Глава 40. ИСПОЛНЕНИЕ ПРИГОВОРА

Жанна все время ждала, что секретарь суда, обещанный ей привратником, появится и огласит ей приговор суда, вынесенный по ее делу.

Теперь, когда ее оставили муки сомнений и едва ли продолжались муки сравнений, другими словами — муки гордости, она говорила себе:

«Изгнанница! Я становлюсь изгнанницей! Другими словами, я получаю право унести свой миллион в шкатулке и жить под апельсиновыми деревьями Севильи или Агридженто note 51 зимой, в Германии или в Англии летом; другими словами, ничто не помешает мне, молодой, красивой, знаменитой, жить так, как я хочу, может быть, с мужем, если он такой же изгнанник, как я, — а я знаю, что он на свободе,

— может быть, с друзьями, которых всегда дарят нам счастье и молодость!»

Жанна начала уже обдумывать продажу брильянтов и свое устройство в Лондоне (дело было летом), когда воспоминание о Рето де Билете вернуло ее к действительности.

— Бедный малый! — со злой усмешкой сказала она.. — Он один поплатился за всех. Значит, для искупления всегда нужна дрянная душонка в философском смысле слова, и всякий раз, как появляется такая необходимость, появляется козел отпущения, а с ним и орудие, которое его истребит.

Она весело принялась закусывать вместе с привратником и его женой и была очень удивлена, когда за десертом привратник Юбер взял слово с принужденной торжественностью, которую он обыкновенно не вносил в свои речи.

— Сударыня! — заговорил он. — Мы получили приказ не держать больше у себя в помещении особ, участь которых решена парламентом.

«Прекрасно, — подумала Жанна. — Он идет навстречу моим желаниям».

Она встала.

— Мне бы не хотелось заставлять вас нарушать правила, — отвечала она,

— иначе я плохо отблагодарила бы вас за вашу доброту… Итак, я возвращаюсь к себе в камеру.

Она взглянула на них, чтобы увидеть действие, которое произвели ее слова. Юбер крутил в пальцах ключ. Привратница отвернулась, словно для того, чтобы скрыть вновь возникшее волнение.

— Но ведь ко мне придут, чтобы огласить приговор! — продолжала графиня. — Так когда же?

— Быть может, они ждут, когда вы вернетесь к себе, — поспешил ответить Юбер.

«Право, ему хочется удалить меня», — подумала Жанна.

Юбер не столько вежливо, сколько торопливо взял ее за руку и отворил дверь Графиня очутилась в коридоре. Здесь ждали восемь лучников судебного округа. Чего они ждали? Именно этот вопрос при виде их задала себе Жанна. Дверь привратника затворилась. Впереди лучников стоял один из тюремщиков — тот самый, который ежевечерне сопровождал графиню в камеру Этот человек пошел впереди Жанны словно для того, чтобы указывать ей дорогу.

— Я возвращаюсь к себе? — спросила графиня тоном женщины, которой хотелось бы казаться уверенной в том, что она говорит, но которая в этом сомневается.

— Да, сударыня, — отвечал тюремщик.

Успокоившись, она дала запереть себя в камере и даже с ласковой улыбкой поблагодарила тюремщика. Он удалился.

Не успела Жанна очутиться в одиночестве, как вспыхнула ее сумасбродная радость, радость, которую она слишком долго сдерживала, маска, под коей она лицемерно скрывала свое лицо у привратника, была сброшена.

Внезапно она услышала шаги в коридоре, звяканье ключей в связке тюремщика, услышала, что ключ упорно атакует массивный замок.

Вошел тюремщик.

— В чем дело, Жан? — спросила Жанна своим нежным, безучастным голосом.

— Сударыня! Не угодно ли вам следовать за мной? — спросил он.

— Куда?

— Вниз.

— Куда вниз?..

— В канцелярию суда.

Жанна подошла к этому человеку, который пребывал в нерешительности, и заметила в конце коридора лучников судебного округа, с которыми она уже встретилась внизу.

— Но скажите же мне наконец, — в волнении воскликнула она, — чего хотят от меня в канцелярии суда?

— Дело в том, сударыня, что господин Дуайо получил письма из Версаля и хочет ознакомить вас с ними.

Жанна не заметила, сколь нелогичен был этот ответ. Одно слово поразило ее: письма из Версаля, письма из дворца, которые, несомненно, привез сам защитник.

«Неужели королева ходатайствовала перед королем после обнародования приговора? Неужели…»

Сердце подсказывало ей, что Дуайо привез приказ о немедленном отъезде и о способе проехать через Францию тайно и удобно. Убаюканная этими мыслями, Жанна скорее летела, чем бежала, за тюремщиком по маленькой лестнице, по которой ее уже водили в аудиенц-залу. Но вместо того, чтобы идти к этой зале, вместо того, чтобы свернуть налево и идти в канцелярию суда, смотритель свернул к дверце направо.

— Куда же вы идете? — спросила Жанна. — Ведь канцелярия — вон она.

— Идемте, идемте, сударыня, — слащаво проговорил тюремщик, — господин Дуайо ожидает вас здесь.

Он прошел первым и потянул за собой узницу. Она услышала, как с грохотом задвинулись за ней наружные запоры массивной двери.

Она сделала несколько шагов и остановилась. Голубоватый свет придавал комнате, где она очутилась, вид внутренней части склепа.

Жанна почувствовала холод, почувствовала сырость этого карцера; она угадала нечто ужасное в горящих глазах тюремщика.

— Сударь! — заговорила она, поборов чувство страна. — Что мы с вами здесь делаем? Где господин Дуайо, с которым вы обещали мне встречу?

Тюремщик ничего не ответил. Он повернулся, словно затем, чтобы убедиться, крепко и надежно ли заперта дверь, в которую они вошли.

Жанна была человеком сильным, она не боялась неожиданностей, у нее не было ни капли стыдливости. Она подошла прямо к тюремщику, улыбаясь и делая ему глазки.

— Друг мой! Чего вы хотите? — спросила она. — Вы должны что-то сказать мне?.. Время узницы, которая приближается к свободе, — время драгоценное.

Человек с ключами ничего не ответил — он ее не понял. Он сел в углу у низкого камина и принялся ждать.

— Но что мы здесь делаем? — спросила Жанна. — Я повторяю вам свой вопрос!

— Мы дожидаемся мэтра Дуайо, — отвечал тюремщик. Жанна покачала головой.

— Признайтесь, — сказала она, — что если у мэтра Дуайо есть письма, которые он должен передать мне, то он не бережет своего времени и не пользуется аудиенц-залой… Быть того не может, чтобы мэтр Дуайо заставил меня ждать его здесь. Тут что-то другое.

Не успела она договорить, как напротив нее открылась дверь, которую она до сих пор не замечала.

Это была одна из тех закругленных опускающихся Дверей, настоящих монументов из дерева и железа, которые, отворяясь, вырисовывают в глубине, заграждавшейся ими, кабалистический круг, в центре которого персонаж или пейзаж, казалось, оживают под действием колдовских чар.

В самом деле, за этой дверью были ступеньки, ведшие в коридор, плохо освещенный, продуваемый ветром. По другую сторону коридора на мгновение, на одно лишь мгновение, быстрое, как молния, Жанна, поднявшаяся на цыпочки, увидела пространство, вроде небольшой площади; а на этом пространстве — шумную толпу мужчин и женщин со сверкающими глазами.

Но, повторяем, для Жанны это было видением, более мимолетным, нежели один-единственный взгляд; у нее даже не было времени дать себе отчет в том, что же это такое. Перед ней, на плане, куда более близком, чем эта площадь, на верхней ступеньке, появились три человека.

За этими людьми с нижних ступенек поднялись четыре белых, острых штыка, похожих на зловещие восковые свечи, если бы таковые пожелали осветить эту сцену.

Круглая дверь захлопнулась. Трое мужчин вошли в карцер, где находилась Жанна.

К Жанне обратились прежде, чем ей пришла в голову мысль заговорить самой.

Начал самый молодой. Он был одет в черное. На голове у него была шляпа, в руке он держал бумаги, свернутые наподобие античной скиталы note 52.

— Сударыня! — заговорил незнакомец. — Вы Жанна де Сен-Реми де Валуа, супруга Мари-Антуана-Никола, графа де ла Мотт?

— Да, сударь, — отвечала Жанна.

— Вы родились в Фонтете двадцать второго июля тысяча семьсот пятьдесят шестого года?

— Да, сударь.

— Вы проживаете в Париже на улице Нев-Сен-Жиль?

— Да, сударь… Но почему вы задаете мне все эти вопросы?

— Сударыня! Я огорчен, что вы меня не узнаете, — я имею честь быть секретарем суда.

— Я вас узнаю.

— В таком случае, сударыня, могу ли я исполнить мои обязанности?

— Одну минуту, сударь. Скажите, пожалуйста, чего от вас требуют ваши обязанности?

— Прочитать вам приговор, вынесенный по вашему делу на заседании тридцать первого мая тысяча семьсот восемьдесят шестого года.

Жанна затрепетала. Она посмотрела вокруг глазами, полными ужаса и недоверия. Мы не без умысла ставим на второе место слово «недоверие», которое может показаться менее сильным, нежели первое. Жанна вздрогнула от ужаса, и глаза ее загорелись от бешенства — два глаза, страшных во мраке.

— На колени, сударыня, прошу вас.

— На колени! — воскликнула Жанна. — На колени! Я!.. Я! Член семейства Валуа — на колени?!

— Таков приказ, сударыня, — с поклоном сказал секретарь суда.

— Сударь! Люди приносят публичное покаяние лишь в соответствии с приговором, присуждающим их к позорному наказанию. А, насколько мне известно, изгнание, по французским законам, не является позорным наказанием?

— Я не сказал вам, сударыня, что вы приговорены к изгнанию, — с печальной многозначительностью возразил секретарь суда.

— В таком случае к чему же я приговорена? — крикнула Жанна.

— Именно это вы и узнаете, когда выслушаете приговор, сударыня, а чтобы его выслушать, вы начнете с того, что станете на колени. Прошу вас.

— Ни за что! Ни за что!

Секретарь суда сделал знак двум мужчинам, и эти двое приблизились так спокойно, словно они были стенобитными орудиями, приземистыми и несокрушимыми, которые устанавливают против крепостных стен во время осады.

Мужчины одной рукой схватили Жанну под мышки и потащили на середину помещения, несмотря на ее крики и вопли.

— Позвольте мне услышать приговор стоя, и я выслушаю его молча, — тяжело дыша, сказала Жанна.

— Всякий раз, как виновного приговаривают к наказанию кнутом, — отвечал секретарь суда, — наказание это, являясь позорным, влечет за собой коленопреклонение.

— Кнут! — завопила Жанна. — Кнут! Ах! Презренный негодяй!.. Кнут, вы сказали?..

Она раскричалась так, что оглушила тюремщика, секретаря суда и обоих подручных, и у них возникло желание укротить ее.

Они бросились на Жанну и повалили ее наземь, но она сопротивлялась. Они хотели заставить ее согнуть колени, но она напрягла все мускулы.

Они разделили обязанности: один из них держал ее ступни, как в тисках; двое других схватили ее за запястье; они кричали секретарю суда:

— Продолжайте, продолжайте читать приговор, господин секретарь, а то мы никогда не кончим с этой бешеной бабой!

— Я не допущу, чтобы мне читали приговор, обрекающий меня на бесчестие! — отбиваясь со сверхчеловеческой силой, кричала Жанна.

Приведя угрозу в исполнение, она заглушила голос секретаря суда такими пронзительными воплями и криками, что не услышала ни единого слова.

Чтение завершилось, и секретарь суда свернул бумаги и сунул их в карман.

Жанна, полагая, что он кончил, умолкла и попыталась собраться с силами, чтобы держаться с этими людьми все так же вызывающе. Ее вопли сменились еще более устрашающим раскатом хохота.

— Приговор будет приведен в исполнение, — безмятежно продолжал секретарь, заканчивая обычную формулу, — на площади, где исполняются приговоры, во Дворе Дворца Правосудия.

— Публично!.. — завопила несчастная. — О-о!..

— Мсье де Пари note 53! Передаю вам эту женщину, — закончил речь секретарь суда, обращаясь к человеку в кожаном переднике.

— Кто этот человек? — воскликнула Жанна в ужасе и ярости.

— Палач, — оправляя манжеты, с поклоном ответил секретарь суда.

Не успел секретарь вымолвить это слово, как двое подручных палача схватили Жанну и подняли ее, чтобы отнести в конец галереи, на площадку, которую она заметила. Мы вынуждены не описывать сопротивление, которое она им оказала. Женщина, которая обычно теряла сознание от царапины, теперь в течение почти целого часа выдерживала жестокие удары двух подручных; ее волокли до самой наружной двери, и она ни на мгновение не прекращала испускать ужасающие крики.

По ту сторону решетки, где выстроились солдаты, сдерживавшие толпу, был виден дворик, именуемый Двором Правосудия, и две-три тысячи зрителей, коих привлекало сюда любопытство в то время, как шли приготовления и воздвигался эшафот.

На помосте приблизительно восьми футов высотой возвышался черный столб, к которому были прикреплены железные кольца и к самому верху которого была прибита дощечка с надписью, которую секретарь суда, несомненно исполняя приказание, постарался сделать почти неудобочитаемой.

У этого помоста не было перил; поднимались на него по лестнице, у которой тоже не было перил. Единственной балюстрадой являлись штыки солдат. Они образовывали проход на помост подобно решетке со сверкающими остриями.

В толпе, увидевшей, что двери Дворца Правосудия открываются, что появляются комиссары со своими жезлами, что вышел с бумагами в руке секретарь суда, началось волнообразное движение, придававшее ей сходство с морем.

При появлении Жанны на маленькой площади раздались яростные крики: «Долой ла Мотт! Долой подделывательницу!» Но Жанна своим чистым, проникновенным, металлическим голосом бросила в толпу несколько слов, и они, как по волшебству, заставили утихнуть ропот.

— А знаете ли вы, кто я такая? — заговорила она. — Знаете ли вы, что в моих жилах течет королевская кровь? Знаете ли вы, что меня карают не как виновницу, а как соперницу, и не только как соперницу, но и как соучастницу?..

Ее прервали крики, которыми вовремя разразились наиболее сообразительные агенты де Крона.

Но она возбудила если не сочувствие, то, во всяком случае, любопытство, а любопытство народа — это жажда, которая требует утоления. Тишина, на которую Жанна обратила внимание, доказывала ей, что ее хотят выслушать.

— Да, как соучастницу! — повторила она. — В моем лице наказывают ту, которой известны тайны…

— Берегитесь! — сказал ей на ухо секретарь суда. Она обернулась. Палач уже держал в руке кнут. Жанна забыла свою речь, свою ненависть, желание обманным путем привлечь толпу на свою сторону — теперь она видела только бесчестие, теперь она боялась только боли.

— Пощадите! Пощадите! — душераздирающим голосом закричала она.

Нескончаемый свист заглушил ее мольбу. У Жанны закружилась голова. Она уцепилась за колени заплечных дел мастера и сумела схватить его за руку.

Внезапно она попятилась.

Этот человек держал в руке докрасна раскаленное железо, которое только что снял с горящих углей. Он поднял это железо, и его жар заставил Жанну с диким воплем отскочить.

— Клейменая! — воскликнула она. — Клейменая!

Весь народ ответил на ее крик устрашающим криком.

— Да! Да! — рычали три тысячи глоток.

— На помощь! На помощь! — завопила потерявшая голову от ужаса Жанна, пытаясь разорвать веревки, которыми ей только что связали руки.

Палач не смог разрезать на графине платье. Он разорвал его и, одной, дрожащей рукой отбрасывая обрывки ткани, другой попытался взять раскаленное железо, которое протягивал ему подручный.

Жанна стремительно набросилась на этого человека.

Толпа, трепещущая и уже начинавшая восхищаться силой, с какой защищалась эта женщина, задрожала от смутного нетерпения. Секретарь суда спустился с лестницы. Солдаты глазели на этот спектакль: в этом замешательстве, в этом смятении было что-то угрожающее.

— Кончайте! — крикнул голос, исходивший из первого ряда толпы.

Палач, несомненно, узнал этот повелительный голос; сильным движением повалив Жанну, он согнул ее и наклонил ее голову левой рукой.

Но она все-таки поднялась. Ее тело было горячее железа, которым ей угрожали, а ее голос покрыл шум на площади и проклятия неуклюжих палачей.

— Подлецы французы! — закричала она. — Вы не защищаете меня! Вы позволяете меня пытать!

Больше она ничего не смогла сказать, ибо на эшафот в сопровождении полицейских, заткнувших кляпом рот несчастной, устремился комиссар; они отдали ее, дрожавшую, растерзанную, мертвенно-бледную, рыдавшую, с распухшим лицом, в руки двух заплечных дел мастеров, и один из них снова согнул свою жертву, одновременно схватив железо, которое его подручный сумел ему передать.

Но Жанна воспользовалась тем, что эта рука недостаточно крепко сжимала ей затылок, извиваясь, как уж, в последний раз подскочила и, обернувшись в исступлении, подставила палачу грудь, устремив на него вызывающий взгляд. Роковое орудие, опускавшееся на ее плечо, поразило ее правую грудь, провело по ней свою дымившуюся, пожиравшую живую плоть борозду, исторгнув у жертвы, несмотря на кляп, один из тех воплей, какой едва ли способе издать человеческий голос.

Жанна лишилась сил от боли, от стыда. Она была побеждена. Уста ее уже не издавали ни звука, тело ее только дрожало. На этот раз она действительно потеряла сознание.

Палач взвалил ее на плечо и вместе со своей ношей неуверенным шагом спустился по лестнице позора.

Глава 41. СВАДЬБА

В день казни, около полудня, король вышел из своего кабинета в Версале. Было слышно, как он отпустил графа Прованского со словами, произнесенными тоном:

— Граф! Сегодня я присутствую на свадебной мессе. Не говорите же мне, прошу вас, о домашних делах и тем более о плохих домашних делах: это может стать дурным предзнаменованием для новобрачных, которых я люблю и которым намереваюсь покровительствовать.

Граф Прованский с улыбкой нахмурил брови, низко поклонился брату и вернулся к себе в апартаменты.

Король продолжал свой путь среди рассыпавшихся по галереям придворных, улыбаясь одним и гордо поглядывая на других — в зависимости от того, видел он с их стороны одобрение или же недовольство по поводу дела с ожерельем, которое только что разобрал парламент.

Так он дошел до квадратной гостиной, в которой сидела разряженная королева в кругу придворных дам и дворян.

Мария-Антуанетта, бледная под румянами, с показным вниманием выслушивала заботливые вопросы о здоровье, которые задавали ей принцесса Ламбаль и де Калон.

Но украдкой она часто устремляла взгляд к дверям, как человек, который горит желанием кого-то увидеть, и отводя его, как человек, который боится, что кого-то увидит.

— Король! — объявил лакей.

Сквозь волны вышивок, кружев и света она увидела, что вошел Людовик XVI, первый взгляд которого с порога гостиной был устремлен на нее.

Мария-Антуанетта сделала три шага навстречу королю — тот учтиво поцеловал ей руку.

— Вы сегодня прекрасны! Чудо как хороши! — сказал он.

Она грустно улыбнулась и еще раз помутившимися глазами поискала в толпе кого-то.

— А наших юных супругов еще нет? — спросил король. — По-моему, вот-вот должно пробить двенадцать.

— Государь! — отвечала королева с таким страшным усилием, что румяна потрескались у нее на щеках и упали на пол, — господин де Шарни приехал один. Он ждет в галерее, что вы, ваше величество, прикажете ему войти.

— Шарни!.. — сказал король, не заметив выразительной паузы, последовавшей за ответом королевы. — Так Шарни здесь?.. Пусть войдет, пусть войдет!

От собравшихся отделилось несколько дворян; и они пошли за де Шарни.

Королева нервным движением положила руку на сердце и, повернувшись спиной к двери, села.

— В самом деле, сейчас ровно двенадцать, — повторил король. — Новобрачной пора бы уже быть здесь.

В то время, как король произносил эти слова, у входа в гостиную появился де Шарни. Услыша последние слова короля, он тотчас ответил:

— Ваше величество! Соблаговолите извинить мадмуазель де Таверне за невольное опоздание: после смерти отца она еще не вставала с постели. Как раз сегодня она поднялась впервые и вот-вот предстанет перед королем, не упав снова в обморок, который только что с ней случился.

— Эта милая девочка так любила своего отца! — громко сказал король. — Но, коль скоро она нашла хорошего мужа, будем надеяться, что она утешится.

Королева слушала, сидя совершенно неподвижно. По словам Шарни, всякий, кто наблюдал бы за ней в это время, увидел бы, что кровь отливает от ее лица — так понижается в сосуде уровень жидкости.

Король, заметив приток дворянства и духовенства, заполнявших гостиную, поднял голову.

— Господин де Бретейль! — заговорил он. — Вы отправили приказ об изгнании Калиостро?

— Да, государь, — ответил министр. Дыхание спящей птички могло бы нарушить тишину, воцарившуюся в этом собрании.

— А ла Мотт, которая называет себя де Валуа, — громким голосом продолжал король, — должны заклеймить как раз сегодня?

— В эту самую минуту, государь, — отвечал министр юстиции.

Глаза королевы засверкали. По гостиной прошел шепот, который мог сойти за одобрительный.

— Господин кардинал будет недоволен, когда узнает, что его сообщница заклеймена, — продолжал Людовик XVI с упорной суровостью, которой до этого он не проявлял.

Словом «сообщница», относившимся к подсудимому, которого парламент только что признал невиновным, словом, бесчестившим кумира парижан, словом, клеймившим как вора и подделывателя одного из первых князей Церкви, одного из первых французских принцев, король словно бросил торжественный вызов духовенству, дворянству, парламенту, народу, чтобы защитить честь своей жены. Он окинул собравшихся взглядом, исполненным гнева и такого величия, какого никто во всей Франции не видел с тех пор, как глаза Людовика XIV закрылись навеки.

Ни единого шепотка, ни единого слова одобрения не встретила эта месть, которою король ударил по тем, кто замышлял обесчестить монархию. Он подошел к королеве — та протягивала ему руки, выражая глубокую благодарность В это мгновение в конце галереи появилась мадмуазель де Таверне в белом подвенечном одеянии, с белым, как у привидения, лицом, Филипп де Таверне вел ее под руку.

Андре шла быстрыми шагами; глаза ее помутились, грудь высоко вздымалась; она ничего не видела, она ничего не слышала; рука брата придавала ей силу и мужество и указывала дорогу.

Придворные заулыбались, глядя на приближавшуюся невесту. Женщины заняли места позади королевы, мужчины выстроились в ряд позади короля.

Бальи де Сюфрен, державший за руку Оливье де Шарни, пошел навстречу Андре и ее брату, поздоровался, а затем смешался с толпой близких друзей и родственников.

Филипп продолжал свой путь так, что его взгляд не встретился с взглядом Оливье. Пожатие его руки не дало знать Андре, что она должна поднять голову.

Подойдя к королю, он сжал руку сестры, и сестра, как гальванизированный труп, открыла свои большие глаза и увидела Людовика XVI — тот улыбался ей доброй улыбкой.

Она поклонилась под шепот присутствующих, выражавших восхищение ее красотой.

— Мадмуазель! — взяв ее за руку, заговорил король. — Вы должны были бы подождать окончания траура, чтобы выйти замуж за графа де Шарни, и, быть может, если бы я не попросил вас поторопиться со свадьбой, ваш будущий супруг, несмотря на свое нетерпение, разрешил бы вам взять еще месяц отсрочки — ведь говорят, вы очень страдаете, и меня это огорчает. Но я призван упрочивать счастье добрых дворян, которые служат мне так, как граф де Шарни. Если бы вы не обвенчались сегодня, я не смог бы присутствовать на вашем бракосочетании, потому что завтра я вместе с королевой отправляюсь в путешествие по Франции. Поздоровайтесь же с ее величеством королевой, мадмуазель, и поблагодарите ее — королева была очень добра к вам.

С этими словами он сам подвел Андре к Марии-Антуанетте, У Марии-Антуанетты подкашивались ноги, руки у нее были холодны, как лед. Она не осмелилась поднять глаза и видела только что-то белое, и это белое приблизилось и склонилось перед ней.

Это было венчальное платье Андре.

Король тотчас вернул руку невесты Филиппу, подал свою руку Марии-Антуанетте и громким голосом произнес:

— В капеллу, господа!

Вся толпа пошла за их величествами занимать места.

Началась месса. Королева слушала ее, преклонив колени на скамеечке и закрыв лицо руками. Она молилась от всего сердца, от всей души. Она воссылала к Небу обеты столь жаркие, что дыхание ее уст высушило следы слез.

Граф де Шарни, бледный, прекрасный, чувствовавший на себе тяжесть всех взглядов, был спокоен и мужественен, словно он был на борту своего корабля, в вихре пламени, под ураганом английской картечи, с той лишь разницей что сейчас он страдал гораздо сильнее.

Филипп, не отрывавший глаз от сестры, — он видел, что она дрожит и шатается, — казалось, готов был помочь ей словом, жестом утешения или сочувствия.

Андре была все та же. Она стояла с высоко поднятой головой, ежеминутно нюхала флакон с солью и трепетала, как пламя свечи, но держалась на ногах и силой воли сохраняла в себе жизненные силы.

Она не воссылала молитв к Небу, она не давала обетов, ей не на что было надеяться, нечего было бояться. Она была ничто для людей, ничто для Бога.

Когда священник читал молитвы, когда звонил колокол, когда вокруг Андре совершалось таинство, Андре говорила себе:

«Разве я христианка? Разве я такое же существо, как другие, создание, подобное другим? Сотворил ли Ты меня для того, чтобы я была набожна, Ты, Кого называют Богом-Вседержителем, Судией всего сущего? Ты, Которого зовут Судией Всеправедным и Который всегда меня наказывал, хотя я никогда не грешила? Ты, Кого зовут Богом мира и любви и Кому я обязана жизнью среди тревог, среди злобы, среди кровавой мести? Ты, Кому я обязана тем, что смертельным моим врагом является единственный человек, которого я когда-либо любила?»

«Нет, — продолжала она, — нет. Дела мира сего и законы Бога меня не касаются! Конечно, я была проклята до рождения, а родившись, поставлена вне законов человечества».

Потом она мысленно вернулась к своему горестному прошлому.

«Странно! Как странно! Здесь, рядом со мной, стоит человек, при одном имени которого я умирала от счастья. Если бы этот человек явился просить моей руки ради меня самой, я должна была бы броситься к его ногам и умолять его простить мне мою вину в прошлом — вину, совершенную по Твоей вине, Господи! И, быть может, этот человек, которого я обожала, оттолкнул бы меня. И вот сегодня этот человек женится на мне, и это он будет на коленях просить у меня прощения!.. Странно! О да, да, это очень странно!

В это мгновение ее слуха коснулся голос совершавшего богослужение священника. Голос говорил:

— Жак-Оливье де Шарни! Хотите ли вы взять в жены Мари-Андре де Таверне?

— Да, — твердо отвечал Оливье.

— А вы, Мари-Андре де Таверне, хотите ли взять в мужья Жака-Оливье де Шарни?

— Да!.. — отвечала Андре с такой интонацией, что заставила затрепетать королеву и вздрогнуть не одну женщину из присутствующих здесь.

Шарни надел золотое кольцо на палец своей жены, и кольцо это скользнуло так, что Андре не ощутила руку, его даровавшую.

Вскоре король встал. Месса кончилась. Все придворные, уже в галерее, подошли поздравить супругов.

Де Сюфрен подошел и взял племянницу за руку; он обещал ей от имени Оливье то счастье, которое она заслуживает.

Андре поблагодарила бальи, не повеселев ни на миг, и только попросила дядюшку поскорее отвести ее к королю, чтобы поблагодарить его, ибо она чувствует себя слабой.

В это мгновение ужасающая бледность залила ее лицо.

Шарни видел ее издали, не осмеливаясь подойти.

Бальи прошел через всю большую гостиную и подвел Андре к королю — тот поцеловал ее в лоб.

— Графиня! Пройдите к королеве, — сказал он. — Ее величество хочет сделать вам свадебный подарок.

И с этими словами, которые король считал в высшей степени любезными, он удалился, сопровождаемый всем двором и оставив новобрачную, отчаявшуюся и потерявшую голову, с Филиппом.

— О, это уж слишком! — прошептала она. — Это уж слишком, Филипп!.. Мне кажется, что я и так достаточно много вытерпела!..

— Мужайтесь! — совсем тихо произнес Филипп. — Еще одно, последнее испытание, сестра!

— Нет, нет, не могу, — отвечала Андре. — Силы женщины имеют предел. Быть может, я и сделаю то, чего от меня требуют, но подумайте, Филипп: если она заговорит со мной, если она меня поздравит, я умру!

— Вы умрете, если понадобится, дорогая сестра, — сказал молодой человек, — и тогда вы будете счастливее меня потому что я хотел бы умереть!

Он произнес эти слова с таким мрачным видом и таким грустным тоном, что Андре бросилась вперед и очутилась у королевы.

Оливье видел, как она прошла туда. Он прижался к стене, чтобы не коснуться даже ее платья, когда она пройдет мимо него.

Он остался в гостиной наедине с Филиппом, склонив перед ним голову, как его зять и ожидая, чем кончится разговор, который должен был состояться у королевы и Андре. Андре нашла Марию-Антуанетту в ее большом кабинете.

Несмотря на время года, — был июнь месяц, — королева приказала затопить камин. Она, как мертвая, сидела в кресле, запрокинув голову, закрыв глаза и сжав руки. Ей было холодно.

Госпожа де Мизери, введя сюда Андре, задернула портьеры, закрыла двери и вышла из комнаты.

Андре стояла, дрожа от волнения и гнева, дрожа от слабости, опустив глаза, и ждала. Она ждала голоса королевы, как приговоренный к смертной казни ждет топора, который должен оборвать его жизнь.

И если бы Мария-Антуанетта сейчас заговорила, Андре умерла бы прежде, чем расслышала ее или ответила ей.

Целая минута — целый век этого ужасающего страдания — протекла прежде, чем королева пошевельнулась.

Наконец она встала, опершись обеими руками о подлокотники кресла, и взяла со стола бумагу. Ее дрожавшие пальцы роняли эту бумагу несколько раз.

Потом, двигаясь, как тень, так, что ничего не было слышно, кроме шелеста ее платья, она подошла к Андре с протянутой рукой и передала ей бумагу, не вымолвив ни единого слова.

Слова здесь были излишни: королеве не нужно было испытывать ум Андре; Андре не могла ни на миг усомниться в величии души королевы.

Другая предположила бы, что Мария-Антуанетта преподносит ей богатое приданое — подписанный ею акт на право владения или патент на придворную должность.

Андре догадалась, что в бумаге содержится нечто иное Она взяла ее и, не сдвинувшись с места, начала читать.

Рука Марии-Антуанетты упала. Глаза ее медленно поднялись на Андре.

«Андре! Вы спасли меня, — писала королева. — Моя честь сохранена Вами, моя жизнь принадлежит Вам. Во имя этой чести, которая так дорого Вам стоит, я клянусь Вам, что Вы можете называть меня своей сестрой. Попробуйте назвать меня так, и Вы увидите, что я не покраснею.

Я передаю эти слова в Ваши руки — это залог моей признательности, это приданое, которое я Вам даю.

Ваше сердце — самое благородное из всех сердец; оно будет мне благодарно за подарок, который я преподношу Вам.

Подписано: Мария-Антуанетта Лотарингская, эрцгерцогиня Австрийская».

Андре посмотрела на королеву и увидела, что глаза ее мокры от слез, голова отяжелела — королева ждала ее ответа. Она медленно прошла комнату, сожгла в огне камина записку королевы и, низко поклонившись, не промолвив ни полслова, вышла из кабинета.

Мария-Антуанетта сделала было шаг, чтобы остановить ее, чтобы пойти за ней, но непреклонная графиня, оставив дверь открытой, прошла в соседнюю гостиную к брату.

Филипп окликнул Шарни, взял его за руку и вложил в нее руку Андре. На пороге кабинета, за портьерой, которую королева отдернула, Мария-Антуанетта смотрела на эту печальную сцену.

Шарни удалился подобно жениху смерти, которого уводит его мертвенно-бледная невеста. Он удалился, оглядываясь на бледное лицо Марии-Антуанетты, а та смотрела, как он, шаг за шагом, исчезает навсегда.

По крайней мере, она так полагала.

У дверей дворца поджидали две кареты. Андре села в первую. Когда Шарни хотел последовать за ней, графиня сказала:

— Граф! Вы, я полагаю, отправляетесь в Пикардиго?

— Да, графиня, — отвечал Шарни.

— А я, граф, отправляюсь в тот край, где умерла моя мать. Прощайте!

Шарни молча поклонился. Лошади унесли Андре.

— Вы остались со мной, желая объявить мне, что вы мой враг? — спросил Оливье Филиппа.

— Нет, граф, — отвечал Филипп, — вы не враг мне, ибо вы мой зять.

Оливье протянул ему руку, сел во вторую карету и уехал.

Филипп, оставшись один, на мгновение заломил руки в муках отчаяния.

— Господи! — глухим голосом заговорил он. — Оставляешь ли Ты хоть немного радости на небесах?.. Радости! — продолжал он, печально взглянул на дворец в последний раз. — Я говорю о радости!.. К чему?.. Ожидать иной жизни должны лишь те, кто на небесах обретет сердца, которые их полюбят. На земле меня не любит никто, и, подобно им, я не знаю даже услады в желании смерти.

Тут он устремил на небеса беззлобный взгляд — это был кроткий упрек христианина, вера которого колеблется, и, подобно Андре, подобно Шарни, исчез в последнем вихре грозы, которая только что пошатнула трон, испепелив столько чести и столько любви.

 

 

Note1

24 февраля 1848 года король Луи-Филипп, в канцелярии которого некоторое время работал Дюма, подписал отречение от престола.

Note2

Во времена Дюма считалось, что поздние, так называемы» «идеальные» рисунки Микеланджело (буквально: Михаил Архангел) представляют собой портреты знатной римлянки, поэтессы Виттории Колонна (1490 — 1547), воспетой им в сонетах. В настоящее время их принято воспринимать именно как «идеальные», не имеющие конкретного прототипа.

Note3

Ватель, метрдотель принца Конде, закололся, видя, что к столу принца запаздывает рыбное блюдо.

Note4

Бессмертный — официальный титул члена Французской Академии

Note5

Маркиз де Лоне был комендантом Бастилии; при взятии ее был убит.

Note6

За участие в заговоре против герцога Филиппа Орлеанского, регента при малолетнем Людовике XV, маршал де Ришелье несколько месяцев отсидел в Бастилии (1719)

Note7

Монтекукули, Раймундо (1609 — 1681) — выдающийся австрийский полководец, итальянец по национальности.

Note8

В 1333 г. Давид II, король Шотландии, воевавший с Англией за независимость, бежал во Францию. Французский король Филипп VI предоставил ему убежище и стал на сторону Шотландии. Это был один из поводов Столетней войны (1337 — 1453), начавшейся при Филиппе VI и английском короле Эдуарде III, притязавшем на французскую корону в качестве внука французского короля — Филиппа IV.

Note9

Флейт — транспортное судно XVIII века.

Note10

Экспедиция Лаперуза пропала без вести; в 1826, 1828 и 1964 гг, ее следы были найдены на о. Ваникоро.

Note11

Сын Приама — Гекчор, один из героев Троянской войны, погибший в единоборстве с Ахиллом.

Note12

Густав III был убит в 1792 году на маскарадном балу.

Note13

Буквально: Капустный мост (франц ).

Note14

Грез. Жан-Батист (1725 — 1805) — французский художник

Note15

Имеются в виду Франциск II, Карл IX, Генрих III и Франсуа-Эркюль, герцог Алансонский, впоследствии герцог Анжуйский.

Note16

Граф д'Артуа — брат короля Людовика XVI, впоследствии король Карл X.

Note17

Граф Прованский — брат Людовика XVI, впоследствии король Людовик XVIII.

Note18

Мсье (Monsieur) — титул старшего из братьев короля.

Note19

Жан Бар (1650 — 1702) — знаменитый французский моряк эпохи Людовика XIV.

Note20

Св. Лаврентий — мученик, за отказ передать церковные сокровища Римскому префекту сожженный на раскаленной железной решетке (1258).

Note21

Пандемониум — храм всех демонов.

Note22

Сюлли, Максимилиан (1560 — 1641) — министр, советник и Друг Генриха IV, выдающийся государственный деятель.

Note23

Буль, Андре-Шарль (1642 — 1732) — знаменитый резчик по дереву, мастер художественной мебели с эмалевыми или фарфоровыми верхними досками, триктраки, туалеты со всеми принадлежностями, комоды с маркетри [Маркетри — мозаика из дерева и слоновой кости на мебели и на разных изделиях: шкатулках, бюварах и т.д.

Note24

Герцог Мальборо, Джон Черчиль (1650 — 1722) — английский полководец и дипломат, одержавший ряд побед в войне с Францией за испанское наследство (1?01 — 1714).

Note25

Верне, Клод Жозеф (1714 — 1789) — художник-маринист.

Note26

Гризайль (от франц. gris — серый) — вид живописи, преимущественно декоративной, выполненной в оттенках какого-либо одного цвета, чаще всего серого.

Note27

Маркиз Мари-Жозеф Де Лафайет (1757 — 1834) — французский политический и военный деятель, принявший активное участие в войне Америки за независимость и в революциях 1789 и 1830 гг.

Note28

Неккер, Жак (1732 — 1804) — французский финансист; па посту министра (1777 и 1788) пытался провести ряд реформ.

Note29

Подъезжайте сюда, Вебер! (нем )

Note30

Босир (Beausire) — красивый малый (франц ).

Note31

В конце XVII в. Венгрия попала под власть Австрии.

Note32

Эндимион — красавец-юноша, погруженный в вечный сон, олицетворение сна (греч, миф.). Здесь — постель, альков.

Note33

Речь идет о королеве Марии I (1734 — 1816).

Note34

Всевервейшее величество — почетный титул португальских королей, дарованный в 1748 г, папой римским королю Жоану V.

Note35

фараон — карточная игра.

Note36

Диатриба — устная или письменная речь, содержащая резкую, жестокую критику.

Note37

Автомедой — возница Ахилла.

Note38

"В сторону» (итал.) — реплика актера, подаваемая вполголоса.

Note39

В Люксембургском саду стулья были платными, скамейки бесплатными

Note40

Бежав из-под Полтавы, шведский король Карл XII долго жил в Бендерах, принадлежавших в то время Турции. Недовольные этим турецкие власти настаивали на его отъезде. Карл XII отказался покинуть город. Тогда турецкие войска взяли его в плен.

Note41

Бенефиции — доходы католического духовенства, зависящие от церковной должности, занимаемой данным лицом.

Note42

Под именем графа Феникса Калиостро приехал в Петербург (1780). Феникс в египетской мифологии — птица, сгоравшая при приближении смерти и возрождавшаяся из собственного пепла; символ вечного обновления.

Note43

До 1871 г. Германия состояла из ряда отдельных государств (герцогств)

Note44

С середины XVIII века оскорбление величества стало постепенно выделятся как особый вид преступлений.

Note45

Играть на квит — играть на весь свой выигрыш Играть дуплетом — удваивать ставки

Note46

Аббат Вермон — учитель, позднее — духовник и чтец Марии-Антуанетты.

Note47

Граф Вержен, Шарль Гравье (1717 — 1787) — французский государственный деятель, министр иностранных дел при Людовике XVI.

Note48

Герой Троянской войны Эней полюбил карфагенскую царицу Дидону, но, повинуясь воле богов, покинул ее. Узнав об этом, Дидона сокрушается, что у нее не осталось даже такого утешения, как «маленький Эней» (Вергилий, «Энеида», кн. IV). Асканий — сын Энея и его жены Креузы.

Note49

Toussaint (франц.) — праздник всех святых. «Ils у sоnt to us», играя на созвучиях слов, отвечает священник.

Note50

Консьержери — тюрьма при Парижском Дворце Правосудия.

Note51

Агридженто — город на юге Сицилии.

Note52

Скитала — валик или палка для передачи секретных сообщений в Спарте; донесение писалось на обвитом вокруг палки ремне, который адресат снимал и которым снова постепенно обматывал палку, чтобы прочитать написанное.

Note53

Мсье де Пари (Monsieur de Paris) — палач города Парижа.

 

⇐ Предыдущая39404142434445464748

Поделиться: