То, что должно вознестись на самый верх, начинается в самом низу.

Публилий Сир

 

Многие путают свое воображение со своей памятью.

Генри Уилер Шоу

 

Из откровений Нонталпафига:

«Я всегда очень много думал о Смерти. Но я никогда Ее не боялся».

«Однажды моя Жизнь использовала мой Дар без моего ведома, но для моего же Блага».

«Человек есть большой невежа».

«Страшно представить, что было бы, если бы мой дар достался другому».

 

Письмо первое

«Здравствуй, дорогой Алексей!

Спешу сообщить, что сон мой и в самом деле оказался пророческим – я очутился в таком месте, которое можно назвать краем земли. Пытаться описать это словами – все равно, что стараться оживить кого-то с помощью деревянного сердца. Так что прими мои строчки как бездарную реставрацию вырванной страницы из книги гениального писателя, способного вдохнуть жизнь даже в бездушный камень. 

Итак, представь себе лес, полный благолепия и чувственности. Огромный лес с упирающимися в небо деревьями, или, и того больше, – держащими небо на своих гигантских плечах, как мифические атланты. Они связаны между собой невидимыми нитями, натыкаясь на которые, каждый раз открываешь что-то новое и сокровенное. Так вот. Спрятанные в таком сказочном лесу Заячьи Дубровки наполнены какой-то пульсирующей энергией – и ты понимаешь, что уехать отсюда уже не придется никогда. Если бы ты увидел, Алекша, этот чудесный лес, взявший в кольцо деревушку, – ты бы понял меня! Ты бы видел, мой дорогой брат, спрятанное в этом лесу озеро совершенно неописуемой красоты, величаемое здешними Бельмом Лесным, – и ты бы понял меня еще лучше! Лучезарное, кристально чистое озеро – оно наполняет неисчерпаемым вдохновением, которому позавидовал бы Рафаэль или Леонардо да Винчи. Закат солнца, его величавый восход, необыкновенный воздух и какая-то присутствующая здесь тайна – все способно очаровать до умопомрачения, лишив твою голову и сердце всяческих сомнений по поводу рая на земле. Здесь тот Эдем, в котором каждый человек может почувствовать себя Адамом и Евой, не вкусивших запретного плода! Уж точно, он в этом месте! И поверь, брат: мне кажется, что именно в этом месте моя душа отойдет в другой мир, к пребыванию в котором мы готовимся всю свою сознательную жизнь.

Это откровение, наверное, должно было огорчить меня своей жестокой сущностью. Но, как бы ни было сие странным, от подобной мысли меня пронимает не печаль, а необыкновенное возбуждение. И я остро понимаю: вечность начинается именно с таких – порою незаметных, но в действительности значительных – мгновений нашей жизни.

Остается добавить лишь одно: будучи учителем, направленным сюда для кропотливого и упорного труда на ниве просвещения, я искренне и неуемно желаю научиться у здешних обитателей жить так, как живут они, научиться дышать этим воздухом, не захлебываясь в эмоциях, но культивируя их до момента истины, до времени Великого Откровения; а если мне по-настоящему повезет, то кто знает, может быть, именно мне и удастся пролить свет на сокрытую здесь десятилетьями или веками Великую Тайну.

С любовью и грустью,

твой младший брат Михаил.

Март 1899 года».

* * *

Письмо второе

«Мой дорогой и горячо любимый брат!

Как жаль, что ты не можешь вместе со мной наслаждаться жизнью, не можешь пить ее большими глотками в таком чудном месте, как Заячьи Дубровки. Я сейчас необыкновенно счастлив. Счастье живет во мне точно так же, как и я живу в нем. Это сродни некому безумству - но которого желаешь сам. Это похоже на бездну, куда прыгаешь по собственной воле. И, пребывая в таком состоянии своей души, телом я остаюсь все таким же уязвимым, как и любая другая тварь Божия. Хотя, как бы ни было это обстоятельство неутешительным, оно не способно, мой брат, отхватить добрый кусок от ниспосланного мне счастья. Ибо счастье мое так же неуязвимо, как и любое другое истинное чувство, до вершины которого добираются только по-настоящему одержимые люди.

У меня есть любимая работа, приносящая мне пять червонцев в месяц (не так много, но на первое время хватит).

Еще у меня есть свой кров, и хотя я делю жилище с человеком, которого не знаю даже имени (угрюмый, неразговорчивый, почти никогда не появляющийся на люди), для меня это сейчас более, чем достаточно. Но самое главное: у меня есть желание жить, переписывая по-своему кем-то вырванные листы. И какое это счастье, когда мой собственный сценарий оказывается настолько гармоничным с Великой Книгой, что никому и невдомек, что он произносит в данный момент мной придуманный монолог, или спотыкается о выдуманный мной камень, чтобы упасть именно так и тогда, как и когда мне это кажется необходимым.

Ты и раньше считал меня не таким, как все, стараясь вбить в мою голову то, что представлялось тебе правильным. Но потом все твои старания прекратились, ибо ты понял, что я не поддаюсь чужому влиянию, а мои странности – это всего лишь попытка показать другим свой собственный мир, двери в который открыты для всех… Алекша, мой дорогой брат, твоя гордыня мешала тебе переступить порог, откуда начиналось то, что я однажды в себе обнаружил. И потому ты отвернулся от меня. Но ты так и остался для меня братом, которому я готов простить даже такое невежество, ибо твоя гордыня на самом деле лишена извечного качества пороков – лишена способности спрятаться за маской безразличия. Понимая, что внутри твоего сердца еще могут таиться теплые чувства к моей натуре, хочу сказать вот что: я тебя всегда любил, я не перестаю тебя любить и сейчас. И свою книгу, конец которой не могу предсказать даже я, я посвящаю именно тебе.

Verba volant, scripta manent.*

В сноске: *Перевод с латыни: слова улетают, написанное остается.

 

С любовью,

твой брат Михаил.

Март 1899 года».

* * *

Письмо третье

«В который раз убеждаюсь, Алекша, что человек есть большой невежа, ибо низменным потребностям он уделяет внимание значительно больше, нежели своему духовному развитию. Нас окружают такие сплошь и рядом, и вся беда в том, что подобная заскорузлость наших душ – скорее правило, чем исключение. И зачастую приходится признавать, что ты и сам холуй своей внутренней праздности, и потому кого-то критиковать просто не имеешь права. Но ты все равно критикуешь, и очерняешь, – пусть даже в мыслях или во снах, – ибо таким постыдным образом твое «я» старается вознестись над кем-то другим. Хотя в итоге получается совсем наоборот: ты безвозвратно падаешь – туда, где червь, пожирающий твое доброе начало, уже сидит в обнимку с чертом, у которого находится под мышкой договор, где красным по черному указана цена твоей души, а ниже этой цены – стоит твоя личная подпись…

Вчера я начал писать свою книгу – без определенного замысла, и с совсем расплывчатыми персонажами. Мне пока трудно определиться и с жанром своего будущей повести (а может, это будет роман? – кто знает); скорее всего, выйдет что-то близкое к обычной летописи, которую для особой пикантности мне придется наделить некими событьями и лицами…

Мой сосед, живущий за стенкой, оказался превосходным прототипом одного из моих персонажей. Ты знаешь, когда я прошелся по его мыслям и памяти (помнишь, как это всегда удавалось мне раньше?!), я вдруг разглядел в нем не ту серую мышь, каковой он показался мне сначала. Я увидел в нем нечто большее, поразившее меня глубиной своих низменных страстей, скрывающихся под флером никчемного человечка. Его зовут Виктор, и он оказался полностью противоположной мне личностью (будто белый мел рассыпался на черноземе, или – на белоснежный лист бумаги пролилась капля чернил). Такой персонаж в моей книге – просто находка, а когда ты натыкаешься на ценную вещь, валяющуюся под ногами, невольно начинаешь думать о Божественном расположении. В моем же случае, это – признание моего начинания, его благословение невидимой субстанцией, с именем которой мы ложимся спать и просыпаемся.

Когда я сегодня проснулся, мне пришло в голову: а что, если сделать героями моей книги местных обитальцев? У каждого из них своя история, кричащая, чтобы не кануть в пропасть забвения. И каждая такая история может оказаться достойной, чтобы взять ее за основу моей книги. Зацепившись за эту мысль, я понял, что моя задумка теперь уж точно потянет на роман – довольно объемистый, и с тьмой разных персонажей. Да и увязывать здесь особо ничего не понадобится, потому что узел завязали еще до меня. И, с этой мыслью, катая ее в своей голове, как снежный ком для снеговика, я вышел во двор и пошел по улице, заглядывая в каждое окно и проверяя каждого встречного. 

О, мой драгоценный брат! Сколько же интересного я узнал за день! И что очень важно, сквозь каждого из них, так же, как и сквозь меня, проходит то, что я называю местной Тайной! Словно бы насаженная на крючок, каждая душа выглядела живцом, на который кто-то обязательно должен клюнуть. На некоторое время мне даже показалось, что весь лес, захвативший Дубровки в плен, похож на огромный океан, в котором люди – лишь чья-то аппетитная наживка. В одно мгновение меня осенило, и я подумал, что и я могу быть чьим-то живцом, зазывающим полакомиться собой неизвестного хищника, охота на которого и могла бы оказаться этой самой Великой Тайной. Но потом я отнес свои опасения к «проблескам» собственной душевной болезни, задатки которой есть у каждого человека (в отличие от тебя, я готов признать свои недостатки, хотя – это уже не имеет никакого значения). Растоптав собственные бредни разумными доводами, я все-таки не смог до конца избавиться от них - они прилипли глиной к моим подошвам. И тогда я подумал, что ожидание неизвестного, даже упрятанное столь глубоко внутрь моей собственной души, не даст мне покоя ни на минуту, – ставя подножку, и заставляя бояться следующего поворота. Я решил действовать, стараясь повернуть, таким образом, события по моему сценарию.

Вернувшись домой, я написал первое предложение. Витиеватое, немного корявое и трудное для чтения – оно оказалось лучшим бальзамом для моих смятений. Сидя над листом с тремя строчками, я долго смотрел на него, придумывая разные варианты продолжения. Но все они казались какими-то скучными, не способными раскрыть мой собственный гений – рвущийся наружу, перекрывающий дыхание, и шепчущий моими устами: «Ты должен, ты должен, должен». Понимая, что кроме меня, больше никто не способен что-либо здесь изменить, я улыбнулся, и стал писать дальше. Слова бежали теперь как ручей, и я над ними особо уже не трудился. Пройдя сквозь губку моей задумки, они выплескивались на бумагу предложениями. И я не мог остановиться, пока не опустела моя маленькая чернильница. Окинув взглядом то, что подсыхало на бумаге, я почувствовал удовлетворение, граничащее с экстазом…

Перед самым сном я решил написать тебе о том, в чем мне удалось разобраться за последние два дня. Знаю, что когда ты станешь читать это письмо (как и любое другое до этого), твоя гордыня будет принуждать тебя порвать его на мелкие кусочки. Но я верю: ты дочитаешь это письмо до конца, ведь ты так и остался для меня родным братом. А это превыше всех наших обоюдных недоразумений.

С любовью и с величайшей благодарностью,

твой брат Михаил.

Март 1899 года».

* * *

Письмо четвертое

«Ловлю себя на мысли, что я боюсь. Боюсь себя, боюсь своего соседа анахорета, боюсь не проснуться завтра, тем самым не закончив начатое. Откуда же мог возникнуть мой страх, Алексей? Мне очень не хватает сейчас твоего резкого слова, твоей насмешки и гордыни – способных раздавить мое низкое чувство, заменить его на злость, гораздую вытянуть даже из самой безнадежной трясины.

Никакие доводы и рассуждения здесь не помогут, мне сейчас нужно другое: достойный ответ моей боязни. Я не хочу думать, что могло бы стать этим ответом, и всецело доверяю своей интуиции.

Ты мне как-то сказал: «Сильные потрясения исцеляют от мелких страхов». А если в тебя вонзил когти страх очень сильный, то какие потрясения смогут помочь от него избавиться?!

Надеюсь на твою помощь.

Твой брат Михаил.

Апрель 1899 года».

* * *

Вишневый сад был розовым и прекрасным, и словно полыхал, выплескиваясь из серой дымки расплывчатыми воздушными деревьями. В это прохладное утро туман держался слишком долго, не желая сдавать свои позиции солнечному дню. Может быть, потому журчание речушки Крепенки и походило больше на перезвон невидимых колокольчиков. Ведь недаром же говорят, что в тумане все слышится по-другому. Но Марьяна об этом не думала.

Маленькая девочка стояла на обрыве над тихой речкой и всматривалась в розово-серую кашицу сада, откуда доносились слабые стоны. Она знала, что там – в глубине вишневого сада, на большой железной кровати, - лежал старик Григорий.

- Марья-ана-а! Маришка, где ты? - раздался вдалеке женский голос.

Девочка повернула голову на зов, ее черные глазки блеснули. Но она не отозвалась, а юркнула в сад. Сердце быстро стучало, но любопытство было сильнее страха - ей хотелось увидеть, как умирает старый колдун.

Остановившись неподалеку от кровати, она вслушивалась в хриплое дыхание старика.

«Громовик... Ведьмак...” – звучали в ее голове чарующие прозвища старика Григория.

Она поежилась, но не от страха, а от нарастающего возбуждения. Марьяна трепетала.

Сколько историй было связано с колдунами! Люди испуганно произносили их имена, обходя стороной мрачные жилища кудесников. Не оставляя равнодушным никого, колдуны (а особенно такие сильные, как Григорий) заставляли людей бояться себя. Многие верили в то, что все эти чародеи и чародейки связаны с нечистой силой, которая и наделила их колдовским умением в обмен на души. Были и такие, кто разбирался во всем этом «мракобесии» больше остальных. Они знали, что магия бывает не только черной, но и белой, и, если ты владеешь искусством «светлого» колдовства, то это не означает, что ты продал свою душу сатане. Говорили и о «даре от Бога» – когда человек просто рождался с магическими способностями. Но тут были разногласия. Ведь такой чародей мог применять свои способности как на благо, так и во вред. А если он причинял кому-нибудь вред, то о каком “Божьем даре” могла идти речь? Видать, не от Бога этот дар, а от лукавого. Кое-кто утверждал, что человек, получивший колдовские способности по наследству, мог «отписаться» от доставшегося ему «белого» или «черного» ремесла в пользу другого. Если белый маг становился черным, то сила его при этом не терялась; в обратном же случае магические способности значительно уменьшались.

- Подойди поближе, дитя мое, – услышала Марьянка, хотя губы старика Григория даже не шевельнулись.

Девочка, неслышно ступая, приблизилась к кровати и остановилась в двух шагах от колдуна.

- Ты, конечно, знаешь, кто я такой, – тяжело дыша, сказал Григорий, пристально глядя ей в глаза. - Но я не вижу в тебе страха. Ты меня совсем не боишься, в отличие от других...

Оставаясь в сущности своей людьми, ведьмы и ведьмаки, в конце концов, умирали. Хотя, как считалось, некоторые смогли прожить сотни лет. Каким образом это им удавалось - с помощью чудесных снадобий и заклятий? Кто знает... Но смерть с косой рано или поздно все-таки приходила за ними. И тогда…

Даже ребенку было известно, что нет ничего лучше осинового кола в сердце ведьмы, чтобы можно было с уверенностью сказать о ее смерти (способность вурдалаков расхаживать после смерти приписывалась иногда и ведьмам, а, значит, и избавляться от них нужно было именно так). Нередко умирающих ведьмаков и ведьм выносили из избы, привязав их к кроватям, ибо только там, вне дома, душа чародеев могла распрощаться с телом. Иногда в потолке и крыше делали дырку, и тогда ведьма умирала в своей постели внутри дома - существовало поверье, что грешная душа может пройти только через то отверстие, которое никогда не осеняли крестным знамением, а окна и двери на ночь крестили. Но как бы все не происходило, каждый знал, что перед смертью “черные” ведьмы и ведьмаки во что бы то ни стало стараются избавиться от собственных колдовских способностей. В противном случае их мучениям не было бы конца. Они просят подать воды, потрогать им лоб, дать подержаться за руку, и все эти уловки преследуют только одну цель: прикоснуться к телу «свободного» человека, чтобы в одно мгновение перелить в него свою силу и, уже опустевшими, отойти в мир иной.

Глаза девочки странно блестели. Колдун судорожно сглотнул и проговорил:

- Всю свою жизнь… всю свою очень долгую жизнь я стоял перед выбором, то тянущим меня на дно, то поднимающим на поверхность… – Он понимал, что, возможно, она – его последний шанс. Перед ним стояла маленькая девочка, скорее всего, заблудившаяся в этом утреннем тумане. – Собственная сила могла задушить мое тело, если я оставался слишком долго посередине… и мне никак не удавалось выбраться из этого круговорота.

От ее маленьких глазок невозможно было отвести взгляд.

«Змейка, размером с ладошку, – подумал вдруг он. – Но не менее ядовитая, чем большая змея».

- Я смотрю на тебя, и мне кажется: ты уже сделала свой выбор… Это огромная сила, дитя… – Старик зашелся в кашле, и веревки, которыми он был привязан к кровати, врезались в его тело. – Уходи! – вдруг захрипел он. – Прочь от меня! Сгинь!

Но сиплые крики старого колдуна Маришку не испугали. Подойдя вплотную к кровати, девочка наклонилась к Григорию и вцепилась в его костлявую руку. Лицо умирающего исказилось. Он приоткрыл рот, издав глухие клокочущие звуки. Длинные волосы девочки коснулись лица старика и она сделала глубокий вдох. Тело колдуна напряглось, дернулось и, наконец, обмякло. На усыпанной розовым цветом ветке громко каркнул ворон и, захлопав крыльями, взлетел над утонувшим в тумане садом.

- Марьяна! - вновь прозвучал далекий голос.

Туман почему-то начал сгущаться. Может быть, то был уже вовсе и не туман, а облако, спустившееся с высоты небес на грешную землю…

 

* * *

Встреча не могла оказаться случайной. Это была даже не встреча, а, скорее, столкновение.

 

Виктор был очень нелюдимым человеком. И в лес он тоже ходил всегда один.

Под ногами хрустели сухие ветки, и шелестела выцветшая на солнце трава. Корзинка с грибами была уже почти полной, и из нее выглядывал, словно приготовившись выпрыгнуть, огромных размеров единственный белый гриб. Виктор споткнулся о незамеченный в траве корень - и грибы посыпались из корзинки.

Виктор выругался - и тут же услышал чей-то смех. Краем глаза он успел заметить мелькнувшую среди деревьев тень. Сердце подсказывало ему, что за ним кто-то наблюдает, и этот кто-то - женщина.

Сердце его не обмануло – из-за долговязой акации показался край пестрой юбки, трепетавшей на легком ветерке. Точно – женщина! Когда она вышла из-за дерева, он забыл не только о грибах.

Сказать, что она была красива – значит ничего не сказать. Она не пробралась, а ураганом ворвалась в его сердце.

Она улыбнулась. И Виктор, к собственному удивлению, ответил ей улыбкой.

- Я - Марьяна. А ты?

Голос девушки показался Виктору глубоким и необыкновенно красивым. Такого голоса он точно никогда не слышал.

- А я - Виктор. – Слова дались ему легко, вылетев как бы сами собой.

- Ну, вот и познакомились, – сказала она и снова улыбнулась.

Виктор приблизился к ней и вдруг почувствовал легкое головокружение. От девушки исходила какая-то необъяснимая энергия. Он уперся рукой в ствол акации.

- Тебе плохо?

Виктор покачал головой:

- Да нет. Наоборот – мне сейчас хорошо.

Марьяна усмехнулась:

- Ты уверен?

- Уверен, – выдохнул Виктор.

* * *

Она проводила его почти до колодца, от которого было рукой подать до первых домов. Солнце уже скрылось за лесом. Пробыть с ней целый день – и не заметить, как он закончился! Виктору ужасно не хотелось прощаться со своей спутницей, и он готов был просить разрешения остаться с ней – в ее жилище, спрятанном в лесу. Будто услышав его мысли, Марьяна тихо сказала:

- Еще немного, дорогой. Еще немного – и мы будем вместе.

В груди у Виктора полыхал пожар. Он влюбился в Марьяну и не мог думать ни о чем другом. Без Марьяны его жизнь - жизнь человека, не знающего женской ласки - снова станет однообразным проживанием дней в бараке с таким же, как и он сам, соседом-молчуном за стеной.

Марьяна взяла его за руки и посмотрела в глаза. Она была божественна! Ее широкие, черные, почти сросшиеся брови казались Виктору эталоном женской красоты. А эти волшебные глаза! Большие, глубоко посаженные темно-карие очи – ему они представлялись бездонными озерами, в которых он готов был тонуть постоянно и без передышки. Маленький носик, розовые с ямочками щечки, пухлые губки, с большой черной родинкой возле правого уголка – лучшего в своей жизни Виктор никогда не видел. С ней, только с ней! Без нее теперь и жизнь – не жизнь...

Подул ветер. Тоненькие пальцы девушки вцепились в руки Виктора еще сильнее, и ощущение, что ему кто-то доверяет, придало кавалеру Марьяны новые силы. Ветер немного прибавил, и Виктор прижал свою любимую к себе. Они продолжали смотреть друг на друга. Порывы ветра развевали длинные и черные, как смоль, волосы девушки, – словно то был флаг из единственной прочитанной Виктором книжки «Остров сокровищ». Он улыбнулся. Ветер неожиданно успокоился, и недавно бушевавшие волосы лесной красавицы легли ее спутнику на плечи. Это заставило его больше не противиться своему желанию, и он впился страстным поцелуем в губы своей спутницы. Познание нового ощущения растворило тело и мысли Виктора в душном лесном воздухе, пробуждая неизвестные до сих пор инстинкты.

Возле целующихся людей стояла корзинка, полная огромных, один в один, белых грибов. Сумерки сгущались все быстрее и быстрее, лишая ярких красок окружающий лес. Где-то раздалась песня ночного запевалы, а высоко над деревьями громко захлопал большими крыльями старый филин. Наступила ночь. Так же, как и встреча, она не была случайной. Так же, как и день, встреча должна была скоро закончиться.

С губ опьяненного любовью мужчины сорвалось звериное рычание. Подхватив на руки Марьяну, Виктор опустил ее на землю. Но ничего, кроме поцелуев, ему позволено не было...

* * *

Виктор лег в постель, не поужинав. Расставание с Марьяной терзало его. Он еще и еще раз перебирал в памяти все подробности встречи с лесной красавицей.

Марьяна сказала ему, что живет в лесной избушке, о существовании которой он никогда не слышал. Впрочем, разве это важно? Важно другое - девушка из леса разительно отличалась своим отношением к нему от деревенских, от этих гадких людишек, насмехавшимся над ним. Сколько Виктор себя помнил, на него почти всегда показывали пальцами, свистели ему вслед или кидались исподтишка камнями.

Обида в который раз сдавила Виктору горло. И это все из-за отца! Как же он, Виктор, ненавидел его теперь! Господи, как он его ненавидел!

Свою мать Виктор почти не помнил, но нашлись доброжелатели - рассказали, что однажды она загуляла с заезжим бородачом. Об этом узнал Григорий – отец Виктора, – и убил изменницу вместе с ее любовником, а тела спрятал так хорошо, что их никто так и не нашел. Кто-то видел, как Григорий ходил в лес с двумя мешками на плечах. Другие говорили, будто своими ушами слышали, как он угрожал убить «этих тварей», а через некоторое время прозвучали два выстрела. Как бы там ни было, отец Виктора после этого свихнулся и стал издеваться над маленьким сыном, считая его «нагулянным». Запирал в погребе на несколько дней, сваливал на него непосильную для ребенка работу, а при любой оплошности мог и закатить оплеуху. Спал Виктор теперь на полу, в углу, как какой-нибудь пес. А чем уж питался – лучше промолчать...

Но и на этом Григорий не успокаивался. Бывало, разденет сына догола, повесит ему на шею картонку с надписью «плод греха», и гонит его, хлеща прутом, через всю деревню. А заступиться-то за него и некому было – своих забот хватало. Да и знали все, как силен и жесток Григорий. Так и получалось, что никакой помощи со стороны Виктору не перепадало - разве что жалели про себя, на расстоянии... 

Шли годы. И жалость сменилась всеобщей насмешкой и отчуждением. Бродя по деревне то почти голышом, то в женской одежде, подросший мальчик слышал свист и улюлюканье деревенской ребятни и раздраженные реплики взрослых, которым уже порядком надоело такое «грехосмывание».

Но потом это, наконец-то, прекратилось. Виктор стал сиротой. Его отец свалился с лошади, да так удачно, что напоролся спиной на заточенную косу. Кое-кто поговаривал, что тут не обошлось без участия сына. Но все сошлись в одном: поделом Григорию! 

Христарадничать Виктор не стал - за ним стала ухаживать горбатая старуха Прошка. Она считалась знахаркой, но все знали, что Прошка еще и колдует, потому и называли ее за глаза ведьмой. А сколько уж всякой чуши про нее понапридумывали люди! И летать может, и оборачиваться в домашних животных, если ей того надобно. А уж когда она пацана стала прикармливать, так все сразу заговорили, что Прошка себе в нем замену увидела, вот и ухаживает за ним, как за сыном. Правда то или нет, но Виктор после смерти отца, вроде бы, как и нормальным стал. Перестал без одежки бегать, людей смущать, да и забитым ягненком уж больше не казался. Напротив, со временем он стал походить на волка, затаившего злобу на всех окружающих. Даже к Прошке не было у него теплого отношения. Волк-одиночка – да и только! Так и лишилась старая ведьма своего подкормленного за несколько лет предполагаемого преемника – оставила Виктора в покое. По крайней мере, так считали деревенские.

Виктор перевернулся на другой бок. Сон никак не шел. Он вновь заворочался и принял любимую позу – лег на живот и свесил голову с топчана.

Марьяна... Он продолжал вспоминать встречу с лесной красавицей. Не с простой девушкой - с колдуньей...

- Смотри, – сказала Марьяна, присев на корточки возле муравейника, и Виктор присел рядом.

Девушка вытащила из-за пояса пучок длинной рыжей щетины, положила в муравейник и присыпала сухими сосновыми иголками. Затем встала и три раза обошла жилище потревоженных муравьев против часовой стрелки. Пощекотала в носу травинкой и три раза над ним чихнула. Вырыв в земле неглубокую ямку, Марьяна накрыла ее лопухом и соединила длинной веткой с муравейником.

- Теперь надо немного подождать, - сказал она Виктору, который с интересом наблюдал за ее действиями.

Суетились рыжие муравьи, вдалеке постукивал дятел, носились туда-сюда большие стрекозы...

- Вот, вот, смотри! - Марьяна показала на ветку.

Ветка быстро покрывалась белыми капельками. Они увеличивались, сливались друг с другом - и вот уже белая струйка потекла на лист лопуха.

Виктор изумленно взглянул на девушку.

- Это молоко, настоящее коровье молоко, – сказала она, засмеявшись. – Иногда люди делятся со мной. Попробуй – парное!

Да, это действительно было молоко.

- Что я тебе говорила! – вновь засмеялась Марьяна и потащила его к синим цветам на поляне.

 Кудесница дотронулась до цветка ладонью, и он затрепетал. Лепестки скрутились в трубочку, посерели - и засохший мгновенно цветок рассыпался трухой.

Бабке Прошке такое было бы не под силу...

В полусне послышался ему за окном смех Марьяны, – то приближающийся, то удаляющийся. Виктор хотел встать, но тело было вялым, непослушным...

“Во сне?.. Наяву?..” - успел подумать он, и ему уже снилась Марьяна.

* * *

Обитатели Заячьих Дубровок долго обсуждали появление в деревне Марьяны. Она заняла дом старой ведьмы Прошки, исчезнувшей так же внезапно, как неожиданно появилась Марьяна. По деревне ходил слух о том, что Прошка омолодилась. По древним верованиям, только очень искусные ведьмы могли проделать такое. О том, что Марьяна – это и есть помолодевшая Прошка, говорило следующее: во-первых, незнакомка поселилась в ее доме, а во-вторых, Виктор снова стал там частым гостем – как и несколько лет назад, после смерти своего отца. И теперь их постоянно видели вместе – повзрослевшего волка-одиночку Виктора и ведьмачку Марьяну, - и перешептывались им вслед: «Вон Прошка с волчонком пошла».

* * *

Письмо седьмое

«Это было ужасно, Алексей. То, чему я сегодня стал случайным зрителем, совершенно потрясло меня. Признаюсь, мне никогда не доводилось испытывать такого ужаса. И надо отдать должное, убийца был искушен в своем грязном промысле, результаты которого явились нашим глазам.

Итак, мой брат, представь.

Как обычно, я собирал персонажи для своей книги, стараясь найти что-нибудь свеженькое еще до занятий в учебном классе. Когда я вышел за калитку, мое внимание привлек густой дым над крышами. Я немедленно направился туда. Путь мой пролегал мимо Острого Шипа – большого холма с полуразрушенной башней на дальнем конце деревни. Я обогнул его, и вдруг услышал жуткие крики, от которых у меня пошел мороз по коже. Там явно случилось что-то непоправимое. Я прибавил шаг.

Крики доносились от церкви. Церковь горела!

Я уже почти бежал, а не шел. И увидел...

Церковь сгорела почти дотла, и дымящийся каркас готов был вот-вот рухнуть. А на самом верху, на кресте, венчающем купол, - вернее, то, что от этого купола осталось, - вниз головой висел обгоревший труп. В воздухе витал запах гари, буквально выворачивающий мои внутренности наизнанку. Дико верещали бабы. Они кричали о каком-то проклятии... Тут меня толкнул в спину бугай под притолоку ростом, захотевший пробраться поближе вперед, и я упал ладонями в безобразную лужицу из чьего-то желудка. И не смог сдержать и свои позывы... Боже! Меня трясло, словно в лихорадке!

И вдруг стены рухнули! Тот рыжий громила, отскочив назад, упал на меня, прижав своим весом к земле, так что у меня сперло дыхание. Да еще локтем от злости мне в висок двинул. В голове у меня помутилось... Бугай продолжал лежать на мне, а я, задыхаясь, открыл глаза и - о, Боже! Алексей, прямо перед моим лицом лежало нечто черное. Это была человеческая голова! Не имея возможности отстраниться, я вдохнул этот чудовищный смрад и… потерял сознание. 

Придя в себя, я обнаружил, что меня уже кто-то оттащил от пожарища. Я слушал причитания и разговоры, и услышал кое-что, наводящее на размышления.

Я пишу здесь все, что услышал, Алекша. Возможности моей памяти ты знаешь, и будь уверен, брат, я не упустил в том ни единого слова.

“...рассказывали, что на этой горе раньше черти хороводы водили…”

“...это уже третий храм Божий…”

“...батюшка, видать, помер еще до того, как на крест его...”

“…шабаш на горе устраивали; послетаются на метлах своих, а потом куролесят…”

“...одолели черти святое место…”

“...черт бессилен, да батрак его силен. Человек это сделал, а не рогатый...”

...силен бес и горами качает, а людьми, что вениками, трясет...”

“...при чем тут бес? Кому-то, видать, насолил батюшка...”

“...не остановится на этом чертово отродье, нутром чую. Сердце подсказывает: над каждым из нас сейчас коршун завис...”

Вот такой ужас, брат...

И побрел я домой. Закрылся на все засовы, и хотя трусом никогда не был, но трясся, как голый на морозе. То, что случилось, вывело меня из привычной уверенности, Алекша, поселив также и в моем сердце ощущение опасности – смертельной опасности! – настолько близкой, насколько тонка стена барака.

Я боюсь, Алекша. Боюсь смотреть на стену своего соседа, опасаясь увидеть там его глаза. Но, кажется, выход есть. Я знаю, как избавиться от страха. 

Я заканчиваю письмо тебе, мой дорогой брат, и продолжаю работать над своей книгой. Уверен, что мне есть, о чем написать в эту ночь.

Да хранит тебя Господь!

Май 1899 года».

 

* * *

Письмо восьмое

«Приезжай скорее, мой брат! Помоги мне, Алекша!

Скорее!»

 

* * *

Усеянный камнями и утыканный горящими свечками Круг в центре поляны был словно пропитан какой-то энергией. Это Виктор понял, стоило лишь ему подойти поближе. Он старался не показывать, что волнуется, но весь этот магический антураж отнюдь не добавлял ему спокойствия. 

Обряд для них с Марьяной, по ее словам, должен был происходить именно глубокой ночью. Именно здесь. Именно так. Именно с теми, кто сейчас присутствовал на поляне. В основном это были обнаженные или прикрытые полупрозрачными накидками девицы. Наверное, существовала какая-то иерархия – вряд ли они почитали Марьяну только потому, что она была невестой. Виктору казалось, что девицы трепещут перед его суженой совсем по другой причине, ему неизвестной. Когда она проходила мимо полностью обнаженных девушек, те ложились на землю и целовали ей ноги.

Зазвучала чарующая музыка. Она лилась с ветвей деревьев, окружавших поляну, и Виктор, присмотревшись, сумел различить там неясные фигуры музыкантов. А вместе с музыкой из леса начали выходить другие участники предстоящего действа. Судя по всему, это были мужчины, в масках быков, козлов и волков; с бедер их свисали звериные шкуры. Кое у кого вместо маски висели напротив глаз, непонятно на чем держась, два горящих уголька.

- Сторожа, – непонятно шепнула Марьяна, посмотрев на Виктора из-под черного капюшона.

Сердце его колотилось, и он так и не мог понять: действительность ли это - или все-таки сон?

Двое с масками быков подошли к его спутнице, и она отдала им свой длинный плащ, оставшись совершенно нагой. Склонив головы, “быки” попятились назад. Виктор почувствовал приятные легкие прикосновения, противиться которым не было никакого желания. Полуголые девицы раздевали его, они были очень привлекательны, но не возбуждали. Ему нужна была лишь одна из здесь присутствующих - Марьяна. Его любимая Марьяна!

Он ощутил в теле необыкновенную легкость, все поплыло перед глазами - а в следующий миг он уже парил над поляной. Взмахнув руками, как крыльями, Виктор поднялся выше и увидел рядом Марьяну. Она так же парила над землей! У толпившихся внизу глаза горели, словно звезды. Марьяна протянула ему руку, и они начали кружить над поляной, и с лица Виктора не сходила счастливая улыбка.

Наслаждаясь полетом, Виктор посмотрел на свою спутницу. И увидел на макушке своей любимой два торчащих вверх кошачьих уха. Выглянувшая из-за облаков луна осветила ее лицо, отразившись в вертикальных кошачьих зрачках. Кошка! Ее хвост извивался в воздушных струях. Коготки Марьяны вонзились в запястья Виктора, но вместо того, чтобы закричать от боли, он прошептал:

- Я… тебя… люблю!

Боль стала еще сильней, а кошачьи глаза оказались еще ближе.

“Она меня испытывает! Проверяет, достоин ли я быть ее мужем...”

 - Я тебя люблю! - повторил он, хотя боль стала такой сильной, словно его руки безжалостно резали острыми кинжалами.

- Согласен! – крикнул Виктор, оказавшись вдруг снова на поляне.

- Согласна, – промурлыкала Марьяна, подергивая от удовольствия кошачьими ушками.

Посмотрев на свои запястья, Виктор обнаружил на каждом из них по одному глубокому порезу. Точно такие же раны он увидел и у своей виляющей хвостом возлюбленной.

Он повторил вслед за басом, доносившимся из-под маски с большими закрученными рогами:

- По своей воле придя сюда, я, Виктор, желаю: любить Марьяну, и оставаться с ней вечно, стать с ней одним целым, никогда не предавать ее, доверять ей, и защищать ее – даже если для того потребуется вся моя жизнь. Ее радость – моя радость, ее печаль – моя печаль, ее добро и зло – мое добро и зло, ее счастье иль несчастье – мое счастье иль несчастье. И пусть меня разорвут на части алчущие когти и клыки, если это не так. О, мой Покровитель! Дай мне силы следовать своему желанию, не изменяя ни тебе, ни собственному сердцу.

- По своей воле придя сюда, я, Марьяна, желаю: любить Виктора, и оставаться с ним вечно, стать с ним одним целым, никогда не предавать его, доверять ему, и защищать его – даже если для того потребуется вся моя жизнь. Его радость – моя радость, его печаль – моя печаль, его добро и зло – мое добро и зло, его счастье иль несчастье – мое счастье иль несчастье. И пусть меня разорвут на части алчущие когти и клыки, если это не так. О, мой Покровитель! Дай мне силы следовать своему желанию, не изменяя ни тебе, ни собственному сердцу.

Раздался нестройный волчий вой - и в ответ по всей поляне замяукали кошки, заблеяли козлы, замычали быки.

Виктор почувствовал, как меняется его лицо - оно поросло шерстью, а на голове он нащупал рога. Хвост бил его по ногам, а ладони буквально у него на глазах превратились в козлиные копыта.

К человеку-козлу и к его мурлычущей невесте поднесли большой котел. Оттуда доносился слабый детский плач. Человек-волк нанес удар появившимся откуда-то ножом, блеснувшим в лунном свете. Брызнула кровь - и вслед за Марьяной Виктор впился зубами в еще трепещущую плоть. Кровь обожгла горло. Что-то подсказывало ему: так надо, если он хочет остаться с любимой. Остаться с Марьяной на всю жизнь? О, да!

Он повторял непонятные слова, которые произносила Марьяна, и помешивал копытом кипящее в котле варево. Там плавали мыши, лягушки и маленький ягненок. И никакого ребенка...

- Хватит, - сказала Марьяна, и он с облегчением отвернулся от котла.

Людей на поляне уже не было, ни в масках, ни без, зато повсюду - и на траве, и на деревьях, и на выложенных по кругу камнях, - сидело множество черных кошек, волков, быков и огромных козлов. Встретившись взглядом с глазами черного волка, Виктор неожиданно для себя заблеял, как настоящий козел. Заблеял, а потом забил копытами о землю. В ответ волк завыл - и резко смолк.

Все тем же неведомым чутьем Виктор понял: его здесь приняли, он стал таким же, как и все остальные. Он стал своим.

Потом все это сборище поглощало приготовленное молодоженами зелье. А после свадебного ужина пришло время и всеобщего блуда. И Виктор, наконец, познал Марьяну...

Хотя, думал он, это все ему только кажется.

Когда он проснулся в доме бабки Прошки, рядом с ним лежала Марьяна – без кошачьих ушей, глаз и хвоста, – точно такая же, как всегда.

И она сказала ему, что это был не сон: все происходило по-настоящему.

А по деревне в тот же день разнеслась страшная весть: ночью у Вылегжановых кто-то выкрал младенца. На вопрос Виктора Марьяна, лукаво улыбнувшись, ответила: «Ну что ты, милый. Ты же видел - это был самый обыкновенный ягненок».

Посмотрев на свои запястья, Виктор увидел шрамы. Они уже не болели.

А на следующее утро кто-то расправился с отцом Сергием и сжег церковь.

* * *

Жизнь жителей затерянных посреди леса Заячьих Дубровок уже не протекала так однообразно, как раньше. В одну ночь был убит отец Сергий, сожжена церковь, а также исчезла девочка двух дней от роду.

Велико было горе родителей, Антипа и Прасковьи Вылегжановых, – это было их долгожданное дитя, их первенец, которого они вымаливали у Господа целых двенадцать лет. Пропажа произошла посреди ночи, и это при том, что задвижка на двери и ставни были закрыты.

Поиски девочки не привели ни к каким результатам. Не было ни одной зацепки, ни одного свидетеля. Ребенок словно испарился, растаял в воздухе. По деревне пошли разговоры о колдовстве.

А коль дело было в колдовстве, то следовало сходить туда, где им занимались - к помолодевшей Прошке-Марьяне...

* * *

Приход односельчан напугал Виктора. Впрочем, как и Марьяну. Она не хотела впускать деревенских в дом, и сомнения Виктора насчет ягненка усилились. Наконец, она уступила напору “расследователей” - но люди так ничего и не обнаружили ни в доме, ни в погребе, ни во дворе «ведьминого» дома. И у Виктора немного отлегло от сердца.

Ему не нравилось их новое жилище. Барак, поделенный на два хозяина, где он жил в последнее время, был намного лучше и роднее. Но Марьяна настояла именно на этом жилище сбежавшей за кудыкины горы Прошки, стоявшем на окраине деревни, обособленно от остальных домов. Она сказала просто, без разъяснений:

- Как раз то, что нужно.

Почему это было “как раз то, что нужно”, Виктор не знал. Но заверение Марьяны в том, что «всему свое время» и что ему «еще рано», в какой-то мере успокоило его. Марьяна была его женой, и не доверять ей он не мог. Тем более после клятвы, произнесенной на лесной поляне, среди таких же, как она.

- Даже если для этого потребуется вся моя жизнь, – повторил Виктор, вспоминая обряд. – Я тебе верю, любимая. Не обмани же меня. Ты одна на всем свете, кому я могу доверять. Одна.

Виктор стоял на крыльце и смотрел на темный силуэт башни, вонзившейся прямо в луну. Говорили, что этой развалине, вздымающейся над холмом, уже более трехсот лет, и когда-то она была гораздо выше. «Острый Шип. Когда ее построили, она была похожа на громадный острый шип. Иначе, зачем было так называть? – подумал Виктор, вдыхая вечернюю прохладу. - И что можно было оттуда высматривать? Вражье войско?”. Неожиданно он заметил на холме какое-то движение. Собака? Хищная судорога передернула лицо Виктора, обнажив его желтые зубы.

Раздался волчий вой, и в ответ тут же залаяли псы во дворах. А Виктор, сам того не ожидая, громко заблеял козлом. Стуча ногами по крыльцу, он блеял снова и снова.

Блеснули вдалеке волчьи глаза - и хищник исчез.

Виктор растянул губы в улыбке, и улыбка эта была похожа на оскал.

* * *

Новое убийство, случившееся вскоре после первого, повергло жителей Заячьих Дубровок в страх и уныние. Страх от жестокости невидимого убийцы, и уныние от отсутствия каких-либо зацепок. Хотя, играло роль еще одно немаловажное обстоятельство.

Расследование по совершенным в деревне преступлениям так и не сдвинулось с места. Полицейским, отряженным из уезда, до Дубровок доехать не удалось. То, что они сообщили по возвращении, по-видимому, возымело действие, и более этими преступлениями в уезде уже никто не занимался. Кроме самих обитателей Заячьих Дубровок, которые не могли просто так вот все забыть и продолжать жить, как ни в чем не бывало.

Убийство кузнеца Николая Кожемякина, по всей видимости, произошло около полудня, когда он должен был идти домой пообедать. Не дождавшись мужа, его жена решила принести обед в кузницу. Если б Марфе знать заранее, с каким ужасным зрелищем она столкнется, она бы ни за что не пошла туда. Но сердце ничего не предвещало, приготовив хозяйке «сюрприз» напоследок – и от себя. Войдя в кузницу, Марфа успела только вскрикнуть, а потом упала, почти мгновенно отдав Богу душу.

Николай был крупным и сильным мужиком, способным и подкову согнуть, и быка одним ударом кулака на землю опустить. И в кулачном бою равных ему не было. Чтобы с ним справиться, не хватило бы и троих, если не четверых. То, что сотворили с Николаем, мог сделать только еще больший здоровяк. Кто-то пришлый? Или убийца действовал не один? Или же застал Николая врасплох?

Но просто убить – это одно дело, а растерзать в клочья – уже совсем другое.

Не остановится на этом чертово отродье, нутром чую. Сердце подсказывает: над каждым из нас сейчас коршун завис.

Николай был прав тогда, на пепелище. И теперь, погибнув сам, да еще и жену с собой прихватив, передал остальным свои опасения, оказавшиеся отнюдь небеспочвенными. Коршун смерти действительно завис над каждым обитателем Дубровок. Он не щадил никого – ни святого, ни младенца, ни мужика восьми пудов весом.

И кто будет следующей жертвой?..

 

* * *

Письмо девятое

«Алекша! Я не знаю, как тебе это объяснить. Но почти уверен, что именно я стану следующей жертвой.

Мой дорогой брат! Я все еще люблю тебя!

Твой Михаил».

 

* * *

- Виктор, ты любишь меня по-настоящему или нет?

Виктор смотрел на Марьяну и не знал, что ответить. Любит ли он ее? Если то, что при виде черноволосой красавицы со сросшимися бровями у него возникает непреодолимое желание стать с ней одним целым, называется любовью – тогда да, он любит Марьяну. Если то, что он готов исполнять все ее желания, лишь бы всегда оставаться с ней рядом, называется настоящей любовью – тогда тоже да, свою жену он любит по-настоящему. Она для него - божество. В этом Виктор не сомневался. Но можно ли любить по-настоящему, и при этом испытывать страх? Можно ли любить по-настоящему, и при этом испытывать злость? 

- Почему ты молчишь, Виктор?

- Потому что не знаю, что это такое - любить не по-настоящему. Ты знаешь, что я люблю тебя, и мою любовь смогут прервать лишь алчущие когти и клыки.

- Ты не боишься этих клыков? Нет, не отвечай! Я не могла в тебе ошибиться. Хотя... я боялась, что ты не выдержишь… на нашей свадьбе.

- Но я выдержал.

- Я горжусь этим, любимый!

- Я… боюсь, Марьяна.

- Чего ты боишься?

- Этих убийств. Вся эта шумиха вокруг них... Вдруг они догадаются?

- Забудь. Ты сильнее всех их.

- А ты не боишься?

- Этих слизняков? Пусть они меня боятся. Не для того Хозяин мне силу дал, чтобы я склонялась перед улитками. – Марьяна впилась глазами в Виктора. – И не для того эту силу ты держишь сейчас в своих руках.

- Моя любовь к тебе сродни твоей силе. Я люблю тебя, Марьяна!

Она улыбнулась, прильнула к нему и раздвинула его губы своим языком. Виктору вдруг показалось, что у него во рту не язык Марьяны, а раздвоенный язычок ядовитой змеи. Но это наваждение быстро прошло, отправив затуманенный разум в пучину всепоглощающей страсти, выбраться из которой ему было уже не по силам.

* * *

Письмо одиннадцатое

«Спешу сообщить тебе пренеприятнейшую новость, мой дорогой Алекша. Последние события набрали такие обороты, что чуть не сделали меня нафаршированной опилками дичью – без рук, без ног, и с расколотым поленом вместо головы. В общем, сегодня меня чуть не убили.

Я тебе уже писал о Викторе. Однажды мне пришлось столкнуться с ним лицом к лицу. Было это месяца два назад. Желая познакомиться со своим соседом поближе, я подошел к нему и протянул руку. Но вместо того, чтобы пожать ее, он взял меня за плечо. И меня посетило видение! Вероятно, это было будущее – мое будущее. Виктор замахивался топором на твоего покорного слугу. Дикий ужас сковал меня, когда я увидел, как падают на землю мои отсеченные руки. А ныне, дорогой брат, мое видение двухмесячной давности чуть не стало явью.

Неведомо, что руководило сегодня Виктором, но любой на моем месте испугался бы не меньше. Услышать подле себя звериный рык, вырывающийся из человеческих уст, – это не для слабонервных. А у меня нервишки в последнее время и так пошаливали. Я попятился назад, а Виктор, бормоча что-то себе под нос и кривя рот в ухмылке, шел на меня с топором в руке. Как же тут не вспомнить о своем видении! Напуганный двумя здешними убийствами, а теперь вот лицезрея перед собой маньяка, вселившего страх в сердца людей по всей округе, я распрощался со своим самообладанием в считанные секунды. Закричав: “Помогите!”, я бросился было бежать, но мои ноги сделались ватными, и я упал. Поверь мне, Алекша, в те ужасные мгновения мне не пришло на ум ни одной молитвы. Но Всевышний оказался рядом. Я выжил. Мой крик услышал проходящий неподалеку Прохор Подкопаев и поспешил на место готовой вот-вот завершиться трагедии. И представляешь, ему почудились даже два топора в руках злодея! Если бы ему чуть промедлить, Алекша, – твой брат в этот вечер не сжимал бы пальцами перо, выводя на бумаге строчки этого письма».

* * *

Деревня бурлила. Было предотвращено новое убийство, на этот раз - школьного учителя. Человеком, напавшим на него, был не кто иной, как Виктор – сын сошедшего с ума от ревности Григория, превратившийся со временем из жалкого ягненка в злобного волка. Подозрения насчет этого человека и его невесть откуда взявшейся сожительницы в какой-то мере оправдались. Да, оставалось неясным, он ли виновен в смерти отца Сергия и кузнеца, и был ли причастен к пропаже девочки, но его застали при попытке убийства! Прохор был мужичком щупленьким, но действовал быстро и решительно. Он огрел Виктора по затылку выхваченным на ходу из поленницы поленом - и тот пришел в себя только в холодном подвале с маленьким окошком под потолком.

Ничего вразумительного по поводу случившегося Виктор так и не сказал, и лишь твердил, потирая затылок: «Это все она, она, не я! Это все она!». Кого он имел в виду, догадаться было несложно - Виктор знался только с Марьяной.

И вот к чему пришли деревенские светлые головы. И убийство отца Сергия, и предание огню церкви, и пропажа ребенка, и жуткое убийство, свершившееся в кузнице – все это произошло после появления в Дубровках Марьяны. Она стала жить с нелюдимым Виктором, в глазах которого всегда таилась злоба. А истоки этой злобы лежали в издевательствах над Виктором его родного отца. Повредил Григорий душу собственному сыну! Сложением Виктор пошел в отца, сила в нем чувствовалась немалая. А вдобавок к силе ощущалась и опасность, от него исходящая. Достаточно было одного толчка, чтобы прорвало запруду. Марьяна, скорее всего, и дала такой толчок. Тому подтверждением было то, что, сидя в подвале, Виктор стал обвинять ее, а не себя. «Это она, она!» – повторял он одно и тоже. Но добавлял временами: «Прости же меня, прости»! И это могло означать вот что: Виктор любил Марьяну, и не находил в себе духу противостоять ее помыслам. И, возможно, был ее орудием для совершения преступлений. При умении можно без особого труда подчинить своей воле человека с нарушенной психикой. А если в дело вступало еще и колдовство, то результат воздействия на чужой рассудок мог оказаться просто непредсказуемым. Правда, никто еще не уличил Марьяну в колдовстве, но все же, все же... И поселилась она в доме ведьмы, и волк как-то выл возле ее дома, и воронье, бывало, кружилось над ней. Неспроста? Очень возможно, что неспроста. Во всяком случае, так думали деревенские мудрецы.

Однако, все это никак не снимало с Виктора вины и ему непременно должно было воздаться по заслугам. Но оставались кое-какие белые пятна, устранить которые можно было только при участии Марьяны. Требовался еще один визит в ее жилище. И чем скорее, тем лучше.

* * *

Пролетевший над крышей огромный ворон громко каркнул и скрылся из виду. Кто-то из идущих через пустой двор людей ругнулся и сплюнул наземь. Шагающий впереди маленький, но крепкий лысый мужичок поднялся на крыльцо и остановился. Дом казался безлюдным. Приоткрытая дверь смотрела на непрошеных гостей темной щелкой, но изнутри не доносилось ни звука. Немного помедлив, лысый резко распахнул дверь и вошел. За ним последовали и другие.

В доме никого не обнаружилось. В еще теплой печи тосковал чугунок с картошкой. На столе, покрытом ветхой скатертью, стояли крынка с молоком, огромная свечка, похожая на готическую башню, и лежала на боку банка с засахарившимся медом. По стенам были развешаны засушенные коренья и узелки разной величины - должно быть, с травами. И у порога была рассыпана сухая трава - то ли специально, то ли в спешке, когда новая хозяйка убегала отсюда... В углу висела чья-то лохматая ножка с копытцем длиною с пол-аршина, а у печи, возле веника, лежал кусок треснувшей челюсти, похожей на собачью или волчью. С длинных желтых зубов свисала черная шерсть.

Лысый заглянул под стол - и оттуда метнулась маленькая тень. Замяукав, проскользнула мимо людей и выскочила за дверь, но кто-то успел метнуть ей вслед палку - и, видимо, угодил в цель, потому что кошка взвыла. В окно с распахнутыми ставнями было видно, как она промчалась через двор и исчезла в зарослях крапивы.

И почти сразу из крапивы раздался громкий плач. Может быть, это кричала кошка, но у каждого, кто находился в доме, возникло ощущение, что они слышат плач ребенка. 

* * *

Письмо двенадцатое

«Они так никого и не нашли там, Алекша. Но им посчастливилось наткнуться в крапиве на красную ленточку с инициалами «ЕВ». Знаешь, что это было, брат мой? Ни за что не догадаешься! Амулет Леночки Вылегжановой - мать после родов повязала ленточку ей на запястье! Отец этой пропавшей недавно девочки так и обомлел! Для него, впрочем, как и для всех, кто находился рядом с ним, это было, как гром среди ясного неба. Никто из них уже не сомневался в том, кто именно погубил бедную малышку...

Но вот что еще, Алекша. Только вышли они со двора, а на заборе записка – алой кровью! Ведьмина записка. «Он – не убийца! Отпустите его, а не то пожалеете»! Что тут началось, брат! Антип Вылегжанов, отец Леночки, сразу в обморок – бах, и упал на землю, как подкошенный. Язык завалился, изо рта пена. Падучая началась...

А что дальше случилось – страх один, да и только! Оставили его во дворе у ведьмы, потому как тяжелый, куда там нести. Думали - полежит, отдышится, а потом и отведут домой, если сам добрести не сможет. А когда двое воротились за ним – у того голова размочалена! И рядом молоток валяется, весь в крови...

Значит, правду Виктор говорил – Марьяна за всем стоит. Ведьма!

А к утру и Виктор дух испустил. Уж кто к нему в подвал пробрался с топором – одному Богу известно! А я думаю – Марьяна это сделала. Ведьма и воробьем обернуться может, и мышью-полевкой. Пробралась к нему через щелку и отомстила - за то, что выдал ее. Вот оно как бывает, Алекша! От любви до ненависти малого словца хватает. Только одно мне непонятно: как же она топор через щелку протащить смогла? Видно, силой большой обладает, коль и такое ей вмоготу было сделать».

* * *

Сила у Марьяны и действительно была необыкновенная. Обстоятельства, приведшие к смерти Виктора, пробудили в ее сердце жестокость ко всем обитателям Заячьих Дубровок. Какие только картины мести не рисовала ей собственная фантазия! Какие изощренные способы убийства не вынашивало ее черное сердце! Эти жалкие люди решили устроить на нее облаву. Они сожгли дом, где она жила вместе с Виктором…

«Виктор... Ты испугался, ты меня предал. И так и не узнал, что у меня внутри зреет сейчас и твоя частичка...” - Марьяна смахнула слезу.

За эти слезы кто-то должен был обязательно поплатиться.

Вдалеке залаяли собаки.

Что ж! Она покажет им, на что способна!

Из-под кожи на руках полезли черные перья. Марьяна взмахнула крыльями и поднялась в воздух.

Внизу раздались выстрелы, и пули со свистом пронеслись рядом с ней. Марьяна камнем бросилась вниз и уже на земле обернулась маленькой мышкой. Перебегая дорогу недалеко от своры гончих, она увидела растоптанных убитых воронов и юркнула в дырку в заборе. На лавке у крыльца лежало ружье. Оббежав его против часовой стрелки, мышь помочилась в дуло и шмыгнула под крыльцо. Проникла под половицы и, найдя выход, проделанный настоящими мышами, очутилась в комнате.

В стоявшее на столе молоко упал мышиный помет и скрученный волосок, сделав питье смертельным ядом. Забравшись в люльку, мышь взглянула на плачущую девочку Уленьку. Закрученные маленькие локоны выглядывали из-за детских ушек, но Марьяна не собиралась умиляться.

«Твой отец - мастеровой. Однажды тот, кого он сделал, и станет для него материалом».

Убегая, она весело запищала.

В этом доме задерживаться больше не было смысла. Марьяна уже почти выбралась из-под крыльца, когда увидела горящие глаза сиамского кота. Увернуться она не успела. Тело мыши пронзила острая боль. Как глупо было бы сейчас погибнуть!

Но нет, так не должно случиться! Оставалось еще то чувство, блюдо из которого всегда лучше подавать остывшим. Оставалось желание довести месть до конца. Оно-то и заставило Марьяну не только пересилить боль, но и за считанные секунды безошибочно трансформировать свою плоть в новую оболочку. Превосходная дикая кошка! Немного меньше рыси, но с ее когтями и зубами даже такому здоровенному сиамскому коту, как этот, окраса сил-пойнт, не поздоровится.

То была отличная бойня! Прокушенное плечо не давало дикой кошке нанести удар. Но потом у нее все-таки получилось. Выпущенные сантиметровые когти не только разодрали щеку тайскому гладкошерстному самцу, но и вырвали глаз. Оставалось ма́лое. И Марьяна довершила дело. Из прокушенной, еще недавно лоснящейся, шеи брызнула двумя струйками кровь. Тело некстати встретившегося на пути сиама пару раз дернулось и обмякло. В этой битве должен быть всего один выживший. И это Марьяна знала с самого начала.

Рана сильно болела. Но разве это может помешать ей осуществить задуманное? Неужели такой пустяк, как укус, остановит ее?

Только не сейчас! Только не в эту пору возмездия! И только не ее!

Марьяна помчалась прочь.

«Сделать все возможное! И невозможное! Использовать все умения и знания! Выжить, чтобы отомстить! Нужна кровь! Свежая кровь, и желательно - маленького отродья”.

Возвращаться к девочке с буклями Марьяна не стала. Судьба девочки была уже предначертана. Сейчас нужно было отлежаться, а вечером... Марьяна знала, кого навестит вечером. И кому отомстит. В один день с Прасковьей Вылегжановой разрешилась от бремени и жена Прохора Подкопаева.

Вдалеке прозвучал выстрел. Залаяли собаки, но ее никто не заметил. Просто хотелось в это верить. И Марьяна верила. Хромая, она добежала до заброшенной бани и юркнула в щель между досками…

* * *

Прохор был возбужден. Он с мужиками отловил и перебил сегодня десятка полтора черных кошек и собак, а воронья - и вовсе не счесть. И ребятня тоже старалась - вовсю пуляла из рогаток. Да, сегодня была славная охота, и Прохор имел полное право отдохнуть.

Ему снилась свадьба старшей дочери Оксаны. Она выходила замуж за барича – Богдана Вишневского. Очень странно, что дети из таких разных семей соединили свои судьбы. Но на то Господня воля. И крестным знамением Прохор осенил новобрачных.

- С Богом, Оксаночка. С Богом, Богдан. Пусть не разлучит вас никто и ничто – до самой смерти.

Среди ночи громко хлопнули ставни. Проснулся и сразу же заплакал маленький Гриша. Перепуганная жена Варвара подхватила ребенка, а Прохор как-то очень тихо спросил:

- Что это было, Варька? 

Не дождавшись ответа, он наспех накинул сермягу и, не зажигая свечу, подошел к окну. Снаружи было темно и тихо.

И тут же раздался стук в другой комнате – там, где спала Оксана.

- А-а! Батюшка! Батюшка! – закричала испуганная девушка. – Там кто-то стоит за окном!

Прохор вбежал к ней и успел заметить, как за стеклом мелькнуло белое лицо. Вновь ударили ставни.

«Ведьма!» – ему показалось, что это была именно Марьяна.

- Марш к матери, и чтобы от братишки не отходила! - приказал он. - А я щас выйду на двор – гляну, кто это там шалит.

Сердце бешено колотилось. Прохор снял со стены ружье и вышел в сени. Отодвинул засов и, приоткрыв дверь, осторожно выглянул наружу.

Никого.

Положив палец на курок, Прохор, крадучись, спустился с крыльца.

Сделав несколько шагов, Прохор увидел два светящихся глаза, стремительно приближавшихся к нему. Он выстрелил без промедления - безрезультатно. Выпавшая берданка больно ударила по ноге. Попятившись назад, Прохор краем глаза заметил еще одно движение – со стороны огорода. Он повернул голову. К дому летело множество темных пятен. Это были вороны! Не было слышно даже шороха их крыльев. Огромные черные птицы летели, то прижимаясь к земле, то снова поднимаясь вверх – словно и не вороны вовсе, а стая необычных ночных ласточек. Наткнувшись на пустое ведро, он чуть не упал. Волк был уже почти рядом! Чудом успев забежать в дом, Прохор хлопнул дверью так сильно, что верхняя планка отскочила. Удерживая дверь руками, он почувствовал, как с обратной стороны в нее что-то ударилось, а потом пошли царапать по ней чудовищные когти. В образовавшуюся вверху щель попыталось протиснуться непонятное существо, протягивая к человеку что-то похожее на ожившие ветви. Схватив стоявшую у порога кочергу, Прохор ударил в щель. Наверное, он попал. Натиск колдовской нечисти прекратился так же быстро, как и начался.

Боясь пошевелиться, Прохор стал прислушиваться. Его надежды не оправдались. По ту сторону двери доносилось тяжелое дыхание голодного хищника. Скорее всего, рефлекторно Подкопаев ударил ногой по двери. Услышав, как звуки тяжелых шагов растаяли в ночи, он просунул кочергу в ручку двери, надеясь, что это поможет.

Когда он вернулся в комнату, там, прижавшись друг к другу, сидели перепуганные жена с дочкой и всхлипывал во сне маленький сын Гришенька.

Окружив колыбельку самого меньшего в доме, под звуки то и дело хлопающих ставен и глухих шагов, раздававшихся на крыше, они все вместе читали до утра молитвы. А потом заснули – тоже все вместе…

Прохор проснулся раньше всех. Открыв затуманенные глаза, он пытался вспомнить, что случилось. Посмотрел на руки, обхватившие колени. Расплавленная свечка застыла на мозолистых ладонях холодным воском, и, сдирая эту липкую массу, Прохор поморщился. Память возвращалась. Он посмотрел влево. Там, наклонив голову к плечу, спала дочь Оксана. Капли воска, стекая с ее пальцев, образовали на коломенковом покрывале с вышитыми на нем красными пионами рваное пятно. Качаясь на непослушных ногах, Прохор с трудом поднялся с пола. Жена Варя также спала, обняв рукой люльку маленького Гриши. Наклонившись к сыну, Прохор отодвинул свивальник чуть в сторону, но крохотное тельце даже не шелохнулось. На маленькой шейке с застывшей синей жилкой он увидел две крохотных красных точки – и заскулил, словно жалкая побитая дворняга. А потом закричал – и к его крику присоединились причитания жены и плач дочери…

* * *

Смерть Гришеньки была лишь началом. Каждый день в Заячьи Дубровки стали приходить недуги и несчастья. Людей поражала и падучая, и коклюш, и антонов огонь. Кое-куда заходила и бугорчатка, и костоеда, и лихорадка. Многие дети просыпались утром то с краснухой, то с корью. Болезни не щадили ни людей, ни животных. Вымирали куры, утки, кролики, свиньи...

Марьяна ликовала. Раны ее закрылись, и она, набравшись новых сил, продолжала мстить, вновь бегая по деревне незаметной мышью.

* * *

Башмачник Петр Рассадников и лабазник Петр Матлашов были соседями, но особой дружбы между ними никогда не наблюдалось. Теперь же, сидя на бревне и покуривая, два Петра вполголоса вели разговор.

- Наяву, что во сне – беда напала. Привела эта нехристь сестер и братьев на подмогу своему недоброму делу.

- Это точно, тезка, - покивал Рассадников. - Не могла ведьма одна такое сотворить, не могла. Всю мою птицу подчистую! Свиней только и оставила. Ты-то как? Что с мукой-то?

- Все сгубила, - вздохнул Матлашов. - Залила, будто сурьмой.

- Смелость – силе воевода. Бояться ведьму будем – точно пропадем все.

Лабазник стукнул себя кулаком по колену:

- Правильно говоришь, сосед! Стояньем город не возьмешь. А будем медлить – мором сгинем.

- Батюшку бы нам нового... Да только куда?

- Пока храм отстроим, всех нас ведьма изведет. Э-эх! С людьми бы знающими посоветоваться, с образованными! Может, и подсказали бы, как бороться с нечистью.

- А к учителю сходить? - предложил башмачник. - А, сосед?

* * *

- Нет, не помощник здесь Святой дух. У самого места надо помощи просить.

- Это как же: у места? Что оно – живое, что ли, чтобы его просить?

- Живое-живое. И тайна здесь есть. Разгадаем ее – и придет спасение. Вот вы - местные. Ничего тут особенного не видели? Чего-нибудь странного? Или, может, слышали от кого?

- Да нет, господин учитель... Вроде бы, все как и везде, да, сосед?

- Не знаю... Разве что башня... Только что в ней особенного-то?

- Может быть, лес?.. Озеро? Насколько мне известно, оно то больше, то меньше делается. Явление, однако, не совсем обычное.

- Бельмо, оно и есть Бельмо. Одно оно такое, что ли? А что вода приходит и уходит - так значит так и надо. Ученые люди разберутся. Только вот ходить туда не след - говорят, там черти танцуют...

- А я слыхал от матушки своей такую байку, что возле него желания можно загадывать. Наклоняется Господь к озеру водицы испить, в это время и может услышать просьбу человеческую. Плохая ли, хорошая – коль услышал, обязательно исполнить должен. Хотя, может, и не Господь то, а дух какой-нибудь лесной.

- И когда же… наклоняется Господь?

- А вот это и неведомо никому… Слушайте, да сказки все это. Вчистую байки для детишек.

- Так что же делать-то нам? Может быть, подскажете что? Пропадем ведь. Сгубит неминуче всех нас ведьма проклятая. Как пить дать – сгубит.

- К озеру идти надобно – желание загадывать.

- Вокруг того озера черти танцуют – вот что я слышал о Бельме Лесном! Н-е-ет, идти туда дураков не сыщешь. Господь наклонился! Водицы испить! Скажешь же, Петр, околесицу!

- Да байки все это! Чистой воды байки!

- Вы, братцы, идите, идите! А мне тут помозговать надобно. Приберем мы ведьму нашу. Как пить дать – приберем!

* * *

Письмо тринадцатое

«Дорогой Алекша! Чудится мне в эти минуты, что пишу я сейчас свое последнее письмо. Уж и не знать бы, с чем увязать такие печальные мысли. Но от подобного желания веет лишь обманом и слабостью, парализующей человеческие возможности и опустошающей мои собственные резервы. Боюсь ли я смерти? О, мой дорогой брат, спешу тебя заверить, что костлявая мне нисколечко не страшна! Более того – я даже готов с ней встретиться лицом к лицу! Омрачает меня лишь то, что этот час сможет оказаться слишком скучным и недостойным всего земного существования. Возможно, Алекша, такие мрачные предчувствия как-то и связаны с последними событиями, охватившими прекрасное место, о котором я впервые упомянул еще в первом письме. Возможно, именно то, что я сегодня должен сделать, и выбьет из дрожащих рук старое перо, разъединив мое тленное тело с бессмертной душой. Но я хочу, чтобы ты знал: неизвестность, – какой бы она ни была, – меня сейчас не пугает. Скрытый поворот лишь разжигает мое воображение все больше и больше. Жаль только одного: иногда приходится терять ту самую нить, которая тянется за тобой с самого начала лабиринта. Хотя, если посмотреть на это с другой стороны: именно такой нелепо-каверзный казус и в состоянии разжечь огонь интриги до невиданных размеров, добавляя в пресные щи щепотку так необходимой соли.

Кажется, события повернули куда-то не туда. Неожиданное появление в Дубровках Марьяны произвело совсем не тот эффект, что я предполагал вначале. Но что было – того уже не воротишь. А переписать все заново – увы, мой драгоценный брат, это мне пока не под силу. Остается лишь одно: надежда исправить, остановить весь этот поток, используя любую возможность – как доступную другим, так и ту, которой могу воспользоваться лишь я.

Мой дорогой брат, хочу добавить еще следующее: любое промедление для меня сейчас равносильно скорой смерти. И, к сожалению, это не пустые слова. Я уже болен, и моя болезнь не дает никаких шансов на выздоровление. Как и многих обитателей Дубровок, меня настигло колдовство красавицы-колдуньи, способной перевоплощаться в различных животных. Я безвозвратно старею – и так быстро, что через месяц превращусь в дряхлого старика. Это и есть мой страшный недуг, Алекша. Это и есть зелье злобной колдуньи, приготовленное для меня. Я по неосторожности испил его…

Я прощаю тебя, мой брат, – за то, что ты так и не расстался со своей гордыней. Я прощаю тебя – за то, что ты так и не ответил ни на одно мое письмо. Я прощаю тебя – за то, что ты так и не простил меня. Прости же меня, Алекша! Прости – за то, что я такой, какой есть сейчас. Прости меня – за то, что в свой мир я не смог найти такую дверцу, через которую в него попал бы и ты. Прости меня – за то, что мне придется сделать сегодня.

Прощай, Алекша. И да поможет мне сегодня мой Бог.

Май 1899 года».

* * *

- Владычица Богородица, от всех врагов видимых и невидимых, от всякого злого обстояния, на всяком месте, и во всякое время будь нам, Мать Преблагая, необоримая стена и крепкое заступление – всегда, ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.

- Аминь.

- Аминь.

Осенив себя крестным знамением, трое мужчин тотчас же прижались к земле. Три пары глаз были устремлены на застланную утренним туманом дорогу, где возникло какое-то движение.

- Смотри, смотри! На гору покатилось!

Вверх по дороге, подпрыгивая на выбоинах, катилось колесо от телеги. Это было невероятно, но деревянный круг с поперечинами, не управляемый ничьей рукой, упорно катился вперед. Подскочив на очередном ухабе, колесо повернуло и направилось прямо к дому Петра Матлашова.

Раздался выстрел - и колесо исчезло.

- Говорил я тебе, не взять эту тварь ни пулей, ни… – начал было Прохор Подкопаев, но Матлашов вдруг закричал, показывая рукой:

- Вон она – на яблоне сидит! Черной кошкой обернулась!

Мужики бросились во двор Матлашова. Прохор бежал впереди. Убить кровопийцу-колдунью, погубившую Гришеньку! Растерзать проклятую!

Услышав выстрел, отовсюду стали сбегаться люди – кто с вилами, кто с палкой, кто с топором. Кое у кого в руках были и ружья. Мальчишки неистово свистели, предвкушая долгожданное возмездие.

Прохор первым подбежал к высокой раскидистой яблоне. Вскинув ружье, он вглядывался вверх, стараясь отыскать черную кошку в невероятно быстро сгустившемся тумане. Подоспели еще шестеро с ружьями. Окружив дерево, мужики начали стрелять наугад. На землю посыпались перебитые ветки и маленькие зеленые яблоки.

Но кошки не было.

Раздался еще один залп - и вновь по земле застучали яблоки.

- А ну-ка я ее сейчас! - решительно сказал Прохор.

Отдав свое ружье Василию, Прохор начал взбираться на яблоню, и почти тут же скрылся в тумане. Он ничего не видел в белой пелене и карабкался на ощупь, надеясь, что вот-вот его пальцы наткнутся на убитую кошку, застрявшую среди ветвей. В ушах у него почему-то звенело, и першило в горле от назойливого сладковато-кислого запаха тумана. Ни сверху, ни снизу, где толпились люди, не доносилось ни звука.

Иногда ему казалось, что пальцы схватились за что-то мягкое, похожее на кошачью шкуру. Но он ошибался. Обломанные ветки царапали лицо. Звон внутри головы стал настолько громким, что хотелось зажать уши руками, сдавить череп изо всей силы. Но, боясь сорваться вниз, Прохор не делал этого. Он забирался все выше и выше, и все тоньше становились ветки. Карабкаться становилось труднее. Звон в голове нарастал. Очередная невидимая ветка сломалась под его рукой, нога скользнула по влажной коре - и Прохор чуть не сорвался с яблони.

Бешено колотилось в груди сердце, а залитые слезами глаза постоянно моргали. Прохор не слышал ни слова, хотя был уверен, что внизу стоят люди и зовут его. Пытаясь сглотнуть ком, вцепившийся в горло холодным ужасом, человек увидел перед собой кошку. Черное - на белом. Это была она, Марьяна, – ведьма, погубившая его маленького сынишку! Веточка, на которой устроилась кошка, была такой тонкой, что могла выдержать только вес воробья, не более. Однако она даже не согнулась под черной тварью. Вертикальные зрачки злобного создания сделались еще тоньше и вдруг приблизились к самому лицу Прохора. Кошка зашипела - и Прохор невольно отпрянул назад. Он еще успел увидеть, как ее глаза стали полностью черными, и тотчас под ним с треском обломилась ветка.

Уже упав на землю, Прохор сумел прошептать: «Она там, живая...» - и стал отключаться. Феерические лица склонившихся над ним односельчан сделались неестественно красными. Бордовые цвета становились все темнее и темнее, пока не слились в одно большое черное покрывало. Ему казалось, что наступила ночь Хотя нет – где-то очень далеко забрезжила светлая точечка. Идти нужно именно туда – к этому кусочку света. Ведь его там ждал маленький Гришенька.

Раздались выстрелы. Прохор застонал и открыл глаза. Вместо ночи над ним висело едкое облако, порожденное ведьмой…

Мужики вновь открыли дружный огонь. И вновь безрезультатно. Ничего не менялось в белом облаке, охватившем дерево. Не упало вниз ни яблока, ни веточки. Толпа замерла позади неудачливых стрелков.

А потом белое покрывало снежной лавиной упало на стоявших под яблоней людей. Их словно окатило холодной водой, они дружно начали кашлять и зажимать носы - покрывало оказалось невыносимо зловонным.

Все взоры были прикованы к побросавшим ружья стрелкам, а над покрытой мерзкой слизью яблоней взмыла черная кошка. Лапы ее превратились в крылья. Ворона каркнула и полетела к лесу.

Это карканье дорого ей стоило. Сразу трое стоящих в толпе выстрелили вдогонку ведьме. Толпа ликующе взревела - ворона словно споткнулась в воздухе, одно крыло ее бессильно обвисло, и она черным комком начала падать на землю. Не успела она скрыться из глаз, как толпа ринулась на поиски душегубки.

* * *

- Как сквозь землю провалилась!

- Неужто убежать успела ведьма окаянная?

- Видать мышью или хорьком в нору спряталась...

- Да что-то не встречал я тут ни одной дырки.

- Кабы не так! Во-он, ближе к Петровичу – целых две штуки еще по осени водой детвора заливала.

- Так это дворов через десять будет – не меньше.

- Видать, все-таки упустили проклятую!

- А, может, мы ее и взаправду того – убили?

- Хотелось бы! Что она, подлая, с нами сотворила! Вон, Фрол вчера помер - горлом кровь пошла...

- А с учителем что сотворила? Чуть ли не в одночасье стал старик стариком!

- Не надо было ему ходить к Бельму...

- Так ведь сказал, что у него теперь дар открылся. Теперь он сможет и ведьму узнать, кем бы она не перекинулась - хоть кошкой, хоть вороной. И еще сказал, что нельзя ему с ней глазами встречаться - иначе смерть!

- Да так и так скоро ему конец. Подпортила ему ведьма здоровьице-то, будь она неладна!

- Многим она здоровье подпортила...

- Надо бы его позвать. Помог бы напоследок.

- Да он уж, говорят, и ходить-то не может вовсе.

- Значит, нести надо...

* * *

Воздух. Этот чудный необыкновенный воздух! Неужели я дышу им в последний раз? Неужели мне больше не насладиться и этим лесом, и этим великолепным озером?! Мой дорогой Алекша, не написать мне тебе и письма уже. Но как же хочется, чтобы ты сейчас оказался рядом со мной. Прости меня, мой брат, прости. Видно, слаб я оказался на деле.

- Кажется, бредит, горемыка...

- Прощения просит. Видать, чувствует свой конец-то.

- Верно, недолго ему осталось. Посмотри только, как покрутило-то его, бедолашного.

Поймала меня Марьяна в сети свои расставленные. Не уберег я себя от погибели. Одного же сейчас хочется: пошли мне, Лесной Дух, смерть необычную. Открой мне глаза, великий Дух Леса, на дела мои земные. И позволь мне умереть, не потеряв ума, позволь уйти с разумом.

Четверо мужчин несли к оврагу носилки. На них лежал старик. Он беспрерывно что-то очень тихо говорил. Носилки поставили на землю, а старик все не умолкал.

Мне кажется, я теперь понял, что для меня значит быть счастливым. Я всегда думал: очень важно, чтобы человека заметили в его жизни. Но это еще не главное. Еще важнее, чем оказаться просто замеченным – суметь посеять семя, о котором будет известно лишь этому человеку. Не простое семя, а способное прорастать в разум других людей. И только тогда… только тогда, когда это семя прорастет, его смогут заметить и другие… смертные. И не стоит тратить время на то, чтобы узнать, кто именно посадил семя. (Хотя, кто задумается об этом? Кому придет в голову, что это семя посажено кем-то? Разве что единицам, в чьих силах посадить и свое собственное семя.) Гораздо весомее здесь само следствие. Но иногда оно может достичь такого размаха, что станет способным стереть с лица земли также и свою причину. Вот это уже беда, мой брат, – настоящая катастрофа! – ведь никто не сможет контролировать эволюцию мысли… дикорастущей мысли, паразитирующей в ничего не подозревающих разумах…

Но только не сейчас, Алекша, и только не со мной – как, черт побери, в это сейчас хочется поверить!

Голос старика стал громче. Устремив взгляд на уходящие к солнцу деревья, он заговорил так отчетливо, что теперь его смогли расслышать многие.

Я взываю к тебе, Дух Леса, помоги же мне распутать этот клубок! Не позволь мне переступить эту черту и стереть эту грань! Дай мне силы сразиться… и одержать победу над… своими мыслями…

Старик закашлялся, содрогаясь всем телом, но потом вновь заговорил:

Дай же мне силы не оказаться поверженным собственным разумом… разумом, порожденным семенем… семенем, брошенным однажды в летопись человеческих судеб…

Он вновь замолчал. Над ним склонились:

- Михаил Сергеич, мы уже на месте. Где-то тут она и шмякнулась.

Двое мужчин, поддерживая старика под руки, помогли ему подняться с носилок. Он выпрямился, с силой вдохнул воздух, потом еще раз, и, наконец, твердо сказал:

- Чувствую, она здесь. Не убежала - вы ее сильно ранили.

- Так где же она тогда?! Где, Михаил Сергеич? Все уже обшарили - и ничего не нашли!

Старик усмехнулся, и, прищурив слезящиеся глаза, стал поворачивать голову из стороны в сторону. Его движения уже не выглядели вялыми – он был теперь похож на хищника, учуявшего запах жертвы. И жертве не скрыться!

- Главное: не смотреть ей в глаза! Не смотреть в глаза. Никто не должен смотреть ей прямо в глаза.

Какая все-таки ирония! Поучительная ирония! Научившись летать, ты достигаешь высоты, но не замечаешь, как с земли на тебя направлены ружья. Ты летишь и летишь, как вдруг в тебя стреляет тот, кого ты сам научил нажимать на курок. Актеон – в некотором роде... Неужто этот лес для меня и в самом деле окажется Кифероновым? Ну а где же тогда Диана? Надо поискать Диану...

Старик опустился на четвереньки и приблизился к оврагу. В такой нелепой позе он и застыл, уткнувшись взглядом в какую-то точку. Охотники за ведьмой тоже во все глаза рассматривали дно оврага, но ничего подозрительного там не находили. Лежали там камни, сухие ветки да дырявый лапоть - вот и все.

Старик указал пальцем как раз на этот лапоть и прохрипел:

- Вот она, ведьма – ловите ее! 

Лапоть тут же пошевелился, затем подпрыгнул и, наконец, превратился в ведьму. Ее красивое, но злое лицо было бледным, левая рука висела плетью, и платье на плече пропиталось кровью. Вероятно, именно эта рана с большой потерей крови и помешала ей убежать. Казалось, ведьма не замечает указывавшего на нее старика. Ее взгляд скользил от одного лица к другому, совсем не задерживаясь на застывшей в странной позе фигуре.

Стояла полная тишина. И вдруг кто-то из толпы бросил камень. Потом полетели еще и еще, а следом за камнями - палки. Один удар пришелся точно в окровавленное плечо, и ведьма закричала. Ее пронзительный крик был больше похож на завывание огромной дикой кошки, попавшей в западню. Кто-то невольно закрыл уши руками, а кто-то снова кинул камень, затем - толстую сучковатую палку. Палка попала Марьяне в ногу, и умолкнувшая было ведьма снова закричала. Потом она зашипела, словно и правда была кошкой. Закружив вокруг себя вихрь вырванной с корнем травы, колдунья выскочила из оврага и побежала к лесу, припадая на ногу и держась за плечо. Раздались выстрелы - мимо! Марьяна продолжала убегать, изредка оборачиваясь и злобно шипя.

- Уйдет! - крикнул кто-то.

Прогремел еще один выстрел, тут же сменившийся воплем боли - разорвавшийся ствол острыми кусками врезался в лицо стрелявшему.

”На лавке у крыльца лежало ружье. Оббежав его против часовой стрелки, мышь помочилась в дуло и шмыгнула под крыльцо”.

Никто еще не успел ничего понять, как кто-то вновь выстрелил по ведьме. На этот раз выстрел угодил в цель. Ведьма упала с пробитой пулей ногой, но все-таки упорно поползла дальше. Толпа уже бежала за ней, и в ее сторону летели палки, камни и топоры. Казалось, люди опасались приближаться к загнанной жертве вплотную и пытались прикончить ведьму издалека. С каждым новым попаданием воздух сотрясался все новыми радостными криками и все новыми проклятиями. С каждым новым попаданием люди становились все смелее и смелее, сокращая расстояние между собой и ведьмой. Кто-то из самых бойких ребятишек подбежал к ведьме вплотную и изо всех сил ударил ее ногой по ребрам. Но в этот раз Марьяна не закричала. С ненавистью посмотрев на своего обидчика, она негромко, но отчетливо сказала:

- Чтоб ты сдох! Сдохни!

Мальчик пошатнулся и упал. Его туманный взгляд устремился к небесам, а Марьяна захохотала, радуясь своей новой удаче.

- Я вас проклинаю! Всех! И вам не уйти от моего проклятия!

Ведьма с трудом встала и, протянув руки с растопыренными пальцами к своим преследователям, снова зашипела. Клубы пыли взметнулись вокруг нее с такой силой, что сорвали почти всю листву с молодого дуба. Пылевое облако, подчиняясь воле Марьяны, помчалось на толпу. Люди падали на землю, закрывая головы руками, а ведьма хохотала и продолжала проклинать своих обидчиков. С каждым новым проклятием изо рта ее вылетал рой черных мух и устремлялся к поверженным людям. Вокруг ведьмы теперь кружились не только листья, но и ветви деревьев, и тоже летели в толпу.

- Силами ада заклинаю: будьте вы прокляты! Прокляты!!!

- Вы все сдохнете за то, что вы сделали!

- Черная планета сотрет вас с лица земли! Ничтожные созданья! Тьфу на вас!

- Эй ты, Парашка-замарашка! Быть тебе за все в ответе! Муженьку твоему поделом досталось! Трусливые человечки! Будь же ты проклята, Прасковья, и весь твой род пусть будет проклят! Тьфу! Тьфу!

- Это вы все убили моего Виктора! Это вы его не захотели защитить, когда он был еще мальчишкой!

- Поделом вам всем! Даже после моей смерти вы будете помнить – до самой своей смерти! Сдохнете все! Сгинете!!!

Мухи забирались и в рот, и в нос, и в уши, и люди в ужасе катались по земле, пытаясь избавиться от облепивших их насекомых. 

- Бегите же, прячьтесь! Плодите детей своих! Им достанется намного больше, чем вам! Потому что я проклинаю и их тоже! Я проклинаю ваших внуков и правнуков! Я проклинаю место, где вы живете! И призываю себе в помощь черные молнии! Будьте вы все прокляты! Прокляты!!!

И тут громыхнуло. Ведьму отбросило назад, ударило спиной о ствол дуба. Черные мухи упали замертво, покрыв траву мерзким слоем. Марьяна сползла на землю. На груди у нее, там где сердце, расплывалось красное пятно, означавшее, что этот выстрел оказался для нее роковым.

И вновь наступила тишина. А потом пронесся по воздуху топор - и лезвие вонзилось в правое плечо ведьмы.

Это стало сигналом для постепенно приходящей в себя толпы. С криками и свистом жители Заячьих Дубровок набросились на уже беспомощную Марьяну. Они резали ее еще живое тело ножами, били палками, камнями, протыкали вилами. Они выкололи ей глаза, отрезали уши и язык, насыпали в окровавленный рот земли, и воткнули ей в грудь заранее подготовленный осиновый кол. Потом они стали глумиться и над трупом ведьмы, отрубив сначала руки и ноги, а затем – и голову.

Проделав все это, разъяренные сельчане выкопали в лесной чаще глубокую яму, куда и бросили останки Марьяны. Закопав яму, они положили сверху березовый крест, увитый бузиной, рябиной и шиповником, и засыпали его десятью пудами соли.

* * *

- Боже, как же скучно мне! И как пусто на душе, словно подмели там веником! Видит Всевышний, не хотел я такой смерти для себя! Но как раз то, чего я боялся, и прикоснулось ко мне своей холодной рукой… 

- Я умираю, и мой конец будет печальным… Я сохну, как одинокий цветок на старом погосте, на заброшенной могиле… И нет уж больше никакой надежды на то, чтобы успеть изменить хоть что-то…

- Она на меня даже не посмотрела... Глупец! Я считал это спасением для себя, но той, кого я создал, не суждено было увидеть своего создателя. И вот ведь в чем загадка: если она не могла меня видеть, то как же я стал таким больным, чахлым стариком, вот-вот готовым уйти к праотцам?! Как ее месть достала и меня, если о моем существовании она и не догадывалась?! Кто даст ответ? Всю жизнь одни вопросы, и лишь на малую их часть можно ответить…

- Виктор... Бедный-бедный Виктор... Познал единственную в жизни отраду после кончины матери, но пришлось ему отречься от нее... Невольный убийца, повинующийся воле той, кого любил; той, кто любил его самого; той, кто, в конце концов, и отобрал у него самое ценное…

- Как же все-таки темна человеческая душа! Кажется, что вот: живет он истинно верующим, по-христиански. Но случись внезапно какое-нибудь событие, о котором нельзя и подумать, что такое произойдет именно с ним – как тут же обнажается нечто чудовищное, нечто такое, чего человек никогда бы и не представил о себе.

Старик потер ладони.

- Да уж, стоит внести поправки, и ты сможешь увидеть, кто тебя окружает в действительности, без своих каждодневных масок.

- А эта семья Вылегжановых, куда уж там – жертвы ненасытной колдуньи! Тоже мне, бедные родители, у которых украли дитятко! А ведь сама же Прасковья и задушила ненароком во сне их Леночку. Воткнула ей сиську в рот, да так и заснула! А когда спохватились, уже поздно было. Тут-то на нее затмение и нашло! Да и у муженька ее то же самое потом случилось. Засунули трупик в бутыль с самогоном, да и спрятали под полом собственного дома, чтобы всегда оставалась вместе с ними. На кладбище, по-христиански, нельзя было – некрещеное ведь дитя. Да и признаться всем, что убийца – родная мать, духу не хватало. Потому и придумали байку, что ведьма их дочку выкрала. А байка-то как раз и кстати пришлась – молва вокруг ведьмы тогда ходила немалая. Да и Антип туда же: «Проснулись, все засовы закрыты – а дочурки нет». Еще и эту ленточку потом подбросил возле Прошкиного дома. За то и наказала его Марьяна. Это уже потом, после смерти и Антипа, и Виктора, и самой Марьяны, кто-то прознал про черный секрет той семейки, да и остальным рассказал. Бедная Прасковья! Даже дара речи лишилась! Схватила бутыль и лопату – и убежала в лес. За ней и гнаться-то никто не стал. Баба совсем из ума выжила, что теперь взять-то с нее?! 

Посмотрев на стену, за которой когда-то жил ныне покойный Виктор, Михаил Андреевич Долгорукий перекрестился.

- Будто и после смерти своей страху нагоняет...

Старик подошел к стене, прислушался. Никаких звуков. Он сделал шаг назад, к столу, - и под ногой хрустнул осколок разбитого зеркала, еще недавно висевшего на стене. Почему-то ему временами казалось, что через это зеркало за ним с той стороны подглядывает Виктор. И поэтому, когда зеркало вдруг сорвалось с гвоздя, он ничуть не расстроился. Скорее уж - обрадовался. Еще более удивительным оказалось то, что за зеркалом, под старым одеялом, свисающим до пола, обнаружилась низенькая дверца, ведущая в комнату, которую когда-то занимал Виктор. Странная была дверь – ни щеколды, ни замка, ни ручки. Открывал ли ее Виктор?

Михаилу Андреевичу не терпелось побывать в комнате Виктора. Его внутренний голос шептал, что за стеной таятся некоторые ответы. Возможно, именно там ему посчастливится найти причину своей болезни. Возможно, именно там он отыщет и лекарство от нее.

Он знал, что дверь заперта - обнаружив ее, уже пробовал толкать рукой, но тщетно. Нужно было действовать по-другому, и Михаил Андреевич уже знал как. Взяв в руки заранее приготовленное полено, он начал действовать им как тараном, хрипя и задыхаясь от собственных усилий.

Он провозился довольно долго, но дверь, наконец, сдалась. Одна за другой треснули и сломались две средние доски, и, потрудившись еще немного, старик смог протиснуться в соседнюю комнату.

Там было темно, и пришлось вернуться за свечой. При ее свете он обнаружил на стене в комнате Виктора канделябр с тремя огарками.

Он подошел ближе - и понял, что ошибся: то, что показалось ему кованым подсвечником, на самом деле было перевернутым крестом с изображением распятого Христа.

Он зачем-то коснулся поруганного символа рукой - и вдруг перед глазами у него замелькали страницы какой-то полупрозрачной книги... или рукописи... Шорох страниц становился все сильней, а затем чуть ли не в лицо старику полыхнул огонь. В этом огне висел на церковном куполе вниз головой отец Сергий, шепча молитвы почерневшими губами...

- Господи... - прошептал старик, отпрянув от креста и с отвращением и страхом ощущая явственный запах горелой плоти.

И тут же видение исчезло.

Долгорукий перекрестился и, подняв свечу повыше, начал осматриваться и увидел на стенах еще два таких же перевернутых креста. Стол с разбросанными бумагами и свечой... Кровать... А окна? В комнате не было окон. И не только окон - старик не смог отыскать и входную дверь! Но как же Виктор заходил сюда?

Взгляд его наткнулся на стеклянную бутыль, одиноко стоящую в дальнем углу. Кажется, под ней лежали какие-то бумаги. Михаил Андреевич подошел поближе, посветил - и чуть не выронил свечу. Бутыль была заполнена красноватой жидкостью, и у самого дна висело в этой жидкости сердце – человеческое сердце!

Первым желанием было немедленно убираться отсюда, но ослабевшие вмиг ноги не держали его. Старик осел на пол. В голове начали возникать расплывчатые образы, и зазвучали голоса. И образы, и голоса были все отчетливей.

Михаил Андреевич вспоминал... 

 

Михаил ударил кулаком о кулак.

- Тебе это не сойдет с рук!

Виктору хотелось казаться бесстрашным и, может быть, даже грозным. Но, как он ни старался, ему не удалось убедить в этом собеседника.

- Ты ошибаешься. Каждый, кто узнает больше, чем нужно, погибнет.

- Ты страшный человек. Тебе и в самом деле это нужно, черт тебя возьми?!

Виктор чуть подался к нему:

- Он уже давно со мной рядом! Хочешь, я и тебя с ним познакомлю? Однажды кузнец ударил меня, потому и поплатился. Смотри же, не сорвись.

Михаил без страха взглянул на волка-одиночку:

- А отец Сергий? Батюшку-то за какие прегрешения?

Виктор сплюнул и стал растирать плевок ногой.

- За что? Довелось батюшке прознать кое о чем. А с этим товаром долго никак не прожить. Тебе-то не страшно?

 

Действительно, боялся ли он сам? Михаил Андреевич Долгорукий не мог однозначно ответить на этот вопрос. Это чувство держало его в напряжении и, в то же время, возбуждало, разгоняя кровь по венам, как бокал горячего вина.

Воспоминания ошеломили его. Оказывается, он знал, кто убийца! И даже говорил с этим убийцей, и, хоть и без особого нажима, но пытался ему противоречить.

«Однажды кузнец ударил меня, потому и поплатился».

 

Михаил Андреевич помнил этот случай. Вернее, он помнил то, что рассказывали. Как-то раз Николай Кожемякин и в самом деле приложился к Виктору. Дело было в ту пору, когда еще при жизни своего отца Виктор бегал в голом виде по деревне, смущая сельчан. Увесистый пинок под зад запомнился Виктору, и он на долгие годы затаил в душе злобу и жажду отмщения.

Итак, он знал, кто убийца, но никому не сказал об этом... Что связывало его с преступником? Почему он лишь пытался отговорить злодея, а не поспешил обнародовать имя душегуба?!

Вопросы, вопросы... Опять одни вопросы, и опять нет на них ответов.

Вновь послышался усиливающийся шорох страниц. Михаил Андреевич был готов к этому. Даже больше: он жаждал своих воспоминаний. 

       

Подглядывать за целующимися неприлично. Но Михаил не мог отказать себе в этом удовольствии. Организованная им встреча шла как по маслу. Да что там! Первая встреча Виктора и Марьяны превзошла все его ожидания - и Михаил пребывал в прекрасном расположении духа.

 

Где же он все-таки дал слабину? Допустив первое, самое чудовищное убийство, ему не удалось пресечь и остальные. А внедренный им персонаж, в конце концов, устроил кошмар в Заячьих Дубровках! Когда все вышло из-под контроля?!

 

Виктор казался затравленным, или, по меньшей мере, чем-то сильно обеспокоенным. Михаил подошел к нему, протянул руку. Этот вполне обычный жест произвел на Виктора совершенно непредсказуемое впечатление: он пошатнулся и, чтобы не упасть, ухватился за плечо Михаила. «Боже! Оказывается, этот волк-одиночка боится одиночества!». Образ родного дома Виктора, пугающий самого одиночку своей опустошенностью, будто стоял перед глазами Михаила. Этот человек, отвергнутый обществом и отвергнувший общество, нуждался в общении!

Виктор что-то сказал – кажется, что-то о тяжести одиночества. Возможно, он попросил Михаила стать ему другом. В ответ же ему довелось увидеть собственное будущее. Топор, рык палача и крик жертвы, в которых Виктор узнал их обоих, заставили его отпрянуть назад.

 

Так вот что стало причиной появления в Дубровках Марьяны! Желание помочь, благородный порыв, а также стремление изменить размеренную жизнь жителей деревни... А еще – необходимость в реализации и совершенствовании своих необычных возможностей. Но неужто он перестарался? Неужто он и сам стал жертвой собственного дара?!

 

Михаил устало потер глаза. Виктор буркнул: “Спасибо” - и вышел за порог. Скрипнула калитка, и где-то залаял пес.

Если долго смотреть на пламя свечи, можно увидеть свое будущее. Но если смотреть слишком долго, тогда можно сойти с ума. Михаил это почувствовал очень отчетливо.

Он вновь возвращался к встрече с Виктором. Ему казалось, что некоторые детали их разговоров ему уже никогда не вспомнить. Поначалу это пугало его, но затем он подумал, что тут есть интрига. В свое время она должна раскрыться перед ним, обнажив нечто стоящее.

- Спасибо, – повторил Михаил, продолжая писать письмо. Благодарность волка-одиночки позабавила его. – И тебе спасибо за то, что ты есть. Так что мы в расчете.

 

Все-таки он мог быть прав, считая Виктора своим соседом через стенку. («Спасибо» – почему-то сейчас это уже не казалось таким забавным.) Вполне возможно, что до своей встречи с Марьяной волк-одиночка и в самом деле мог скрываться от своего одиночества в этом доме. (Странно, но зачастую при мыслях о Викторе в его сознании возникал образ настоящего волка.) А если он, Михаил, был не против этого, была ли их встреча полезной для обоих? Или имело место противодействие его, Михаила, воле?

Что еще предстоит вспомнить? Какие еще откровения обожгут его?..

 

Михаил протянул волку-одиночке ладонь для рукопожатия, но Виктор пошатнулся, и Михаил взял его за локоть. Рука Виктора легла на его плечо. Они почти в упор смотрели в глаза друг другу.

Образ пустого дома... Какой-то мужчина... Кто он?

- Отец, – сказал Виктор.

Он боится своего отца, боится своего мертвого отца! Пустой дом пугает Виктора воспоминаниями о родном отце. Он боится этого!

Неожиданно (каждый раз это всегда так неожиданно!) Михаил увидел жертву и палача, в роли которых выступал он с Виктором. Видение напугало, и он оттолкнул навалившегося на его плечо человека.

 

Михаил Андреевич обнаружил, что сидит, забившись в угол и выставив перед собой свечку.

Если слишком долго смотреть на пламя свечи, можно сойти с ума. Но как долго он сидит здесь? Оплывшая свеча подсказала: долго. Разве именно так сходят с ума? А может быть, он уже давно сошел с ума?!

 

Так и знал, что Виктор трус. Боится собственного дома.

Створка ставен противно скрипела на ветру. Михаил зашел в мрачный дом.

Мрачный? Да, именно это слово было самым подходящим эпитетом для дома Виктора. Мрачный и… мертвый.

Но почему мертвый? Из-за того, что его покинул Виктор? Отчасти из-за этого, но в основном потому, что дом был отвергнут еще при жизни родителей волка-одиночки. В каком смысле отвергнут? Проклят. Сначала матерью Виктора – ей казалось, что все злосчастья в ее жизни из-за этого дома. Затем ее мужем Григорием, отцом Виктора – за то, что под его крышей ему изменяла жена. И, в конце концов, и самим Виктором – за то, что он стал волком-одиночкой. Дом - проклят. Михаил это сразу ощутил.

 

Страницы уже не переворачивались. Но именно здесь нужно вспоминать дальше. Кажется, в этом месте кроется что-то большее...

Наконец, сделав немалое усилие, Михаил вернулся в дом Виктора.

 

Он увидел ее. Отчетливо увидел там мать Виктора. Видимо, у нее закружилась голова на ступенях, и она упала с крыльца. Женщина не успела подняться - подбежал Григорий и ударил ее ногой в лицо. Вне себя от ярости, он закричал:

- Ведьма! Ты снова загубила моего ребенка! Убийца!!!

Господи! Да ведь она беременна!

- Это дом – убийца! Я же тебе говорила: он не хочет детей, – простонала женщина и разрыдалась.

 

Нет-нет-нет! Оставаться здесь! Он должен увидеть что-то еще! Что-то очень важное!

 

И он увидел ее снова. Она поспешно собирала вещи, потом одевала маленького Виктора. Вошел мужчина, но то был не Григорий.

- На станцию! - воскликнула женщина. - И как можно быстрее! Я заплачу сколько скажете!

- Дорога дальняя, но к вечеру доедем. Не беспокойтесь.

Вдруг дверь распахнулась, и в комнату ворвался Григорий с ружьем в руках. Чуть ли не с порога он выстрелил в живот мужчине, а затем ударил жену прикладом. Женщина упала. Испуганно заплакал маленький Виктор. Нет, он еще не казался тогда волком. Больше всего он смахивал на месячного ягненка, к горлу которого поднесли остро заточенный нож.

Раздался еще один выстрел…

 

Запах пороха и крови словно коснулся Михаила Андреевича через время и расстояние, и он закашлялся, зажав рот рукой. Эти картины могли кое-что объяснить в поведении уже взрослого Виктора. Однако, старик понимал, что не все открылось ему. Еще что-то очень важное было упущено, забыто, вырвано из Книги Памяти, и потеряно - возможно, навсегда.

Но так не должно быть! На этом не должно все закончиться!

- Я должен вспомнить, должен! – вцепившись пальцами в волосы, повторял Михаил Андреевич, пытаясь вновь вернуться в прошлое.

Проклятое место… Оказал ли этот дом какое-то влияние и на него, Михаила, когда он заходил туда? Связаны ли последующие события с посещением логова, явившего на свет будущего волка-одиночку?

Михаил Андреевич лихорадочно пытался вспомнить что-то еще, но все было тщетно.

Его взгляд снова упал на пакеты, лежащие под ужасной бутылью. Наклонив ее, старик извлек из-под нее конверты.

Это были его собственные письма!

- Я тут брату письмо написал. Будь добр, отправь его, – сказал Михаил и отдал Виктору конверт.

Он потрясенно перебрал то, что держал в руках.

- Черт! Да здесь же они все, от первого до последнего...

Выходит, Виктор не отправлял письма...

 

Письмо шестое

«Мой дорогой брат!

Я стал замечать, что моя память в последнее время играет со мною злые шутки. Мне кажется, что я знаю Виктора намного больше, чем могу вспомнить. Тебе это может показаться странным, однако, я думаю, что сей человек обладает какой-то силой, способной отнимать у другого куски памяти. Согласен: то, что я здесь написал, больше смахивает на бред сумасшедшего. Но поверь мне, Алекша: у меня есть все основания для того, чтобы так писать. Хотя мне и очень хочется сейчас ошибаться. Но судить тебе самому.

Вот пример.

Два дня назад я написал тебе письмо и решил отнести его в почтовую контору. Выйдя со двора, я увидел Виктора, идущего к нашему жилищу. Чтобы переждать, пока он пройдет, я решил вернуться на свою половину. Вошел во двор - и потом уже ничего не могу вспомнить! Вплоть до того момента, как я стою у калитки и провожаю глазами Виктора, уходящего от меня в сторону почты с письмом в руке. А в моих руках никакого письма уже нет... Может быть, это и совпадение. Может быть, он тоже кому-то решил написать. Но кому?! И почему я не помню, как отнес свое собственное письмо?!

А вчера, например. Сижу я за столом и пишу. Поднял голову и вижу: за окном стоит Виктор. И не просто стоит, а, жестикулируя, что-то мне говорит. Странным было то, что он вел себя так, будто мы с ним близкие знакомые!»

 

Письмо пятое

«Дорогой Алекша!

Сегодня я обнаружил себя выходящим из заброшенного мрачного дома. Я не помнил, что это за дом, почему я там был, и что я там видел. Я не помню этого и сейчас. Но знаю одно: лучше бы я туда не заходил. Странное чувство теперь живет во мне, питаясь моим разумом, оставляя на поверхности лишь маленькую верхушку айсберга, которой является мое привычное, контролируемое мной, состояние. Уверен, что, отправив тебе это письмо, я забуду о том, что в нем написал. Помоги мне, если сможешь.

Твой брат Михаил».

 

- Помоги мне, если сможешь, – прочитал вслух Михаил Андреевич. – Так вот почему ты мне так ни разу и не ответил! Ты просто не получал эти письма, мой брат. Виктор, Виктор... Как я мог довериться этому ублюдку, погубившему столько жизней?

Старик положил письма на пол и, хрустя суставами, с трудом поднялся на ноги. Взгляд его обратился к столу с листами бумаги. Со свечой в руке он медленно направился туда.

Это были рисунки. И какие рисунки!

Охваченный огнем купол церкви, и на кресте вниз головой висит человек... Первое убийство!

Молот, занесенный над головой Николая Кожемякина... Второе убийство!

- Боже! Кто же это рисовал? Виктор?!

И снова зашелестели страницы...         

 

Михаил шел по лесной тропинке и услышал впереди голос Виктора. Тот что-то напевал. Это было невероятно! Виктор пел?! Михаил, крадучись, стал подходить ближе. Волк-одиночка сидел на пне спиной к нему и, мурлыча себе под нос, то ли что-то писал, то ли рисовал. Михаил свернул с тропинки и, прячась за деревьями, подошел совсем близко.

Виктор рисовал! И рисовал просто замечательно. Портрет красивой девушки со сросшимися бровями и родинкой возле уголка губ был хорош.

 

Вот он, этот рисунок! Старик осторожно, будто опасаясь, что он обратится в прах в его руке, взял со стола бумажный лист, с которого смотрела на него Марьяна. Наконец-то она смогла это сделать – посмотреть в глаза своему создателю!

- Но ведь тебя нарисовал Виктор! Виктор! Я лишь воплотил его мечту в реальность! – вскричал Михаил Андреевич, выпустив из руки портрет усмехнувшейся вдруг ведьмы.

Осененный страшной догадкой, он закусил губу и глухо застонал. Она его прокляла еще до своего появления в деревне – там, в лесу, когда он подсматривал за Виктором! Когда он встретился с нарисованной ведьмой глазами – в первый и в последний раз.

- Не-е-ет! – закричал старик, в который уже раз услышав бумажный шелест.

- Она убийца. Но убивает твоими руками, Виктор. Все началось, как только она появилась здесь.

- Да я это знаю, знаю! – воскликнул старик.

- Ты не можешь вспомнить, но посмотри на свои рисунки. Ведь ты нарисовал то, что видел. То, что сам же и сделал.

- Зачем мне было убивать батюшку?

- Это было нужно не тебе, а Марьяне. Отец Сергий мог ее сразу разоблачить. Не зря его местные считали предсказателем. И поэтому она с твоей помощью от него и избавилась. А затем ведьма украла у тебя память.

- Украла память?!

- Вырвала! Отщипнула, как от пирога, и выбросила за порог.

- Откуда ты это знаешь?

- У меня тоже есть свой дар. Я вижу то, чего не видят другие. А иногда я нахожу потерянные людьми куски памяти.

- Но тогда почему мне трудно находить свои куски?! – Михаил Андреевич заплакал. – Что же ты сделал со мной, Виктор?

- Что ты сделал со мной, Виктор? Как тебе это… как тебе это удается – управлять чужим сознанием?!

Но вместо ответа взметнулся топор, и Михаил закричал.

О, Боже! Снова возвращаться в тот ужасный день?! Ему хватило и одного раза!

«Последние события набрали такие обороты, что чуть не сделали меня нафаршированной опилками дичью – без рук, без ног, и с расколотым поленом вместо головы».

Виктор не хотел, чтобы имя убийцы узнали остальные, и поэтому решил избавиться от того, кто знал об убийствах намного больше!

 

На него надвигался Виктор, держа в руке топор. Михаил оскалился и по-звериному зарычал.

«Совсем как волк-одиночка!»

- Кто ты такой? Почему Марьяна убеждает меня, что в этом доме никто не живет? Почему она не может тебя видеть? Почему…

- Не слишком ли много вопросов для убийцы? Тебе так не кажется?

- Но я ничего не помню ни об одном из этих убийств! Что ты сделал со мной?

Михаил, держащий правую руку за спиной, теперь показал ее. Рука сжимала топор.

- Виктор, как тебе это?!

Но вместо ответа Виктор замахнулся своим топором.

С криком: “Помогите!» - Михаил швырнул свое оружие Виктору и упал.

- Ну, давай же, Виктор! Сделай это! Убей меня – и дело с концом.

Жалобно заскулив, Виктор занес над Михаилом два топора, и тут… Удар поленом пришелся Виктору точно по затылку. Он упал.

«Мой крик услышал проходящий неподалеку Прохор Подкопаев».

Прохор успел как раз вовремя – как и требовал того сценарий. Михаил удовлетворенно закрыл глаза.

- Эй, очнись! Ты сегодня везунчик – чудом смерти-то избежал

 

Выпавшая из руки свечка погасла, но Михаил Андреевич этого не замечал. Он отказывался верить в бред, только что ему привидевшийся. Но страницы продолжали переворачиваться, вопреки его желанию. А он теперь хотел, чтобы этот шелест прекратился навсегда.

 

Стоя посреди поляны лицом к лицу, они о чем-то спорили.

- Отпусти меня. Дай мне пожить спокойно!

- За все надо платить, Виктор. Понимаешь? За все – за любовь тоже. Это закон природы – что-то получая, ты что-то должен отдать. Вот и все. – Михаил развел руками. – Обычное дело.

- Но я не могу так больше: жить под чью-то диктовку, помнить только то, что мне разрешили, и… нести ответственность за чужие убийства.

- Не забывай о том, что это ты убийца! – Михаил ударил кулаком о кулак.

- Тебе это не сойдет с рук, – Виктору хотелось казаться бесстрашным и, может быть, даже грозным. Но, как он ни старался, ему не удалось убедить в этом собеседника.

- Ты ошибаешься. Каждый, кто узнает больше, чем нужно, погибнет.

- Ты страшный человек. Тебе и в самом деле это нужно, черт тебя возьми?! - Виктор чуть подался к нему.

- Он уже давно со мной рядом! Хочешь, я и тебя с ним познакомлю? Однажды кузнец ударил меня, потому и поплатился. Смотри же, не сорвись. - Михаил без страха взглянул на волка-одиночку.

- А отец Сергий? Батюшку-то за какие прегрешения? – Виктор сплюнул и стал растирать плевок ногой.

- За что? Довелось батюшке прознать кое о чем. А с этим товаром долго никак не прожить. Тебе-то не страшно? Но не волнуйся. Сразу после нашего разговора ты обо всем забудешь – уж будь в этом уверен.

 

Михаил Андреевич стоял у стола и смотрел на отца Сергия, изображенного на перевернутом кресте с тремя огарками.

«Довелось батюшке прознать кое о чем».

Старик вспомнил и этот случай.

 

Михаил шел по тропинке к лесному озеру.

- Можно вас, милейший? – окликнул его человек в рясе, стоящий возле дерева. – Тут махонький птенчик из гнезда выпал. Надо бы его назад вернуть. Мне-то самому никак не дотянуться.

Михаил пожал плечами:

- Отчего ж не вернуть?

Когда Михаил устроил птенца в гнезде, священник протянул ему руку:

- Вот спасибо!

Михаил пожал протянутую руку, и тут же понял, что совершил ошибку. У священнослужителя тоже был дар. Он тоже мог видеть будущее!

Страх в глазах священника заставил Михаила насильно залезть в его голову. Все мысли отца Сергия были о том, что перед ним убийца. Кажется, он еще засомневался, но факт оставался фактом: отец Сергий знал о Михаиле теперь больше, чем он сам.

 

Так вот о чем довелось прознать отцу Сергию! Но это его не спасло, и об их встрече так никто и не узнал...

Нет-нет-нет! Разве убийца – это он сам?! Не может этого быть, этого быть просто не-мо-жет!

Может! Может. «Однажды кузнец ударил меня, потому и поплатился». О втором убийстве тебе тоже известно! Разве не Николай Кожемякин там, на пожарище, сначала толкнул тебя, а затем и вовсе на тебя упал?! Пусть не нарочно, но ведь он это сделал. Ну что, вспомнил? Возьми рисунок, посмотри внимательнее. Вот, это же твоя рука нарисована. А вот на руке и ожог – приветствие от отца Сергия. Посмотри на свою руку. Ну как, похожи?

А остальные убийства Виктор не успел нарисовать. Ну, не мог он заглядывать в будущее – потому и не нарисовал!

«Они так никого и не нашли там, Алекша. Но им посчастливилось наткнуться в крапиве на красную ленточку с инициалами «ЕВ». Знаешь, что это было, брат мой?”

 Забыл, что ли, как эту ленточку возле ведьминого дома сам же и подкинул – чтобы уже ни у кого не было сомнений, кто украл дитя Вылегжановых? Сценарист несчастный! А потом и Антипа убил – на всякий случай, чтобы не проболтался насчет ребенка. Ведь его же ВЕДЬМА украла, а не мамка родная загубила! Надо же вносить в сценарий своевременные поправки!

Ну что, теперь-то вспомнил?

«А к утру и Виктор дух испустил. Уж кто к нему в подвал пробрался с топором – одному Богу известно! А я думаю – Марьяна это сделала».

Ага, как же – Марьяна. Ты сам и убил беднягу. Мало того, что голову ему совершенно заморочил, так еще и жизни лишил. Чтобы все думали –это ведьма ему отомстила. Охрану усыпил, ключик взял, стукнул топором по макушке – и был таков! Ну что – как тебе такие воспоминания? А ведь она и мстить-то только из-за убийства Виктора стала! Выходит, именно ты, Михаил Андреевич Долгорукий, и устроил весь этот кошмар в деревне Заячьи Дубровки!

Что, не справился со своим даром? Сожрал он тебя самого? Растерял ты, Михаил, куски собственной памяти...

Ну, а скажи еще вот о чем: что же тебя побудило о черной тайне Прасковьи и Антипа людям рассказать? Да еще с помощью записок – побросал во дворах: мол, загляните под пол в доме Вылегжановых, там их дочку и найдете! Как же все-таки необдуманно, Михаил Андреевич! Прямо таки на ладан дышит твой инстинкт самосохранения! А как же семя, брошенное в разум смертных? «И не стоит тратить время на то, чтобы узнать, кто именно посадил семя». Неужто сейчас сыграло другое, неужто счастье все-таки в том, чтобы узнать, кто посадил это семя?! Никак, имеет место желание выбраться из тени?! Вот оно – самолюбие-то! Все-таки главным оказалось именно то, чтобы человека заметили в этой жизни, и никак не что-нибудь другое! А в твоем случае это уже не просто желание власти, и не только уподобление Богу. Это еще жажда, огромная жажда управлять жизнями других людей, экспериментировать с ними, не пренебрегая и смертью – да что там! – просто наслаждаясь при ее выборе. Ведь если смерть, как и жизнь, дается всего один раз, то и она заслуживает уважения, разнообразия. А уж тут твое воображение работало вовсю. «Одного же сейчас хочется: пошли мне, Лесной Дух, смерть необычную». Ты и для себя желал такой смерти, ведь ты же достоин намного большего, чем просто умереть. Не беспокойся, Михаил Андреевич! Ты и об этом позаботился.

Ха-ха! Думаешь, речь идет о проклятии Марьяны? Не-ет! Уж чего-чего, а этого ты точно не предвидел. Но все-таки: как она тебя обработала! Зацепила, что называется, под самый корень! Выглядишь, как сухой стебель, с памятью после того случая вообще плохо. Да, к тому же, еще и дом Виктора все мозги тебе отшиб! Никак, уже чуешь запах смерти своей?! Но ведь тебя же это не устраивало, не так ли? И ты не поленился и придумал свой вариант кончины, наплевав на один из инстинктов всего живого.

Что - не помнишь о других своих записках? О каких?! Да о тех самых! Вон, в кармане, никак, завалялась одна? Читай, читай! И про сердце написал, и про рисунки, и про еще одно убийство! Написал, да развесил на шестнадцати воротах. А ведь кто-то уже наверняка прочитал – петухи-то давно пропели!

Михаил Андреевич усмехнулся и похлопал по плечу другого Михаила Андреевича. Тот попятился, наткнулся спиной на стену и присел на корточки в углу.

«Расследование по совершенным в деревне преступлениям так и не сдвинулось с места. Полицейским, отряженным из уезда, до Дубровок доехать не удалось. То, что они сообщили по возвращении, по-видимому, возымело действие, и более этими преступлениями в уезде уже никто не занимался».

Судя по всему, эта тирада доставила старику немалое удовольствие. Нагнувшись к двойнику, спрятавшему голову между коленями, он проговорил:

Что, и об этом забыл? Убедил Виктора, что убийца – он сам, Виктор, и есть. Заставил Виктора убедить в этом и Марьяну. И она поверила! А потом за тебя все и сделала – не пустила в Дубровки полицейских. Туман развесила, разными мороками страху нагнала – те и завернули оглобли. Правда, после был еще один экипаж, но тот уж совсем пропал бесследно – и до сих пор о нем ни слуху, ни духу.

Опять же, проделки твоего самого «удачного» персонажа, «посеявшего семя» еще до своего появления. Теперь так и называют деревню: Чертовы Дубровки. Но скажи: чья же в этом заслуга?! кто первый к этому руку приложил?!

Михаил Андреевич присел напротив своей копии и, понизив голос, продолжал:

Но давай вернемся к запискам, мой друг! Скажи мне: неужели ты не помнишь о сердце, так бережно хранимом тобой столь долгие годы?! Неужели ты забыл, как, давясь от обиды и злобы на «дорогого Алекшу», ты растерзал его тело, оставив для писем и разговоров один лишь кусок его плоти?! Самовлюбленный психопат! «Мой дорогой и горячо любимый брат! Как жаль, что ты не можешь вместе со мной наслаждаться жизнью, не можешь пить ее большими глотками в таком чудном месте, как Заячьи Дубровки». Идиот-убийца, пишущий письма убитому собственными руками родному брату! «Я тут брату письмо написал. Будь добр, отправь его, - сказал Михаил и отдал Виктору конверт». Бездушное и циничное животное, приучившее человека относить письма к сердцу покойника в соседнюю комнату! «Алекша, мой дорогой брат, твоя гордыня мешала тебе переступить порог, откуда начиналось то, что я однажды в себе обнаружил. И потому ты отвернулся от меня». А ведь он не просто отвернулся от тебя. Он сделал тебя всеобщим посмешищем! Считая, что весь мир несправедлив по отношению к тебе, ты и совершил свое первое убийство, не так ли?! Отвергнутый обществом, и отвергнувший общество! Не смирившись с тем, что родной человек считает тебя психически больным, ты не придумал ничего лучшего, как лишить жизни собственного брата! Не считая его мертвым, ты продолжал общаться с ним, даже не задумываясь о том, что совершил. «Понимая, что внутри твоего сердца еще могут таиться теплые чувства к моей натуре, хочу сказать вот что: я тебя всегда любил, я не перестаю тебя любить и сейчас». Ты любил его! Да, это так! Даже предав брата смерти, ты не переставал его любить! И, вспоминая все это сейчас, веря воспоминаниям и не веря им одновременно, ты вдруг осознаешь, что ты – самое ужасное из чудовищ, когда-либо ходивших по третьей от Солнца ПЛАНЕТЕ! Скажи мне: что же ты чувствуешь сейчас?!

- Страх… и возбуждение, о котором нельзя даже мечтать…

Жалеешь ли ты о содеянном?

- Разве можно жалеть о том, чему шанс – одна песчинка на всем побережье…

Но как же твой брат, родной брат?!

- Я его всегда любил, я не перестаю любить и сейчас…

Ты… боишься смерти?

- Бояться смерти… Ха-ха-ха!..

Своей смерти!

- О ней будут слагать легенды…

Это чувство должно быть так прекрасно – каждый раз… Но не стоит забегать вперед… Долго ли еще?

- Они уже нашли могилу учителя…

Первое убийство в Заячьих Дубровках?

- О, да. Марьяна не зря выбрала эту яблоню – теперь ее яблоки даже черви не едят. Проклятый дом, теперь вот и проклятое дерево… А ведь никто и не догадывался, что под ним спрятан труп…

Михаил Сергеевич?

- Он самый. Учитель, приехавший в Заячьи Дубровки... Все бумаги у него в кармане… Просто задушил – ничего особенного…

Ну что, все вспомнил?

- Да, кажется, все.

Тогда мне пора. Прощай. Но ты не волнуйся, от меня тебе тоже перепал сюрприз. Твой дар я не оставил без развития…

- Что это значит?

Не стоит забегать далеко вперед. Главное: лицом к лицу. Не забудь… Я же тебе больше не нужен. Прощай…

 

* * *

Письмо десятое

«Мой брат.

Я раб, раб собственного романа. И я сошел с ума. Я это точно знаю. Сегодня мне довелось увидеть… самого себя! Нет, не в зеркале! И знаешь, что я делал?! Я обсуждал с ним, то есть, - с собой, - планы собственной смерти!»

* * *

Крики раздавались все ближе. Михаил Андреевич Долгорукий не волновался. Он умел контролировать свои чувства. Главное: приберечь эмоции для последних мгновений. И только тогда чувствительность достигнет апогея. Он был готов умереть. Главное: лицом к лицу. Он усвоил и это.

Он очень долго готовился к смерти. Он был готов к встрече с костлявой. И ему захотелось, – теперь уже в последний раз, – сказать кое-что своему брату. Хотя... Кажется, он уже говорил.

- Я прощаю тебя, мой брат, – за то, что ты так и не расстался со своей гордыней. Я прощаю тебя – за то, что ты так и не ответил ни на одно мое письмо. Я прощаю тебя – за то, что ты так и не простил меня. Прости же меня, Алекша! Прости – за то, что я такой, какой есть сейчас. Прости меня – за то, что в свой мир я не смог найти такую дверцу, через которую в него попал бы и ты. Прости меня – за то, что мне придется сделать сегодня. Прощай, Алекша. И да поможет мне сегодня мой Бог.

Вновь отчетливо запахло горелой плотью, но в этот раз запах не вызывал ни отвращения, ни страха. Михаил Андреевич умел контролировать свои чувства.

Через проем в комнату начали пробираться люди – кто с вилами, кто с топором. В глазах чужака, сделавшего из крестов подсвечники, была насмешка и совершенно ненормальный восторг.

- Я совершил все эти убийства. Именно я! - В голосе его звучала нескрываемая гордость.

- Кто же ты такой, черт тебя возьми?! – спросил чужака крепко сбитый мужчина с вилами в руке.

- Он уже давно со мной рядом! Хочешь, я и тебя с ним познакомлю? – Михаил Андреевич, ликуя в душе, рассмеялся в лицо тем, кто пришел его убивать.

- Умри же, гадина! – вскричал в гневе мужчина и, выставив вперед вилы, бросился к старику с горящими глазами.

Но даже пронзенный острыми зубьями, чужак продолжал улыбаться и, казалось, совсем не чувствовал боли.

Мужчина приблизил лицо к самозванцу, пригвожденному к стене, и прошептал:

- Сдохни, мразь. В аду тебе как раз и место.

Лицом к лицу.

Михаил Андреевич посмотрел в глаза своему убийце. И увидел, как ненависть в этих глазах вытесняется другим чувством – липким и холодным; побороть такое чувство можно лишь еще большими потрясениями. Боли старик не ощущал.

«Жалкое зрелище!» – подумал он.

- Вот так! – сказал человек с вилами, выдергивая их из обессиленного тела.

Старик сполз по стенке на пол. Для пущей уверенности человек воткнул вилы еще раз – на этот раз в шею своей жертвы. Почувствовав в руках огромную силу, он одним рывком переломил рукоятку и, при полном молчании остальных, отбросил в сторону обломки.

Затем мужчина взял бутыль с заспиртованным сердцем, сорвал крышку и вылил содержимое на тело бездыханного старика. Туда же полетела и горящая свеча. Люди попятились к дверце, прикрываясь руками от набирающего силу пламени.

- Пусть все здесь сгорит! – воскликнул мужчина, подбрасывая в огонь бумаги, лежащие на столе.

Люди поспешно покидали комнату, и он присоединился к ним, незаметно спрятав за пазуху портрет Марьяны.

Запах горящей человеческой плоти был отвратительным. Но сейчас это был запах победы – победы в великом сражении, о масштабах которого было известно лишь немногим.

- Воздух. Этот чудный необыкновенный воздух! – сказал, выйдя во двор, человек в забрызганном кровью архалуке.

Шел май 1899 года.

 

 

ЧЕРНУХИНО

(100 лет спустя)

 

Как только я нашел все ответы, изменились все вопросы.

Пауло Коэльо

 

 

В желтой колыбели, плывущей по волнам, появилась маленькая головка. Если присмотреться, можно заметить, что колыбель – это отражение полупрозрачной луны, тающей в предрассветной дымке; волны – всего лишь мелкая рябь озера; а головка принадлежит гадюке. Вот бесшумная рептилия добралась до камышей, и скрылась из вида.

Рассвет набирал силу. Опоясавшие озеро деревья из черных становились серыми, а из серых – лилово-розовыми. Огромное лесное зеркало, подернутое утренним туманом, окрашивалось лучами восходящего солнца в цвета совсем непредсказуемой палитры, словно взятой напрокат у щедрой радуги, разделившейся на сотни оттенков. Большая жужжащая стрекоза с бирюзовыми крыльями подлетела к воде и замерла над своим отражением. Резко взмыв вверх и в сторону, она исчезла в ползущем по воде облаке, словно то была и не стрекоза, а маленький сказочный вертолет.

Раздался всплеск. Недалеко от камышей из воды блеснула серебристая чешуя. Наверное, карась или окунь. В этом озере всегда водились здоровенные караси и окуни. Виктор знал это так же хорошо, как и то, что ему наконец-то удалось выбраться из Кольца. Сколько он пробыл в нем? Кажется, целых две недели? Виктор посмотрел на воду и увидел там старика. Выпирающие скулы, впалые щеки, седые волосы, худые плечи, выглядывающие из разорванной футболки. И горящий взгляд, способный поведать о многом.

В воде рядом с отражением Виктора появилась черная мигающая тень. Затем исчезла и опять появилась. Виктор вздрогнул, но вида, что снова испугался, не подал. Лишь крепче сжал кулаки.

«Сашка! Неужели я сошел с ума? Слушать призрака и с ним разговаривать?!»

- Ну что, Витя?

«Его голос словно из трубки с плохой связью: глуховат и с помехами».

- Пришел в себя? Уже привык к говорящему призраку?

Виктор покачал головой.

- Тогда давай, вспоминай, - снова прошелестел призрак Сашки. - Тебе нужно вспомнить, обязательно. Я потому и пришел, чтобы тебе об этом сказать.

И Виктор вспоминал. Но не все сразу, а частями. Как только он слышал звук кинопроектора, это означало, что его память совершала экскурсию в прошлое, вытаскивая наружу давно забытое. Но это было после, а сначала…

А сначала ему пришлось привыкнуть к обществу висельника, – вернее, его души, – еще вернее: привыкнуть к обществу говорящей души висельника. И даже больше: стать с ней собеседником. Сашка Бахчинский. Света писала о нем. Писала, что его нашли повешенным в лесу на собственном галстуке. До этого она писала, что он сошел с ума, разговаривал сам с собой, и по нескольку суток мог не возвращаться домой из леса. Люди считали его спутавшимся с нечистой силой, но ведь они не знали правду. А если бы узнали, то все равно не поверили бы. А Виктор поверил. Поверить в услышанный рассказ не составляло трудности – после всего, с чем он столкнулся здесь за последние две недели. Или месяц? Или два? А, может, еще больше?! Виктор не мог быть уверенным.

Он разговаривал с Сашкой – так, как мог разговаривать с соседом по скамейке в городском парке. Он спрашивал своего полупрозрачного собеседника о загробном мире и, не задумываясь, верил во все, что слышал в ответ.

Что видит первым умерший человек?

Есть ли какие-нибудь чувства у души на том свете?

Видит ли душа своих родных в мире бьющихся сердец?

Может ли душа влиять на физический мир, который оставила?

Были и вопросы, на которые Сашка так и не ответил.

«Нельзя».

«Запрещено».

Были и вопросы, после которых Сашка исчезал. И Виктор, смешно даже сказать, боялся, что больше его не увидит. Но отдающий холодом призрак все равно возвращался. И в своих следующих вопросах Виктор был уже более осторожен.

- Скажи мне: я знаю «Мистера Икс»?

- Вспоминай, Витя. Для этого ты и здесь.

- Но ты же знаешь? - Виктор взглянул на продолжающего дрожать собеседника. - Так расскажи.

Призрак пропал, а затем снова оказался рядом с Виктором.

- Нельзя мне, Витя. Не все в мире так просто – а особенно для самоубийц... Ты вообще: догадываешься, кто тебя вывел из Кольца?

Виктор неуверенно покачал головой.

- Отец это был твой, Витя. Вернее, душа его. Ведь бабочки – это кто? Души умерших. Вот так. Мою-то видел, черную?

- Видел... - чуть ли не машинально ответил Виктор.

Он был потрясен. Отец! Отец...

- Почему же он не пришел... как ты? - выдавил он. - Почему его сейчас тут нет?

- Что ты, Витя! - махнул рукой тот, кто при жизни был Александром Николаевичем Бахчинским. Санькой Арбузом, как называли его в школьные годы. - Твой батя с неба прилетел, а там свои законы. Что он мог - то и сделал. По-другому нельзя. И так, считай, он тут в “самоволке” был. Это я, неприкаянный висельник, не могу найти лазейку ни в ад, ни в рай. Вот и приходится быть все время там, где свою смерть нашел… Ты, Витя, расспросы-то оставь. Ты вспоминай - для этого ты и здесь, у озера. За пределами Кольца...

- А кто Кольцо соорудил? - все-таки не удержался от вопроса Краснов. - Кто такой “Мистер Икс”?

- Вспоминай, - повторил призрак Саньки Арбуза. - Посмотри на озеро еще и еще - может, чего и придет в голову. А я все-таки попробую кое-что подсказать, если смогу...

“Озеро... Лесное озеро... - Взгляд Виктора скользил по неподвижной воде. - Нет, не так. Таинственное Озеро. С большой буквы”.

Вдох лесной достопримечательности не поддается никакой предсказуемости. Озеро может оставаться неизменным десяток лет, но бывало, что за один год дышит несколько раз. Точного распорядка здесь никакого не было… Эта легенда запала в душу Виктора. И он откуда-то знал, когда озеро в очередной раз обмелеет. Он и раньше чувствовал, что чем-то отличается от своих сверстников - или это только ему казалось из-за желания быть не таким как все ?.. Как бы там ни было, эта особенность была чрезвычайно важна для него, обязуясь при случае сыграть большую роль в его собственной судьбе.

Когда Озеро делало вдох, обнажалось сокрытое веками, – то, к чему однажды удалось прикоснуться.

- Сегодня ночью спадет вода. Как дно подсохнет, пойдем искать камень, о котором говорила училка.

Камень! Ну, конечно же, Камень. Камень, умеющий исполнять желания, – они все-таки нашли его! И еще эти знаки. Что же там было написано?

Виктор скопировал непонятные знаки, но тайну их ребята так и не узнали.

Да уж, точно – не узнали…

Библиотекарша Зоя Федоровна не поверила, что они видели камень, и сочла скопированную надпись выдумкой…

Не поверила.

Не помог и преподаватель-полиглот горного техникума, куда Виктор поступил после школы.

И это правда.

- Я знаю этот Камень. У меня было много времени, чтобы изучить его, - сказал призрак. – И надпись там сделана на древнем языке – на арамейском. Задом наперед, и в зеркальном отображении – словно писали изнутри. Профессор твой мог бы, наверное, разобраться, если бы постарался, только ему возиться не хотелось. Мало ли что там студент ему подсовывает? Может, хочет проверить его эрудицию. Вспоминай, вспоминай, Витя.

Четыре друга обступили Камень, положив на него руки. «А еще в камне было четыре углубления. Три из них – словно вершины равностороннего треугольника, а в середине самое глубокое, с как будто бы оплавленными краями». Именно к этому, среднему, углублению, Виктор прижимал что-то черное.

- Это метеорит. Ты все-таки нашел его. А мне вот не удалось…

Да, Сашка был прав. Он, Виктор, его нашел.

Послышался звук кинопроектора, и Виктор стал вспоминать.

 

В тот день он поругался с отцом. Спор возник на пустом месте, практически из ничего, но Витя крепко обиделся и решил сбежать в лес на целый день, чтобы отец поволновался, понервничал (а кому этого в детстве не хотелось?!) и понял, что был не прав. Не сказав ничего своим друзьям, Витя выбежал из деревни и, сломя голову, понесся между деревьями. Он прыгал по оврагам и пробирался через непролазные кущи. Бежал долго, и бежал бы еще дольше, если бы не случилось одно неприятное обстоятельство. В очередном прыжке (кажется, это было поваленное дерево) Витя со всего размаху налетел лбом на невероятно твердую корявую ветку. Он упал на спину, и перед глазами у него проплыло десятка два созвездий и разорвалось столько же фейерверков. А потом звезды и огни пропали, и заболела голова, да так сильно, что на глаза навернулись слезы. Витя привстал на ноги и, потирая разбитый лоб и охая, стал оглядываться.

- Вот, блин! И куда же я забежал?

Кажется, сюда они с друзьями еще не забредали. Во всяком случае, такого странного места он не помнил. Первое, что бросалось в глаза, были деревья (хотя, что еще может бросаться в лесу первым в глаза?). Могучих, подпирающих небо – их словно что-то притягивало, или же наоборот: заставляло выбираться из-под земли; но все попытки оказывались безуспешными, и в таких нелепых позах деревья и застыли. Изогнутые в разные стороны ветви были похожи то на огромные руки, искаженные чудовищной судорогой; то на щупальца осьминога, приготовившиеся к атаке; то на лишенные жизни и силы конечности. Казалось, что вот: хлопни в ладоши, и деревья проснутся, оживут и накинутся на мальчика, словно именно он виноват в их беде. Почему: беде? Витя не знал, это слово первым пришло на ум. Ведь не зря же ему показалось, что в этом месте лес был повержен какой-то болезнью, парализующей все растения. А если не только растения, но и человека? Или, может быть… здесь просто остановилось время?! Вите кто-то рассказывал, что такое случается. Наверняка это был Сашка – странный тип из старшего класса, любитель почесать и про НЛО, и про снежного человека. Бахчинский Сашка. Точно! Он первым рассказал Вите эту историю.

- Че-ерт!

Витя машинально выругался, как это делал его отец, и присел. Страшно болела голова. Как же он мог забыть? Ведь не от одного Сашки он слышал, что лет сто назад в их лес упал метеорит, а, может: даже несколько! Витя-то думал, что это шутка, или байка. И не верил рассказам; даже смеялся над теми, кто всерьез принимал эту галиматью. А люди такие страсти рассказывали! Будто попав туда, человек забывал дорогу домой, и больше его никто не видел!

«Нет! Ну этого еще не хватало!»

Мальчик осмотрелся.

- Бред!

«Но тогда почему здесь так тихо?»

Тишина словно подчеркивала сравнение с застывшими в попытке выбраться наружу деревьями. Птицы не пели, кузнечики не стрекотали. Не летали стрекозы, майские жуки, бабочки. Не было ни одной комашки! Витя был не из робких мальчишек, но подобное обстоятельство его несколько смутило, если не сказать: испугало. И ему захотелось домой. И пусть он сбежал не на целый день. Обида на отца уже прошла. Так же, как прошла и головная боль. Витя удивился. А говорили, что в этом месте человек неважно себя чувствует! Но факт оставался фактом: голова больше не болела. И тут… он услышал голос. Тогда это случилось с ним в первый раз. Голос звучал у него в голове.

⇐ Предыдущая1234567Следующая ⇒

Поделиться: