Архитектура Аудит Военная наука Иностранные языки Медицина Металлургия Метрология Образование Политология Производство Психология Стандартизация Технологии |
Пришла комендант. И хорошо. Теперь пойду с ней по всему подъезду. Зачем только я ввязался в эту историю? Теперь с комендантшей можно бы и чайку. Да зачем теперь?
Быстрей, быстрей закругляться — и домой. В больницу мне не надо. Пришел девичий благодетель в беспокойстве о быстротекущем детородном периоде. Самое убедительное — это себе врать. Чего только не нагородишь в душе! И без оппонентов. Никто не возражает. Как сказать — такое самокопание, пожалуй, и есть возражение. Однако внутри самого себя, против самого себя легко лазейки найти. Нужна сторонняя оппозиция. Так чтоб въедливо покопаться. Все-таки себя обмануть легко. А друг тебе наподскажет… Всеволод Маркович спустился из операционной в ординаторскую, пошел за шкаф и начал переодеваться. Снял свою операционную робу, натянул хорошо отглаженные брюки, обтянул торс белоснежной рубашкой, шею затянул галстуком, сверху все прикрыл халатом, повернулся к зеркалу, тронул расческой примятые шапочкой свои русые волосы, подправил указательным пальцем очки, на руку надел часы, после чего сел за стол и вроде бы занялся своими повседневными, рутинными, непраздничными, в отличие от операций, делами. Однако снова подошел к зеркалу и ровненько усадил на носу очки, взглянул в зеркало издали и уже окончательно уселся за стол. Следом прибыл Иван Макарович, включил чайник в розетку, давно разбитую нетерпеливыми и умными хирургическими руками, ополоснул чашки, коричневатую пол-литровую банку, служившую для заварки, и тоже сел за свой стол. Молчание. Постепенно ординаторская заполнялась людьми из операционной. Вернулся и Олег Миронович, подошел к чайному столику, повертел с гримасой подозрения банку для заварки и прервал молчание ординаторской: — Вот и чайник вскипел. Может, сначала перекусим? Он вытащил из сумки, лежащей на стуле, пакет с бутербродами и положил их на тарелку. Кто-то выставил на стол пачку сахара. Макарыч подошел к шкафу и извлек из него пачку индийского чая со слоном. Коллеги приветствовали этого «слона» сдержанными, но удовлетворенными возгласами. Молодые стажеры-интерны задерживались, выполняя самую рутинную, почти денщиковую работу: запись, которую начальство считает главной; перекладывание больных на каталку, которую сестры считают тяжелой; сопровождение больного в реанимацию, которую анестезиологи законно считают ответственной. Кто закончил сегодня оперировать, сразу переодевался. А тот, кто ожидал следующую операцию, сразу начинал существование в ординаторской с осмотра чайного стола, добавлял что-нибудь из своего портфеля или залезал в холодильник. Затем всякий наливал себе чай и либо наскоро, стоя выпивал свою чашку, либо садился, используя свободное место и время для питья и записи в истории болезней. Мироныч: — Слыхали? Прораб наш подал в товарищеский суд на начальника. Маркович: — И правильно. Бить нельзя. Мироныч: — А работать так можно? Макарыч: — Да их всех перебить надо. Маркович: — За плохую работу? Кого же оперировать будем? Самих себя? — И одиноко засмеялся. Мироныч: — Что ж, все разве плохо работают? Макарыч: — Все. Мироныч: — Если бы мы так работали, у нас все больные перемерли. Маркович: — У наших больных здоровье крепкое. — И опять засмеялся над своими словами. Мироныч: — Мы по роду своей работы вынуждены все делать лучше их. Нельзя не дошить кишку или зашить ее только для вида гнилыми нитками. Сестра, прежде чем дать нитку, потянет, подергает, проверит, а потом подаст. Так ведь? Маркович: — А если у твоего больного осложнение? Мироныч: — Бывает. Только не от халтуры. Может, от неумения, от незнания, от технической трудности, от сложности болезни, от возможностей организма — но от халтуры никогда. Мы же все делаем операции до последней возможности, на пределе умения и знаний. Так ведь? Макарыч: — А если осложнение, пусть приходят и бьют. — Теперь одиноко засмеялся Макарыч. Маркович: — Если после каждого осложнения нас будут бить, кто оперировать будет? Мироныч: — А почему товарищеский суд? Если на нас прокурору жалуются, то они и разбирают в прокуратуре. Или суд. Маркович: — Не приняли. Такие дела в суде не любят, стараются не принимать. Он же его не избил, побоев не нанес, увечий нет, следов нет, — проявил достаточное знакомство с мытарствами Петра Ильича. Мироныч: — Откуда знаешь? Маркович: — Антонина рассказывала. Макарыч: — На нас тоже суд не всегда принимает, а отправляет по инстанциям. Жалобы посылают в газеты, горкомы, министерства, а разбирают потом наши медицинские трибуналы. Маркович: — Что за манера подробно рассказывать, что и так все знают. Макарыч: — Тебе ли говорить?! Мироныч: — Медицинские инстанции хуже всякого суда — и товарищеского и обычного. Маркович: — Надо на нас жалобы в товарищеских судах разбирать. Мироныч: — Сами себя, что ли, будем судить? Маркович: — Самому себя судить всего страшней и тяжелей. Мироныч: — Ну да! Работать надо всегда хорошо? Да? Маркович: — Да. А что, не так? Мироныч: — Днем всегда светло. Да? Маркович: — Олег Миронович, мне ваша ирония непонятна. Да. Есть вещи, над которыми смеяться нельзя. Мироныч: — Это же опасно, когда есть что-то, над чем нельзя смеяться. Смеяться можно по всякому поводу. Можно добро улыбаться, можно зло насмехаться. А уж тут смотри. Маркович: — Опасны те, которые по любому поводу иронизируют. У них нет ничего святого. Всё — повод для зубоскальства. Над своим святым не смеются. Макарыч: — Ну, вы даете! Философы. Вас чуть тронь — вы сразу пошли обобщать. Интересно, до чего договоритесь. Маркович: — Мы всегда говорим только о работе, Иван Макарович. Я говорю, что работать надо всегда хорошо. А Олег Миронович почему-то и в этом видит что-то смешное. |
Последнее изменение этой страницы: 2019-03-31; Просмотров: 267; Нарушение авторского права страницы