, и Брюс оказался в числе моих первых пациентов. Я совершенно не рассчитывал, что он схватит меня за лодыжки, затащит в свою «пещеру», бросит мне метлу и прокричит: «Стреляй, если они начнут атаковать!»

Не было ни малейших сомнений, что Брюс находился в вымышленном мире. Но я думал, что это была не детская игра, а какая-то часть памяти, вышедшая из-под контроля. Фрагмент прошлого, будучи в его сознании вполне живым и реальным, наводил на него – да и на меня – ужас. Брюс так долго вглядывался в комнату, что, казалось, мог начаться и закончиться уже целый сезон тропических муссонов. Иногда Брюс замечал надвигающегося на нас врага и пытался отогнать его метлой. Он был благодарен мне за помощь и сказал, что мы хорошая команда.

Через час, проведенный в страхе и тревожной бдительности, хватка Брюса постепенно ослабла, сдавленный и грубый голос замолк, его лицо смягчилось, и он тихо застонал. Я помог ему выбраться из-под кровати и укрыл его одеялом, чтобы он почувствовал себя в безопасности, и сидел рядом, пока он не уснул.

Я совершенно не знал, что делать, и меня трясло. В таком состоянии я добрел до поста медсестры и рассказал ей о случившемся. «А, да у Брюса всего лишь вспышки», – прокомментировала она, искренне пытаясь мне помочь.

Позже в тот день у меня была назначена часовая консультация с моим профессором, и я спросил его, что же такое вспышка. «Это травмирующее воспоминание из прошлого, преследующее человека в настоящем, – ответил он. – На самом деле мы не знаем механизм его работы». Меня, однако, такой ответ не удовлетворил.

Я помнил, что человек способен избирательно концентрировать внимание на воображаемом мире и временно отказываться от критического восприятия, чтобы полностью погрузиться в него. Некоторые называют это нормальной диссоциацией – то есть добровольной приостановкой восприятия реальности и погружением в собственные фантазии. Такое поведение типично для детей, увлеченных игрой, и мы все в какой-то степени сужаем область внимания до одного сегмента впечатлений, ограничивая осознанность. Конечно, в повседневной жизни мы способны выйти из этого состояния и, например, пойти ужинать, когда нас позовут. Но на моих глазах разворачивалась совсем иная ситуация.

Для Брюса проведенный под кроватью час вовсе не являлся частью прошлого. Для него это происходило в настоящем, и он внедрял новые объекты – метлу, «пещеру» под кроватью, меня – в свои впечатления. Он не просто погрузился в воспоминания или воображение: давно минувшие чувства, образы, звуки и поступки ожили в его сознании и переплелись с действительностью. Я четко понимал, что это его воспоминания, но для него они утратили соответствующий «ярлык», а то и вовсе никогда не имели его.

До недавнего времени мы только гадали о принципах работы памяти и механизмах, формирующих восприятие реальности. Мне представлялось, что вспышки все туже затягивают удавку вокруг истерзанного сознания Брюса и разрывают его на части.

На следующей неделе мне сообщили, что кто-то нашел под кустом у входа в здание настоящие гранаты. Брюс утверждал, что ничего о них не знает. Однако вскоре в его шкафчике обнаружили чеку от гранаты, и не одну, и Брюса поместили в закрытое отделение, а затем и вовсе перевели в другую больницу. У меня больше не было возможности работать с ним. Я до сих пор иногда думаю, частью какого искаженного воспоминания являлись те гранаты.

 

⇐ Предыдущая20212223242526272829Следующая ⇒

Поделиться: