ПРЫЖКОВЫЕ БУДНИ БРИГАДЫ СПЕЦНАЗ

 

В последующем, вслед за первым прыжком с парашютом, наша бригада с интервалом в 2 - 3 дня совершала последующие прыжки. После совершения прыжка в часть на машинах, как правило, возвращались лишь те подразделения, которые должны были заступать в наряд, а остальные, приземлившись и сдав парашюты на пункте сбора, уходили на выполнение учебных задач в соответствии с ротным расписанием занятий. Разведгруппы нашей роты, да и всей бригады в буквальном смысле «облазили» в этот период все северные окраины Чирчика и южные районы Чимкентской области и изучили их очень хорошо.

Именно в этот период, где-то в середине июня 1975 года, Валера Бахтий, получивший к тому времени звание старшины, принес из дома роман Владимира Богомолова «Момент истины (в августе сорок четвертого)», который был напечатан в «Роман-газете», весьма популярном в те советские времена издании. Все бойцы с большим удовольствием читали его в свободное время, а также ночами, стоя в наряде по роте или в карауле. За Богомоловым в седьмой роте выстроилась длинная очередь. Некоторые бойцы нашей роты брали роман-газету с Богомоловым даже на прыжки и читали роман «Момент истины», когда после проведенных проверок парашютов мы садились на укладочные полотнища и достаточно долго ждали своей очереди на прыжок. Мне очень захотелось прочитать роман, тем более что Бахтий, да и другие солдаты нашей роты, уже его прочитавшие, по-настоящему подогревали этот интерес. Поэтому мне пришлось, используя свою власть, вклиниться в выстроившуюся за Богомоловым очередь, чтобы прочитать его раньше.

Роман «Момент истины» оказался очень интересным, поучительным и познавательным, но для спецназовцев он был интересен, прежде всего, тем, что, в художественной форме раскрывая работу военных контрразведчиков в годы Великой Отечественной войны, он очень наглядно и убедительно показывал, как может контрразведка вести в своем тылу борьбу с разведывательными группами противника. После того, как практически все мои бойцы прочитали это произведение В.Богомолова, я заметил, что на полевых занятиях они стали подчеркнуто обстоятельно ликвидировать любые следы своего пребывания в районах проведения занятий. Окурки тщательно прятались в земле или уносились с места отдыха с собой, не говоря уже о консервных банках от сухого пайка и других больших предметах. Видимо, такое поведение моих подчиненных было вызвано тем, что на них оказали серьезное влияние ярко написанные автором романа моменты, касающиеся работы контрразведчиков из Смерша, которые лишь по нескольким небольшим внешним признакам умели делать совершенно точные и правильные выводы о том, что собой представляют и где могут находиться разведывательные группы противника.

Кроме того, всем нам очень нравилось, что автор романа Владимир Осипович Богомолов сам по себе был очень интересным и неординарным человеком. Достаточно сказать, что с началом Великой Отечественной войны он, приписав себе два года, ушел на фронт простым солдатом, а закончил войну офицером, командиром не какого-нибудь простого взвода, а взвода именно войсковой разведки. Для любого спецназовца данное обстоятельство значило очень и очень многое.

Не могу не упомянуть о том, что, когда эти строки уже были мной практически написаны, по средствам массовой информации пришло сообщение о том, что автор романа «Момент истины (в августе сорок четвертого)» Владимир Осипович Богомолов скончался на 78 году жизни. Честь ему, память и слава, а также благодарность от спецназовцев Чирчикской отдельной бригады специального назначения 70-х годов прошлого века, которые на его произведениях, касающихся военного лихолетья, многому и полезному научились и использовали их для совершенствования своего боевого мастерства.

До начала прыжкового периода в нашей бригаде все офицеры и солдаты, хоть изначально и были весьма стройны, но через три недели прыжков еще больше постройнели, так как постоянно пребывали в движении. А, вернее сказать, испытывали серьезные физические нагрузки при высокой дневной температуре, которая в Чирчике в июне месяце достигала 35-40 градусов жары. Ночами температура несколько снижалась, однако не настолько, чтобы можно было спать комфортно. Полноценно отдохнуть за ночь никому не удавалось. Имевшиеся тогда у многих офицеров вентиляторы проблему жары совершенно не решали. А, когда сильная жара постоянно стоит и днем, и ночью, – это действительно здорово изматывает. К такому положению, конечно, можно привыкнуть, но, конечно же, далеко не сразу.

Однако, как гласит русская пословица: «Голь на выдумку хитра». Поэтому, в связи с тем, что рядом с нашим жилым городком протекал канал с чистейшей и очень холодной водой, которая текла в город Чирчик прямо с горных ледников Тянь-Шаня, многие наши офицеры и прапорщики, а также их жены и дети часто вечерами, а в сильную жару и ночами с удовольствием освежались в канале. Правда, долго выдержать в ледяной воде, даже на контрасте с высокой температурой воздуха, никому не удавалось. Однако этой весьма экстремальной процедуры, например, мне ночью порой вполне хватало, чтобы хорошенько освежиться и сразу же заснуть глубоким сном и безмятежно проспать до самого утра.

В этой ситуации жалко было наших солдат и сержантов, которым приходилось в жаркий период времени спать в душных казарменных помещениях. Можно представить, что даже открывавшиеся с одной стороны казарм окна, чтобы не было сквозняков, совершенно не спасали от сильной жары ни днем, ни ночью. Однако, набегавшись по сопкам вокруг Чирчика, они совершенно уставшие все-таки спали даже в такой жаре, которая стояла в городе в июне-июле.

До июня 1975 года мне, как командиру группы, да и многим моим ровесникам не хватало лишь опыта совершения прыжков с парашютом, чтобы считать себя вполне пригодными для выполнения тех задач, которые могут быть нам поставлены Командованием в угрожаемый период или с началом боевых действий. К этому времени все предметы программы боевой подготовки подразделений специального назначения были полностью изучены теоретически и отработаны с подчиненным личным составом на практике. К концу июня 1975 года с воздушно-десантной подготовкой вопрос для нас также был закрыт. Наверное, после третьего или даже четвертого прыжка я, да и многие мои ровесники, ощущали себя уже в достаточной степени опытными и умелыми парашютистами и умелыми спецназовцами, которым уже можно поручить даже самые серьезные и ответственные задания Командования.

Конечно, правильно говорят, что «нет пределов для самосовершенствования», а в военном деле, тем более, эти границы весьма и весьма размыты. Однако к середине 1975 года большинство из молодых офицеров уже были теми командирами групп, которые менее, чем за год, уже  многое знали на собственном опыте и могли очень многое сделать на практике. Этого было вполне достаточно для качественного выполнения всевозможных боевых задач в тылу противника в любых условиях обстановки. Однако, как представляется, самое главное наше достижение заключалось в том, что как мы, молодые командиры групп спецназ, так и наши подчиненные были уже очень хорошо подготовлены. Кроме того, морально и психологически мы были готовы ко всему, что может выпасть на нашу долю. А морально-психологическая готовность к выполнению любого задания порой имеет весьма важное значение в любом деле, тем более, в столь сложном и ответственном, каким приходилось заниматься спецназовцам.

 

ПАРАШЮТНЫЕ КУРЬЕЗЫ

 

Многим известно, что с парашютными прыжками очень часто связано множество разных историй, в том числе смешных и курьезных. В этом плане прыжки, вероятно, можно сравнить с рассказами о приключениях охотников или рыбаков. Кроме того, юмористы от парашютного дела придумали также огромное количество анекдотов и шуток, связанных с парашютными буднями. И наша бригада специального назначения в этом плане бала далеко не исключение.

 Сейчас вспоминается, что довольно смешная история произошла и со мной в самом начале прыжкового периода 1975 года. Как-то однажды, приземлившись после третьего или четвертого прыжка, точно не помню, я собрал парашют и присел на землю, чтобы перевести дух, и дождаться, пока бойцы моей группы соберутся около меня после прыжка. Наблюдая за выброской и приземлением спецназовцев, вдруг увидел, что один из них, широко расставив ноги, что, кстати, противоречит инструкции, спускается прямо на меня. В связи с тем, что ветра практически не было, парашютист снижался строго вертикально и прямо туда, где находился я, поэтому, кроме огромного купола и расставленных в стороны ног, мне совершенно ничего не было видно.

Моментально вскочив с земли и подхватив сумку с парашютом, чтобы на нее не приземлился парашютист, я зычным голосом громко крикнул ему: «Эй, ты, чучело, чего там болтаешься как сосиска! Ну-ка, ноги вместе!» Когда парашютист, видимо, услышав мой голос, наклонил голову и вытянул вперед шею, чтобы посмотреть, кто это снизу подает ему такие неуставные команды, я все-таки не смог рассмотреть лицо этого лихого парашютиста-отличника, как у нас говорили, но при этом увидел у него на голове мотоциклетную каску.

В нашей бригаде наличие каски было явным признаком того, что приземляется кто-то из офицеров или прапорщиков, а, возможно, даже, что это член нашей парашютной команды. В этой связи я решил, что волноваться за такого парашютиста, в общем-то, не стоит, так как он и сам прекрасно знает, как надо приземляться.

Только после того, как объект моего особого внимания приземлился буквально в двух-трех метрах от меня, к своему удивлению и крайнему смущению я увидел, что это был полковник В.Ленский. Характерно «крякнув» в момент приземления и погасив купол, Виктор Александрович повернулся ко мне и, улыбаясь широкой улыбкой, несколько задумавшись и подбирая слова, заметил: «А, ведь еще совсем недавно, как мне сдается, ты первый раз прыгнул с парашютом. Между прочим, с моей помощью и при моем самом активном участии (намекнул Ленский на инцидент со старшим лейтенантом Бодровым). И вот уже заместитель командира бригады по ВДС, целый полковник, для тебя, молодого лейтенанта, стал простым «чучелом». Вот так в жизни всегда и бывает…», - философски заключил свой монолог Ленский, так до конца и не поведав мне, о чем на самом деле он в этот момент подумал. 

На мои слабые попытки оправдаться и перевести все в шутку, он, продолжая задумчиво улыбаться своим мыслям, лишь махнул рукой, заметив, что действовал я, в общем-то, правильно, ну, а что касается «чучела», то, мол, в нашей жизни и не такое бывает, не надо все брать в голову.

Когда я на пункте сбора рассказывал случившуюся историю с полковником Ленским, офицеры и солдаты с удовольствием смеялись и всячески комментировали мой рассказ.

Но были в парашютной практике 15 отдельной бригады специального назначения и не совсем смешные истории, вернее будет сказать, что совсем несмешные истории, более того, граничащие с трагедией. Например, во время ожидания своей очереди на прыжок, когда мы сидели на укладочных полотнищах, один из солдат соседней роты заметил фалангу на парашюте сидевшего напротив него солдата, который в это время безмятежно дремал. Надо было видеть, как моментально проснувшийся боец буквально «выскочил» из подвесной системы парашюта, когда ему сказали, что на его парашюте «смертельно опасный зверь». Когда солдаты и офицеры топтались вокруг парашюта, под которым находилась фаланга, Игорь Стодеревский со словами: «Чего ее бояться? Я столько этих тварей в детстве в Туркмении подавил…», - поднял за лямки парашют и ботинком раздавил фалангу на земле. Несмотря на столь показательный пример борьбы с фалангами, мы все-таки с опаской оглядывались по сторонам, прежде чем сесть на землю или укладочное полотнище.

Однако иногда некоторые случаи в парашютной практике на самом деле граничили с трагедией. Хоть и было их немного, но они были. А смешными они могли стать лишь тогда, когда заканчивались счастливо. Красноречивым примером тому может быть случай, произошедший в нашей бригаде в июне 1975 года во время прыжков с парашютом из Ан-2 с начальником физической подготовки и спорта бригады капитаном Вячеславом Тихоновым.

После очередного прыжка, моя группа, например, собрав парашюты, в колонну по одному бегом двинулась на пункт сбора, чтобы сдать парашюты и убыть на выполнение очередной учебно-боевой задачи. Вдруг, мой заместитель, вездесущий и все всегда и везде замечающий старшина Валера Бахтий буквально закричал: «Товарищ лейтенант, смотрите, что творится!» - и показал вверх, на летящий на высоте примерно 1000 метров Ан-2. Я поднял голову и буквально обомлел – за самолетом, на расстоянии, равном длине вытяжной веревки и половине длины чехла купола, одиноко болтался парашютист.

Понятно было, что беда еще не случалась, но может в любой момент случиться, так как предпосылка для этого уже создана. Зрелище было, честно надо сказать, жутковатое. Моя группа остановилась и стала смотреть вверх. Да и все, кто в это время находился на площадке приземления, замерли, наблюдая за происходящим в воздухе. Кто-то из моих бойцов задумчиво заметил: «Да, неизвестно, кто это там болтается, но все равно, ему сейчас никак не позавидуешь». 

Солдаты стали выдвигать предположения относительно того, кто это мог быть и что же могло случиться с ним в воздухе. Однозначно решили, что за самолетом болтается кто-то из офицеров или прапорщиков части, так как это был фактически один из последних кораблей, который должен был выбрасывать тех офицеров и прапорщиков, которые совершали в этот день второй прыжок с парашютом. 

Старший разведчик ефрейтор Раскин, как самый опытный из нас спортсмен-парашютист, первым выдвинул версию произошедшего, которая в последующем полностью подтвердилась: «Если вытяжная веревка соединена с чехлом купола, - заявил Раскин, - и чехол вышел из ранца лишь наполовину, то это значит, что парашют укладывался для прыжка с принудительным раскрытием, при этом силовые тесьмы чехла, видимо, по ошибке были заведены на двухконусный замок ранца парашюта, как это делается при укладке для прыжка со стабилизацией. В этом случае, если дернуть вытяжное кольцо, - продолжал рассуждать Раскин, - то двухконусный замок освободит силовые тесьмы, чехол полностью выйдет из ранца и сам сойдет с купола, как это происходит при прыжке «на веревку». При этом парашют должен спокойно раскрыться, и все будет штатно». Все солдаты и сержанты моей группы полностью согласились с доводами ефрейтора Раскина, при этом все равно продолжали наблюдать на происходившим в воздухе.

Так мы всей группой довольно долго стояли и, глядя вверх, обсуждали случившееся. Ошибка при укладке парашюта была явно налицо. Было непонятно, почему этот парашютист не дергает вытяжное кольцо. Ведь стоило ему лишь дернуть кольцо, и проблема разрешилась бы сама собой, парашют раскрылся бы штатно. Трудно было предположить, что вытяжного кольца вообще на парашюте нет, так как оно устанавливается на парашют при любом способе укладки, а его тросики всегда заводятся на двухконусный замок. Более того, если силовые петли чехла находятся в двухконусном замке, то он может быть законтрован лишь с заведенными на него тросиками вытяжного кольца. По-другому просто быть не может.  

Несмотря на то, что прошло уже довольно много времени, но все, кто находился на площадке приземления, закинув головы, продолжали наблюдать за происходившим в воздухе. В общем, ситуация с парашютом была ясна, но мы не знали, кто там болтается за самолетом и в каком он состоянии. Если это какой-то попавший в «королевский корабль» молодой солдат, слабо знающий материальную часть парашюта, да еще растерявшийся в сложной ситуации, то это одно, а если офицер или старослужащий солдат, то это уже другое. Можно было предполагать, что, как только на него перестанет действовать «коэффициент обалдения» от случившегося, он сможет быстро разобраться в ситуации, дернет кольцо и спокойненько приземлится прямо перед заместителем комбрига по ВДС полковником Ленским, чтобы лично доложить ему, как и почему все это безобразие произошло. 

Через некоторое время я приказал всем построиться и повел группу на пункт сбора. После сдачи парашютов и короткого инструктажа, который провел с нами командир роты Саша Тимченко, мы, выстроившись в боевой порядок, приступили к отработке запланированной темы занятий. Постепенно удаляясь от площадки приземления, каждый из нас изредка поглядывал вверх, наблюдая за тем несчастным парашютистом, все еще болтавшимся за самолетом, который постоянно кружил над площадкой приземления. Мы прекрасно понимали, что вечно это состояние продолжаться не может, ведь когда-то в Ан-2 должно же закончиться горючее. В конце концов, мы ушли так далеко, что потеряли самолет из вида. Однако из головы этот горе-парашютист не выходил. То и дело бойцы задавали и мне и друг другу вопросы, связанные с этим неординарным происшествием.

 Когда же группа к вечеру вернулась в часть, вдоволь намотавшись по сопкам к северу от Чирчика, то мы узнали о том, что инцидент с зацепившимся за самолет парашютистом благополучно разрешился. Оказалось, что этим счастливцем, а вернее сказать горе-парашютистом, оказался начальник физической подготовки и спорта бригады капитан Виктор Тихонов, который незадолго до начала прыжкового периода прибыл к нам в бригаду по замене из Германии, где служил в какой-то, как говорили у нас, «красномордой пехоте». Это был его седьмой прыжок и второй по счету в тот день. Прыгнув первый раз, Виктор с группой офицеров и прапорщиков поехал с площадки приземления на аэродром, чтобы успеть совершить в этот день еще один прыжок. Однако, в отличие от тех офицеров, у которых имелись уложенные вторые парашюты, у Тихонова такого парашюта по какой-то причине не оказалось. Однако прыгнуть лишний раз, а следовательно, и получить положенные за прыжок пять рублей ему, видимо, очень хотелось, поэтому он выпросил у прапорщика Саши Славника парашют и с ним совершил этот злополучный прыжок.

Как это ни странно, но ошибку в укладке этого злосчастного парашюта, которую допустил Славник и которую сразу же совершенно точно определил мой старший разведчик ефрейтор Раскин, несмотря на многочисленные проверки при проведении укладки и, естественно, перед прыжком на площадке взлета, к сожалению, никто так и не заметил.

Когда же Виктор, испытав серьезные перегрузки после того, как выпрыгнул из самолета, повис на вытяжной веревке и чехле с заведенными на двухконусный замок силовыми петлями, он, по его собственным словам, сначала испытал настоящий шок. Но затем стал соображать, как выходить из создавшегося непростого положения. Предложение борттехника Ан-2, который, высунувшись из двери, совершенно правильно посоветовал Виктору дернуть кольцо, он сразу же отверг. Будучи начальником физической подготовки и спорта бригады, капитан Тихонов, который незадолго до начала прыжков пришел в часть, устройство парашюта, знал, как оказалось, очень слабо, так как фактически не занимался плановой воздушно-десантной подготовкой. В этой связи он, можно сказать, не совсем адекватно понимал, что же произошло с парашютом, и также слабо себе представлял, что и как должно произойти, если он выдернет кольцо. Однако он хорошо уяснил смысл предупреждения борттехника самолета, который сказал Виктору, чтобы тот, не дай Бог, не дергал кольцо запасного парашюта, иначе самолет сразу же начнет падать, и летчики, чтобы спасти Ан-2 и себя, просто напросто, обрежут веревку, на которой висит несчастный Витя Тихонов.

Как рассказывали очевидцы, было много предложений по спасению Виктора. Одно из таких предложений исходило от экипажа, который предлагал лететь к Ташкентскому морю, над которым обрезать вытяжную веревку, но комбриг категорически запретил это делать, так как посчитал такой способ опасным.

На счастье Тихонова, в Ан-2 оказался один лишний человек – курсант-стажер летного училища, которого, в нарушение существующих инструкций, экипаж все-таки брал с собой на боевую выброску парашютистов. Но, как говорят в таких случаях: «Не было бы счастья, да несчастье помогло».

Правильно оценив именно это обстоятельство, экипаж решился затащить горе-парашютиста Виктора Тихонова в грузовую кабину самолета. С этой целью первый пилот остался за штурвалом и, набрав максимально возможную высоту, сбросил до минимума скорость полета, а второй пилот, борттехник и курсант, обвязавшись вытяжными веревками и зацепив их за трос, чтобы случайно не вывалиться в открытую дверь самолета, начали затягивать горе-парашютиста Виктора Тихонова в кабину. Можно себе представить, каких физических усилий это им стоило, особенно с самого начала данной уникальной спасательной операции, когда за веревку мог взяться лишь один человек. Да и потом, когда все трое имели возможность взяться за дело – это была весьма и весьма сложная и физически очень трудная операция.

В результате, постепенно три члена экипажа подтянули Тихонова сначала к борту, а затем к двери Ан-2. По словам Виктора, когда он, наконец-то, ухватился руками за обрез двери, он сам себе твердо и однозначно сказал, что «теперь от самолета он уже не отцепится никогда, пусть даже ему обрубят руки». После того, как верхняя часть тела Виктора была затянута в кабину, он зацепился запасным парашютом за нижний обрез двери, а сил затащить его полностью у «воздушных бурлаков над Багишем», как после этого инцидента прозвали летчиков, уже совсем не осталось.

Так Виктор Тихонов, с одной стороны, верхней частью тела находился в самолете, а с другой, висел достаточно долго, болтая ногами в воздухе, пока его спасатели не отдохнули и, ухватившись прямо за шиворот, втащили его в кабину самолета. А произошел этот долгожданный момент как раз в то время, когда на приборной доске Ан-2 замигала лампочка, указывавшая на то, что топливо в баках на исходе. Самолет сразу же пошел на посадку на аэродром.

Когда моя группа спецназ вечером этого дня, вернувшись в часть, проходила по центральной аллее, то в глаза сразу же бросилось, что возле автопоилки стоит очень много офицеров, прапорщиков и солдат, которым совершенно довольный собой Виктор Тихонов, как можно было понять, уже далеко не первый раз рассказывал о своих злоключениях «под хвостом самолета Ан-2». Его повествования периодически сопровождались дружным солдатским хохотом и шутками всех присутствующих, которые, прежде всего, были искренне рады тому, что эта достаточно опасная ситуация, которая могла кончиться настоящей человеческой трагедией, благополучно и успешно разрешилась.

Кстати, как потом оказалось, это был единственный случай в истории парашютного спорта и воздушно-десантной подготовки, когда парашютист, попавший в подобную ситуацию, остался жив.

Тем не менее, в результате своих злоключений, Виктор Тихонов все-таки получил «выговорешник» от полковника Ленского за допущенные нарушения при совершении прыжков и слабое знание материальной части парашюта. Заодно с ним был наказан и Саня Славник зато, что отдал закрепленный за ним парашют другому офицеру. Кроме того, Виктор был отстранен от прыжков до конца текущего года.

Наши или, как мы иногда себя называли, «бригадские» шутники сразу же придумали по этому поводу загадку (по-моему, это был мой однокашник по Киевскому ВОКУ Валера Болдырев, во всяком случае, впервые услышал я ее от него), отражавшую суть произошедшего с капитаном Тихоновым инцидента: «Летит, висит, болтается, на букву «Т» называется. Что это?». Ответ: «Это Витя Тихонов зацепился парашютом за самолет АН-2».

Помимо этого, все те же «бригадские» шутники после чудесного спасения Виктора начали интерпретировать многочисленные армейские шутки-прибаутки, применительно к этому весьма не одинарному происшествию. Например, на разные лады, в том числе и непристойные, к всеобщему удовольствию всех солдат и офицеров бригады, изменялась затасканная армейская присказка о том, что «в нашей бригаде спецназ имеется три «дуба»: начфин, начфиз (которым, как уже говорилось выше, и был Витя Тихонов), начальник клуба, а также маленький «дубочек» - военный переводчик».

Ну, а Витя Тихонов в тот вечер купил, как гласила народная молва, «целых две авоськи водки» и поехал в гостиницу «Чирчик», где жили экипажи наших злосчастных Ан-2. В знак благодарности за спасение своей жизни, Виктор, в буквальном смысле, «в лоскуты» упоил не только героический экипаж, титаническими усилиями спасший его самого, но и весь личный состав других экипажей Ан-2 из Ферганы, о чем он на следующий день также весьма красноречиво, в деталях и с гордостью поведал офицерам бригады.

Кто-то из офицеров и солдат бригады с интересом слушал его рассказы, а кто-то выражал недовольство тем, что по милости нерадивого Виктора Тихонова в бригаде были сорваны прыжки. Часть личного состава из-за этого серьезного происшествия не смогла совершить прыжки в тот день, так как они благодаря Виктору закончились и добрый десяток офицеров и прапорщиков так и осталась на аэродроме.

 

ОТКАЗНИКИ

    

Когда прыжки из Ан-2 подходили к концу, а у меня, к примеру, уже было пять прыжков, на одном из совещаний офицеров бригады полковник Ленский зачитал список офицеров и прапорщиков, которые до сих пор не сделали ни одного прыжка с парашютом. Кто-то из них не мог прыгать по совершенно объективным причинам, так как находился, например, в отпуске, командировке, на излечении в госпитале или по каким-то другим уважительным причинам. На совещании по каждому из них Ленский отдельно доложил комбригу Колеснику.

Однако в списке в этом году еще не прыгавших офицеров был и один из наших однокашников по Киевскому ВОКУ. О нем разговор был особый. С началом прыжкового периода в кулуарах офицеры бригады, чем дальше, тем все чаще обсуждали вопрос о том, что этот лейтенант ищет различные пути, способы и оправдания, чтобы уклониться от прыжков с парашютом. Для большинства из тех, кто учился с ним в Киеве, ничего удивительного в том, что именно он «косил», как сказали бы сейчас, от прыжков не было, так как все мы единодушно считали большой ошибкой Командования направление в спецназ именно этого выпускника разведывательного факультета Киевского общевойскового училища.

В бригаде с учетом его личных и деловых качеств, вернее из-за полного отсутствия профессионально значимых не только в спецназе, но и вообще в армии качеств, его, в основном, использовали для «затыкания» всяческих и, прежде всего, хозяйственных, а также прочих дырок, где использовать настоящих спецназовцев считалось весьма расточительным делом. В результате, в период, когда вся бригада готовилась к прыжкам и совершала их, наш «герой» временно исполнял обязанности помощника военного коменданта в Чирчикской городской военной комендатуре и, конечно же, использовал свою оторванность от части, чтобы не прыгать. Тем не менее, Колесник на том совещании, о котором идет речь, приказал командиру роты, в которой числился этот офицер, и полковнику Ленскому обеспечить, чтобы наш «антигерой» «однозначно отпрыгал положенное младшему офицеру количество прыжков с парашютом».

Выполнение приказа комбрига осложнялось тем, что данное совещание офицеров части состоялось перед последним прыжковым днем. После этого все Ан-2, согласно плану, должны были улететь на аэродром их постоянного базирования в Фергану. При этом, все прекрасно понимали, что, если упоминаемый мной офицер не совершит хотя бы один ознакомительный прыжок с парашютом из Ан-2, то никто из должностных лиц бригады не возьмет на себя ответственность допустить его к прыжкам из самолета Ан-12. А это значит, что он программу прыжков за год уже однозначно не выполнит и, следовательно, в этом случае и приказ командира части подполковника Колесника, соответственно, также останется не выполненным.

Мне лично, да и многим офицерам и прапорщикам бригады, честно говоря, было совершенно все равно, выполнит этот наш училищный однокашник программу прыжков с парашютом за 1975 год или нет. Но, так как он являлся выпускником именно нашего училища, престиж которого многим из нас, и мне лично, был далеко не безразличен, я, будучи в этой ситуации простым сторонним наблюдателем, все-таки внимательно следил за её развитием.  

И вот, в последний прыжковый день из самолета Ан-2, когда я, например, планировал совершить уже шестой прыжок, а Федя Волох уже вплотную приблизился к своему юбилейному 50-ому прыжку, «герой» данной части моего рассказа, в непосредственном сопровождении его командира роты, появился на аэродроме. Вид у него был, мягко говоря, растерянный. Кроме того, и офицеры, и даже солдаты, знавшие о том, что этот горе-спецназовец «косит» от прыжков, различного рода подколками изредка даже пытались показать ему свою неприязнь и пренебрежение. Многие из тех, кто присутствовал на площадке взлета, также, как и я, наблюдали за ним в это время и видели, как он, будучи совершенно белым как бумага, надел свой парашют, прошел все положенные проверки и оказался среди ожидающих своей очереди на прыжок парашютистов.

В тот день наша 7 рота стояла в наряде по части, а я, не попав ни в караул, ни помощником дежурного по части, оказался свободен. Поэтому мне одному, без своих любимых подчиненных удалось прорваться на прыжок в самый первый, или королевский офицерский корабль, как его обычно называли у нас. Кроме того, при самом благоприятном раскладе я также еще рассчитывал сделать в тот день второй прыжок с парашютом. В этой связи, в суете, которая существовала на аэродроме перед началом прыжков, наш «герой», в конце концов, потерялся у меня из виду. Да, в общем-то, не до него было всем нам, пусть о нем думает его непосредственный начальник. Однако, тем не менее, мне лично хотелось все-таки, чтобы он прыгнул.

Когда же первый самолет, в котором был я, взлетел, то потому, как его отчаянно болтало в воздухе, я и, видимо, весь корабль понял, что на площадке приземления дует сильный ветер, и прыжок могут не разрешить. Однако, вопреки нашим предположениям, Ан-2 взял боевой курс, и мы, первые четверо парашютистов, даже встали со своих мест по команде выпускающего «Приготовиться». Однако, в результате, нам так и не удалось прыгнуть ни с первого захода, ни со второго. Дежурный по площадке приземления из-за того, что скорость ветра у земли на самом деле превышала максимально допустимую для учебных прыжков скорость в 5 метров в секунду, разрешения прыгать не дал, и первые корабли были вынуждены вернуться на аэродром.

Когда я вышел из приземлившегося самолета, специально отыскал глазами нашего горе-спецназовца или горе-парашютиста. Он, как мне показалось, тревожным взглядом наблюдал за происходившим на площадке взлета. Примерно через полчаса вновь поступила команда «По самолетам!», и мы опять полетели в направлении Багиша. Встав со скамейки по команде выпускающего «Приготовиться!», мы вновь изготовились к прыжку. Все настолько были замучены этими, казавшимися нам бесконечными, взлетами, посадками и вставаниями со своих мест для изготовки к прыжку, что уже хотелось как можно быстрее покинуть самолет. Однако, как и в предыдущий раз, простояв, вернее прокачавшись из стороны в сторону, в стойке для прыжка несколько минут, мы по команде выпускающего вновь расположились на приставной скамейке, а самолет пошел на посадку. Стало ясно, что из-за погоды прыжков сегодня уже не будет, а следующим утром три Ан-2 из Ферганской дивизии ВДВ должны будут улететь на аэродром своего базирования в Фергану.

Сквозь иллюминаторы приземляющегося самолета нам было видно, что бригада собирает парашюты, часть которых уже укладывалась на прицепы грузовиков ЗИЛ-131. Как только я снял свой парашют, ко мне подошел Сергей Маковский, который также в этот раз не попал в наряд, и не без удовольствия рассказал, что у него была возможность со стороны внимательно наблюдать за нашим «антигероем». По словам Сергея, было очень интересно следить за массой тех эмоций, которые обуревали его перед первым прыжком и красноречиво отражались на лице. На этапах проверки парашютов и ожидания начала прыжков он был бледный или даже совершенно белый. Однако, как только объявили, что из-за плохой погоды прыжки отменяются, а, следовательно, на следующий день Ан-2 улетают, он понял, что в этом году парашюты для него уже, как говорят в таких случаях, «заказаны», его лицо, по словам Маковского, моментально приобрело красновато-бордовый оттенок.

Обсуждая эти наблюдения с Сергеем, мы сошлись на том, что, с одной стороны, все это довольно смешно, а с другой, жаль, что офицер, который прошел соответствующее обучение в военном училище, направлен для службы в бригаду специального назначения, где прослужил около года, оказался таким, прямо скажем, слабаком. К слову сказать, для меня, да и для многих из тех, с кем я учился в училище, в таком поведении нашего однокашника не было ничего удивительного. Ведь уже там, в Киевском общевойсковом училище, нам было совершенно ясно, что нашего «героя» надо, образно говоря, держать подальше не только от спецназа, но и вообще от армии. По своим деловым и личностным качествам, по складу характера он совершенно негоден был для службы в армии. И вот, на тебе, волею судьбы именно он попал служить в элиту Вооруженных сил - войска специального назначения.

Думаю, что где-нибудь в народном хозяйстве он, наверняка, нашел бы свое место, тем более, что, как говорили, он очень хорошо знал французский язык. Ну, а в спецназе он был совершенно инородным телом, который ни под каким предлогом не принимал спецназ, более того, всячески отвергал его. Кстати, в 1976 году нашего героя перевели в Капчагай, в 22 отдельную бригаду специального назначения, где он, по словам наших коллег - капчагайцев, также всяческими способами уклонялся от прыжков. Со временем он, в конце концов, был переведен из спецназа в какие-то другие войска, и его следы затерялись, так как связь с нами он не поддерживал.

Честно надо сказать, сколько я не пытался, но так и не смог вспомнить, чтобы у нас в бригаде были так называемые «отказники» среди солдат или, например, «партизан», призванных из запаса. Вся система подготовки и обучения личного состава бригады предполагала, что любой военнослужащий, прошедший соответствующую плановую целенаправленную подготовку, будет способен уверенно совершать прыжки с парашютом. Что самое удивительное, ведь этого результата удавалось добиваться даже при подготовке «партизан», большинство из которых раньше с парашютом вообще никогда не прыгали.

В этой связи вспоминается, другой случай, который произошел уже после того, как нашу бригаду разделили на два соединения – Чирчикскую и Капчагайскую бригады специального назначения. Однажды, в апреле 1978 года, по три прыжка с парашютом из Ан-2 должны были совершить «партизаны», проходившие переподготовку в нашей бригаде. Если мне не изменяет память, то в том приписном «партизанском» батальоне было всего лишь несколько солдат и сержантов-приписников, которые во время срочной службы служили в спецназе или ВДВ и прыгали с парашютом, а остальные проходили службу где угодно, но только не в спецназе и даже не в ВДВ. При этом значительный процент из «партизан» составляли представители местных национальностей, то есть узбеки, таджики, казахи.

Во время проведения первого прыжка произошел интересный и очень показательный случай, касающийся так называемых отказников, который я наблюдал лично. Через некоторое время после начала прыжков солдатская молва молниеносно разнесла по аэродрому весть о том, что «вон, в том приземляющемся Ан-2 есть один «партизан», который отказался прыгать с парашютом». О таких событиях все узнают сразу, так как на аэродроме с самолетами и с площадкой приземления поддерживается постоянная радиосвязь.

Поэтому Ан-2 еще только приближался к взлетно-посадочной полосе, а все присутствовавшие на аэродроме, бросив свои дела, внимательно наблюдали за тем, как самолет приземлялся и как из него вышел незадачливый парашютист-отказник. Видно было, что выпускающий, высунувшись из двери, рукой показал ему в том направлении, где стоял, также наблюдая за происходящим, заместитель командира бригады по воздушно-десантной службе полковник Ленский. «Партизан», как можно было судить из далека, был узбеком по национальности, понуро поплелся к полковнику Ленскому. Подойдя к нему, он приложил руку к головному убору и, видимо, стал докладывать причины того, почему он не прыгнул с парашютом.

Полковник Ленский долго слушать его не стал. По его жестам было видно, что он отправил несостоявшегося парашютиста к его еще не прыгавшим товарищам, которые стояли в стороне и напряженно наблюдали за тем, что происходило. «Партизан», на ходу снимая парашют, направился к начавшей громко и возмущенно галдеть толпе его земляков-узбеков. По мере того, как он подходил, гул все возрастал, в конце концов, толпа двинулась «партизану» навстречу и окружила его. По настроению «партизан», их громким крикам, сопровождавшимся многозначительными жестами, создавалось впечатление, что для самого отказника его поступок не останется безнаказанным. Многие из офицеров бригады даже направились в сторону собравшихся, чтобы в случае, если в ход пойдут кулаки, то не допустить самосуда. 

Однако было видно, что, несмотря на громкие возмущенные крики толпы «партизан», бить несчастного отказника никто не собирался. Я подозвал одного из бойцов своей роты, узбека по национальности, и приказал ему сбегать послушать, что говорят «партизаны» своему нерадивому товарищу. Боец стремглав бросился в сторону собравшихся, и не столько потому, что хотел как можно быстрее выполнить мой приказ, сколько ему самому хотелось послушать, что же там говорят его земляки незадачливому сородичу.

Через некоторое время толпа расступилась, и несостоявшийся парашютист, бережно неся свой парашют в руках, опять направился в ту сторону, где полковник Ленский занимался проверкой парашютов очередного подразделения приписного состава. «Партизан» подошел к Ленскому, они о чем-то долго говорили, затем Виктор Александрович помог ему надеть парашют и провел его проверку. Держа «партизана», решившего все-таки испытать радость прыжка с парашютом, за локоть, он подвел его к тому подразделению, которое готовилось зайти в Ан-2, и, видимо, спросив его, каким по счету он хотел бы прыгнуть, поставил его в строй третьим. Похлопав его по плечу, Ленский дал команду на посадку в самолет. Через некоторое время все зашли в Ан-2. Двери закрылись, и самолет после небольшого разбега взмыл в воздух.

Я заметил, что вся бригада и весь «партизанский» батальон молча стояли на площадке и внимательно наблюдали за этой картиной. Мой вернувшийся боец-узбек, стоя рядом со мной, также внимательно смотрел на происходящее. Когда Ан-2 уже взлетел, я спросил его, что же там «народ говорил этому несчастному отказнику».

- Ох, слишком здорово ругались на нашем языке…, - сказал боец.

- Я понимаю, что они его не называли героем, - заявил я, возмутившись столь кратким ответом. – Я спрашиваю, что конкретно они ему говорили.

- Называли его трусом, говорили, что он позорит нашу нацию, - спохватившись, начал рассказывать боец. – Спрашивали, почему другие могут прыгать, а он не может. Он им говорил, что у него двое детей, и он за них боится. Его стыдили тем, что все русские ребята прыгают, а ведь у них тоже есть дети. Другие узбеки тоже имеют детей, но ведь прыгают. В общем, сильно ругались и даже матом ругались, что у узбеков совсем не принято. Заставили его, - продолжал рассказчик, - снова идти к полковнику Ленскому и попросить его разрешить ему прыгнуть. Сейчас посмотрим, прыгнет или нет, - сказал боец, показывая на самолет с отказником, который уже выходил на боевой курс над Багишом.

Оглядевшись по сторонам, я увидел, что практически все, кто находился на аэродроме, смотрели в сторону Багиша и молча ждали, когда начнется выброска парашютистов из того самого Ан-2, где был этот отказник. Из-за того, что до площадки приземления было достаточно далеко, сам процесс выброски видно было плохо, но раскрывшиеся парашюты были отчетливо видны. Когда в небе появился первый купол, все замерли, внимательно вглядываясь в даль. Кто-то рядом даже начал вслух считать: «Один, два, три… - а к концу выброски парашютистов, громко крича, уже считала практически вся наша бригада вместе с приписным составом. - … Семь! Восемь! Девять! Десять!» - переживая за того парня-узбека, который преодолел себя и, хоть со второго раза, но все-таки прыгнул с парашютом. Кто-то из солдат на волне эмоций крикнул: «Ура!», - и его поддержали многие из тех, кто был на аэродроме. А «партизаны», еще недавно участвовавшие в воспитательной беседе со своим сослуживцем, даже начали обниматься, поздравляя друг друга с успехом, которого добился их товарищ, который все-таки стал парашютистом.

 Здесь считаю необходимым пояснить, почему «партизаны», призывавшиеся из запаса в нашу бригаду спецназ, ранее с парашютом не прыгали. Это, конечно, странно, но в 15 бригаде спецназ мобилизационного ресурса всегда не хватало. Это вызвано было тем, что ее штаты мирного времени не позволяли обеспечить ей подготовку полноценного мобилизационного резерва, необходимого для укомплектования по штатам военного времени. Подготовленные в бригаде солдаты и сержанты, призванные из республик Средней Азии, уходя в запас, автоматически закреплялись за нашей бригадой, однако сразу же после увольнения из армии часть из них поступала в ВУЗы и там, на военных кафедрах, как правило, получала другую военно-учетную специальность. Многие уходили служить, например, в милицию. А это уже совсем другое ведомство, и призвать мы их, естественно, не могли. В конце концов, со временем солдат и сержантов из спецназовского мобилизационного резерва списывали по возрасту.

Ситуация с комплектованием мобилизационного резерва для 15 бригады специального назначения серьезно ухудшилась, когда ее разделили на две бригады. Это было обусловлено тем, что весь мобилизационный резерв, который был накоплен за долгие годы в Казахстане, Таджикистане и Киргизии, откуда в основном призывались солдаты в нашу бригаду, был, естественно закреплен за Капчагайской 22 обрСпН. Ну, а Чирчикской бригаде надо было готовить свой собственный резерв из солдат и сержантов запаса, проживающих в Узбекистане и Туркмении, откуда в нашу бригаду до 1976 года призывников не набирали. Начиная с этого времени, 15 обрСпН постоянно занималась призывом «партизан» на двух - трехмесячные сборы, чтобы подготовить для себя необходимое количество солдат, сержантов и офицеров для мобилизационных ресурсов бригады. И надо отдать должное, никогда мы не встречали особых трудностей с предпрыжковой подготовкой и парашютными прыжками приписного состава нашей бригады.

 

ПЕРВАЯ СВАДЬБА

 

Несмотря на напряженные будни, прыжки, плановые занятия и участие в учениях, мы находили время для отдыха, чему способствовало то, что с подачи командования бригады, как уже говорилось выше, у нас строго соблюдался режим труда и отдыха офицеров, прапорщиков и солдат. Правда, в Чирчике интересно и с пользой провести свободное время было достаточно сложно. Изредка сюда приезжали известные артисты или ташкентские театры, а так, кроме нескольких кинотеатров, ресторанов «Рохат», «Восток» и «Чирчик», а также двух или трех кафе, «Юлдуз», например, было очень даже немного возможностей для полезного проведения своего свободного времени. Именно поэтому многие из наших коллег, пристрастились ездить в Ташкент, чтобы отдохнуть, при этом с пользой для себя провести время. Ведь на контрасте с Чирчиком, столица Узбекистана не зря у нас именовалась не иначе, как «центр цивилизации», которым Ташкент по праву и являлся. 

По субботам и воскресеньям я тоже стал выбирать время, чтобы ездить в Ташкент исключительно с целью ликвидации пробелов в своем культурном и эстетическом образовании, для чего активно использовал театры, художественные галереи, и другие места, где можно было хорошо и, самое главное, с пользой для себя провести время и, естественно, отдохнуть. В общем, время в Ташкенте я проводил исключительно в целях отдыха и своего интеллектуального развития.

Возвращаясь поздними вечерами в Чирчик, на Ташкентской автостанции «Шастри» я с завидной периодичностью встречал Игоря Ревина, который, начиная с весны 1975 года, почти каждый день ездил в Ташкент. Оказалось, что он через своих дальних ташкентских родственников познакомился с девушкой, которую, кстати, звали Александрой, и которая жила в Ташкентском районе Чиланзар, одном из самых современных районов столицы Узбекистана. К Александре, которая со временем из просто знакомой девушки превратилась в невесту Игоря, он и ездил почти каждый день. Мы все удивлялись выдержке и упорству Игоря, так как вечерами, после работы, он садился на междугородний автобус или на попутную машину и ехал в Ташкент к своей невесте. Там он успевал сходить с ней в театр или кино, проводить ее домой и вернуться в Чирчик последним рейсовым автобусом. А на следующий день все повторялось снова в той же последовательности.

Из-за чувства вечной усталости, в которой постоянно пребывал Игорь, он сразу же, как только садился в автобус, засыпал мертвецким сном. Поэтому я совсем не удивился, что однажды, когда поздним вечером мы сели с ним в автобус на автостанции Шастри, он моментально заснул в надежде, что я его разбужу в Чирчике. Через некоторое время в автобус вошли трое молодых парней, по внешнему виду которых можно было понять, что это отпетые уголовники, которые или только что освободились из заключения, или в скором будущем собирались на очередную «отсидку». Вид их был настолько красноречив, что после того, как они вошли, негромкие разговоры пассажиров сразу же прекратились. Постольку, поскольку свободных мест не было, им пришлось стать в проходе между креслами.

Через некоторое время в автобус зашли две девушки, видимо, студентки, которые стали рядом с креслами, где сидели мы с Игорем. Я решил встать и уступить место хотя бы одной из девушек, так как понимал, что спящего Ревина будить было бесполезно. Однако девушки почему-то отказались садиться, несмотря на мои настойчивые предложения. Наблюдая за нами и воспользовавшись определенным замешательством, самый высокий и крепкий из трех уголовников вдруг демонстративно сел на освобожденное мной место. Наверное, он рассчитывал на свою наглость и на то, что с ним и его хмурыми компаньонами никто связываться не будет.

Когда я громким голосом сказал: «Встань!», - все пассажиры в автобусе обратили свои тревожные взоры на нас. А уголовник лишь нагло оскалился, но с места не сдвинулся. После того, как я нетерпящим возражения тоном вновь повторил свое требование, он быстро поднялся с кресла и отошел к своей компании. Видно, что тон голоса, которым я потребовал освободить кресло, не оставлял сомнений в решительности моих намерений.

Когда мы с Игорем, которого я с трудом разбудил, вышли из автобуса в Чирчике и я рассказал ему об инциденте с уголовниками, «подкалывая» его тем, что в данной ситуации я мог бы принять неравный бой, но, Игорь мог так бы и проспать все самое интересное и существенное. Но Игореха меня заверил, что, по его разумению, он «спокойно мог бы спать беспробудным сном», но только до того момента, пока не началась бы моя неравная схватка с уголовниками за справедливость. А, уж когда бы он проснулся, то, «мы бы им «наваляли» по первое число», как заявил Игорь, продолжая сладко зевать.

Логическим и естественным результатом метаний Игоря Ревина между Чирчиком и Ташкентом стала его женитьба на Александре. Игорь оказался первым из нас, лейтенантов 1974 года выпуска, как киевлян и рязанцев, так и выпускников других военных училищ нашей бригады, который решил жениться. Его свадьбу назначили на 28 июня, и она должна была проходить в Ташкенте. Всех офицеров и прапорщиков, которых Игорь пригласил на данное торжество, освободили от нарядов и дежурств, как это издавна было принято в нашей бригаде.

Однако буквально за неделю до свадьбы стало известно, что 15 бригаду спецназ в полном составе планируется привлечь к стратегическому учению в Дальневосточном военном округе. В том случае, если для участия в учении, по планам Командования, будет задействовано лишь несколько групп спецназ, то это, согласно планам, должны были быть подразделения первого отряда, в котором служил Игорь. С лейтенантом Ревиным, конечно, все было ясно, он в списки участвующих в учении даже не включался. Однако, как быть с остальными офицерами, находившимися в ожидании команды вылететь на Дальний Восток, но которых Игорь хотел бы видеть у себя на свадьбе?

Логика вещей подсказывала, что свадьба Ревина будет проходить без его самых близких друзей, сослуживцев и однокашников по Киевскому ВОКУ и Свердловскому СВУ. Не решен был даже вопрос освобождения от учения и свидетеля на свадьбе, в качестве которого должен был выступать я. И все это вполне естественно, ведь бригада готовилась к ответственному учению. Однако ведь и для свадебного торжества все было готово по известному принципу: «Мясо уже жарится на сковородках, а водка стынет в холодильнике». 

До самого последнего момента никто не знал, как поступить в сложившейся ситуации. Вроде бы и нет явных признаков того, что нас отправят на учения именно 28 или 29 июня, кроме, пожалуй, указания по телефону от нашего руководства в ГРУ ГШ: «Быть в готовности к участию в учении!» Тем не менее, по «просочившимся» до нижних чинов 15 обрСпН сведениям, ни на Чирчикском, ни на Ташкентском аэродромах в тот момент не было предназначенных для нас самолетов Ан-12 или Ил-76. Это могло служить наиболее точным разведывательным признаком, свидетельствовавшим о том, что без самолетов военно-транспортной авиации ничего из запланированного в высоких штабах произойти не может. 

Однако даже командиру части, видимо, было совершенно неизвестно, что на уме у наших прямых начальников в Москве и в Главном разведывательном управлении Генерального штаба. Ведь, на то мы и спецназ, чтобы быть готовыми действовать в самых непрогнозируемых и необычных условиях. Самолеты для нас, например, из Ферганы могут перелететь в Чирчик через один час после получения соответствующего приказа Командования.

В конце концов, меня, как свидетеля все-таки отпустили в Ташкент для того, чтобы настоящим образом засвидетельствовать перед советским законом и общественностью это торжественное событие в жизни молодоженов Ревиных. Однако, до сих пор так и не известно, кто именно разрешил всем остальным офицерам и прапорщикам бригады, приглашенным на свадьбу, ехать в Ташкент. Как можно себе представить, все явно обрадовались неожиданной возможности лично поздравить нашего сослуживца и самим немного отдохнуть перед масштабным учением. Скорее всего, это решение было принято с молчаливого согласия комбрига подполковника В.В.Колесника, но объявил его приглашенным на свадьбу командир второй роты старший лейтенант А.Михайлов, который в тот день был дежурным по части. Он же на себя взял ответственность зато, что все мы в случае поднятия бригады по тревоге, по первой же команде, в нормальном, то есть вполне «транспортабельном» состоянии, вернемся в расположение части.

На ГАЗ-66, который принадлежал Чирчикской комендатуре, офицеры и прапорщики бригады, наконец-то, выехали в Ташкент. Правда, дорога до места проведения свадьбы заняла довольно много времени, так как старшим машины был капитан Чирчикского полка ВДВ Березин. Видимо, в этой связи пришлось долго ездить по ташкентской окраине, где должен был находиться частный дом дедушки невесты, в котором проходила свадьба. Когда всем уже надоело бесцельно кататься по кругу, пришлось выделить одного офицера нашей бригады и пересадить его в кабину ГАЗ-66, чтобы он помог Березину найти дорогу. Этот офицер сразу же использовал один из предусмотренных спецназовскими инструкциями способ добывания информации в тылу противника, а именно опрос местных жителей, чтобы в самые короткие сроки разобраться в ситуации. 

Опрос сидящих у палисадников частных домов бабулек, старых чекисток и вездесущей детворы дал давно ожидаемый результат, и автомашина с приглашенными подъехала к нужному месту. Когда Березину на данном примере начали объяснять, как надо было действовать в неординарной, весьма сложной ситуации, он ответил буквально следующее: «У нас в воздушно-десантных войсках всяким там опросам местных жителей не учат. У нас, в основном, «с неба об землю - и в бой». Вот так я и действовал».

Радости у Игоря, Александры и, естественно, их гостей было выше крыши, когда приглашенные из Чирчика сослуживцы жениха доехали до места, где уже давно шла свадьба. В тех предбоевых условиях, в которых проходило это торжество, нам было весело и, естественно, радостно за молодых. При этом бросалось в глаза то, что Игорь единственный из всех, присутствовавших на свадьбе, несмотря на сильную жару, был в красивом черном бостоновом костюме, который он, к удивлению многих, не снимал во время торжества. Причина этого была известна только узкому кругу приближенных, в том числе и мне. Остальные же лишь много позже узнали, что свадебный костюм Игоря был пошит примерно за полтора месяца до мероприятия, где-то в самом начале мая. Однако за этот достаточно короткий период времени из-за того напряжения, которое было в бригаде в ходе прыжков, Игорек похудел на целых пять килограмм. Когда же жених надел новые брюки от костюма незадолго до начала регистрации, то они оказались ему настолько велики, что совершенно не держались на нем. Брючного ремня под рукой не оказалось, поэтому пришлось воспользоваться единственным оказавшимся под рукой подручным средством - простой веревкой, чтобы сзади затянуть пояс брюк. В этом и была основная причина того, что Игорек весь свадебный вечер в 30-градусную жару не снимал свой шикарный пиджак. 

Для меня женитьба Игоря Ревина оказалось наполненной особого смысла и значимости потому, что Игорек был моим однокашником по Свердловскому СВУ, которого я впервые увидел в 1967 году, когда он был еще очень юным мальчишкой в новенькой форме воспитанника суворовского училища. Затем четыре года совместной учебы на разведывательном факультете Киевского ВОКУ, а также без малого год службы в бригаде спецназ и Игорь уже жених, и глава семьи. Глядя на него в его новом качестве, я подумал: «Да, ведь даже в наши молодые годы быстро все-таки бежит время. Не прошло и восьми лет, как простой мальчишка превратился в мужа, в главу семейства. Люди, постоянно проходящие перед твоими глазами, постепенно и совершенно логично переходят из одного качества в другое. Вот, так, Сергей Александрович, - продолжал я свои рассуждения, - очередь создавать собственную семью, в конце концов, дойдет и до тебя. Готовься, дорогой».

А свадьба, тем не менее, несмотря на «предбоевую обстановку», лихо «пела и плясала». При этом все мы еще успевали ухаживать за местными дамами, в основном сокурсницами Александры по институту, танцевать с ними, а некоторые из нас даже прохаживались с девушками в обнимку где-то на задворках хозяйской усадьбы. Федя Волох, как истинный джентльмен, всякий раз, когда молодые выходили из-за стола, как настоящий паж, следовал за невестой, поддерживая руками края фаты прекрасного свадебного платья. 

Тем не менее, мы знали, что в любое время нас могут вызвать в бригаду. Поэтому, с одной стороны, торопились, как говорят, все успеть, а с другой, старались меньше пить и больше закусывать. Однако, не все смогли рассчитать свои силы. В результате, один из наших молодых лейтенантов под дружный смех и подколки своих сослуживцев, оступившись, все-таки оказался в местном арыке, правда, без особых серьезных последствий. 

После того, как в бригаде был получен сигнал из Москвы о том, что части и соединения Дальневосточного военного округа подняты по тревоге, и следующей на очереди может оказаться Чирчикская бригада специального назначения, дежурный по части старший лейтенант А.Михайлов, в связи с тем, что телефонная связь с местом проведения свадьбы отсутствовала, послал одного из сержантов своей второй роты в Ташкент за нами. Посыльный оказался, в отличие от капитана Березина, очень толковым парнем, так как в ночное время, не имея денег, на попутных машинах быстро добрался из Чирчика в Ташкент и очень легко нашел нас, чем продемонстрировал отличную спецназовскую выучку и подготовку по отысканию нужного объекта в совершенно незнакомом городе.

Когда далеко за полночь мы получили команду прибыть в часть, то сначала предложили прибывшему сержанту чарку за молодых. После того, как он выпил и обильно закусил, прихватив с праздничного стола кое-какую снедь для своих товарищей, оставшихся в казарме, мы загрузили в кузов ГАЗ-66 «не особенно транспортабельных» гостей из Чирчика, сели в машину сами и с песней о том, что «в десанте служим мы крылатом, а здесь нельзя не быть орлом», поехали домой. Правда, те, кого незадолго до этого, образно говоря, буквально за уши вытащили из одного из ташкентских арыков, на тех самых «десантных орлов», о которых говорилось в песне, были совершенно не похожи. 

Здесь уместно добавить, что на учение в Дальневосточном военном округе никто из нас так и не полетел. Видимо, как мы тогда считали, обошлись на Дальнем Востоке и без нас. Тем более, что в Дальневосточном округе имелась своя Уссурийская бригада специального назначения. Кроме того, в то время существовали части и соединения спецназ в Забайкальском, Сибирском и Уральском военных округах, разведывательные группы и отряды которых, наверно, в целях экономии материальных ресурсов и были привлечены к данному учению.

Лишь много позже, уже через 30 лет, в 2005 году, я узнал от начальника политического отдела Николай Васильевича Лысака, многое из того, что в 1975 году было полностью скрыто от простых командиров групп специального назначения 15 обрСпН, а также, почему нас не привлекли к тому учению на Дальнем Востоке. Оказывается, министр обороны маршал Советского Союза А.А.Гречко очень любил, используя бригады спецназ, «наводить шорох» в тылах войск, участвующих в различного рода учениях. В этой связи Чирчикская бригада действительно, в соответствии с приказом министра обороны СССР, должна была привлекаться к учению на территории Дальневосточного военного округа. Незадолго до начала учения А.А.Гречко приехал в Алма-Ату для того, чтобы вручить Среднеазиатскому военному округу орден Красного Знамени. На торжественном собрании, посвященном этому событию, были командир и начальник политического отдела Чирчикской бригады спецназ. В разгар торжеств начальник разведки САВО генерал-майор Гредасов нашел подполковников Колесника и Лысака и сообщил, что в ближайшее время в бригаде ожидается объявление повышенной степени боевой готовности с последующим подъемом ее по тревоге и убытием на Дальний Восток для участия в стратегическом учении Вооруженных Сил СССР. В этой связи он приказал им на личном самолете начальника штаба САВО, который уже ждет их на аэродроме, вылететь в Чирчик.

Когда Колесник и Лысак прибыли из Алма-Аты в бригаду, здесь уже было несколько посредников, которые лишь ждали команды из Москвы для приведения 15 отдельной бригады специального назначения в повышенную степень боевой готовности, подъема нас по боевой тревоге и так далее. Кстати, предназначенные для нашей бригады самолеты военно-транспортной авиации к тому времени уже были сосредоточены на Чимкентском аэродроме.

Поддерживая постоянную связь с Разведывательным управлением штаба САВО, подполковник Колесник узнал, что по окончании торжеств в Алма-Ате министр обороны А.А. Гречко улетел в Хабаровск для руководства учениями. Это могло служить одним из основных признаков того, что скоро и нашу бригаду должны были поднять по тревоге. А тут еще, так не кстати свадьба лейтенанта И. Ревина. Однако, как утверждал Н.В.Лысак, когда подполковник Колесник по известным лишь одному ему каналам узнал, что летчикам предназначенных для нас самолетов была дана команда «Отбой», Василий Васильевич разрешил офицерам бригады ехать в Ташкент на свадьбу Игоря Ревина.

Ну, а истиной причиной того, что 15 отдельную бригаду специального назначения не привлекли для участия на том учении были не материальные или какие-то другие соображения, как предполагали мы, а то, что, по словам Н.В.Лысака, в китайской печати появилось несколько сообщений об этом учении ВС СССР. В них, в частности, говорилось, что в данном учении также примут участие и элитные части специального назначения Главного разведывательного управления ГШ ВС СССР. При этом спецназовцы из других бригад все равно участвовали в том учении, ну, а Чирчикская бригада спецназ не удостоилась такой чести.

 

ПРЫЖКИ ИЗ АН-12

 

Летний период обучения 1975 года 15 обрСпН проходил в напряженных занятиях, прыжках c парашютом и тренировках. 12 июля из Ферганы на Чирчикский аэродром перебазировалось три военно-транспортных самолета Ан-12, из которых наша бригада должна была совершать прыжки. На следующий день со всем личным составом части на аэродроме были проведены занятия по ознакомлению с устройством и оборудованием Ан-12, а рано утром 14 июля начались прыжки.

Конечно, самолет Ан-12 – это не Ан-2. Когда заходишь в его грузовую кабину, то чувствуешь всю мощь этой боевой техники и уверенность в ее надежности. Прыжок с парашютом из Ан-12 тоже впечатляет. Во-первых, потому, что выброска происходит на скорости 350 километров в час, для сравнения, самолет Ан-2 бросает парашютистов на скорости всего лишь 160 - 170 километров в час. В этой связи разницу в скоростях парашютист чувствует сразу после отделения от самолета, так как мощный воздушный поток подхватывает его и нещадно треплет все время полета на стабилизации. Если парашютист отделился неправильно, то он это моментально ощущает и чувствует по тому, как его крутит в воздухе. Помимо этого, большие впечатления остаются у тех, кто, прыгая во втором потоке парашютистов, то есть располагается по правому борту Ан-12, имеют возможность наблюдать, как «уходит» в грузовой люк самолета первый поток. Динамика этого процесса очень здорово впечатляет и буквально завораживает всех парашютистов.

В общем, все, кто 14 июля 1975 года впервые совершал прыжки с парашютом из Ан-12, да еще во втором потоке, как, например, моя группа, кроме ощущений самого прыжка из мощного скоростного самолета, получили еще и массу новых незабываемых впечатлений, когда наблюдали за отделением от самолета первого потока. Я не только тогда, в первый раз, но и в последующем всегда с большим интересом наблюдал за тем, как «уходит» в грузовой люк самолета первый поток парашютистов. Ну, а во всем остальном прыжок из Ан-12, по моему мнению, мало, чем отличался от прыжка из Ан-2, кроме, пожалуй, мощного воздушного потока, который подхватывает парашютиста, отделившегося от обреза грузовой кабины. Однако хорошая группировка при отделении от самолета обеспечивает нормальное снижение на стабилизации и штатное раскрытие купола даже на таких больших скоростях, на которых производит выброску парашютистов самолет Ан-12.

После приземления и сдачи парашютов на пункте сбора Олег Кривопалов в очередной раз извлек из кармана объемный по размерам «тормозок», приготовленный его Галиной, и угостил меня бутербродом, который, как всегда это бывает в полевых условиях, оказался особенно вкусным. Немного закусив, мы пошли к седьмой роте, которая компактно сидела недалеко от своих парашютов.

Вдруг несколько офицеров со смехом, криком и гиканьем подбежало к нам с Олегом. Мы еще ничего не успели сообразить, как двое из них схватили меня за руки, чтобы не вырвался, и мне, уже успевшему понять, что происходит, от души «влепили» запасным парашютом по пятой точке к всеобщему восторгу всех, кто стоял рядом и был свидетелем этого красноречивого ритуала.

Можно догадаться, что возглавлял ватагу гикающих и смеющихся офицеров, осуществивших акт посвящения меня в парашютисты, конечно же, Рафик Латыпов, как это было и тогда, когда я совершил свой первый прыжок с парашютом. На мои возмущения относительно того, что уже имею шесть прыжков, Рафис под дружный смех собравшихся заявил, что после Ан-12 меня посвятили уже не просто в обычные парашютисты, а в настоящие десантники. «Теперь ты не простой парашютист, а настоящий десантник и спецназовец. А это значит, что теперь ты имеешь полное моральное право носить десантный берет и гордиться им!» - заявил Рафик под всеобщее одобрение всех свидетелей проведенного ритуала посвящения. 

Да, действительно, в 15 бригаде спецназ существовала очень строго соблюдавшаяся традиция, согласно которой офицеры и прапорщики, не прыгавшие с парашютом, не имели права носить десантный берет. До момента совершения первого прыжка с парашютом, с полевой формой они носили лишь фуражку от повседневной формы одежды. Солдат эта традиция не касалась, но офицеры и прапорщики ее четко соблюдали. Видимо, в этом была своя сермяжная правда, целесообразность и определенный, если хотите, мобилизующий офицеров и прапорщиков смысл. И эта традиция  свято соблюдалась в бригаде.

Как правило, хорошие и полезные традиции в Вооруженных силах и других силовых структурах не появляются из ничего и имеют однозначное воспитательное значение. Вот и эта, казалось бы, совершенно незамысловатая, придуманная кем-то традиция, наверное, возникла и культивировалась в 15 отдельной бригаде специального назначения для того, чтобы каждый пришедший в бригаду молодой офицер знал, что до тех пор, пока он не совершит прыжок с парашютом, он не должен носить берет, а, следовательно, не будет считаться полноправным членом как офицерского, так и всего коллектива части.

Процедуру посвящения в парашютисты, насколько я знаю, не удалось в нашей бригаде избежать никому. И, если после первого прыжка, благодаря Саше Тимченко, меня миновала эта участь, то после первого прыжка из Ан-12 историческая справедливость все равно была восстановлена. И ничего поделать с этим было нельзя. Акт посвящения в парашютисты прошел даже начальник политического отдела нашей бригады подполковник Лысак после его первого прыжка. Данный ритуал не без удовольствия и всеобщего оживления провели офицеры управления бригады, прыгавшие с Николаем Васильевичем в одном корабле. Конечной же целью данной традиции, и я уверен в этом, было искреннее стремление не допустить в офицерской среде, не говоря уже о солдатах, нашей бригады отказывавшихся прыгать с парашютом горе-спецназовцев, типа того офицера, о котором говорилось выше.   

В дальнейшем, прыжки в бригаде из Ан-12 были организованы таким образом, что до обеда шла укладка парашютов, после обеда мы выезжали на аэродром, прыгали и возвращались в часть, а на утро все повторялось в той же последовательности. При этом укладка под руководством одного из специально назначенных офицеров роты начиналась в 4:30 утра с получения парашютов на складе парашютно-десантного имущества (ПДИ). Затем до завтрака личного состава проводилось два первых этапа укладки, после чего «подтягивались» все остальные офицеры роты, и после завтрака личного состава парашюты укладывались до конца.

17 июля, когда я, например, совершил уже свой седьмой прыжок, командир нашего второго отряда капитан С.М.Шапиро, назначенный весной 1975 года на эту должность, вместо майора Н.А.Лобанова, переведенного в Разведывательное управление штаба Среднеазиатского военного округа, собрал совещание офицеров и прапорщиков батальона, на котором объявил о том, что теперь все офицеры и прапорщики должны быть на укладке парашютов с самого ее начала и до конца. На возражения некоторых, так называемых «старослужащих» и заслуженных офицеров отряда, Сергей Маркович твердо заявил: «Да, это очень трудно прыгать практически каждый день. Но почему наши солдаты и сержанты встают в 4:30 утра, получают на складе свои парашюты, а также один, а то и два парашюта своего командира группы или командира роты, затем проводят два этапа укладки «за себя и за того парня». И только после этого лишь к 8:00 соизволят на плацу появиться их выспавшиеся хорошо отдохнувшие командиры и начальники. Как после этого к вам, командирам подразделений специального назначения, будут относиться ваши подчиненные, с которыми вы вместе пойдете в тыл условного или самого настоящего противника? В общем, на завтрашней укладке, в 4:30 утра все должны быть в своих подразделениях. Тех, кто опоздает на укладку, я просто не допущу к завтрашнему прыжку».     

Требования комбата были вполне обоснованными, и все мы понимали, что он совершенно прав. Чувство справедливости в подразделениях спецназ, при непререкаемом авторитете командира, а также полном соблюдении принципа единоначалия, – это была не декларируемая, а постоянно культивируемая в повседневной жизни категория, которая пронизывала всю систему обучения и воспитания солдат, сержантов и офицеров нашей бригады. Само собой разумеется, что конечной целью такой постановки вопроса была, прежде всего, подготовка личного состава к выполнению боевых задач, к которым войска специального назначения готовились в процессе любого, даже самого простого и обыденного мероприятия повседневной жизни и учебы. Поэтому, если, в соответствии с инструкцией, положено офицеру лично самому укладывать свой собственный парашют, то он должен быть на укладке, чтобы потом иметь полное моральное право и в полной мере требовать от подчиненного солдата, сержанта или прапорщика исполнения всех своих приказов и распоряжений в условиях учебной или реальной боевой обстановки.

После совещания офицеров нашего отряда я, не особенно надеясь на свой будильник, который периодически, а вернее было бы сказать, с завидной регулярностью давал сбои, вызвал сержанта Бахтия и приказал ему сразу же после подъема прислать ко мне домой посыльного, который должен был разбудить меня. В связи с тем, что я совершенно не объяснил своему заместителю причины подобного моего решения, Валерий, в результате, рассудил совершенно по-своему. Он, видимо, подумал, что я ему уже не доверяю укладку парашютов или еще что-то в этом роде и решил не посылать посыльного. А мой будильник, как я и предчувствовал, отказался звонить в такую рань, и я, естественно, проспал.

Когда в 7 утра я прибежал в часть, на плацу царило оживление, и все офицеры батальона вместе со своими подразделениями занимались укладкой парашютов. Погрозив Бахтию кулаком, я пошел к командиру роты Тимченко, который рассказал, что Шапиро был очень недоволен моим отсутствием и приказал оба парашюта, закрепленных за мной, отнести на склад парашютно-десантного имущества, так что прыгать сегодня, по предположению Александра, мне уже не придется.

Подойдя к своей четвертой группе, я высказал своему заместителю все, что о нем думаю. Бахтий, уже осознавший свою ошибку, пытался оправдаться тем, что, не зная о приказе комбата, решил дать своему командиру отдохнуть, взяв всю ответственность за укладку парашютов нашей группы на себя. «Если Шапиро не разрешит мне прыгать, то будешь очень долго у меня в черном теле!» - заявил я Бахтию и отправился докладывать командиру отряда о прибытии на службу.

Сергей Маркович, разговаривая со мной в подчеркнуто вежливо-предупредительной манере. При этом всем своим видом и тоном разговора давал понять, насколько я не прав в том, что не прибыл в часть, как было приказано, к началу укладки. Это были даже не упреки со стороны командира отряда своему подчиненному, а рассуждения по поводу того, что, несмотря на приказ командира батальона, молодой лейтенант «преспокойненько спит» в то время, когда его начальники и подчиненные с раннего утра, еще в темноте начинают укладку парашютов и т.д. и т.п. «Подумайте, уважаемый товарищ лейтенант, как к такому командиру группы специального назначения будут относиться его подчиненные? Да, кстати, и Ваши непосредственные и прямые командиры и начальники тоже», - заявил Шапиро. Я слушал комбата, сгорая от стыда, но ответить мне ему было совершенно нечего. «Идите, товарищ лейтенант, отдыхайте и дальше, а Ваши подчиненные будут готовиться к прыжку, но уже без Вас», - завершил командир батальона свой монолог с откровенными нотками назидания и откровенной издевки в голосе.

Вернувшись к месту укладки парашютов седьмой роты, я почти дословно пересказал Тимченко и Кривопалову суть упреков комбата. «Да, наш Сергей Маркович может «высечь» любого, совершенно не повышая голоса, а лишь «играя на струнах совести» подчиненного, - сделал заключение Олег. – Но, не отчаивайся, после укладки подойди к нему еще раз, он человек отходчивый. Да и не ты один опоздал. Вон, смотри Маковский бежит, тоже, видимо, проспал».

Действительно, на плац быстрым шагом выходил Сергей Маковский, направляясь к Тимченко. Однако Александр знаком показал ему, чтобы он сразу же шел с докладом прямо к командиру батальона. Мы с Олегом внимательно следили за происходящим, и по тому, с каким выражением лица Сергей вернулся к месту укладки парашютов, было понятно, что Серега придумал для комбата какую-то совершенно убедительную и, возможно, даже правдивую историю, так как Маковский без всяких дополнительных разговоров и по-деловому приступил к руководству укладкой парашютов своей группы.

Когда я направился к моим занятым укладкой бойцам, Бахтий подошел ко мне и начал оправдываться и объяснять, что все, что случилось, произошло по его вине и из-за его стремления «сделать как можно лучше». Однако, слушать его я не стал, так как, в общем-то, было понятно, кто виноват в том, что мне пришлось выслушивать упреки от комбата. Валерий также распереживался, но я подвел черту, сказав, что прекрасно понимаю те побудительные мотивы, которые лежали в основе невыполнения им моего приказа.

Ясно было, что Бахтий, проявляя, как говорят в армии «разумную инициативу со стороны подчиненного», действовал, исходя из самых лучших своих побуждений. Поэтому, пользуясь случаем, я объяснил своему заместителю, что армия, и тем более, войска специального назначения, как ее составная часть, тем и хороши, что здесь думать надо лишь над тем, как лучше выполнить приказ командира, а не над тем, как его не выполнять, да еще по собственной инициативе. Только при таком отношении к службе никогда не будет сбоев в решении любых, даже самых сложных задач, не говоря уже о таких простых, с какой заместитель командира моей группы не справился сегодня утром. Закончил я свой монолог, обращенный к Бахтию, словами: «А «отец советского спецназа», каковым тебя все здесь по праву считают, в том числе и я, должен все это хорошо знать, точно выполнять приказы командиров и учить такому отношению к службе своих подчиненных!»   

Тем временем укладка закончилась, и Олег предложил мне еще раз подойти к Шапиро. На этот раз Сергей Маркович не стал продолжать свой монолог, а лишь несколько задумавшись, спросил: «Ну, что, Сергей Александрович, Вы все поняли? Хорошо запомните, что я Вам говорил про истоки формирования прочного авторитета командира подразделения специального назначения у его подчиненных». А затем, сменив назидательный тон своего голоса на подчеркнуто нейтральный, комбат по-деловому спросил: «Уложенный парашют у Вас есть? – и, получив мой утвердительный ответ, заключил. - Тогда прыгайте! Скажите Тимченко, чтобы включил Вас в прыжковую ведомость роты».

На самом же деле, оба моих парашюта были распущены, вернее они не были уложены, и пока я соображал, как быть, Валера Бахтий, видимо, исправляя допущенную ранее ошибку, первым предложил использовать парашют сержанта Фомина, который он уложил пять дней назад, но не прыгал, так как уехал сдавать вступительные экзамены в Ташкентское ВОКУ. Бахтий, вместе с одним из солдат, побежал на склад ПДИ получать парашют Андрея Фомина, а офицеры роты, обсуждая действия Шапиро, в очередной раз сошлись на том, что Сергей Маркович, будучи хорошим психологом, из любой ситуации старается извлечь максимально возможный воспитательный эффект. При этом все мы пришли к общему мнению, что с капитаном С.М.Шапиро служить все-таки интересно для каждого офицера, так как у Сергея Марковича очень многому полезному и весьма поучительному для командира подразделения и обычного человека можно было научиться. 

Разволновавшись в течение начала дня, я уже по дороге на аэродром все пытался успокоиться и подавить массу тех отрицательных эмоций, которые накопились за это утро, однако справиться с гнетущим душу тягостным настроением, чувством стыда и даже тревоги не удавалось. На тот «напряг», который возник в связи с опозданием на службу, во всех деталях наложилось также воспоминание о том, как небрежно укладывал свой парашют Андрей Фомин во время своей последней укладки парашюта, с которым мне предстояло прыгать в этот день. С этим парашютом Андрей лично прыгать не собирался, а мне, волею судьбы, предстояло с ним прыгнуть и, тем самым, возможно, испытать свою судьбу.

Вспомнилось, что во время той укладки на мои неоднократные замечания относительно того, что купол парашюта Д-1-8 требует очень тщательного выравнивания кромки, Фомин с неизменной улыбкой на лице заметил: «А мне все равно с ним прыгнуть не удастся, да и никому не придется! Прыжки закончатся, мой парашют распустят и сдадут на склад». И вот мне предстояло прыгать именно с этим парашютом. Конечно, понятно, что во время укладки, когда все операции, которые производятся с парашютами, на всех этапах осуществляются под строгим контролем соответствующих должностных лиц, и ничего непредвиденного во время прыжков с парашютом произойти не может. Однако чувство некоторой непреодолимой тревоги меня все-таки меня не покидало, а с приездом на аэродром оно еще больше усилилось.   

На аэродроме, как мне показалось, я полностью отвлекся от дурных мыслей, занимаясь обычными делами, которые должен выполнять командир группы перед парашютным прыжком. Однако, видимо, мое беспокойство внешне в чем-то все-таки проявилось, так как ко мне подошел Олег Кривопалов, и, вроде бы, ни с того, ни с сего спросил, обняв за плечи:

- Что, Сергей, волнуешься?

- Нет, - автоматически ответил я, при этом, понимая, что Олег, как человек наблюдательный, смог заметить, что на душе у меня творится что-то неладное.

- Ну, не волнуешься, и хорошо. Пойдем, посидим в тени, водички попьем, - сказал он и увлек меня за плечи к стоявшему рядом грузовику. Кривопалов буквально силой усадил меня в тени кузова ЗИЛ-131, протянул флягу с водой. - Так чего же ты такой грустный сегодня? – поинтересовался Олег.

Коротко рассказал Олегу о тех мыслях, которые ютились в моей голове после разговора с Шапиро, а также о сомнениях в надежности парашюта Андрея Фомина, с которым предстояло прыгать.

- По поводу упреков комбата, ты в голову не бери. Ничего страшного не произошло. Реальную цену тебе он и так хорошо знает. Ну, а если уж ты провинился, как, например, сегодня, то имей солдатское мужество получить от него упреки и назидания по полной программе. Ну, а с парашютом Андрюхи Фомина, сам знаешь, ничего произойти не может, поэтому и думать об этом нечего, - сделал заключение О.Кривопалов

- Если, не дай Бог, что-нибудь произойдет с парашютом, то «запаску», будь уверен, всегда открою, - заверил я Олега.

Мы достаточно долго сидели с замполитом, отдыхая в тени. Когда прозвучала команда для нашей роты: «Надеть парашюты!» - я хотел встать, но Олег остановил меня, сказав, что еще успеем, и продолжил рассказывать какую-то, как ему казалось, смешную историю из своего детства, совершенно не обращая внимания на то, что меня все услышанное совершенно не веселило. Так мы просидели до тех пор, пока глазами не встретились с возмущенным взглядом командира роты Александра Тимченко, который достаточно красноречиво будто бы говорил нам: «Чего это вы там расселись?», - и мы с Олегом пошли надевать парашюты.

Когда моя группа проходила проверки, у меня еще оставалась какая-то необъяснимая тревога и волнение по поводу того, что, вдруг, кто-нибудь из должностных лиц, проверяющих парашюты, обнаружит какой-то недостаток в моем парашюте. Но проверки прошли без замечаний, и мы сели на расстеленные на земле укладочные полотнища ждать своей очереди для прыжка.

Странно, но с этого момента у меня уже не было никаких отрицательных эмоций и волнений. Более того, как и большинство моих бойцов, я успел даже заснуть, ожидая прыжка. Когда подошла наша очередь прыгать, мы все дружно поднялись в грузовую кабину Ан-12. Олег Кривопалов, прыгавший в первом потоке нашего корабля, перед тем как двинуться к грузовому люку мельком глянул в мою сторону и бросил ободряющий взгляд. Я лишь успел показать ему знак «ОК», что, мол, у меня все нормально, и Олег скрылся из вида, отделившись от грузового люка самолета.   

На очередном круге наш второй поток также покинул самолет. Все пять секунд полета на стабилизации, а также при раскрытии парашюта Андрюхи Фомина я внимательно следил за его «поведением». До открытия купола все было штатно, но когда он открылся, стропы закрутились так, что лямками подвесной системы мне довольно сильно сдавило шею. «Ну, Фома, хрен с бугра, - пробормотал я, пытаясь справиться со сдавившими шею слямками парашюта. - Говорил же ему, чтобы аккуратнее укладывал купол и стропы. Вот, и результат его небрежности и отсутствия требовательности с моей стороны ощущаю, в прямом и переносном смысле, на собственной шее», - пошутил я сам с собой.

А стропы, в конце концов, раскрутились, и, готовясь к приземлению, я заметил по куполам парашютистов, приземлявшихся несколько раньше меня, что у земли совершенно нет ветра. В результате, на своем восьмом прыжке я впервые при приземлении устоял на ногах, а не упал «на четыре кости», как это было раньше. При этом один из солдат, дежуривших на площадке приземления, подбежал ко мне и сказал, что он заснял своим фотоаппаратом тот момент, когда я коснулся земли и пообещал мне отдать фотографию этого прыжка. Через несколько дней этот боец действительно с удовольствием подарил мне фотографию, на которой он умудрился сфотографировать очень редкий момент, когда я ногами уже коснулся земли, а купол еще наполнен воздухом и стропы полностью натянуты.

В последующем я долго анализировал все, что было связано у меня с восьмым прыжком, советовался со знающими и опытными людьми и пришел к выводу, что определенные волнения, предшествовавшие этому прыжку, вызвали у меня не что иное, как, так называемый, психологический барьер, который на разных этапах парашютных прыжков проходят практически все парашютисты. Для меня это был восьмой прыжок, большинство же парашютистов преодолевают его раньше, а некоторые уже тогда, когда становятся разрядниками или даже мастерами парашютного спорта.

Многие, так называемые, «мастера-парашютисты», как правило, избегают рассказов о своих ощущениях в период прохождения психологического барьера, но думаю, это не совсем правильно, тем более, ведь общеизвестно, что практически все, кто прыгает с парашютом, рано или поздно его проходят. Важным здесь, на мой взгляд, является не столько умолчание о наличии каких-то волнений и неприятных ощущений боязни, появляющихся перед прыжком, сколько способность парашютиста мужественно преодолеть возникшие психологические трудности, сомнения и даже страх, и в последующем продолжить прыжки.

Ни до восьмого прыжка, ни после него таких волнений и сомнений, как тогда, 18 июля, я ни разу не испытывал. Правда, когда командовал ротой, то в период прыжков всегда волновался, но уже не за себя, а за то, как будут совершать прыжки мои бойцы. Волновался за уровень их воздушно-десантной подготовки, за который я полностью отвечал, и уже не формально, как это было в период командования группой спецназ, а фактически и юридически, как командир роты.   

Ну, а 25 июля, когда я и еще два солдата моей группы совершили по десятому прыжку с парашютом, командир роты старший лейтенант Тимченко поздравил нас и отправил к полковнику Ленскому, который был в то время вместе с руководителем выброски на метеорологическом посту площадки приземления. После нашего доклада о совершении десяти прыжков, заместитель командира бригады по воздушно-десантной службе полковник Ленский поздравил нас и каждому вручил коробочки со значками «Парашютист-отличник». Мы, поблагодарив Виктора Александровича, тут же прикрутили знаки к своим «песочкам», благо на них остались дырки для значков «Парашютист», сделанные в свое время Сашей Тимченко. А тем временем к метеорологическому посту подходили солдаты и офицеры из других подразделений части для получения из рук полковника Ленского своих новых значков «Парашютист-отличник».

Возвращаясь домой на ЗИЛ-131, Саша Тимченко, который сидел рядом со мной, с нотками подколки в голосе и определенной иронии спросил, буду ли я «обмывать», как это положено, получение значка «Парашютист-отличник». «Первый прыжок ты не отметил никак, - заявил Александр. - Ну, тогда понятно, времени ни у кого из нас совсем не было. А сегодня можно, как говорят в таких случаях, «усугубить», тем более, что на завтра в бригаде запланирована лишь тренировка в проведении высотного перелета, а прыжков не будет». Я тут же пригласил всех офицеров и прапорщиков роты, сидевших в кузове автомашины, прийти сегодня вечером ко мне в холостяцкую квартиру, пообещав, что, кроме всего прочего, что обычно бывает на столе в таких случаях, можно рассчитывать на что-нибудь вкусное, так как ко мне в гости приехала мама, и она приготовит что-то из своих фирменных блюд. После этого один из моих солдат философски заметил с нотками зависти в голосе: «Вот, везет же нашим командирам, сегодня расслабятся по-человечески, благо повод хороший есть. А тут…», - и он с грустью махнул рукой.

Вечером весь офицерский состав седьмой роты собрался в моей комнате холостяцкой квартиры. Кроме того, я пригласил еще и заместителя командира нашего отряда по воздушно-десантной службе капитана Федора Пашковского, который к этому времени уже вернулся из Алма-Атинского ВОКУ с дипломом об окончании экстерном среднего военного училища. Федя, пользуясь торжественностью момента, подарил мне на память несколько очень хороших фотографий, сделанных нашими солдатами в ходе прыжков с парашютом. 

Во время застолья было сказано немало добрых слов не только мне, но и моей маме, Наталье Андреевне. А, когда торжество приближалось к полночи, поступило предложение завершить его водным праздником, то есть искупаться в холоднющей, хорошо отрезвляющей воде канала, который протекал ровно в 20 метрах от нашего дома. Однако эта инициатива, несмотря на активные призывы некоторых участников торжества, не получила всеобщей поддержки и одобрения, и гости постепенно разошлись, так и не поучаствовав в водной феерии в Чирчикском канале.

Утром вся бригада выехала на аэродром для тренировки в совершении длительного высотного перелета. Процедура подготовки к нему была такая же, как и при прыжках с парашютом, с той лишь разницей, что проверки парашютов проходили достаточно формально, так как прыжки мы не должны были совершать.

После загрузки спецназовцев в Ан-12 и пристегивания карабинов вытяжных веревок самолет взлетал, набирал высоту свыше 3000 метров и летал по кругу минут 40-50, после чего садился на аэродром. В общем, ничего необычного в этой тренировке не было за исключением того, что все парашютисты в ходе облета должны находиться в кислородных масках КМ-19, через которые им централизованно подается кислород для дыхания.

Обязанности выпускающего в нашем корабле выполнял Игорь Стодеревский, который после того, как все парашютисты были пристегнуты за трос самолета, не пошел, как это положено, к своему месту, а стал с безмятежным видом прохаживаться мимо сидящих на скамейках спецназовцев. Мы с Олегом Кривопаловым, занимавшим место рядом со мной, с интересом наблюдали за Игорем и ждали, что он сядет на свое место и наденет кислородную маску. Однако, судя по сугубо деловому виду Стодеревского, делать этого он не собирался даже после того, как кто-то из наших офицеров напомнил ему, что скоро дышать будет уже нечем. Игорек, улыбнувшись, лишь отмахнулся от сердобольного советчика. Олег глянул на меня и, кивнув головой в сторону смельчака, объясняясь знаками, предложил понаблюдать, чем этот добровольный эксперимент по обитанию в разряженном воздушном пространстве закончится.

Ждать нам пришлось совсем недолго. Не прошло и нескольких минут, как Стодеревский без каких-либо видимых признаков удушья или недомогания потерял сознание и прямо рухнул на пол под ноги своим подчиненным. Благо, бойцы быстро подняли его, усадили на освобожденное специально для него место и натянули на лицо кислородную маску. Игорь быстро пришел в себя, отдышался и осторожно направился к месту выпускающего, где, как и положено, надел свою маску КМ-19 и спокойно сидел до конца полета, изредка потирая рукой ушибленную при падении ногу.

После того, как все вышли из самолета, мы с Олегом Кривопаловым, да и другие офицеры подошли к Стодеревскому и поинтересовались о его ощущениях в столь неординарной ситуации. «Да, ни хрена я не помню, тем более ничего тогда не чувствовал. Потерял сознание, и все. А вот ногой обо что-то ударился, так что до сих пор сильную боль чувствую», - ответил Игорь, вырываясь из плотного кольца окруживших его офицеров и прапорщиков.

В ночь на 28 июля были назначены ночные прыжки. Поэтому отбой личному составу объявили сразу же после ужина. Перед тем, как личному составу отправиться спать, полковник В.А.Ленский построил всю бригаду и коротко напомнил всем нам особенности совершения парашютных прыжков ночью, после чего все пошли спать. В 12 часов ночи в бригаде объявили подъем, и через некоторое время она в полном составе колонной выехала на аэродром.

Приятно было ехать по темным и от этого причудливым улицам Чирчика, который в свете множества автомобильных фар нашей колонны принимал совершенно другие очертания. Попадавшиеся редкие прохожие лишь вызывали у нас улыбку. Если они еще даже не ложились спать, то мы уже хоть немного, но все-таки поспали и ехали на аэродром для совершения ночных прыжков с парашютом.

На аэродроме подготовка к ночному прыжку осуществлялась с использованием множества различного рода осветительных приборов. На всех этапах проверок парашютов за соответствующим должностным лицом ходил боец с фонариком, который подсвечивал проверяющему те части парашюта, которые он осматривал. Это тоже была своего рода тренировка, предполагавшая проверить готовность бригады, воздушно-десантной службы, да и всех подразделений спецназ работать в столь необычных ночных условиях.

Однако седьмой роте не суждено было ощутить все прелести ночных прыжков, так как прыгать нам пришлось в самом конце бригады. А в этой связи взлетали наши корабли еще в полной темноте, а на площадку приземления выходили уже тогда, когда из-за горизонта выглянули первые лучи утреннего азиатского солнца, которые хоть и немного, но все-таки осветили вершины гор, находившиеся к юго-востоку от Чирчикского аэродрома. Поэтому, приземляясь, мы хоть и плохо, но, тем не менее, уже могли видеть землю. В этой связи те ощущения приближения парашютиста к земле, о которых говорил в своем инструктаже полковник Ленский, а именно исходящее от земли тепло, звуки сверчков, различные запахи и т.д., нам, конечно же, ощутить в полной мере, к великому нашему сожалению, так и не удалось.

 

⇐ Предыдущая12131415161718192021Следующая ⇒

Поделиться: