Октября, суббота, 9.30 утра

 

Я была права: Лилли действительно подумала, что я потому отказалась принять участие в сегодняшней съемке, что против ее бойкота «Хоз Дели». Я ей твержу, что это не так, что мне просто нужно провести день с бабушкой. Представляете, она мне не поверила! В кои-то веки я наконец сказала правду, и Лилли мне не поверила!

Лилли говорит, что, если бы я действительно не хотела проводить эту субботу с бабушкой, я бы могла отказаться, но из-за того, что я так завишу от чужого, мнения, я не могу никому сказать «нет». Но это уж вообще глупость, ведь ей-то я как раз сказала «нет». Когда я указала на это Лилли, она только еще сильнее разозлилась. Бабушке я отказать не могу, ведь ей уже шестьдесят пять лет, она скоро умрет, если на свете существует хоть какая-то справедливость.

Кроме того, сказала я Лилли, ты не знаешь мою бабушку, ей нельзя говорить «нет». Тогда Лилли говорит:

– Нет, Миа, я не знакома с твоей бабушкой, и тебе не кажется, что это довольно странно, учитывая, что ты знаешь всех моих бабушек и дедушек? – Московитцы каждый год приглашают меня на еврейскую Пасху. – А я никого из твоих ни разу не видела.

Ну, на это есть свои причины. Мамины родители – самые настоящие фермеры, они живут в штате Индиана в местечке под названием Версаль, только они говорят Версэйл. Мамины родители боятся приехать в Нью-Йорк, потому что здесь, как они выражаются, слишком много «инистранцев», так они называют иностранцев, а все, что не на сто процентов американское, их жутко пугает. Это одна из причин, почему мама в восемнадцать лет уехала из дома и с тех пор была у родителей только два раза. Я однажды ездила с ней, и вот что я вам скажу: Версаль – малюсенький городишко. Он такой маленький, что на двери банка висит такое объявление: «Если банк закрыт, пожалуйста, подсуньте деньги под дверь». Честное слово, я сама видела. Я даже сфотографировала эту табличку и привезла фотографию домой, потому что иначе мне бы никто не поверил. Фотография висит у меня на холодильнике.

Короче говоря, бабушка и дедушка Термополисы редко выезжают за пределы Индианы.

Почему я раньше не познакомила Лилли с бабушкой Ренальдо? Да потому, что бабушка Ренальдо терпеть не может детей. А теперь я не могу их познакомить, потому что тогда Лилли узнает, что я – принцесса Дженовии, и тогда всё, туши свет. Пожалуй, она еще захочет взять у меня интервью для своей передачи. Представляю: мое имя и физиономия появляются на экране «Манхэттен паблик акссесс». Этого мне только не хватало!

Значит, я говорю все это Лилли – конечно, не то, что я принцесса, а что мне нужно побыть с бабушкой, – и слышу, как она пыхтит в телефон. Такое с ней бывает, только когда она очень разозлится. Наконец она говорит:

– Ладно, тогда приходи вечером, поможешь мне монтировать передачу.

И, не дожидаясь моего ответа, она бросает трубку.

Вот!

Хорошо хоть Майкл не рассказал ей про помаду и колготки, а то бы она так разозлилась, что представить страшно. Лилли ни за что бы не поверила, что я всего лишь шла на встречу с бабушкой. Ни за что!

Все это происходило примерно в половине десятого, когда я собиралась к бабушке. Она сказала, что на этот раз мне можно не краситься и не надевать колготки, а я могу прийти в чем хочу. Я надела комбинезон. Я знаю, что бабушка комбинезоны терпеть не может, но ведь она сама сказала «в чем хочешь». Хе-хе-хе.

Ну, мне пора. Мы приехали, Ларс только что затормозил перед «Плазой».

 

Октября, суббота

 

Я больше никогда не смогу пойти в школу. Я вообще никуда никогда не смогу выйти. Мне теперь придется всю жизнь просидеть в этой мансарде.

Вы не поверите, что она со мной сделала, я сама в это не верю. Не могу поверить, что папа разрешил ей так обойтись со мной. Ну ничего, он еще за это поплатится, еще как поплатится. Как только я вернулась домой (мама на меня посмотрела и говорит: «Привет, Розмари, а где моя дочка?» – наверное, это была шутка насчет моей новой прически, но совсем не смешная), я сразу подошла к нему и так и сказала:

– Ты за это заплатишь. Дорого заплатишь.

Он, конечно, попытался отвертеться и говорит:

– Миа, что ты имеешь в виду? По-моему, ты выглядишь прекрасно. Не слушай мать, она ничего не понимает, а мне твоя новая стрижка нравится, она такая… Короткая.

И с чего бы это? Может, потому, что его мать встретила меня и Ларса в вестибюле, мы только успели передать ключи от машины служащему, который отгоняет машины, чтобы он ее отогнал, и просто показала на дверь. Да, просто показала на дверь и сказала:

– On у va.

Что в переводе с французского означает: «Пошли».

– Куда пошли? – спрашиваю я, ничего не подозревая.

Не забывайте, дело было утром, когда я еще ничего не подозревала.

– Chez Paolo, – говорит бабушка.

В переводе с французского это значит: «В дом Паоло». Я подумала, что мы пойдем в гости к какому-то ее знакомому Паоло, на ланч там или еще что-нибудь в этом роде. Ну, думаю, здорово, практические занятия. Может, эти уроки принцессы на самом деле не такая уж плохая штука?

Но когда мы пришли, я увидела, что это вовсе не частный дом. Я даже не сразу поняла, что это такое. Это место напоминало дорогую частную больницу: кругом матовое стекло, маленькие такие деревца японского вида. Потом мы вошли внутрь, а там разгуливают худые молодые люди, все в черном. Увидев мою бабушку, они очень обрадовались и отвели нас в такую маленькую комнатку, где стоят кушетки и лежат глянцевые журналы. Тогда я решила, что у бабушки на сегодня запланирована пластическая операция, и, хотя я против пластических операций – если, конечно, вы не Леола Мэй и вам не нужно приделать новые губы, – я вроде как обрадовалась, потому что, по крайней мере, бабушке какое-то время будет не до меня.

Господи, как же я ошибалась! Паоло – никакой не врач, вряд ли он вообще закончил колледж. Паоло – стилист! Хуже того, он придумывает стиль людям! Я серьезно! Он зарабатывает себе на жизнь тем, что берет невзрачное, немодное существо вроде меня и делает его стильным. И бабушка натравила его на меня! На меня! Как будто мало того, что у меня нет грудей, зачем еще рассказывать об этом какому-то парню по имени Паоло?

Что это вообще за имя такое, Паоло? Я хочу сказать, мы же живем в Америке, так называй себя Полом!

Из-за всего этого мне хотелось завизжать на Паоло, но, конечно, я не могла. Паоло же не виноват, что бабушка притащила меня к нему. К тому же, как он сам сказал, он только потому выкроил для меня время в своем невероятно плотном графике, что бабушка сказала, что положение критическое и мне срочно нужна его помощь.

Господи, как неловко! Мне нужна неотложная помощь по части моды.

Короче говоря, я страшено разозлилась на бабушку, но там, перед Паоло, не могла накричать на нее или хотя бы высказать все, что я по этому поводу думаю. Она тоже это понимала. Она спокойно села на бархатный диванчик и стала гладить Роммеля, который запрыгнул к ней на колени и устроился, скрестив ноги, – представляете, она даже пса научила сидеть по правилам! – и начала читать глянцевый журнал и потягивать «сайдкар», который кто-то уже для нее смешал.

Тем временем Паоло поднимал пальцами пряди моих волос, морщился и приговаривал этак грустно:

– Это нужно снять, все это нужно снять.

И он их состриг. Все. Ну, почти все. У меня осталась короткая челка и что-то вроде бахромы сзади. Я не упоминала, что я больше не мышиного цвета? Теперь я самая обыкновенная блондинка.

Но на этом Паоло не успокоился, нет. По его милости у меня появились ногти. Я не шучу! Впервые в жизни у меня появились ногти. Они, правда, накладные, но они есть и выглядят так, как будто были у меня всегда. Я уже попыталась отодрать один, но было очень больно, и он не отодрался. Интересно, что за секретный клей использует их маникюрша? Небось он разработан для астронавтов.

Возможно, вы удивляетесь, почему я позволила им обрезать мне волосы и наклеить на мои обкусанные ногти накладные, если мне совсем этого не хотелось. Я сама об этом задумывалась. То есть я знаю, что боюсь конфликтов, поэтому я не могла швырнуть на пол стакан с лимонадом и закричать: «Сейчас же прекратите вокруг меня суетиться!» Я хочу сказать, они дали мне лимонад, представляете? В «Международном доме волос» на Шестой авеню, куда мы ходим с мамой, вам уж точно не подадут лимонад, но стрижка с сушкой феном действительно стоит всего 9,99 доллара.

Так вот, когда все эти элегантные модные люди наперебой тараторят, как ты будешь хорошо смотреться в этом и как выгодно это подчеркнет твои высокие скулы, довольно трудно не забыть, что ты – феминистка и сторонница охраны природы, не признаешь макияж и не пользуешься химикатами, которые загрязняют окружающую среду. Я хочу сказать, мне не хотелось задевать их чувства, или устраивать сцену, или еще что-нибудь в этом роде. А еще я все время твердила себе, что она это делает потому, что любит меня. Моя бабушка то есть. Я знаю, что, вероятнее всего, она не потому это делает, вряд ли бабушка любит меня больше, чем я ее, но я все равно мысленно повторяла, что это так.

То же самое я говорила себе и после того, как мы ушли от Паоло и пошли в «Бергдорф Гудман», где бабушка купила мне четыре пары туфель, которые стоили почти столько же, во сколько обошлось вытащить из живота Толстого Луи тот носок. Я повторяла это и когда бабушка накупила мне целую кучу одежды, которую я ни за что бы не надела по собственной воле. Я ей так и сказала, что не стану носить эти вещи, но она в ответ только руками на меня замахала.

Кто как, а я лично не собираюсь это терпеть. На моем теле не осталось ни единого сантиметра, который не был бы так или иначе обработан: подстрижен, покрашен, подпилен, отшелушен, высушен или увлажнен. У меня даже появились ногти. Но меня это не радовало, просто нисколечко не радовало. Вот бабушка – да, она была довольна, она была просто в восторге от моего нового облика. Наверное, потому, что я не выглядела как Миа Термополис. У Миа Термополис никогда не было длинных ногтей. Миа Термополис никогда не осветляла волосы «перышками». Миа Термополис никогда не пользуется макияжем, не носит туфли от Гуччи, юбки от Шанель, бюстгальтеры от Кристиана Диора, которые, кстати, даже не выпускаются размера 32А, а у меня именно такой размер. Я уже даже не знаю, кто я, но точно не Миа Термополис.

Бабушка сделала из меня кого-то другого.

И вот я явилась к отцу в своем новом обличье, не похожая на себя, и высказала ему все, что я по этому поводу думаю:

– Сначала она мне задает домашнюю работу. Потом, когда я приношу ей эту самую домашнюю работу, она рвет ее на кусочки. Потом она учит меня сидеть. Потом мне с ее подачи перекрашивают волосы и почти все их состригают. Потом к моим ногтям приклеивают кусочки пластмассы. Потом она покупает мне обувь, которая стоит почти столько же, сколько небольшая ветеринарная операция, и одежду, в которой я выгляжу как Викки, дочка капитана из старого сериала «Корабль любви».

Извини, папа, но я не Викки и никогда ею не буду, как бы бабушка ни старалась одевать меня под нее. Я не стану никогда неунывающей отличницей, не буду крутить романы на корабле. Это все относится к Викки, но не ко мне.

Пока я все это кричала, из спальни вышла мама. Она уже навела марафет, осталось только нанести последние штрихи. Мама была в новом наряде, на ней была юбка, вроде как испанская, вся такая разноцветная, и топ с одним открытым плечом. Свои длинные волосы мама распустила и вообще выглядела она очень классно. Папа как ее увидел, так снова заторопился к бару.

– Миа, – сказала мама, застегивая сережку, – никто и не просит тебя быть Викки.

– Бабушка этого ждет.

– Миа, бабушка просто пытается тебя подготовить.

– К чему подготовить? – закричала я. – Не могу же я ходить в школу в таком виде!

Мама вроде бы даже удивилась:

– А почему нет?

О господи, ну почему это должно было случиться со мной?

Я набралась терпения и постаралась говорить как можно спокойнее:

– Потому что я не хочу, чтобы в школе кто-то узнал, что я – принцесса Дженовии.

Мама покачала головой:

– Детка, они все равно рано или поздно узнают.

Не знаю, как они могут это узнать. Я все продумала. Принцессой я буду только в Дженовии, а шансы на то, что кто-нибудь из моих школьных знакомых когда-нибудь попадет в Дженовию, равны нулю, значит, никто ничего не узнает, и мне не грозит стать такой же, как Тина Хаким Баба, с которой никто не дружит. Во всяком случае, меня не будут считать ненормальной, которая каждый день ездит в школу в лимузине с шофером и повсюду ходит с телохранителем.

Мама выслушала все это и говорит:

– А если эта информация попадет в газеты?

– С какой стати она попадет в газеты?

Мама посмотрела на папу. Он отвел взгляд и приложился к стакану. А дальше… вы не поверите, что он сделал дальше. Он поставил стакан, сунул руку в карман брюк, достал бумажник от «Прадо», открыл его и спрашивает:

– Сколько?

Я выпала в осадок. Мама тоже.

– Филипп… – начала она, но папа продолжал смотреть на меня.

– Хелен, я серьезно. Я чувствую, что компромиссное соглашение, которое мы подписали, нам не поможет. Мне представляется, что единственное решение в таких вопросах – деньги. Миа, сколько я должен тебе заплатить, чтобы ты позволила бабушке сделать из тебя настоящую принцессу?

– Так вот что она делает! – Я опять сорвалась на крик. – Если она затеяла именно это, так скажи ей, что это дохлый номер! В жизни не видала принцесс с такими короткими волосами, длиннющими ступнями, да еще и без грудей!

Папа только на часы посмотрел. Наверное, ему нужно было куда-то идти, наверняка у него было назначено очередное «интервью» с той блондинкой из «Эн-Би-Си ньюс».

– Отнесись к этому как к работе. Ты будешь учиться профессии принцессы, а я буду платить тебе жалованье или, если хочешь, стипендию.

Тогда я стала кричать еще громче, я кричала, что дорожу цельностью своей личности, что отказываюсь продавать свою душу и все такое в этом духе. Все эти умные словечки я почерпнула из одного маминого старого доклада. Кажется, она их узнала, потому что как-то испуганно заморгала и сразу заторопилась на свидание с мистером Джанини. Папа посмотрел на нее очень злым взглядом, у него это получается почти так же хорошо, как у бабушки, вздохнул и сказал:

– Миа, давай сделаем так. Я буду от твоего имени вносить по сто долларов в день на счет этого… как бишь его… ах да, «Гринпис», чтобы они могли пустить эти деньги на спасение китов, если ты доставишь моей матери удовольствие и позволишь ей научить тебя, как быть принцессой.

Ну, это совсем другой разговор. Если бы он платил лично мне за то, что мои волосы модифицируют химическим путем, – это одно. Но платить по сотне долларов в день «Гринпис»? В год это будет 365 000! От моего имени! Ну, тогда «Гринпис» будет просто обязан принять меня на работу, когда я закончу учебу. К тому времени я практически пожертвую им миллион долларов!

 

Стоп, может, это будет 36 500 долларов? Где мой калькулятор???

 

Суббота, позже

 

Не знаю, кем Лилли Московитц себя возомнила, но я точно знаю, кем она не является: моей подругой. Подруги не ведут себя так, как она повела себя со мной сегодня вечером. Просто не верится! И все из-за чего? Из-за моих волос!

Если бы Лилли разозлилась на меня из-за чего-то серьезного, например, из-за того, что я пропустила съемки серии про Хо, может, я еще могла бы это понять. Я имею в виду, что в ее шоу «Лилли рассказывает все, как есть» я – нечто вроде главного оператора, а еще я занимаюсь реквизитом. Когда меня нет, мою работу приходится выполнять Шамике, а она и так уже исполнительный продюсер и отвечает за поиск натуры. Так что я, пожалуй, понимаю, что Лилли может возмущаться, что я пропустила сегодняшнюю съемку. Она считает, что «Хо-гейт» – самая важная из всех серий ее передачи. А по-моему, это немножко глупо. Если разобраться, кому какое дело до жалких пяти центов? Но Лилли уперлась: «Мы разорвем порочный круг расизма, который процветает в китайских магазинчиках во всех пяти районах Нью-Йорка».

Дело ее. Я только одно могу сказать, что, когда я сегодня вечером вошла в квартиру Московитцев, Лилли только раз взглянула на мои волосы и начала:

– О господи, что с тобой случилось?

Можно подумать, что у меня все лицо покрыто шрамами от обморожения, а нос почернел и отвалился, как у тех альпинистов, которые покоряли Эверест.

Я, конечно, знала, что при виде моих волос все выпадут в осадок. Перед тем как выходить из дома, я как следует вымыла голову и отмыла волосы от геля и мусса. Плюс к тому я смыла весь макияж, которым меня густо намазал Паоло, и переоделась в комбинезон и кеды. Формулу корней квадратного уравнения на подошве почти уже не было видно. Честное слово, мне казалось, что, за исключением волос, я выгляжу почти как обычно. Пожалуй, я бы даже сказала, что выгляжу хорошо – для меня, конечно.

Но Лилли, как выяснилось, была другого мнения.

Я старалась держаться так, как будто ничего особенного не произошло. Между прочим, так оно и было, я же не сделала себе силиконовую грудь или еще что-нибудь в этом роде.

– Да, – говорю я, снимая плащ. – Понимаешь, бабушка заставила меня пойти к Паоло, и он…

Но Лилли даже не дала мне договорить. Она была просто в шоке.

– Теперь у тебя волосы такого же цвета, как у Ланы Уайнбергер.

– Ну… – говорю я, – я знаю.

– Боже, что это у тебя на пальцах? Неужели накладные ногти? У Ланы такие же! – Она уставилась на меня, вытаращив глаза. – Господи, Миа, ты превращаешься в Лану Уайнбергер!

Тут уж я обиделась по-настоящему. Во-первых, я вовсе не превращаюсь в Лану Уайнбергер. А во-вторых, даже если бы и превращалась, разве не сама Лилли всегда твердила, что только дураки не понимают, что гораздо важнее не то, как человек выглядит, а каков он в душе?

И вот, значит, стою я у Московитцев в их холле, отделанном черным мрамором, вокруг меня прыгает Павлов, потому что он ужасно рад меня видеть, и говорю:

– Лилли, я не сама это придумала, бабушка меня заставила…

– Что значит «заставила»?

Лилли сделала недовольное лицо, такое выражение у нее бывает каждый год, когда учитель физкультуры объявляет, что мы должны бежать вокруг бассейна в Центральном парке на нормативы президентской программы здоровья (а бассейн там огромный).

– Что ты за человек? – накинулась на меня Лилли. – У тебя что, вообще своей воли нет? Может, ты немая? Не умеешь произносить вслух слово «нет»? Знаешь, Миа, тебе нужно всерьез поработать над уверенностью в себе. А еще, кажется, у тебя большие проблемы с бабушкой. Я имею в виду, что мне ты запросто можешь отказать, с этим почему-то у тебя трудностей не возникает. Например, сегодня на съемках у Хо мне бы твоя помощь очень пригодилась, но ты меня подвела. Но почему-то ты не можешь отказаться, когда бабушка хочет тебя подстричь и выкрасить твои волосы в желтый цвет.

Тут нужно учесть, что я целый день слушала, как я ужасно выгляжу – во всяком случае, до того, как мной занялся Паоло и превратил меня в нечто вроде Ланы Уайнбергер. А теперь мне пришлось выслушивать от Лилли, что, оказывается, у меня и с личностью не все в порядке. Короче, я не выдержала и сорвалась:

– Лилли, заткнись!

Я никогда еще не говорила Лилли «заткнись», никогда. Кажется, я этого слова вообще никому никогда не говорила, это просто не в моем стиле. Честное слово, не знаю, что со мной произошло, может, это накладные ногти виноваты? У меня никогда раньше не было ногтей, и с ними я вроде как почувствовала себя более сильной. Ведь, если разобраться, с какой стати Лилли постоянно мне указывает, что делать?

К сожалению, в тот самый момент, когда я велела Лилли заткнуться, в холл вышел Майкл. Он был без рубашки и держал в руке пустую миску для хлопьев.

– Вот это да! – сказал он и попятился.

Я не знала точно, что его так поразило, то ли что я велела Лилли заткнуться, то ли то, как я выглядела.

– Что-о? – возмутилась Лилли. – Что ты сказала?

Теперь она еще больше, чем обычно, стала похожа на мопса. Мне очень хотелось взять свои слова назад, но я не могла: я понимала, что Лилли права и у меня действительно есть проблемы с уверенностью в себе. Поэтому я сказала совсем другое:

– Мне надоело, что ты постоянно меня подавляешь. С меня хватит и того, что мама, папа, бабушка и учителя целый день указывают мне, что делать. Я не желаю, чтобы еще и друзья доставали меня тем же самым.

– Вот это да! – снова сказал Майкл.

Теперь-то я точно знала, что дело в моих словах. Лилли так прищурилась, что глаз совсем не стало видно.

– В чем твоя проблема?

– Знаешь что, – говорю я, – у меня никакой проблемы нет. Кажется, проблема есть как раз у тебя, у тебя большая проблема со мной. И знаешь что, я тебе помогу ее решить. Я ухожу. Если уж на то пошло, я с самого начала не хотела помогать тебе с этой серией про «Хо-гейт». Мистер и миссис Хо – милейшие люди, они не сделали ничего плохого. Не понимаю, почему ты к ним прицепилась. А еще… – это я сказала, уже открывая дверь, – мои волосы вовсе не желтые.

И я ушла. Я даже почти хлопнула дверью.

Дожидаясь лифта, я думала, что, может, Лилли еще выйдет и извинится передо мной, но она не вышла. От Московитцев я пошла прямо домой, приняла ванну и легла в кровать, взяв с собой пульт от телевизора и Толстого Луи. Кажется, Толстый Луи – единственный, кому я нравлюсь такой, какая я есть. Я все ждала, что Лилли позвонит и извинится, но она до сих пор не позвонила.

Ну и ладно, пока она не извинится, я тоже не буду извиняться.

 

И знаете что? Минуту назад я посмотрела на себя в зеркало и решила, что мои волосы выглядят не так уж плохо.

 

⇐ Предыдущая3456789101112Следующая ⇒

Поделиться: