Архитектура Аудит Военная наука Иностранные языки Медицина Металлургия Метрология
Образование Политология Производство Психология Стандартизация Технологии


ЧУВСТВО БАЗОВОЙ БЕЗОПАСНОСТИ



ПЕРИНАТАЛЬНАЯ ГАПТОНОМИЯ

Звуковая книга, записанная на компакт-диске.

Париж: Галлимар, 1999. (Серия «Во весь голос»)

 

Гаптономия - это гуманитарная наука, которая была создана и развита нидерландским ученым Франсом Вельдманом как результат его драматического опыта, пережитого им во время Второй миро­вой войны. Он пережил трагические события и встречи, приобрел опыт - невербальный и вербальный, все это навело его на мысль об исключительности места, занимаемого аффективностью в жизни человека. Франс Вельдман живет в настоящее время во Франции. Он продолжает преподавать и развивать свои мысли и взгляды[1].

Слово гаптономия образовано от двух греческих слов hapsis и h aptein, которые обозначают трогать, чтобы собрать, трогать, чтобы лечить. Слово трогать в греческом языке имеет два зна­чения: одно относится к чувству, другое – к осязанию как таковому. Франс Вельдман определяет гаптономию как науку аффективности, и психотактильного контакта. Речь не идет об осязании. Сейчас осязание в моде, как когда-то слово в психоанализе, что в свое время вылилось в разговоры обо всем подряд и неважно о чем. И то же самое происходит в настоящий момент с осязанием. Особый шик и хороший тон прикасаться к людям, чуть было не сказала трепать, забывая о том, что с осязанием, так же как и с речью, можно делать как плохое, так и хорошее. Можно также сказать, что гаптономия центрирована не на осязании, но на присутствии. В руке, которая касается другого, лишь одна эманация: огромная важность факта, что единственный смысл прикасания - быть взаимным. Можно смотреть на кого-то, и он может этого не видеть, чувствовать запах, которого не чувствует другой, но нельзя прикасаться к кому-то, кто этого не ощутил бы. Здесь все не так просто, так как существует стремление медиков и парамедиков использовать осязание по отношению к пациентам как к объектам. Это возможно ценой небольшой внутренней тренировки, но это имеет эффект как на того, кто делает, так и на того, кто воспринимает осязательные движения, и это сразу же меняет многое в их встрече. Положить свою руку на другого человека предполагает вовлечение в проживание встречи, и она нас изменяет. Что означает, что весь этот регистр контакта нежности, или того, что мы называем в гаптономии аффективное подтверждение, очень трудно принимается людьми. Вот почему многие, кто из нас не знает, кто не видит, как мы работаем, довольствуясь поверхностной информацией о гаптономии, считают нас опасными людьми, которые не знают, что делают. Еще и потому, что мы работаем с нашими пациентами очень тесно, на очень близком расстоянии.

Я вполне могу это понять. Нужно прожить, чтобы усвоить, что когда смотришь на вещи определенным образом и работаешь, что предполагает владение тем, что ты делаешь, чувствуешь себя абсолютно целомудренным. Так же, как можно говорить о целомудрии речи в психоанализе, можно говорить о целомудрии психотактильности в гаптономическом контакте. Это нас приводит к практике, о которой я буду говорить. Говорение о чем-то, что относится к опыту, неизбежно ведет к тому, что можно пройти мимо главного. Можно попытаться информировать людей о гаптономии, как то, что я сейчас делаю, но возможности такого информирования весьма ограничены. Гаптономия в сильной степени проникнута феноменологией, ведь мы работаем с сово­купностью явлений, воспроизводимых у любого человеческого существа. Исходной точкой для нас является принцип, что у любого человеческого существа любое событие одновременно и мышечное, и психическое, и гормональное, и аффективное, и связочное, и когнитивное - все сразу. И все это необычайной сложности. В настоящее время мы знаем, что если мы хотим продвинуться в понимании мира, идей, в способе подойти к лечению в широком смысле воспитания, нужно иметь в виду гораздо более сложную по структуре мысль, чем было до сих пор. И это, естественно, непросто. Исходя из того, что мы работаем руками, среди прочего, что является эманацией нашего присутствия, включающего дыхание, целую совокупность нейромышечных явлений, нас стремятся записать в телесную терапию. А это вовсе не так.

Гаптономия не является телесной терапией, это терапия, которая предполагает по-настоящему глобальный подход к человеку. Мы хорошо знаем, что есть жесты, которые говорят; слова, котoрыe трогают. Все эти регистры взаимно проникают друг в друга, и часто мы об этом и не подозреваем. Общество, в котором мы живем, отдает предпочтение коре, рациональному. Оно загнало в тупик все, что происходит за этими пределами, когда случается встреча. А ведь как только мы кладем руку на чье-то плечо, начинается интенсивная активность внутри этого человека. И внутри нас тоже. В зависимости от веса руки, ее формы, от расслабления, испытываемого от способа, которым легла кисть руки. От целой взаимосвязанной совокупности вещей, влияющих на умозаключения человека, на плечо которого легли, руки: добрая ли эта рука, дает ли она свободу быть самим собой, могу ли я двигаться под этой рукой, если я начну двигаться, будет ли эта рука следовать моим движениям или воздействовать на меня, чтобы я подчинился. Это мощная деятельность психической активности, непривычная для терапии. Но она такова.

Можно работать, используя гаптономию, на протяжении всей жизни человека, от зачатия до смерти. Она предлагает решения или открывает новые  возможности в области оказания помощи в самом широком смысле, в области воспитания, медицины или при сопровождении умирающих, детей-инвалидов или людей, внезапно ставших инвалидами. Можно сказать, что основной инструмент, используемый нами, - это то, что Франс Вельдман называет аффективным подтверждением. Он говорит, что для человеческого существа недостаточно быть признанным как cyществующий, иметь экзистенциальное подтверждение. Обязательно нужно быть подтвержденным аффективно. В противном случае человек развивается рационально, но он не достигает расцвета всех возможностей, которые действительно позволяют человеку быть самим собой.

Несмотря на то, что я практикую вообщем-то все грани гаптономии, область, которая больше всего меня интересует в данный момент, - это перинатальная гаптономия. Она меня необычайно привлекает. Я рассматриваю это поле приложения гаптономии как самый большой инструмент профилактики, который я когда-либо встречала. Может еще и потому, что  как все люди, которые соприкасаются - и заворожены этим – с рождением, или тот, кто чуть было не умер при рождении, я потратила на это годы, чтобы понять. Люди, которые присутствовали при моем рождении, этого тоже не поняли. Благодаря акушеру, который был просто гением, и спас мне жизнь, не показав вида и элегантно. Это происходило дома в Бретани. Он проделал спасший меня очень трудный маневр в промежутке между двумя шутками. И никто не понял то, какие последствия это имело для меня. В течение нескольких лет работы с психоаналитиком, мне не удалось избавиться от очень специфичного симптома. И лишь в гаптотерапевтической работе, с Франсом Вельдманом за несколько сеансов я смогла разрешить эту проблему, которая заключалась в анграммах. Мы говорим о позитивных или негативных анграммах как очень глубоких следах. Анграммы, восходившие к моему рождению, оставались загадочными в версии, которая, представляла мое рождение как радостное. И это так. Роды моей матери были радостными. Но для меня мое рождение в один из моментов было на грани катастрофы. И у меня не было ключа от этого. Я его получила лишь в работе по методу гаптономии.

Я думаю, что другая причина моих занятий гаптономией со­стоит в том, что я росла в весьма своеобразной семье. Моя мать Франсуаза Дольто[2] была психоаналитиком и она была среди тех людей, кто осмеливался сказать - а речь идет о 1945 г. и даже о 1939 г., - что субъект имеет место быть с момента зачатия и что он является субъектом своей истории, субъектом желания и, следовательно, с преднатальной жизни и с рождения он имеет право на уважение, именно потому, что субъект, и он выстраива­ет слова как человек. Я родилась в семье, где воспринималось как абсолютно нормальное расспросы людей об их внутриутробной жизни, их рождении, было принято проявлять к этому большой интерес и обращаться к младенцу так, будто он понимает все. И люди, считающие вопрос о том, понимают ли младенцы, праздным, обращаются не к человеку в том или ином состоянии мозга, а к нему как субъекту. А субъект не имеет возраста. С другой стороны, мой отец Борис Дольто был выдающимся врачом-массажистом, у него были «лапы»- изумительные руки мануального терапевта. И оба родителя в своих разговорах и в разговорах с детьми обращались к целостному, глобальному человеческому существу. Так было всегда. Мой отец начинал всегда свои занятия со слов: Когда вы кладете руку на чье-то плечо, что вы чувствуете? И студенты говорили: Здесь то, там… и говорили что попало, неважно что. А он слушал и по-сократовски вещал: «Сначала вы чувствуете, что в конце этого плеча есть голова, с другой стороны есть рука, кисть руки, значит есть кто-то. А потом вы чувствуете, как этот человек вас касается. Конечно, люди выходили с занятия по подготовке к экзамену на бакалавра сбитыми с толка».

Что еще было особенного в этой семье? Когда гости приходили на ужин или работать, дети имели право находиться тут же. И мы встречали и слышали совершенно потрясающих людей со всего мира и почти всех профессий, особенно много терапевтов разного толка, общавшихся по поводу своей практики. А когда имеешь шанс близко наблюдать работу терапевта, сначала открываешь для себя их беспомощность, их страдания по поводу своей беспомощности и в то же время их мудрость, которая заключается в том, что они понимают свои страдания и что опасно переживать эти страдания, а также их сомнения и их заботу по причине обеспокоенности найти способы предупредить эти страдания.

Когда я начала учиться медицине, после того как позанималась театром, социологией, после многих блужданий, я поняла, что это то, что я искала. У меня быстро появилось желание заниматься делом, которого не существовало: заняться людьми с момента зачатия до младшего детского возраста, быть одновременно акушером и педиатром. Но практически это было абсолютно невозможно, и в этот момент я встретила Франса Вельдмана и поняла: «Это что, что я давно ищу». Действительно, для меня это я вилось синтезом того, что я получила от матери и от отца, но не вынуждало быть их прямой продолжательницей. И это, конечно же, большая удача. Я часто думаю о них, когда работаю. Я стараюсь представить, как они подошли бы к делу на моем месте. Может, иногда мне это удается, а иногда нет.

Перинатальная гаптономия стремится развить у детей и у родителей чувство базовой безопасности, благодаря аффективному подтверждению. И на самом деле, когда ребенок принят родителями аффективно, он ведет себя иначе и развивает чувство безопасности, выражаемое чувством особого присутствия через живой смышленый взгляд, бодрое самочувствие и удивительное миролюбие.

Когда я начала работать, имея опыт врача-терапевта, гинеколога и педиатра, мне повезло в том, что дети были мне знакомы. Их матерям я делала предписания по средствам контрацепции, ставила и убирала ВМС, а затем консультировала их в ходе беременности. Я имела возможность консультировать детей до 7-8 лет, и это позволило мне накопить многолетние наблюдения, единственные в своем роде.

Это очень большая удача. Когда я начала прием и сопровождение первых супружеских пар, я могла видеть, что это приносило родителям. А потом при уходе за Детьми я поняла реальную выгоду. Младенцы были другими. Впро­чем, это обманчиво, потому что было ясно, что нужно пересмотреть всю педиатрическую семиологию. Я была привычна к чему-то достаточно грубому: если ребенок улыбался, т. е. обозначал для меня свое присутствие в приемной, это означало, что ему не так плохо. А потом я увидела малышей, которые улыбались, всем своим видом показывавшим свое присутствие, очень спокойные, но у которых впоследствии я открывала патологии. Тогда я принималась лучше расспрашивать мать: Ничего не произошло? - Ничего существенного. Он проснулся два-три раза в предыдущую ночь, чтобы пососать свою бутылку. А у ребенка начиналась ангина или отит, или еще что-то вроде абсцесса, НО тонус был другой. Мышечный тонус был выше, чем у новорожденных, с которыми не было контакта. Это меня побудило к размышлениям. Когда у них брали анализы или делали вакцинацию, они были спокойны, мало плакали – и это заставило меня задать себе много вопросов, ведь я повидала много детей. Много! И я открыла для себя, что, не подозревая того, вела себя по отношению к ним по-хамски.

Итак, аффективное подтверждение ребенка оказалось удивительной и важной вещью. Но и в этом проявилось то, что я также узнала от своей матери, важность и необходимость того, чтобы выстраивать себя в треугольнике отец – мать - ребенок. Неважно, является ли отец биологическим отцом или нет. Важно то, что, когда ребенок отвечает своим родителям, он их подтверждает аффективно, и они взаимно подтверждают аффективно друг друга как мать и отец. И эта динамика аффективного подтверждения открывает сердца и изменяет все. Это приводит меня в восторг. Я постоянно ищу, как пустить в ход, привести в движение родственную триаду. Очевидно, что такое положение предполагает работу с супружеской парой. Если кто-то из этих двоих не хочет, сопро­вождение при посредстве гаптономии совершенно исключается.

Следует сказать и не раз: гаптономия не идеология, и не следует слушать фанатиков аффективности, если они вдруг заговорят от имени гаптономии, претендуя на то, что являются ее представителями, потому что невозможно навязать аффективное отношение. Его надо выстроить в жизни и жить в нем. Есть люди, которые не хотят гаптономического сопровождения и их желание принимается с уважением. У них есть веские причины, даже если мы их не знаем. Им можно предложить «Не хотите ли Вы попытаться? », но не больше того. Если бы такое сопровождение делалось только для женщины, отец будущего ребенка которой этого не желает, это было бы извращением. И мы не знаем, что из этого получится в жизни ребенка, особенно в отношениях между отцом и ребенком, между отцом и матерью.

Драматичное в том, что мы делаем в нашей профессии, - но это и хорошее в тоже время, - это то, что, вообще-то, мы не должны иметь право говорить о нашей работе, пока мы занимаемся ребенком in utero и до тех пор пока дети на вырастут и мы не получим доказательство того, что мы хорошо поработали.

То, что мобилизуется беременностью, должно пониматься как связь нескольких поколений, по линии смены поколений. Когда мы принимаем родителей, то в их лице мы принимаем грудных детей, какими бы они не были, в беде или нет. То, что происходит в родах, происходит при рождении и после рождения ребенка, в них просыпается другое. И если мы об этом не думаем, хорошей работы не получится. Мать открывает дорогу ребенку, и если к ребенку спешат, не уважая этого, попадают в то, что я называю поклонением плоду. Кем будет ребенок, если плохо относиться к матери? Все, что плохо для матери, плохо для ребенка. И, вероятно, наоборот. И для отца тоже, но иначе. Но ясно, что между матерью и ребенком существует связь, которую мне нравится называть «неспускающиеся петли». Иногда можно узнать, кто из двоих – или мать под влиянием отца что-то затеяла, но чаще всего это невозможно знать, или ребенок находится в движении открытия, закрытия или запрета.

Если отец отсутствует или он умер, можно, тем не менее, пригласить третьего человека, который может вполне быть из круга друзей. Это деликатный вопрос, кого пригласить в качестве третьего. Чтобы остаться в триаде и чтобы не усили­вать отношение мать-ребенок, ребенок - мать, которое окажется бинарным, и оно всегда будет потенциально опасным, потому что закрывает мать и ребенка в дуальном отношении, которое является удушающим. Оно дает и тому и другому чрезмерную власть друг над другом. Так что это не допускается и иногда это очень плохо проживается матерью. Когда не находят третьего и мать в такой психической депрессии, что мешает найти, третьего для триады, эту роль берет на себя сопровождающий гаптопсихотерапевт, если он имеет соответствующую подготовку, и их встречи становятся значительно более частыми. Частота встреч с матерью и ребенком - также одна из причин, почему необходим третий. Всего за время беременности бывает 8-9, иногда чаще, но в принципе никогда меньше, начиная как можно раньше с момента беременности, никогда по истечении шести месяцев беременности – это слишком поздно для того, чтобы события развивались хорошо. Но между встречами то, что происходит дома, очень важно. Иначе они не могут жить внутри этого и извлечь пользу. Если случается горе или происходит драматическое событие, мы вмешиваемся, конечно, но мы делаем нечто другое. Можно использовать гаптономию для данного вмешательства, но в виде, подходящем для данного события.

Во время этих сеансов мы играем с ребенком, но вначале мы позволяем матери открыть для себя, что если она находится в аффективных отношениях с ребенком, что подразумевает, что она работает не на уровне коры, но подкорки, она имеет доступ к вариациям, модификациям тонуса в области, именуемой лоном, чтобы не говорить о матке, - лоне как обитаемой матке, проживаемой как обжитая, как гостеприимная, принимающая матка. И это функционирует вовсе не так, как просто матка. И когда женщина воспринимает эти ощущения как ощущения в лоне и проживает их во всей тазовой полости как базис нашей персоны – акушер-гинеколог говорит о промежности, но это значительно больше, чем промежность – она обнаруживает, что может пригласить ребенка подняться ближе к своему сердцу или уложить его в колыбель своего таза. Этот словарь может быть воспринят как насмешка, может это смешно, может вызвать смех, но лучше эти слова, а не низ - верх - бок, погружающие женщину в мир рационального. Тогда она будет стараться заставить ребенка подняться или спуститься и она будет использовать корковые пути, которые работают быстрее, чем мысль. Однако корковые и подкорковые пути несовместимы они работают по-разному, они используют разные нервные трансмиссии и другой тонус.

Гаптономия нам открывает знание притягательной силы – тончайшие вариации мышечного тонуса. Когда мы слушаем наших пациентов в гаптотерапии, мы слушаем то, что они говорят в контакте вариации мышечного тонуса и модификации дыхания, но не органов дыхания (респирация – это дыхание, схваченное рациональным). Мы придаем огромное значение дыханию, но мы препятствуем нашим пациентам заниматься респирацией. И эти модификации дыхания и тонуса оказывает сильное аффективное воздействие. Аффект и эмоция – не одно и то же. Аффект – это то, что подвергает сомнению нашему видению мира. Эмоция более на поверхности, более физическое. Когда женщина живет в регистре аффективности, она может пригласить ребенка, и если она ожидает близнецов, она может одного поместить рядом с сердцем, другого попросить спуститься. Так мы можем иметь время на индивидуальную игру с каждым ребенком и потом сделать так, чтобы они поиграли вместе, чтобы среди не утвердилось отношение доминирования одного над другим. Но чтобы это было действительно из области гаптономии, а не нечто вроде гимнастики для развития плода современных родителей, нужно чтобы это происходило между отцом - матерью – ребенком, чтобы изнутри мать говорила ребенку: «Давай! Твой отец зовет тебя». Если этого нет, мы попадаем в нечто, что может быть похоже на гаптономию, но таковой не является, потому что не совершается в аффективности. Именно это тяжело передать и дать почувствовать. Такая работа – очень тонкая вещь.

Есть еще то, что нас завораживает, несмотря на 20 лет работы. Что мы называем приглашениями беременной, которые производятся необыкновенно легкими движениями кистей рук, когда отец, мать и ребенок находятся в состоянии, которое мы именуем Ага-восприятием, которое есть способ воспринимать помимо себя, которое развивается в гаптономической работе.

Его можно сравнить с выпусканием из себя больших-больших антенн. Это есть способ быть в контакте, и эти движения должны быть необычайно легкими. Происходит синхронизация дыхания (в нашем смысле), которая возникает естественным пу­тем. И мы замечаем как через несколько секунд, если ребенок в это время не занят, неверно, что ребенок в лоне матери все время свободен, и об этом хорошо знают родители, это не означает, что он все время двигается, ребенок, который двигается в утробе, может в это время глубоко спать, в то время как совершенно неподвижный ребенок вполне может быть начеку и отслеживать малейшие движения. Когда мы попадаем в удачный момент, когда все собрались отец, мать, ребенок и сопровождающий, даже, когда сопровождающий не присутствует, заметно - и это удивительно, буквально через несколько секунд ребенок начинает движение, и принимается нас укачивать. И это замечательно! Именно он задает амплитуду, ритм и длитель­ность игры. И это он способен делать с 4 до 9 месяцев внутри­утробной жизни. Ограничением здесь служит способность матери чувствовать движение, поэтому с этической точки зрения мы не имеем права играть с ребенком без участия матери. Иначе это будет плохим обращением. Есть матери, которые начинают чувствовать очень рано, и часто гинекологи-акушеры им говорят: «Нет, это не ребенок двигается, это газы». Вовсе нет, это ребенок. Эти матери могут войти в контакт с ребенком, который ответит на него очень рано.

Есть две опасности, подстерегающие перинатальную гаптономию. Это занятия ею людьми, которые говорят, что гаптономия включает запрет на право сделать аборт для женщины, но это не так. Гаптономия - не идеология. Другая опасность в том, что гаптономию можно причислить к техникам стимуляции плода, которых стимуляция плода, которых сейчас много развелось, в частности, в США, целью которых является сделать детей более умными. Это вовсе не является целью гаптономии. Она стремится сделать так, чтобы дети чувствовали себя лучше в жизни, чтобы их психическое здоровье было лучше. Я называю психическим здоровьем эластичность бытия, души и одушевленной телесности, что другие называют телом. Когда при прочих равных условиях на событие, связанное с агрессией, можно ответить агрессией, резким выпадом, но при этом не делать того, что будет идти против самого себя. Это здоровье, вот это значит не быть больным.

Что является поразительным во внутриутробных танцах детей, - это констатируется всеми, - то, что дети запечатлевают их в памяти. Мы знаем как, и это очевидно. Они научаются этому и, проделав раз, проявляют инициативу. Как только они распознают чью-то руку, когда всем удобно, тотчас же раздается: «А вот и он. Можно танцевать? » Они приглашают нас. Это, несомненно, потрясающе! И для родителей сам факт приглашения их к игре, следования, за ребенком и чувствования, когда ребенок скажет им «Достаточно», - ЭТО, как мне сказал один отец, педагогика уважения. Она, проявляется в опыте, и нет необходимости об этом рассказывать. Она изменяет раз и навсегда их отношения с ребенком. Но я думаю, что это так же фундаментально для ребенка. Наше общество очень индивидуалистично. Чтобы чувствовать себя хорошо, нужны хорошо развитые индивиды. Однако в то же время наше общество оказывает детям такой прием, что не позволяет им пройти путь индивидуации и, тем самым, производят крайне слабых индивидов.

Цель гаптономии состоит в том, чтобы, благодаря чувству базовой безопасности и аффективной безопасности, ребенок или человек, обращающийся к нам за помощью, мог иметь доступ к своему внутреннему миру, который ему позволял бы иметь чувство различения и понимания фактов в их аутентичности, быть в гораздо меньшей степени манипулируемыми, благодаря своему чувству безопасности. Именно так происходит, когда ребенок еще не родился, но он проходит тренировку быть человеком. Происходит что-то, что запускает процесс индивидуации с самого начала такой работы - закладывание идентичности.

Другая поразительная вещь, которая отмечается в гаптономической работе, что у детей складывается собственный способ овладевать этой возможностью. Некоторые, например, любят только укачивание и отвечают на приглашение лишь для этого. Некоторые дают понять, что на них надо повлиять. Хоро­шо, чтобы было 5 качаний в одну сторону, а потом… Мы говорим: «Нет». Может это хорошо для тебя, но мне этане нравится. Таким образом, через способ предложить, отказаться, согласиться прорисовывается личность, какой она хочет быть. Одни приходят лишь на то укачивание, которое им нравится. Нет даже смысла предлагать другое. У других есть потребность пройти через первые схемы; через которые они прошли, чтобы прийти к, этому удовольствию и затем к нему возвращаются. Они не разрешают идти к нему напрямую. Схемы, которые они выбирают, зависят от моего первого предложения. Есть, наконец, такие дети, кото­рым нравится ЛИШЬ переход от одного движения к другому. Это очень симпатично, потому что мы видим, как ребенок устраива­ется в своем движении и затем через несколько минут он, движется медленней, делает нечто вроде маленького движения на месте и потом пускается в другое движение. И что особенно приятно, что отец, мать и сопровождающий чувствуют эти движения, есть сопричастность и радость, потому что мы уже знаем, что ребенок сейчас изменит движение. Он предвосхищает наши желания, он нас слышит - и это необычайно.

И это совместное движение, когда никто из троих не управляет движением, и то, что есть эта радость подвижности, очень легкой и необычайно тонкой, испытываемой всеми, - все это мобилизует на глубинном уровне человеческое существо в его жизненном становлении. Проживаемое вместе создает связи, это также создает близкие отношения. И для ребенка существует уверенность в том, что он находится в аффективной связи. Я думаю, что для родителей это означает большое доверие по отношению к ребенку. Значение происходящего велико. Я потрясена отсутствием доверия родителей к детям. Однако они верят, что у них есть доверие к ребенку. Они в этом уверены и говорят об этом. Но, по сути это неправда. Родители не могут иметь доверия к детям, потому что у них нет доверия к себе. Доверие к себе вовсе не означает, что нет сомнений. Вовсе нет. Очень мало людей доверяют себе. И очень мало людей доверяют своим детям. И тем не менее, я считаю, что, чтобы у ребенка дела шли хорошо, нужно, чтобы он себе доверял. Иногда он сам делает так, что теряет к себе доверие. Об этом ему надо оказать. Потом он делает так, чтобы его восстановить. Но когда это уже было пережито in utero, у  него есть доверие. Оно пришло к нему иначе, чем у других.

Итак, конечно, есть игры, есть голоса. Голос матери очень интересный, ребенок знает его, ищет и узнает после рождения. Сделано много поразительных исследований об этом, в частности, работы Мари Лабуснель. А есть еще голос отца. Этот голос позволяет ребенку стать аффективным топологом, он его слышит из другого места. Так же голоса сестер и братьев. Голос, отца оказывает воздействие на мать. Этот голос приближается, отдаляется. Его голос приносит что-то, совершенно новое, необычное: измерение пространства и времени. И с этим идет игра. Необходимо знать, что ребенок слышит голос отца своей кожей гораздо раньше, чем он начинает слышать ухом, функциональным органом слуха. Старые акушеры говори, что кожа плода – это, огромное ухо. И это абсолютно правильно. Мы все существа-вибраторы в начале своей жизни. И вибрации голоса в воде, что предполагает, что голос раздается рядом с лоном и и что голос хорошо тембрирован, он раздается достаточно долго, чтобы ребенок приблизился, они притягивают ребенка. Очевидно все это предполагает, что то, что говорится, - это не что попало. Иначе и этически он окажется этим «чем попало». И испытываешь большое волнение от того, что за 4 месяца внутриутробной жизни, когда не работают органы слуха, как только его отец начинает говорить, он приходит в движение, чтобы пересечь лоно и подойти как можно ближе к месту, откуда раздается голос. Это создает связь отец-ребенок, очень значимую для них. Она очень важна для жизни после рождения. Когда ребенок отделен от матери и с ним производят процедуры, голос отца его обволакивает. И для существа, которое никогда не существовало без оболочки, удивительно успокаивающим оказы­вается быть «обернутым» в знакомый голос, который вибрирует вокруг вас и успокаивает.

Вокруг всего этого есть много движений, которым мы науча­ем отцов, на которых мы показываем, что такое укачивание, сгибания-разгибания. Целый набор движений развивается в за­висимости от этапа беременности и приносит состояние хорошего самочувствия матери, что очень важно. Они позволяют отцу занять его настоящее место, место отца как того, кто при­носит порядок и свет солнца в жизнь матери. Ведь это и есть предназначение отца, не только того, кто находится в прямом контакте с ребенком. Он в контакте с ребенком, благодаря хо­рошему самочувствию матери. Когда мать напряжена, если она кладет руку на лоно, это не снимает напряжения. Но если приходит отец, которого она любит и к которому расположена в этот момент, и кладет руку, наступает абсолютно другое состояние. Иногда происходит неверное толкование движения ребенка, ко­торое может причинить боль. Ребенок, который был возбужден, прекращает двигаться. И, к несчастью, многие женщины говорят тогда: «Видишь, твоя рука его не интересует». Это неправильно. Наступает спокойствие: «Ах, он отдыхает, он боль ше не двигается». Отдохнув немного, он снова начинает двигаться мягко и медленно.

Затем наступают роды и рождение. В т. н. гаптономических родах, которые являются таковыми, лишь если врач-акушер или акушерка имеют соответствующую подготовку, но также в среде, хорошо технически оборудованной, где работают специалисты, имеющие достаточный опыт, где красной нитью проходит установление отношений с ребенком, нацеленных не на то, чтобы изгнать из себя и заняться собой, стремятся быть на службе у ребенка и быть с ним в связи, ориентируя женщину от­крыть дорогу ребенку.

Понятие «изгнать ребенка из себя» пришло из Советского Союза. Это, впрочем, интересная история. В этой стране захотели дать свободу угнетенным, в частности, женщинами рабочим. Тогда родилось убеждение, что отбойный молоток - орудие освобождения. Почему нет? Из тысячелетнего обскурантизма вышла на свет судьба женщины рожать в муках. Подумав, решили, что женщины не идиотки, они поймут, им надо объяснить, что происходит в родax. И это было сделано. В этом объяснении есть педагогический аспект - и это замечательно! Но, к сожалению уровень их знаний о нервной системе был недостаточен, как и у тех людей, кто не практикует гаптономию, не знающих подкорковых путей, а убеждения очень материалистичны. Для них речь шла о том, чтобы отделить маленькую живую массу от большой живой массы, и, следовательно, это было механической проблемой. Ребенок стал рассматриваться как плод в виде подвижного тела. Я не знаю, сохранился ли такой подход в последних книгах по гинекологии и акушерству, но еще не так давно это было так. Специалисты совсем не осознавали существования синергии - и еще меньше подозревали о существовании аффективной синергии - между матерью и ребенком. И они действовали в логике выталкивания. Это абсурд, так как, когда женщина чувствует себя хорошо вместе с ребенком, она вовсе не стремится его вытолкнуть. Это полная аберрация с точки зрения нейрофизиологии, к тому же она выталкивает его с помощью грудной диафрагмы, что приводит ее промежность в напряжение. Женщина стремится открыть ребенку дорогу. А это совсем разное, изгнать из себя или открыть ему дорогу к жизни.

Потом наступают роды, и, стало быть, рождение ребенка. Часто забывают, что роды и рождение - два разных события, даже если они сопрягаются. Часто у женщины хорошо проходят роды, а ребенок проживает трудное рождение. Как в случае со мной. В момент рождения случаются совершенно необычные вещи, и Франс Вельдман нам говорит, что в течение первых 14 дней откладываются позитивные и негативные анграммы большой значимости. На самом деле, ситуация, в которую попадает новорожденный, необычна. Он потерял свободу. В мире in utero у него, по всей вероятности, нет воображаемого представления о не закрытом мире. Он располагает очень большой свободой, играет с большим пальцем, пуповиной, плацентой, половыми органами, приближается к тому, что ему нравится, танцует. К концу беременности, очевидно, у него свободы меньше, но, тем не менее, нельзя сказать, что он приперт, за исключением определенных случаев патологии. И вдруг он рождается, где есть свет, раздаются громкие звуки, есть прикосновение прохладного воздуха коже и есть сила тяжести. А сила тяжести «приклеивает» его к кроватке, мешает ему двигаться и, главное, лишает двигательной координации. К тому же он не знает, где его большой палец, он не может играть с ногами, руками, больше не может играть с плацентой и пуповиной - их нет. И я думаю, что потерю свободы трудно пережить. В каком-то смысле можно сказать, что он умер в своем состоянии плода. Ему надо войти в состояние человеческого существа, подключенного к тому, что Ф. Дольто называла «нашей большой общей плацентой», а именно к кислороду и воздуху, которым мы дышим.

И совсем другое происходит с тем, кто жил для удовольствия отношений тонкого регистра, или, если опять обратиться к языку Ф. Дольто, - «субстанциального и субтильного». Субтильное это обмены, общение чистое и бесплатное, от души к душе, от существа к существу; субстанциальное - потребность в необходимом материальном. И так, у ребенка, когда он пребывает больше в субтильном, если беременность протекает хорошо, накопи­лось много воспоминаний и впечатлений, сформировалось чувство «самобытия» - это еще один из концептов Ф. Дольто, которым я пользуюсь. Это основа будущей идентичности, ее структурации и целостности, и оно сформировалось от полисенсорного созвучия, совместно с родителями запахов, вкусовых ощущений которые менялись в зависимости от того, чем дышала мать, чем она питалась. Они менялись, потому что гормоны имеют запахи, мать в спокойном состоянии не дает тех же вкусовых ощущений, что мать в тревоге. И затем - ощущения от пластичности стенок вокруг него, которые могут сжаться и стать твердыми как бетон, или перейти к мягкости, как из мольтона. Все эти пережитые ощущения запечатлены в памяти, и внезапно малыш теряет два очень важных спутника - плаценту и пуповину. Они имеют запах, пульсируют и звучат. Трогать их развлечение для ребенка. Многие малыши обожают сжимать пуповину. Потом они обожают маленькие мягкие игрушки. Их можно сжать. Например, резиновая лапка им напоминает это. Они очень любят теребить плаценту, это тоже развлекает. Это как большой корабль или как гора для маленькой ручки. И вдруг это все исчезло. Им приходится сразу же прибегнуть к своего рода инвентаризации своих сенсорных ощущений, чтобы прийти к самому главному для себя выводу, что вот это его родители, значит – это я. Все эти моменты необыкновенной важности. Вот почему раннее отлучение новорожденного должно быть предпринято лишь в случае абсолютной необходимости. Но когда это необходимо, ничего другого не остается, как оказать доверие ребенку и убедить себя, что он справится, и потом оказать ему необходимую помощь. Если можно, то остаться с ним в контакте. По меньшей мере, поговорить с ним об этом в условиях телесного и аффективного контакта.

Очень важно говорить с детьми о том, что происходит в их жизни. Вот почему мы просим мам поместить ребенка на лоно, если возможно на левую часть его правым боком в профиль, но не в центр живота, чтобы он мог смотреть на обоих родителей, не поднимая головы, так как это для него утомительно. Сразу же он вновь оказывается в этом мире вибраций и пульсаций, дыхательных звуков, сердца, сосудов, запаха матери, голосов своих родителей,  рук родителей, тепла. И очень быстро он может обрести свои собственные опоры - это он сам. Это очень важно! Часто мы встречаем старших детей, подростков, молодых людей имеющих благополучный вид, которые неожиданно впадают в подавленное состояние. В их жизни можно найти либо при рождении, либо позже моменты разрывов в идентичности, кото­рые им пришлось пережить, потому что люди хотят выживать. Они делают то, что им надо для жизни, но существует разрыв в их чувстве идентичности, и однажды он проявляется ошеломляющим образом. Это может проявиться, когда человек становится отцом или матерью. Континуальность идентичности является основным условием безопасности.

Затем мы просим отца быть первым, кто разлучит ребенка с матерью, но не детская медсестра, акушерка и др., какими бы хорошими они ни были. Если состояние ребенка это позволяет. Обычно после того, как ребенок полежит на материнском лоне, его забирают, чтобы проделать некоторые процедуры. Существуют одновременно тревога разлучения и неприятные вещи. Но, если сначала отец берет ребенка, чтобы его представить матери очень специфичным образом, которому мы специально обучаем отца, ребенок обретает триаду безопасности и проживает разлуку в руках отца. Затем его возвращают матери, где он обретет свою безопасность, прежде чем его заберут для процедур. Опытные акушерка или педиатр видят чувствует ли ребенок себя в безопасности или нет, есть ли необходимость в процедурах или нет. Это вовсе не утопично попросить седлать именно в таком порядке. В этот момент ребенку дают возможность дотянуться либо до груди, либо до соски с молоком. Примерно 3 миллиона лет хромосомы позволяют ему знать об этом и уметъ делать. Ребенка не прикладывают к груди. Дело  в том, что грудные дети по-разному входят в жизнь. Некоторые хотят пососать, в то время как их тело еще не совсем вышло из материнского лона, них очень специфичный жест рта. Другие, увидев родителей, засыпают. Третьи, устроившись поудобнее, смотрят на вас как на путешественников, только что прибывших из космоса, рассматривают вас, как из глубины, в течение часа или двух. Зачем заставлять есть мечтателей, которые не испытывают чувства голода? Обычно берут их голову, кладут на грудь с расчетом на рефлекс сосания, это не желание. И тогда ребенок саботирует грудное вскармливание. Если насильно положить руку на сосок, можно оставить анграмму, которая может оказаться негативной.

Затем наступает забота гаптотерапевта, как взять ребенка на руки, как его носить. Мы исходим из идеи, что способ держать ребенка на руках, поворачивать его, перепеленывать - это язык, насыщенный смыслами, как любой язык. Кстати, я люблю говорить нашим ученикам, что есть жестовый синтаксис, это своего рода грамматика. Так, например, есть способ положить руку на ребенка, на любое человеческое существо, эквивалентный просто-напросто запрету быть самим собой, несущий смысл сильного доминирования и выражающий в непритязательных жестах: «Не будь самим собой! Не прuнuмай решенuя! Не делай раньше другого! Я решаю за тебя! » И это поразительно. В результате любой способ в мире затем меняется. Ставка в первые дни после родов в «не расплетаемом» единстве мать-ребенок, мать-отец-ребенок делается на то, чтобы мать обрела чувство базовой безопасности, которое состоит в обретении хорошего самочувствия в области базиса - тазовой области.

Итак, вы понимаете, что способ, каким мы действуем, целиком и полностью аффективен, но при этом предполагает необычную точность действия. Руку не кладут в какой попало момент, мы совершенно точно знаем, на какое место мы ее кладем, с каким весом и то, что мы делаем. Речь не идет о том, чтобы как угодно положить руку, делать хоть что, лишь бы с милой улыбкой. Когда делают неважно что, можно причинить зло и боль, принести вред. Мне всегда страшно говорить об этой гаптономической работе, потому что, если люди думают, что это легко, то они приведут все к катастрофе. Нужно пройти подготовку. Нужно знать, что делаешь. И когда знаешь, что делаешь, поразительно, что можно сделать для матери после тяжелых родов, когда она поражена в своем базисе во время родов или после кесарева сечения и чувствует себя в опасности. Если у нее нет этой безопасности и чувства базовой безопасности, то это сразу чувствуется, до кончиков пальцев. И когда она берет ребенка в руки, что ему не подходит совершенно, он не в безопасности. Нужна, несмотря ни на что, определенная отвага, чтобы отдаться после безвоздушного пространства силе тяжести в какие-то руки. Это значимый акт - осмелиться чувствовать себя в безопасности, когда сила тяжести вас увлекает за собой.

Новорожденный имеет особенность находиться в своего рода интенсивной интеллектуальной деятельности, как пятьдесят лет назад об этом говорили Ф. Дольто И Ф. Вельдман. Сейчас нейронауки доказали, · что это неслыханная интеллектуальная работа. Человеческое существо постоянно находится в поисках смысла. Если ребенок не находит смысла, он его сам придумывает. Мы с этим встречаемся в тяжелых психотических патологиях, где ребенок оказывается в логике отличной от нашей. Он совершенно зависим, он весь ожидание, весь вопрошание. Ребенок отдается чужим рукам, вероятно, также потому, что имеет интуитивную уве­ренность в потребности в этих людях, чтобы жить.

Ребенок знает, · что у него нет другого выбора, как подчинить­ся этим большим всемогущим взрослым, которые появляются вокруг колыбели в нужный момент с тем, что нужно для выживания. Это не так мало, чтобы получить необходимое тебе, когда не располагаешь достаточным количеством инструментов и даже тогда, когда эти люди сами напряжены, даже когда их сложно понять, так как они прочитали много книг, как быть хорошими· родителями. Я лично не знаю, что такое хороший отец или хорошая мать. Может, я даже знаю об этом все меньше и меньше. Но ребенок знает, что для него это вопрос жизни и смерти. И каковыми бы ни были невротические или физические зигзаги, возника­ющие на его пути, он способен разобраться в том, как установить связи с этими людьми, потому что иначе они умрут, и ребенок в этом уверен. Он страдает, сталкиваясь с непониманием, и эти зигзаги заставляют ребенка строить очень искривленный мир. На перекрестке субстанциального и субтильного - и об этом говорила Ф. Дольто - опасности велики, это опасный перекресток, где все значимо, будучи языком, и все потенциально может быть неправильно понято. Многие предоставляют ребенку адекватный уход, подходящую еду но не дают ему аффективного подтверждения, что требуется в гаптономии, через жест, слово, контакт. И это самая трудная наука для нас. Потому что обучение этому родителей, принадлежащих культурам, где в основном к детям относятся плохо, особенно если на это смотреть с позиций гаптономии, вызывает потрясение. Лучше понимаешь, откуда берется насилие в нашем обществе. Начинаешь понимать, что мы выходцы из многочисленной череды поколений, которые в детстве перенесли плохое обращение. Достаточно обратиться к книгам о грудных детях в разных цивилизациях. Сразу видно для гаптотерапевта, что способы, каким носят детей, приспособления для того, чтобы их носить, не годятся для создания чувства безопасности. У детей очень тревожный взгляд. Гораздо более тревожный, чем думают. Мы живем в обществе, где сеют страх в сердца людей: «У Вас будут преждевременные роды... У него будет плохое здоровье… Он будет инвалидом... Если Вы ему не дадите то-то, он быстро умрет…». И страх быть частью этой жизни, если не уметь всем в ней пользоваться, занимает слишком большое место между родителями и детьми. И тут мы видим, как начинаются недоразумения мать - ребенок в период, следующий сразу за· родами, и они нарастают по спирали, как снежный ком. Кода родители и младенец не слышат друг друга, они все меньше и меньше понимают друг друга. Чем больше ребенок чувствует, что его мaть в тревоге, тем больше он плачет. Потом он чувствует, что она в депрессии, и хочет ей помочь и плачет, ведь новорожденный не знает, что он маленький. Он, грудной малыш, хочет взять свою мать на руки. Он думает о том, что с этой женщиной происходит, у нее проблемы, ее надо покачать. «Ладно, я это сделаю». Он делает, что надо делать. И создаются весьма досадные недоразумения. Она себя чувствует плохой матерью, в то время как для него она, очень даже хорошая. И он хочет о ней позаботиться.

Сопровождение ребенка в первые месяцы его жизни имеет огромное значение, потому что первый год жизни - самый невероятный, когда в каждый момент происходит много событий, и ребенку нужно другое обхождение. Ему подходит совершенно особый способ его носить. Мы требуем, чтобы ребенка поддер­живали в области таза снизу, никогда не клали рук впереди, на голову, никогда не держали за голову. Мы просим держать его так, чтобы ребенок мог опереться. Потому что Я опираюсь и Меня держат - две абсолютно разные вещи. И как только вам держат, голову, тонус приходит в состояние судорожного сжатия во всех частях тела. И происходит торможение двигательности. Ребенок не может пользоваться своей двигательной способностью. Если вы никогда не чувствовали, что такое кисть руки, поддерживаю­щая базис и ведущая диалог со всем позвоночником, ничего нельзя поделать. Но это не знахарские рецепты. Есть целая гам­ма жестов, о ней я не собираюсь говорить здесь. Но все они имеют главной целью дать пережить ребенку чувство вертикальности, потому что в этом главный смысл всей гаптономической работы, особенно дать ему прочувствовать, что это он принимает вертикальное положение и·приобретает совершенно особый взгляд. У ребенка, который держит свой позвоночник, взгляд как бы загорается. Есть определенная зона мозга, которая делает так, что взгляд меняется. Люди, которые на него смотрят, говорят с ним совершенно иначе. Они относятся к нему ина­че, чем тогда, когда он походит на вареную макаронину в руках своей матери. Он может выйти из этой вертикальности, чтобы опереться и немного уйти в себя. И в этом тоже речь идет об индивидуации и никак не меньше.

К 3-3, 5 месяцам происходит важный поворот в жизни грудного ребенка. Это как раз год с момента зачатия. Идет мощное развитие корковых зон. В этот период возникают трудности, и тому ость много причин. Это опасный перекресток. Для матери это часто возврат к работе, и нужно доверить ребенка кому-то другому. Речь идет о прекращении грудного вскармливания. Мать желает куда-то уехать отдохнуть. Это нормально. А для ребенка – период открытия миру, гораздо большему, и двигательная неспособность для некоторых детей, в зависимости от типа ума, может быть болезненной. Есть малыши, которые много путешествуют взглядом и не очень страдают от невозможности много двигаться. Другие испытывают потребность идти к тому, что им помещают в чужие руки, у которых нет особого времени уделить им внимание. Дети переживают довольно трудное время. Им нужно больше помощи присутствующего, чтобы повернуться, чтобы посидеть на руках, чтобы подойти к чему-то. А они не могут. И я думаю, что много детей уходят в себя в этот момент разочарованными, переживая депрессию, и это происходит гораздо чаще, чем ожидается. Если вы внимательно следили за тем, что я говорила, новорожденные 9 месяцев in utero улавливали смыслы и отвечали на них. Я часто говорю, что они подобны часовым, но радостным часовым. Когда in utero все хорошо, у них радостное чувство, они всегда готовы играть и предложить что­-либо. В течение 9 месяцев у них не было ответа на это огромное ожидание играть и общаться. Прошло 3 месяца, как они прозябают в своем статусе свертка. Если детям придают статус свертка, они и ведут себя как сверток. И это плохо, что «я живу, как сверток». По истечении года такого режима человек уходит в себя и ожидает, что будет. А жаль!

Затем происходит то, что я называю «двуногой революцией». Это потрясающий момент, и тогда лично мне, как гаптотерапевту, снова хочется увидеть детей. В этот момент помощь нужна родителям. Дети, получившие хорошее сопровождение, - это дети, хорошо себя чувствующие на своем месте, мирные и легкие в жизни. Если они плачут, для этого есть веские причины. Они могут быть аффективного характера. Их надо найти. И их всегда находят. Но когда они начинают ходить, происходит революция мышечного тонуса и еще много другого, в результате чего становится возможным, чтобы они противостояли родителям. Они не правы в том, когда говорят: «Поскольку мои ноги меня носят повсюду, нужно, чтобы я побывал всюду». Родители имеют право побыть в спокойной обстановке. Уже давно они хотели бы делать то, что хотят. Но они не могут это высказать. Это было бы жестоко с их стороны. Они не могут этого сделать и переживают ужасные моменты беспомощности. И эти малыши, которые были такими благодарными детьми, неожиданно создают большие трудности для жизни родителей. Некоторым родителям бывает трудно это перенести. И так как у этих детей развита большая самостоятельность и чувство безопасности, они опережают родителей. Нужно помочь родителям понять, как следует сразу же создавать ограничения для этих детей, но в аффективной безопасности, аффективном подтверждении. Не задавать детям границ - это тоже относится к плохому с ними обращению. Именно это мы видим на примере большого числа детей, воспитанных родителями, которые сочли - в силу того, что психологизация воспитания и медицины была плохо проведена, - что любить ребенка означает позволять ему делать все, что думается. Однако на самом деле это означает бросить его. Жить с таким ребенком - это совершенно невозможно, в обществе нужно уметь себя ограничивать. Такие дети не смогут вписаться в общество.

Итак, гаптономическом сопровождении до и после рождения мы говорим, как с момента зачатия позаботиться о том, чтобы ребенок мог любить, мог интегрироваться в обществе и смог этим распорядиться.

Всякий раз, когда я говорю об этом на публике, несколько огорченных слушателей ко мне подходят после выступления и говорят: «Это ужасно, что Вы говорите, ведь мы так не делали с нашими детьми» и т. д. На что я им отвечаю: «Это не  имеет никакого значения, потому что у нас всех такой же опыт, по меньшей мере, для наших поколений, и мы, тем не  менее, справились. Человек - очень сильное существо, поскольку он получает орудия, чтобы прожить свою жизнь. Это потрясающе пластичное существо. Он располагает разным инструментарием. Первое великое орудие - это речь. Я удивлена в работе с детьми как гаптотерапевт, как дети, пережившие рождение в катастрофических условиях и выжившие благодаря тому, что известна клиника, симптомы этого случая, не подозревают, что пережили целую эпопею. Но если им рассказывают как субъектам этих событий, что что-то случилось и это длилось такое-то время, все были встревожены: ты наверняка это почувствовал и ты тоже испугался, у тебя не получалось, ты пытался, потом ты вдруг почувствовал, как все изменилось. К тебе протянулась рука, ты расстался со своей мамой и потом увидел отца. Тебе оказали помощь, и ты оставался здесь, ты был вполне живой, ты думал о них, тебе хватило сил. Это здорово, что ты прошел, что тебе удалось пройти. Все остальное, ПО сравнению с этим, - ерунда. Представь, какая у тебя сила! Доверься себе! И мы видим ребенка, который открывается, меняется. Другие говорят: «Как? Ты не знал? Тебе не сказали, что ты родился кесаревым сечением! » Откуда он мог знать, это для ребенка абстрактно. И мы видим, что история, которая могла его раздавить, как свинчаткой, становится вполне ему по плечу. Он становится героем потрясающей истории. И это уже большая помощь. К тому же, когда отложены очень архаичные анграммы и ребенок не имел аффективного приема, они никак не стираются даже в чисто психоаналитической работе.

Очень важно иметь дело с доречевым или архаичным состоянием в анализе. Есть великие аналитики, они слушают всем своим существом, размышляя, включая свои телесные, и Бог знает еще какие теории, в частности, теорию бессознательного образа тела, которая очень близко подходит к проблеме анграмм. Но это небольшая часть психоаналитиков. В этот момент в гаптопсихотерапевтической работе им можно оказать необходимую помощь. Мы убеждаемся, что детская амнезия – это вовсе не то, что думают. И многие дети, для которых сопровождение прошло хорошо, изображают мимически и рассказывают нам о своем рождении, не говоря: «Я тебе расскажу о своем рождении». Но они рассказывают историю, которая полностью соответствует тому, что было при их рождении.

Все это побуждает к размышлению.

 

 

Привязанность, отделение

 

Для правильного понимания концептов следует уточнить, что концепты привязанности и отделения толкуются в гаптономии иначе, чем у Боулби.

Концепт привязанности у Боулби для гаптономии есть ничто иное как выражение поведения выживания без связи с поиском аффективного переживания. С нашей точки зрения, привязанность, будучи выражением аффективной связи, обнаруживает себя задолго до рождения. Для Боулби реакция отделения присуща ребенка после его отделения от матери. В гаптономии первое, прежде всего профессионально организуемое отделение, которое играет очень важную роль, связано с отцом в первые минуты жизни. Он берет ребенка на руки и показывает его матери. Я к этому еще вернусь по поводу приема, оказываемому новорожденному.

 

 

Постнатальная работа

 

Способ брать ребенка на руки - и это надо знать всем – является значимым жестом, это своего рода язык. Базовые жесты одни и те же для любого ребенка, они позволяют им открыть для себя очень рано вертикальное положение.

Мы никогда не поддерживаем им голову, но предлагаем опору; «меня держат» и «я опираюсь» - две разные реальности для человека, который их проживает. Качество присутствия того, кто держит ребенка, его манера быть в базисе, способ, каким все это выражается в манере диалога его руки с телом ребенка, имеют основополагающее значение.

Недостаточно положить руки так, как это можно видеть на наших сеансах или на наших диапозитивах, чтобы добиться такого ответа ребенка. Этому надо учиться. Необходимо дать ребенку почувствовать, что он сам себя держит и поворачивается с нашей помощью и нашей поддержкой.

Новорожденные очень быстро подчиняются предлагаемому им взрослыми статусу, потому что знают, что у них нет выбора. Они ведут себя так, как мы их держим.

Кроме этого, нужно адаптировать жесты к каждому ребенку в зависимости от его эволюции, эволюции его личности, родителей и его особенного общего развития, всегда единственного в своем роде. Необходимо считаться в постнатальном сопровождении, как за ребенком ухаживают, и с психическим состоянием матери.

Мы посещаем ребенка как можно раньше после его рождения, затем в возрасте около полутора месяцев и в три месяце, возраст, являющийся поворотным моментом для ребенка. И в этот момент следует пересмотреть способ, каким родители его носят и приглашают к действиям.

Что касается меня, я их обязательно посещаю, когда они начинают ходить, потому что это событие, которое я называю «двуногой революцией», включает воспитательную эволюцию. И, действительно, дети, для которых сопровождение прошло хорошо, проявляют большую автономию, которая иногда очень удивляет родителей и порождает конфликты, которых можно избежать, если начать задавать границы в аффективной безопасности.

 

 

Кто наши пациентки?

 

Пациентки приходят чаще всего по рекомендации, услышанной от кого-то (из уст в уста). Я обратила внимание, что сопровождаемые пары проникнуты рвением, особенно отцы. Увидев младенцев, испытавших на себе сопровождение, они были потрясены чувством присутствия (самообладания), одновременно интенсивным и спокойным, даваемым ощущением базовой безопасности. Некоторые пациентки обращаются к нам по направлениям гинекологов с диагнозом «угроза выкидыша» или «патология беременности», требующая прерывания беременности или вызова преждевременных родов.

Некоторые матери выражают желание сопровождать ребенка до конца в случае прерывания беременности. Первая пациентка, которая меня этому научила, потеряла ребенка в конце беременности. Лотом я ее сопровождала для второго ребенка и все закончилось хорошо. Она пришла достаточно поздно во время третьей беременности, потому что с самого начала имела дурное предчувствие. Когда возникла необходимость медицинского прерывания беременности из-за порока развития, она обратилась ко мне за помощью: «Я знаю, что мне нужна встреча с этим ребенком мне надо сопровождать его до конца, но одной мне не хватает смелости. Мой муж не хочет это делать, но он согласен, чтобы вы мне помогли. Я знаю, что если я это не сделаю, я буду неспособна оплакать этого ребенка. Я уже потеряла одного».

Мы провели такую работу, все прошло хорошо, было много эмоций с ее стороны и много слез. Потом перед тем как ребенок должен был родиться, она пришла ко мне и сказала две вещи. Первая состояла в том, что она меня возненавидела, когда я согласилась, вторая, что мы правильно сделали, иначе она не знает, как бы она смогла выжить без этого.

Здесь речь идет о целой проблеме траура из-за патологии рождения, отзывающегося тяжелыми последствиями на нескольких поколениях, и я считаю, что такой подход для родителей, которые хотят провести подобную работу, является частью настоящей профилактики. Не так давно я получила «извещение о не-рождении» для одного ребенка, родителям которого я помогла в аналогичных обстоятельствах.

Проблема траура по мертворожденному возникает, в частности, близнецов умирает при рождении. У каждого из детей было свое место, и они играли вместе - и я считаю, что проще выделить место брату или сестре, продолжающему присутствовать и которого в то же время так не хватает. Все это происходит настолько таинственными путями, которых мы не знаем, но отрицать их не можем.

В моей практике был случай, когда девочку-близнеца были вынуждены подвергнуть эвтаназии во внутриутробном состоянии как раз перед рождением. Родители, люди очень верующие, но малообеспеченные, заказали службу в церкви до рождения, но они знали, что их ребенок будет похоронен в общей больничной могиле. Эта беременность наступила после патологии предыдущей беременности, где потребовалось ее медицинское прерывание в 5 месяцев. Казалось, что все прошло хорошо, родившаяся живой девочка была великолепна и хорошо сосала. Но через два дня она отказывается от груди и плачет в руках матери, которая просит меня придти в родильный дом.

Сначала педиатр не проявил тревоги по поводу ее здоровья, но затем у него появились сомнения. Речь пошла об отлучении от груди. Тогда я спросила у родителей, видели ли они другую девочку. Они мне ответили, что это не имело смысла: как сказали медсестры, девочка была такой же, только меньше. Я им подсказала, что проблема, наверное, в этом, потому что малышка была для них в течение всей беременности такой же, что и ее сестра, с той разницей, что мы сопровождали ее к ее смерти, в то время как другую поддерживали и вели к ее внеутробной жизни. Мысль о том, чтобы пойти повидать мертвого ребенка, их шокировала, но после того, как я ушла, они решили спуститься в морг. Они не видели ребенка, но потрогали его сквозь простыню. Когда они вновь поднялись, они объяснили это сестре. Она успокоилась и принялась мирно сосать. Ей теперь 4 года, и она спокойно рассказывает об истории про свою сестру.

К нам направляют также женщин, которые потеряли одного и больше детей до рождения или после, в результате внезапно смерти новорожденных, или оставили в больнице детей, пораженных недугом. Чувство вины часто присутствует и вторгается между родителями и ребенком, который должен родиться. То же происходит с женщинами, которые обращаются к нам за помощью, потому что не смогли сделать аборт. Можно себе представить, насколько не хватает в данных случаях чувство базовой безопасности.

Во время этих беременностей, более чем во время других годовщины, как в реальной жизни, так и в период беременности являются ключевыми моментами, к которым нужно быть предельно внимательным, потому что для них характерно, что они могут разрешить ситуации, но и могут закрыть двери в тяжелом молчании, грузом давящем на ребенка и его семью.

При многоплодных беременностях угроза для жизни одного и детей создает риск для жизни других. К нам обращаются в этом случае с просьбой помочь таким родителям и их детям, чтобы беременность продлилась как можно дольше.

 

 

Амбивалентности и отказы

 

Психоаналитики и психиатры направляют нам своих пациенток при усилении депрессии или тревожности, а также тех, которые отдаляются от реальности или имеют ребенка-психотика. С ними проводится другая работа, хотя она и покоится на тех же основаниях. Она адаптируется к каждой ситуации. Среди моих пациенток была женщина, первый ребенок которой был психотиком. Как только она почувствовала, как ребенок ей отвечает, она резко поднялась и сказала: «Я этого не вынесу. На мой вопрос «Что? » она ответила: «То, что он двигается, живет, что он другой». Она не захотела продолжить работу, несмотря на желание своего мужа.

Мы работаем также с отказами от детей, даже с ненавистью к тому, что ребенок собой представляет. Это всегда отсылает к страданиям матери или отца в их раннем детстве или позднее. В их лице нашими пациентами на самом деле становятся грудной ребенок плод, ревнивец, непонятый человек, какими они были. Становятся ясными, насколько важно дать возможность ребенку в лоне матери не чувствовать себя оставленным или лишенным всякой безопасности. Супругам также необходимо сохранить доверие друг к другу.

Все это прорабатывается в очень важном контексте следования поколений, значение которого усиливается, когда речь идет о передаче жизни.

Иногда мы принимаем женщин, которые еще не решили, сохранить ли ребенка. В этой связи уместно заметить, что гаптономия не ведет идеологических разговоров на эту тему. Лишь мать или отец, если он есть, принимают решение. Наша задача – помочь им в эти драматические моменты их жизни, если они хотят, но мы их всегда предупреждаем, что, побывав в контакте с ребенком им будет значительно труднее принять решение.

Однако не всегда оставленная беременность является бессознательно желаемой. Иногда труднее начать работу с женщиной, которая решила по невротическому типу, но у которой мало желания быть матерью, чем с женщиной, которая пришла на прием со словами: «Я не была уверена, хочу ли я ребенка, но не смогла вовремя сделать аборт. Помогите мне».

Часто удается легко установить контакт, и эти женщины понимают, что в их отказе от ребенка есть что-то надуманное. У них, несомненно, есть ряд объективных причин, чтобы не иметь ребенка, но, как только он дает о себе знать, потому что субъективно они очень даже присутствуют для него, он реагирует моментально. Они чувствуют себя приветливыми к нему и тотчас же его принимают. И этого ребенка, живущего в реальности их лона, они очень хотят, даже если трудности, связанные с этой беременностью, сохраняются. Они открывают для себя, что они могут пережить их вместе с ребенком. Ребенок помогает матери и поддерживает ее. Для меня было таким откровением ощутить, насколько ребенок держит (в руках) мать, которая вынашивает его.

«Нежеланный ребенок» может дать знать матери, что она его хотела неосознанно, и что она может его принять как хорошая мать, что освобождает их обоих от положения жертвы.

Не всегда, разумеется, так происходит, но все же гораздо чаще, чем это кажется. Позже при рассказе о своем зачатии и рождении, «не желанный рационально» ребенок сможет, вместо того чтобы занять положение жертвы, обрести достоинство деятеля своей истории, первого помощника матери в эти трудные моменты, прожитые вместе. И здесь при таком подходе к «нежеланному» ребенку мы находимся на уровне ранней профилактики.

 

 

От детства к родительству

 

Когда проблемы более скрыты, все выглядит сложнее. У меня была пациентка, которая потеряла двух детей на седьмом месяце беременности. Все шло хорошо во время третьей беременности под моим наблюдением. Это было ее первое гаптономическое сопровождение. Как я и ожидала, она мне позвонила на седьмом месяце в большой тревоге и сообщила, что ребенок не шевелится. Я смогла их принять втроем - мать, отца и ребенка в тот же день. Когда я позвала ребенка, я почувствовала, что он приближается ко мне очень медленно, с особым торможением как это делает ребенок вопреки воле матери. Я громко заявила, что он мне кажется вполне живым. Молодая женщина принялась плакать, кричать, выражать гнев на ребенка, что он, если родиться, даст всем понять, насколько она плохая мать, неспособна воспитать ребенка. А тот тем временем мирно барахтал ножками и ручками под руками отца и под моими руками. Когда эти обвинения против ребенка закончились, я у нее спросила, как это всегда делаю в подобных случаях, что с ней случилось, когда она была маленькая. И вас не удивит факт, что эта молодая женщина была брошена при рождении. Выплакав и высказав все свое горе, она смогла помириться со своим ребенком.

Думаю, что терапевтическим в ее случае была возможность проговорить свои негативные чувства, которые она испытывала к ребенку, чувствуя, как он продолжал мирно двигаться под прикрытием наших рук вместо того, чтобы сжаться и затаиться от страха, в то время как ее муж и я слушали ее, не давая своих оценок, принимая брошенного ребенка, каковой она была, оставаясь в то же время хорошей матерью в глазах хорошо себя чувствующего ребенка. Такая работа очень важна во время необъяснимых схваток и угрозы преждевременного выкидыша. Я думаю, что и здесь регулирование между ребенком, каким был родитель, образом и реальным ребенком в актуальности триады играет превентивную роль. И понятно – я надеюсь, что примеры достаточно это показали, - почему я осмеливаюсь сказать, что дородовый хорошо ведомый аффективный контакт может служить превентивной мерой для некоторых психозов.

 

 

Мифы беременности

Каждый знает, что беременность не протекает в спокойствии и мире. Однако описание «розовой - конфетки и безоблачного неба», упрощенное и создающее позитивный образ, какое дается в женских иллюстрированных журналах, вызывает у женщин больше удивления, виноватости и тревожности, когда они сталкиваются с резко противоположными реакциями и страхами. Гаптономия не является идеологической практикой, идеализирующей счастье воспроизводства.

Напротив, мы хорошо отдаем себе отчет и констатируем, что ни одна беременность не протекает без трудностей, не бывает «легкой» и «нормальной», и очень часто об этих трудностях не подозревают ни гинекологи, ни акушерки, ни терапевты. И они проживаются беременными в глубоком одиночестве (некоторые переживания остаются абсолютно неизвестны отцам) и вследствие этого с большим чувством вины, что ребенок до или после рождения моментально ощущает.

 

 

Протекания беременности

 

Первые дни беременности протекают обычно в безвестности. Этот столь определяющий для будущего ребенка и всей семьи период, в течение которого каждая секунда приносит что-то новое большого значения, проживается в темной и таинственной интимности материнского лона. Контраст между важностью этих моментов и их скрытостью удивителен. В течение всех первых трех месяцев жизнь ребенка и его родителей может так, и остаться в интимном регистре. Тест на беременность, посещения врача или акушерки, все может остаться тайной, живот плоский и, если все проходит без особой рвоты, окружающие могут ничего не заметить.

Однако для трех (или четырех) имеющих отношение к этому делу существ это революция. Возникает или пробуждается много смыслов. Тревоги, беспокойства и страхи начинают тут же выражаться напряжением в базисе, который является тем местом, где сохраняются такого рода воспоминания. Это особенно верно для женщин, имевших выкидыши или аборты, или у подвергшихся изнасилованию или инцесту.

У матери все внутренние органы, кишечный тракт, дыхательные пути могут испытывать напряжение, что лишь усиливает ее тревожность. Ребенок находится в пространстве с напряженными, даже твердыми стенками. Кровеносные пути сужаются в диаметре, и он начинает разделять материнские тревогу, и страхи. Можно изменить эту ситуацию, если вступить в диалог с матерью и помочь ей почувствовать себя хорошей для своего ребенка. Ей следует объяснить анатомические отношения, если необходимо, но главное ей предлагается аффективно принять ребенка, которым она знает, что беременна, если даже она еще его не чувствует. Ее направляют к тому, чтобы она открыла для себя, что это напряженное место, которое дает ей неприятные ощущение, может стать местом нежности. И тогда переходят матки к лону как к обитаемой матке, нейрофизиологическое функционирование которой является очень специфичным, и с этого момента взаимодействие, создающее безопасность, мгновенно устанавливается между матерью и ребенком.

Все меняется, и часто движения ребенка начинают восприниматься матерью в последующие дни. Достаточно легкого прикосновения руки ее компаньона, если между ними хорошие отношения, для того, чтобы помочь ей и вызвать изменение тонуса. Если дела складываются не так просто, то идет поиск вместе с матерью того, что изнутри запрещает ей принять ребенка. И тогда раскрываются многие секреты и скрытые драмы, которые возможно идут от предыдущих поколений, слова, нагруженные ненавистью и страхом. Иногда некоторые вещи могут быть сказаны лишь в отсутствие отца.

На этой стадии чувство базовой безопасности проходит через психическое, аффективное и физическое развязывание узла. Не следует пренебрегать важностью семейной жизни и мира работы. Если беременность должна быть скрыта, живот может быть плотно закрыт. Несчастья, которые перенесли друзья; как родители, играют также важную роль.

Для, того, чтобы все эти позитивные изменения могли произойти, нужно, чтобы мать чувствовала себя принятой и уважаемой, потому что именно она открывает доступ ребенку. В то же время нужно предусмотреть необходимое время, чтобы поговорить о родах. На данной стадии женщины об этом много думают. Их заставляют выбрать место для родов, потому что иначе не будет свободных мест (по крайней мере, так в Париже). У них возникает чувство, что они делают главный выбор, не имея времени взвесить все за и против. Время - вот главное слово в течение всей беременности. Женщины часто сетуют, что у них не времени поговорить с врачом, акушеркой. Дать им время – это уже своего рода профилактика.

 

 

Родиться, быть принятым

 

В высшей степени важно, в каких условиях происходит рождение, потому что мы знаем, что они оставляют следы длительного действия. Рождение и роды - события сопряженные, но разные. И они по-разному сказываются на чувстве базовой безопасности матери и ребенка.

Новорожденный – это тот, кто потерял свободу. In utero он двигал кистями рук и ступнями ног и не лишал себя возможности играть с ними. Он свободно перемещался в пространстве, не догадываясь, что оно закрыто. Когда звук или контакт его притягивал, он перемещался по направлению к нему. С рождением тяготение не дает ему такой подвижности. Он мог двигаться, сосать большой палец, играть с руками и ногами, а теперь пригвожден в постели, двигательно не скоординирован, что лишает его всех игр. Лишенный этой автономии, он весь в ожидании, в зависимости. Будучи человеком, он ищет смысл всему и, стало быть, находится в постоянном вопрошании.  

С точки зрения гаптономии принятие ребенка имеет огромную важность. Нам представляется очень важным, чтобы этот переход от водного, почти симбиотического существования к воздушной жизни был признан основополагающим событием. Открытие пола ребенка в этот момент придает рождению его значение. Называние открывает ребенка целому символическому и воображаемому миру. Не впасть в идолопоклонничество плоду означает то, что ребенок не родившийся и ребенок родившийся – два разных существа. У них разные потребности. Если ребенок родился, значит, плод умер.

Для того, чтобы новорожденный мог войти в жизнь с присущему динамикой, нужно, чтобы он смог установить опоры, которые оценил бы как надежные, между прошлым и будущим. А это уже вопрос идентичности. In utero чувство «самобытия», как говорила Франсуаза Дольто, которое означает экзистенциальная непрерывность, происходило от полисенсорной созвучность создаваемой родителями. Постоянное ощущение пульсации на уровне пупочного отверстия, пуповина, которую можно трогать, звучащая и пахнущая плацента, от постоянства и изменений всего этого зависело «самобытие».

Для того, чтобы ребенок мог в безопасности предаться «инвентаризации сенсорных ощущений», сортировке того, что он потеря и того, что осталось, мы просим, чтобы ребенок, поддерживаемый в своем базисе родителями, лежал на материнском лоне до тех пор, пока он не придет к необходимому заключению, что «это, конечно они, а, значит, это, конечно, я», первый этап в усвоении базового чувства безопасности в этот новый период его жизни.

Он только что отделился от своей индивидуальной плаценты чтобы подключиться, я снова цитирую Франсуазу Дольто, к большой коллективной плаценте, чем является воздух, которым мы дышим. Если ему дали время найти опоры, он может, получив силы от уверенности, данной в аффективном подтверждении, пойти вперед без ностальгии, оставив состояние плода в прошлом. Он несет с собой безопасность, которую приобрел в этом коротком прошлом, где прожил факт, что он деятель своей собственной жизни, способный завязать связи и сделать предложения, на которые даются удовлетворительные ответы.

Мы всегда настаиваем, если состояние здоровья и безопасность тех и других позволяет, после того как ребенок полежит в животе матери, чтобы отец первым взял ребенка на руки для представления его матери и бригаде родильного отделения, если тот этого захочет, дать ему возможность испытать впервые свое вертикальное положение. Таким образом, триада оказывается вновь сформированной. Отец открывает ребенка миру и помогает ему понять, в положении аффективной безопасности, значение непрерывности в результате его рождения и его право войти в мир. Это разъединение составляет, как любая конфронтация, аффективное подтверждение для ребенка.

Оно способствует тому, чтобы придать смелости жить в этой новой для него ситуации, сильным от поддержки родителей. Так продолжается процесс раннего очеловечения, начатого в лоне матери. Этот очень важный момент мы называем первым отделением.

Превентивным в этот период будет создание благоприятных условий для непосредственного телесного контакта между матерью и ребенком, а при невозможности – с отцом ребенка. Ограничение разлуки только теми случаями, которые связаны с безопасностью. Надо хорошо помнить, что мать в контакте тело к телу при хороших теплых и мягких одеялах - идеальный кувёз для ребенка.

Когда расставание неизбежно, превентивная мера состоит в том, чтобы пойти поговорить с ребенком в отсутствие родителей, придавая, благодаря жесту и способу держать ребенка или вступать с ним в контакт, максимально возможную безопасность. Есть, как говорит Жоэль Клерже, слова, которые трогают, и жесты, которые говорят. Сказанные слова, когда человек чувствует себя в безопасности, хорошо чувствует себя в своем базисе, имеют гораздо более мощный эффект. Каждое слово, каждое чувство, которое оно вызывает, моментально отзывается на мышечном тонусе всей мускулатуры.

Рука, поддерживающая базис, несколько слов, нашептанных на ушко, - вот и вся программа превентивных мер, которая стоит не дорого и не представляет большого риска.

Благодаря гапто-психотерапевтической работе с совсем большими детьми и взрослыми, не вызывает сомнений что всякое раннее разлучение проживается как отказ от ребенка. Если ему требуется медицинская помощь, которая причиняет боль, ребенок, по-видимому, верит не только в то, что его бросили, но думает, что мать и отец отдали его людям, которые делают ему больно, чтобы он жил, и это оставляет значительные негативные анграммы.

Я убеждена, что некоторые сдвиги в построении идентичности закладываются в первые дни. В тот момент они не заметно, но позднее в подростковом или взрослом возрасте они могут повлиять на то, что человек внезапно совершенно теряет почву под ногами в колебании своей идентичности, которая поражает его окружение своей серьезностью и неожиданностью.

Незрелость малыша и его витальная потребность вступает в коммуникацию и обмен выводят его постоянно на перекресток, где скрещиваются удовлетворение потребностей - сфера материального - и удовлетворение потребности в аффективных встречах, пространство желания, никогда не удовлетворяемое - регистр субтильного, как и в других случаях это формулирует Ф. Дольто. На этом перекрестке и располагают недоразумения, иногда трагические, настоящие несчастья жизни, которые создают преграды для последующего развития оставляя ингибирующие анграммы, тормоз для любой динамики эволюции. «Здесь все составляет послание, и любое волнение виртуально относится к отношениям между людьми потенциально является речевым».

Драма часто случается от того, что взрослые заполняют сферу материального (пища, уход, туалет) и эффективны в этом, не учитывая желания общения такой же жизненной силы в сфере субтильного и аффективного (речи, нахождение рядом без функциональной необходимости, нежные и защищающие жесты).

Во внутриутробной жизни лишь сфера субтильного, удовольствия быть вместе задействована в обменах, предлагаемых родителями ребенку, субстанциональное обеспечивается само по себе во время т. н. нормальной беременности. Вот почему коммуникация и дородовые аффективные связи играют столь важную роль. После рождения регистр субстанционального выходит неожиданно не первый план и, по мере напоминания о себе, начинает беспокоить. Голод, боль в животе, желание быть сухим, потребность, чтобы взяли на руки, чтобы быть уверенным в своем существовании – все эти новые обстоятельства порождают беспокойство. Вероятно, ребенок ясно знает, что во всем этом по-настоящему речь идет о жизни и смерти. И в этом совсем новом контексте следует восстановить безопасность, которая бы сопротивлялась событиям, постоянно поднимающим навязчивые вопросы зависимости и смысла, следовательно, небезопасности, и в сердцевине чувство базовой безопасности.

Ношение ребенка – это своего рода язык, ребенок его очень хорошо декодирует и быстро подчиняется из любви и по необходимости тому, что ему предлагается. Мы используем определенное число жестов и позиций, в которых ребенок часто повернут вовне, когда он бодрствует чтобы дать ему знать, что это он входит в мир с нашей помощью. Мы никогда не берем ребенка под обе руки, его грудная клетка сплющивается между нашими руками, а низ тела оказывается в пустоте. Мы никогда не прикасаемся к вершине головы, он вызывает ответную реакцию: голова втягивается в плечи и давит на позвоночник, этот жест может быть пережит как очень доминирующий. Не только сами по себе жесты или положения кистей рук являются существенными, но, прежде всего, такой способ действия, который приглашает ребенка нести себя с нашей помощью.

Что в особенности важно, ребенка никогда не берут на руки и не носят, как сверток, его приглашают держаться и действовать, и чтобы он мог, когда его состояние ему позволяет, обнаружить для себя вертикальное положение, пусть хотя бы на несколько секунд поначалу. Как и Франс Вельдман, я считаю очень важным для малыша иметь очень рано чувство вертикальности, пусть даже на короткие мгновения. Когда ребенок обретает свою ось, его вид меняется мгновенно: кажется, что его взгляд «загорается», становится более осмысленным, что по всей вероятности связано с активацией его сетчатки. Ощущать, что именно он выбрал держаться вертикально своей оси или нет, также участвует в формировании чувства базовой безопасности, а значит и в опыте ранней автономии.

Обмен взглядами и жестами играет огромную роль.

Таким образом, постепенно ребенок «вывязывает» свое «иметь» и свое «быть». Франсуаза Дольто приписывает каждому человеческому существу с начала инкарнации до конца общения такой животрепещущий вопрос: Где то, через что я буду иметь бытие? [6]

И она добавляет, что любой «здоровый» человек ищет этот ответ в другом месте, а не в самом себе. И то, что он его себе задает, говорит о смелости жить в надежде на его разрешение. Гаптономия показывает, как аффективная безопасность и чувство базовой безопасности позволяют помочь тому, чтобы этот поиск был в большей степени структурирующим, чем обезнадеживающим.

С точки зрения гаптономии, мы говорим, что протокоммуни кация - универсальный язык, который развивается между родителями и детьми до речи, и есть призыв к инmенциональности и витальному либидо ребенка.

Выражение, открытие себя, представление себя, составляющие довербальный язык, затем вербальный, если они приняты и признаны в аффективности, развивают у ребенка способность решать за себя и выражать свои витальные желания.

С этой точки зрения язык ранних аффективных контактов подготавливает, несомненно, вхождение в устную речь. Все это поддерживает·желание и отвагу жить.

Все это важно, на мой взгляд, потому что, я думаю, есть очень много детей, которые в возрасте от 3, 5 до 9 месяцев уходят в себя, потому что у них нет желания искать общения в этом мире, где им очень скучно по сравнению с их внутриутробной жизнью.

Им ничего не предлагается, чтобы было соразмерно их любопытству ко всему, что несет для них смысл. С ними не считаются, не считаются с желанием общаться, не понимают их ритма и не считаются с огромными способностями к открытости и понимания. Первые три месяца их постнатальной жизни еще могут перейти кое-как в большой интимности диады/триады – мать, отец, ребенок.

В период от 3 до 4 месяцев происходит очень важное развитие кортикальных долей, которые отвечают за когнитивные функции. Этот период отмечен огромной открытостью миру. Ребенок еще не располагает двигательной способностью на уровне своего любопытства и требует, по всей видимости, между этим периодом и периодом уверенного сидения и ползания особенно внимательного присутствия и помощи. Тот, кто не был призван к аффективной коммуникации, адекватной его потребностям, замыкаются в себе, полон разочарования, даже испытывает депрессию чаще, чем думают.

Я консультировала таких детей, когда занималась педиатрией. Мне их приносили и говорили: «он болен», но через несколько минут я могла утверждать, что этот ребенок 4-5 месяцев не болен, а скучает, потому что предлагаемые ему ритм жизни и стиль общения соответствовали тому, в чем он испытывал потребность до 3 месяцев. Он переступил важный рубеж в своей жизни, а родители и не заметили. Не умея сгармонизировать свое желание развиваться и способ обращения с ним, ребенок не имеет другого средства, как затормозиться, что его помещает во внутреннюю дисгармонию, которая сразу же отражается на его отношениях с окружающими.

В лучшем случае эти малыши образуют когорту разочарованных коммуникаций, «гипожелающих», которые не только не осмеливаются выразить себя, но и потеряли вкус к этому. Без психотерапевтической помощи они станут такими же взрослыми, каких уже так много. Не настолько депрессивными, чтобы это было очевидным для всех, не признаваемыми таковыми ни ими самими, ни другими, они сжигают потихоньку собственную жизнь, портя в то же время жизнь окружающим в профессиональной или личной жизни.

К сожалению, в возрасте, о котором идет речь, это состояние трудно увидеть неспециалисту, ведь «жизнь хочет жить», если осмелиться так сказать. Они растут, становятся больше, они даже выражают себя, но во фрустрированной и обезличенной форме.

Много позже ущерб дает знать о себе, когда ребенок начинает ходить, учится читать и писать, например, или в том, что он не включается или мало включается спонтанно в деятельность, даже если ему интересно, или в его неспособности завязать длительные и прочные аффективные связи. В данном случае говорят о проблеме пассивности, сломанных порывов, которые свидетельствуют о базовой неуверенности и поддерживают ее.

В течение первого года следует быть внимательным к тому, как ребенок переживает вновь месяцы беременности и их травмы. Влияние аффективных возвратов: к внутриутробному прошлому на развитие в данном возрасте требует очень тщательного наблюдения и анамнеза. Тревоги восьмого и девятого месяцев, что в слабой степени присутствует у детей, имевших хорошее сопровождение, если последняя треть беременности не была отмечена патологией, побуждают нас особенно деликатно отнестись к периоду конца беременности и рождения.

Так, под моим наблюдением с, момента зачатия находилась девочка, в три месяца она чувствовала себя хорошо. Когда ей было 4 месяца, меня вызывает ее мать и говорит, что девочка по-прежнему себя чувствует хорошо, но через несколько недель после нашей встречи она начала не отпускать от себя мать очень настойчиво и необъяснимо. При посещении я убедилась, что девочка, у которой все в порядке, живой взгляд и улыбка ребенка, чувствующего себя в безопасности, не терпит более, что я ее брала на руки, что раньше не вызывало никаких проблем. Любая попытка отдалить ее от матери на несколько сантиметров вызывает ее беспокойство и плач. Она потеряла автономное чувство базовой безопасности, соответствующее ее расту, и находит его лишь в состоянии маленькой массы, несомо большой массой в квазисимбиотическом состоянии, как будто, возникла более архаичная форма бессознательного образа тела. Она была третьим ребенком, мать хорошо знала грудных детей, я хорошо была знакома с ней, и мы вместе попытались найти возможные объяснения. Не найдя ничего подходящего, я спросила у матери, что произошло в четыре месяца беременности. Абсолютно ничего, утверждала она, взволнованная моим вопросом. Несколько дней спустя она мне звонит, довольная, и говорит, что мой вопрос, показавшийся ей поначалу глупым, навел ее на размышления. В 4 месяца беременности она похоронила двух пожилых знакомых, отцов своих двух близких подруг, одна из которых уже умерла. Таким образом, для нее умерли «почти отцы», поскольку ее собственный отец умер много лет назад. Однако никто не смог разделить ее траур, не понимая значение, которое уже чужие по отношению к семье люди имели для нее. А она пережила горе.

После того, как она смогла рассказать об этом дочери, та обрела свою автономию, освободилась от зависимости. Кто дал сигнал к этой дате: мать или дочь? Я не знаю этого, но знаю, что им обеим нужно было найти друг друга для взаимной поддержки. Способ, каким дети чувствуют, что переживают их матери, это общение бессознательного с бессознательным или предсознательным с предсознанием является тайной, которая возможно будет однажды раскрыта. Что касается меня, я верю, что самые маленькие дети обладают необычным даром наблюдения и используют для этого невероятно развитую сенсорику, которая потом атрофируется, подчиняясь рациональному и воспитанию, - и эта способность делает из них очень тонких клиницистов.

Предупредить – это значит внимательно отслеживать каждого ребенка в попытке ухватить, дает ли он себе всю автономию, на которую способен, в соответствии с его персоной, возрастом, родителями, семьей, предлагаемым ему уходом. Разный уход ставит разные проблемы в отношении небезопасности и зависимости.

Каждый ребенок – это загадка, гармония развития которого подчиняется очень индивидуальным правилам. И нам надо разгадать эту загадку и встать на службу каждого в любой ситуации в соответствии с его желаниями и потребностями, используя т. н. нормальные критерии развития лишь в качестве опорных точек. На каждом этапе необходимо определить, в каком! состоянии находится его чувство базовой безопасности, и если он его потерял, попытаться понять, когда, как и почему. Но рефлексивный анализ проводится лишь тогда, когда мы смогли посредством ношения улучшить его ситуацию и, прежде всего, позаботиться о матери.

В момент, когда ребенок научился ходить, предупредить - это понять то, что эта революция означает для ребенка, и использовать границы аффективной безопасности, чтобы отделить аффекты от запретов и наказаний, не давая себя завлечь в ловушку проявлений самоутверждения, принимая за нечто, что направление против взрослого опекуна и его авторитета, но стремясь поставить это на·службу здорового развития ребенка. Для иных детей отмечается некоторое вопросительное раскачивание между уверенностью в том, что они ощущают справедливым для них, и том, что всемогущие и любимые взрослые им дают знать об их действиях и отношении. Должны ли они доверять тому, что они чувствуют; или тому, что им представляют как хорошее, даже если это не воспринимают как хорошее для себя?

Ребенок, которого ноги несут везде, где ему хочется быть когда хочется, верит, что ему рады, где и когда он хочет быть. В этот момент воспитание понятия личного пространства играет большую роль. Стоит убрать закрытую кровать и положить матрац на пол или достаточно низко в угол, вместо того, чтобы поднять решетку кроватки, чтобы ребенок не мог сам покинуть кроватку. В случае детей, которые·находятся в поле внимания гаптономического сопровождения, нельзя пропустить этот воспитательный момент, потому что груднички, такой благодарный народ, могут плохо переносить неадекватно поставленные границы для их автономии. Они перешли важный рубикон. Воспитательные рамки, предполагающие их чувство базовой безопасности, должны непременно эволюционировать вместе с ними. Недолжные ограничения их двигательной активности подрывают их безопасность. Аффективное подтверждение должно приспосабливаться к изменениям, и сегодняшним родителям в эпоху, когда считается нормальным сверхопека детей и их инфантелизация, не всегда удается благополучно пережить этот период.

 

 

В течение траектории жизни

 

Как мы видели, способ, каким чувство базовой безопасности проживается в самом раннем детстве, играет важную роль в развитии любого человека. Перед лицом угроз, в ситуации опасности, при изменениях, которые вносят беспокойство, при мутациях, которые жизнь ему навязывает, каждый стремится найти те которые он сам выработал в самом начале своей жизни.

Так, вхождение в коллективную жизнь часто обнаруживает слабые места, источник которых располагается при рождении. Первое вхождение происходит в родильном зале, затем очень часто в детском отделении, в дальнем конце коридора, куда ночные нянечки их увозят, чтобы «мама и он сам хорошо отдохнули».

Время новорожденного протекает гораздо медленнее, чем у нас. Два часа в кувезе, несколько часов фототерапии в одиночестве, всю ночь один, чтобы плакать и думать о том, кто я, иногда чувствуя, что оставил мать в депрессии, которая нуждается в том, чтобы ее взяли на руки (никакой малыш не обманывается на этот счет). И это вовсе не пустяки, как часто думают. Несколько часов сеансов кураре в реанимации могут оставить ощущение нереальности и тревоги, следы которого обнаруживаются после.

При некотором опыте можно при встрече с ребенком или взрослым, испытывающим болезненные переживания, выслушав описание его страданий, достаточно точно представить то, что он пережил при рождении. Легко обнаруживаются следы кесарева сечения, реанимации, раннего отделения от матери. Это тонкие для опознания следы, поскольку запрограммированное кесарево сечение, без боли под перидуральным наркозом не производит тот же эффект, что срочное кесарево сечение, решение о котором было принято после того, как несколько часов кряду ребенок делал попытки родиться, в борьбе. И в конце концов оказалось, у него украли первый акт его жизни, и он находит свою мать отсутствующей из-за общей анестезии.

В случае подростка, переживающего трудности, когда - и это частый случай - трудно знать, действительно ли он находится в опасности или нет, я постараюсь - и здесь тоже - попытаться понять, как он выстроил, или нет, свое чувство базовой безопасности, восстановив историю его жизни до и после рождения, его раннего детства. Именно там я буду искать для себя опорные точки, чтобы высветить, что с ним происходит сейчас, когда он переживает второе рождение. Конечно, этого не достаточно, но очень часто именно там можно найти основные ключи.

Во время родов, послеродовых депрессий, родильных психозов также обнаруживаются транскрипции ранних превратностей чувства базовой безопасности. Некоторые из этих жизненных изломов просыпаются во время массивных фобических регрессий к старым состояниям нарушения безопасности. Сопровождение декомпенсаций старости и умирающих обращает меня к тому же первому опыту, который обнаруживает себя столь активно в столь поздней жизни.

 

 

Беспокойство за будущее

 

Говоря о мерах профилактического характера, хочу поделиться одним беспокойством, разделяемым очень немногими. Не так давно вместе с проф. Сюро мы составили записку об условиях рождения во Франции для Высшего совета по населению и семье. Ее можно резюмировать следующим образом: если состояние дел пойдет дальше по той же нисходящей, станет очень опасным рожать во Франции, начиная с 2002-2003 гг.

Реально желание полного контроля над расходами по здравоохранению и перегруппировка служб, связанная с этой реформой, приведут к тому, что уменьшится число акушеров-гинекологов, педиатров, неонатологов и анестезиологов-реаниматоров. Уменьшается число выпускаемых специалистов в области акушерства и гинекологии, в ближайшие годы большое число врачей уходит на пенсию. Исчезнет кладезь знания и опыта. Для всех этих профессий не беднее становятся места их подготовки, что очень серьезно беспокоит. А для того, чтобы подготовить  хорошего практика в этой области, нужно 10 лет. Когда поймут размер несчастья, будет поздно. Мы двигаемся в направлении все более техничной акушерской практики, что само по себе достойно сожаления, но что требует к тому же присутствия анестезиологов, которых всегда будет недоставать. (Начало родов без перидуральной анестезии может легко привести к варварству).

В настоящее время нормы безопасности, предусмотренные законодательством в отношении присутствия на рабочем месте врача-акушера, анестезиолога и педиатра, не могут быть соблюдены в виду отсутствия специалистов.

Под предлогом экономии женщинам придется рожать в сотне километров от дома, и если у новорожденного будут проблемы, нужно будет ехать за 100 КМ в противоположном направлении. И это считается хорошо для чувства безопасности в семье! Предусмотрено выписывать маму с ребенком на третий день, на шестой-восьмой при кесаревом сечении. А ведь известно, что третий день самый плохой. Из-за такой практики часть новорожденный попадает через несколько дней к врачу. А ведь этого можно было бы избежать. В таком контексте о каких мерах по ранней профилактике может идти речь!

Тяжело видеть в тот момент, когда нам удается заниматься профилактикой, что наступает время, когда начнется массовое производство патологии, и мы будем беззащитны.

Спасибо за внимание.

 

 

СЛЕДЫ АКТА РОЖДЕНИЯ

Доклад на 10 семинаре по гинекологии и психосоматике

(Мартиника 26.02.2000)

 

Начиная разговор на эту тему, я испытываю волнение. Мне давно хотелось поговорить об этом с акушерами-гинекологами и микропедиатрами. Я часто испытывала сожаление по поводу влияния своих жестов, решений, слов, которое они оказывают на новорожденных и их родителей, присутствующих при родах. Акт рождения тем завораживает, что, происходя здесь и сейчас, он укоренен в прошлом родителей и окажет свое воздействие на несколько будущих поколений. Всякий раз, как какая-нибудь мама или папа говорят с волнением о своей благодарности людям, оказавшим им помощь при рождении ребенка, я спрашиваю, был ли у них случай или мысль дать им тем или иным способом знать об этом. Чаще всего нет, по той простой причине, что они об этом и не подумали. В такой момент я испытываю досаду. В своей работе психотерапевта мы часто, следуя в обратном направлении, обнаруживаем, что жизнь отклонилась в сторону страданий, потому что не было сказано нужное слово или не сделан нужный поступок. Именно поэтому я предложила эту тему организаторам. Очень может быть, еще и потому, что я чувствую себя в долгу по отношению к акушеру, который принимал роды у моей матери. Лишь после его смерти, благодаря практике с использованием гаптономии, я поняла, что он спас мне жизнь, обеспечив радостную и интимную атмосферу родов, проходивших дома, как это тогда было принято.

Рождение нас вводит в жизнь и оставляет свои метки. В течение многих веков в мифах, обрядах, обычаях, сказках говорится о знаках рождения и их значении. Не может быть результатом игры случая желание придать символическое звучание этому событию и привлечь к нему наше внимание. Вплоть до Первой мировой войны было принято среди сельских новобранцев во Франции уносить с собой на войну в кармашке маленький кусочек плаценты. Их матери высушим ее и сохраняли как амулет. Этот обычай ушел в западной цивилизации в небытие, вследствие развития цивилизации науки, но им не под силу стереть важность в жизни каждого из нас это основополагающее событие, которое интенсивно проживается всеми без исключения. В свете новых знаний мы должны вернуть акту вхождения в воздушное существование его главное место.

То, о чем я здесь говорю; следует понимать в рамках моей весьма своеобразной практики. Благодаря своему образованию гаптопсихотерапевта и практике сопровождения детей в пред- постродовый периоды с использованием гаптономии; я располагаю опытом наблюдения за нормальными детьми и детьми с патологий в течение долгого периода беременности и первого года жизни, а также пациентов всех возрастов. Для одних оказывается достаточной простая гаптопсихотерапия, для других, страдающих различными заболеваниями, требуется особый подход. Некоторые из пациентов обращаются по направлению своих аналитиков. Ко мне обращаются и психоаналитики, которые обнаруживают, что их проблемы имеют слишком архаичный характер, чтобы могли разрешиться с помощью классических психоаналитических техник. В моей практике есть случаи сопровождения умирающих, что позволило мне увидеть, насколько сильно в конце жизни могут звучать отклики ее начала. Очень часто то, как человек встречает смерть, напоминает способ, каким он появился на свет.

Все это позволяет мне говорить так, как я осмеливаюсь выступать сегодня. На это, возможно, оказало большое влияние мое длительное общение в семье и в профессиональной деятельности с Франсуазой Дольто, для которой, как и для Франса Вельдмана, любое человеческое существо является субъектом своей жизни с самого момента зачатия. Это предполагает, что к нему следует относиться как к субъекту желания и речи, независимо от его возраста.

Гаптономия представляет собой глобальный аффективный подход к человеку, это не телесная терапия, хотя она и включает психотактильный контакт. Она придает очень большое значение глубинным анграммам и более слабым следам нашего опыта. Наш опыт нас формирует, и огромное, значение имеет аффективный контекст, в котором он складывается. Какое-либо событие, считающееся особенно травматичным, может не вызвать того глубокого следа, оставленного другим, на первый взгляд незначительным событием. Все должно быть осмыслено в том психоаффективном контексте, в котором оно произошло. Проводимая нами работа в большой степени сфокусирована на аффективной безопасности, аффективном подтверждении и поиске того, как складывается или восстанавливается чувство базовой безопасности. Для тех, кто знаком с концепцией Франсуазы Дольто, именно на этом уровне плодотворно используется теория бессознательного образа телесности (corporalite).

Однако гаптономия имеет отличное от фрейдовского психоанализа представление о сознательном, бессознательном и предсознательном. Место бессознательного как места конфликтов и вытеснения из сознания значительно уступает важности, которое мы придаем бессознательным знаниям и хранящимся в памяти следам, связанным с сенсорикой, восприятием и ощущениями. При этом работа гаптопсихотерапевта не имеет ничего общего с работой по припоминанию, которая имеет большое распространение в США и проникла во Францию.

 

 

8

Что такое «новорожденный».

 

Для понимания дальнейшего изложения необходимо установить, в чем состоит особенность состояния новорожденного. Это переживания существа, которое перешло из одного состояния в другое и испытывает сильные ощущения и чувства. Все вызывает у него чувственные переживания и все для него потенциально создает угрозу. Он покинул водную среду, теплую, темную, закрытую, где он свободно перемещался, «танцевал», сосал большой палец и предавался самым разнообразным играм с помощью рук и· ступней ног. Он пребывал в почти симбиотическом слиянии средой, теперь он оказался вне ее, не будучи ни автономным ни независимым. Как любое человеческое существо он прежде всего ищет безопасности. Однако оказывается лицом к лицу с силой притяжения, лишен свободы передвижения, попадает во власть неожиданной нескоординированности своих движений – что лишает его возможности воспользоваться тем, к чему он привык. Он не может даже сосать палец, схватиться за пуповину потрогать плаценту, что его так занимало в течение нескольких месяцев. Новорожденный - это существо, потерявшее свою свободу. В своем закрытом мире он был свободен двигаться, играть, ·приближаться к тому, что его привлекало. В своем воображении он не мог представить другого мира, кроме этого закрытого мира, и другой свободы.

При рождении он потерял свое чувство безопасности.

До рождения он жил в рамках субтильного: обмены с миром, который его окружал, и игры с собой были его единственной заботой. И вдруг он оказался в царстве притяжения и пустоты. Неожиданно новое и жестокое ощущение: чувство голода. И оно представляет угрозу. И тут же боли в животе, очень жарко или очень холодно, потребность сменить положение, необходимость быть чистым и перепеленутым: ребенок оказался подчинен миру вещественному, где правят потребности. Примерно раз в два часа происходит что-то новое и потенциально опасное извне или изнутри, что приводит ребенка в беспокойство. Он испытывает страх от одиночества, которое ставит вопрос его идентичность. Для того, чтобы новорожденный вошел в жизнь и обрел собственную динамику, необходимо, чтобы он мог установить пригодные для него опоры между своим прошлым и настоящим. Во внутриутробной жизни чувство «самобытия» как говорила Ф. Дольто, - что означало экзистенциальную континуальность, поддерживалось полисенсорной совместностью, сформированной его родителями: модуляциями их голосов, звучащими то близко, то далеко, но которые ребенок научается распознавать, напряженностью или ненапряженностью стенок матки, давлением на лоно и поступающими сигналами от контакта с ним, запахами и вкусовыми ощущениями от жидкости, меняющимися·в зависимости от алиментарного режима и эмоций матери, пульсирования сердечных ритмов и ритмов дыхания, - добавляется к эмоциям, ощущениям от пульса на уровне пупка, ощущениями от контакта с пуповиной, от звука, запаха и тепла плаценты. От постоянства и переменчивости всего этого и зависит «самобытие».

Франс Вельдман основал гаптономию в 1945 г. и посвятил всю свою деятельность ее развитию. Он говорим, что первые часы после рождения и первые две недели жизни вне утробы (дыхательной жизни) являются определяющими. Ребенок открывает миру, все его чувства просыпаются, они обострены и очень сильны. Он испытывает доверие, которое в известной степени приведет его к разочарованию. В этот момент все, что происходит, случается в первый раз, это новый опыт. Он оставит глубокий след, добрый или недобрый, по отношению к базовому чувству безопасности ребенка.

С учетом вышесказанного существенным представляется, по медицинским показаниям, сделать так, чтобы новорожденный смог - в безопасности - произвести «сенсорную инвентаризацию» того, что он потерял, что для него ново и что из всего осталось. Для этого ребенка, при поддержке родителей, укладывают на живот матери и удерживают столько времени, сколько нужно, чтобы он почувствовал, что «это, действительно, они, а значит, это действительно я». Удостоверившись в этом, он начинать уверенно идти вперед, не испытывая особой ностальгии по внутриутробной жизни. Он сохраняет безопасность, накопленную в течение этого короткого преднатального прошлого, где он постиг, что ему самому осуществлять его собственную жизнь, что он способен завязывать связи и формировать предложения, на которые у него есть удовлетворительные ответы. (Я говорю о тех детях, которые родились при помощи гаптономического сопровождения).

Оказавшись перед лицом сильных переживаний, новых ощущений и во власти разнообразных аффектов, ребенок ощущает себя беззащитным, вплоть до чувства полной изоляции, анестезии ощущений и отказа·от самого себя. Все его чувства в тревоге, он отслеживает все, · что значимо для него, он ищет смысл во всем, что ощущает. Это маленькое человеческое существо олицетворяет собой вопрошание, он весь ожидание, потому что сам не может ничего сделать чтобы обеспечить себе выживание. Незрелость маленького человека в поисках смысла делает этот перекресток желания и потребности опасным: здесь все становится·знаком, все говорит о чем-то, но те, кто занимается новорожденным, часто и не подозревают об этом. Отсюда болезненные недоразумения, которые подчас носят характер. К сожалению, усилия ребенка по адаптации к среде, ·его страхи, его страдания чаще всего не замечаются взрослым окружением, которое интерпретирует их по законам своего языка. Как бы там ни было, дети растут, как растения, и следы акта рождения обнаруживаются гораздо позднее, когда раны при рождении проявляют себя как бомбы замедленного действия, расставленные на пути ребенка.

Они вырастают, потому что, будучи человеческим существом, новорожденный готов любить тех, кто его окружает, даже ценой потери жизни или разума. Малыши - это гиганты любви. Они боятся одиночества, они боятся, что оно их поглотит. И оно осложняется тем, что это на самом деле не одиночество. Новорожденный ощущает себя центром и частью целой сети живых и мертвых, окружающих его, независимо от того, что иногда не ведает об этом. Его связь с матерью настолько тесна, что даже будучи один, он несвободен, а связан с ней очень плотно, хотя и неочевидным для себя способом. Вместе с отцом – имеется он или нет, они формируют невероятное состояние, которое я предпочитаю называть «нерасторжимое единство мать-дитя». Новорожденный чувствует расстройство (или удовлетворение) своей матери путями таинственными, но очевидными с точки зрения клинициста. Если у нее дела идут плохо, ребенок, который живет для нее и через нее, способен зайти далеко в дисфункции и в патологии, чтобы дать ей почувствовать, что она тоже живет для него и через него. Отсюда важность присутствия отца как третьего в роли миротворца между этими двумя. И малыши оказывают сильное психотерапевтическое воздействие, что хорошо изучено. К тому же следует знать, что они не знают, что они маленькие. Для них нет разницы между состояниями: быть в руках матери и отца или мать. Когда с этим не считаются, возникает много недоразумений.

Добавим, что время для новорожденных протекает гораздо медленнее, чем для нас. В своем поиске безопасности они настойчивы и используют минимум средств для того, чтобы дать понять, что они хотят и подозвать кого они хотят видеть в нужный момент. Понятно, что столь важные для новорожденных события не происходят вне поля аффектов. Очень рано складываются привычки, закрепляются реакции. В этот период жизни новорожденный и грудной ребенок включаются в сетку регулярных встреч, обусловленных реальными или предполагаемыми потребностями, и эти встречи богатством сильных ощущений обеспечивают активное психическое развитие детей. Грудной ребенок «сплетает» из «иметь» (уход и питание) свое бытие и позднее «быть (бытие) вместе». «Спущенная» или «пропущенная» петля скажется на качестве изделия.

И синдромы дня рождения

Если рассматривать вещи таким образом, то история рождения и история родов предстают как два связанных события, но отличных друг от друга. Понимая неизбежность проекции, присущей нашей профессии и составляющей ее творческий или спекулятивный характер в зависимости от того, как работает психоаналитик, можно тем, не менее восстановить травматичные моменты, оставшиеся незамеченными. Следует добавить как общепринятый факт, что контекст предыдущих поколений очень важен. Любая рожающая женщина, любой мужчина, который становится отцом, сталкиваются - осознают они или нет - со своим собственным актом рождения и· с малышом, каким они были, малышом, принятым своим отцом И матерью, которые в свою очередь испытали подобное. Если себя лишить этого угла зрения, можно пройти и мимо главных вещей.

Наконец, грудные дети переживают т. н. синдром дня рождения. В течение первых 9 месяцев внеутробной жизни они отмечают дни рождения травматических событий, пережитых ими в утробе матери на данном месяце. Так, беспокойство 8 месяца или дисфункции 9 месяцев потрясающим образом объясняются соотнесением с беспокойством матери при приближении родов или переживанием родов. Периодичность в 9 месяцев играет более существенную роль для ребенка, чем в 12 месяцев, которая имеет смысл лишь для взрослых. Вообще говоря для людей настоящие события входят в резонанс с событиями прошедшими. Траур вызывает траур, кризисные моменты связываются с другими кризисными моментами. Этот известный процесс имеет результатом накапливание неприятных эффектов до тех пор, пока не выявится скрытая цепь связанных между собой событий. Что касается трудностей расставаний, с ними связано всегда первое расставание: рождение.

Аналогично для подросткового возраста, период, когда можно наблюдать в определенной степени перераспределение карт при рождении, очень полезно знать обстоятельства рождения. Часто способ, который использует подросток, сталкиваясь с изменениями, происходящими в нем и вокруг него, соотносятся с привычками первых дней его жизни. Такое знание является необходимой частью клинической картины, оно позволяет установить критерии значимости и оценить реальный риск, который, как известно, трудно измерить у подростка. Это им очень помогает. Эта работа позволяет увидеть, как отягощается и иногда искривляется их жизнь от того, что трудности акта рождения не были проработаны.

 

Однако было бы серьезной ошибкой приписывать акту рождения и первым дням жизни неотвратимо патогенные свойства. Это не так. Их возможная патогенность проистекает от недооценки неспособности, связанной с этим, измерить глубинную аффективную и архаичную незащищенность. Эта незащищенность устранима. Ничто не потеряно. До6авлю - это очень важно, - что вовсе необязательно располагать точным анамнезом. Имея, определенный опыт, можно строить гипотезы, которые позволяют очень эффективно продвинуться вперед, если они верны, и даже если не верны. Сам факт постановки вопросов позволяет подростку обрести достоинство относительно истории своей жизни. Иногда испытываешь радость, когда подтверждается гипотеза с точностью до деталей, благодаря изучению досье или свидетельству очевидца.

 

 

И ИДЕНТИЧНОСТИ ЛИЧНОСТИ

Выступление на Международной научно-практической конференции

 «Толерантность и проблемы идентичности», 25 июня 2002 Г., Г. Ижевск

 

Добрый день. Я благодарна, что мне дали возможность гово­рить о гаптономии. Прошу меня извинить за то, что я очень кратко изложу ее суть. Гаптономия - это гуманитарная наука которую ее основатель голландский ученый Франс Вельдман определил как науку об аффективности. Он говорил, что его особенно заботит человеческое счастье.

Гаптономия появилась в трагические годы Второй мировой войны и связанными с ними драматическими обстоятельствами жизни Ф. Вельдмана. Тогда он понял огромную важность невербального языка и то, что третьим элементом, который очень важен для понимания людей, их поведения и отношений друг с другом, является аффективное начало. Если принимать во внимание аффективную сторону тогда мы выходим из дихотомии «тело - разум», доминирующей в представлениях в течение многих веков. Это совершенно иной взгляд на психосоматическое развитие человека, профилактику и воспитание.

Слово «гаптономия» восходит к греческим словам «hapto» и «haptein», означающих «я приближаюсь», «я вхожу в контакт», «я рядом». И этот психоаффективный подход означает внимание к тому, что я переживаю или переживаю, обнаруживаемое через специальную технику, которая называется психотактильной. Но этот психотактильный контакт о котором я говорю, вовсе не означает касания, трогания. Это не телесноориентированный, а глобальный подход к человеку.

Гаптономия - это наука феноменологическая и эмпирическая. Феноменологический подход означает, что она располагает корпусом явлений, которые можно наблюдать и воспроизвести, и эти явления появляются в контакте с человеком и включают одновременно и тактильное, и психическое, и телесное, и гормональное, и мышечное и т. п. И мы работаем с этой феноменологической стороной, этими явлениями, начиная с зачатия и до смерти. Эмпирическое заключается в том, что заниматься гаптономией – это значит научить тому, чтобы человек умел себя чувствовать. Ценность этого подхода состоит в том, чтобы научить человека структурировать. И эта ценность рассматривается как главная. Мы себя выстраиваем, исходя из нашего опыта. Наш опыт продуцирует мысль, а не мысль формирует опыт.

В своей работе я практикую гаптопсихотерапию, и мои пациенты - это люди всех возрастов. Но особое внимание я уделяю сопровождению женщин во время беременности, родов, после родов, о чем я буду говорить сейчас.

Но сначала я хочу остановиться на моменте, который привлек мое внимание вчера: здесь специалисты озабочены развитием ранних когнитивных способностей ребенка. Это не является нашей целью. Наоборот, сейчас можно считать установленным, что, если особенно заниматься развитием когнитивных способностей ребенка, прежде чем выстроить его аффективную сторону, то последствия катастрофичны. И мы получаем общество, целью которого является эффективность, но которое наносит очень большой вред людям.

Сопровождение родителей и детей позволяет нам организовать встречу между родителями и ребенком до его рождения. Благодаря гаптономической феноменологии, как только женщина начинает чувствовать себя в аффективном контакте с ребенком, даже если она еще не решила, будет ли она этого ребенка рожать, она наблюдает то, что функционирование всей системы меняется. Наша работа состоит в том, чтобы согласовать работу коры, подкорки и системы иннервации. Работа матки - формирование плода, его развитие, сокращения - проходит другой путь. И женщины замечают, что формируется ее совместное переживание с ребенком, они могут пригласить его передвигаться влево, вверх, вбок, вниз. И если у нее близнецы, то она может пригласить переместиться одного вверх, другого вниз, т. е. она играет с каждым ребенком в отдельности. И она может это делать, даже не кладя руки на свой живот. Она это делает, потому что это вызывает еще более приятные ощущения.

Отец - необязательно биологический - должен, прежде всего, обеспечить комфорт матери, что влечет за собой изменения внутри супружеских отношений. Он зовет ребенка извне, мать сопровождает его изнутри. Можно играть с ребенком до его рождения. Например, извне говорить «КУ-КУ», звать его, и он приходит. Родители замечают, что дети любят раскачиваться, как на качелях, в животе матери. В этой сложной, тонкой игре, где участвуют руки и движения ребенка, он выбирает ритм, длительность, направление, и когда родители чувствуют это, они понимают, что игру предлагает им ребенок. Он очень внимателен к голосу отца и слышит его кожей через вибрацию гораздо раньше, чем у него сформируются органы слуха во внутриутробном состоянии. Если человек, который ему нравится, начинает разговаривать, ребенок перемещается в сторону говорящего. Мы видим, что сенсорика ребенка играет очень большую роль для его внутриутробного развития. Ребенок очень быстро научается различать удовольствие и неудовольствие, безопасное состояние и состояние опасности. Мы обнаруживаем, как через свои движения, действия ребенок получает подтверждение своей аффективной безопасности, что оказывается очень плодотворным для его развития. Динамика аффективного подтверждения такова: ребенок подтверждает обоих родителей, и это изменяет отношения между ними тремя.

Я хочу поговорить о работе после рождения ребенка, которая начинается с момента рождения и заканчивается, когда ребенок начинает ходить. Следует понять, что новорожденные, которые очень хорошо защищены в свой преднатальный период, приходя в этот мир, испытывают экзистенциальную тревогу и очень много страхов. И работа гаптопсихотерапевта состоит в том, чтобы научить, как с ребенком обращаться, как ребенка держать на руках, как носить его, укладывать, чтобы ощущать себя не пакетом, не свертком, а существом, которое само поднимается, поворачивается. Это очень важный опыт.

Дети очень боятся пустоты и земного притяжения. После рождения происходит их адаптация к миру, ребенок приобретает опыт, осваивает «складки местности», и этот опытна всю жизнь. Его значение особенно проявляется в моменты изменения этой жизни, в частности, в подростковый период. Многие вещи, которые случаются с ребенком в момент рождения, очень сильно в подростковый период. Вследствие. большой взаимозависимости между людьми, которые по сравнению с другими млекопитающими очень зависят друг от друга, все, что происходит в период рождения, очень важно для дальнейшей жизни. Новорожденные, которые получают гаптономическую·помощь, имеют мирный, спокойный характер, улыбчивы, очень мало плачут, но если они плачут, то там действительно настоящая проблема. И они утверждают себя гораздо раньше.

Зачем все это надо делать? Еще Эразм Роттердамский сказал, что воспитание начинается задолго до рождения. И в свете современных представлений понятно, что чтобы раскрыть все эти богатства, человеку необходимо приобрести чувство безопасности, которое вовсе не обязательно соотносится с объективной безопасностью. Ребенок может переживать очень трудные моменты в жизни, но он может меньше страдать от жизненных травм, если у него есть чувство аффективной безопасности, полученной при рождении. С другой стороны, самые незначительные вещи могут его сильно травмировать, если ребенок не чувствует себя защищенным. Известно, что у человека есть потребность чувствовать себя хорошим, чтобы получать одобрения со стороны других и жить в атмосфере разделенного удовольствия. И, таким образом, постоянный диалог между врожденным и приобретенным позволяет ему, если что-то мешает, выразить себя тому, с кем он рядом живет. Человек не рождается хорошим, как утверждал Жан-Жак Руссо, но он рождается с тем, что у него является потенциально хорошим и потенциально плохим. И нужно обратиться к хорошему: это удовольствие оттого, что я есть, удовольствие от встречи. Это способствует развитию потенциально хороших чувств, тому, чтобы другой не был воспринимаем как враг, но как подобный мне. Иначе естественная агрессивность, необходимая для выживания, в конце концов выливается в агрессивность· насилия. И в свете этого понятны следы паранойи, которые можно найти у здорового человека, как только он чувствует себя в опасности. Иначе говоря, человек не рождается насильником, он им становится. Вы видите, что в этот самый ранний период жизни вопросы о толерантности являются очень актуальными, поэтому я осмелюсь сказать, что общество, которое не занимается с огромным вниманием самыми маленькими детьми и их родителями, теми, кто должен родиться, новорожденными и детьми первых трех лет жизни, - это общество, которое ставит под угрозу свое будущее.

Нужно, чтобы ребенок мог принять правила общежития, а не подчиниться этим правилам! Поэтому, может быть, я вас шокирую своим высказыванием против толерантности. Я за принятие, и это гораздо больше чем, толерантность, потому что за толерантностью может стоять мысль, что один выше другого. Вопрос стоит об уважении. Спасибо.

 

 

ПЕРИНАТАЛЬНАЯ ГАПТОНОМИЯ

Звуковая книга, записанная на компакт-диске.

Париж: Галлимар, 1999. (Серия «Во весь голос»)

 

Гаптономия - это гуманитарная наука, которая была создана и развита нидерландским ученым Франсом Вельдманом как результат его драматического опыта, пережитого им во время Второй миро­вой войны. Он пережил трагические события и встречи, приобрел опыт - невербальный и вербальный, все это навело его на мысль об исключительности места, занимаемого аффективностью в жизни человека. Франс Вельдман живет в настоящее время во Франции. Он продолжает преподавать и развивать свои мысли и взгляды[1].

Слово гаптономия образовано от двух греческих слов hapsis и h aptein, которые обозначают трогать, чтобы собрать, трогать, чтобы лечить. Слово трогать в греческом языке имеет два зна­чения: одно относится к чувству, другое – к осязанию как таковому. Франс Вельдман определяет гаптономию как науку аффективности, и психотактильного контакта. Речь не идет об осязании. Сейчас осязание в моде, как когда-то слово в психоанализе, что в свое время вылилось в разговоры обо всем подряд и неважно о чем. И то же самое происходит в настоящий момент с осязанием. Особый шик и хороший тон прикасаться к людям, чуть было не сказала трепать, забывая о том, что с осязанием, так же как и с речью, можно делать как плохое, так и хорошее. Можно также сказать, что гаптономия центрирована не на осязании, но на присутствии. В руке, которая касается другого, лишь одна эманация: огромная важность факта, что единственный смысл прикасания - быть взаимным. Можно смотреть на кого-то, и он может этого не видеть, чувствовать запах, которого не чувствует другой, но нельзя прикасаться к кому-то, кто этого не ощутил бы. Здесь все не так просто, так как существует стремление медиков и парамедиков использовать осязание по отношению к пациентам как к объектам. Это возможно ценой небольшой внутренней тренировки, но это имеет эффект как на того, кто делает, так и на того, кто воспринимает осязательные движения, и это сразу же меняет многое в их встрече. Положить свою руку на другого человека предполагает вовлечение в проживание встречи, и она нас изменяет. Что означает, что весь этот регистр контакта нежности, или того, что мы называем в гаптономии аффективное подтверждение, очень трудно принимается людьми. Вот почему многие, кто из нас не знает, кто не видит, как мы работаем, довольствуясь поверхностной информацией о гаптономии, считают нас опасными людьми, которые не знают, что делают. Еще и потому, что мы работаем с нашими пациентами очень тесно, на очень близком расстоянии.

Я вполне могу это понять. Нужно прожить, чтобы усвоить, что когда смотришь на вещи определенным образом и работаешь, что предполагает владение тем, что ты делаешь, чувствуешь себя абсолютно целомудренным. Так же, как можно говорить о целомудрии речи в психоанализе, можно говорить о целомудрии психотактильности в гаптономическом контакте. Это нас приводит к практике, о которой я буду говорить. Говорение о чем-то, что относится к опыту, неизбежно ведет к тому, что можно пройти мимо главного. Можно попытаться информировать людей о гаптономии, как то, что я сейчас делаю, но возможности такого информирования весьма ограничены. Гаптономия в сильной степени проникнута феноменологией, ведь мы работаем с сово­купностью явлений, воспроизводимых у любого человеческого существа. Исходной точкой для нас является принцип, что у любого человеческого существа любое событие одновременно и мышечное, и психическое, и гормональное, и аффективное, и связочное, и когнитивное - все сразу. И все это необычайной сложности. В настоящее время мы знаем, что если мы хотим продвинуться в понимании мира, идей, в способе подойти к лечению в широком смысле воспитания, нужно иметь в виду гораздо более сложную по структуре мысль, чем было до сих пор. И это, естественно, непросто. Исходя из того, что мы работаем руками, среди прочего, что является эманацией нашего присутствия, включающего дыхание, целую совокупность нейромышечных явлений, нас стремятся записать в телесную терапию. А это вовсе не так.

Гаптономия не является телесной терапией, это терапия, которая предполагает по-настоящему глобальный подход к человеку. Мы хорошо знаем, что есть жесты, которые говорят; слова, котoрыe трогают. Все эти регистры взаимно проникают друг в друга, и часто мы об этом и не подозреваем. Общество, в котором мы живем, отдает предпочтение коре, рациональному. Оно загнало в тупик все, что происходит за этими пределами, когда случается встреча. А ведь как только мы кладем руку на чье-то плечо, начинается интенсивная активность внутри этого человека. И внутри нас тоже. В зависимости от веса руки, ее формы, от расслабления, испытываемого от способа, которым легла кисть руки. От целой взаимосвязанной совокупности вещей, влияющих на умозаключения человека, на плечо которого легли, руки: добрая ли эта рука, дает ли она свободу быть самим собой, могу ли я двигаться под этой рукой, если я начну двигаться, будет ли эта рука следовать моим движениям или воздействовать на меня, чтобы я подчинился. Это мощная деятельность психической активности, непривычная для терапии. Но она такова.

Можно работать, используя гаптономию, на протяжении всей жизни человека, от зачатия до смерти. Она предлагает решения или открывает новые  возможности в области оказания помощи в самом широком смысле, в области воспитания, медицины или при сопровождении умирающих, детей-инвалидов или людей, внезапно ставших инвалидами. Можно сказать, что основной инструмент, используемый нами, - это то, что Франс Вельдман называет аффективным подтверждением. Он говорит, что для человеческого существа недостаточно быть признанным как cyществующий, иметь экзистенциальное подтверждение. Обязательно нужно быть подтвержденным аффективно. В противном случае человек развивается рационально, но он не достигает расцвета всех возможностей, которые действительно позволяют человеку быть самим собой.

Несмотря на то, что я практикую вообщем-то все грани гаптономии, область, которая больше всего меня интересует в данный момент, - это перинатальная гаптономия. Она меня необычайно привлекает. Я рассматриваю это поле приложения гаптономии как самый большой инструмент профилактики, который я когда-либо встречала. Может еще и потому, что  как все люди, которые соприкасаются - и заворожены этим – с рождением, или тот, кто чуть было не умер при рождении, я потратила на это годы, чтобы понять. Люди, которые присутствовали при моем рождении, этого тоже не поняли. Благодаря акушеру, который был просто гением, и спас мне жизнь, не показав вида и элегантно. Это происходило дома в Бретани. Он проделал спасший меня очень трудный маневр в промежутке между двумя шутками. И никто не понял то, какие последствия это имело для меня. В течение нескольких лет работы с психоаналитиком, мне не удалось избавиться от очень специфичного симптома. И лишь в гаптотерапевтической работе, с Франсом Вельдманом за несколько сеансов я смогла разрешить эту проблему, которая заключалась в анграммах. Мы говорим о позитивных или негативных анграммах как очень глубоких следах. Анграммы, восходившие к моему рождению, оставались загадочными в версии, которая, представляла мое рождение как радостное. И это так. Роды моей матери были радостными. Но для меня мое рождение в один из моментов было на грани катастрофы. И у меня не было ключа от этого. Я его получила лишь в работе по методу гаптономии.

Я думаю, что другая причина моих занятий гаптономией со­стоит в том, что я росла в весьма своеобразной семье. Моя мать Франсуаза Дольто[2] была психоаналитиком и она была среди тех людей, кто осмеливался сказать - а речь идет о 1945 г. и даже о 1939 г., - что субъект имеет место быть с момента зачатия и что он является субъектом своей истории, субъектом желания и, следовательно, с преднатальной жизни и с рождения он имеет право на уважение, именно потому, что субъект, и он выстраива­ет слова как человек. Я родилась в семье, где воспринималось как абсолютно нормальное расспросы людей об их внутриутробной жизни, их рождении, было принято проявлять к этому большой интерес и обращаться к младенцу так, будто он понимает все. И люди, считающие вопрос о том, понимают ли младенцы, праздным, обращаются не к человеку в том или ином состоянии мозга, а к нему как субъекту. А субъект не имеет возраста. С другой стороны, мой отец Борис Дольто был выдающимся врачом-массажистом, у него были «лапы»- изумительные руки мануального терапевта. И оба родителя в своих разговорах и в разговорах с детьми обращались к целостному, глобальному человеческому существу. Так было всегда. Мой отец начинал всегда свои занятия со слов: Когда вы кладете руку на чье-то плечо, что вы чувствуете? И студенты говорили: Здесь то, там… и говорили что попало, неважно что. А он слушал и по-сократовски вещал: «Сначала вы чувствуете, что в конце этого плеча есть голова, с другой стороны есть рука, кисть руки, значит есть кто-то. А потом вы чувствуете, как этот человек вас касается. Конечно, люди выходили с занятия по подготовке к экзамену на бакалавра сбитыми с толка».

Что еще было особенного в этой семье? Когда гости приходили на ужин или работать, дети имели право находиться тут же. И мы встречали и слышали совершенно потрясающих людей со всего мира и почти всех профессий, особенно много терапевтов разного толка, общавшихся по поводу своей практики. А когда имеешь шанс близко наблюдать работу терапевта, сначала открываешь для себя их беспомощность, их страдания по поводу своей беспомощности и в то же время их мудрость, которая заключается в том, что они понимают свои страдания и что опасно переживать эти страдания, а также их сомнения и их заботу по причине обеспокоенности найти способы предупредить эти страдания.

Когда я начала учиться медицине, после того как позанималась театром, социологией, после многих блужданий, я поняла, что это то, что я искала. У меня быстро появилось желание заниматься делом, которого не существовало: заняться людьми с момента зачатия до младшего детского возраста, быть одновременно акушером и педиатром. Но практически это было абсолютно невозможно, и в этот момент я встретила Франса Вельдмана и поняла: «Это что, что я давно ищу». Действительно, для меня это я вилось синтезом того, что я получила от матери и от отца, но не вынуждало быть их прямой продолжательницей. И это, конечно же, большая удача. Я часто думаю о них, когда работаю. Я стараюсь представить, как они подошли бы к делу на моем месте. Может, иногда мне это удается, а иногда нет.

Перинатальная гаптономия стремится развить у детей и у родителей чувство базовой безопасности, благодаря аффективному подтверждению. И на самом деле, когда ребенок принят родителями аффективно, он ведет себя иначе и развивает чувство безопасности, выражаемое чувством особого присутствия через живой смышленый взгляд, бодрое самочувствие и удивительное миролюбие.

Когда я начала работать, имея опыт врача-терапевта, гинеколога и педиатра, мне повезло в том, что дети были мне знакомы. Их матерям я делала предписания по средствам контрацепции, ставила и убирала ВМС, а затем консультировала их в ходе беременности. Я имела возможность консультировать детей до 7-8 лет, и это позволило мне накопить многолетние наблюдения, единственные в своем роде.

Это очень большая удача. Когда я начала прием и сопровождение первых супружеских пар, я могла видеть, что это приносило родителям. А потом при уходе за Детьми я поняла реальную выгоду. Младенцы были другими. Впро­чем, это обманчиво, потому что было ясно, что нужно пересмотреть всю педиатрическую семиологию. Я была привычна к чему-то достаточно грубому: если ребенок улыбался, т. е. обозначал для меня свое присутствие в приемной, это означало, что ему не так плохо. А потом я увидела малышей, которые улыбались, всем своим видом показывавшим свое присутствие, очень спокойные, но у которых впоследствии я открывала патологии. Тогда я принималась лучше расспрашивать мать: Ничего не произошло? - Ничего существенного. Он проснулся два-три раза в предыдущую ночь, чтобы пососать свою бутылку. А у ребенка начиналась ангина или отит, или еще что-то вроде абсцесса, НО тонус был другой. Мышечный тонус был выше, чем у новорожденных, с которыми не было контакта. Это меня побудило к размышлениям. Когда у них брали анализы или делали вакцинацию, они были спокойны, мало плакали – и это заставило меня задать себе много вопросов, ведь я повидала много детей. Много! И я открыла для себя, что, не подозревая того, вела себя по отношению к ним по-хамски.

Итак, аффективное подтверждение ребенка оказалось удивительной и важной вещью. Но и в этом проявилось то, что я также узнала от своей матери, важность и необходимость того, чтобы выстраивать себя в треугольнике отец – мать - ребенок. Неважно, является ли отец биологическим отцом или нет. Важно то, что, когда ребенок отвечает своим родителям, он их подтверждает аффективно, и они взаимно подтверждают аффективно друг друга как мать и отец. И эта динамика аффективного подтверждения открывает сердца и изменяет все. Это приводит меня в восторг. Я постоянно ищу, как пустить в ход, привести в движение родственную триаду. Очевидно, что такое положение предполагает работу с супружеской парой. Если кто-то из этих двоих не хочет, сопро­вождение при посредстве гаптономии совершенно исключается.

Следует сказать и не раз: гаптономия не идеология, и не следует слушать фанатиков аффективности, если они вдруг заговорят от имени гаптономии, претендуя на то, что являются ее представителями, потому что невозможно навязать аффективное отношение. Его надо выстроить в жизни и жить в нем. Есть люди, которые не хотят гаптономического сопровождения и их желание принимается с уважением. У них есть веские причины, даже если мы их не знаем. Им можно предложить «Не хотите ли Вы попытаться? », но не больше того. Если бы такое сопровождение делалось только для женщины, отец будущего ребенка которой этого не желает, это было бы извращением. И мы не знаем, что из этого получится в жизни ребенка, особенно в отношениях между отцом и ребенком, между отцом и матерью.

Драматичное в том, что мы делаем в нашей профессии, - но это и хорошее в тоже время, - это то, что, вообще-то, мы не должны иметь право говорить о нашей работе, пока мы занимаемся ребенком in utero и до тех пор пока дети на вырастут и мы не получим доказательство того, что мы хорошо поработали.

То, что мобилизуется беременностью, должно пониматься как связь нескольких поколений, по линии смены поколений. Когда мы принимаем родителей, то в их лице мы принимаем грудных детей, какими бы они не были, в беде или нет. То, что происходит в родах, происходит при рождении и после рождения ребенка, в них просыпается другое. И если мы об этом не думаем, хорошей работы не получится. Мать открывает дорогу ребенку, и если к ребенку спешат, не уважая этого, попадают в то, что я называю поклонением плоду. Кем будет ребенок, если плохо относиться к матери? Все, что плохо для матери, плохо для ребенка. И, вероятно, наоборот. И для отца тоже, но иначе. Но ясно, что между матерью и ребенком существует связь, которую мне нравится называть «неспускающиеся петли». Иногда можно узнать, кто из двоих – или мать под влиянием отца что-то затеяла, но чаще всего это невозможно знать, или ребенок находится в движении открытия, закрытия или запрета.

Если отец отсутствует или он умер, можно, тем не менее, пригласить третьего человека, который может вполне быть из круга друзей. Это деликатный вопрос, кого пригласить в качестве третьего. Чтобы остаться в триаде и чтобы не усили­вать отношение мать-ребенок, ребенок - мать, которое окажется бинарным, и оно всегда будет потенциально опасным, потому что закрывает мать и ребенка в дуальном отношении, которое является удушающим. Оно дает и тому и другому чрезмерную власть друг над другом. Так что это не допускается и иногда это очень плохо проживается матерью. Когда не находят третьего и мать в такой психической депрессии, что мешает найти, третьего для триады, эту роль берет на себя сопровождающий гаптопсихотерапевт, если он имеет соответствующую подготовку, и их встречи становятся значительно более частыми. Частота встреч с матерью и ребенком - также одна из причин, почему необходим третий. Всего за время беременности бывает 8-9, иногда чаще, но в принципе никогда меньше, начиная как можно раньше с момента беременности, никогда по истечении шести месяцев беременности – это слишком поздно для того, чтобы события развивались хорошо. Но между встречами то, что происходит дома, очень важно. Иначе они не могут жить внутри этого и извлечь пользу. Если случается горе или происходит драматическое событие, мы вмешиваемся, конечно, но мы делаем нечто другое. Можно использовать гаптономию для данного вмешательства, но в виде, подходящем для данного события.

Во время этих сеансов мы играем с ребенком, но вначале мы позволяем матери открыть для себя, что если она находится в аффективных отношениях с ребенком, что подразумевает, что она работает не на уровне коры, но подкорки, она имеет доступ к вариациям, модификациям тонуса в области, именуемой лоном, чтобы не говорить о матке, - лоне как обитаемой матке, проживаемой как обжитая, как гостеприимная, принимающая матка. И это функционирует вовсе не так, как просто матка. И когда женщина воспринимает эти ощущения как ощущения в лоне и проживает их во всей тазовой полости как базис нашей персоны – акушер-гинеколог говорит о промежности, но это значительно больше, чем промежность – она обнаруживает, что может пригласить ребенка подняться ближе к своему сердцу или уложить его в колыбель своего таза. Этот словарь может быть воспринят как насмешка, может это смешно, может вызвать смех, но лучше эти слова, а не низ - верх - бок, погружающие женщину в мир рационального. Тогда она будет стараться заставить ребенка подняться или спуститься и она будет использовать корковые пути, которые работают быстрее, чем мысль. Однако корковые и подкорковые пути несовместимы они работают по-разному, они используют разные нервные трансмиссии и другой тонус.

Гаптономия нам открывает знание притягательной силы – тончайшие вариации мышечного тонуса. Когда мы слушаем наших пациентов в гаптотерапии, мы слушаем то, что они говорят в контакте вариации мышечного тонуса и модификации дыхания, но не органов дыхания (респирация – это дыхание, схваченное рациональным). Мы придаем огромное значение дыханию, но мы препятствуем нашим пациентам заниматься респирацией. И эти модификации дыхания и тонуса оказывает сильное аффективное воздействие. Аффект и эмоция – не одно и то же. Аффект – это то, что подвергает сомнению нашему видению мира. Эмоция более на поверхности, более физическое. Когда женщина живет в регистре аффективности, она может пригласить ребенка, и если она ожидает близнецов, она может одного поместить рядом с сердцем, другого попросить спуститься. Так мы можем иметь время на индивидуальную игру с каждым ребенком и потом сделать так, чтобы они поиграли вместе, чтобы среди не утвердилось отношение доминирования одного над другим. Но чтобы это было действительно из области гаптономии, а не нечто вроде гимнастики для развития плода современных родителей, нужно чтобы это происходило между отцом - матерью – ребенком, чтобы изнутри мать говорила ребенку: «Давай! Твой отец зовет тебя». Если этого нет, мы попадаем в нечто, что может быть похоже на гаптономию, но таковой не является, потому что не совершается в аффективности. Именно это тяжело передать и дать почувствовать. Такая работа – очень тонкая вещь.

Есть еще то, что нас завораживает, несмотря на 20 лет работы. Что мы называем приглашениями беременной, которые производятся необыкновенно легкими движениями кистей рук, когда отец, мать и ребенок находятся в состоянии, которое мы именуем Ага-восприятием, которое есть способ воспринимать помимо себя, которое развивается в гаптономической работе.

Его можно сравнить с выпусканием из себя больших-больших антенн. Это есть способ быть в контакте, и эти движения должны быть необычайно легкими. Происходит синхронизация дыхания (в нашем смысле), которая возникает естественным пу­тем. И мы замечаем как через несколько секунд, если ребенок в это время не занят, неверно, что ребенок в лоне матери все время свободен, и об этом хорошо знают родители, это не означает, что он все время двигается, ребенок, который двигается в утробе, может в это время глубоко спать, в то время как совершенно неподвижный ребенок вполне может быть начеку и отслеживать малейшие движения. Когда мы попадаем в удачный момент, когда все собрались отец, мать, ребенок и сопровождающий, даже, когда сопровождающий не присутствует, заметно - и это удивительно, буквально через несколько секунд ребенок начинает движение, и принимается нас укачивать. И это замечательно! Именно он задает амплитуду, ритм и длитель­ность игры. И это он способен делать с 4 до 9 месяцев внутри­утробной жизни. Ограничением здесь служит способность матери чувствовать движение, поэтому с этической точки зрения мы не имеем права играть с ребенком без участия матери. Иначе это будет плохим обращением. Есть матери, которые начинают чувствовать очень рано, и часто гинекологи-акушеры им говорят: «Нет, это не ребенок двигается, это газы». Вовсе нет, это ребенок. Эти матери могут войти в контакт с ребенком, который ответит на него очень рано.

Есть две опасности, подстерегающие перинатальную гаптономию. Это занятия ею людьми, которые говорят, что гаптономия включает запрет на право сделать аборт для женщины, но это не так. Гаптономия - не идеология. Другая опасность в том, что гаптономию можно причислить к техникам стимуляции плода, которых стимуляция плода, которых сейчас много развелось, в частности, в США, целью которых является сделать детей более умными. Это вовсе не является целью гаптономии. Она стремится сделать так, чтобы дети чувствовали себя лучше в жизни, чтобы их психическое здоровье было лучше. Я называю психическим здоровьем эластичность бытия, души и одушевленной телесности, что другие называют телом. Когда при прочих равных условиях на событие, связанное с агрессией, можно ответить агрессией, резким выпадом, но при этом не делать того, что будет идти против самого себя. Это здоровье, вот это значит не быть больным.

Что является поразительным во внутриутробных танцах детей, - это констатируется всеми, - то, что дети запечатлевают их в памяти. Мы знаем как, и это очевидно. Они научаются этому и, проделав раз, проявляют инициативу. Как только они распознают чью-то руку, когда всем удобно, тотчас же раздается: «А вот и он. Можно танцевать? » Они приглашают нас. Это, несомненно, потрясающе! И для родителей сам факт приглашения их к игре, следования, за ребенком и чувствования, когда ребенок скажет им «Достаточно», - ЭТО, как мне сказал один отец, педагогика уважения. Она, проявляется в опыте, и нет необходимости об этом рассказывать. Она изменяет раз и навсегда их отношения с ребенком. Но я думаю, что это так же фундаментально для ребенка. Наше общество очень индивидуалистично. Чтобы чувствовать себя хорошо, нужны хорошо развитые индивиды. Однако в то же время наше общество оказывает детям такой прием, что не позволяет им пройти путь индивидуации и, тем самым, производят крайне слабых индивидов.

Цель гаптономии состоит в том, чтобы, благодаря чувству базовой безопасности и аффективной безопасности, ребенок или человек, обращающийся к нам за помощью, мог иметь доступ к своему внутреннему миру, который ему позволял бы иметь чувство различения и понимания фактов в их аутентичности, быть в гораздо меньшей степени манипулируемыми, благодаря своему чувству безопасности. Именно так происходит, когда ребенок еще не родился, но он проходит тренировку быть человеком. Происходит что-то, что запускает процесс индивидуации с самого начала такой работы - закладывание идентичности.

Другая поразительная вещь, которая отмечается в гаптономической работе, что у детей складывается собственный способ овладевать этой возможностью. Некоторые, например, любят только укачивание и отвечают на приглашение лишь для этого. Некоторые дают понять, что на них надо повлиять. Хоро­шо, чтобы было 5 качаний в одну сторону, а потом… Мы говорим: «Нет». Может это хорошо для тебя, но мне этане нравится. Таким образом, через способ предложить, отказаться, согласиться прорисовывается личность, какой она хочет быть. Одни приходят лишь на то укачивание, которое им нравится. Нет даже смысла предлагать другое. У других есть потребность пройти через первые схемы; через которые они прошли, чтобы прийти к, этому удовольствию и затем к нему возвращаются. Они не разрешают идти к нему напрямую. Схемы, которые они выбирают, зависят от моего первого предложения. Есть, наконец, такие дети, кото­рым нравится ЛИШЬ переход от одного движения к другому. Это очень симпатично, потому что мы видим, как ребенок устраива­ется в своем движении и затем через несколько минут он, движется медленней, делает нечто вроде маленького движения на месте и потом пускается в другое движение. И что особенно приятно, что отец, мать и сопровождающий чувствуют эти движения, есть сопричастность и радость, потому что мы уже знаем, что ребенок сейчас изменит движение. Он предвосхищает наши желания, он нас слышит - и это необычайно.

И это совместное движение, когда никто из троих не управляет движением, и то, что есть эта радость подвижности, очень легкой и необычайно тонкой, испытываемой всеми, - все это мобилизует на глубинном уровне человеческое существо в его жизненном становлении. Проживаемое вместе создает связи, это также создает близкие отношения. И для ребенка существует уверенность в том, что он находится в аффективной связи. Я думаю, что для родителей это означает большое доверие по отношению к ребенку. Значение происходящего велико. Я потрясена отсутствием доверия родителей к детям. Однако они верят, что у них есть доверие к ребенку. Они в этом уверены и говорят об этом. Но, по сути это неправда. Родители не могут иметь доверия к детям, потому что у них нет доверия к себе. Доверие к себе вовсе не означает, что нет сомнений. Вовсе нет. Очень мало людей доверяют себе. И очень мало людей доверяют своим детям. И тем не менее, я считаю, что, чтобы у ребенка дела шли хорошо, нужно, чтобы он себе доверял. Иногда он сам делает так, что теряет к себе доверие. Об этом ему надо оказать. Потом он делает так, чтобы его восстановить. Но когда это уже было пережито in utero, у  него есть доверие. Оно пришло к нему иначе, чем у других.

Итак, конечно, есть игры, есть голоса. Голос матери очень интересный, ребенок знает его, ищет и узнает после рождения. Сделано много поразительных исследований об этом, в частности, работы Мари Лабуснель. А есть еще голос отца. Этот голос позволяет ребенку стать аффективным топологом, он его слышит из другого места. Так же голоса сестер и братьев. Голос, отца оказывает воздействие на мать. Этот голос приближается, отдаляется. Его голос приносит что-то, совершенно новое, необычное: измерение пространства и времени. И с этим идет игра. Необходимо знать, что ребенок слышит голос отца своей кожей гораздо раньше, чем он начинает слышать ухом, функциональным органом слуха. Старые акушеры говори, что кожа плода – это, огромное ухо. И это абсолютно правильно. Мы все существа-вибраторы в начале своей жизни. И вибрации голоса в воде, что предполагает, что голос раздается рядом с лоном и и что голос хорошо тембрирован, он раздается достаточно долго, чтобы ребенок приблизился, они притягивают ребенка. Очевидно все это предполагает, что то, что говорится, - это не что попало. Иначе и этически он окажется этим «чем попало». И испытываешь большое волнение от того, что за 4 месяца внутриутробной жизни, когда не работают органы слуха, как только его отец начинает говорить, он приходит в движение, чтобы пересечь лоно и подойти как можно ближе к месту, откуда раздается голос. Это создает связь отец-ребенок, очень значимую для них. Она очень важна для жизни после рождения. Когда ребенок отделен от матери и с ним производят процедуры, голос отца его обволакивает. И для существа, которое никогда не существовало без оболочки, удивительно успокаивающим оказы­вается быть «обернутым» в знакомый голос, который вибрирует вокруг вас и успокаивает.

Вокруг всего этого есть много движений, которым мы науча­ем отцов, на которых мы показываем, что такое укачивание, сгибания-разгибания. Целый набор движений развивается в за­висимости от этапа беременности и приносит состояние хорошего самочувствия матери, что очень важно. Они позволяют отцу занять его настоящее место, место отца как того, кто при­носит порядок и свет солнца в жизнь матери. Ведь это и есть предназначение отца, не только того, кто находится в прямом контакте с ребенком. Он в контакте с ребенком, благодаря хо­рошему самочувствию матери. Когда мать напряжена, если она кладет руку на лоно, это не снимает напряжения. Но если приходит отец, которого она любит и к которому расположена в этот момент, и кладет руку, наступает абсолютно другое состояние. Иногда происходит неверное толкование движения ребенка, ко­торое может причинить боль. Ребенок, который был возбужден, прекращает двигаться. И, к несчастью, многие женщины говорят тогда: «Видишь, твоя рука его не интересует». Это неправильно. Наступает спокойствие: «Ах, он отдыхает, он боль ше не двигается». Отдохнув немного, он снова начинает двигаться мягко и медленно.

Затем наступают роды и рождение. В т. н. гаптономических родах, которые являются таковыми, лишь если врач-акушер или акушерка имеют соответствующую подготовку, но также в среде, хорошо технически оборудованной, где работают специалисты, имеющие достаточный опыт, где красной нитью проходит установление отношений с ребенком, нацеленных не на то, чтобы изгнать из себя и заняться собой, стремятся быть на службе у ребенка и быть с ним в связи, ориентируя женщину от­крыть дорогу ребенку.

Понятие «изгнать ребенка из себя» пришло из Советского Союза. Это, впрочем, интересная история. В этой стране захотели дать свободу угнетенным, в частности, женщинами рабочим. Тогда родилось убеждение, что отбойный молоток - орудие освобождения. Почему нет? Из тысячелетнего обскурантизма вышла на свет судьба женщины рожать в муках. Подумав, решили, что женщины не идиотки, они поймут, им надо объяснить, что происходит в родax. И это было сделано. В этом объяснении есть педагогический аспект - и это замечательно! Но, к сожалению уровень их знаний о нервной системе был недостаточен, как и у тех людей, кто не практикует гаптономию, не знающих подкорковых путей, а убеждения очень материалистичны. Для них речь шла о том, чтобы отделить маленькую живую массу от большой живой массы, и, следовательно, это было механической проблемой. Ребенок стал рассматриваться как плод в виде подвижного тела. Я не знаю, сохранился ли такой подход в последних книгах по гинекологии и акушерству, но еще не так давно это было так. Специалисты совсем не осознавали существования синергии - и еще меньше подозревали о существовании аффективной синергии - между матерью и ребенком. И они действовали в логике выталкивания. Это абсурд, так как, когда женщина чувствует себя хорошо вместе с ребенком, она вовсе не стремится его вытолкнуть. Это полная аберрация с точки зрения нейрофизиологии, к тому же она выталкивает его с помощью грудной диафрагмы, что приводит ее промежность в напряжение. Женщина стремится открыть ребенку дорогу. А это совсем разное, изгнать из себя или открыть ему дорогу к жизни.

Потом наступают роды, и, стало быть, рождение ребенка. Часто забывают, что роды и рождение - два разных события, даже если они сопрягаются. Часто у женщины хорошо проходят роды, а ребенок проживает трудное рождение. Как в случае со мной. В момент рождения случаются совершенно необычные вещи, и Франс Вельдман нам говорит, что в течение первых 14 дней откладываются позитивные и негативные анграммы большой значимости. На самом деле, ситуация, в которую попадает новорожденный, необычна. Он потерял свободу. В мире in utero у него, по всей вероятности, нет воображаемого представления о не закрытом мире. Он располагает очень большой свободой, играет с большим пальцем, пуповиной, плацентой, половыми органами, приближается к тому, что ему нравится, танцует. К концу беременности, очевидно, у него свободы меньше, но, тем не менее, нельзя сказать, что он приперт, за исключением определенных случаев патологии. И вдруг он рождается, где есть свет, раздаются громкие звуки, есть прикосновение прохладного воздуха коже и есть сила тяжести. А сила тяжести «приклеивает» его к кроватке, мешает ему двигаться и, главное, лишает двигательной координации. К тому же он не знает, где его большой палец, он не может играть с ногами, руками, больше не может играть с плацентой и пуповиной - их нет. И я думаю, что потерю свободы трудно пережить. В каком-то смысле можно сказать, что он умер в своем состоянии плода. Ему надо войти в состояние человеческого существа, подключенного к тому, что Ф. Дольто называла «нашей большой общей плацентой», а именно к кислороду и воздуху, которым мы дышим.

И совсем другое происходит с тем, кто жил для удовольствия отношений тонкого регистра, или, если опять обратиться к языку Ф. Дольто, - «субстанциального и субтильного». Субтильное это обмены, общение чистое и бесплатное, от души к душе, от существа к существу; субстанциальное - потребность в необходимом материальном. И так, у ребенка, когда он пребывает больше в субтильном, если беременность протекает хорошо, накопи­лось много воспоминаний и впечатлений, сформировалось чувство «самобытия» - это еще один из концептов Ф. Дольто, которым я пользуюсь. Это основа будущей идентичности, ее структурации и целостности, и оно сформировалось от полисенсорного созвучия, совместно с родителями запахов, вкусовых ощущений которые менялись в зависимости от того, чем дышала мать, чем она питалась. Они менялись, потому что гормоны имеют запахи, мать в спокойном состоянии не дает тех же вкусовых ощущений, что мать в тревоге. И затем - ощущения от пластичности стенок вокруг него, которые могут сжаться и стать твердыми как бетон, или перейти к мягкости, как из мольтона. Все эти пережитые ощущения запечатлены в памяти, и внезапно малыш теряет два очень важных спутника - плаценту и пуповину. Они имеют запах, пульсируют и звучат. Трогать их развлечение для ребенка. Многие малыши обожают сжимать пуповину. Потом они обожают маленькие мягкие игрушки. Их можно сжать. Например, резиновая лапка им напоминает это. Они очень любят теребить плаценту, это тоже развлекает. Это как большой корабль или как гора для маленькой ручки. И вдруг это все исчезло. Им приходится сразу же прибегнуть к своего рода инвентаризации своих сенсорных ощущений, чтобы прийти к самому главному для себя выводу, что вот это его родители, значит – это я. Все эти моменты необыкновенной важности. Вот почему раннее отлучение новорожденного должно быть предпринято лишь в случае абсолютной необходимости. Но когда это необходимо, ничего другого не остается, как оказать доверие ребенку и убедить себя, что он справится, и потом оказать ему необходимую помощь. Если можно, то остаться с ним в контакте. По меньшей мере, поговорить с ним об этом в условиях телесного и аффективного контакта.

Очень важно говорить с детьми о том, что происходит в их жизни. Вот почему мы просим мам поместить ребенка на лоно, если возможно на левую часть его правым боком в профиль, но не в центр живота, чтобы он мог смотреть на обоих родителей, не поднимая головы, так как это для него утомительно. Сразу же он вновь оказывается в этом мире вибраций и пульсаций, дыхательных звуков, сердца, сосудов, запаха матери, голосов своих родителей,  рук родителей, тепла. И очень быстро он может обрести свои собственные опоры - это он сам. Это очень важно! Часто мы встречаем старших детей, подростков, молодых людей имеющих благополучный вид, которые неожиданно впадают в подавленное состояние. В их жизни можно найти либо при рождении, либо позже моменты разрывов в идентичности, кото­рые им пришлось пережить, потому что люди хотят выживать. Они делают то, что им надо для жизни, но существует разрыв в их чувстве идентичности, и однажды он проявляется ошеломляющим образом. Это может проявиться, когда человек становится отцом или матерью. Континуальность идентичности является основным условием безопасности.

Затем мы просим отца быть первым, кто разлучит ребенка с матерью, но не детская медсестра, акушерка и др., какими бы хорошими они ни были. Если состояние ребенка это позволяет. Обычно после того, как ребенок полежит на материнском лоне, его забирают, чтобы проделать некоторые процедуры. Существуют одновременно тревога разлучения и неприятные вещи. Но, если сначала отец берет ребенка, чтобы его представить матери очень специфичным образом, которому мы специально обучаем отца, ребенок обретает триаду безопасности и проживает разлуку в руках отца. Затем его возвращают матери, где он обретет свою безопасность, прежде чем его заберут для процедур. Опытные акушерка или педиатр видят чувствует ли ребенок себя в безопасности или нет, есть ли необходимость в процедурах или нет. Это вовсе не утопично попросить седлать именно в таком порядке. В этот момент ребенку дают возможность дотянуться либо до груди, либо до соски с молоком. Примерно 3 миллиона лет хромосомы позволяют ему знать об этом и уметъ делать. Ребенка не прикладывают к груди. Дело  в том, что грудные дети по-разному входят в жизнь. Некоторые хотят пососать, в то время как их тело еще не совсем вышло из материнского лона, них очень специфичный жест рта. Другие, увидев родителей, засыпают. Третьи, устроившись поудобнее, смотрят на вас как на путешественников, только что прибывших из космоса, рассматривают вас, как из глубины, в течение часа или двух. Зачем заставлять есть мечтателей, которые не испытывают чувства голода? Обычно берут их голову, кладут на грудь с расчетом на рефлекс сосания, это не желание. И тогда ребенок саботирует грудное вскармливание. Если насильно положить руку на сосок, можно оставить анграмму, которая может оказаться негативной.

Затем наступает забота гаптотерапевта, как взять ребенка на руки, как его носить. Мы исходим из идеи, что способ держать ребенка на руках, поворачивать его, перепеленывать - это язык, насыщенный смыслами, как любой язык. Кстати, я люблю говорить нашим ученикам, что есть жестовый синтаксис, это своего рода грамматика. Так, например, есть способ положить руку на ребенка, на любое человеческое существо, эквивалентный просто-напросто запрету быть самим собой, несущий смысл сильного доминирования и выражающий в непритязательных жестах: «Не будь самим собой! Не прuнuмай решенuя! Не делай раньше другого! Я решаю за тебя! » И это поразительно. В результате любой способ в мире затем меняется. Ставка в первые дни после родов в «не расплетаемом» единстве мать-ребенок, мать-отец-ребенок делается на то, чтобы мать обрела чувство базовой безопасности, которое состоит в обретении хорошего самочувствия в области базиса - тазовой области.

Итак, вы понимаете, что способ, каким мы действуем, целиком и полностью аффективен, но при этом предполагает необычную точность действия. Руку не кладут в какой попало момент, мы совершенно точно знаем, на какое место мы ее кладем, с каким весом и то, что мы делаем. Речь не идет о том, чтобы как угодно положить руку, делать хоть что, лишь бы с милой улыбкой. Когда делают неважно что, можно причинить зло и боль, принести вред. Мне всегда страшно говорить об этой гаптономической работе, потому что, если люди думают, что это легко, то они приведут все к катастрофе. Нужно пройти подготовку. Нужно знать, что делаешь. И когда знаешь, что делаешь, поразительно, что можно сделать для матери после тяжелых родов, когда она поражена в своем базисе во время родов или после кесарева сечения и чувствует себя в опасности. Если у нее нет этой безопасности и чувства базовой безопасности, то это сразу чувствуется, до кончиков пальцев. И когда она берет ребенка в руки, что ему не подходит совершенно, он не в безопасности. Нужна, несмотря ни на что, определенная отвага, чтобы отдаться после безвоздушного пространства силе тяжести в какие-то руки. Это значимый акт - осмелиться чувствовать себя в безопасности, когда сила тяжести вас увлекает за собой.

Новорожденный имеет особенность находиться в своего рода интенсивной интеллектуальной деятельности, как пятьдесят лет назад об этом говорили Ф. Дольто И Ф. Вельдман. Сейчас нейронауки доказали, · что это неслыханная интеллектуальная работа. Человеческое существо постоянно находится в поисках смысла. Если ребенок не находит смысла, он его сам придумывает. Мы с этим встречаемся в тяжелых психотических патологиях, где ребенок оказывается в логике отличной от нашей. Он совершенно зависим, он весь ожидание, весь вопрошание. Ребенок отдается чужим рукам, вероятно, также потому, что имеет интуитивную уве­ренность в потребности в этих людях, чтобы жить.

Ребенок знает, · что у него нет другого выбора, как подчинить­ся этим большим всемогущим взрослым, которые появляются вокруг колыбели в нужный момент с тем, что нужно для выживания. Это не так мало, чтобы получить необходимое тебе, когда не располагаешь достаточным количеством инструментов и даже тогда, когда эти люди сами напряжены, даже когда их сложно понять, так как они прочитали много книг, как быть хорошими· родителями. Я лично не знаю, что такое хороший отец или хорошая мать. Может, я даже знаю об этом все меньше и меньше. Но ребенок знает, что для него это вопрос жизни и смерти. И каковыми бы ни были невротические или физические зигзаги, возника­ющие на его пути, он способен разобраться в том, как установить связи с этими людьми, потому что иначе они умрут, и ребенок в этом уверен. Он страдает, сталкиваясь с непониманием, и эти зигзаги заставляют ребенка строить очень искривленный мир. На перекрестке субстанциального и субтильного - и об этом говорила Ф. Дольто - опасности велики, это опасный перекресток, где все значимо, будучи языком, и все потенциально может быть неправильно понято. Многие предоставляют ребенку адекватный уход, подходящую еду но не дают ему аффективного подтверждения, что требуется в гаптономии, через жест, слово, контакт. И это самая трудная наука для нас. Потому что обучение этому родителей, принадлежащих культурам, где в основном к детям относятся плохо, особенно если на это смотреть с позиций гаптономии, вызывает потрясение. Лучше понимаешь, откуда берется насилие в нашем обществе. Начинаешь понимать, что мы выходцы из многочисленной череды поколений, которые в детстве перенесли плохое обращение. Достаточно обратиться к книгам о грудных детях в разных цивилизациях. Сразу видно для гаптотерапевта, что способы, каким носят детей, приспособления для того, чтобы их носить, не годятся для создания чувства безопасности. У детей очень тревожный взгляд. Гораздо более тревожный, чем думают. Мы живем в обществе, где сеют страх в сердца людей: «У Вас будут преждевременные роды... У него будет плохое здоровье… Он будет инвалидом... Если Вы ему не дадите то-то, он быстро умрет…». И страх быть частью этой жизни, если не уметь всем в ней пользоваться, занимает слишком большое место между родителями и детьми. И тут мы видим, как начинаются недоразумения мать - ребенок в период, следующий сразу за· родами, и они нарастают по спирали, как снежный ком. Кода родители и младенец не слышат друг друга, они все меньше и меньше понимают друг друга. Чем больше ребенок чувствует, что его мaть в тревоге, тем больше он плачет. Потом он чувствует, что она в депрессии, и хочет ей помочь и плачет, ведь новорожденный не знает, что он маленький. Он, грудной малыш, хочет взять свою мать на руки. Он думает о том, что с этой женщиной происходит, у нее проблемы, ее надо покачать. «Ладно, я это сделаю». Он делает, что надо делать. И создаются весьма досадные недоразумения. Она себя чувствует плохой матерью, в то время как для него она, очень даже хорошая. И он хочет о ней позаботиться.

Сопровождение ребенка в первые месяцы его жизни имеет огромное значение, потому что первый год жизни - самый невероятный, когда в каждый момент происходит много событий, и ребенку нужно другое обхождение. Ему подходит совершенно особый способ его носить. Мы требуем, чтобы ребенка поддер­живали в области таза снизу, никогда не клали рук впереди, на голову, никогда не держали за голову. Мы просим держать его так, чтобы ребенок мог опереться. Потому что Я опираюсь и Меня держат - две абсолютно разные вещи. И как только вам держат, голову, тонус приходит в состояние судорожного сжатия во всех частях тела. И происходит торможение двигательности. Ребенок не может пользоваться своей двигательной способностью. Если вы никогда не чувствовали, что такое кисть руки, поддерживаю­щая базис и ведущая диалог со всем позвоночником, ничего нельзя поделать. Но это не знахарские рецепты. Есть целая гам­ма жестов, о ней я не собираюсь говорить здесь. Но все они имеют главной целью дать пережить ребенку чувство вертикальности, потому что в этом главный смысл всей гаптономической работы, особенно дать ему прочувствовать, что это он принимает вертикальное положение и·приобретает совершенно особый взгляд. У ребенка, который держит свой позвоночник, взгляд как бы загорается. Есть определенная зона мозга, которая делает так, что взгляд меняется. Люди, которые на него смотрят, говорят с ним совершенно иначе. Они относятся к нему ина­че, чем тогда, когда он походит на вареную макаронину в руках своей матери. Он может выйти из этой вертикальности, чтобы опереться и немного уйти в себя. И в этом тоже речь идет об индивидуации и никак не меньше.

К 3-3, 5 месяцам происходит важный поворот в жизни грудного ребенка. Это как раз год с момента зачатия. Идет мощное развитие корковых зон. В этот период возникают трудности, и тому ость много причин. Это опасный перекресток. Для матери это часто возврат к работе, и нужно доверить ребенка кому-то другому. Речь идет о прекращении грудного вскармливания. Мать желает куда-то уехать отдохнуть. Это нормально. А для ребенка – период открытия миру, гораздо большему, и двигательная неспособность для некоторых детей, в зависимости от типа ума, может быть болезненной. Есть малыши, которые много путешествуют взглядом и не очень страдают от невозможности много двигаться. Другие испытывают потребность идти к тому, что им помещают в чужие руки, у которых нет особого времени уделить им внимание. Дети переживают довольно трудное время. Им нужно больше помощи присутствующего, чтобы повернуться, чтобы посидеть на руках, чтобы подойти к чему-то. А они не могут. И я думаю, что много детей уходят в себя в этот момент разочарованными, переживая депрессию, и это происходит гораздо чаще, чем ожидается. Если вы внимательно следили за тем, что я говорила, новорожденные 9 месяцев in utero улавливали смыслы и отвечали на них. Я часто говорю, что они подобны часовым, но радостным часовым. Когда in utero все хорошо, у них радостное чувство, они всегда готовы играть и предложить что­-либо. В течение 9 месяцев у них не было ответа на это огромное ожидание играть и общаться. Прошло 3 месяца, как они прозябают в своем статусе свертка. Если детям придают статус свертка, они и ведут себя как сверток. И это плохо, что «я живу, как сверток». По истечении года такого режима человек уходит в себя и ожидает, что будет. А жаль!

Затем происходит то, что я называю «двуногой революцией». Это потрясающий момент, и тогда лично мне, как гаптотерапевту, снова хочется увидеть детей. В этот момент помощь нужна родителям. Дети, получившие хорошее сопровождение, - это дети, хорошо себя чувствующие на своем месте, мирные и легкие в жизни. Если они плачут, для этого есть веские причины. Они могут быть аффективного характера. Их надо найти. И их всегда находят. Но когда они начинают ходить, происходит революция мышечного тонуса и еще много другого, в результате чего становится возможным, чтобы они противостояли родителям. Они не правы в том, когда говорят: «Поскольку мои ноги меня носят повсюду, нужно, чтобы я побывал всюду». Родители имеют право побыть в спокойной обстановке. Уже давно они хотели бы делать то, что хотят. Но они не могут это высказать. Это было бы жестоко с их стороны. Они не могут этого сделать и переживают ужасные моменты беспомощности. И эти малыши, которые были такими благодарными детьми, неожиданно создают большие трудности для жизни родителей. Некоторым родителям бывает трудно это перенести. И так как у этих детей развита большая самостоятельность и чувство безопасности, они опережают родителей. Нужно помочь родителям понять, как следует сразу же создавать ограничения для этих детей, но в аффективной безопасности, аффективном подтверждении. Не задавать детям границ - это тоже относится к плохому с ними обращению. Именно это мы видим на примере большого числа детей, воспитанных родителями, которые сочли - в силу того, что психологизация воспитания и медицины была плохо проведена, - что любить ребенка означает позволять ему делать все, что думается. Однако на самом деле это означает бросить его. Жить с таким ребенком - это совершенно невозможно, в обществе нужно уметь себя ограничивать. Такие дети не смогут вписаться в общество.

Итак, гаптономическом сопровождении до и после рождения мы говорим, как с момента зачатия позаботиться о том, чтобы ребенок мог любить, мог интегрироваться в обществе и смог этим распорядиться.

Всякий раз, когда я говорю об этом на публике, несколько огорченных слушателей ко мне подходят после выступления и говорят: «Это ужасно, что Вы говорите, ведь мы так не делали с нашими детьми» и т. д. На что я им отвечаю: «Это не  имеет никакого значения, потому что у нас всех такой же опыт, по меньшей мере, для наших поколений, и мы, тем не  менее, справились. Человек - очень сильное существо, поскольку он получает орудия, чтобы прожить свою жизнь. Это потрясающе пластичное существо. Он располагает разным инструментарием. Первое великое орудие - это речь. Я удивлена в работе с детьми как гаптотерапевт, как дети, пережившие рождение в катастрофических условиях и выжившие благодаря тому, что известна клиника, симптомы этого случая, не подозревают, что пережили целую эпопею. Но если им рассказывают как субъектам этих событий, что что-то случилось и это длилось такое-то время, все были встревожены: ты наверняка это почувствовал и ты тоже испугался, у тебя не получалось, ты пытался, потом ты вдруг почувствовал, как все изменилось. К тебе протянулась рука, ты расстался со своей мамой и потом увидел отца. Тебе оказали помощь, и ты оставался здесь, ты был вполне живой, ты думал о них, тебе хватило сил. Это здорово, что ты прошел, что тебе удалось пройти. Все остальное, ПО сравнению с этим, - ерунда. Представь, какая у тебя сила! Доверься себе! И мы видим ребенка, который открывается, меняется. Другие говорят: «Как? Ты не знал? Тебе не сказали, что ты родился кесаревым сечением! » Откуда он мог знать, это для ребенка абстрактно. И мы видим, что история, которая могла его раздавить, как свинчаткой, становится вполне ему по плечу. Он становится героем потрясающей истории. И это уже большая помощь. К тому же, когда отложены очень архаичные анграммы и ребенок не имел аффективного приема, они никак не стираются даже в чисто психоаналитической работе.

Очень важно иметь дело с доречевым или архаичным состоянием в анализе. Есть великие аналитики, они слушают всем своим существом, размышляя, включая свои телесные, и Бог знает еще какие теории, в частности, теорию бессознательного образа тела, которая очень близко подходит к проблеме анграмм. Но это небольшая часть психоаналитиков. В этот момент в гаптопсихотерапевтической работе им можно оказать необходимую помощь. Мы убеждаемся, что детская амнезия – это вовсе не то, что думают. И многие дети, для которых сопровождение прошло хорошо, изображают мимически и рассказывают нам о своем рождении, не говоря: «Я тебе расскажу о своем рождении». Но они рассказывают историю, которая полностью соответствует тому, что было при их рождении.

Все это побуждает к размышлению.

 

 

ЧУВСТВО БАЗОВОЙ БЕЗОПАСНОСТИ

Выступление на Первом Международном коллоквиуме

по профилактике

Университет Нанси-2, 13.12.1997

 

Миссия, которую я возложила на себя, кажется невозможной по двум причинам. Первая и самая главная заключается в том, что для понимания гаптономии недостаточно ее описать и объяснить, Это гуманитарная наука, которую ее основатель Франс Вельдман определяет как науку аффективности и психотактильного контакта, и она покоится на феноменологии. в ее основе лежат четко определяемые вещи, которые можно воспроизвести, если понять производимый ими эффект, а понять его можно, лишь прожив этот опыт. Трудно описать опыт тактильного контакта при помощи такого инструмента, как язык. Его нельзя понять, не пронаблюдав, не испытав на себе. Я могу лишь попытаться проинформировать вас о возможностях этого нового подхода, которых целиком и полностью отличается от психоанализа, как в теории, так и в практике. Хотя временами есть точки схождения, речь о которых пойдет ниже.

Вторая причина связана с самим концептом базовой безопасности. Он занимает центральное место при рассмотрении развития человека и его проблем. В частности, проблема идентичности и эволюция идентичности на протяжении жизни.

Время, которым я располагаю, не позволяет мне подробно

Остановиться на этой теме, ее истории и теории. Моя задача - показать, как понимается этот концепт и какая работа проводится в гаптопсихотерапии беременных и детей первого года жизни.

Своим возникновением гаптономия обязана испытаниям, выпавшим на долю Франса Вельдмана во время Второй мировой войны. Столкнувшись с высшими проявлениями человеческой солидарности, смелости, доброты вместе с низостью, жесто­костью и мерзостью, он смог оценить важность аффективного и эффект психотактильного контакта в отношениях между людьми. Он решил посвятить свою жизнь исследованию этих феноменов и изучить их применение в области здравоохранения, в широком смысле слова, и в области воспитания. Имея медицинское, психологическое и художественное образование, Ф. Вельдман разработал теорию гаптономии, создал клинические отделения нескольких госпиталях и внедрил в поликлини­ческую практику. В течение нескольких лет он преподавал гаптономию в Голландии – на своей родине. Ф. Вельдман определяет себя как исследователя науки о жизни. В настоящее время он проживает на юге Франции и по-прежнему занят научными исследованиями в области гаптономии, ведет преподавательскую деятельность в созданном им центре.

Гапто (Hapto) - слово греческое, означает: я вхожу в психотактильный контакт, я гармонизирую, я объединяю, я устанавливаю отношение, я вступаю в контакт, чтобы сделать здоровым, чтобы ухаживать и вылечивать или аффективно подтвердить, укрепить; «Hapsis» означает такт, чувство, ощущение. «Nomos» - закон, правило, норма. Гаптономия – глобальный подход к человеку в любом возрасте.

Феноменологический характер данного подхода исходит из следующего постулата: в любой момент жизни любое событие проживается как одновременно аффективное, психическое, когнитивное, мускульное, артикуляторное, включающее связки, сосуды и гормоны. И с событием сопрягается отношение с миром, окружающим данного человека. Речь идет о едином целом, и в этом глобальном контексте гаптономией рассматриваются явления. Поэтому она не может быть сведена к телесно-ориентированной практике. Она охватывает явления в их целостности, что бывает трудно удержать специалисту, который не владеет практикой.

На базе данного подхода разработаны гаптопсихотерапия, гаптоанализ, сопровождение инвалидов от рождения и взрослых, ставших инвалидами. Можно оказывать помощь больным в коме сопровождать умирающих. Наиболее известно использование гаптономии для сопровождения беременных женщин и ребенка в перинатальный период. Это и будет предметом данного сообщения. Работа эта необыкновенно увлекательна, поскольку является и профилактикой и терапией.

Материалом исследования стала клиническая практика во всем ее разнообразии в рамках гаптономического подхода, который я открыла для себя 18 лет назад, имея опыт работ педиатра в больнице и роддоме, а также проработав терапевтом. Я также имела опыт длительного курса психоанализа в качестве пациента и опыт совместной работы с моей матерью Франсуазой Дольто.

 

 


Поделиться:



Последнее изменение этой страницы: 2019-03-29; Просмотров: 361; Нарушение авторского права страницы


lektsia.com 2007 - 2024 год. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав! (0.665 с.)
Главная | Случайная страница | Обратная связь