К атегория: Детско-родительские отношения

 

 

«МАМА, СТОП!»

Женщина пришла к Богу, чтобы задать только один вопрос:

- Господи, почему я стараюсь жить по совести и по законам, никого не обижаю, со всеми мягка и приветлива, много работаю, а счастья все нет и нет?

- А ты как думаешь, почему? – спросил Господь.

- Это из-за мамы. У меня была очень жесткая мама. Она никогда меня не ласкала, не хвалила, не одобряла, не поддерживала, только критиковала, оскорбляла, унижала и ругала. Я никогда не могла ей довериться, потому что она высмеивала меня и рассказывала мои детские тайны всем, да еще со своими ироническими комментариями. Она давила меня и загоняла в жесткие рамки, мне даже дышать трудно было. Она ограничивала мою свободу и не давала мне воли. Она навязывала мне свои правила и запрещала многое. Мне даже плакать запрещалось!

- Ты пыталась со всем этим что-то сделать? – с любопытством спросил Бог.

- Я старалась, очень старалась, но сейчас думаю, что все это было тщетно, — печально ответила она. – Я все время пыталась доказать маме, что многое могу. Я отлично училась, работала не за страх, а за совесть, помогала людям, я изо всех сил старалась быть хорошей девочкой, чтобы мама меня оценила и сказала: «Ну, вот теперь ты молодец, и я горжусь тобой».

- Ты добилась цели?

- Нет. Прошло много лет, но ничего не изменилось. Она по-прежнему недовольна мною, и все время старается меня зацепить, унизить, расстроить. Она все такая же. И ее слова и поступки ранят меня все так же больно.

- Это значит, что и ты все такая же, — объяснил Господь. – Какая была, такая и есть. Ты – Жертва. А если есть Жертва, обязательно должен появиться и Тиран. Для тебя эту роль согласилась выполнить твоя мама.

- Но я давно уже не ребенок! Я выросла! – возразила женщина, казавшаяся уязвленной. – Почему же в моей жизни Тиранов стало еще больше? Меня тиранят все кому не лень: мама, начальники, даже сослуживцы!

- Потому что ты все еще не принимаешь ответственность на себя, ищешь виноватых и обижаешься на маму и на меня за то, что мы сделали тебя слабой. Ну так мы не против – стань сильной!

- Я уже другая, я прожила полжизни, родила своих детей, я изменилась, я достигла определенных успехов!

- Ничего не изменилось! И все твои достижения теряют ценность, потому что они совершались не из чистых побуждений.

- А из каких же? – оскорбилась и поразилась она.

- Из соображений гордыни. Мама тебя унижала – ты хотела над ней возвыситься. Мама тебя критиковала – тебе хотелось ей доказать, что ты не такая. Ты не чувствуешь себя счастливой, потому что твоя конечная цель была заведомо недостижимой. Ты не хотела измениться сама, ты хотела, чтобы изменилась мама.

- Да, пожалуй, ты прав, — подумав, сказала женщина. – Наверное, так и есть. Но я все равно не понимаю: почему она со мной так поступала? За что? Что я ей сделала?

- Ничего. В том-то и дело, что ты ей ничего не сделала. Наверное, она ждала от тебя чего-то особенного?

- Чего же?

- А давай спросим ее Душу! – предложил Господь и щелкнул пальцами. Тут же рядом возник образ матери – почти как живой, только полупрозрачный. Господь обратился к ней:

- Здравствуй, Душа. Ко мне пришла твоя дочь. Она спрашивает: почему ты воспитывала ее именно так, как ты это делала? Что ты хотела ей дать?

- Я хотела дать ей силу. Она росла такой слабой, такой неприспособленной, и совершенно не умела постоять за себя. В отношениях со мной она должна была научиться защищать границы своего личного пространства. Она должна была закалиться и разрешить себе быть жесткой, когда это надо, научиться говорить «нет» и прямо заявлять о своих интересах. Я до сих пор не вижу результата, но буду пробовать еще и еще. Это то, что я должна и хочу дать моей дочери, чтобы она передала по наследству своей, а та — своей. Пусть в нашем роду больше никогда не будет Жертв.

- А ты не боишься, что она может возненавидеть тебя?

- Я этого добиваюсь. Потому что разрешив себе ненавидеть, она научится и любить. Пока же она умеет только жалеть – себя и других, таки же слабых, как она, и на это уходит вся ее жизненная сила. Она не позволяет себе даже жаловаться, накапливая невыплаканные слезы, и от этого все больше слабеет. Что же она сможет передать по наследству своим дочерям?

- Чего же ты ждешь от нее?

- Жду, когда в ответ на мои нападки она твердо скажет: «Мама, стоп!». Когда она станет взрослой. Когда Тираны отстанут от нее, потому что будут уважать ее границы. Когда я смогу, наконец, отдохнуть и побыть мамой. Просто мамой…

 

 

 

ГРАНИЦА НА ЗАМКЕ

 Путник стоял и озадаченно рассматривал представшую перед ним контрольно-следовую полосу, ряд столбиков, уходящих влево и вправо, и колючую проволоку, натянутую между ними. Было очень похоже на границу, хотя никаких границ в этом месте вроде не предполагалось. Путник двинулся было вперед, но далеко не ушел.

— Стой! Кто идет? – грозно окликнул его мужественный голос из-за ближайшего пышного куста сирени.

— Свои, — осторожно отозвался Путник, приостановившись.

— Свои дома сидят, — недовольно ответил тот же голос.

— А я вот тоже свой, только путешествовать люблю, — миролюбиво отозвался Путник. – Да ты не беспокойся, друг, я же так, транзитом. Пройду быстренько – только вы меня и видали. А тут что, охраняемая территория, что ли?

— Еще как охраняемая. Частная территория. Граница тут проходит, понимаешь? – проинформировал голос.

— А какого государства?

— Суверенного и автономного. Моего!

— Ого! Круто. И армия имеется? – поинтересовался Путник. – Десант, пехота, артиллерия, погранцы?

— Ограниченный контингент, — чуть помедлив, нехотя признался голос.

— И какова численность? – продолжил расспросы Путник.

— А ты, часом, не шпион? – подозрительно спросил голос. – Высматриваешь, вынюхиваешь… Не засланный ли ты к нам?

— Да ты что, какой я шпион? Я путник, — засмеялся тот. – Меня , бывает, посылают, но чтобы засылать… Нет, не шпион я.

Путник сделал шаг вперед, и тут же остановился, потому что голос завопил:

— Стой! Стрелять буду!

Путник оценил проявившиеся истерические нотки и послушно остановился.

— Да чего же ты такой нервный? – удивился Путник. – Все, все, стою! Расслабься!

— Ага, расслабишься тут, — пожаловался голос. – Только бдительность потеряешь, а она уже тут как тут. Как будто ждет. Лезет и лезет!

— Кто она-то? – спросил Путник.

— Да нарушительница же! – раздраженно воскликнул голос. – Слышь, у тебя закурить не найдется?

— Найдется. Ты только вылезай из засады, посидим, покурим вместе.

— А вдруг она в это время и полезет? – засомневался голос.

— Не дрейфь, братан, нас теперь двое, отобьемся как-нибудь, — пообещал Путник.

— Ну ладно, — через непродолжительное время решился незримый «братан». – Ты только сделай пару шагов назад, а то вдруг ты все же вражеский лазутчик?

— Да не лазутчик я, — вновь отбоярился Путник. Но все же отошел. – Все, ты ж видишь, оружия нет, душа нараспашку, руки над головой – выходи, не бойся.

Из-за куста вышел мужчина лет 30: вид настороженный, взгляд пристальный, в руках — рогатка. Одет он был в тренировочные штаны и камуфляжную майку, на голове – пижонская бейсболка с прикрепленными для маскировки ветками.

— Ополченец, что ли? – окинул его взглядом Путник. – Или это в регулярных войсках послабление с формой вышло?

— Да у нас тут по-домашнему, — уклончиво ответил странный пограничник. – Чего насчет закурить-то?

Вскоре оба уже сидели и дымили, приглядываясь друг к другу.

— Куда шел-то? – первым нарушил молчание страж границы.

— Куда глаза глядят! Хожу вот, жизнь изучаю, — охотно откликнулся Путник.

— А с какой целью?

— С целью сбора и передачи знаний и обмена опытом. Люблю, понимаешь ли, делиться!

— Делиться, значит, любишь… — задумчиво произнес пограничник.

— Ну да. Можно сказать, в голове у меня большая энциклопедия полезных советов, — весело сказал Путник.

— Советов, говоришь… — еще больше призадумался суровый воин. – И всем советуешь?

— Всем, кто хочет слушать. Служивый, а ты мне вот что скажи: куда я забрел-то? А то вдруг ненароком сунусь не туда, а ты по мне шарахнешь со всей дури. У тебя вон оружие имеется, — и он кивнул на рогатку.

— Оружие! – горько усмехнулся страж границы и бросил рогатку наземь. – Да супротив нее любое оружие – фикция одна. Она найдет, как достать. Все время умудряется сквозь кордоны просочиться.

— Да кто она-то? – в очередной раз спросил заинтригованный Путник. – Что за напасть такая?

— То-то и напасть, — судорожно вздохнул камуфляжный. – Бывшая моя, вот что за напасть. В прошлом – жена, а теперь вот – захватчица и злостная нарушительница.

— Что, по-плохому расстались? – сочувственно спросил Путник.

— Да лучше бы по-плохому! – вскинулся пограничник. – Поругались бы, и каждый – в свою жизнь. А мы по-цивилизованному. Что называется, «остались друзьями». То есть я сам не понимаю, разошлись мы или нет.

— Живете под одной крышей, никак?

— Не, под разными. У меня уже другая семья. Но ей это по фигу, ее в моей жизни вроде как не меньше, а еще больше стало.

— Это как так?

— Ну, как? Постоянно границы нарушает, вот как! Лезет на мою территорию, — пожаловался незадачливый защитник суверенного государства. – Ни днем, ни ночью расслабиться не могу. Все время жду: вот сейчас телефон зазвонит.

— Даааа… А ты ей правила свои обозначал?

— Обозначал, конечно! – оживился воин. – Так она не учитывает! Она все слышит так, как ей надо, а делает, как считает нужным, остальное – побоку. И раньше было так же, когда еще вместе жили. В общем, после развода еще хуже достает.

— Если достает, значит, хочет тебя видеть, — предположил Путник.

— Да это-то ясно, — уныло махнул рукой страж границы. – Да только меня-то она не спрашивает, хочу ли я ее видеть? Мне бы отдохнуть от этих «дружеских отношений». А она звонит и звонит…

— Любит, наверное?

— Какое «любит»? – почти взвыл камуфляжный. – Разве так любят? Она ж меня, как волка, флажками обложила.

— А ты так и норовишь махнуть через флажки, на волю…

— Да вот вроде махнул уже. А воли не чувствую. Все время приходится бдить, чтобы границу не нарушала! От телефона уже шарахаюсь…

— А зачем разговариваешь?

— Так у нее пароль! – в отчаянии махнул рукой страж.

— Какой такой пароль?

— Пароль «дети», отзыв – «отец», — объяснил воин. – Она мне про детей звонит. Дети же с ней остались, ну она меня и давай подтягивать, вроде как «детям нужен отец».

— А что, не нужен? – спросил Путник. – Или ты их не любишь?

— Да люблю, люблю. И не отказываюсь. Только вот знаешь, честно тебе скажу: нутром чую, что они дл нее как повод. Ну, чтобы мне позвонить. Или написать. А меня прямо с души воротит. А что она меня за китайского болванчика держат? Ну, я и уклоняюсь, как могу. Детей, конечно, жаль. Но вырастут – поймут. Я им объясню.

— Если они к тому времени захотят тебя слушать, — заметил Путник.

— Да я понимаю, — увял пограничник. – Только все равно: ну не могу я! Достала она меня. Я ведь новую жизнь начал, другую семью завел, отношения строю, то-се. А она врывается, как к себе домой. Моя новая напрягается, чего мол, ей, какого рожна? А я что объяснять должен? Скажи, мне это надо?

— Тебе виднее, — неопределенно отозвался Путник.

— Тут случай был – вааще! В 6.30 телефон заверещал, прикинь? Глянул – она, блин! Ей по фигу, какие у меня дела, может, занят, может, сплю еще. Она только свои идеи признает. А на мои реалии ей плевать.

— Какой-то ты чересчур нервный, братан, — усмехнулся Путник. – Для погранвойск – так просто белобилетник. Ты что ж, поэтому столбы поставил и колючей проволокой обложился?

— Ну! А что еще делать, если только расслабишься, а она уже вторглась? И такая вся невинная, воздушная, глазками наивно так луп-луп… «Я же, мол, из лучших побуждений, не для себя, для детей!». А я получаюсь монстр и нерадивый отец.

— А ты радивый? – задал наводящий вопрос Путник. – Помогаешь, участвуешь, воспитываешь?

— Да какое там… — повесил голову воин. – Я же, получается, ее избегаю, так и их тоже. Вроде как дети заложниками оказались.

— Когда военные действия разворачиваются, в заложниках всегда оказываются те, кто слабее, — в упор глянул на него Путник. – Ты ж мужик! Найди выход!

— Мне бы отдохнуть. Подумать, осмотреться… — тоскливо сказал защитник границы, глядя в сторону. – В себя прийти. Если б она на меня не давила! Когда она давит и требует, мне все наперекор делать хочется. Назло! И чтобы граница на замке!

— Ну, удачи тебе, — сказал Путник, поднимаясь с травы. – Держи свою рогатку. Похоже, ты с ней расстаться пока не готов. Отстреливайся! А мне пора.

…Путник шел вдоль границы и высматривал женщину, которая обязательно должна была появиться. «Я ее дождусь и поговорю, — думал Путник. – Ведь кто-то должен первым прекратить эту глупую войнушку! Я ей объясню, что границы появляются, когда есть угроза вторжения. А когда все уважают суверенитет, границы ни к чему. И что надо просто отойти, исчезнуть. Тогда со временем и границы откроются, и международный туризм начнется».

Он ей расскажет, и она поймет. Ведь кто-то же должен вести себя как взрослый!

А у контрольно следовой полосы, под кустом сирени, сидел усталый пограничник, мрачно вертя в руках то грозную рогатку, то пока молчащий телефон. Думы его были невеселые. Путник заронил в его душу зерно сомнения, и ему было неуютно. Он думал о маленьких заложниках большой войны, в которой непонятно было, кто пострадавшая сторона.

Граница все еще была на замке.

 

 

 

ДОЧЕНЬКА

 Она сейчас лежит в своей кроватке, спит – маленькая, беспомощная, трогательная такая. У нее сморщенное личико и плотно сомкнутые припухшие веки с редкими слипшимися ресничками. Иногда она вздрагивает во сне и причмокивает губами. Наверное, снится что-нибудь. Интересно, что она видит во сне? Что там происходит, в ее голове? Жаль, что она не может рассказать.

Одеяло сползло набок, высунулась наружу коленка – надо бы поправить, чтоб не замерзла. Но я не успеваю – завозилась, проснулась! Я спешу к ней. Она открывает глаза и пытается их сфокусировать на предмете, то есть на мне. Глаза такие прозрачные, голубые, отрешенные, словно она все еще не до конца в этом мире. Но вот собралась, зацепилась взглядом, увидела меня, заулыбалась беззубым ртом. Боже, какая нежность! Выпростала из-под одеяла руку, ухватила меня за палец. Говорить не может, зато улыба-а-а-ется! Узнала меня, узнала…

- Доброе утро, моя хорошая. Доброе утро.

Так, первым делом надо поменять памперс. Я откидываю одеяло и сноровисто совершаю все, что положено: подстелить клееночку, снять, выбросить, помыть, протереть, обработать детской присыпкой, надеть новый памперс.

- А вот вечером папочка наш вернется, в ванну тебя отнесет, купаться будем! – говорю ей. Она не понимает, но улыбается. – Давай расчешемся, что ли?

Снимаю с нее косынку, глажу по головенке, почти лысой, с редкими волосиками. Черепушка гладкая, теплая такая… Беру мягкую щеточку и осторожно расчесываю, хотя что тут чесать? Скорее, это массаж. Но ей нравится, она любит этот ритуал «расчесывания».

Затем я протираю ее лицо и ладошки влажной салфеткой. Салфетка пахнет ромашками, и она теперь тоже источает аромат летнего луга. Кожа у нее часто сохнет и шелушится, поэтому я покупаю «Джонсонз бэби» и делаю ей масляный массаж, утром и вечером. Кожа сразу радуется, расправляется и начинает блестеть.

- Вот, другое дело! – сообщаю я, закрывая бутылочку. – А сейчас кушать будем. Хочешь ведь кушать?

Она никак не реагирует, да я и не жду ответа. Иду на кухню, овсяная кашка уже сварена, я добавляю протертое яблоко, накладываю в чашку и несу ее в комнату.

- Давай повяжем слюнявчик, и я тебя покормлю, — предлагаю я.

Она вырывается, крутит головой, сердито гукает – не любит слюнявчик почему-то.

- Тихо! Не капризничай! Это для гигиены! – строго говорю я. – Есть такое слово – надо!

Она смиряется и дает повязать слюнявчик. Я беру ложку и начинаю ее кормить. Это мероприятие требует терпения: ест она медленно, набирает в рот – и надолго замирает, а иногда забывается и открывает рот, так и не сглотнув, и тогда кашка вытекает на слюнявчик. Я подбираю ее салфеткой, чтобы не размазывалась дальше. Сегодня у нее хороший аппетит, кашка съедена вся. А то, бывает, приходится уговаривать: «За маму, за папу, за серую собачку…».

- Молодец, умничка, — хвалю ее я. – А теперь – морсик. Ты же любишь морсик?

Я ловко сую ей в рот трубочку – специальная кружка с крышкой и трубочкой, очень удобно. Она сосет, жмурится от удовольствия. Морсик я варила сама, он клюквенный и очень вкусный. Я смотрю, как она увлеченно пьет, и мне хорошо. Умылись, поели, попили – все отлично, день начался. Сегодня она – редкий случай! – спокойно спала всю ночь, мне ни разу не пришлось вставать к ней. Подарок судьбы, можно сказать.

- Я займусь делами, а ты полежишь спокойно, ладно? – прошу я.

Часа два я совершаю привычные действия – загрузила белье в стирку, убралась немного, поставила вариться супчик для всего благородного семейства. Пару раз заглянула в комнату – лежит, пялится в потолок, пузыри пускает. Маленькая моя…

Телефон затренькал. Звонит моя сестрица.

- Ну, как там наше чудо?

- Чудесит, — отвечаю. – Поспала хорошо, покушала, что еще человеку для счастья надо?

- А я ей чепчик сшила, — говорит. – Хороший такой чепчик, фланелевый. С рюшечками. Чтобы голова не мерзла. Приеду, привезу.

- Давай, приезжай. Мы гостям всегда рады. Ну, пока.

Тут же еще звонок — муж мой Михаил, спрашивает, что из продуктов купить. Выдала инструкции, вернулась к делам.

Вдруг слышу – звуки какие-то. Кинулась к ней – лежит, плачет.

- Ну что, что такое случилось? – спрашиваю я. – Ну все, все, тихо, я тут, я с тобой. Давай вытрем слезки, все у нас хорошо. Я тебя люблю.

Она постепенно утихает, только всхлипывает тихонько.

- Давай я тебе книжку почитаю?

Достаю книжку, это стихи. Начинаю читать – негромко, с выражением. Лежит, притихла… Слушает, как будто все понимает. Хотя что она там может понимать? Пялится в потолок бессмысленным взором младенца. Наверное, ей просто надо, чтобы я была рядом, и чтобы слышать мой голос. Поэтому я читаю стихи.

Нас двое, я и она.

Когда-то, много-много лет назад, нас тоже было двое – я и она. Только это я лежала в кроватке, пускала пузыри, улыбалась беззубым ртом и хватала ее за палец. А она кормила меня кашкой, поила морсиком и читала книжки. Я этого не помню, но знаю, что так и было, мне рассказывали. Только вот памперсов, «Джонсонз бэби» и стиральных машин тогда не было, так что ей было труднее. Но она как-то справлялась. Справлюсь и я.

Она повернула голову, смотрит на меня, шевелит губами.

- Что такое? – я откладываю книжку и иду к ней. – Ты тут как, сухая?

Проверяю памперс – там все нормально, но она силится, тужится, по лицу пробегают волны, губы напряженно шевелятся. Наверное, когда-то я точно так же пыталась непослушными губами сложить свое первое слово. Она словно силится что-то сказать, хотя уже давно не разговаривает и ничего не понимает. Преклонный возраст, атеросклероз, мышечная атрофия, старческая деменция, впадение в детство. Маленькое сморщенное личико, неосмысленный взгляд… младенец.

Я наклоняюсь над ней.

- Что, моя дорогая, что?

И слышу едва различимый шепот:

- До-чень-ка…

Ну вот, а я «деменция», «деменция»… Теперь моя очередь плакать.

- Мамочка…

 

 

 

ЗАЛ ОЖИДАНИЯ

 Кто ухаживал когда-то за тяжело больными близкими – поймет. Это когда в палате 6 человек, когда тяжелый запах и одна санитарка на все крыло, когда надо нести свое постельное белье, и дорогие лекарства, и памперсы, а сиделку нанять не на что, и спать приходится сидя на табуретке, потому что даже раскладушку не принесешь – в коридоре тоже лежат больные, и ты уже сам не понимаешь, на том ты свете или на этом.

Лидочка как раз дошла до такого «потустороннего» состояния. Мама болела, фактически зависла между жизнью и смертью, и врачи ничего не обещали – смотрели мимо, отвечали неопределенно.

- Что вы хотите? Возраст, — сказал лечащий врач. – Лет ей сколько? Правильно, много. А средняя продолжительность жизни в стране какая? Правильно, гораздо меньше. Ну и вот!

«Так что, он хочет сказать, что мама еще и зажилась?», — подумала Лидочка, но вслух ничего не сказала. Она вообще терялась при встречах с должностными лицами. То есть практически постоянно.

В своем «потустороннем» состоянии Лидочка научилась спать сидя. Ну, не то чтобы спать – отключаться на пару минут. Больше нельзя – вдруг маме что-нибудь понадобится? Хотя мама тоже почти все время спала… И вот в один из таких моментов Лидочке, наверное, приснился сон. Такой нереально реальный, что даже запахи почувствовались. Вот только что пахло больницей – а вот уже совсем другим – металлом, чемоданами, дальней дорогой… расставанием.

«Аэропорт?» — подумала Лидочка, сосредоточенно озираясь вокруг. Похоже, это действительно был аэропорт. Лидочка находилась на балконе, среди множества других людей, а внизу тоже были люди, и терминалы, и выходы на летное поле. Сквозь стеклянную стену виднелись белоснежные лайнеры, похоже, новые, сияющие на солнце невыносимым светом.

- Объявляется регистрация билетов и оформление багажа на рейс 84, — объявил динамик. – Отбывающих просим пройти к 3 терминалу.

Лидочке сверху было хорошо видно, как внизу вскипело движение, часть людей потянулась 3 терминалу, где уже стояли сотрудники – тоже в белоснежной форме, приветливые и улыбчивые.

«Наверное, непрактично во всем белом работать, пачкается быстро», — подумала Лидочка, которая ежедневно стирала свой белый халат, без него в палате находиться не положено.

Тем временем люди у 3 терминала сдавали багаж, предъявляли билеты и проходили через воротца в накопитель. Странность какая-то в этом была… Лидочка не сразу сообразила, что многие пассажиры очень непривычно одеты. Глаз выхватывал то тут, то там людей в байковых халатах, в ночных рубашках, в майках и трико, и Лидочка с изумлением заметила даже несколько совершенно голых товарищей. Впрочем, никого из «нижних людей» это не смущало – как будто так и надо.

И еще одна странность не сразу, но определилась: в воротца заходили каждый в своей одежде, а из них выходили в одинаковых белоснежных просторных балахонах. И багаж оставляли весь, подчистую – в руках у прошедших контроль не оставалось ни пакетов, ни сумочек, ни зонтов, даже билетов не было.

«Антитеррористические мероприятия? — предположила Лидочка. – Чтобы ни бомбу, ни пилку для ногтей не пронесли? Что-то я о таком не слышала…».

И тут Лидочка увидела… Нет, она сначала не поверила своим глазам. Но сомнений не было: там, внизу, в широкие раздвижные двери только что вошла мама. Точно – мама! В своем полосатом халате, который Лидочка только вчера выстирала и выгладила, в теплых носках и кожаных шлепанцах, в правой руке хозяйственная сумка, в которой Лидочка ежедневно носила в больницу куриный бульон, соки и яблочное пюре, а в левой…

«Билет! – ахнула Лидочка. – Но как… Куда??? Она же больна!!!».

Мама стояла и растерянно озиралась по сторонам.

- Мама! Ма-ма! Я здесь! – изо всех сил завопила Лидочка, бросаясь к металлическому парапету. – Мама, посмотри наверх!

- Куда вы, женщина? Это нельзя! – раздалось за спиной, и сильные руки оттащили ее назад.

Лидочка обернулась и увидела охранника – в белоснежной форме, и эмблема с крылышками на шевронах и на фуражке. На кармашке было вышито: «Служба безопасности». Он был явно должностное лицо, поэтому Лидочка сразу опомнилась.

- Извините, я не хотела. Там моя мама! – сбивчиво заговорила Лида. – Я просто ее позвала. Вот и все. Я ничего не нарушала…

- Отбывающих не положено звать, — разъяснил охранник. – Им вообще мешать нельзя. Дело-то серьезное!

- Ну да, я понимаю, — смешалась Лидочка. – Только мама не может здесь находиться! Она сейчас очень больна, понимаете? Я вообще не знаю, как она здесь очутилась… И потом – она за всю жизнь ни разу на самолете не летала! Да и лететь-то ей некуда!

- А вы разве не провожающая? – теперь охранник выглядел несколько смущенным.

- Да нет же! – с отчаянием сказала Лидочка. – Как же я могу ее провожать, если ей нельзя улетать? Ей лечиться надо! Мне надо туда, вниз, к ней! Где тут выход?

- Выход тут один – назад, в город, — медленно сказал охранник. – Вниз вас не пропустят. Туда только с билетами…

- Господи, ну что за порядки странные? А где тут касса? Я куплю билет!

Лидочка говорила и неотрывно следила глазами за мамой. Та медленно двинулась по залу, рассматривая терминалы и то и дело заглядывая в билет.

- Билет вам, скорее всего, не продадут, — сказал охранник. – У нас тут только по брони… Ваша очередь еще не скоро подойдет. Вы уж мне поверьте.

- Но что же делать! – со слезами вскрикнула Лидочка. – Кричать нельзя, вниз нельзя, а что можно???

- Знаете что? – вдруг решил охранник. – Пойдемте со мной в Зал Ожидания. Если начальство разрешит – устрою вам встречу с мамой. И вы обо всем поговорите. Пойдет?

- Пойдет! – обрадовалась Лидочка. – Спасибо вам! Вы очень добры!

Зал Ожидания оказался тут же, неподалеку – он был просто отгорожен от остального пространства стеклом и оборудован удобными креслами.

- Располагайтесь, ждите. Я должен получить пропуск для вашей мамы, — сказал охранник и удалился.

Лидочка села и стала ждать. Она немного успокоилась и стала рассматривать окружающее пространство.

- Тоже не успели попрощаться? – спросил ее высокий старик, сидящий неподалеку.

- Да нет, я вообще не собиралась прощаться, — охотно откликнулась Лидочка. – Это какая-то ошибка!

- Тут ошибок не бывает, — вздохнул старик. – Если билет куплен, то надо лететь…

- Да ерунда, билет всегда можно сдать, — отмахнулась Лидочка. – Просто все это как-то неожиданно…

- Тут вы правы, это – всегда неожиданно, — покивал старик. – Вроде готовишься, готовишься, а вот приходит пора расставаться – и все равно не готов. А вы кого провожаете?

- Да не провожаю я! Маму тут, внизу, увидела. Но меня к ней не пустили. Сказали ждать.

- А, понятно. А я вот – жену. Ну, мне бы только попрощаться – и все. Пускай летит. Раз решилась…

- А куда она у вас летит?

- Как куда? Здесь все в одном направлении летят – на Тот Свет. Других маршрутов нет.

- Куда? – оторопела Лидочка.

- На Тот Свет, — терпеливо повторил старик. – Оставляют накопленный багаж… Сдают билет, он же все равно – в один конец… Переодеваются чистое… И в полет!

- А… Ох… Да… Что вы такое говорите??? – с ужасом выдавила Лидочка.

- А вы разве не знали? – спокойно удивился старик. – Хотя – да, вы еще молоденькая, откуда вам. Первый раз, наверное, близких провожаете?

- Да не провожаю я! – вскричала Лидочка. – Мама жива! Жива! И никуда не собирается лететь! А если и собирается, я ее никуда не отпущу!

- Эгоистично, — заметил старик. – А маму-то вы спросили, хочет она остаться или хочет улететь?

Лидочка набрала побольше воздуха, но так и выдохнула его, не преобразовав в слова. Маму она не спрашивала. И не знала, что там она хочет или не хочет. А врать Лидочка не умела и не любила. Поэтому и сникла, растерянно глядя на старика.

- Ну-ну, не расстраивайтесь, - сочувственно сказал дед. – И простите меня, дурня старого, если что не так. Я вас понимаю. Я-то к своей старухе вот-вот следом прилечу, а вам-то с мамой еще нескоро встреча предстоит. Так что понимаю ваши переживания.

- Какая встреча? – слабым голосом простонала Лидочка. – Мама вовсе не собиралась умирать, ну правда! Вы ведь это имели в виду?

- Это, — подтвердил старик. – Только вот что я вам скажу: сознательно собираются умирать – только самоубийцы и святые. А все остальные – думают, что хотят жить, а на самом деле, в глубине души, бог весть, что они там собираются.

- Мама не самоубийца и не святая, — ответила Лида. – Она просто – мама. Мы знаете как с ней ругались? Она меня всю жизнь гнобила: то похудей, то причешись, то приведи себя в порядок. Я на нее обижалась, злилась. Ругались. Но теперь у нас все изменилось. Мама наконец-то поняла, что была неправа. Она раскаялась, в церковь ходила, причащалась, исповедовалась… Да у нас жизнь только-только началась!

- Между прочим, когда человек расплачивается со всеми земными долгами, его уже мало что держит на земле, — заметил старик. – Ваша мамочка, похоже, завершила незавершенное, ну и вот…

- Так. Давайте мы пока про маму не будем, — решительно сказала Лидочка. – Вот встретимся – и тогда все выяснится. А пока переменим тему, ладно?

- И то верно, — согласился старик.

- А вот ваша жена, она тоже не собиралась… ну, улетать?

- Нет. Не собиралась. Ходила, скрипела, меня понемногу пилила. Все неожиданно произошло. Меня и дома-то не было. Так что попрощаться не успел. Только это и гложет. А так – что ж, раз билет приобрела, значит, так надо. Пора, стало быть.

«Безбилетных пассажиров экстренного рейса вне расписания просим пройти к кассе. Повторяю…», — раздалось из динамиков.

- А эти как же? Которые без билета? – тут же спросила Лидочка.

- Это которые совсем неожиданно. В катастрофах, например. Ну, ничего, выдадут им билеты. Поторопились маленько, а так тут все предусмотрено. Даже если вне расписания.

- А когда дети умирают, это как, тоже предусмотрено? – гневно спросила Лида.

- Предусмотрено. Дети, не дети, а если надо вернуться – значит, летят. Вы, моя хорошая, пока еще не знаете, что здесь мы все гости. А Дом наш – там. Оттуда приходим, туда и возвращаемся. С годами поймете.

Откуда ни возьмись неслышно возник охранник.

- Вам разрешена встреча. Пройдемте.

- Извините, спасибо, до свидания, — вскакивая, торопливо попрощалась со стариком Лидочка. – Ой, мамочки… Боюсь!

… Мама ее ждала. Улыбалась. Выглядела она очень неплохо – помолодевшей, посвежевшей, как будто и не было болезни, и даже глаза блестели по-молодому.

- Мама, мамочка, ну что ты, ну куда ты? – бестолково говорила Лида, обхватив маму руками и вцепившись к ней, как обезьяний детеныш.

- Лида, Лидуня, ну чего ты, ну ладно тебе, — приговаривала мама, гладя ее, как маленькую, по голове.

- Мама, как ты здесь оказалась?

- Лидуня, да какая разница? Ну, оказалась и оказалась… Ты не переживай.

- Ну как не переживай? Мам, тебе лежать надо…

- Уже не надо, — весело сказала мама и слегка отстранила ее от себя. – Лид, мне так хорошо сейчас стало! Как будто лет 30 сбросила!

- Мама, ты правда хочешь… улететь?

- Правда, — сказала мама. – Устала я здесь, Лидунь. Отдохнуть хочу.

- Мамочка, да мы тебя отправим отдыхать куда хочешь. Ну хочешь в Пицунду? Или в Алушту? Ты скажи, мам…

- Не хочу. Хочу домой… На самолете.

- Мама, это нечестно, — жалобно сказала Лида. – Ну у нас же только что все наладилось!

- Вот видишь… Наладилось, и слава богу! Теперь ты сможешь с этим жить долго и счастливо.

- Я не хочу жить без тебя! – воскликнула Лидочка.

- Тебе пора взрослеть, — мягко сказала мама. – Пора стать самостоятельной…

- Мама, ты не имеешь права меня вот так бросать! – требовательно сказала Лидочка. – Ты должна быть здесь, с нами!

- Знаешь, почему я заболела? – вдруг спросила мама. – Честно говоря, чтобы просто отдохнуть. Мне так надоели все эти «не имеешь права», «должна»… Только в болезни от всего этого и спрячешься. Устала я. Вы уж сами как-нибудь. А я хочу покоя.

- Мама, мамочка, ты мне нужна! – заплакала Лидочка. – Я без тебя пропаду. Не уходи!

- Если я останусь, ты никогда не вырастешь, — возразила мама. – Так и будешь ждать команды. Я поняла, что сделала много ошибок. Я все время стремилась руководить тобой, контролировать твою жизнь, уберечь тебя от неправильных шагов. Это из лучших побуждений! Но теперь я поняла, что этой заботой только навредила тебе. Ты теперь без моего руководства чувствуешь себя неуверенно. Хотя уже сама мамой стала…

- Мама, что мне сделать, чтобы ты осталась? – в отчаянии спросила Лида. – Ты не думай, я уже взрослею! Я каждый день взрослею! И ты мне нужна вовсе не для того, чтобы руководить!!! Ты мне просто так нужна! Потому что я тебя люблю!!!

- Свидание окончено. Прощайтесь, — раздался голос охранника.

- Нееееет!!!! – отчаянно закричала Лидуня и рванулась к маме.

… Грохот табуретки разбудил всю палату. Лида сидела на полу и ошарашено вертела головой, потирая ушибленную коленку.

- Лидочка! Лида! Доченька! Что с тобой? – встревоженно спрашивала мама, приподняв голову с подушки.

- Сон. Мама, мне сон плохой приснился.

- Нагнись, я тебе в лоб подую, и все пройдет.

Лида нагнулась над мамой и послушно дала подуть себе на лоб. Сразу стало легче.

Мама притянула к себе Лидочку и прижалась щекой.

- Я тебя тоже люблю, — шепнула мама.

И Лидочка заплакала, потому что ей стало жалко маму, и себя, и всех, кто провожает своих близких в этом сияющем аэропорту, и не хочет их отпустить, потому что без них жизнь станет намного сложней, и всегда останется что-то недосказанное, недоделанное, недопонятое…

Когда мама снова уснула, Лидочка вышла в коридор, прижалась лбом к холодному больничному окну. За окном поздняя осень все никак не могла стать зимой, и голые черные ветки деревьев торчали немым укором, как будто это Лидочка была виновата, что снега все нет и нет…

- Я никогда не буду больше давить на маму, — решила для себя Лидочка. – Если ей так хочется уйти – она имеет право. Даже если мне будет больно… Но мечтать, чтобы она осталась – мне ведь никто не запретит, да? А вдруг она захочет сдать билет и еще немного побыть с нами… Было бы здорово! Я просто буду давать ей любовь. Много любви! И почаще улыбаться – как те люди в аэропорту. Если она будет чувствовать себя счастливой здесь, то зачем ей Туда???

И Лидочка решительно пошла назад, в палату, ставшую для нее Залом Ожидания – дарить маме много-много любви, без всяких условий, а просто так, ни за что. Потому что любовь – это единственное, что держит человека на Земле…

 

 

ИМПЕРАТРИЦА

 Императрица ступала стремительно и четко, словно вбивала каждый шаг в ковровую дорожку. Осанка величественная, плечи развернуты, подбородок слегка вздернут, взгляд строго перед собой. Но тем не менее боковым зрением она успевала зорко подмечать все. Подданные склонялись в почтительных поклонах, опускали лица, но она видела их взгляды. Подобострастные… льстивые… тревожные… бегающие… разные. Случались даже ненавидящие. Она едва заметно усмехнулась уголками губ. Ну-ну… Ненавидят – стало быть, боятся. Боятся – значит уважают.

Длинная дорожка дворцовой залы окончилась, тяжелые резные двери кабинета захлопнулись, она прошла к письменному столу, грузно уселась. Ей тут же услужливо пододвинули письменный прибор, секретарь раскрыл папку с бумагами.

- Вы свободны, — махнула рукой она. – Советник…

Советник выступил вперед, дождался, когда секретарь скроется в боковой двери.

- Ну что там у нас в государстве? – спросила Императрица. – Все ли ладно?

- Держим руку на пульсе, — осторожно доложил Советник. – Закручиваем гайки. Беспорядков не допускаем, бунты пресекаются на корню.

- Опять бунты? – тут же среагировала Императрица. – Значит, есть предпосылки?

- Так как не быть, если гайки до предела закручены, — с затаенной тоской в голосе сказал Советник. – Напряжение, оно же выхода требует.

- Выхода… — задумчиво постучала по столу веером Императрица. – Ты скажи мне, с чего бы народу так напрягаться? Фейерверк мы им устраивали? Устраивали. Трубадуров приглашали? Приглашали. Морс и пирожные на площади раздавали? Раздавали. Какого им еще рожна?

- По свободе тоскуют, — едва слышно доложил Советник.

- По какой такой свободе? – сдвинула брови Императрица. – Ты что это???

- Ну так вы же сами спросили, — испуганно вытянулся Советник. – Не велите казнить, матушка-кормилица…

- Ну то-то, — удовлетворенно кивнула Императрица. – Докладывай дальше.

- Вам приятно или правду? – обреченно вздохнул Советник.

- Правду давай, — подумав, кисло разрешила Императрица. – А то все кругом только и делают, что врут…

- Так как не врать, если вы чуть что – уж и палача кличете, — упрекнул Советник. – Давеча вот троих казнили.

- И правильно сделала, — притопнула каблучком Императрица. – Чтоб неповадно было! А то ишь что удумали – без высочайшего соизволения решения принимать. Если каждый самовольничать начнет – какое же это государство будет?

- Ну, соседи демократические живут вон, и ничего, — сказал Советник. – Собрания устраивают, с народом советуются. Форумы там… Выборы. Анкетирование!

- Чтооооо??? – стала привставать Императрица. – Демократии захотелось??? Народовластия??? Беспредела??? Да я тебя на рудниках сгною, подлец!

- Не вели казнить! – Советник рухнул на колени, как подкошенный. – Господи, оборони!

- Господь не поможет, пока ты к нему еще не отправился, а в своем государстве я хозяйка, — сообщила Императрица, с удовольствием обозревая согбенную фигуру. – Ладно, вставай уже. Рассказывай дальше.

- Что рассказывать? – уточнил Советник, отряхивая колени.

- Про то, зачем народу свобода, — холодно напомнила Императрица. – И почему ему под моей неустанной заботой спокойно не живется.

- Только вы уж пообещайте, что казнить не будете. И на рудники тоже, — безнадежно попросил Советник.

- Ладно. Обещаю, — милостиво кивнула Императрица. – Выслушаю, говори.

- Мы уж который год гайки закручиваем, — начал Советник. – Все ведь регламентировали! Когда вставать, чем питаться, что делать, с кем дружить, о чем думать.

- Врешь, мерзавец. Послабления есть, — вставила Императрица. – Зрелища. Удовольствия.

- Так вы ж зрелища допускаете, только какие вам нравятся. А удовольствий лишаете за всякие провинности. А провинностей за неделю у каждого целый воз набирается, — возразил Советник.

- Ну так нечего мои законы нарушать! – раздраженно бросила Императрица. – Сами виноваты.

- Вот в том-то и дело, что у нас все всегда в чем-нибудь виноваты. А вина, она ж как мешок на спине – тяжело, и к земле пригибает. С ней сильно не разбежишься.

- И хорошо, что не разбежишься. А то вон давеча опять перебежчика упустили, из дворцовой челяди причем. Это какой же пример нации? Если даже приближенные к демократам бегут!

- Выбирают свободу, — неопределенно хмыкнул Советник.

- Ты мне это брось, про свободу! – опять посуровела Императрица. – Ненавижу это слово! От него все беды. Где свобода – там брожение. Где брожение – там беспорядок. Где беспорядок – там развал. Я не позволю государственное устройство на самотек пустить!

- Воля ваша, матушка-кормилица, — смиренно признал Советник.

- Моя, моя, а то чья же, — немного успокоилась Императрица. – День и ночь пекусь об этих глупых подданных, чтобы им жилось сытно и безопасно, а они… Неблагодарные!

- Им, конечно, сытно. Но безрадостно, — вновь завел свою песню Советник. – Им, может, по травке побегать хочется, в речке искупаться. А по регламенту положено Законы изучать. И никуда не деться!

- Так у них же по регламенту и прогулки есть? – наморщила лоб Императрица. – Я точно помню!

- А если им в это время гулять не хочется? Дождь, например! Или живот болит? – предположил Советник.

- Вот мне, может быть, сейчас на курорт хочется! – гневно воскликнула Императрица. – Или в баню! Но я же не нарушаю регламент – сижу вот и тебя, дурака, слушаю. Порядок – это важно!!! Иначе все посыплется, и до военных действий докатиться можно!

- До войны мы и так уже докатились, — тяжко вздохнул Советник. – Забугория ноту протеста прислала.

- Забугория? А этим-то чего надо? – искренне удивилась Императрица. – Вроде ж у нас с ними мир был?

- Вот именно, был! А помните, как на прошлой неделе вы их военного атташе при всех отчитали за то, что он свечи в покоях сутками жег и канделябр серебряный саблей поцарапал?

- При ком это «при всех»? – возмутилась Императрица.

- Принц наследный присутствовал, я был, посланники, слуги опять же…

- Ну так это ж все свои! Что такого-то?

- Это нам теперь Забугории придется объяснять, — пожал плечами Советник. – Очень уж их военный атташе разобиделся. Сразу карету приказал подать – и только его и видели. Вместе с верительными грамотами.

- М-да, нехорошо получилось, — задумалась Императрица. – Атташе этот, конечно, дикарь невоспитанный, но с Забугорией нам ссориться не след. От них пользы больше, чем вреда. Ты подумай, как отношения урегулировать, и потом доложишь мне. Письменные извинения им, что ли, принести. Дары послать. Ну, сам сообразишь.

- Слушаюсь, ваше величество, — с облегчением ответил Советник. – Война, оно конечно… Не надо нам военных действий.

- Ладно. Устала я. Что у нас там дальше по регламенту?

- Общение с наследником, — сверился с расписанием Советник.

- Благодарю вас.

Императрица поднялась из кресла, оправила складки платья перед большим венецианским зеркалом, натянула на лицо маску заботливого внимания и степенно двинулась из кабинета к покоям Принца.

Наследник нарушал регламент. Вместо того, чтобы прилежно делать уроки, он забавлялся с оловянными солдатиками. И одет был не по регламенту: жабо сбилось набок, чулки сползли, камзол валяется в углу. Увидев матушку, он замер и втянул голову в плечи.

- Встань немедленно! – возвысила голос Императрица. – Это что же такое! Каждый день одно и то же! Ты наследный принц! А ведешь себя, как распоследний простолюдин! Ты позоришь династию!

Вскочивший Принц переминался с ноги на ногу и прятал глаза. Матушка распекала его на все лады, все больше распаляясь, пока сама не утомилась.

- И немедленно за уроки! До конца недели без зрелищ!

- Ну мааааменька, — привычно затянул Принц.

- И без пирожных! – гневно отрезала Императрица и стремительно двинулась прочь.

По коридору Императрица шла, кусая губы и сдерживая истинные чувства. Честно говоря, ей хотелось реветь. Или даже закатить истерику. Наследный принц не оправдывал ее надежд, ох, не оправдывал! Ни законов толком изучать не хотел, ни придворного этикета. Любил в солдатики играть и бабочек ловить, да еще спать допоздна. Вот какой из него государь выйдет, кто его уважать будет??? И что с этим делать? Ни наказания не помогают, ни уговоры, ни скандалы… Ох, тяжела доля Императрицы!

По дороге зашла в гостиную. Фрейлины брызнули во все стороны от кресла фаворита, заняли приличествующие места и позы.

- Занимайтесь, занимайтесь, — кивнула Императрица, устремив тяжелый взгляд на фаворита. Тот вскочил с места, галантно подал руку, повел ее из зала.

- Я так соскучился, — страстно шепнул он, прижимаясь к ее плечу.

- Не сегодня. Я не в должном настроении, — дернула плечиком она. – И имей в виду: замечу, что с фрейлинами крутишь – мигом на рудники.

- Как можно, моя королева! – притворно оскорбился он. – Вы же знаете, я верен вам до гроба.

- Знаю, знаю. Вот и ты не приближай этот свой… гроб, — посоветовала Императрица, захлопывая перед его носом дверь своих покоев.

Она дважды провернула ключ и подергала дверь. Окинула взором свой будуар. Золото, бархат, драпри, ковры, вазы и мебель – все дорого и изысканно. И очень холодно.

Императрица прошла к большому гобелену, отодвинула его, открыла потайную дверцу и проскользнула в нее. Гобелен опустился на место.

В комнате она наконец вздохнула свободно. Тут все было по-другому: просто, мило, уютно. Никакой помпезности, никаких изысков. Это было ее тайное убежище, ее личный маленький рай. Об этой комнатке не знал никто. Даже Советник. Даже фавориты. Это был ее тихий уголок отдохновения.

В клетке тихонько щебетали канарейки, в углу стояли пяльцы с незаконченной работой, на столике лежали книги в ярких обложках, не имеющие никакого отношения к управлению государством.

Императрица первым делом скинула неудобные туфли на каблуках, прошлепала к гардеробу. Расстегнула лиф платья, стянула его с себя, затем сбросила неудобную пышную юбку, и те, которые были под ней. Сняла громоздкий парик, придающий ей такой величественный вид, распустила жесткий корсет, вздохнула, наконец, полной грудью. Затем нащупала застежку на затылке – и бело-румяная маска Императрицы упала к ее ногам.

Она взглянула в зеркало – оттуда ей улыбнулась хрупкая девушка в белой рубашке, волосы распущены по плечам, а глаза – большие и немного печальные.

- Опять был трудный день? – спросила девушка из зеркала.

- Очень, — искренне призналась Императрица. – Я так устала!!!

И она заплакала.

- Ты знаешь, как трудно держать лицо целый день??? Носить эту маску??? – жаловалась отражению она. – Делать вид, что ты все знаешь, и что ни в чем не сомневаешься, и что всегда права? Карать, миловать, издавать законы?

- Я знаю, милая, я знаю, — шептала девушка в зеркале, плача вместе с ней.

- Ты знаешь, как тяжело управлять государством? Держать все под контролем? Если все они так и норовят расползтись? Они, видите ли, хотят свободы! А я, я не хочу??? Да я бы наплевала на все это – и босиком по лугу! А потом с разбега – в море! И на коне – вскачь, а потом валяться в стогу!

- Ну так сделай это, сделай, — умоляюще сложила руки девушка. – Выпусти меня отсюда! Дай мне волю!

- Нельзя, душа моя, — всхлипывая, покачала головой Императрица. – Стоит ослабить хватку, снять контроль – и весь мой привычный мир рассыплется. И останемся мы с тобой на развалинах Государства. А все подданные мигом разбегутся, они только об этом и мечтают.

- Ну и пусть разбегутся! – страстно воскликнула девушка. – Зато и мы станем свободными! И нам не нужно будет больше прятаться от мира в потайной комнате! И можно будет наплевать на регламент! Вместо скучных приемов мы будем плавать наперегонки с дельфинами. Вместо тяжелых бриллиантов — покупать бусы из ракушек. Прогоним насквозь фальшивых фаворитов и станем знакомиться с молодыми веселыми рыбаками. Подумай, сколько интересного проходит там, за пределами дворца? Почему, ну почему ты держишь свою душу в плену?

- Душа моя… Я боюсь, — призналась Императрица. – Я очень, очень боюсь. А вдруг меня все оставят? Вдруг вокруг образуется пустота? Ведь меня никто не любит, я знаю! Боятся, уважают – да! А любить… никто, никто!

- Страх рождает страх, — тихо сказала Душа. – Ты боишься – и заставляешь бояться других. Пусть дворец разрушится! Пусть вокруг образуется пустота! Это же только на время! Вот увидишь, скоро все изменится. Ты начнешь любить – и тебя полюбят. Ты будешь идти навстречу людям – и к тебе пойдут.

- Но если я выйду к ним без маски и символов власти, они просто не узнают меня! – испуганно вскрикнула Императрица. – Меня никто не будет слушаться! Меня просто не будут признавать!

- Да, это так. Они не признают в тебе Императрицу. Зато они признают в тебе равную. Такую же, как они. И будут ценить тебя не за то, что ты – Государыня, а за твои истинные таланты. За доброту. За ум. За веселый нрав. За золотые ручки. И за умение любить.

- Это ты про меня? – недоверчиво спросила Императрица, всматриваясь в отражение.

- Конечно. Я ведь знаю тебя куда лучше, чем ты сама. Ведь я твоя Душа, — улыбнулось отражение.

- Я не знаю. Страшно! – поежилась Императрица. – Может быть, завтра?

- Сейчас или никогда! – твердо сказала Душа. – Я уже столько раз слышала это «завтра»! Давай не будем откладывать счастье на завтра, ладно?

- А Принц? – спохватилась Императрица. – Как же Принц? Кто будет его наставлять и воспитывать?

- Я думаю, Принц мог бы гораздо лучше объяснить, как использовать свободу, — уверила Душа. – Ведь он даже при твоем драконовском правлении умудряется находить минутки счастья в самых разных мелочах. Иначе бы он просто задохнулся!

- Это неправда! – возмутилась Императрица.

- Это правда, — мягко сказала девушка в зеркале. – Кто же еще скажет тебе истинную правду, как не твоя Душа? Ну что же, решайся!

- Ай, ладно! – вдруг тряхнула волосами Императрица. – Действительно, что мне терять, кроме своих бриллиантовых цепей?

…Наследный принц проснулся от тихого стука в дверь.

- Сынуля! Одевайся и выходи! Нас ждут великие дела! – тихо сказал знакомый голос.

- Мама? – неуверенно спросил Принц, всматриваясь в темноту.

- Тихо! Нам нельзя никого будить! А то вся затея сорвется. И подумай, как нам незаметно проскользнуть мимо стражников!

- Я знаю! Я уже столько раз проскальзывал! – обнадежил ее Принц, поспешно натягивая башмаки.

И вскоре по ночной улочке, смеясь и толкаясь, вприпрыжку мчались двое – легконогая женщина в простом белом платье и долговязый мальчишка в куртке, бессовестно свистнутой у дворцового конюха.

- Свобода! – тихонько кричали они, стараясь не перебудить весь городок.

Но то тут, то там в окнах зажигался свет, хлопали ставни, открывались двери домов, и жители выходили на крылечки, жадно вдыхая свежий воздух свободы. Это было новое и очень приятное ощущение. Ведь свободы жаждет каждый, у кого еще жива Душа.

 

 

МАМА МИОМА

 Мы с мужем очень хотим ребенка, но у нас не получается. Разумеется, я прошла полное обследование, и муж тоже. В принципе, ничего препятствующего беременности врачи не изыскали. Но зато обнаружили миому. Если кто не знает – то это такая доброкачественная опухоль на стенке матки. Доброкачественная – это значит не злая, организму не вредит и своими отходами не отравляет. Но тем не менее, нарисовалась зачем-то, и как раз там, где ей быть не надо. Кстати, при обследовании врачи определяют ее размеры так же, как при беременности: «миома 4 недели», «миома 12 недель». Странно, да? Вместо ребенка – миома.

Посоветовали нам одного специалиста, слава о котором впереди него за много верст бежала. Говорят, несмотря на сравнительную молодость, не одной женщине помог, не в одну семью счастье принес. Женщины, которые у него лечились, только глаза закатывали и в один голос все говорили: «Сказочный доктор, просто сказочный!». Вот к этому сказочному светилу я и явилась – разбираться и с миомой, и с бесплодием.

- Вообще-то миома причиной бесплодия не является, — сообщил мне врач. – И с миомой женщины беременеют и рожают. Но тем не менее с психологической точки зрения влиять очень даже может.

- Это как же? – спрашиваю я.

- Организм – штука сложная и тонко настроенная. Вот вы ему посылаете сигнал «хочу забеременеть!», он шлет в матку запрос, готово ли все для этого инновационного проекта, а ему оттуда ответ: «Извините, место занято, у нас тут и так 12 недель!». Ну, он и дает «отбой».

- Что вы такое говорите? – таращу я глаза я в полном изумлении. – Вы дипломированный медик или сказочник какой-нибудь?

- Я сказочный доктор. Придерживаюсь новых, современных холистических представлений о происхождении болезней.

- Холи… каких?

- Холистических. Если коротко, то все в наших организмах взаимосвязано, и у каждой болезни есть психологическая причина. Она кроется в неправильных мыслях, убеждениях или действиях. Устраните причину – болезнь сама пройдет. Ну, а медикаментозное лечение поможет этот процесс ускорить.

- Да от каких же действий или убеждений миомы образуются?

- Для вашего организма она явление чужеродное, пришлое. И я бы на вашем месте задумался, чем это вы для нее такая привлекательная, почему она именно у вас поселиться решила.

- Да тут думать и гадать до морковкина заговенья можно, и ведь не проверишь – так это или не так.

- А вот и нет! Очень даже проверишь. Попробуйте с ней поговорить!

- С миомой???

- Ну да. Почему нет? Может, она вам что-то важное сказать хочет, а вы ее не слушаете. Вот она и разрастается! Заметь, мол, меня, обрати внимание!

- Ну как же я с ней поговорю, если она просто неодушевленная опухоль, которую невооруженным глазом даже и не увидишь?

- А вы ее одушевите на время! Подумайте, какой у нее образ в вашем представлении. Найдите предмет, на нее похожий, разместите напротив себя. Ну и поговорите! Можно просто так, а лучше – письменно. Задали вопрос – написали ответ. Это чтобы потом можно было перечитать, поразмыслить…

- Странные у вас методы, доктор!

- Зато и результаты сказочные!

Вспомнила я дамочек, которые глаза закатывали, про этого доктора рассказывая, и решила не спорить. Что мне, трудно, что ли? В общем, распрощалась я с ним и пошла домой – миому одушевлять.

Как ни странно, внешний вид моей «доброкачественной» я вообразила очень даже легко. Она мне представилась похожей на диванную подушку-думку, есть у меня такая – круглая, в меховом чехле, с одной стороны белая, с другой – бежевая, и с обеих сторон вышиты глазки и улыбающийся рот. Добродушная такая миома, приветливая.

Усадила я это улыбающееся чудо на диване, сама напротив в кресло села, и призадумалась. Ну, сели, а дальше-то что? Наверное, надо поздороваться. Я на всякий случай тоже ей улыбнулась и говорю:

- Ну, здравствуй, миома!

Она молчит, мне в ответ улыбается.

- Меня Алена зовут, а тебя? Ах, да, тебя – миома!

- Мама Миома, — это она меня поправила. Нет, не вслух, но вдруг мне так подумалось, словно в голове кто-то еще появился.

- Мама Миома? Нет, мою маму Галиной зовут. Спасибочки, мне второй мамы не надо.

- Ты сама и есть вторая мама!

- К сожалению, нет. Мамой я стать очень хочу, но у меня не получается. Может, и из-за тебя, хотя точно не знаю.

- Нет уж, придется тебе поверить, что ты – вторая мама. Да еще какая! Мамаша! Мамища! Буквально Мать Мира! А я – всего лишь твое скромное отражение, Мама Миома, будем знакомы.

- Чего-чего? Миома моя дорогая, что это ты такое странное тут несешь? Какая я тебе Мать Мира? О чем это ты?

- Мать, мать, еще какая мать! Ты ведь как живешь? Всех прижать, пожалеть, обогреть! Во все вмешаться, все поправить! Всем посоветовать, всеми поруководить, за всех решить! За всех попереживать, за всех все сделать! И ответственность за все на свете ты чувствуешь, и несешь ее по жизни гордо, как беременная – свой живот. Вылитая мамочка!

В принципе, Миома довольно точно нарисовала мой портрет. Но, на мой взгляд, он получился очень даже симпатичным – собственно, за эти самые качества я себя очень уважала, и окружающие тоже. Ценный специалист, верная подруга, хорошая дочь, надежный сотрудник, и все такое…

- Ну, если я такая, как ты рисуешь, то кому же рожать, как не мне? – задала контрвопрос я. – Раз уж я такая «Мать Мира», то уж одному-то ребеночку, да еще своему собственному, точно хорошей мамой буду! Или ты имеешь что-то возразить?

- Имею, и очень много, — обнадежила меня Миома. – Все хорошо в меру. А ты для ребенка так просто даже опасна!

- Я? Опасна??? Ну, знаешь ли! – оскорбилась я. – Чем это я ему могу быть опасна собственному дитю?

- А давай вместе подумаем, — предложила Миома. – Как будто я – твой будущий ребенок, и размышляю, приходить к тебе или не приходить. Ну, вроде игра такая!

- Ну, давай, — с сомнением согласилась я. – Не привыкла я такой ерундой заниматься, но попробовать можно.

- Тогда представь: я – твое будущее дитя, сижу на облачке, думаю, воплощаться мне или еще погодить. А ты – та женщина, которая мне в мамы предназначена, сидишь дома, меня ждешь. Представила картинку?

- Ну, представила вроде…

- Вот смотрю я на тебя с небес и думаю: ну, рожусь я у тебя, и что? У тебя же на меня времени не будет! Ты вон за всех стараешься все и решить, и воплотить, и проконтролировать. И попереживать, если что не так. Когда тебе мной заниматься?

- А я так не буду! Вот ты родишься – и я сразу на тебя переключусь! – приняла игру я.

- Ага, переключишься, только оно мне надо? Ты ж мне со своей гиперопекой и суперзаботливостью ни жить, ни дышать не дашь. Я самореализоваться хочу, а ты будешь меня ограничивать.

- Не буду я тебя ограничивать, с какой стати? – сердито ответила я. – Конечно, я буду тебя поддерживать, направлять, оберегать…

- …так, что шагу ступить не позволишь, — подхватила Миома. – «Это нельзя», «вон то опасно», а куда идти и что делать – «мамочка лучше знает».

- По-моему, ты надо мной издеваешься, — с подозрением сказала я. – Чувствую я скрытую иронию, вот что!

- Ну да, ну да! Мамочка лучше знает, что и как говорить, — охотно поддержала меня Миома. – Кто бы сомневался?

- Ты чего такая вредная? – возмутилась я. – Язвишь тут…

- А дети вообще часто вредными бывают, — сообщила Миома. – Считай, что это я тебя тренирую. Ты вот лучше скажи, зачем я тебе нужен? Ну, ребенок тебе – зачем?

- Ну, как зачем? Мы с твоим папой любим друг друга, вот и хотим скрепить наш союз.

- Ага, значит он неустойчивый, без меня вот-вот развалится?

- Нет, ну что ты! Никуда мы разваливаться не собираемся! Это я просто не так сформулировала. Сейчас, погоди… Просто если семья, то положено, чтобы в ней дети были.

- А я не хочу рождаться, потому что положено! Мне вообще по инструкции жить скучно будет! Не в моем характере!

- Ах, у тебя уже и характер имеется? – изумилась я. – Ну и детки нынче пошли! Еще не родился, а уже характер проявляет!

- А ты как думала? Время Индиго и Кристаллов, мы такие! В нас особенные программы заложены, не такие, как у вас, допустим, или у наших дедушек-бабушек. А ты «положено», «должны»…

- Я опять не то сказала. Мы тебя хотим не потому что «положено», а потому что хочется, чтобы рядом был маленький человечек, о котором можно заботиться, играть с ним, гулять, разговаривать…

- Заполнять собой вашу пустоту? Нет уж, увольте!

- Ну почему пустоту? Нет у нас никакой пустоты, мы очень даже наполненные! Наоборот, мы поделиться хотим — подарить тебе свою любовь, нежность, ласку. Научить тебя всему, что мы сами знаем. Продолжить свой род, в конце концов!

- Вот это уже ближе к теме. Поделиться – хорошо. А взять вы у меня что-нибудь хотите?

- Взять? Ну, не знаю. Может, потом, когда вырастешь… А пока – ну что с тебя взять? Ты же маленький, беспомощный, нуждаешься в опеке…

- Опять Большая Мамочка вылезла, — укорила меня Миома. – Давать, давать, давать, пока ребенок не поперхнется… А ты вот спроси лучше, что я хочу тебе дать!

- И что же ты хочешь мне дать? – послушно повторила я.

- Я могу научить тебя безусловной любви – ведь мы, дети, не даем оценок, мы просто любим. Я могу вернуть тебе ощущение себя – ведь каждый ребенок считает себя центром Вселенной, а взрослые почему-то смещают этот центр в посторонние объекты. Я могу подарить тебе умение превращать все в игру, и даже самые скучные обязанности станут для тебя забавой. Я могу научить тебя верить в чудеса – ведь дети это умеют, а взрослые для этого слишком серьезны. Я могу показать тебе, что это такое – доверять Миру и разрешать ему делать что-то за тебя. Я могу показать тебе, что такое Творить Свой Мир – из пластилина, из бумаги, из старых занавесок, из травы, из чего угодно! Я могу сделать все это для тебя, если ты мне позволишь.

- Малыш… Я… я не… — мой голос прервался, потому что я сильно разволновалась. Сначала я хотела сказать, что да, конечно же, позволю. Но тут же поняла, что не могу и не хочу ему лгать, а мое «да» было бы неправдой. То, что он говорил, было для меня странным, непривычным и даже немного пугающим. Как это – «я – центр Вселенной»? Почему это Мир должен что-то делать за меня? Какая может быть забава в скучных обязанностях? Да и жить «без оценок» так трудно… Пожалуй, я не готова была взять так много у своего будущего ребенка. ПОКА не могла! Мне сначала надо было самой много чего переосмыслить…

- Слушай, Миома! Давай мы пока прекратим эту игру, ладно? – попросила я. – Мне подумать надо.

- Ну, если только самую малость. Но сильно раздумывать не советую! Так как раз Большие Мамочки поступают. Думают, думают… За себя, за детей, за Мир…

- А как надо?

- А надо бы – играючи, — посоветовала Мама Миома. – Без свирепой серьезности. Чтобы твоя материнская сущность не разрасталась сверх всякой меры.

- Хочешь сказать, что я вечно беременна какой-нибудь идеей? – невесело усмехнулась я.

- Да если бы идеей! А ты если и беременна, то тревогой за судьбы мира. Много на себя берете, мамочка!

- Знаешь что? Мамочкой я буду – обязательно! И не какой-нибудь абстрактной Матерью Мира, а конкретной мамой своего ребенка! И жить вместо него я ни за что не буду – я к тому времени стану совсем другой. Я поняла все, что ты сказала, и, как видишь, даже не спорю. Доктор-то и вправду сказочный совет дал – приятно бывает поговорить со своей болезнью… Много нового и интересного о себе узнаешь.

- И что же ты такого о себе новенького узнала?

- Да вот ты смеяться будешь, а я вдруг поняла, что я действительно Мать Мира! Я даже своей собственной маме мамой пытаюсь быть. Она меня, как мне кажется, порою побаивается… И мужа опять же все время как ребенка опекать пытаюсь. Хотя он не дает, сопротивляется, а я еще и обижаюсь на него за это. Нет, честное слово, и смех и грех!

- Ну вот, и кто из нас после этого Мама Миома???

- Да ясное дело, кто! Ты ж говорила, что ты – мое отражение, ну так я поняла, что так оно и есть. Еще бы вот понять, как нам с тобой расстаться.

- Ляжешь спать – положи меня под голову. Я тебе сны показывать буду. Глядишь, чего полезного и вынесешь.

… Когда я ложилась спать, я вместо обычной подушки взяла эту, меховую, улыбчатую. Она мне теперь казалась почти родной, буквально частью меня – как моя миома.

- Ты чего это? – удивился муж.

- Не мешай, я в детство впадаю, — отмахнулась я.

- Аааа… Ну тогда ладно. Дело полезное!

Сны мне снились самые невероятные – как в детстве. Там было столько всякой веселой чепухи – как в мультиках, так что наутро муж мне сообщил, что я всю ночь мешала ему спать, потому что смеялась во сне. Но это он еще не знал, что его ждет после завтрака. Дело в том, что я во сне увидела очень веселое действо, которое мне сразу же захотелось воплотить в жизнь. Я решила… скормить свою миому птичкам! Скажете, с ума сошла? Ага, сошла! Время от времени с него надо сходить – а как иначе вернуться в детство???

Я взяла муку, завела тесто и закатала в него по горстке семечки и пшена – назначила теми мелочами жизни, которые постоянно меня тревожили и покоя не давали. Развела дрожжей – ведь моя миома до сих пор росла, как на дрожжах, и меня это страшно пугало, а теперь вроде как даже на руку получилось. Дрожжи на молоке развела – на том, каким я миому вскармливала, а теперь для своего малыша приберегу! Размешала, замесила и испекла. Пока пекла – излагала мужу все свои идеи. Другой бы пальцем у виска покрутил, а мой ничего, все понял и согласился участвовать. Нет, все-таки у нас очень крепкий союз! В общем, вынули мы из печки пирог, остудили… Красота! Я его круглым сделала, вареньем на нем глаза и улыбку нарисовала – вылитая Миома!

А затем мы с мужем на пару обнесли этот пирог трижды вокруг вашего дома со словами:
Носилась миома мимо нашего дома,
В двери стучала, а в дом не попала,
Птички пролетали, миому склевали,
Ничего не осталось, вся рассосалась!

После чего покрошили мы пирог возле дома, чтобы птички доделали начатое! И птичкам хорошо, и нам приятно! А уж про миому я и не говорю — столько ей внимания еще никогда не уделяли!

Веселились мы в тот день, как дети. И так мне радостно было – ну просто словами не описать. Это потому что я на время забыла о судьбах мира, и о своей ответственности, и даже о том, что я ребенка очень хочу, а просто резвилась по полной программе, вот и все!

И потом я стала за мыслями следить. Как только мне хочется в роли Матери Мира побыть, я сразу свою Маму Миому вспоминаю и себя осаживаю. Даю, значит, другим право на самоопределение. На меня даже обижались некоторые – я ведь ответственность с себя сняла и им передала, а они-то уже привыкли, что «мамочка» не подведет. Но я твердо решила свою миому больше не подкармливать, а «малышам» давать расти самостоятельно.

А на следующей неделе я к доктору иду. К тому самому, сказочному. И почему-то я больше чем уверена, что результаты обследования его ой как удивят! Скажете, ерунда, чудес не бывает? А я теперь думаю совершенно иначе! Я верю в сказочных докторов, и в судьбоносные встречи, и в говорящие миомы, и в то, что дети начинают воспитывать своих родителей задолго до того, как родились. Ведь если подумать, то что такое рождение ребенка? Самое настоящее ЧУДО! И это чудо вот-вот придет в нашу жизнь. Не будет больше Мамы Миомы, а буду я просто – МАМА!

 

 

 

 

ПАЛАЧ

 Он приходит ко мне по вечерам, а еще чаще – глубокой ночью, когда я уже безумно хочу спать. Он хорошо знает, когда я меньше всего защищен и как легче меня уязвить. Вся моя душа в язвах и ранах – старых и свежих, многие из которых воспалены и гноятся. Они не успевают заживать, не дает он – мой личный Палач. А я, прикованный к серому тюремному камню ржавыми тяжелыми цепями, не могу ни сбежать, ни даже отодвинуться. Могу только собраться с силами и терпеть. И надеяться… Как это ни безумно, я все еще надеюсь.

Вот в который раз я слышу гулкие шаги по коридору, затем лязгает замок моей темницы, и возникает темный силуэт. Это он – Палач. За много лет я ни разу не видел его лица – он всегда в маске, а на теле – бесформенный балахон, и руки тоже в перчатках. Так что я даже не мог бы сказать, какой он комплекции или расы. Впрочем, какая разница, кто тебя мучает?

Я знаю только его голос – скучный такой, немного усталый, размеренный голос, сплошная рутина, как говорят в американских блокбастерах – «ничего личного». Я иногда думаю, что за столько-то лет и я, и вопросы, что он мне задает, надоели ему хуже горькой редьки. Ну сколько можно-то, одно по одному? А у него работа, ему, небось, за это зарплату начисляют… Мне – нет, у меня денег не прибавляется, только раны становятся все обширнее и глубже.

Он назубок знает все мои болевые точки и тупо бьет в одни и те же места. Я, разумеется, знаю их еще лучше, даже знаю, где отзовется болью каждый его вопрос. Знаю и заранее сжимаюсь в тоске от неизбежности этой боли. Вот он неспешно готовит свои страшные инструменты, всякие щипцы и клещи, раздувает жаровню, поправляет свою маску, и начинается допрос.

- Расскажи мне про свое детство.

Это удар под дых, у меня сразу перехватывает горло и возникает острая боль в животе.

- Детство… У меня не было детства. Был какой то вялотекущий кошмар, гонка преследования.

- Кто же тебя преследовал?

А вот это уже крючком за ребра…

- Все. Кроме отца, пожалуй. Он не преследовал, он вообще самоустранился. Отдал меня на заклание, безразлично наблюдал со стороны, как меня загоняют в угол.

- Он любил тебя?

- Нет, какое там «любил»… Ему было все равно. Он отмалчивался и прятался, постоянно куда-то испарялся, а все разговоры просто заминал еще в зародыше. Он не хотел ни в чем участвовать… А потом и вовсе свалил, бросил нас всех. Дезертировал, значит. Слабый и никчемный, как таракан, только и умел, что по щелям прятаться…

Пока я рассказываю все это, он закручивает на моей правой ноге «испанский сапог», боль адская, вынести ее невозможно, конечность немеет и отключается. Я переношу вес на левую ногу.

- Теперь расскажи про мать.

Про мать… Мне вовсе не хочется о ней говорить, но я не герой и не стоик, поэтому, не чинясь, начинаю бубнить:

- Мать мною почти не занималась, да и вообще никем не занималась, постоянно пребывала то в тоске, то в тревоге, бродила по дому, как зомби, и ей было на меня наплевать. Лучше было не попадаться ей на глаза, себе дороже. Стоило ей зацепиться за кого-то взглядом, и начиналось… У нее всегда была наготове хорошая порция дерьма, и это изливалось чаще всего на меня. Хотя и другим тоже доставалось…

- «Другим» – это кому? – кряхтя, уточнял Палач, методично переходя к левой моей ноге.

- Отцу, сестре. Мне. Всем. Ей было все равно, кто. Она все время словно была «не тут», делала что-нибудь по хозяйству, а думала будто о другом, и это «другое» ее очень напрягало. Она словно сама себя «заводила», и я чувствовал, что в воздухе начинает пахнуть грозой. Мы все чувствовали! Это пугало, это было опасно, это как в фильме «Чужой», когда из родного человека вылезает что-то непонятное и страшное, от этого хотелось сбежать, но бежать чаще всего было некуда. А потом она зацеплялась за какую-нибудь мелочь – и все, взрыв и апокалипсис… Спасения не было никому. От нее перло такой черной злобой, что от ужаса меня просто парализовывало… Она была как змея, кошмарная гремучая змея, быстрая и неотвратимая, как молния.

Мой голос прерывается. Вот и теперь я чувствую примерно то же самое. Заплечных дел мастер уже «обработал» и левую ногу, и теперь подо мной вообще нет опор. Я бы свалился кулем к его ногам, если бы меня не удерживали цепи. А так я прикован – и ничего, просто повис… Как в детстве, когда я не мог опереться ни на отца, ни на мать. Безвольное, истерзанное страхом тело маленького мальчика, полумертвого от горя и ужаса.

- Ну, теперь про сестру, — напоминает Палач.

Ладно, про сестру так про сестру. Сейчас у меня начнет жутко болеть голова – это Палач уже приладил обруч и постепенно его сжимает. Вот странно: череп вроде сдавливают, а я чувствую, что его изнутри распирает ненависть. Вот-вот черепушка треснет, и мои бедные расплавленные от ярости мозги польются на грязный пол моей одиночной камеры.

- Сестра… Она была просто крыса, самая настоящая. Мерзкая крыса, которая воровала у матери деньги, вещи, билеты в театр и цирк (чтобы не идти с ней, так как мать заставляла), а вину сваливала на меня. Она была старше и хитрее, ей верили. А может, делали вид, что верят – так им было удобнее. Я не мог себя оправдать. Мне никогда не верили. Я всегда был плохой, всегда – козел отпущения.

- А любил ли тебя хоть кто-нибудь, малыш?

- Не знаю. Нет, не помню. Наверное, нет.

- Что больше всего запомнилось тебе из детства?

- Униженность. Изолированность. Одиночество. И еще мысль, что я такой плохой, что даже собственные родители меня отвергают. Сначала я хотел, чтобы меня любили, а потом уже просто умереть.

- А сейчас? Чего ты хочешь сейчас?

- Умереть, — устало говорю я. – Я не хочу больше страдать. Убей меня, Палач!

- Не могу, — отвечает он, и мне кажется, что в его голосе я слышу нотки сожаления. – Ты еще не ответил правильно ни на один вопрос. Придется продолжать. Держись, мой мальчик, — добавляет он, и я с удивлением понимаю, что он и правда мне сочувствует.

- На сегодня все, — наконец, объявляет Палач и начинает складывать инструменты. – До завтра. Думай, думай!

Ну вот, теперь и правда можно передохнуть. Все раны привычно ноют, Палач их опять разбередил. Но я привык, за столько-то лет. Мне 26, и сколько из них я провел в темнице, с полной изоляции, я и сам не знаю. Иногда кажется, что я тут с самого рождения. Я закрываю глаза. Вот сейчас перед ними начнут вновь и вновь прокручиваться сцены бесконечного фильма ужасов, моего «счастливого детства». Так бывает каждый раз. Но не сегодня. Я вдруг ощущаю особенное отчаяние. Я представляю себе, что и завтра, и послезавтра, и через год, и через сорок лет мне предстоит ежедневная встреча с Палачом, и во мне поднимается злость. Не отчаяние, как обычно, не безнадега, как очень часто, а именно злость. Я не верю, что рожден для страданий. Я вдруг понимаю, что ни один человек в мире рождается для страданий. Ни один, и я тоже! Да, во мне поднимается злость, но на этот раз я злюсь не на родителей, не на сестрицу, а на себя, бедного страдальца. Почему я сижу в этой проклятой темнице? Почему я ничего не могу для себя сделать? Да, я прикован, я весь опутан цепями, моя душа истерзана и искалечена, но до мыслей-то моих им добраться не удалось, и я могу решать, о чем мне думать, а о чем нет!

Так, чего я хочу? Чего я хочу на самом деле? Наверное, для начала хоть немного живого света… И я, крепко зажмурившись, мысленно рисую на одной из глухих стен камеры окно. Небольшое такое, чтобы не ослепнуть с непривычки. Когда контур окна готов, я как бы «выдавливаю» наружу кусок стены, и вот уже где-то там, под потолком, я вижу кусок голубого неба и край облака, и солнечный луч, который ложится на пол моего печального обиталища. Иллюзия столь сильна, что, кажется, я чувствую даже запах листьев оттуда, с воли.

Окрыленный успехом, я с новой силой начинаю строить картинку. Для начала я расширяю окно, делаю его более «домашним», и у меня получается. Теперь… Теперь я хочу, чтобы у меня появился помощник. Да, помощник. Некто, кто объяснил бы мне, почему я вынужден находиться здесь и день за днем терпеть эти муки. Но кто может это знать? Да, Палач. Уж он-то, я полагаю, в курсе. Итак, Палач.

Я представляю его силуэт на фоне окна, и вот уже он сидит на подоконнике, болтая ногой, такой же, как всегда, все в той же черной маске. Но инструментов при нем нет, ведь я вызвал его образ с другой целью – так, поболтать.

- Я хочу, чтобы ты мне кое-что рассказал, — откашлявшись, начинаю я.

- Спрашивай, — кивает мне Палач.

- Зв что меня сюда заточили?

- Неправильный вопрос. Не «за что», а «для чего», — поправляет он.

- Ну, для чего? – нетерпеливо спрашиваю я.

- Чтобы правильно ответить на мучающие тебя вопросы и обрести Силу. Ну и многое понять, разумеется.

- Силу? Вот в этих кандалах? – не верю я. – Пришпиленный к стене, как мотылек в гербарии?

- Пришпиленный? Так поправь это дело, кто мешает-то? – насмешливо советует он.

Во мне вновь вспыхивает злость. Эх, засветить бы ему между глаз, да вот оковы мешают, рассыпься они прахом…

Видимо, я так этого хочу, что оковы буквально взрываются прямо на мне и осыпаются к ногам горстками ржавой пыли. Меня больше ничто не держит, и я от неожиданности падаю на колени, но тут же, цепляясь за стенку, поднимаюсь. Как ни странно, ноги держат. «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях», — всплывает цитата из какого-то классика.

- Ну вот, а говорил – «оковы», — одобрительно говорит Палач. – Колдун, однако!

Я передумываю давать ему в лоб, меня сейчас другое интересует.

- Ладно, будем считать, Силу я обрел, — сообщаю я. – Теперь дальше: что я должен понять?

- А что тебе больше всего непонятно? – интересуется он.

- Родители. Я так и не понял, какого черта они меня рожали, если я им был на фиг не нужен.

- Ну так и спроси у них, — советует он.

И правда… Раз пошла такая пьянка, что мне стоит «нарисовать» родителей? И я пытаюсь вызвать к жизни светлый лик матери. Но у меня, хоть ты тресни, получается только змея. Та самая, гремучая, опасная до ужаса.

- Сссынок… — свистит она, извиваясь по направлению ко мне.

- Стой, где стоишь! – в панике кричу я, и она замирает.

- Ответь только на один вопрос: зачем ты меня рожала? По залету? Чтобы мужа удержать? Или потому что время пришло? Говори, только не надо врать!

- Ни то, ни то и ни то… Я просто хотела заполнить свою пустоту, — нехотя, словно через силу, отзывается змея. – Я думала, что смогу полюбить своего ребенка и что он будет любить меня, и мы оба спасемся. Но ничего не вышло… Слишком сильно было проклятие…

- Какое еще проклятие? – не понимаю я. И тут же пред моим внутренним взором начинают мелькать картинки. Какие-то люди в старинных одеждах… Вот вроде бы какие-то мужики с кольем и факелами, куда-то идут толпой, при этом жутко боятся, но полны решимости… Плачущие женщины, то ли молятся, то ли голосят над покойником… А вот старая страшная бабка с седыми космами варит в котле какое-то адское зелье, и мне кажется, что там, в булькающей воде мелькают… нет, не хочу видеть деталей, и так мерзко… Она же, перед ней на лавке новорожденный младенец, он хнычет, а в руках у нее нож, и черная свеча горит, а бабка бормочет какие-то заклинания, явно задумав что-то против младенца… Черная магия, что ли? Мне жутко, и совершенно не тянет вдаваться в подробности.

- Прости меня, сынок, я не смогла, — говорит моя мать. – Меня с ума сводили разные мысли, я их боялась и не хотела думать, а они разрывали мою бедную голову… Прости, видит бог, я старалась, но не смогла с этим совладать…

Я поворачиваюсь к ней и вижу, что это уже не змея извивается – совсем молодая женщина, почти девчонка, но лицо уже измученное, в глазах плещется ужас, словно она видит что-то невидимое, невыносимо страшное, и ее плющит и корежит… Мать. Моя мама. Я вдруг – впервые в жизни! – чувствую к ней такую щемящую жалость, что из моих глаз сами собой брызжут слезы.

- Я просто нуждался, чтобы ты меня любила, — говорю я, ощущая себя тем маленьким, всеми покинутым мальчиком.

- Возьми мою Силу, — просит она. – Ее совсем немного, но это все, что я могу передать тебе в наследство. Когда ты родишь своих детей, люби их, пожалуйста… Хотя бы попробуй!

Она протягивает мне руку, в ней – глиняная свистулька. Кажется, в детстве у меня была такая игрушка. Я беру и подношу ее ко рту, у нее простой незамысловатый звук. Я вижу, как мама слабо улыбается, машет мне рукой и исчезает.

- Прости и отца, — шепчет она на прощание.

И тут же передо мной возникает отец. Нет, он не слабый и не таракан, как я всегда думал, мужик как мужик.

- Я ничего не смог сделать, — виновато говорит он. – Судьба… Я вынужден был уйти. Я должен был дать вам с сестрой жизнь, и я ее дал. Все остальное – не в моей власти. Так уж вышло…

- Все нормально, батя, — хриплым голосом говорю я. – Родил – и ладно, дальше я не в претензии.

Он кивает и бросает мне что-то, завернутое в тряпицу. Разворачиваю – там перочинный ножичек с перламутровой ручкой, в детстве я о таком мечтал. У пацанов были, у меня – нет. Ладно, лучше поздно, чем никогда. Будем считать, мечты сбываются, жизнь налаживается…

А вот и крыса, сестрица моя ненаглядная…

- Я защищалась, как смогла, — сразу начинает показывать зубы она. – В нашей проклятой семейке каждый сам за себя, уж не обессудь. Вот я тебя и подставляла, я же девочка, мне еще хуже, чем тебе. И вообще, выживает сильнейший!

- Я выжил, — говорю ей я. – Как это ни удивительно…

- Ты сильный, — с завистью говорит она. – Я бы так не смогла, в темнице, да под пытками, а ты вот выдержал, прям герой…

- Ладно, ну тебя, — машу рукой я. – Крысой была, крысой и осталась… А я крыс не люблю.

- А думаешь, мне не хотелось, чтобы меня любили? – вдруг шмыгает носом она. – Да мне-то, девчонке, еще больше это было нужно! Только взять этой любви было негде! Я вообще не знаю, как мне жить, я ведь и не в курсе, как это – любить… Страшно мне, братишка…

- Всем нам тут страшно, — говорю я. – Ты это… не падай духом. Пробуй, авось научишься. Я бы и подсказал, да сам не умею.

- Ладно, я ж понимаю, — машет рукой молодая женщина, моя сестрица. – Ты уж не обижайся, что я на тебя все валила. Старалась быть хорошей, чтоб хоть малую толику любви получить.

- Все, проехали, — грубовато говорю я ей. – Живи!

- Буду, — мрачно соглашается она. – Иначе зачем столько жертв?

Да, о жертвах… Где там мой персональный Палач? Ага, сидит на подоконнике, смотрит бесплатное представление…

- Ну, а ты? – обращаюсь я к нему. – Ты, мой мучитель, откуда ты взялся?

- Из твоих обид, — говорит он. – Вообще-то я всего лишь маленький мальчик, каким ты был тогда, но ты кормил-кормил меня обидами, вот я и вырос в полноценного Палача.

- Ах, так? Но кто приказывает тебе мучить меня? Кто вообще меня заточил в это подземелье?

- Ты. Ты заточил и ты приказал. Здесь вообще все – ты, ведь это твой собственный внутренний мир.

- А ну, Гюльчетай, покажи личико! – требую я.

- Да пожалуйста, — пожимает плечами он и стягивает маску. Я невольно отшатываюсь: у Палача – мое лицо.

- Ты – это я? – довольно глупо спрашиваю я.

- Точно подметил. Я – это ты. В принципе, только от самого человека зависит, кем он для себя будет – Любящим Родителем или Вечным Палачом.

- Я не знал, как выглядят Любящие Родители, — медленно говорю я. – Но теперь я сильно повзрослел, многое испытал и кое-что понял. И уж точно не собираюсь впредь быть для себя Палачом. Кормить обидами больше не стану, имей в виду.

- Ладно, обойдусь. А кем ты собираешься быть? – живо интересуется разоблаченный Палач.

- Я намерен научиться любить. Для начала – хотя бы себя. Потом, возможно, и других. И даже родителей. Не могу сказать, чтобы уже сейчас их до конца простил, но, по крайней мере, я их понял, а прощение – ну, пусть это будет следующий шаг.

- Прощая родителей, ты прощаешь себя, — подтвердил Палач. – Ведь ты создан из двух наборов генов – от матери и от отца, и пришел в этот мир, чтобы взять родительское «плохое» и превратить его в свое «хорошее». Нет смысла проклинать их, этим ты отнимаешь Силу у себя. Лишаешь опоры!

Опора… Опора для ребенка – его родители, это понятно. А для взрослого? Наверное, он сам. Сейчас, как ни странно, я чувствую эту опору, крепко стою на ногах.

- Помнишь, я спрашивал, любил ли тебя кто-нибудь? – спрашивает Палач.

- Помню. Я ответил, что нет. Все, от кого я ждал любви, меня бросили, это факт.

- Ну, у каждого на свете есть хотя бы один человек, который всегда с тобой и никогда не бросит. Это ты сам. Научись любить себя – с течением времени сможешь и ближнего возлюбить. Это тоже факт!

- Придется тебе поверить на слово, — улыбнулся я. – Не буду мучиться сомнениями. Хватит, натерпелся. И не пора ли открыть дверь камеры? Полагаю, мое одиночное заключение завершилось. Надо выбираться, восстанавливаться, лечить свои душевные раны… А ты теперь куда?

- Ладно, переквалифицируюсь в Айболиты, ты только свистни, — согласился Палач. – Только зачем тебе ключи, если ты можешь сотворить новые двери? Или еще чего покруче?

Действительно, чего это я все усложняю… Я поднапрягся, представил – и открыл глаза. Тюрьмы больше не было. Я оглянулся и успел ухватить глазом тающие образы – моя одиночная камера, мать, отец, сестрица… Они были далеко, и у меня не возникло желания как-то их приближать. Да и у них, полагаю, тоже. Такая уж у нас семья, где каждый несет такой тяжкий груз, что если держаться друг за друга, утонут все, а поодиночке еще можно попробовать выбраться…

- Удачи вам, родичи, — искренне пожелал я. – И мне тоже – удачи…

Вокруг меня простиралось поле, чуть поодаль вилась дорога, и я, вздохнув несколько раз полной грудью, решительно зашагал к ней, чтобы отправиться куда глаза глядят, обосноваться в каким-нибудь спокойном местечке и, может быть, узнать, наконец, что это такое – Любовь….

 

 

 

ПЕРВАЯ В СВОЕМ РОДЕ

 На холотропное дыхание я потащилась не из праздного любопытства, а с тем, чтобы разобраться со своими детско-родительскими отношениями.

Дело в том, что я – недолюбленный ребенок. Мама относилась ко мне крайне сурово, доброго слова я от нее не слышала, только попреки и недовольство, никогда я для нее хорошей не была. А отец меня вообще не замечал. Он выпить любил, и трезвым я его редко видела, а потом и вовсе умер. И теперь у меня никак не получается личную жизнь устроить. А всем известно, что если ребенок любви в детстве недополучил, во взрослой жизни с этим тоже сложности будут, потому что самооценка ниже плинтуса. Я столько психологических книг на эту тему перечитала – ужас просто! Сама уже могу консультации давать…

Ну так вот, отправилась я на холотроп. Насколько я знала, это такое особенное дыхание под музыку, которое вводит в особенное состояние, где можно получить ответы на все твои неразрешимые вопросы. А у меня с моей хронической недолюбленностью таких вопросов – воз и маленькая тележка, они-то и мешают мне жить счастливой и полноценной жизнью.

Все так и случилось, как я читала. Объяснили нам, что и как тут будет, разбили на пары (один дышит, другой помогает), включили музыку – и в добрый час. Улеглась я и стала старательно дышать. Сначала долго ничего не было. Пыхчу, как паровоз, аж живот заболел, слева и справа – такое же сопение, музыка грохочет, мне аж тошно стало. Думаю, и чего это я сюда приперлась? Так-то я и дома, на диване могу упражняться… Только пока я так думала, вдруг что-то изменилось, словно переключилось что-то в голове, и оказалась я в странном месте. Вроде как сон мне снится, только не совсем сон, потому что мозги работают и все наблюдают.

Вдруг передо мной возникает свет, а из него – женщина, немолодая уже, полноватая, в длинной юбке и белом чепце, приветливая такая, уютная, глаза добротой светятся.

- Здравствуй, детка, — говорит, — ждала я тебя! Добро пожаловать!

- Здравствуйте, а вы кто? – спрашиваю.

- А я – прародительница твоя, первая женщина твоего рода. Имя мое затерялось в веках, а ты зови меня Матушкой.

- Вы – первая женщина моего рода? Это как же? Это же, наверное, давно было?

- Очень давно, — смеется она. – Да ты не считай века, ты спрашивай. Чего тебе надобно?

- Разобраться мне надобно. Проблемы у меня.

- Какие же, деточка?

- Я – недолюбленный ребенок, папа не замечал, мама шпыняла. И теперь не могу отношения построить, семью создать. И о себе я мнения крайне невысокого. Это потому что мама мне внушила, что я серость и никчемность. Я и решила, что я – последняя в крайнем ряду, дальше некуда.

- А сколько тебе лет, деточка?

- Тридцать на той неделе было. Молодость, можно сказать, уже прошла, а я все еще не разобралась со своим недолюбленным детством…

- А что ты уже сделала для того, чтобы разобраться?

- Ой, я много чего сделала. Книжек умных перечитала невероятное количество, к психологу ходила, тренинги посещала, родителей простить неоднократно пыталась, в общем, не сидела сложа рук.

- Родителей, говоришь, простить хотела… А за что?

- Ну как за что? За то, что любви недодали. А должны были!

- Вон оно что… А с чего ты взяла, что они тебе что-то задолжали?

- С чего? Да это же всем известно! Вон сколько уже про это написано! Что если родители своих детей любят, они вырастают полноценными и самодостаточными, в себя верят, будущего не боятся, и все у них в жизни складывается.

- Если бы… — говорит Матушка, и усмехнулась так невесело. – Знала бы, как ты ошибаешься! Иной раз и у любящих родителей такие детки вырастают, что слезы одни… Не в том дело. Я вот тебя спросить хочу: ты себя до сих пор маленькой считаешь?

- Да нет, мне рано повзрослеть пришлось. Выучилась, работать пошла, и живу отдельно. Самостоятельная я.

- Стало быть, родители тебя на свет произвели, выкормили, вырастили, выучили, на крыло поставили, а все еще чего-то должны остались?

- Я ж говорю, любви не было. Не хвалили, не ласкали, не поддерживали морально. Я до сих пор из-за этого страдаю!

- Страдалица, значит… А что ты о страданиях-то знаешь, деточка? О голоде, о войнах, о нищете, о потерях безвозвратных? Небось, только в книжках читала?

- Какие войны? И причем тут нищета?

- Смотри сюда, покажу тебе кое-что… Видишь? – и она достала откуда-то из складок одежды небольшой предмет. Я присмотрелась – это была шкатулка. Не особо красивая, простая, деревянная, потемневшая от времени, с какой-то незатейливой резьбой на крышке.

- Скажешь, неказистая на вид? А вот так? – и она подняла крышку шкатулки, а там… Оттуда такой несказанный свет хлынул, что я аж зажмурилась.

- Нравится?

- Да, очень… — я смотрела как завороженная, теперь шкатулка казалась мне невероятно прекрасной.

- Это не простая шкатулка, в ней хранится любовь нашего рода, — пояснила Матушка. – Стоит ее открыть – и она весь мир осветит и согреет. Я эту шкатулку своей любовью наполнила и дочери передала, а она – дальше по роду. Это наше родовое сокровище, неотчуждаемое наследство по женской линии.

- Но я никакой шкатулки не получала! – говорю я. – Да если бы я такое увидела, разве бы я забыла? Видать, затерялось наследство где-то в поколениях.

- Не может оно затеряться. Говорю же, неотчуждаемое оно. Только вот ее все время любовью полировать надо, тогда и вид у шкатулочки будет совсем другой. Заиграет, засияет, засветится!

- А кто же ее полировать должен?

- Тот, кто владеет ею сейчас, сию минуту. Кому она по роду досталась. Стало быть, сейчас ты и должна.

- Я должна??? Да я не против… Только откуда мне ее взять, если я сама ее в наследство не получила?

- Такого быть не может. Каждая девочка рода, появившись на свет, получает такую шкатулку. Она незримая, но вполне реальная. Только бывает так, что закрыта она на семь замков, да и свет в ней поиссяк, и задача женщины – открыть ее и добавить любви, чтобы передать своей дочери снова сияющей и наполненной.

- Это что же выходит? Что я наследство получила, но ничего о нем не знаю? Потому что шкатулка закрыта, да? Но тогда скажите, почему моя мама ее не открыла, не показала мне Свет Любви? Вы же сами говорите – у кого шкатулка, тот и должен это сделать!

- Не у всех на это сил хватает, — тихо сказала Матушка. – Глянь сюда, покажу тебе, что женщинам нашего рода перенести пришлось…

Я глянула – и обомлела. Она словно занавес откинула, и передо мной стали проноситься разные картины, как в кино, и в каждом эпизоде присутствовала шкатулка. Чего там только не мелькало! Война, беженцы, бабка шкатулку в лохмотья прячет, ими оборачивает, а у самой руки обмороженные, распухшие… А вот лесоповал, на ветру, под снегом, женщины в ватниках пилят сосны, все замученные, едва шевелятся, и шкатулка валяется в ледяной каше, раздавленная чьим-то сапогом… Вот молодая женщина – муж ее бьет, колотит, поносит на чем свет стоит, потом она, вся в слезах, на шкатулку, кровью запятнанную, амбарный замок прилаживает, а ключ потом – в глубокий колодец, только булькнуло… А вот вижу шкатулку в руках у девочки, замок по-прежнему висит, только, видать, много лет прошло, потому что ржавый уже, старый… Девочка пытается его сковырнуть, посмотреть, что там, в шкатулке, да ничего не получается, только палец порезала да ноготь сорвала. Тогда она ее бросает в угол, где всякий хлам пылится, и лежит шкатулка, только крови на ней добавилось. Вот мама моя – вся зажатая, озабоченная, замороженная будто, и глаза невеселые. Папу я тоже увидела, как холодно ему и неуютно, и он к бутылке тянется, чтобы забыться… И еще много чего я видела в этом «кино» — только вспоминать не хочется, уж очень грустно все это…

- Матушка, страшно-то как! – вырвалось у меня.

- Сама видишь – иная женщина такую судьбу проживает, что ей свою любовь не раскрывать, а прятать приходится. Кажется ей, что если она свою любовь надежно укроет да на семь замков запрет, то так лучше будет. Не так больно… Не все ведь ее принять и оценить умеют, любовь-то…

- Выходит, мама моя тоже не смогла шкатулку открыть? Наверное, она тоже любви в жизни недополучила, потому и мне ничего не передала…

- Вот именно, — кивает Матушка. – И я спросить тебя хочу. Тебе вот тридцать уже, а ты все еще веришь в мамины слова о том, что ты «серость и никчемность» и «последняя в крайнем ряду»?

- Выходит, так. Поверила я в это. Да и кому же верить, как не маме?

- А что ты за это время сделала, чтобы другой стать?

- Да я всю жизнь старалась ей доказать, что я другая! – пожаловалась я. – И дома, и в учебе, и на работе вообще все делаю на «пять с плюсом». Я всю жизнь из кожи вон лезу, чтобы доказать свое право на существование! И получить причитающуюся мне любовь!

- А зачем? Если ты появилась в этом мире, то твое право на существование бесспорно. То, что ты не серость и никчемность, уже давно всем понятно. Ты уже всем все доказала! А любовь… Она в этой шкатулке, которая по праву рождения твоя. Осталось только открыть ее, и Свет Любви хлынет в твою жизнь, осветит ее, согреет, еще и другим достанется.

- А как это сделать? Как мне шкатулку открыть?

- Есть к ней ключ, называется он «сочувствие». Когда ты перестанешь предков своих осуждать, что любви тебе недодали, а от всей души посочувствуешь им, что они сами ею обделены были, вот тогда и откроется шкатулка, и разольется Свет Любви.

- Сочувствие, говорите… А мне кто посочувствует? Кто меня пожалеет?

- Знаешь, пока ты будешь ждать жалости да сочувствия, не открыть тебе шкатулку. Разве ты дитя малое, чтобы сироткой прикидываться? Взрослый человек, владелица родового наследства. Пора бы тебе самой Свет Любви в себе открыть.

- Но мама…

- Мама твоя такая, какая есть, так уж жизнь ее сложилась. А ты так и будешь до пенсии чудес ждать, пока она изменится? Так может, этого никогда и не случится. Смотри, так и жизнь мимо пройдет… Давай-ка, решай прямо сейчас – берешь шкатулку или нет? А то мне пора…

И она действительно начала таять, исчезать.

- Беру! – закричала я. – Беру наследство!

- Ты будешь первой, кто возродит Свет Любви в твоем роде. Я была первой – и ты будешь первой. Первой по-настоящему счастливой за долгие годы, девочка, запомни это! – донеслось до меня из сияющей дымки.

Я ощутила, что шкатулка непостижимым образом оказалась в моих руках. Я ее как наяву чувствовала – теплую, угловатую, тяжеленькую. И вдруг такая музыка заиграла чудесная, что я заплакала. Я испытала его, это самое сочувствие… Словно на себе ощутила все то, что пережили женщины моего рода. Такая тяжесть на меня навалилась, что я просто взвыла! Я рыдала, как никогда в жизни, и со слезами из меня вышли все обиды, все претензии, все горе от непонимания и не-любви…

А потом я «выплыла» из своего сна-не сна, выплыла и очутилась в зале, где и начинала дышать, а надо мной склонилось обеспокоенное лицо моей напарницы.

- Ну ты и ревела, — проговорила она. – Думала, все тут зальешь… А что с руками?

Я взглянула – руки были сложены так, будто я все еще держала в них шкатулку. И на ощупь – словно она все еще там была.

- Наследство получила, — сказала я. – Неотчуждаемое…

Вот так я подышала на холотропе… Прошло совсем немного времени, но я чувствую себя совершенно другой. Не знаю, как это получилось, но теперь я все время ощущаю присутствие той шкатулки, что Матушка мне отдала. И слова ее помню – «ты будешь первой женщиной рода, по-настоящему счастливой». И я в это верю. Ну и что, что я в детстве что-то там недополучила? Мама – это мама, а я – это я. И я хочу передать родовую шкатулку своей дочери (а она у меня обязательно будет!), да не пустую, а наполненную Светом Любви. А кто же ее наполнит, если не я?

 

 

 

ПРИНЦЕССА И ТРОЛЛЬ

 Принцесса родилась и выросла в Ледяном Замке. Замок этот был заколдован, потому что когда-то, очень давно, здесь убили Любовь. После этого в сердцах его обитателей поселилась стужа, но они приспособились с этим жить. Оказалось, с холодным сердцем жить даже проще: если что случается, то не больно…

А Принцесса умела только любить. Она была рождена для Любви, и пришла в этот мир, чтобы растопить ледяные сердца обитателей замка. Иногда это случается! Но она была очень мала, а льда оказалось слишком много для нее. Ей не удалось…

И когда Король ушел от Королевы, та не больно-то убивалась: ее ледяное сердце чуть сжалось — а потом заледенело еще больше. В конце концов, в мире мало Любви, много Королей… А вот Принцессу это поразило в ее маленькое горячее сердечко. Она так любила папу! А он ушел… Значит, она была плохой и не понравилась ему. Разве папы уходят от хороших девочек? И не было рядом никого, кто объяснил бы ей, что она совсем, совсем ни при чем…

Да нет, обитатели Ледяного Замка ее любили. По-своему, по-холодному. Кормили, одевали и даже иногда баловали. Но сторонились. Она была слишком горяча для них, эта маленькая девочка. Им было неуютно рядом с ней. Но они даже и не виноваты: сами посудите, разве будет хорошо снеговику рядом с жарким костром?

Когда Принцесса стала подрастать, она часто слышала нелестные слова в свой адрес. Ведь она была так не похожа на свою семью! Принцесса не понимала, почему ее критикуют, и старалась быть Очень Хорошей Девочкой, но от этого ничего, ничего не менялось. И она мечтала, что когда-нибудь вырастет и выйдет замуж за Прекрасного Принца, и вот тогда она подарит ему всю свою любовь — самую чистую, самую жаркую!

Когда Принцесса подросла, многие Прекрасные Принцы на нее заглядывались и искали ее расположения. Но она почему-то вела себя странно: разговаривала учтиво, улыбалась мило, дарила им свою дружбу и благорасположение, но предпочтения не отдавала никому, словно ждала кого-то…

Она и сама не знала, почему так. А между тем, с маленькими девочками, которых бросили папы, часто так случается! Они, не отдавая себе отчета, принимают решение: добиться любви отца! И потом всю жизнь находят себе мужчин, которые так и не способны стать им опорой, ответить на их чувства, открыть свое сердце. Они так и остаются недоступными, как отец…

Но природа взяла свое, и Принцесса страстно захотела с кем-то связать свою жизнь. «Пусть, пусть в моей жизни появится мужчина, идеально подходящий для меня!», — молилась она в своей опочивальне.

Мольба ее была услышана. И однажды она встретила… Тролля. «Он!» — пронзило Принцессу — словно жалом. В ней все затрепетало, словно она уже видела его, разговаривала с ним не раз, словно знала его сто лет. Да так оно, по сути, и было: Тролль напомнил ей отца. Только у Короля сердце было ледяное, а у Тролля — каменное…

«Принцесса, опомнитесь, вы с ума сошли! — говорили ей придворные. — Разве Тролль — подходящая партия для Принцессы? Принц, король, в крайнем случае — граф или барон, но никак не Тролль!».

«Молчите, глупые, — отвечала Принцесса. — Я чувствую родство душ. Я буду любить Тролля. А каменное сердце… что ж! Я размягчу его своей Любовью!».

Бедная девочка не знала, что Любовь разбивается о каменные сердца. Впрочем, как и о ледяные… Но в глубине души она все еще верила, что надо просто постараться — и ей удастся расколдовать сердце мужчины… раз не удалось растопить застывшее сердце отца. Впрочем, это знала ее душа. А наяву она постаралась забыть Ледяной Замок и все, что ей пришлось там перенести. Теперь рядом с ней не было никого с ледяным сердцем. Теперь у нее был любимый — ее Тролль.

Тролль был как все тролли. Не красавец, но по-своему даже симпатичен. Не злодей, но с каменным сердцем. Тролли вовсе не злые — они просто живут по-другому, не так, как люди. И когда делают кому-то больно, искренне не понимают — а в чем дело?

Любовь Принцессы и Тролля была странной. Наверное, многие люди ее бы просто не поняли. Тролль часто делал такие вещи, что сердечко Принцессы сжималось, а на глазах появлялись слезы. Если поглядеть со стороны, то он просто мучил ее. А она позволяла себя мучить. Нет, разумеется, она сопротивлялась, и говорила ему о своих чувствах, и просила больше не делать этого… Но он все равно делал — не мог он по-другому, ведь он был Тролль.

Спросите, почему же Принцесса не сбегала, а предпочитала мучиться? В том-то и дело… Она ждала. Она все еще надеялась, что наступит тот день, когда ее горячая любовь пробьет каменное сердце Тролля, и тогда он превратится в Прекрасного Принца, и будут они жить долго и счастливо… Бедная Принцесса! Ее душа никак не могла смириться, что она так и не смогла добиться любви своего отца.

Она научилась многому из того, что в образование Принцесс вовсе не входит: она подумала, что если будет много знать и уметь, то станет самой лучшей для Тролля, и он наконец-то оценит ее по достоинству. Но Тролль словно бы и не замечал ее стараний, а вот критиковал часто. Почти как в Ледяном Замке, о котором она так старательно пыталась забыть.

От частых слез ее щеки стали увядать, а глаза — тускнеть. Ей все время по привычке казалось, что это она виновата, что это она делает что-то не так, что стоит еще чуть-чуть постараться — и все волшебно изменится.

И вот однажды она сидела у ручья и грустила: ее любимый Тролль опять ушел в горы и надолго пропал, как делал уже не раз. А ее вновь одолели сомнения: да любит ли он ее вообще? И что же это за любовь такая, если от нее одни терзания? И что она еще должна сделать, чтобы заслужить свое счастье?

В это самое время к ручью, опираясь на сучковатую палку, приковыляла женщина. Была она не то молодая, не то старая — не поймешь сразу. Одета просто, волосы под платок убраны, взгляд открытый, и улыбка хорошая.

- Я присяду рядом, милая девушка? — спросила она.

- Конечно, пожалуйста, — пригласила Принцесса. — Я могу вам чем-то помочь?

- Мне бы перекусить, уж три дня росинки маковой во рту не было, — пожаловалась женщина. — Есть у вас здесь какая-нибудь харчевня?

- Ничего такого здесь нет, — ответила Принцесса. — Здесь глухие места, безлюдные. Если вы мне доверитесь, я покормлю вас, я здесь неподалеку живу!

- Доверюсь! Кому же мне еще доверять, если больше никого нет? — улыбнулась женщина.

- Тогда пойдемте!

Принцесса жила небогато — не то, что в Ледяном Замке. Но душа ее была по-прежнему щедрой, а сердце — полным Любви. Она поставила на стол все, что было в доме, и от души потчевала свою гостью.

- Я вижу, у вас что-то с ногами, вы же хромаете? Может, вы разрешите мне полечить вас?

- Я просто сбила ноги в пути. Но буду благодарна тебе, если сможешь помочь.

И Принцесса сноровисто омыла ноги женщины в теплой воде, приложила подорожник, перевязала чистым полотном.

- У тебя доброе сердце, — похвалила женщина. — Наверное, ты очень счастливая!

- Если честно, не знаю… Иногда я думаю, что нет, — призналась ей Принцесса. — У меня есть крыша над головой, много разных хлопот и любимый, но почему-то это не приносит радости. Я ощущаю в себе очень много Любви, но от этого часто хочется плакать.

- Плакать от любви? — удивилась женщина. — Но почему?

- Потому что мой любимый никак не расколдовывается. Я уже что только не делала! Я стала в 10 раз лучше, нет, даже в 100 раз! А он все такой же и такой же… Он терзает мне душу, и душа покрывается ранами.

- А кто его заколдовал? — поинтересовалась женщина.

- Не знаю… Он — Тролль, и у него каменное сердце. Кто там Троллей заколдовывает?

- Никто их не заколдовывает, — удивленно сказала женщина. — Зачем их заколдовывать? У Троллей от природы каменное сердце. Так им судьбой определено… Но ведь ты — человек? Почему же ты выбрала себе в спутники Тролля?

- Понимаете, когда я увидела его, меня как громом поразило! Он показался мне таким родным! Мне кажется, будто мы созданы друг для друга. Будто мы уже были вместе… Будто я даже помню это…

- Девочка моя, да как же так? Люди и тролли — совсем разные существа! Им трудно понять друг друга. Недаром они стараются селиться подальше…

- Вот и я… От своих ушла. А к троллям не прибилась. Живу посередине — между своими сородичами и его, — вздохнула Принцесса.

- За что же ты себя так наказала? — задумчиво спросила женщина.

- Я не наказала! — горячо воскликнула Принцесса. — У меня ведь есть он! И наша Любовь!

- Твоя любовь, — мягко поправила женщина. — Не обольщайся, дорогая. Тролли не способны любить. У них же каменное сердце… Недаром твое сердечко плачет и жалуется.

- Вовсе нет! — возразила Принцесса, но женщина остановила ее.

- Не лги мне. Я многое вижу там, в глубине. В душе! Твоя душа ранена. Причем не Троллем, он всего лишь твое отражение. Погоди… Дай-ка я повнимательнее взгляну! О! Девочка, да ты из Ледяного Замка! Ведь так?

- Так, — пораженно ответила Принцесса. — А как вы узнали?

- Я вижу твою душу, — просто объяснила женщина. — Я вижу, как в тебе все еще плачет маленькая девочка, пытаясь растопить холодное сердце отца. Он был первым мужчиной, которого ты узнала, еще до рождения. Самым главным! А он отверг тебя, и ты не смогла смириться. Вот ты и хочешь попробовать еще раз! Поэтому Тролль и кажется тебе родным.

- Вы хотите сказать, что мой отец похож на Тролля?

- Каменное сердце, ледяное сердце… Какая разница? Главное, что твоя любовь остается невостребованной. И ты раз за разом натыкаешься на каменную стену. Разве не так?

- Но мне кажется, что я для этого и пришла в этот мир — чтобы подарить им свою любовь! — воскликнула девушка, и в голосе ее зазвенели слезы. — Ведь они так нуждаются в ней!

- Если бы нуждались — ты бы сейчас не плакала от бессилия, — погладила ее по голове женщина. — Та маленькая девочка, которая живет внутри тебя, все еще надеется на чудо. А его не будет!

- Я не верю, — упрямо сказала Принцесса. — Просто мне надо стать еще лучше, еще чище, и тогда…

- Что тогда? — улыбнулась ее гостья. — Разве собака может стать человеком? Или крокодил? Ты можешь их любить, да, и они будут отвечать тебе привязанностью, но они всегда останутся теми, кто они есть.

- И Тролль? — упавшим голосом спросила Принцесса.

- И Тролль. Он ведь рожден Троллем. Он вовсе не нарочно тебя мучает. Просто он такой, какой есть. Не мучь и ты его. Разреши ему остаться тем, кто он есть. Это и есть любовь — не пытаться подогнать любимого под себя.

- Во мне столько любви! — почти простонала Принцесса. — Иногда мне кажется, что я задохнусь от нее, захлебнусь в ней, так ее много.

- Это потому что твоя любовь неразделенная. Для тебя одной ее и впрямь слишком много.

- Это так… Но она есть! И куда же мне ее девать?

- Неси ее в мир! — посоветовала женщина. — Помогай людям, как ты помогла мне. Люби себя! Ты славная, и пора тебе наконец простить себя за то, что ты так и не смогла расколдовать чьи-то сердца. Пожелай им счастья — так, как они его понимают.

- А я? Что же делать мне?

- Пойдем со мной, если хочешь, — предложила женщина. — Я давно странствую по свету. Ты можешь разделить со мной путь, или часть пути. И вполне возможно, что где-нибудь на этом пути ты встретишь Прекрасного Принца. Того, кто с радостью разделит твою любовь.

- А вы кто? — запоздало поинтересовалась Принцесса.

- Мудрость. Меня зовут Мудрость, — сообщила женщина. — Я прихожу к тем, кто созрел. Вот и с тобой встретилась…

…Тролль пришел на третий день после того, как Принцесса захлопнула дверь и двинулась по дорогам жизни рука об руку с Мудростью. Он сразу понял, что она ушла — такое в его жизни уже бывало. Принцесса была не первой женщиной, которая его любила. Но рано или поздно все почему-то уходили. Хотя он так старался…

Он присел на крылечке и какое-то время размышлял о том, какие странные эти люди: мечутся, плачут, хотят чего-то непонятного. И называют это любовью. «Ничего, — подумал Тролль. — Я буду пробовать еще и еще. И рано или поздно все равно пойму, что же это такое — любовь». Тролль не знал, что любовь может испытать только живое, трепетное, горячее человеческое сердце.

 

 

 

РЕАЛИТИ-ШОУ

 - Ах, что это вы делаете? Зачем это вы ко мне веревку прицепляете?

- Исполнители мы. Из Небесной Канцелярии. Сейчас тут будет реалити-шоу — ваши желания исполнять будем.

- Ну так пожалуйста, исполняйте! Это мне очень приятно! Только веревка при чем?

- Велено ваши желания исполнить в буквальном смысле слова. Вы вот, например, к своему мужу, Петру Николаевичу, привязаны? И мечтаете, чтобы он к вам так же крепко привязан был?

- Ах, конечно, очень даже мечтаю! Это же муж мой, любимый и единственный! В семье все должны быть привязаны друг к другу – не разлей вода!

- Ну вот, значит, привяжем вас сейчас вот этой веревкой, чтобы, стало быть, не разлей вода до гробовой доски…

- Ну ладно, это пусть. Даже хорошо, если до гробовой доски! Мы с ним в жизни так и отражаем всякие напасти, спина к спине.

- Хорошо, спина к спине и привяжем, отражайте на здоровье.

- А к запястьям веревки зачем прилаживаете?

- К родителям своим привязанность испытываете?

- Конечно! А как же! Это же родители! Я к ним с самого детства очень привязана!

- Ну, значит, все правильно. Слева мама, справа папа – теперь между вами неразрывная связь.

- Да? Хорошо, и родители пускай со мной будут. Слева и справа – как славно-то! Прямо как в детстве…

- А теперь спереди позвольте, к животу веревку приладить…

- А это для кого?

- Для детишек ваших. Вот сынок, вот дочурка, а веревка – вроде пуповины. Теперь можете прижимать их к груди, сколько захотите. А можете и не прижимать – они и так никуда не денутся.

- К ребятишками своим я привязана – просто слов нет как! Солнышки мои, лапочки! Для них и живота не жалко.

- Дайте-ка вот сюда веревочку накинуть…

- Неудобно на шею-то… Как удавка… Это вы кого мне цепляете?

- А это ваши обязательства. Кредиты, долги и все такое прочее. Вы же связаны разными обязательствами?

- Связана, еще как связана! Только как без этого? Хочется ведь пожить по-человечески, вот и влезаю и в долги, и в кредиты.

- Слишком уж вы к материальным ценностям привязаны… Сами себя душите!

- Да нет, ничего, нормально. Расплатимся как-нибудь. Только вот неудобно, что на шее…

- Не сильно давит?

- Ну, если не двигаться, то не сильно. А при движении, конечно, дыхание перехватывает. Ну ладно, я приспособлюсь как-нибудь.

- Так, дайте-ка вашу ногу, и сюда еще веревочку, на лодыжку…

- А это для кого так низко?

- А это для всяких мелких привязанностей. К собачке вашей, к телевизору, к «Одноклассникам». Привязаны ведь?

- Нуууу… В общем, наверное, да. К собачке так особенно. Она как член семьи! Да и «Одноклассники» тоже. А уж герои сериалов! Переживаешь за них, как за своих.

- Конечно-конечно! Мы понимаем, привычка – вторая натура. Ну вот, готово!

- И что теперь?

- А теперь – наслаждайтесь, двигайтесь, гуляйте, отдыхайте, работайте! В общем, живите!

- Постойте! Но это же неудобно – вот так, с веревками. Как нам двигаться? Мы же запутаемся!

- Запутанные привязанности – не такая уж и редкость. Зато потом распутывать можно, некоторым даже интересно.

- Не уверена, что мне это будет интересно. И потом… Движение очень ограничено. Все время приходится оглядываться, сопоставлять свою скорость с другими…

- Это неизбежно. Придется. Вы же в связке.

- Что в связке, то в связке… Связаны по рукам и ногам!

- Так привязанности как раз этим и отличаются – связывают по рукам и ногам! Придется потерпеть!

- Так, дети, вы куда рванули?! Тише, тише! Вы же меня с ног собьете! Я за вами не поспеваю! Да стойте же, кому говорю!

- Дети не могут стоять, им надо двигаться вперед. И ускоряться! Иначе они никогда не вырастут.

- Петя, Петруша! Ты там как? Я тебя не вижу! И отношения твоего не чувствую!

- Да тут я, тут, никуда не делся. Только вот простора нет. Руки связаны!

- Ладно, потерпишь. Не маленький! Мама, папа, а вы куда это в разные стороны ринулись?

- Доченька, а мы расходимся. Тебя вырастили, долг родительский выполнили, теперь будем жить по отдельности.

- Как? Почему? Погодите, вы же меня сейчас надвое разорвете! Я же к вам обоим одинаково сильно привязана! Не делайте этого!

- Прости нас, дочь, но мы так решили! Ты взрослая, у тебя своя семья есть. У нас своя жизнь, а у тебя своя.

- Ой, мамочки, больно-то как! Петр! А ты куда там рвешься? Ты мне сейчас хребет сломаешь! Ууууу, захребетник!

- Неудобно мне. Руки затекли, и ноги тоже. Вообще света белого не вижу. Не хочу я этой привязанности, ну ее. Свободы охота. Сейчас сорвусь с поводка и пойду налево.

- Дети! Да не спешите же вы так, мамочке больно! И мелкие привязанности мешают, тянутся за мной, как хвост. Как кандалы у каторжника!

- Хоть и мелкие, а много их у вас. Их и правда за собой таскать – каторжный труд. Но придется!

- Что значит «придется»??? Мне детей догонять надо, а они меня назад тянут! И родители не вовремя расходиться надумали. Петя, Петя! Ну ты-то что молчишь??? Неужели тебе все равно???

- Осторожно, так вы можете себе руки-ноги повредить.

- Да что там руки-ноги, я сейчас вообще на части рассыплюсь! Я двигаться не могу – они же тянут каждый в свою сторону! Отвяжитесь вы от меня! Слышите, отвяжитесь от меня все!!!

- Секундочку… Спокойно! Сейчас мы вам поможем. Все, отвязываем.

-Ффуууу, сразу полегчало… Слушайте, вы, исполнители царя небесного! Что это за шоу вы мне тут устроили?

- Реалити-шоу, называется «Мои привязанности». Ну и как впечатления?

- Жуткие впечатления! Я чуть с ума не сошла! Зачем это все?

- Исключительно для того, чтобы наглядно показать вам действие привязанностей. Вам кажется, что быть привязанной – это хорошо и проявление любви, а на самом деле это проявление эгоизма и ограничивает свободу – как вашу, так и ваших близких. Именно поэтому вся ваша система становится неповоротливой и статичной. Каждый испытывает досаду из-за того, что не может двигаться непринужденно, и поэтому стремится вырваться, уйти, отвязаться.

- То-то у меня детки такие отвязные… Выходит, чем больше я к ним привязываюсь, тем сильнее они хотят отвязаться?

- Так и выходит. И если однажды вы услышите от кого-то из них «да отвяжись ты, мама!», не удивляйтесь.

- Знаете что? Забирайте-ка вы все свои веревки. Забирайте, забирайте! Они мне больше не понадобятся.

- Точно?

- Точнее некуда! Будем считать, что я разобралась со своими привязанностями. Так-то посмотришь – вроде тесный круг родных и близких, а приглядишься – все куда-то рвутся, и сердце из-за этого на части рвется. Пусть уж лучше так, по доброй воле будут рядом. Или даже не рядом. Но только без веревок!

- Вы действительно этого хотите?

- Да, да! Теперь-то я на своей шкуре испытала силу привязанностей… Лучше уж без них!

- Ваше желание принято к исполнению. Небесная Канцелярия, реалити-шоу, всегда в эфире! А вы еще не избавились от своих привязанностей? Тогда мы идем к вам!

 

 

СКАЗКА ПРО ОПЫТНУЮ АГАШУ

 Жила-была на свете Агаша. Родитель у Агаши был суровый, строгий, и часто ей внушал «Только дураки учатся на своих ошибках, умные учатся на ошибках других». Агаша девочкой послушной была, Родителю своему свято верила, вот и решила, что никогда в жизни не будет своих ошибок совершать: зачем, если чужого опыта вокруг полным-полно?

Она только и делала, что пряталась в уголке за печью и собирательством занималась. Только другие грибы и ягоды собирают, а она – чужой опыт. Все случаи жизненные она через Сито Разума просеивала и самые запоминающиеся в Корзинку Памяти складывала. Только почему-то добрые происшествия через это сито как-то легко проскальзывали, а которые пугали – застревали и задерживались, вот они-то в Корзинку Памяти и попадали.

Вот вскоре в голове у нее целое собрание печальных опытов собралось.

«Не подходи к печке, обожжешься»

«Не трогай утюг, уронишь»

«Не носись сломя голову, упадешь»

«Не клади в карман, потеряешь»

И Агаша не подходила, не трогала, не носилась, не клала и вообще из-за печи редко вылезала, Родитель такой беспроблемной дочерью премного доволен был.

Стала подрастать – там другой опыт пошел. Девчонки на вечерки ходят, хороводы затеивают, сарафаны себе новые шьют, а Агаша все их опыт собирает и обобщает:

«Не будь доверчивой – обманут»

«Не гуляй допоздна – ославят»

«Не перечь старшим – осудят»

«Не лезь со своим мнением – обидятся»

Агаша не гуляла, не перечила, не лезла и доверчивой уж никак не была. Сидела-пыхтела, наблюдения вела, коллекцию свою пополняла.

Тут время пришло, когда ее сверстницы влюбляться стали и замуж выходить одна за другой. Кто-то – удачно, кто-то – не очень, и вот это «не очень» Агаше душу тревожило: а вдруг и ей не повезет? Тем более что на эту тему столько негативного опыта женским полом накоплено!

«Не торопись – ошибешься»

«Не суйся – обожжешься»

«Не рискуй – оступишься»

Агаша не торопилась, не совалась и не рисковала – зачем же ей жизнь свою молодую губить, голову в петлю совать? Надо присмотреться, хорошенько все взвесить. А то можно такой опыт получить, что мало не покажется!

А у девчонок выросших уже свои детки пошли. Ну, тут у Агаши в Корзинку Памяти страхи просто градом посыпались. Дети, они же такие – везде лезут, суются, встряпываются и много волнений своим родителям доставляют. Да и поговорки про деток в народе ходят такие красноречивые:

«И от доброго отца родится бешена овца»

«Из одной печи, да неодинаковы калачи»

«Не выросло то яблочко, чтобы черви его не точили»

И сделала Агаша из своих наблюдений да из чужого опыта печальный вывод:

«Маленькие детки – маленькие бедки,

Большие детки – большие бедки».

Так Агаша и состарилась, ни разу не оступившись, ни в чем не ошибившись, а Корзинка Памяти у нее под самый верх чужим опытом наполнена – уже больше и складывать некуда.

И вот пришел тот час, когда Душа ее отлетать собралась. Вышла она из тела, поднялась над Землей, обозрела ее с горних высей, и вдруг увидела, как мир-то хорош, и сколько в нем всяких разностей одновременно происходит. И угол свой за печкой увидела, в котором, считай, всю жизнь просидела. И так ей обидно стало: ведь Мира-то она, почитай, и не видела! Смотрит – люди на Земле все как-то меж собою связаны, все друг другу помогают или мешают, пробуют, порою даже и ошибаются, а потом опытом обмениваются. А ведь она, когда пыталась мудростью из своей корзинки поделиться, всегда непонятой оставалась. Не брали люди ее мудрость, отказывались. И ее недолюбливали, побаивались даже, старались десятой стороной обойти… Почему так?

от Агаша перед Господом предстала.

- Ну, с каким багажом прибыла, душа моя? Что в этой жизни узнала, что поняла? – спрашивает Господь.

- Много что узнала, да мало что поняла, — Агаша говорит. – Вот, прими, Господи, от меня корзиночку с мудростью народной – всю жизнь собирала!

Глянул Господь в корзинку – и только головой покачал.

- Что ж у тебя в корзинке одни страхи собраны? Разве жизнь только из них состоит?

- Да и я не знаю, из чего она там состоит. Я, оказывается, толком и не жила-то. Только теперь, сверху, увидела, какой Мир большой…

- А чего ж при жизни не видела?

- Так мне когда было? Я за печкой сидела, опыт собирала!

- Опыта набираться надо, а не собирать его. Что-то, уж прости, не вижу, чтобы ты шибко опытной стала.

- «Только дураки учатся на своих ошибках, умные учатся на чужих» — так мой Родитель говаривал… — отбарабанила Агаша с детства заученную мудрость.

- А ты и поверила… Да если ошибок не совершать, как душе совершенствоваться? Получилось неладно – исправь, сделай лучше! А если каждый сиднем сидеть будет да чужой опыт изучать, так и вся жизнь в мире остановится.

- Так страшно было! – созналась Агаша. – Кругом столько негативного опыта! Туда пойдешь – одни ошибки, сюда – другие. Вот я и старалась поменьше высовываться, от страха-то…

- А чего боялась, если даже не попробовала? Откуда у тебя в корзинке столько страхов-то взялось?

- Так это не мой опыт, чужой! Я его всю жизнь собирала!

- Кому нужен чужой опыт? – Господь говорит. – Люди на Земле рождаются, чтобы свой опыт получить и общую копилку им пополнить. Каждый опыт – уникален, потому что через Призму Души пропущен. А когда только через Сито Разума – это не опыт, это знания. Только такие знания, опытом не подкрепленные, мертвым грузом на душе лежат и жить мешают.

- А я-то думала, что очень опытная! – опечалилась Агаша. – Всю жизнь ведь на свою коллекцию чужой мудрости положила! И что теперь мне со всем этим делать?

- Использовать для самосовершенствования, — советует Господь. – Из всего можно мудрость вынести, и из твоей жизни тоже. Вот посмотри на корзинку и скажи, чего сейчас хочется?

- Вернуться и жизнь заново прожить, — сказала Агаша. – Везде залезть, все попробовать, все руками пощупать, ногами исходить. Ничего не бояться, никого не слушать, свой собственный опыт получить. Стать по-настоящему опытной!

- Ну вот, а говоришь, жизнь зря прожила, — улыбнулся Господь. – Иногда, чтобы такие простые вещи понять, как раз целая жизнь и нужна! Опыт твой выстраданный, осмысленный, прочувствованный, а стало быть, навсегда в душе и останется. Иди с богом, воплощайся!

… И на земле родился ребенок, которому предстояло стать великим путешественником и исследователем, романтиком дальних странствий, который потом напишет много книг, чтобы поделиться с миром своим позитивным опытом.

 

 

 

СКАЗКА ПРО СО-МНЕНИЯ

 Росток проклюнулся в субботу утром.

- Смотрите, новенький! – сказала роскошная Плакучая Ива. – В нашем обществе прибавление! Ну что ж, добро пожаловать!

- Только он какой-то странный, — качнула узкими зелеными листьями Драцена. – Я такого еще не видела. Что это за растение, интересно?

- Пусть подрастет, там видно будет, — сказал Дуб. – Если что, подправим.

Росток, воодушевленный столь доброжелательным приемом, стал быстро набирать силу, рос буквально не по дням, а по часам. И чем выше он становился, тем больше сомнений он вызывал у окружающих.

- Как-то слишком быстро он растет, — прокомментировала Осина. – Слышишь, малыш? Не надо так торопиться, у тебя еще слишком хрупкая сердцевина, ты можешь сломаться. Притормози, не спеши! Такое мое мнение.

Росток подумал и решил последовать совету. Теперь он рос гораздо медленнее, и Осина одобрительно шелестела листьями, глядя на малыша. Вскоре он выбросил первые веточки.

- Ну и куда ты размахался? – сурово спросил Кипарис. – Настоящее дерево должно быть стройным! Если будешь расти в разные стороны, из тебя в конце концов получится какая-нибудь кляпка-корявка, и будешь знать.

Росток не знал, как выглядит кляпка-корявка, но испугался и стал прижимать веточки к стволу. У него это получалось плоховато, но он старался. Кипарис был высокий, красивый, стройный, и уж наверное знал, что говорил.

- Не фонтан, конечно, но все-таки лучше, чем было, — оценил Кипарис, и Росток немного успокоился, продолжая тщательно следить, чтобы веточки не раскидывались.

- Ты толстеешь! – осуждающе сказала Береза. – Это недопустимо. Вот посмотри на меня, я – эталон! Недаром в народе говорят «стройная как березка». Ты давай-ка, сядь на диету! А то скоро поперек себя шире станешь. Все плеваться будут. Это мое личное мнение!

Росток очень забеспокоился и сел на диету: стал брать гораздо меньше питательных веществ из земли. Он перестал толстеть, но ствол его стал гораздо слабее.

- Ничего, ничего! – ободряла его Береза. – Красота требует жертв!

Между тем у Ростка уже появились листики.

- У тебя странные листья, — возмущенно всплескивала зеленой метелкой Пальма. – Слишком длинные, слишком жесткие, слишком острые. Неправильные листья! Вот посмотри на меня – мягкие, широкие, резные, просто загляденье! Ты давай, подтягивайся! Мое мнение — нельзя давать себе расслабиться, нужно трудитсья над имиджем днем и ночью!

Росток стал сутками уговаривать листики расти по-другому, чтобы они становились широкими и плоскими, как у пальмы. Это было неудобно и даже больно, но ему удалось вытянуть свои длинные и узкие листья в какое-то подобие лопаточек.

А между тем окружающие очень полюбили высказываться по поводу Ростка – ведь он никогда никому не перечил и старательно выполнял все рекомендации. Соседям уже даже интересно было, что из него получится.

- Хорошо, что ты не отказываешься от мудрости старших, — поучал его старый Бук. – В молодости так просто наделать ошибок, и тогда тебе никогда не стать полезным деревом. А опыт старших – это сила! Взрослые плохому не научат, а от опрометчивых шагов оберегут. В общем, прислушивайся к нашему мнению – и не пропадешь!

Росток уже давно преодолел юный возраст, но местное сообщество никак не могло определить, какое же он дерево. Никогда такого не видели: деревце было приземистое, с кривеньким корявым стволиком, с узловатыми, причудливо изогнутыми ветками, усеянными какими-то недоразвитыми листиками, в общем, если честно, страшненькое такое деревце. Уродец. К такому мнению постепенно склонились все деревья: и Плакучая Ива, и Пальма, и Старый Бук, и Драцена, и все другие тоже.

Деревце и не пыталось сказать что-то в свое оправдание: оно ведь никогда не было другим, и ему казалось, что вот таким нелепым и корявым оно и было задумано природой. Конечно, высокомерные вздохи и показное сочувствие высоких и сильных собратьев его задевали, но – что поделаешь? Не всем быть красавцами, радовать глаз статью и мощью. Есть и ошибки природы, что ж поделаешь.

А однажды среди деревьев появились люди. Мужчина, женщина и девочка.

- Боже! Этот ботанический сад – просто чудо! – оживленно говорила женщина. – Как хорошо, что мы сюда пришли! Смотрите, какой чудный кипарис – как свечка!

- А бук-то, бук! – вторил ей мужчина. – Красавец! Богатырь! Дочура, посмотри!

- Ой… А это что за деревце? – вдруг остановилась женщина напротив уродца. – Странное какое-то, покореженное… Вроде бы как даже не настоящее.

- Нет, мамочка, оно живое! – сказала девочка, осторожно прикасаясь ладошкой к стволу.

- Дайте-ка я погляжу! – приблизился мужчина. – Вы знаете… Похоже, это изначально был ливанский кедр. Но что-то случилось, и он мутировал.

- Ну что ты, — усомнилась женщина. – Ливанский кедр – он же высокий, прямой, как струнка, и иголки у него, а не листики. А тут что-то непонятное.

- Я же говорю, мутировал, — стоял на своем мужчина. – Мало ли что могло случиться? В неблагоприятных условиях искажается природный облик любого существа, не только дерева.

- Но ты точно уверен? – все никак не могла поверить женщина.

- Да, я ж все-таки биолог, — улыбнулся мужчина. – Кора, ствол, расположение ветвей, да много признаков. Нет, точно кедр.

- Мама, папа, я нашла! – закричала девочка, которая тем временем достала из сумки ботанический атлас. – Вот он, ливанский кедр!

- М-даааа, — сокрушенно протянул мужчина, взглянув в атлас. – Эк тебя искорежило, бедняга…

- Похоже на деревце-бонсай, — огорченно сказала женщина. – Как будто ему расти свободно не давали.

- Смотри, деревце, какое ты по-настоящему, — сказала девочка и поднесла к нему развернутый атлас.

И деревце-бонсай, как его назвала женщина, увидело… себя. Оно вдруг каждой своей клеточкой, каждым изгибом ствола ощутило, что это – его Истинный Облик, и оно должно было вырасти именно таким!!! С высоченным прямым стволом, с раскидистыми ветвями, с длинными стрельчатыми иголочками…Но ему все время говорили «не так», «не туда», «неверно», и оно почему-то предпочло прислушиваться к чужому мнению, а не ощущать себя самим собой.

И когда люди ушли, деревце впервые, пожалуй, попробовало распрямиться во весь рост, насколько смогло, и пристально оглядело окружающих.

- А что, а что? – тревожно зашумели деревья. – Мы же тебя не заставляли, да? Мы просто советовали! А ты могло, между прочим, расти, как хочется, и не учитывать наши мнения.

- Да, я могло, — тихо сказало деревце-бонсай. – Но я выбрало другой путь – быть хорошим для всех. Мне казалось, что все вы, такие большие и умные, знаете лучше меня, каким мне расти и каким быть. Это моя ошибка. Теперь я знаю, что сомнения появляются, если собирать все мнения, а своего собственного не иметь. Я получило свой опыт, и теперь мне уже никогда не стать таким, каким я могло бы быть, если бы прислушивалось к себе. Но я вас не виню. Буду жить таким, какое есть

И деревья стыдливо затихли, потому что каждый втайне думал, что все-таки немножко виноват в том, что маленький ливанский кедр уже никогда не будет таким, каким его задумала природа.

А вскоре неподалеку проклюнулся новый Росток.

- Интересно, что это за растение? – по привычке начала Плакучая Ива. – Я такое еще не видела…

- Кем бы оно не было, я беру над ним шефство, — строго сказало деревце-бонсай. – И никому не дам руководить его ростом! Даже себе! Ты слышишь меня, Росток? Слушай свое сердце и расти так, как тебе будет казаться правильным! И сомнения никогда не искривят твой путь и твой ствол.

И новый Росток затрепетал, словно засмеялся, и во весь свой маленький рост потянулся наверх, к солнцу.

 

 

 

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: