ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ ШТРИХИ К ПОРТРЕТУ В.В.КОЛЕСНИКА

 

События последнего времени и, прежде всего, рассуждения и откровения нашего командира полковника В.В.Колесника перед нами на похоронах С.М.Шапиро, а также его прыжок на воду самым первым в части, невольно заставили многих офицеров бригады несколько под другим углом зрения посмотреть на нашего командира бригады. В этой связи в кулуарах, а вернее в курилках, мы намного больше стали говорить о Василии Васильевиче, о проблеме смелости и трусости человека, вообще, и офицера войск специального назначения, в частности, которую он недавно и так неожиданно для всех нас поднял на после похорон Сергея Марковича Шапиро.

А в начале июля 1977 года у меня лично появилась прекрасная возможность намного глубже, чем другим офицерам части, узнать нашего комбрига, убедиться в неординарности этого человека и, возможно, сделать для самого себя весьма важные выводы на будущее. Как мне кажется, события, связанные с В.Колесником, которые произошли в то время, предопределили очень многое в моей будущей жизни и службе, а также способствовали тому, чтобы в конкретных жизненных ситуациях я поступал именно так, как поступал, а не иначе. Влияние Василия Васильевича на меня, его пример, как оказалось потом, были весьма важными для окончательного завершения формирования моей личности.

Дело в том, что 7 июля должна была состояться свадьба моего лучшего училищного друга Жени Климовича. Сам он в то время служил в войсковой разведке под Ленинградом. Невесту, которая училась в медицинском институте в Алма-Ате, Женя встретил на целине, а свадьбу они должны были играть в городе Панфилов, на самой советско-китайской границе, где жили все родственники невесты. Родители Жени из Белоруссии в такую даль на свадьбу приехать не смогли, поэтому я решил доставить моему другу истинную радость своим присутствием на этом важном в жизни любого человека торжестве.

Однако сделать это молодому офицеру, проходившему службу в таком дальнем далеке, каким был узбекский город Чирчик, было совсем непросто, в основном потому, что город Панфилов находится очень далеко от Чирчика, на границе Казахстана с Китаем. В этой связи, чтобы добраться до места проведения свадьбы моего друга, мне сначала нужно было самолетом долететь из Ташкента до Алма-Аты, а оттуда еще девять с лишним часов ехать на междугороднем автобусе до Панфилова.

Особые затруднения, как я предполагал, мог вызвать въезд в пограничную зону, так как, кроме удостоверения личности офицера, других документов, которые для этого необходимы, и даже отпускного билета, у меня, конечно же, не могло быть. Однако эту проблему, согласно договоренности с Женей Климовичем, должны были решить родственники невесты. В данной ситуации невольно, сам собой, возникал вопрос: а если родственники не смогут сделать пропуск для въезда в погранзону или произойдет какой-либо самый тривиальный сбой? Что тогда? Ситуация могла сложиться весьма щекотливая. Ведь советский офицер без соответствующих разрешительных документов оказался в пограничной зоне…

Отступая от хронологии изложения, могу сказать, что, как потом оказалось, не только я был в подобном положении, так как на свадьбу к Жене Климовичу и точно так же без каких-либо документов поехал наш однокашник по Киевскому ВОКУ Володя Сомов, служивший в Капчагайской 22 отдельной бригаде спецназ. Володя со своей супругой сел в Капчагае в тот же самый автобус, в котором в Панфилов ехал и я. Так что, если бы нас арестовали, например, за злостное нарушение пограничного режима, то нам вдвоем с Володей Сомовым было бы, по крайней мере, не очень скучно сидеть в кутузке.

Тем не менее, сделанный мной задолго до выезда из Чирчика на границу с Китаем элементарный расчет времени, образно говоря, «светлого и темного», как это обычно в боевых условиях делают военные, показывал, что, если улететь из Ташкента поздним вечером в пятницу, то уже вечером в воскресенье или в самом худшем случае в понедельник утром можно быть в Чирчике. Для того, чтобы не случилось никаких непредвиденных накладок, пришлось несколько раз подряд сходить в наряды и провести ряд других «обеспечивающих и страхующих мероприятий» в бригаде. Однако, как потом выяснилось, всех неожиданностей, как это часто бывает в армии, полностью предусмотреть все-таки не удалось.

Незадолго до запланированного моего отъезда в Ташкент меня вдруг, совершенно неожиданно вызвал к себе заместитель командира бригады по тылу полковник Н.Д.Мельников. После доклада о прибытии Николай Дмитриевич совершенно не к месту спросил: «Как ты думаешь, Сергей Александрович, почему командир бригады именно тебе поручает самые ответственные задачи и поручения?» Я, конечно же, ничего путного ему не ответил, а сам с тревогой подумал: «Очень уж из далека начал Дядя Коля. Ох, не к добру все это». И, как можно догадаться, я совершенно не ошибся в своих предположениях.

Полковник Н.Мельников сообщил, что моя группа в качестве дежурного подразделения направляется на товарную железнодорожную станцию Чирчика для разгрузки вагона с цементом, который необходим бригаде для строительства автопарка. Конечно же, более ответственного задания командира бригады, да еще накануне спланированной и, как мне казалось, со всех сторон обеспеченной моей поездки в город Панфилов, придумать было сложно.

Однако, окончательное решение на поездку я уже принял, и в этой связи моя задача состояла лишь в том, чтобы найти себе замену. Поэтому пришлось обратиться к лейтенанту Николаю Загайнову по принципу: «Проси, что хочешь, но сегодня на разгрузке этого злосчастного цемента подмени меня». И Николай согласился сделать для своего сослуживца доброе дело и вызвался подменить меня. Можно себе представить, что сам факт того, что, вместо меня, на это самое, что ни на есть «суперважное» задание Командования с моими бойцами поехал другой офицер, да еще и из другой роты, не осталось незамеченным, и поиски меня начались еще в пятницу, когда я еще только летел из Ташкента в Алма-Ату.

Николай Загайнов был единственным, кому я сказал, куда и зачем уезжаю, а также, когда планирую вернуться, но, следуя нашим договоренностям, Николай никому ничего не сказал даже тогда, когда его с пристрастием и, как говорят в таких случаях, «в изощренной форме пытали» всевозможные командиры и начальники. Можно представить, что отсутствие офицера в течение двух дней не на шутку встревожило руководство бригады, и в первую очередь, командира части полковника Колесника.

Когда же я благополучно вернулся ночью с воскресенья на понедельник и узнал, что меня уже с самой пятницы усиленно ищут, то понял, что жестокой и вполне заслуженной кары мне уже никак не избежать. «Да, - подумал я, - жаль, что не удалось провести данное мероприятие конспиративно. Но ничего не поделаешь, я на него шел вполне сознательно, прекрасно понимая всю ответственность и возможные последствия в том случае, если о моей поездке станет известно. За все в этой жизни надо платить, товарищ лейтенант».

По моим предположениям, самое строгое наказание, которое могло бы меня ждать, - это задержка в присвоении звания старшего лейтенанта, срок которого у меня выходил ровно через две недели, 24 июля 1977 года.

Ранним утром в понедельник, когда я пересек проходную бригады, сержант, дежурный по КПП сообщил мне, что полковник Колесник приказал мне прибыть к нему в кабинет сразу же, как только я появлюсь в части. Тщательно почистив сапоги, руководствуясь известным армейским утверждением «Умом ты можешь не блистать, а сапогом блистать обязан», я обречено поплелся в штаб, совершенно не представляя, что же мне сказать командиру бригады в свое оправдание. Однако так ничего и не придумал, так как оправданий подобного поступка офицера нет в природе.

Дверь в кабинет Колесника была, как обычно, открыта. Я вошел и по всей форме доложил, что по его приказанию прибыл. По глазам Василия Васильевича можно было понять, что мое отсутствие в течение столь длительного времени ему стоило серьезного нервного напряжения. Это можно было понять также и по тому, как смягчился его взгляд, когда он увидел меня в добром здравии.

Уже в кабинете комбрига, глядя ему прямо в глаза, я решил рассказать всю правду, о том, где я был и что делал. Колесник внимательно выслушал мой незамысловатый и короткий рассказ, изредка задавая уточняющие вопросы.

«Что ж ты, не мог обратиться ко мне? – поинтересовался Василий Васильевич. - Я бы тебя отпустил настоль важное для тебя мероприятие». В ответ командиру я заявил, что если быть до конца честными друг перед другом, то надо признаться, что никто не отпустил бы меня так далеко, поэтому я готов принять любое наказание. Уж не знаю, что думал в тот момент Колесник, но вслух он сказал: «Очень хорошо, что ты честно все рассказал, не пытался выкручиваться, как порой это порой делают другие. Для этого надо обладать определенным личным мужеством, - сделал заключение комбриг. - Если бы ты начал врать, то я бы тебя сурово наказал. А так, - он ненадолго задумался, а затем твердо сказал, - иди, исправляйся, а я подумаю, как тебя наказать».

Никто из моих сослуживцев не поверил, что комбриг сразу же не объявил мне никакого взыскания. Это казалось странным, прежде всего, потому, что Колесник, когда меня искали, несколько раз обещал мне всяческие кары, когда я отыщусь. Больше всех удивлялся этому мой командир роты Юра Цыганов, который уже был готов к тому, что из-за «навешенного» на подчиненного ему офицера взыскания, наша четвертая рота в социалистическом соревновании с ротой нашего постоянного конкурента Игоря Стодеревского не займет в отчетный месяц призового места. Но прошло десять суток, в течение которых командир обязан принять решение о наказании, но в отношении меня оно так и не последовало.

После той беседы с Василием Васильевичем я много думал о том, почему командир бригады не наказал меня, ведь я сам прекрасно понимал, что меня надо примерно «выпороть» как за этот проступок, так и в назидание другим офицерам, чтобы, как говорится, неповадно было совершать подобные «выкрутасы». Однако, перебрав в памяти все, что касалось личности и характера командира бригады, его отношения к сослуживцам и подчиненным, в конце концов, я понял, что Колесник, осуждая данный проступок своего офицера, все-таки по достоинству оценил мое честное признание в содеянном, нежелание юлить и выкручиваться, а также готовность без сожаления принять вполне заслуженное наказание. Подобное поведение командира бригады, видимо, стало возможным еще и потому, что такие качества, как честность и откровенность были присущи ему самому, а следовательно, они были близки и понятны Василию Васильевичу в поведении других людей, поэтому он и ценил их проявления, особенно в своих подчиненных.

Завершающим результатом всего произошедшего стало то, что присвоение звания старшего лейтенанта мне не задержали, и я получил его в конце августа 1977 года, вместе со всеми своими однокашниками по Киевскому высшему общевойсковому командному училищу. Такой исход и конечный результат этого дела оказал на меня серьезное влияние и совсем не потому, что меня лично не наказали, не потому, что удалось избежать совершенно заслуженной кары моего начальства, а, скорее всего, потому, что у меня перед глазами был собственный пример моего достойного поведения и пример поведения моего командира. Это было не прочитано в книге, а прожито мной лично и в деталях прочувствовано «на моей собственной шкуре».

В.В.Колесник, как мне стало, в конце концов, ясно, проявился в данной ситуации, прежде всего, как психолог, так как его психологическое, моральное воздействие на меня и, как результат, несомненный воспитательный эффект оказался на порядок выше того, что могло бы быть в случае, если бы меня просто-напросто «примерно» наказали в назидание другим офицерам и прапорщикам. Во-вторых, я, да и все мои сослуживцы, отдавали должное мужеству Василия Васильевича, который, будучи командиром, не имел права оставлять без своего внимания столь серьезный проступок подчиненного. Далеко не каждый из моих сослуживцев, да и я тоже, в подобной ситуации поступили бы точно также как полковник В.Колесник. 

И тогда, и много позже, находясь перед выбором «пороть» или «не пороть» своего подчиненного я всегда вспоминал именно этот пример из моей службы. Ну, а положительное решение на «порку» принимал лишь в том случае, когда объект этой самой «порки» был обделен Богом и от природы не способен был воспринимать психологическое, моральное воздействие на него. При этом «пороть» приходилось лишь тогда, когда объект этой самой «порки» начинал задумываться над содеянным им лишь в случае, когда его примерно и по всей форме наказывали.    

 

⇐ Предыдущая21222324252627282930Следующая ⇒

Поделиться: