Манюня узнает все о наших корнях, или Как Каринка с розеткой экспериментировала

Как ведут себя обычно люди, когда сильно болеют? Они стонут, бредят, активно страдают и всячески требуют к себе повышенного внимания. Могут из вредности падать в обморок или для пущего разнообразия проводить досуг в обнимку с фаянсовым другом. Вот как обычно ведут себя люди.

Папу, когда он сильно болел и пугал нас намерением незамедлительно отправиться на тот свет, можно было застать только в одной позе — головой в холодильнике. Потому что чем сильнее он болел, тем больше ему хотелось есть.

— Юра! — всплескивала руками мама. — Тебе что врач сказал? Отлеживаться и пить овощные бульоны. А ты в отместку килограмм колбасы съел. Пюре подъел! Выпил весь рассол из маринада. А теперь фрикадельки из супа вылавливаешь!

Папа быстренько проглатывал очередную фрикадельку.

— Жена! Нашла кого слушаться. Врачей! Они тебе еще не такое насоветуют, ненормальные люди. — Он боком прокрадывался к выходу из кухни, по пути выхватывая из хлебницы полпростыни лаваша. — Я борюсь с заболеванием своими методами. Ты мне не мешай!

Мама теряла дар речи. Будь отец представителем любой другой профессии, его еще как-то можно было бы понять. Но если ты врач, притом врач высшей категории, всю жизнь ездишь в Москву на курсы повышения квалификации и свободное время проводишь, штудируя медицинскую литературу, очень странно слышать от тебя фразу: «Нашла, кого слушаться, врачей!»

— Да если бы доктор сказал — ешь круглые сутки, — ты бы зашил себе рот суровой ниткой! Можно подумать, я тебя первый день знаю! — У мамы от возмущения краснел лоб.

— Много говоришь, женщина. — Папа наспех проглатывал лаваш и, лежа в постели, принимался выклянчивать еду на всю квартиру: — Наринэ, принеси отцу морковки. Морковка — это же диетично? И яблок принеси. Ты моя старшая дочка, ты мне не откажешь, я знаю.

— Одно яблоко? — всовывала я голову в спальню. Папа, сложив руки на груди, скорбно лежал на подушках и глядел так, словно его два дня голодом морили.

— Три яблока. И морковок принеси три. Или пять. Возьми еще хлеба с сыром.

— Хорошо.

— И помидор положи с огурцами. А лучше сделай мне салат!

Папе не повезло с наследственностью — от предков ему досталось тяжелое заболевание — средиземноморекая периодическая лихорадка. Ею страдают народы, издревле населяющие средиземноморский регион. Так как медицина справляться с этим недугом так и не научилась, то папа по сей день борется с ним своими методами. Так сказать, клин клином вышибает.

Через день после приступа он выходил на работу. Никакие увещевания, что надо хотя бы еще денек отлежаться в постели, его не останавливали.

— Ну что ты за человек такой! — возмущалась мама.

— Я шикарный человек, жена, и тебе повезло, что встретилась со мной, ясно? — Папа, победно хлопнув дверью, выскакивал из квартиры.

— Вчера только скорую вызывали, — причитала мама, выглядывая в кухонное окно. — Юра, я тебя очень прошу, ты хотя бы на дежурство не оставайся!

— Еще чего! — доносилось уже из гаража, где, перебирая колесами, томилась в ожидании любимого хозяина наша многострадальная «копейка» Генриетта.

— Бердский ишак, — горестно комментировала мама.

Генриетта, победно фыркнув, выкатывалась во двор. На ее лобовом стекле красовалась наклейка с красным медицинским крестом.

Папа вылезал из машины, запирал двери гаража и кидал мимолетный грозный взгляд на наше кухонное окно.

— Носовой волос, — как бы говорил этот взгляд.

 

Однажды случилось так, что папин приступ совпал с финальной игрой чемпионата СССР по футболу. Днем приехала скорая и сняла отцу боли очередной инъекцией анальгина с димедролом. После такой дозы димедрола люди спят сутки напролет. Папа усилием воли проснулся через три часа, невероятно слабый, но довольный, что в очередной раз оставил лихорадку с носом. До футбольного матча оставался целый час, дом на какое-то время был в полном его распоряжении, поэтому отец решил воспользоваться этим на полную катушку. К тому моменту, когда вернулась с работы нагруженная пакетами мама, из продуктов в холодильнике осталась только сырая свекла.

— Господи, — только и смогла вымолвить мама.

— Обед я не трогал, — поспешил успокоить ее отец. — Я ж не изверг, понимаю, что вы вернетесь голодные. И хлеба оставил батон. Жена, когда кушать будем?

Мама вытащила из пакета тощую синелапую курицу, добытую с боем в очереди, и спрятала в морозильник. Затолкала ногой под стол картошку с морковкой. Проделывая все эти манипуляции, она смотрела мужу ровно в переносицу и старалась не моргать.

— Юрочка, — молвила мама ласково, по возможности спокойным голосом, — полежи пока. Я сейчас обед разогрею, вон, картошки купила, отварю ее…

— Лучше пожарить, — клацнул зубами папа.

— Хорошо, пожарю. — Мама взяла мужа под руку и, прикрывая спиной полки, вывела его из кухни. «Там еще сахарница, — лихорадочно думала она, — мед и айвовое варенье. Если, конечно, он все это уже не съел».

— Я полежу на диване, — выпятил губу папа, — скоро футбол будут передавать.

— Конечно-конечно. — Мама заботливо накрыла его пледом. — Ты полежи пока, а я пойду обед разогревать.

Она включила телевизор, настроила пассатижами первый канал, поворошила антенну так, чтобы ноги и головы людей на экране сфокусировались в нужных местах. Провела все манипуляции, не отрывая немигающего взгляда от переносицы мужа.

— Так хорошо?

— Да. — Папа сложил на груди руки. Мама припустила к плите. Времени оставалось катастрофически мало — сложенные на груди руки означали, что минут двадцать папа еще продержится. А далее кухню от штурма не спасет уже ничего.

 

Как говорится, тем временем…

Тем временем мы с Манькой, закончив занятия в музыкалке, отправились в детский садик — забирать Гаянэ и Сонечку. Манька пошла за Гаянэ, а я заглянула в ясли. Прямо в раздевалке, напротив своего шкафчика с красным грибочком на двери, восседала на горшке Сонечка. В руках она держала пустой стакан с разводами кефира на стенках, под носом у нее воинственно вырисовывались белые усы.

— Сестра сегодня решила дожидаться тебя исключительно здесь и исключительно на горшке, — устало вздохнула нянечка тетя Асмик. Она тяжело поднялась со скамейки и отобрала у Сонечки стакан.

— Ну что, малолетний ирод, добилась своего?

— Дя, — радостно кивнула Сонечка.

Тетя Асмик протерла полой халата кефирные усы сестры, подняла ее с горшка, заправила в трусы кофту, а потом натянула колготки аж под самые подмышки. Сонечка мигом спустила колготки и трусы и по новой проделала все манипуляции.

— Отак! — воинственно выпучилась она.

— Сразу видно кровь Пашо, — хмыкнула нянечка.

— А что такое кровь Пашо? — Я вытащила из шкафа курточку сестры.

— Спроси у отца, кто такой Пашо, он тебе расскажет, — вздохнула тетя Асмик, — столько лет работаю в яслях, но с таким упрямым ребенком встречаюсь впервые.

Я взяла Сонечку на руки и, осторожно нащупывая ногой ступеньки, стала спускаться по лестнице. Сестра смотрела мне в лицо влюбленными васильковыми глазами и периодически целовала в щеку.

— Вот и тииии, — радовалась она.

— Как меня зовут?

— Наина.

— Уже лучше.

— Пяхой садик, — нахмурилась Сонечка.

— Ты опять всех доводила? — прокряхтела я.

— Дя.

— Зачем?

— Нинаю.

Манюня с Гаянэ дожидались нас возле ворот.

— Вот и тииии, — снова обрадовалась Сонечка.

— Да, вот и мы. Ты опять всех доводила? — спросили хором Манюня с Гаянэ.

— Дя.

— Зачем?

— Нинаю.

Чуть ли не с первого дня рождения Сонечка демонстрировала поразительную неуступчивость. Бердский ишак — это про нее. Если нам нужно было, чтобы Сонечка отправилась спать, мы говорили — а сейчас Сонечка будет кушать.

— Ня, — хмурилась Сонечка. — Сонуцка хацю баю-байики!

Если надо было, чтобы Сонечка пошла направо, то вся семья как по команде поворачивала налево. Тогда был хоть какой-то шанс добраться до пункта назначения в полном составе.

Вот и сейчас мы хором заверили Сонечку, что идем гулять.

— Ня, — нахмурилась она, — Сонуцка хацю домой!

— Домой так домой, — обрадовались мы, взялись за руки и, притормаживая пешеходное движение по тротуару, направились домой. По центру шеренги топали Сонечка с Гаянэ, по краям гарцевали мы с Манькой.

Дорогу на перекрестке мы всегда переходили особенно осторожно.

— Слева машина, — предупреждала я. Где-то далеко, на горизонте, виднелся автомобиль. Мы терпеливо ждали, пока он проедет. Можно было уже двигаться.

— Справа грузовик! — орала Манька. Мы тут же притормаживали. Грузовика еще не было, но по остервенелому лязгу, доносившемуся до нас, можно было предположить, что скоро он появится. И действительно, через минуту из-за поворота выкатывался доисторический монстр и, осатанело рассыпаясь на запчасти, проезжал мимо. Итого торчали мы на перекрестке до того момента, пока какой-нибудь сердобольный взрослый не брал нас за шкирку и не переводил на другую сторону.

Сегодня перейти дорогу нам помогла Манина классная руководительница, так удачно оказавшаяся в нашем районе.

— Мария, ты уже сделала математику? — строго спросила она.

— Вот как раз с Наркой сейчас и будем делать, — заверила ее Манька.

— А чего это ты ей соврала? — спросила я, когда учительница попрощалась с нами и пошла дальше.

— А чего она со мной, как с маленькой? — обиженно засопела подруга.

Во дворе дома нас поджидал неприятный сюрприз — возле подъезда в крайне задумчивом выражении лица стояла Каринка. У меня больно закололо в боку. Крайне задумчивое выражение у сестры случалось только тогда, когда она выкидывала что-то из ряда вон выходящее. Мы убавили шаг. Манюня уважительно пригладила боевой чубчик. Я сникла.

— Вот и тииии, — обрадовалась Сонечка.

— Да, это я, — Каринка чмокнула Сонечку в кругленькую щечку, — доводила всех в яслях?

— Дя!

— Молодец!

— Кари-ин, а чего ты натворила? — протянула я.

— Да так, — шмыгнула сестра.

— Художественную школу спалила? — похолодела Манька.

— Да ну вас!

— Окна выбила?

— Нет.

— А чего? — У меня защипало в носу. Смотреть на задумчивую Каринку было тем еще испытанием!

Сестра вздохнула.

— Ну, мы сегодня рисовали кувшин. А я захотела нарисовать самолет. Вот.

— И?

— И нарисовала. А преподаватель поставил мне двойку. А я рассердилась и сказала, что он пиляд.

— Чтооооо?

— А он побежал вызванивать маму.

Это была катастрофа. Вся наша компания горестно сгрудилась возле подъезда. За употребление плохих слов нас немилосердно наказывали. Еще жива была в памяти история, когда за фразу: «Это не заболевание, а настоящий пиляд», — Ба выпорола Маньку шлангом от стиральной машины. А Манька, между прочим, плохим словом ругала скарлатину, из-за которой месяц провалялась в постели. Можно сказать — по делу ругала.

А тут Каринка обозвала плохим словом ни в чем не повинного преподавателя. Даже страшно было подумать, чем вся эта история могла обернуться для сестры.

Бо льшая часть матерного лексикона жителей нашего городка являла собой исковерканные заимствования из русского языка. Самым страшным ругательством, которое мы знали, было слово «пиляд». Мы несколько раз слышали его от соседки тети Вали, когда они с Ба еще не помирились и находились в состоянии междоусобной войны.

— Николаи боз![13] — грохотала Ба.

— Пиляд! — отбрехивалась тетя Валя со своей стороны забора.

И если выражение «Николаи боз» мы с грехом пополам понимали, то таинственный «пиляд» представлялся нам разрушительным ругательством воистину галактического масштаба.

— Давай ты сегодня у нас заночуешь? — предложила Каринке Маня.

— Ты с ума сошла, Мань? Лучше уж пусть меня мама выпорет, чем Ба, — возмутилась Каринка.

— Ну да, — пригорюнилась Манька, — у Ба не забалуешь.

— Де-ти, — высунулась в окно мама, — чего это вы у подъезда стоите? Быстро поднимайтесь домой.

— Мам, тебе звонили из художки? — глянула вверх Каринка.

— Каринэ, — елейным голосом пропела мама, — иди домой, дочка.

— Звонили, — пригорюнились мы и повели сестру домой. На расстрел.

К счастью, времени на расстрел у мамы не было. Папа доедал вторую тарелку супа, на плите скворчала картошка, в мойке лежала немытая посуда. Поэтому мама поддела Каринку за лопатку и поволокла к мужу.

— Займись дочерью, — крикнула она, — а то у меня картошка подгорает.

А по телевизору уже транслировали футбольный матч, поэтому, чтобы не отвлекаться от игры, папа, ничтоже сумняшеся, надел дочке на голову тарелку с остатками супа.

— Иди, подумай над своим поведением, — пророкотал он, не отрываясь от экрана.

Каринка аккуратно сняла с ушей вермишель, сделала жалостливое лицо и пришла на кухню.

— Вот, — горестно явила она маме голову в объедках.

— Так тебе и надо, — крикнула в сердцах мама и на автопилоте протерла голову дочери мокрой тряпкой, которой протирала стол, — посиди в детской, пока я накрываю на стол. Подумай над своим поведением!

«Повезло», — обрадовалась Каринка и припустила в детскую.

Если бы мы не путались у мамы под ногами, если бы папа не поторапливал ее с готовкой, она ни в коем разе не забыла бы запереть шкодливую дочь в комнате. Но мама была очень занята, поэтому сестра оказалась в полном своем распоряжении. В незапертой детской. Напротив — ванная комната. В ванной — навесной шкафчик. В шкафчике — кругленькая клизма. На стене детской, прямо на уровне Каринкиных глаз — розетка. Под розеткой, на тумбочке — корзина с маминой вязкой, откуда весело торчат две длинные спицы.

Первым делом сестра прокралась в ванную и набрала в клизму воды. Потом выдернула из недовязанного рукава спицу.

— Сначала брызнуть в розетку водой или спицу туда затолкать? — крепко призадумалась она. — Нет, вода. Нет, спица. Нет, вода. Нет, спица, — спорила какое-то время она с собой.

Решила-таки довериться считалочке. Надо было поторапливаться, поэтому сестра ограничилась коротенькой грузинской считалочкой: «Акали-бакали-чаварда-какали». «Какали» досталось клизме. Каринка прыснула в пятачок розетки водичкой и победно вставила спицу.

— Аааааа, — подскочил отец, — свет ушел!

— Гооооол! — донеслось из всех распахнутых окон нашего городка. — Гоооооол!!!!

— Аааааа, — закричал отец, — свет только у нас ушел!

Он нацепил тапки и, как был, весь в пижаме, с кокетливо обмотанным на талии пуховым платком, выскочил из квартиры и принялся ломиться в дверь напротив.

— Арам, — попутно кричал он в дверной глазок, — угловым забили или штрафным?

— Угловым, — распахнул дверь Арам и, ничуть не пугаясь папиного вида, впустил его в квартиру.

— Кто? Кто забил? — бился в истерике отец. — Я не видел, у нас в квартире почему-то свет ушел.

— «Динамо-Киев». Матч закончится — посмотрю, что там у вас произошло.

Дядя Арам работал электриком и по-соседски курировал все наши электроприборы. Папа в благодарность без очереди курировал зубы дяди Арама.

И, пока он досматривал у дяди Арама футбол, заодно подъедая все его припасы на зиму, Каринка потихонечку отходила в углу детской. Мы до сих пор диву даемся, как в тот злосчастный день ее не убило. Сестру больно ударило зарядом электричества по руке и отшвырнуло в сторону. Когда я пришла звать ее на ужин, она уже восстановила все свои условные и безусловные рефлексы и пыталась выдернуть из стены намертво запаявшую розетку спицу.

— Ты чего это натворила? — испугалась я.

— Да вот, — скромно потупилась Каринка.

И тут у сестры закончилось везение. Потому что пока папа бесновался у соседей, у мамы освободились руки. И Каринке досталось по полной программе и за «пиляд», и за полетевшее электричество, и за испорченную спицу.

Потом мы все дружно поели, и очень даже вовремя, ибо следом вернулся отец и взял штурмом кухню. Подъел все, да так, что можно было сковороду и кастрюли сразу убирать в шкафчик с чистой посудой.

А далее мама сбегала в магазин за вермишелью, а заодно заглянула в подвал и притащила банку с аджикой и банку с печеными овощами. Нужно было готовиться к папиному очередному голодному приступу.

Пока мама жарила вермишель, чтобы приготовить плов на скорую руку, мы, обступив отца со всех сторон, слушали его рассказы о детстве. Папа, когда болеет, очень любит рассказывать о своем детстве.

И тут я вспомнила про кровь Пашо.

— Пап, а почему нас ругают кровью Пашо?

— Это кто вас ругает кровью Пашо? — нахмурился отец.

— Ты лучше расскажи им, кто такой Пашо, — заглянула в комнату мама.

— Можно подумать, твои гены в зубодробительности уступают моим, — разобиделся отец.

— Дети, — вздохнула мама, — Пашо — ваш прапрадедушка. Я не знаю другого такого человека, которого разъяренный батюшка дважды отлучал бы от церкви. За чудовищный характер. Несмотря на то, что ваш прапрадед ни разу не переступил порога храма и не платил церковной десятины, он, завидев на улице священника, начинал в остервенении крутить у него перед носом дули и выкрикивать вслед всякие обидные слова. За что и был дважды предан анафеме. Всю жизнь Пашо провел как бы в окопах, воюя с законами мироздания, не признавал теории гелиоцентрического строения Вселенной и находился в перманентной войне с Богом. Которую, я думаю, он таки выиграл. С большим перевесом, да.

Мы ничего не поняли из маминого рассказа, но на всякий случай дружно поахали.

— А Корнилиха? — встрепенулся папа. — Что же ты тогда о своих генах умолчала?

— Чего это Корнилиха? — разобиделась мама.

— А того! Дети, рассказать вам о маминых мощных славянских корнях?

И папа рассказал нам. о маминой бабушке Анне Корниловне Медниковой, которую народ для пущего пиетету величал Корнилихой. Корнилиха была помещицей, рано потеряла мужа и одна поднимала четверых детей. Была известна своим крутым нравом, никогда не прощала обид и работников, принявших на грудь, собственноручно секла вожжами. «До треску в костях», — вращая зрачками, заключил папа.

— Ну и предки у вас, — испугалась Маня, — вот ведь изверги!

— И кому-то этот набор генов достался в полном комплекте, — горестно вздохнули родители и уставились на Каринку.

У сестры по лицу заметались глаза.

— Нет у меня никаких генов, — возмутилась она.

— Конечно, нет. У тебя не гены, а пургены, — заключил папа и скорбно сложил на груди руки.

 

ГЛАВА 10

⇐ Предыдущая3456789101112Следующая ⇒

Поделиться: