Архитектура Аудит Военная наука Иностранные языки Медицина Металлургия Метрология
Образование Политология Производство Психология Стандартизация Технологии


Другая половина осуждает и производит периодические вылазки, атакуя этот «подарок».



    Сверхъестественный ужас это один из способов, при помощи которого мы можем уживаться с подобным раздвоением собственного бытия. Благодаря этому мы находим возможность принятия всего, что осуждает и приговаривает нас в нашем естественном состоянии, путем обращения в демоническое наслаждение в состоянии вымышленном.

В рассказах и песнях мы можем развлечься тем худшим, что только способны представить, заменяя реальную боль болью фантастической и безопасной для нашего вида. Мы способны балансировать на границе подлинного сверхъестественного ужаса, рискуя навлечь несчастия на собственное обиталище. Мы морщимся и содрогаемся от близости ужаса, но этот ужас не заставит нас рыдать от отчаяния. Вампиры символизируют наш страх перед жизнью и смертью, но ни один из нас сам не обратится в этот символ. Зомби олицетворяют наше отвращение перед плотью и ее ненасытностью, но ни один из нас не умер еще от этого отвращения. При помощи сверхъестественного ужаса мы может подергать себя за ниточки судьбы и не упасть – естественнорожденные марионетки, чьи губы выкрашены собственной кровью.

 

Действующие лица

 

      В рамках сугубо здравого смысла и личных способностей мы можем делать все что угодно в этом мире ... за одним исключением: мы не можем выбирать наш выбор. Чтобы получить подобную возможность, нам нужно научиться создавать самих себя, способных выбирать то, что мы выбираем, в противоположность созданиям, которые просто делают выбор. Например, мы хотим стать культуристами и делаем такой выбор. Но если мы не хотим стать культуристами, мы не можем сделать себя такими, кто хотел бы стать культуристами. Для этого нам понадобится иметь внутри себя еще одно Я, которое смогло бы захотеть стать культуристом. А внутри этого дополнительного Я нам все равно нужно было бы иметь еще одно Я, которое выбирало бы выбирать хотеть стать культуристом. Подобная бесконечная последовательность выборов приводит нас к парадоксу нескончаемого количества «я», за пределом которого существует окончательное Я самоопределения всех вариантов. Этот пример, представленный в одном из предельных своих изложений, является выводом философского учения, носящего название детерминизм. Английский философ Galen Strawson, так же являющийся детерминистом, считает подобную точку зрения пессимистической («Удаче достается все», “Luck Swallows Everything”, Times Literary Supplement, June 28, 1998.) И это действительно чистой воды пессимизм, поскольку обращает образ человека в образ марионетки. А взгляд на человека как марионетку является одной из отличительных черт пессимизма.

      Наиболее решительные противники пессимистической формы детерминизма именуются либертарианскими индетерминистами.

Индетерминисты полагают, что свобода воли существует, а люди являются индивидуальностями, способными выбирать свое желание выбирать именно этот выбор, а не какой-то другой. Иначе говоря, мы уже являемся теми, невозможность стать которыми приводила в отчаяние Микельштедтера: мы индивидуумы, полностью управляющие собой, а вовсе не продукты неопределенной последовательности событий и условий, следствием которых является возможность не множества, а лишь одного единственного выбора, в виду того что неконтролируемые причины уже определили то, кем мы являемся и что за выбор мы в итоге совершим.  

       В истории философской мысли теория детерминизма является наиболее оспариваемой. Почему же так случилось, не принимая во внимание то, что детерминизм обращает человека в марионетку? Причиной является то, что теория детерминизма ступает на неприкосновенную территорию веры в моральную ответственность. Даже средний атеист готов провести границу, за которой становятся невозможными любые разговоры о том, что мы не обладаем никакой степенью свободы и моральная ответственность это пустой звук. Будучи убежденными неверующими, атеистические индивидуумы отрицают любую возможность того, что моральные законы спускаются нам из высших и недоступных для наших органов чувств сфер; тем не менее в качестве граждан и налогоплательщиков, эти люди согласны, что нуждаются в подлунных стандартах цивилизованного существования. Однако подобное становится возможным, если только свобода воли и моральный реализм являются законами этого мира.

        Конечно, известны редкие случи, когда преступление злоумышленника расценивается как результат детерминированных факторов.

В подобных случаях свободой воли и моральной ответственностью пренебрегают, а ответчик не направляется в тюрьму, а либо в ближайшую психиатрическую клинику, либо отпускается вовсе, в виду того, что данный судья или присяжные временно встают на позиции жесткого детерминизма без следов морального реализма, таким образом считая подсудимого не человеком, а марионеткой. Однако подобное происходит крайне редко. В обычных случаях детерминисты и индетерминисты придерживаются единой точки зрения в области оперативной морали. Как защитники нашей морали и те, и другие соглашаются, что моральный реализм является необходимой истиной, либо объективно реальной, как полагают индетерминисты, либо «реальной» субъективно, как считают детерминисты. Без этой истины, или «истины» мы не смогли бы продолжать жить так, как жили всегда, и полагать, что быть живым - это хорошо.

      Нам не кажется странным, что человеческая психика была детерминирована так, что сделала некоторых людей детерминистами, а других индетерминистами. При этом, если бы мы знали, каким образом была устроена эта детерминация сознания, мы бы смогли ответить на самый важный вопрос в споре между поборниками свободной воли и детерминистами: Почему мы выбрали именно эту сторону, а не противоположную? Ответ положил бы конец всякой вражде в данной области, поскольку пролил бы свет на причину того, почему усилия философов в этом вопросе наиболее тщетны, в отличии от дискуссий по любому другому поводу. Однако если мы когда-нибудь получим ответ на этот вопрос, последствия выйдут далеко за рамки проблем морального реализма или «реализма» вообще. Как представляется, последствие окажется только одним: все философские усилия сведутся к рассмотрению психологии индивидуумов, которые их демонстрируют. В своей книге «Метафилософия и свобода воли» (1996), Richard Double пишет об аналитических философах, чьи труды посвящены обоснованию свободы воли. 

    Несмотря на то, что эти работы о свободе воли являются ценными с точки зрения детальности обоснования, они имеют и свои недостатки.

Во-первых, за деревьями технических подробностей мы можем не увидеть философского леса. Во-вторых, что вытекает из первого, мы получаем психологическое утешение за счет потери истинности. Погружаясь в нюансы теоретизирования, мы отвлекаем свое внимание от больших и пугающих вопросов. Внимание к деталям выступает в роли упражнения в дурной вере, поглощающей наши силы и время, благодаря чему мы перестаём беспокоиться о том, является или нет истинным то, что мы пытаемся сделать возможным. Болезненная тщательность позволяет нам пребывать в счастливом состоянии постоянной занятости и отворачивает наш взгляд от тревожной большой картины.  

      Возможно, что в один прекрасный день когнитивные психологи определят раз и навсегда причину того почему люди становятся в спорах на сторону свободной воли или детерминизма. Возможно, что представители той и другой стороны в данном философском вопросе будут подвергнуты осмотру или стационарному обследованию. Это не приведет к разрешению философских вопросов, но к их полному исчезновению после детерминации мотивов спора.

      Тем не менее в повседневном мире не существует такой вещи как чистый детерминизм, поскольку не существует людей, которые могли бы избавиться от ощущения обладания свободой воли. Максимум, что мы можем сделать, это рассмотрев связывающие все вещи в мире общие законы причинности, и далее применив эти законы к себе, заявить о своей детерминированности. Но мы не способы реально ощутить себя детерминированными. (По крайне мере один философ сказал, и наверняка немало думали про себя: «Способен ли кто-то заявить о своей детерминированности и не сойти при этом с ума?») Детерминизм действий и мыслей может быть выведен только абстрактно и не определяется опытным путем. Нет такого, кто мог бы с чистой совестью заявить: «Я есть лишь человеческая марионетка!» Единственное исключение составляют психические больные, полагающие, что управляются сторонними силами. Но стоит такому заявить: «Я есть лишь человеческая марионетка!», как он будет немедленно препровожден в сумасшедший дом, вероятней всего охваченный ужасом от понимания того, что является лишь человеческой марионеткой, управляемой сторонними силами, действующими либо извне, либо изнутри, или с обоих сторон одновременно.

       Степень детерминированности наших мыслей и действий может быть логически оспорена, но не может быть непосредственно выведена из прямого жизненного опыта. Детерминисты слишком хорошо осознают, что если теоретически свобода воли есть ничто иное, как иллюзия, то в нашей жизни она неопределима. Ненависть или любовь к нашим иллюзиям, все равно что, лишь привязывают нас к этим иллюзиям еще сильнее. Мы не можем подняться к нашим иллюзиям, не разрушив свой мир до основания, и потому воздерживаемся от этого. Подобное воздержание есть не более чем вера в ту или иную форму морального реализма или «реализма», подкрепляющая оптимистическую реальность, полагаемую большинством своим домом, и объединяющую все, что нам требуется, чтобы оставаться собой – нашу страну, наших любимых, нашу работу и отпуска в августе, наши гольф-клубы, все то, что одним словом мы называем своим "образом жизни".

 

Смерть личности

 

         В дискуссии о свободе воли, реальность, или «реальность» свободы воли есть нечто бесполезное, поскольку представляет собой паразит чувства обладания я (часто с большой буквы), имеющего место у каждого из нас. Это Я, или самость, есть незримая сущность, о которой говорят так, словно это есть дополнительный внутренний орган, и для каждого из нас Я больше, чем просто сумма наших анатомических частей. Все возвращается обратно к Я, и должно возвращаться к Я, потому что Я это окончательный вопрос для определения того, что мы есть – кто-то или никто, люди или марионетки. Не обладая чувством существования или наличия Я, невозможно обсуждать, свободны ли мы или детерминированы, или пребываем где-то в промежутке. Откуда у нас берется ощущение обладания Я или самостью, объясняется по-разному. (Одно из объяснений представлено в следующе главе). Наличие чувства обладания Я является причиной дискуссий «детерминизм против свободы воли». По сути дела наличие Я является причиной всего, или причиной всего в области человеческого существования, потому что ничто другое из существующего не обладает Я, которое управляет или не управляет собой собственной волей.

         Можно делать логический вывод о том, что Я есть иллюзия и что все человеческое поведение детерминировано, однако чувство того, что вы являетесь и обладаете Я, вполне реально, и потому не просто оспорить то, что вы не являетесь автором мыслей, которые возникают у вас в голове, или что вы не являетесь причиной движения даже кончика вашего пальца. Следствием этого является чувство ответственности, которое так же спорно, потому что иногда вы можете чувствовать ответственность за то, ответственными за что, по всем законам логики или физики, вы быть никак не можете. Например, если вы ударили кого-то в живот и этот человек вскорости умер от рака печени, вы не можете заявить: «Этому парню не следовало связываться со мной». Тем не менее, сплошь и рядом мы слышим подобные заявления. Иногда эти люди осознают бессмысленность чувства своей ответственности за то, что по необъяснимым причинам некто умер от нанесенного ими удара в живот.

        Однако чаще всего люди не осознают бессмысленность чувства своей ответственности за то, ответственными за что, по всем законам логики или физики, они быть никак не могут. Например, вы позвонили своему другу или родственнику и попросили его приехать помочь вам починить протекающий кран, и по дороге к вам в машину вашего родственника или друга врезался девятиосный грузовик, и тот умер. Чаще всего после этого вы испытываете угрызения совести за смерть своего друга или родственника по причине того, что если бы вы не позвонили ему и не попросили приехать к вам чинить кран, он бы не отправился в путь, и не оказался на дороге в тот самый момент, когда с его машиной столкнулся девятиосный грузовик. В подобных обстоятельствах ваши друзья и родственники, из тех что пока еще живы, могут найти затруднительным разубедить вас в том, что вы не несете ответственность за смерть вашего друга или родственника в автомобильной аварии. Нет сомнений что в том, что авария была результатом стечения бесчисленного количества обстоятельств, однако из всего этого количества вы предпочитаете выбрать только ваш звонок другу или родственнику с просьбой приехать к вам домой, что отвлекло его от других занятий, к которым вы не имели никакого отношения. Думать так, само собой, ошибочно, но несмотря на то, что вы понимаете ошибочность такого мышления, вы не начинаете чувствовать себя менее ответственным за то, что случилось. И вы можете ошибочно переживать такую ответственность до самой своей могилы, и все потому, что ваше Я позвонило другому Я, и попросило его прийти к вам помочь починить кран. И вы можете так же винить ваш кран, который сломался, или винить целую цепочку обстоятельств до начала времен, точно та так же, как винили себя. 

Вывод: Если вы ошибаетесь, когда возлагаете на себя ответственность большую, чем туманный след причинной связи, то с таким же успехом вы можете ошибаться и в том, что обладаете Я, самостью, или свободой воли.

Но если вы чувствуете себя Я или обладающим Я, то вполне может быть, что у вас бывают моменты, когда ваше Я отрицает полную ответственность за мысли, которые появляются у вас в голове, или за движения кончика вашего пальца.

       Другие люди могут пытаться утешать вас, уверяя, что ужасное происшествие с вашим другом или родственником, приведшее к его смерти, не ваша вина. Тем не менее, они могут исподтишка винить вас в этом, как иногда люди иногда винят пережившего инфаркт за то, что он не всегда вовремя принимал предписанные лечебные средства. Вполне возможно, что вы не поверите тем, кто станет вас разубеждать в том, что вы виновны в гибели вашего друга или родственника в автомобильной аварии, потому что исподтишка они могут винить вас в этом. Но это не относится к делу. Будучи некто, кто чувствует, что обладает Я, по всей вероятности вы не станете чувствовать на себя ответственность за то, за что ответственным, по всем законам логики или физики, вы быть никак не можете, возлагая на себя ответственность не большую, чем туманный след причинной связи. Вы даже не станете искать возможные обстоятельства, по причине которых вы можете чувствовать себя морально ответственным за происшедшее, когда вы ничего подобного чувствовать не должны. И это именно тот момент, когда на сцену выходит ощущение обладания Я и свободой воли.

       Представим, что вы попросили вашего друга или родственника приехать к вам не потому что вам нужно было чтобы он помог починить кран, а потому что вы хотели получить его услугу в ответ на то, что он, вместо того чтобы нанять грузчиков, как когда-то сделали вы сам, попросил вас помочь ему с переездом в его новую квартиру, в результате чего вы сломали себе мизинец на пальце ноги, на которую упал шкаф. С моральной точки зрения беспокойство вашего друга или родственника по вышеуказанной причине просто для компенсации ваших собственных неприятностей, не совсем правильный поступок, и вы, скорее всего, именно так и решите, после того, как в машину вашего друга или родственника врежется девятиосный грузовик, и он погибнет в последующем взрыве и пожаре. Вы не хотели, чтобы подобное случилось. Вы просто хотели компенсировать свое прежнее неудобство минимально возможным способом, как-то возместить сломанный мизинец на ноге – и даже не замышляли ничего пропорционально равного, тем более ничего незаконного, и более того – смертельно опасного, что в результате вышло. Что ж, удачи вам в ваших попытках не чувствовать острых угрызений совести за гибель и смерть вашего друга или родственника в подобной автомобильной аварии.

Вы можете рассудить, что ваша роль в этом несчастном случае определена сторонними причинами и не является вашей виной. Если вы чувствуете, что являетесь Я или обладаете Я, то вероятно вам будет очень трудно отрицать ответственность за случившееся. И если вы не испытываете подобных чувств, то что за личностью вы в итого становитесь, учитывая, что вы чувствуете себя личностью, а не каким-то чудовищным Нечто?

     Наиболее странным в Я является то, что до сих пор никто не смог представить доказательства его существования. Подобно душе, этой фигуре речи, скрывающейся от проявления в существовании, Я ощущается, но не было обнаружено до сих пор. Это призрачный ленточный червь, который питает свою реальность от организма хозяина и растет вместе с физической материей, в оболочке которой он заключен. Я вполне может вырасти за пределы своих материальных ограничений. Некоторые верят в «Большое Я», охватывающее все наши маленькие «я». Более того, есть такие, хотя их очень мало, которые верят, что в малых я существуют еще меньшие я, или что, по крайней мере, наше Я может являться домом для таких самостоятельных я.

Обладают ли Я младенцы? А зародыши? Когда мы получаем наше Я, можем ли мы потерять Я, и можно ли Я у нас забрать? Если отставить в сторону шутки, то некоторые из нас более уверены в том, что обладают Я, чем другие. И сколькие из нас больше всего на свете желают быть некто, кто сделал себя сам?

      Без постоянного чувства обладания Я, личностью, мы не могли бы существовать так, как существовали все эти годы. Прошло время, и Бог оказался исключенным из коммунальной вселенной, но персональные Я, личности, сохранили свое место и статус. Чувственные восприятия, воспоминания, страдания, экстазы: поскольку эти явления происходят внутри одного и того же кожаного мешка, мы полагаем, что являемся стабильными и неразрывными сущностями, объектами, являющимися инфраструктурой для войн, любви, спортивных состязаний, и всем прочих видов человеческой деятельности. Ощущения не просто существуют внутри нас – ощущения принадлежат нам. И именно это означает быть личностью. И в этом нет никаких сомнений, и все, кто считает себя кем-то, верят одинаково, даже те, кто, подобно шотландскому философу восемнадцатого века Дэвиду Юму, немало потрудились, чтобы логически опровергнуть реальность существования Я. Но логика не способна стать экзорцистом Я (эго), которое смотрит на нас из отражения в зеркале, точно так же как логика не может разрушить иллюзию свободы воли. Когда некто говорит, что не чувствует себя как прежде, наши мысли обращаются к психологии, но не в метафизике. 

Логическое убеждение или вера в то, что Я лишь иллюзия, позволит нам обойти самые ужасные подводные камни эго, но смягчение эго расположено в световых годах от избавления от эго.

    Все человеческие существа, или почти все (см. раздел «Смерть Эго» в данной главе), считают себя самыми реальными из всех реальных вещей в мире. Никто из нас не может с уверенностью сказать, как устроен мир вне нас, но мы вполне уверены по поводу своего внутреннего содержания. Как же так вышло? Никто не даст вам ответ. Разумеется, у когнитивных психологов, этих философов сознания и нейрофизиологов имеется своя точка зрения, в том числе включающая временные Я, или переменные Я, или психофизические Я, неврологические Я, объективные Я, субъективные Я, Я социальные, трансцендентные Я, Я как процессы, а не «нечто», а так же одновременно-существующие и несуществующие Я. Однако все эти и многие другие концепции себя оставляют Я неизменным и прежним, каким мы Я знаем и ощущаем, в целости и сохранности. Все мы, или почти все, так и будем продолжать ощущать, что мы или являемся, или обладаем тем же старым добрым старомодным Я. Таким образом, когнитивные психологи, эти философы сознания и нейрофизиологи, отстаивающие, как мы это понимаем, теории о том, что Я не существует, заявляют вовсе не о том, что Я не существует; они лишь распространяют сложные конструкции Я, которые уберегают Я от чьих-то сомнений в его существовании. И те, кто пытается доказать, что никакое Я не смотрит на мир изнутри наших глазных яблок, с таким же успехом могут утверждать, что люди захвачены Похитителями Тел, или были поглощены и переварены в организм Нечто. 

          Среди иерархии измышлений и фабрикаций, составляющий нашу жизнь – семья, страна, бог – Я бесцеремонно занимает первое место. Чуть ниже Я располагается семья, оказавшаяся более долговечной по сравнению с нациями или этнической принадлежностью, в свою очередь обогнавших в борьбе за власть и могущество фигуры богов. Таким образом, любой прогресс в направлении спасения человечества, вероятней всего, должен начинаться снизу – с момента, когда наши боги окажутся обесцененными до статуса магнитиков на холодильниках или статуэток, украшающих лужайки.        

Вслед за погребением праха богов, предполагается, что на кладбище должны будут отправиться понятия народов и этнических общностей. И только после того как будут преодолена верность богам, странам, и семьям, мы сможем надеяться справиться с последним опаснейшим измышлением и фабрикацией – собственным Я. Тем не менее эта иерархия может меняться со временем по мере того, как наука делает новые заходы к проблеме Я, которые, в случае негативных выводов, смогут изменить ход прогресса на обратный, когда исчезновение Я станет предшествовать семье, нации, этнической принадлежности, и богам. Как бы там ни было, но сущность последовательности нашего избавления от собственных Я и социальных институтов остается подобной описанной в легенде о Будде. Рожденный принцем, как-то повествует история, будущий Просветленный, Сиддхартха Гаутама, приступил к квесту по нейтрализации собственного эго на первом этапе оставив свою семью, богов и общественно-политическую систему - все одним махом. Способ Будды требовал почти нечеловеческой решимости, и лишь немногие из нас смогут вынести такое. Быстрое и эффективное разрушение измышлений и фабрикаций, имеющих всемирный масштаб, кажется маловероятным без поддержки науки, которая в отдаленном будущем сможет обеспечить вакцинацию против развития Я в используемых сегодня моделях, с целью предупреждения неприятных осложнений. 

           Возможно, единственный интересный пункт, касающийся Я, сводится к следующему: То, что заставляет нас думать, что мы есть то что нам кажется мы есть, связано с наличием у нас сознания, которое дает нам ощущение того, что мы кем-то являемся, а именно человеческими кем-то, что бы под этим не подразумевалось, поскольку у нас нет универсального согласованного определения понятия «человек». Но мы все согласны, пусть лишь практически, что мы являемся реально существующими Я, самостями, просто потому что мы обладаем сознанием. И после того, как мы минуем один за другим все этапы, каждый из которых каким-то образом характеризует наше Я, будь то по имени, национальности, профессии, полу, или размеру обуви – мы предстанем перед последним этапом, раскрытая дверь которого выпускает нас к сознанию – матери всех ужасов. И это все, в чем заключается наше существование. 

       Ни одно из созданий, запертых в зоопарке, не знает о том, что оно существует, и даже не думает каркнуть о своем превосходстве над другими объектами, будь то животное, растение, или минерал. Но мы, люди, просто истекаем и сочимся чувством собственной важности. Те, кто считается наиболее осознанными среди нас – те, кому требуется наиболее тщательная промывка мозгов – провели исследования того, что означает быть человеком. Их расплывчатые заключения по этому поводу составляют непрерывного гудящий фон в наших мозгах – в то время как наши тела следуют своим путями выживания и воспроизводства – живой жизни, поскольку мы не особенно рассматриваем альтернативу. Подобное человеческое существование, если задуматься, представляет собой нечто странное, жутковатое, и весьма зловещее. Как мы дошли до такого состояния, кто может объяснить? Впечатление такое, что в любой миг мы можем испариться и растаять как дым, или ступить сквозь зеркало, и оказаться с другой его стороны, оказаться в ничто. Само собой, подобные возможности совершенно не способствуют поднятию у нас настроения, необходимого нам для того, чтобы продолжать жить так, как мы жили все эти годы.  

 

Небытия Nonentities

 

      На переднем крае современных исследований в области эгоистики и

эгологии, нейронаука совершает несомненный прогресс. Например, в своей книге «Быть Никем» (2004), немецкий нейрофилософ Томас Метцингер представляет теорию о том, каким образом мозг фабрикует субъективное ощущение нашего существования в виде дискретной «самости», дискретного Я, при этом, по объяснению Метцингера, нас можно было бы назвать скорее системами обработки информации, для которых, в экзистенциальном смысле, целесообразно создавать иллюзию «быть кем-то». В схеме Метцингера человек не является «личностью», а механистически функционирующей «феноменальной Я-моделью», которая имитирует личность. Причина того, что мы не замечаем и не можем определить эту модель в том, что мы смотрим сквозь нее, и не можем непосредственно наблюдать процесс моделирования. (1)

 

(1). Galen Strawson объясняет подобное переживание аналогичным образом: Для большинства людей «их личность есть нечто, что они не замечают, и в результате, не могут единомоментно определить. Они словно смотрят сквозь свои личности, или смотрят из своих личностей; сквозь глобальное и незримое условие своего существования, подобное воздуху, но не объекту опыта» ( «Чувство Себя» в От Души к Я, под редакций M. James C. Crabbe, 1999).

 

Если бы мы могли видеть модели себя, то поняли бы, что на месте нас нет ничего, кроме этих моделей. Подобная ситуация может быть названа «Парадоксом Метцингера»: Вы не можете знать, что вы такое на самом деле, потому что в противном случае вы узнаете, что знать некому и нечего (И что теперь?). Поэтому, вместо того чтобы быть «знающими ничто», мы существуем в условиях, которые Метцингер называет «наивным реализмом» - в окружении непознаваемых вещей, потому что они действительно находятся в себе, что известно каждому ученому и философу.

       Представленное выше краткое изложение центрального тезиса Метцингера очевидно неадекватно, хотя и необходимо в данном контексте.

По уровню логики и интуициям о природе и деятельности сознания Метцингер не имеет равных в своей области и производит глубочайшее впечатление как мыслитель, чьи теоретические исследования наверняка когда-нибудь подтвердят свою истинность. Из его аргументации и анализа очевидно, что он использует материалы о сознании вплоть до начала XXI века. Проект, сформулированный Метцингером, имеет отчетливо не ограниченный залом науки вид, и предлагает достаточно далеко идущие последствия с точки зрения обычного смертного. Нижеследующее обсуждение Метцингера имеет скрытую цель, имеющую мало общего с ценностью его теорий. 

        В своем эссе «Тень танца марионеток»: Метцингер, Лиготти и иллюзия Я» (Collapse IV, май 2008 г.) Джеймс Траффорд решает парадокс Метцингера следующим образом: объект «человек» состоит из плотно упакованных слоев моделирования, и наивный реализм для него становится необходимой профилактикой яда ужаса, разрушающего наши интуитивные догадки о самих себе и нашем статусе в мире: «Субъективность сознания для случая организма, узнавшего, как превратить себя в своего собственного раба». Заключительная цитата из «Быть Никем» Метцингера может рассматриваться как расширение Парадокса Цапффе, путем которого мы подавляем в нашем сознании все, что пугает и ужасает нас в окружающей жизни. Для Метцингера это подавление принимает форму вышеупомянутого наивного реализма, который маскирует самое страшное для людей откровение: мы не те, кем себе кажемся. Чтобы смягчить наши переживания по поводу столь печального открытия, Метцингер отмечает, что для нас «практически невозможно» достичь реального осознания своей нереальности из-за встроенных блокировок человеческого восприятия, которые удерживают наш разум в состоянии сна.

      Интересно наблюдение, следующее из выводов Метцингера и его научных исследований о сущности Я: сам Метцингер пребывает в состоянии «осознанного сновидения». В его трактате «Быть Никем» даже содержится целая глава об умении «проснуться» в своих снах и понять, что сознание находится в мире иллюзий, созданных мозгом. В этой сумеречной зоне нашей жизни, где мы не в силах сказать о том, что происходит, и свободны выбирать лишь ничто, пребывающий в осознанном сновидении является единственным, кто не одурачен, как минимум – не одурачен самим собой.  

Практикующие осознанные сновидения смотрят сквозь занавес, созданный сознанием, и потому видят все трюки и уловки сознания. Эта способность вполне может объяснить интуиции Метцингера о природе пробуждения восприятия и возможность состояния, описанного Эдгаром По: «Всё, что зрится, мнится мне, Всё есть только сон во сне. (перевод К. Бальмонта), “All that we see or seem / Is but a dream within a dream.” Эти строки кратко резюмируют выводы «Быть Никем» - мы спим, нам снится наше Я, и у нас нет возможности проснуться. Тем не менее, в заключительной части этой 699-страничной работы, после тщательных и безжалостных объяснений  о том, почему и как люди эволюционировали таким образом, что считают себя кем-то, хотя на самом деле являются никем, предлагается определенное хеджирование.*)

 

*) Хеджи́рование (от англ. hedge — страховка, гарантия) — открытие сделок на одном рынке для компенсации воздействия ценовых рисков равной, но противоположной позиции на другом рынке.

 

«По крайне мере теоретически», пишет Метцингер, «человек способен проснуться от своей биологической истории. Люди могут очнуться, повзрослеть, научиться ставить свои собственные цели, и обрести самостоятельность». Смысл этого заявления, смутный и туманный, о котором можно только догадываться, Метцингер оставляет висящим в воздухе. Первая фраза смотрит в тупик собственных исследований и теорий Метцингера, и совершенно не ясно, как подобная трансформация вообще может произойти. Может быть Метцингер представил свои выводы скороспелыми? Быть может он знает о чем-то, что нам не говорит? Или же он просто хочет закончить книгу о разрушении иллюзий на позитивной ноте?

           В год публикации книги Метцингер напустил еще больше тумана. Во время лекции в Калифорнийском Университете, в Беркли, он заявил о том, что мы пойманы в иллюзорность Я – при том, что «нет никого», кто мог бы переживать иллюзии – и назвал это «трагедией эго». Эта фраза хорошо, словно перчатка на заказ, подходит к теории Цапффе о сознании, как трагической ошибке. В сожалению, Метцингер неудачно завершил эту фразу, продолжив, что «трагедия эго исчезнет сама собой, поскольку никто никогда не рожался, и никто никогда не умирал». Эта формулировка позаимствована из Дзен Буддизма (Сутра сердца) и теряет что-то при перенесении из стен монастыря в университетскую аудиторию. В традициях просветления единственное избавление от страха смерти – это пробуждение к сфабрикованному нашим мозгом образу Я, и тем самым уничтожение того, что мы ошибочно считаем собой, пока не стало слишком поздно. Миссия Метцингера как философа-ученого состояла в том, чтобы пролить свет на неврологические механизмы, которые делают достижение этой цели неосуществимой. Но почему, в таком случае, Метцингер обращается к своей аудитории со словами о «трагедии эго», которое, вероятней всего, до прихода на лекцию никто из аудитории не считал трагедией, и каким образом эта трагедия «исчезнет сама собой, поскольку никто никогда не рожался, и никто никогда не умирал»? Представляется, что Метцингер пытался смягчить страх слушателей перед смертью, и в то же время сообщить им, что с самого начала никто их них не существовал. В обоих случаях происходит потеря нечто, за что все не могут прекратить всеми силами цепляться, трагично это или нет. Все рассуждения Метцингера зиждутся на обычных приемах, использующих тот же двойной смысл, при помощи которого мир отрицает страдания, которые вынужден непрерывно терпеть, с тем чтобы продолжать жить как жил, и продолжать верить в то, что сознание не является проблемой, и что быть живым - это хорошо.

       Но не будем делать преждевременных выводов. Во время онлайн форума, на котором наиболее заметные авторитеты в области изучения сознания высказывали свое мнение по поводу характеристики «сознания как прекрасной самой по себе вещицы», сделанной Николосом Хамфри в его ранее упомянутой книгу «Я, которое стоит иметь», Метцингер сформулировал свою собственную позицию по этому поводу. По сути дела, он вторит Цапффе, заявляя:

 

         «В настоящее время остается открытым вопрос о том, является ли биологическая форма сознания, появившаяся в результате эволюции на нашей планете, желательной формой существования, или в принципе благом….Слепым пятном современной философской теории разума является осознание страдания: тысячи страниц были посвящены квалии цвета или содержанию мыслей, но почти не было теоретических работ, посвященных повсеместным феноменальным состояниям человеческого страдания, или простой повседневной печали («субклинической депрессии»), или феноменальному содержанию паники, отчаяния, или меланхолии – не говоря уж об осознанном переживании собственной смертности, или потери достоинства…. Этико-нормативная проблематика имеет огромное значение. Если кто-нибудь решит более внимательно рассмотреть реальную феноменологию биологических систем на нашей планете, то окажется, что разнообразие видов осознанного страдания, как минимум, является таким же доминантным свойством, как цветовое зрение или сознательное мышление, которые появились у людей совсем недавно. Нам не стоит петь славу эволюции. Одна из точек зрения – среди бесчисленных других – позволяет взглянуть на биологическую эволюцию на нашей планете как на причину расширяющегося океана страдания и отчаяния, возникшего на сухом ранее месте. И поскольку возрастает не только количество обладающих сознанием субъектов, но возрастает и размерность феноменальных пространственных состояний их сознания, то можно сказать, что этот океан страдания так же непрерывно углубляется. Лично для меня подобная ситуация так же служит сильным аргументом против создания искусственного интеллекта: Мы не имеем права добавлять что-то в эту неразбериху и сумятицу ужасов, пока не разберемся, что же на самом деле тут происходит». (Выделено Метцингером).

 

      Откуда возникает это несоответствие тона и сути между заключительным высказыванием Метцингера в его книге и лекции в Беркли, и онлайн-обсуждением? Можно предположить, что он чувствовал себя более комфортно для высказывания своих опасений по поводу эволюции человеческого сознания во время интернет-общения с коллегами, чем в рамках своего знаменитого опуса или в публичных выступлениях. Так, в течении лекции он избегал наносить прямые удары, выражаясь следующим образом: «Имеют место некоторые аспекты научного мировоззрения, которые могут нанести ущерб нашему психическому здоровью, и это то, что каждый интуитивно чувствует» (выделено Метцингером, цитата Траффорда). Это очень смелое утверждение для уважаемого философа (точно так же, как и в ранее приведенной цитате, где он поставил вопрос о том «Способен ли кто-то заявить о своей детерминированности и не сойти с ума?») Что мог иметь тут в виду Метцингер, кроме хорошо знакомых сюжетов романов ужасов, о том, что нам грозит опасность узнать что-то, что мы знать не должны? И худшее из всего возможного, что мы могли бы узнать - хуже, чем знать, что нашими предками были микробы - это знать, что мы никто, что мы марионетки, а не люди.

         В своей последней книге «Наука о мозге и миф о своем Я. Тоннель эго» (2009), Метцингер представляет и обсуждает безумную для обычного смертного идею о том, что люди являются средними феноменальными себя-моделями, а не личностями. Метцингер всячески старается убедить читателя, что эта тайна не так уж ужасна, и что правда освободит нас к тому, чтобы стать лучшими людьми – как только мы разберемся с вопросом «Кто такой человек?» (поскольку Метцингер полагает, что мы не те, кем себе кажемся), мы сможем ответить и на вопрос «Кем должен человек стать?»,

Данный вопрос является ключевым в свете того, кто должен это решение принять, и соответственно, каким образом это решение должно быть принято. Одно из опасений Метцингера состоит в том, что некоторые люди могут погрузиться в то, что он представляет, как «вульгарный материализм», решив, что в этой жизни для них нет ничего, кроме выживания, размножения и смерти, в результате чего мудрые этого мира произнесут воображаемый Метцингером монолог: «Я не понимаю, о чем говорят все эти когнитивные психологи, философы сознания, и нейрофизиологи, но вывод мне совершенно ясен. Кот вылез из мешка: Мы просто генетически копируемые биороботы, живущие на несущейся сквозь ледяную бесконечную пустоту космоса планете … Я прекрасно понял, что вы мне хотели сказать, и будьте уверены, что с этих пор мое поведение будет в точности соответствовать вашим рекомендациям». Эта известная стратегия «героического пессимизма», отстаиваемая Мигелем де Унамуно, Joshua Foa Dienstag, и William Brashear (см. выше), Фридрихом Ницше (см. ниже), и многими другими, из числа тех, кто знает. Эта именно та всеобщая стратегия, которую разоблачает Цапффе, стратегия, которой обязаны следовать все мы, если желаем продолжать жить как парадоксальные существа, которые знают в чем дело, но тщательно отупляют собственное сознание для того, чтобы не осознавать свое знание слишком уж хорошо. И эта стратегия прекрасно срабатывала до сих пор, потому что позволяла нам жить все эти годы так, как мы всегда жили. Но что на самом деле скажут вульгарные материалисты, когда узнают, что в действительности являются никем, вынужденными претворятся, что являются кем-то? Не станет ли это еще одной версией вопроса Метцингера: «Способен ли кто-то заявить о своей детерминированности и не сойти с ума?» Не будет ли подобное психическое состояние не просто «практически невозможным», но и полностью невозможным, как невозможно кому-то объявить «я есть ни что иное, как человеческая марионетка» и продолжать жить так, как он жил раньше?

Вряд ли кому-то из нас удастся увидеть себя так, как мы выглядим по Метцингеру. В подобном случае ужас станет нам очевиден, и мы поймем, что понимаем очевидность этого ужаса: что мы есть ничто, что мы есть лишь человеческие марионетки, и что в это, в общем-то, не так уж и невозможно поверить. И что теперь, что будет теперь? Ответ: теперь мы сойдем с ума. Дальше наша раса исчезнет в великой эпидемии безумия, потому что с этих пор мы будем знать, что за занавесью жизни скрывается что-то жуткое, способное погрузить наш мир в кошмар. Теперь мы знаем, что мы ничто, лишь зловещие сверхъестественные парадоксы. Теперь мы знаем, что природа свернула не туда, и произвела на свет загадочных сказочных существ, которые по всем законам бытия не должны были существовать, однако же существуют. 

          Тем не менее Метцингер высмеивает вульгарный материализм, и, похоже, оптимистически верит в то, что в будущем новые технологии сознания придут на место «биологической формы сознания, появившейся в результате эволюции», и, наконец, осчастливят нас. Осчастливят чудесным и прекрасным образом, как это представляет прекрасно образованный, информированный, и чрезвычайно человечный разум Метцингера. И если мы пока что не знаем, что значит быть человеком, то мы определенно знаем, что, по мнению широких масс, значит быть человечным. Обеспокоенность страданиями живых существ у Метцингера вполне совпадает со взглядами пессимистов. Единственное отличие заключается в том, что он считает, что мы можем устранить, или существенно облегчить эти страдания.

         В любом случае, Метцингер достаточно смел, чтобы заявить, что

«Имеют место некоторые аспекты научного мировоззрения, которые могут нанести ущерб нашему психическому здоровью, и это то, что каждый интуитивно чувствует», при этом сам он определенно чувствует, что не все чувствуют это, и что расчетный баланс рисков и выгод определенно склоняется в нашу сторону. Во что еще может верить нейрофилософ – неужели в то что мы должны сдаться и стереть с лица земли нашу расу? 

Определенно Метцингер верит в то, что как только правила игры станут ясны основной части человечества, мы все двинемся дальше и начнем – по правде, а не понарошку - «каждый день и во всех отношениях становиться лучше и лучше». Хотя для этого потребуется время, много времени.

      Даже в двадцать первом веке есть люди, которые не могут позволить себе принять теорию Дарвина, не примирив ее с Творцом и Его творением.

Потеря защитных кумиров выбила бы этих людей, как они выражаются, из колеи, и идеалы чести и знакомый мир рассыпались бы в прах в их трясущихся руках. Неготовые предстать перед фактами и доказательствами, они бегут от них, подобно тому, как во сне мы бежим без оглядки от своего кошмара. Им кажется, что как только кошмар настигнет их, и они узрят его облик, они умрут в безумии, познав прикосновение того, чего не может, как им кажется, существовать. Но не стоит сомневаться, что они переживут подобный опыт, как пережили его многие до сих пор. Уже много лет мы живем под пронизывающими ветрами знаний о том, что мы знать не должны, но тем не менее обречены узнать. Но сколько подобного знания сможем мы в себя вместить? Что почувствует раса людей, когда узнает, что мы вовсе не люди – что мы просто никто? Станет ли это концом величайшей из всех истории ужасов? Или это станет возвратом к порядку вещей, каким он был до того, как у нас появились наши собственные жизни? До же тех пор те, что не способен принять теорию Дарвина, если их не держит за ручку Творец, находятся в безопасности. Процитируем Лавкрафта о предмете запретных знаний: «Науки, каждая из которых тянет в своем направлении, до сих пор причиняли нам мало вреда». Однако, возможно, этот день настанет. И тогда настанет пора осуществить план Цапффе по избавлению будущего от проклятия сознания.

    Пока, затаив дыхание, мы ждем результатов анализов от нейробиологов, в наши двери продолжают стучаться фигуры, и предлагать трюки, которые помогут нам попасть в рай. Не стоит сомневаться, что эти коммивояжеры священного понятия не имеют о том, как обстоят дела на небесах. И сколько всего этих самых небес? Возможно ли оказаться на небесах, и об этом не знать? Сколько раз мы слышали, что есть некоторые из стоящих здесь, которые «не вкусят смерти», так как вместо того проследуют прямиком в рай, когда настанет нам пора быть вознесенными на небеса? Какое разочарование должно быть постигло их, когда они подходили к своей последней черте. Смерть не так уж плоха, если возможно исчезнуть без болезненной и утомительной предварительной подготовки. Но даже те, кто ожидает вхождения в двери рая, часто не торопятся делать это, не исчерпав прежде все средства в борьбе за данную им Богом жизнь. Для остальных карусель сознания продолжает описывать новые круги, просветляя нас лишь до ужасной вероятности того, что худшее будет отложено на самый конец. 

И тогда даже лучшие из нас, кто пожил неплохо, уверенно полагая, что быть живым - это хорошо, доживут до скользкого конца, когда им придется погибнуть в дорожной аварии или на больничной койке, утыканными трубками.

        Жизнь подобна рассказу, испорченному неудачным разрешением предшествующих событий. Когда мы станет трупами, это будет не исправить никак. «Все хорошо, что хорошо кончается», хорошо лишь в краткосрочной перспективе. «В долгосрочной же перспективе», как любил говорить английский экономист Джон Мейнард Кейнс, «мы все умрем». Такой финал вряд ли устроит кого-то из нас. Но все изменится, если мы сможем выбирать свой финал, свой, или тех, кто еще не рожден.

 

Без личности Unpersons        

 

     В романе, название которого переведено как «Миг свободы», опубликованном норвежским писателем и критиком культуры Енсом Бьёрнебу (Jens Bjørneboe) в 1976 году за десять лет до самоубийства, он отметил, что «тот, кто не переживал в одиночестве затяжной период глубокой депрессии – еще дитя». Бьёрнебу не представил обоснований своему желчному утверждению, которое так же кажется ограниченным переоцененностью его личного типа страдания как единственного обряда перехода к сознательной человеческой зрелости. Тем не менее депрессия – единственная психопатология, которая может быть выбрана для веского утверждения о том, что тот, кто не переживал затяжной период глубокой депрессии, принадлежит пока еще к детскому саду или даже яслям человечества. При этом депрессия вполне референтна, поскольку относится к типу болезненных психологических состояний, которые испытали в той или иной мере большинство человечества.

     В соответствии со статистическими данными, наиболее часто встречающейся формой депрессии является так называемая «атипичная депрессия». Менее известной и более опасной является «меланхолическая депрессия». Но независимо от того, к какому семейству относится данный тип депрессии, всем им свойственно одно: отказ и уход в саботаж эмоциональной системы, предающей смысл вам и вашему миру каким-то значимым образом. Под воздействием депрессии вы обнаруживаете, что ваше «прежнее Я» и остальная ваша «прежняя реальность» не такие уж и неприкосновенные вещи. То и другое столь же хрупки и тленны как и ваше тело, и могут быть повреждены с такой же легкостью, подвергнув дефляции все, что виделось вам столь важным в смысле вас самого и вашего мира.

     Все, что в нашем мире имеет какое-то видимое значение, есть не более чем производная деятельности хорошо отлаженной эмоциональной системы.

Точно так же как сознание дает нам ощущение существования как личности, наша психофизиология несет ответственность за наполнение этих личностей верой в то, что экзистенциальная игра стоит того, чтобы в нее играть.

Возможно, что у нас есть уникальные отличные от других воспоминания, но без надлежащих эмоций, необходимых для оживления этих воспоминаний, они превратятся в компьютерные файлы и несвязанные биты данных, неспособные объединиться в индивидуального человека, для которого вещи существуют и будто бы что-нибудь значат. Вы можете концептуализировать смысл собственной жизни, но если вы не чувствуете вкуса этой концептуализации смысла, то ваша концептуализация бессмысленна, а вы ничто. Центральные предметы важности вашей жизни раскрашены радугами или всполохами здоровых эмоций, придающих вам ощущение «прежнего Я».

Однако типичные виды депрессии стирают и испаряют ваши эмоции, низводя вас до оболочки, стоящей в одиночестве посреди бесцветного ландшафта. Эмоции - это субстрат для иллюзии быть кем-то среди других кто-то, а также для того вещества, которое мы видим, или думаем, что видим в мире. Незнание этой базовой истины о сущности человеческого существования равно тотальной невежественности.

    Несмотря на разную интенсивность и природу, эмоции кажутся нам постоянными в своей системной структуре, подобными коктейлю, приготовленному из четко установленных компонентов, смешанных в одинаковых пропорциях, и образующих в результате водка-мартини, или пина-коладу. Объединившись, наши эмоции формируют видимость господствующего «я», параллельно с которым могут существовать аномальные вторичные «я», сопоставимые по качеству. Ясно различимые или аморфные эмоции спорят друг с другом за место внутри нас, и переживание этого биологического щебета не позволяет нам усомниться с том, что он останется с нами до тех пор, насколько мы можем заглядывать в будущее.

Спросите любую пару, кто не может представить себя друг без друга, ведь без этой жизненной фикции, не считая того, что она зачастую ведет к продолжению рода, ни одно общество не может существовать. Рациональная причина существования для возлюбленных исчезнет с разлукой, потому что рациональность и причинность есть не более чем пережеванные эмоции.

Юм, который специализировался на фокусировании внимания своих читателей на очевидных, но необъяснимых сторонах реальности, писал в своем «Трактате о человеческой природе» (1739–40): «рассудок является лишь продуктом страстей, и ничем более». Освобождение рассудка от подобного рабства эмоций означает стать рационалистом без причины, паралитиком, искалеченным способностью мыслить.

    Обсуждая определяющее влияние депрессии на жертву, становящуюся безразличной ко всему на свете, американский ведущий ток-шоу Дик Каветт однажды заметил, что «после того как этот недуг поражает вас, то даже если вы видите в восьми футах от себя на столе волшебную палочку, исцеляющую от всех недугов, вам слишком тяжело пойти и забрать ее». Трудно найти лучшую иллюстрацию встречи с глазу на глаз бесполезности рассудка с отсутствием эмоций, чем депрессия. В состоянии депрессии ваша система сбора информации сверяется со своими данными и сообщает вам следующие факты: (1) вам нечего делать; (2) вам некуда идти; (3) на месте вас никого нет; (4) на месте вас некому знать. Без эмоций, заряженных целью и удерживающих ваше сознание на узкой прямой, вы теряете равновесие и падете в бездонную пропасть ясности. А для сознания ясность является коктейлем из ингредиентов кристально-чистого варева, которое оставляет вас висящим над реальностью. Ведь совершенное знание есть лишь совершенное ничто, совершенно мучительное для того, в чем вы желаете видеть смысл своей жизни.  

   Уильям Берроуз прямо заявлял об этом в своих статьях. Пользуясь мудростью уличного жаргона, он говорил: «Любовь? Что это? Природное натуральное обезболивающее, вот что это». Возможно, вам стоит задуматься о том, что случится с этим обезболивающим, если депрессия возьмется за вас в полную силу и откроет вам вашу любовь – в чем бы не состоят ее предмет - как один из дурманов, опьяняющих ваше сознание человеческой трагедией.

Таким же образом вы можете рассуждать и о том, что поражает и трогает вашу личность, а именно о местах или предметах «красоты», этого качества, которое обитает только в нейромедиаторах смотрящего. (Эстетика? Что это? Повод для тех, кто еще не целиком утонул в депрессии, беспокоиться никак о не о чем, вот что это, то, что означает для нас практически все обо всем, что имеет для нас значение. Говорите что хотите, но искусство и эстетика есть лишь способы отвлечься, которыми может воспользоваться любой.) В депрессии все, что когда-то казалось красивым, поразительным или ужасным, больше не значит для вас ничего. Образ луны, укрываемой облаками, больше не сообщает вам ничего таинственного или мистического; это всего лишь набор объектов, представленных нам нашим оптическим аппаратом и, возможно, обработанный и сохраненный в виде воспоминания.

     Охваченный депрессией получает великий урок: В этом мире ничто по своей сути не значит ничего. Любая реальность «извне» сама по себе не способна проецировать себя в виде эмоционального опыта. Все есть пустота с психо-химическим привкусом. Нет ничего хорошего или плохого, желанного или ненавистного, нет вообще ничего, если оно не произведено в нашей внутренней лаборатории по изготовлению эмоциональных смесей для поддержания нашего существования. А жить в собственных эмоциях - это значит жить произвольно, неточно, придавая смысл тому, что не имеет собственного смысла. Но есть ли у нас иной способ существования? Без неустанно тикающей машины эмоций все в этом мире замрет на паузе. И нечего будет делать, и некуда станет идти, нечему быть, и некому знать.

Альтернативы предельно ясны: жить ложно как пешка аффекта, или жить как жертва депрессии, как человек, который знает то, что знает жертва депрессии. Спасибо и за то, что нас не принуждают к выбору того или иного, ибо ни один из этих выборов не лучший. Одного взгляда на человеческое существование достаточно для того, чтобы понять, что до конца дней своих человек останется в тисках эмоциональности, в которой укоренены галлюцинации. Возможно, это не лучший способ существовать, но выбор депрессии означает выбор несуществования, и мы знаем об этом.

   Конечно, люди могут избавиться от депрессии. Но в состоянии здоровья им лучше держать свой разум в строгости и не вспоминать о том, что они недавно пережили. В противном случае, они могут начать думать, что жизнь, это не так уж и хорошо, как думалось до момента, когда вся их относительно хорошо налаженная эмоциональная система по какой-то причине вдруг дала сбой и отключилась. Тоже самое относится к любой телесной системе, включая иммунную. Поскольку после того, как одна из ваших систем выйдет из строя, вы уже не сможете продолжать быть таким, каким казались себе прежде. Вы уже не можете думать ни о чем другом, кроме того сколько рвоты, назальной слизи, мокроты, и жидкого стула вы извергнете из своего тела после того, как ваша иммунная система перестанет справляться с бактериальной или вирусной инфекцией. И если подобное будет продолжаться долгое время, то вы уже не сможете быть хорошо налаженным объектом, что означает, что вы не сможете больше ощущать себя прежним собой, чтобы это не значило. Но может случится и так, что после того как одна или несколько ваших систем выйдут из строя, вам снова полегчает, и вы, вновь хорошо налаженный объект, сможете подумать: "Вот, я снова стал прежним настоящим собой". Но с таким же успехом вы можете думать, что настоящим собой вы были как раз тогда, когда были больны, а не когда ваши системы работали слаженно вместе, настолько, что вы их даже не замечали.

Но вы не можете продолжать думать, что больной вы и есть настоящий вы, иначе вы превратитесь в того, кто хронически обеспокоен мыслями о том, какими способами ваши системы могут выйти из строя. И вот этот кто-то и будет "настоящий вы".

 

УРОДЦЫ СПАСЕНИЯ

FREAKS OF SALVATION

 

Дорога вниз

          

    «Депрессивные», это то прилагательное, которое обычные люди используют в отношении жизненных перспектив, представляемых такими, как Цапффе, Шопенгауэр и Лавкрафт. Доктрины религий мирового уровня, пусть и печальные, не отвергаются таким же образом, потому что воспринимаются обычными людьми как «духоподьемные». Панглоссова *) ложь созывает толпу; обескураживающие истины рассеивают ее.

 

*) Панглосс — вымышленный персонаж в философском романе Вольтера «Кандид». Он обучает Кандида, а после сопровождает в его злоключениях. Термин «Панглоссианизм» означает беспочвенный оптимизм, напоминающий идеи Панглосса.

 

Объяснение: Депрессия, а не безумие пугает нас, мы страшимся деморализации, а не сумасшествия, крушение иллюзий ума, а не его расстройство грозят нашей культуре надежд. Эпидемия депрессии заткнет рты болтливым голосам в нашей голове, заставив жизнь замертво замерев на своих рельсах. По счастью провидение наделило нас достаточным маниакальным энтузиазмом, удерживающим нас на вспахиваемой борозде, на прямом курсе с попутным воспроизводством себя, непрерывно похваляющихся тем, чем миллионы лет эволюции принудили все виды заниматься так или иначе.    

     Цапффе, Шопенгауэр и Лавкрафт лишь были достаточно честны, чтобы не сдаться на потеху жизнеутверждающих истериков. Это рискованно для любого, но еще более рискованно для писателей, потому что антивитальные убеждения деградируют их труды до нижних полок архивов, сравнительно с ремесленниками слова, капитулировавшими перед позитивным мышлением или, по крайней мере, следующими принципу двусмысленности, когда речь заходит о нашем виде. Люди стремятся держать двери открытыми для любой малейшей возможности того, что наша жизнь не является ЗЛОВЕЩЕ БЕССМЫСЛЕННОЙ. Даже высокообразованные читатели не желают слышать о том, что их жизни являются просто эволюционной случайностью - и не более того - и этот смысл не тот, о смысле которого люди хотели бы думать. (1)

 

(1)Человеческое «чувство поиска смысла» действует в автоматическом режиме, включаясь только когда-то что-то начинает барахлить, а не тогда когда все работает нормально и как по маслу. Эта система шатунов и шестеренок нашего психологического механизма лучше всего может представлена как набор уставок, запрограммированных в виде чувств или эмоций. Когда одна из этих уставок превышается кем-то или чем-то, наша система поиска смысла пробуждается и предстает лицом к лицу с неприятелем. Однако после того как проблема решена, система снова уходит в режим автоматического ожидания. Только малый процент человеческих сознаний фиксируется на поиске смысла без болезненных внешних побуждений. Если для большинства представителей нашей расы смысл происходит из справочников, в которых поиск происходит по главам и абзацам, - «Бог существует», «Человек обладает сознанием», «Моя страна самая лучшая в мире» - то для малого процента людей смысл вытекает из одного особого источника: чувства таинственного.

     В своем эссе «Стена и книга», аргентинский писатель 20го века Луис Борхес сказал: «Музыка, ощущение счастья, мифология, лица, на которых время оставило след, порой – сумерки или пейзажи хотят нам сказать или говорят нечто, что мы не должны потерять; они затем и существуют; возможно эта близость откровения и представляет собой эстетическое событие.” (выделено мной). Лавкрафт начал “ Заметки о написании фантастических историй ” со следующей фразы: “Причиной, побуждающей меня писать, является желание испытать чувство удовлетворения, связанного с четкой, проработанной, стойкой визуализацией тех смутных, неуловимых, отрывочных впечатлений от чуда, красоты и предвкушения риска, которые передаются мне определенными зрительными явлениями (сценическими, архитектурными, атмосферными и т.д.), идеями, происшествиями и образами, с которыми я встречаюсь в искусстве и литературе.” (выделено мной). Это ощущение тайны, невозможное к выражению языком обычного знания, тем не менее всегда составляет сущность ожидания, объясняющего привлекательность историй о сверхъестественном («Ивы», Блэквуда, “Цвет из иных миров”, Лавкрафта, «Падение дома Ашеров», По). Для Борхеса и Лавкрафта опыт, который готово им сообщить осмысление тайны, рождается из созерцания

произведений искусства или эстетики образов мира.

    Однако для других людей переживание поиска смысла через ощущение тайны не происходит, может быть из-за грубости их характера, или по причине их текущих обстоятельств, убивающих ощущение тайны, таких как депрессия, болезнь, или крушение всего значимого для человека. Но когда ощущение тайны возникает, оно существует лишь на пороге возможности осуществления. Стоит только тайне проявиться, как она съеживается, рассыпается, и опадает сухой листвой. После этого наступает пора изучения, исследований, записок, теорий и сюжетов, которые описывают суть объекта таинственности как перечень данных. Заявление о существовании некоего бога есть оживление тайны его бытия. Но привнесение бога в область существования в виду того, что он соответствует неким критериям божественности, есть убийство бога путем сведения его к дешевому заводному идолу, с командой теологов и пиарщиков за его деревянной спиной. Это объясняет, почему так много богов – в сущности, почти все они – рухнули или находятся в процессе распада: любой бог теряет свою тайну потому, что постепенно становится переквалифицированным для своей работы. После того как тайна бога ушла, начинаются споры о реальности этого бога. Логика отводит бога в реанимацию, в которой его целебная таинственность истекает кровью досуха. И в итоге, еще один «живой бог» следует в морг ученых.

 

Вследствие подобного отрицания Шопенгауэр занимает гораздо меньшую площадь в музее современной мысли, чем его антагонист и германский соотечественник Фридрих Ницше. Шопенгауэр не обещает индивидууму ничего, кроме исчезновения после посмертного воспоминания своей «истинной природы» в качестве небольшого сувенира от безличностной и всепроникающей Воли. Ницше заимствует из религии и проповедует о том, что, хотя нам не суждено войти в загробную жизнь церковных моделей, тем не менее мы должны быть духовно готовыми повторять эту жизнь снова и снова до мельчайших подробностей в течении вечности. (2)

 

(2) В своём эссе "Доктрина Циклов" Борхес одновременно цитирует и развивает несколько катастрофических опровержений древней теории вечного возвращения всех существ и событий снова и снова, вечно и бесконечно. По словам аргентинского ученого книжника "вечное возвращение всего" есть "самая чудовищная в мире мысль".

Для Борхеса это кошмар, порождённый дурной философией, для Ницше это кошмар, зачатый его стремлением к веселью, или верой в то, что он должен веселиться независимо от того, что за ужас снизойдёт на него.

    В мире Ницше принятие подобной идеи как реальности служило основой для утверждения человеческой жизни и жизни вообще, низводя ужас существования к судьбе, или к последовательности судеб, что неким образом вдохновляло его к любви, а не к тревоге. Принимая во внимание подобное противоречие между Ницше и Борхесом, стоит ли превозносить одного автора перед другим как гения, или в какой-то иной одобрительной терминологии, уместной для использования? Вопрос спорный.

И тот и другой автор переживает напряжение своего сверхчувствительного сознания в собственной манере, не навязанной назойливыми когнитивистами.

 

Пусть повторяемость жизни и выглядит непривлекательной для некоторых из нас, не нам определять репутацию автора. Это область деятельности законодателей философской моды, обнаруживших в Ницше самую завораживающую головоломку всей истории сознания. Пожелаем всего наилучшего стойкости корпуса его текстов, снабдивших экзегетов**) пожизненной пищей для интерпретаций и аргументаций, и общей схизматической ***) дисгармонией - любой и всякой целенаправленной деятельностью, в которой движется всякий религиозный активист, будь то с богом или без.

 

**) Экзеге́тика, экзеге́за (др.-греч. ἐξηγητικά, от ἐξήγησις, «истолкование, изложение») — раздел богословия, в котором истолковываются библейские тексты; учение об истолковании текстов, преимущественно древних, первоначальный смысл которых затемнён вследствие их давности или недостаточной сохранности источников.

 

***) Схи́зма (др.-греч. σχίσμα — «расщепление, раскол, распря, разделение») — раскол в Церкви или иной религиозной организации.

 

     Среди прочего Ницше прославлен как пропагандист человеческого выживания, настолько, насколько выживающий способен следовать своей линии в качестве извращённого пессимиста - некто, посвятившего себя любви к жизни именно потому, что жизнь это наихудшее из представимого, садомазохистская увеселительная прогулка через беды и перипетии существования до самой смерти. Ницше не видел проблемы в человеческом существовании как трагедии сознания, матери всех ужасов. Этот нетипичный пессимист составляет противоречие «нормальному» пессимизму Шопенгауэра, этому смуглому приёмышу философии, говорящему двусмысленности о том, что жить это не хорошо - и никогда не будет хорошо. Даже наиболее восторженные комментаторы Шопенгауэра, не находящие технические аспекты его изложений выпадающими, притормаживают, как только он начинает открыто наващивать пессимизм или рассуждать о Воле, как неосознающем себя кормчем всего живущего, кретинистической силе, которая заставляет все делать то, что оно делает, имбецильном кукловоде, поддерживающем шум и гам этого мира.

Фигура Шопенгауэра слишком малоросла для оскорблений по сравнению с ведущими мыслителями, и это типичная ситуация для философов, не скрывающих свое неудовольствие жизнью.

      Хотя и Шопенгауэр, и Ницше обращались только к аудитории атеистов, Шопенгауэр допускает ошибку - с позиции связей с общественностью – не придавая человеческому существу специального статуса относительно мира вещей органического и неорганического происхождения, и не озвучивая никакого особого смысла нашего существования. В отличии от Шопенгауэра, Ницше не только воспринимает религиозные прочтения жизни достаточно всерьез, чтобы пространно их критиковать, но и попросту одержим заменой традиционных ориентиров ценностными целями и чувством смысла, которые даже неверующие выпрашивают, скуля словно голодные псы – неким проектом, в котором личность может потерять (или найти) себя.

     Ключом популярности Ницше среди атеистических аморалистов является его материалистическая мистика, умственный фокус, который делает бессмысленность мира чем-то значимым и заменяет судьбу на свободу прямо на наших глазах. На фоне скотопрогонного существования Шопенгауэра, в котором непонятная сила (Воля) сгоняет нас в стада - это срабатывает. В форме развлекательной фантастики концептуальный вес этой идеи Воли вполне приемлем как средство вызывания мурашек сверхъестественного ужаса; но, как предполагаемая реальность, эта идея, очевидно, удручает.  

     В содружестве с теми, кого, как ему казалось, он опередил в гонке к неизведанной судьбе, Ницше делал все возможное чтобы продолжать направлять бредущий человеческий маскарад в сторону…в общем неважно какую. Несмотря на ясность ума, достаточную чтобы отдавать себе отчет в том, что жизненные ценности не растут на деревьях и не написаны на каменных скрижалях, Ницше сумел одурачить себя настолько, чтобы поверить, что подобные ценности могут быть созданы. Но как создать эти ценности и что эти ценности могут собой представлять, он не сказал. Уничтожив отрицающую жизнь веру Распятого, Ницше представил свои собственные заповеди через антихристоподобного мессию Заратустру, который был выведен с тем, чтобы взять на себя управление христианством западного мира и подложными средствами удержать его на плаву. Если разобрать мешок выдумок от наших дней до начала света, ни одна из них не была настолько «нормальной» как у Ницше. 

    Но почему этот нет-говорящий да-человек решил, что так важно поддержать нашу честь мундира, отражая кризис нигилизма, который он предсказал как предстоящий? Ницше не мог представить, что в некоторый момент люди могут отвернуться лицом к стене, по причине удешевления ценностей, которые могут измельчать, но не могут исчезнуть совершенно. 

Те, кто предположительно должен был выбегать на улицы в панике беспринципности, выжили без задоринки: кем бы они ни были, нигилистами или нет, они вернулись домой с пригоршнями аффирмаций****).

 

****)Аффирмация (от лат. affirmatio — подтверждение) — краткая фраза, содержащая вербальную формулу, которая при многократном повторении закрепляет требуемый образ или установку в подсознании человека, способствуя улучшению его психоэмоционального фона и стимулируя положительные перемены в жизни.

 

«Опубликоваться или погибнуть» не тот вопрос, о котором профессионалы мысли должны долго думать. И какой бы моральный кризис не лежал впереди, он случится в окружающей среде, не затронутой нигилизмом.

В качестве угрозы человеческому воспроизводству, нигилизм так же мертв, как и Бог. (см. James E. Edwards, Простое чувство вещи : Судьба религии в век обыкновенного нигилизма , The Plain Sense of Things: The Fate of Religion in the Age of Normal Nihilism, 1997.) Покончить со своими ценностями невозможно, это идеал, который можно представить только для случая, когда человек пришел к своей естественной кончине. Шопенгауэру, этому виртуозу девальвации жизни, это было известно. Однако Ницше, обеспокоенный нерожденными воображаемыми ценностями, которые, как он представлял, будут вдохновлены его работами, трепетал над ними, подобно отцу в ожидании дитя, в представлении которого его имя, его кровь, и его коды, моральные и генетические, пронесутся поколениями, уходящими за холмы времен. Не оставив ценностей, которые грядущие поколения не могли бы состряпать сами, Ницше был замечательным противником порабощающих ценностей прошлого. На месте прошлых ценностей Ницше оставил пустоту. И за это мы должны быть ему благодарны. 

    Возможно, что у Ницше было позаимствовано то, что позже стало именоваться Парадоксом Цапффе - люди обманывают себя, думая, что их жизнь - это то, чем их жизнь не являются, а именно, стоящей того, чтобы ее прожить. В «Рождении Трагедии» (1872), Ницше пишет:

 

      «Это извечный феномен: всегда алчная воля находит средство, окутав вещи дымкой иллюзии, удержать в жизни свои создания и понудить их жить и дальше. Одного пленяет сократическая радость познавания и мечта исцелить им вечную рану существования, другого обольщает веющий перед его очами пленительный покров красоты, вот этого, наконец, метафизическое утешение, что под вихрем явлений неразрушимо продолжает течь вечная жизнь, не говоря уже о чаще встречающихся и, пожалуй, даже более сильных иллюзиях, каковые воля всегда держит наготове».

 

    Можно только сожалеть, что Ницше не разворачивает свои наблюдения в отрицающий жизнь пессимизм, как это сделал Цапффе, но в пессимизм, который дает нам возможность «поучиться, что такое страх» —«пессимизм силы». К тому времени, когда Ницше написал эти слова своего «Опыта Самокритики», составляющего предисловие к «Рождению Трагедии» 1886 года, для него было слишком поздно обратиться, или преобразиться, в настоящего пессимиста. Он уже стоял на дороге, которая могла испугать обычного смертного из того сообщества людей, к которым он не относил, или не хотел относить, себя. Цапффе относит себя к числу такого сообщества, и его анализ тех, кто не относится, идеально совпадает с ницшеанским: «В таких случаях личность может стать одержимой деструктивной радостью, она подрывает искусственный аппарат своей жизни и начинает освобождаться от него с восторженным ужасом. Ужас связан с потерей ценностей, восторг — в гармонии и идентификации себя с глубочайшей тайной нашей природы, биологической несостоятельностью, вечной предрасположенностью к гибели». В смысле отрицания жизни пессимизм лишился великого творца, в момент, когда Ницше возрадовался страху, став на психическую позицию, которая сама являет парадокс, если только парадокс вообще возможен. 

 

Футурофилия Futurephilia

 

      После Ницше пессимизм переоценивается некоторыми, узнается заново другими, но по-прежнему отвергается как депрессивный обычными смертными, продолжающими повторять свою самую живительную иллюзию: «Сегодня будет лучше, чем вчера, а завтра лучше, чем сегодня». Покуда на

сегодняшний день быть живым - это хорошо, нашей жизненной целью

является будущее, настолько, насколько мы способны или желаем проникнуть в него взглядом. В данном свете фигура Лавкрафта

является особенно интригующей, потому что большая часть его

литературы использует выводок богоподобных существ, чье присутствие

во вселенной низводит и деградирует идею возможного улучшения

человеческой жизни до космической ошибки. Азатот — Слепой бог-идиот,

Ползучий хаос Ньярлатотеп, Ктулху Мертвый и Спящий: Вот некоторые создания, символизирующие лавкрафтианскую вселенную без чувств, смысла, и ценностей. Эта перспектива памятным образом описана в поэме Лавкрафта «Немезида»:

 

Зрела космоса зев как могила,

Где бесцельных миров легион,

Где вращаются в страхе они

Без познания и без имен.

(Перевод: Денис Попов)

 

I have seen the dark universe yawning

Where the black planets roll without aim,

Where they roll in their horror unheeded,

Without knowledge or lustre or name.

 

     Эти или подобные им строки не приветствуются сторонниками

будущего, не принимающими подобные прозрения или воспринимающими их лишь как литературные отступления, чье воздействие начинается и

заканчивается на них самих, подобно всем клинописям и записям со

времен общения Гильгамеша со страной мертвых. Несколько большей

популярностью среди любителей оккультной литературы пользуются

канонические тексты по теософии, антропософии, сайентологии,

четвертого пути Г.И. Гурджиева, каббалы, и тому подобного.

     Среди избранной библиографии тайных исследований нужно отметить диковинку «трансгуманизма», вид особенно рьяного утопизма, основанного на вере в то, что день ото дня мы подходим все ближе и ближе к построению лучшего человека. Подобно верующим в свободу воли либертарианцам, трансгуманисты верят, что мы способны создавать самих себя. Но это невозможно. Есть эволюция, которая создала нас. Не мы сами вырастили себя из первобытной питательной жижи. Не зависимо от того, что мы сделали с тех пор, как стали видом, это было лишь то, сделать что мы были созданы - и ничего более. Мы можем пытаться сделать что-то из самих себя, но мы не можем превзойти нашу эволюцию. Мы создали антибиотики, потому что мы были созданы такими существами, которые могли создать такую вещь, как антибиотики. Это меняет наши условия существования, но не меняет нас самих, поскольку мы существа способные создавать разные вещи, но мы никак не участвуем в деле создания самих себя. У природы были планы по поводу нас, и такие планы есть у природы и по поводу нашего будущего. Одним из таких планов, по всей вероятности, являются мечты о трансгуманизме, которые могут оказаться просто планом по тотальной отмене нашего вида. А коли так, то мы не сможем изменить этот план просто потому, что мы воображаем, что можем создать нового индивидуума с новой эволюционной программой, которую мы в него запишем. Мы знаем, как выживать и знаем, как воспроизводиться. Мы знаем, как делать многие вещи, но мы не знаем, что нам делать с самими собой, вопрос чего находится вне наших предустановленных шаблонов существования. Некоторые из нас только полагают, что мы можем это сделать. Однако мы не являемся даже частью процесса своего собственного изменения и перестройки. Мы следуем приказам, как следовали приказам всегда, и природа этого следования навсегда ограждена от нас.         

      Так же как люди задумали трансгуманизм, трансгуманисты задумали постгуманизм и постчеловека, отдаленное условие существования, в котором никто из нас уже не будет жить так, как жил все эти годы, но в котором разовьется в нечто за пределами нашего сегодняшнего Я. И что же дальше? Обдумывали ли трансгуманисты эти положения со всем тщанием? Да и как могли они это обдумать? Мы не имеем представления о том, откуда к нам является наша следующая мысль, не исключая и наших мыслей о трансгуманизме. Мы думаем мысли, но мы представления не имеем что нам с этими мыслями делать. Тогда каким образом, спрашивается, мы можем понять, что нам делать с самими собой? Возможно, мы могли бы превзойти постгуманизм, или хотя бы заняться тем, что не займет столько времени и окажется не менее полезным. Но это совершенно не значит, что постчеловек - это идея, впервые появившаяся в конце двадцатого века. В поисках «хорошего» или, по крайней мере, лучшего, эта идея лишь повторяет наши самые древние фантазии. Подобно песне, которую, нам кажется, мы уже слышали, хотя мы слышим ее в первый раз, измышления трансгуманистов взывают в нас к прошлому, вплоть до предисторического Рая с его идеальным существованием, в зависимости от того, находится ли кто-то в настроении или нет вспомнить старую песню о возвращении назад в отчий дом, о возвращении в Рай. Эти измышления звучат как нечто, что заканчивается, не успев даже начаться – как незапамятная древность, как застой, как ничто.

        Очевидно, что трансгуманисты недовольны тем, что мы представляем собой как вид. Так же очевидно, что трансгуманисты полагают, что быть живым - это хорошо - настолько, что по сути дела отвергают идею прекращения жизни, и предлагают стратегии достижения жизни вечной.  

Проблема трансгуманизма состоит в том, что трансгуманистам хотелось бы быть живыми и еще лучшими, чем сейчас. Однако силы позитивного мышления недостаточно для того, чтобы перенести их туда, где им хотелось бы быть. Они превосходят все это, и делают это намеренно. Они превосходят веру в Бога, в жизнь после жизни, и в вечную жизнь. Для верующих же трансгуманизм есть лишь бесполезный придаток к тому, во что они уже верят, и более того греховным поношением Того, Кто создал нас такими, какими создал, с природой как посредником, и давным-давно заложил в нас пути, которыми мы можем делать себя все лучшими и лучшими людьми. Возможно, что эти пути нелегки, однако альтернативой является отчаяние без надежды на невообразимо лучшее будущее. В качестве альтернативы отчаянию верующих, трансгуманисты предлагают свою собственную программу. И хотя трансгуманисты действуют исходя из предпосылки ожидания невиданных всеобщих благ от нашего превращения в постлюдей, исход их плана пока неочевиден. Быть может это будет означать переход в новую динамическую историю нашей расы, но также это может означать и наш конец. В любом случае, предсказанный прыжок будет разворачиваться на основе тотальной гаджетизации, и неким образом включит в себя искусственный интеллект, нанотехнологию, генную инженерию, и прочий носимый хай-тек. Таковы будут инструменты Нового Бытия, завтрашнего Логоса. По крайней мере, так об этом говорит группа отчаянных ученых мыслителей.

             Для группы менее отчаянных ученых мыслителей постгуманизм – это химера, которая не наступит никогда: мы продолжим нашу жизнь все теми же старыми сумасбродами. Понятно, что трансгуманистическая точка зрения оказалась более вдохновляющей по сравнению со старой гуманистической, просто потому что в колоду последней был вставлен джокер апокалипсиса.

(см. Почему мы не нужны будущему, Bill Joy’s “The future doesn’t need us,” Wired, 2000.) https://www.wired.com/2000/04/joy-2/

В этом смысле трансгуманизм есть светский пересказ христианского экстаза, и некоторые из истинно верующих трансгуматистов уже предвидят его приход в течение жизни многих «из стоящих здесь», подобно тому, как ранние христиане верили в грядущий Судный день. Возможно, в какой-то момент в будущем подобные предсказания перестанут учитывать эсхатологические *) случайности, и мы все сможем расслабиться, будучи уверенными в осознании того, что день ото дня, во всех отношениях, мы будем переделывать себя все лучше и лучше.

 

*) Эсхатоло́гия (от др.-греч. ἔσχατον — «конечный», «последний» + λόγος — «слово», «знание») — система религиозных взглядов и представлений о конце света, искуплении и загробной жизни, о судьбе Вселенной и её переходе в качественно новое состояние.

      Трансгуманизм включает в себя старинную ошибку хедлайнеров науки: в мире без целей мы не сможем даже заложить фундамент Вавилонской Башни, и никакая спешка и суета с нашей стороны этого не исправит. То, что мы идем в никуда, не изменить; то, что мы мчимся в никуда со всей возможной скорость, возможно, поддается изменению, да и то, вероятно, не факт. Что изменится, если мы замедлим наш прогресс в никуда? Цапффе критиковал технологический прогресс и открытия, к которым прогресс приводит, поскольку те, кто проявляет интерес к подобному, обманываются уже тем, что отвлекают себя поисками подобного, при любой скорости этого процесса. Любая человеческая деятельность есть способ убить время, и с точки зрения Цапффе то, что люди пользуются временем, убитым для них ранее такими типами, как ученые, исследователи, изобретатели, и иные разного рода новаторы, является просто преступным.

Сам Цапффе использовал свой досуг для наиболее целенаправленного убивания времени – скалолазания.  

    Сегодня нам хорошо известно, что высмеивать религиозных или научных провидцев так же легко, как и боготворить их. Какое отношение вы выберете, зависит от того, нравится или нет вам то, что вы слышите или хотите услышать. Учитывая восторги, обещанные трансгуманизмом, есть вероятность того, что трансгуманизм соберет клиентуру из одержимых надеждами, тех, что желают находиться одной ногой в будущем, и нисколько не сомневаются, что завтра будет лучше, чем сегодня. При всем этом трансгуманисты не боролись с одной из возможных перспектив, а именно той, в которой новое идеальное существо, ставшее в конце эволюции, неожиданно может решить, что его лучший из возможных миров бесполезен, если не преисполнен злом, и что самоуничтожение нашего будущего сознания будет оптимальным избранным курсом. Они также не смогли отразить те аспекты научного мировоззрения, которые могут нанести ущерб нашему психическому благополучию. В подобной ситуации, трансгуманисты не завершат и первой стадии своей миссии, обратившись в заговорщиков против человеческой расы, воскресивших в памяти науку парадоксального самообмана.

      Подобно многим, если не всем, они предпочтут старую и уважаемую систему верований, став еще одной сектантской ветвью спасения. Таким образом, они поверят в Бога Ветхого Завета, несдержанного старца, замаравшего Себя и вселенную Своей порчей - низкобюджетному богословию, преподанному как подлинная история. (спросите гностиков.)

Они поверят в Иисуса Христа, историческую шифрограмму, сшитую подобно чудовищу Франкенштейна из кусков, наворованных по могилам всевозможных мессий – спасителя из тряпок и веточек. Они поверят в сутенера девственница Аллаха и его Старшего Полкового Барабанщика Магомета, последнего пророка, ставшего пионером нового рода обманок для развивающегося рынка верующих, до сих пор полностью не охваченного существующими религиозными продуктами. Они поверят во все, что сможет утвердить их значимость как людей, племен, обществ, и особенно как вида, который вытерпит все тяготы жизни в этом мире, и может быть, в новом мире, который неочевиден в своей осуществимости, и неясен в своих очертаниях, но который удовлетворяет их стремления к ценностям этого бытия – депрессивного и бессмысленного места, которое их сознанию приходится выносить день за днем. (3)

 

(3) Бесконечно тщетна риторика оскорбительного высокомерия в устах неверующих. Лишь богохульства верующих, которые порой чувствуют себя обманутыми богом, несут музыку ненависти, которую не по силам сыграть атеистам.

Возьмите Книгу Иова. Будь ее героем подлинный человек, а не ходячий урок ужасающей покорности, Ветхий Завет мог бы дать нам пример симфонии злобы, выше которой ранее не слышал мир. Однако Иов демонстрирует законопослушность, а не оскорбления; он желает объясниться, поведать, почему должен быть избавлен от своих адовых испытаний. Ничего хорошего из этого не выходит. Любой спор может длиться бесконечно …или пока одна из сторон не уступит, что и делает Иов, ведь Бог не из тех, кто спорит и обсуждает, но будучи всемогущим, говорит и делает что Ему угодно без всяких просьб.

Одним из предметов, которые рассказ об Иове преподает верующим на протяжении веков – является обязательное упражнение в рационализации, известное как теодицея - жанр христианской апологетики, которая стремится примирить всезнающего, всемогущего, и вселюбящего Бога, со злом и язвами бытия.

 Вспомните Честертона, и, соединив хорошего Творца с плохими творениями, получите проблему, которую верующие не смогут разрешить с логикой или без.

И любой, кто поверит, что эта проблема исчезнет, поверит во что угодно.

 

Потому понятно, как оказались среди маргиналов такие писатели как Цапффе, Шопенгауэр и Лавкрафт, отказавшиеся петь песнь златому чуду человечества и оправданности его ценностей (вечных и преходящих), и самому миру без предвидимого финала, или, по крайней мере, финала, который нет желания видеть.

 

Будданомика Buddhanomics

 

       Подобно многим верованиям и идеям, идущим вразрез с западными устоями, буддизм привлек легионы находящихся в когнитивном авангарде. 

Следует положительно отметить буддизм как религию за отсутствие всемогущей божественной фигуры, а так же за его учение о Четырех Благородных Истинах. Первая из этих истин – это приравнивание жизни обычного смертного к дуккха (грубо говоря «страданию», по сути дела любому вообразимому негативному состоянию). Вторая истина говорит о том, что желание чего-либо в этом мире - хорошего физического или психического здоровья, долгих лет жизни, счастья, или даже желание устранение самого желания – есть источник всех страданий. Эти Две Благородные Истины являются важнейшими в религии, несравненной по силе своих рецептов спасения. Эти рецепты начинаются с Третьей Благородной Истины, о том что есть способ избавления от страдания, и продолжаются Четвертой Благородной Истиной – о том, что тропа к избавлению от железных оков страдания следует через Восьмеричный Благородный Путь, список того, что делать следует и не следует, подобный Десяти Заповедям Ветхого Завета, разве что не столь простых, ясных, и исполнимых.

            Поскольку буддисты в рамках Первой Благородной Истины о дуккха, рассматривают жизнь как нечто, нуждающееся в глубинном преобразовании, их вполне можно считать пессимистами. Само собой сами буддисты не считают свою религию чем-то подобным. С точки зрения самих буддистов, их религия является системой представлений об истинной природе человека, и только. Тем не менее, буддизм и пессимизм невозможно отделить друг от друга. Сходство между ними буквально бросается в глаза. По мнению буддистов, они являются не пессимистами, а реалистами. Пессимизм выступает с тем же заявлением. Кроме того, буддисты отмечают, что не являются пессимистами, поскольку их учитель указал путь избавления от страдания для всех разумных существ. Буддисты имеют план по продвижению к этому финалу. Но спросите Цапффе. Спросите Майнлендера. Или спросите Шопенгауэра о работе по отрицанию Воли, которая является причиной дуккха, элементы которой были определены Достопочтенным доктором Thanat Inthisan и многими другими мудрыми буддистскими мужами, как, включая, но не ограничиваясь - «неудовлетворенность, несовершенство, боль, сиюминутность, дисгармония, дискомфорт, раздражение, война, неполнота, незавершенность», а так же физическое и моральное страдание от «рождения, распада, болезней, и смерти».

           То, что буддисты и пессимисты полагают себя реалистами, неплохо характеризует и тех, и других. Но отнесение буддистов к пессимистам есть лишь вопрос семантики. Единственная действительная разница между этими философиями заключена в том, что миллионы буддистов приняли дуккха как непосредственную реальность существования. Странно и печально, что пессимисты не могут похвастаться таким числом сторонников. И несмотря на то, что последователи этой древней религии не считают его таковым, факт неоспорим: буддизм это пессимизм. Однако в отличии от того, что пессимисты не могут произносить свое имя не вызывая практически всеобщего отторжения, буддизму разрешено говорить правду о том, что пессимизм доказать не в силах - что страдание есть суть человеческого существования и что вся наша жизнь должна быть посвящена освобождению от этих когтистых лап. Эти двойные стандарты попросту вопиют к логике.

Конечно, следует помнить о праве на возвышенность, позволительное для религий: утверждение, что их истины не могут быть выведены объективно и должны приниматься на веру, будь то пессимистические или какое-либо иные.

       В противоположность сплочённым рядов пессимизма, не все буддисты придерживаются одинаковых взглядов даже в важнейших и широчайших вопросах повестки своей веры. (Обратитесь к Stephen Batchelor, автору Buddhism Without Beliefs, 1998., Буддизм для неверующих). К примеру, существует разное отношение к анатта (не-Я), и к тому, как это относится к перерождению, поскольку если Я не существует, то что будет перерождаться? Для этого вопроса существует тысячи ученых толкований.

Один из взглядов, которого придерживаются многие буддисты, состоит в том, что человеческие существа есть просто части и фрагменты, которые являют собой ничто, склеенные модельки, пустые марионетки – небытия, которые полагают себя тем, чем на самом деле не являются. Другие буддисты считают, что это только половина истории: все существует и не существует; вещи не то, чем они кажутся, и не то, чем они не кажутся; вещей много, но все они одно; все есть ничто, включая и само ничто.

         Подобно другим религиям, буддизм - это компиляция проектов сделай-сам, и некоторые из них, такие как «Буддизм Чистой Земли», представляют собой лишь облегченные версии религиозных традиций, коротко описанных здесь. Этот принцип имеет свою параллель в каждой философии, идеологии, или связке мифов, из когда-либо представленных миру. Но поскольку не существует и пары умов, сложенных по единому лекалу, невозможно создать ни систему, ни сочетание систем, которые смогли бы подойти всем одновременно. Если истина - то, что вы ищете, тогда исследования жизни закончатся для вас длительной поездкой на край одиночества, и оставят вас на обочине дороги с вашей правдой и ничем другим. Это дает верующим во все что угодно, возможность иметь мнение обо всем, что они пожелают. Однако для буддистов подобное не представляет собой проблему, поскольку привязанность к мнению, или к чему бы то ни было, к чему привязываются обычные люди, составляет помеху правильному настрою сознания для практикующего буддизм. Но вы можете верить, что в законах буддизма, или в чьем-то мнении о законах буддизма, существует условие допуска, устанавливающее, когда привязывание не является истинным привязыванием. Так или иначе условие допуска должно существовать у любой религии, иначе религия схлопывается под грузом собственных доктрин.

        Поскольку единственная цель буддизма – достижение просветления, эта возвышенная дорога к нирване (см. ниже) вполне резонирует с аналогичными в других религиях, предлагающих светлое будущее для верующих в виде избавления от тягот и бедствий этого мира. Одна проблема: люди редко чувствительны к бедам этого мира настолько, что испытывают настоятельную необходимость отвергнуть любую тягу к удовольствиям этого мира, как это рекомендует им сделать буддизм. Создается впечатление, что любое удовольствие – это удовольствие достаточное для того, чтобы дать нам возможность сохранить веру в то, что быть живым - это хорошо для всех, или почти для всех, и что у всех детей, которым мы позволим войти в этот мир, так же, конечно, все будет хорошо. А как иначе нам отогнать от себя желание исчезнуть с лица земли?

      Хорошей новостью для буддизма как некоммерческой религии является то, что в мире существует более чем достаточно людей, которые чувствительны к бедам этого мира, и готовы избавиться и отпустить свою тягу к удовольствиям этого мира, чтобы достигнуть исчезновения своих повседневных личностей в оазисе нирваны (абсолютном блаженстве, постоянной удаленности от любой привязанности к ночной темноте жизни, выходе из цикла смерти и возрождения, или любых других вещей, которые могут вам казаться привлекательными). Достижение этого оазиса может случиться в течении человеческой жизни, или быть отложено до следующего круга реинкарнации, когда вы получите очередной шанс освобождения от кармы, доктрины, которую буддисты позаимствовали из джайнизма и индуизма.

      Оставив в стороне реинкарнацию и ментальную гимнастику, которую она навязывает своим последователям, фокусной точкой трех кругов буддистского цирка остается состояние или не-состояние просветления, которое, подобно неземному тематическому парку Иисуса, представляет собой аппетитную морковку, подвешенную во тьме страдания жизни, если вы один из тех, кто достаточно чувствителен к страданиям. Однако, чтобы достать эту морковку, вам сначала придется пресмыкаться перед догматическими авторитетами, не столь уж отличающимися от христианских, духовными служителями, которые твердой рукой направят вас по верному пути правильных поступков под болезненной угрозой вечной недостижимости просветления.    

       Вот тут-то и кроется настоящая ловушка: до тех пор пока вы желаете просветления, вы никогда его не достигните, поскольку, согласно буддизму, желание и есть то, что не позволяет вам достигнуть желаемого. Проще говоря, если вы хотите прекратить свои страдания, вы их никогда не прекратите. Это условие именуется «парадокс желания», и буддисты готовы представить рациональные и иррациональные объяснения тому, почему этот парадокс не является парадоксом. Понимание этого положения находится за пределами понимания, потому что, согласно буддизму, нет ничего, что можно было бы понимать, и нет никого, кто понимать бы мог. И пока вы полагаете, что есть некто, кто может понять нечто, что можно понять, вы обречены. Попытка достижения подобного состояния, представляет собой высочайший вызов из всех возможных. При этом не пытаться понять это равносильно попытке понимания. Нет ничего более тщетного, чем пытаться найти что-то, способное дать вам спасение. Сознание попросту меняет этот факт на противоположный. Сознание означает: (1) возможность некого деяния, (2) возможность некого движение; (3) возможность некого местопребывания, и (4) возможность того, кто может знать. По этой самом причине сознание выступает матерью всех ужасов, тем нечто, кто принуждает нас что-то делать, куда-то двигаться, кем-то быть, и кого-то знать, а именно – самого себя, благодаря чему мы предположительно можем совершить побег из ЗЛОВЕЩЕ БЕССМЫСЛЕННОГО бытия, и начать думать, что быть живым - это хорошо, по сравнению с тем, чтобы не быть вообще.

         Буддистский «парадокс желания» может быть рассмотрен как подобие парадокса Цапффе (парадокса живых существ, пытающихся отказаться от своего сознания, осознающего безрадостность и бесполезность своего существования). Различие между парадоксом буддизма и парадоксом Цапффе заключается в том, что последний не поддается разрешению, объяснению, или отрицанию ни рационально, ни иррационально. Этот парадокс может быть лишь выведен за пределы понимания, с тем, чтобы продолжать жить так, как мы жили все эти годы, по крайне мере до тех пор, пока парадокс не потребует от нас своего осознания, после чего мы не сможем продолжать жить как создания насквозь ложные и парадоксальные, и до такой степени зловещие, что уже не сможем смотреть друг на друга не отводя глаз. А до того дня мы будем продолжать существование одержимости своим Я, уверенные в том, что сознание равносильно просветлению, и что быть живым - это хорошо.

          На рынке услуг по спасению просветление представляется наилучшим из возможных предложений, по крайне мере на первый взгляд. Вместо того, чтобы барахтаться в мире, который не стоит пустоты, на которой он написан, вы можете подписаться на достижение окончательного видения того, что есть что-то, и что нет. В общих словах, просветление есть коррекция нашего сознания и установление состояния существования, в котором мутные иллюзии оказываются смытыми прочь, и сквозь них воссияет бриллиант понимания. Это пустыня предельности…. если подобное вообще может существовать, и имеет возможность существования вне упоминающих ее округлых и загадочных определений.

         Миллионы людей угробили свои жизни, а некоторые угробили свое сознание, до последнего своего вздоха пытаясь достигнуть просветления, без понимания того, на что они поставили последние деньги. Как достигнуть просветления, не зная что это? Существуют ли ступени просветления (возможно, соответствующие направлению буддизма, к которому приписан тот или иной последователь), и как далеко эти ступени ведут? В книге «Один вкус. Ежедневные отражения Интегральной Духовности», Кен Уилбер, широко известный и чрезвычайно влиятельный мультидисциплинарный ученый и теоретик духовных традиций, отмечает, что на вопрос, который он задал японскому мастеру дзен буддизма: «сколько по настоящему просветленных – глубоко просветлённых – живых мастеров японского дзен известно на сегодня», тот ответил: «не более дюжины». Другой мастер оценил число полностью просветленных Востока в количестве одной тысячи за все время существования буддизма. Вывод Уилбера: «Таким образом, никоим образом не принижая поистине ошеломляющие достижения славных восточных традиций, можно сказать совершенно прямо: радикальная трансформирующая духовность чрезвычайно редка повсюду в истории и повсюду в мире (цифры для Запада еще больше угнетают)». Действительно, просветление путем буддизма представляется хорошо укрепленной цитаделью, чье местоположение невозможно триангулировать при помощи слов, и единственное правило, которое может быть сформулировано, состоит в том, что если вы спрашиваете себя о том, прибыли ли вы на место, то определенно от места вы еще очень далеко *).

 

*) Узнаю́, когда́ ви́жу ( I know it when I see it ) — американское крылатое выражение , обозначающее умение или готовность говорящего классифицировать наблюдаемые явления или объекты при отсутствии точного определения. Фраза стала знаменитой после того, как её в 1964 году использовал член Верховного суда США Поттер Стюарт , чтобы описать свой критерий того, что является порнографией: “Я не стану пытаться сейчас точнее определить материал, подпадающий под это краткое описание [«жесткая порнография»]; возможно, я никогда не сумею дать этому внятное определение. Однако я узнаю, когда вижу, и фильм, рассматриваемый в этом деле [«Любовники, Луи Маль,1958»], — не такой”. Использование выражения Стюартом оценивается как «искреннее», «реалистичное и смелое», «единственное определение порнографии, с которым все согласны».

См. так же квалия, не как описание, а переживание феномена.

 

Смерть Эго Ego - Death

 

         Как мы увидели выше, пути и средства буддистского достижения просветления полны досадных недочетов. Тем не менее, создается впечатление, что некоторые буддисты все-таки достигли состояния, соответствующего параметрам просветления, как оно описывается в многообразии рукописей, дневников, защищенных авторским правом публикаций, и публичных выступлениях. Любопытным представляется то, что эти осчастливленные индивидуумы достигали своего состояния неожиданно, иногда в результате физической травмы или Околосмерных Переживаний, Near-Death Experience (NDE).

             Возможно, что главнейшим примером случайного просветления является случай У. Г. Кришнамурти. Не ссылаясь на результат какой-либо доктрины пробуждения, У.Г., по его заявлению, пережил клиническую смерть в возрасте 49 лет, и после возвращения к жизни стал одной из звезд литературы просветления. Пройдя через клиническую смерть, он испытал то, что именовал "катастрофой", из-за сопровождающих этот процесс боли и смятения, в результате которых У.Г. изменился.  

          В течении десятков лет до "катастрофы", У.Г. был искренним искателем просветления, целенаправленного, а не случайного. В итого его усилия ни к чему не привели, и закончились финансовым крахом. К счастью, У.Г. встретил женщину, пожелавшую его поддержать, и некоторое время фактически вел жизнь бездельника. И вот, пока он жил с этой женщиной, с ним и произошла "катастрофа". Очнувшись после "катастрофы", он получил то, что искал, и поиски чего с отвращением отверг. У.Г. перестал быть прежней личностью, поскольку теперь его эго было полностью стерто. В своем новом состоянии оно обладал самоосознанием не большим, чем у древесной лягушки. К счастью, новая форма существования ничуть ему не повредила. Ему даже не пришлось принимать свое новое существование, поскольку, по словам У.Г., он лишился ощущения собственного эго, и потребности принимать или не принимать что-либо у него больше не было. Да и каким образом кто-то, прекративший рекламу самости и ненамеренно утративший свою персональность, может продолжать верить или не верить в нечто столь необычайное как просветление…или некий другой духовный продукт, ни один из которых не явлен наяву, которые устарели настолько же, как устарели античные божества, или языческие идолы, звучание чьих имен кажется смешным последователям «современных» религий? (4)

 

(4) Здесь полезно привести некоторые цитаты из У.Г. Сходство между высказываниями У. Г. и Цапффе, а также других авторов, упомянутых выше и далее в данной работе, довольно вопиюще. По причине этих концептуальных сходств, представляется желательным скептическое отношение к опыту и идеям У.Г. и других подобных деятелей из данного раздела, поскольку любые взлелеянные прозрения, которые мы желаем обратить в слова, всегда оставляют смущающую свободу для действий.

    Но как сказал по этому поводу когда-то У.Г.: «Все озарения, какими бы замечательными они ни были, ничего не стоят. Ты можешь создать потрясающую структуру мысли на своем открытии, которое ты назовешь озарением. Но это озарение – не что иное, как результат твоего собственного мышления, перестановок и комбинаций мысли. На самом деле у тебя нет никакой возможности создать что-то новое.»

       Следующая подборка взята из сборника интервью У.Г. под названием «Выхода нет» (1991).

       Проблема вот в чем: природа собрала все эти виды на планете. Человеческий вид ничуть не важнее, чем любой другой вид на Земле. По какой то причине человек предоставил сам себе высшее место в плане бытия. Он думает, что создан для какой то более великой цели, чем, если позволите мне привести грубый пример, комар, который сосет его кровь. За это отвечает система ценностей, которую мы создали. А система ценностей возникла из религиозного мышления человека. Человек создал религию, потому что она дает ему прикрытие. Эта потребность в «я» реализации, в поисках чего то там, стала обязательной из за этого «я» сознания, которое возникло в вас где то по ходу эволюции. Человек отделил себя от целостности природы.

* * *

       Природа заинтересована только в двух вещах – в выживании и воспроизводстве себя. Все, что вы накладываете поверх этого, все культурное вложение в ответе за человеческую скуку. Вот почему мы пробуем разные религии. Вы не удовлетворены своими религиозными учениями или играми, и вот привозите другие из Индии, Азии или Китая. Они оказываются интересней, потому что представляют собой что то новое. Вы хватаетесь за новый язык и пытаетесь на нем говорить, используете его, чтобы чувствовать себя более значительными. Но по сути своей это то же самое.

* * *

       В какой то момент в человеческом сознании возникло «я» сознание. (Когда я говорю «я», я не имею в виду, что существует само «я», или некий центр.) Это сознание отделило человека от тотальности вещей. Вначале человек был испуганным существом. Он превратил все, что не поддавалось контролю, в божественное, или космическое, и стал поклоняться ему. В этом то умонастроении он и создал «Бога». Таким образом, культура в ответе за то, чем вы являетесь. Я утверждаю: все политические образования и идеологии, что мы имеем сегодня, произрастают из того же самого религиозного мышления человека. Духовные учителя в определенном смысле несут ответственность за трагедию человечества.

* * *

       Твоя собственная смерть или смерть твоих близких – это нечто, чего ты не можешь испытать. На самом деле ты ощущаешь пустоту, возникшую из за исчезновения другого человека, и неудовлетворенную потребность поддерживать непрерывную связь с этим человеком мнимую вечность. Ареной продолжения всех этих «постоянных» отношений является завтра – небеса, следующая жизнь и т. д. Эти вещи изобретены умом, который заинтересован лишь в своей нерушимой, неизменной непрерывности в «я» генерированном, фиктивном будущем. Основной способ поддержания непрерывности состоит в беспрестанном повторении вопроса «Как? Как? Как?». «Как мне жить? Как я могу быть счастлив? Как я могу быть уверен, что буду счастлив завтра?» Это превратило нашу жизнь в неразрешимую дилемму. Мы хотим знать, и посредством этого знания мы надеемся навечно продлить наше печальное существование.

                                                                  * * *

       Я все же утверждаю, что не любовь, сострадание, гуманизм или братские чувства спасут человечество. Нет, совсем нет. Если что то и может спасти нас, так это исключительно страх вымирания.

* * *

       Я сижу тут, как марионетка. И не только я; все мы марионетки.

Природа тянет за веревочки, а мы думаем, что это действуем мы. Если вы функционируете таким образом [как марионетки], тогда проблемы просты. Но мы наложили на это [идею о том, что есть] «личность», которая тянет за веревочки.

 

    Хотя может показаться, что У. Г. стал зомби, в нефилософском смысле этого слова, его пост-катастрофическая жизнь была вполне насыщенной. До своей смерти в 2007 году, большую часть своего времени он проводил, почем зря ругая людей, которые приходили к нему за духовной помощью. Подобно многим известным мастерам дзен, сварливый и проницательный У.Г. с юмором осаживал и обескураживал паломников у своих дверей, объясняя, что все, во что они верили до сих пор, было ошибкой. Мало кто из паломников получал слово в той резне, которую У.Г. учинял со всем, что человечество когда-либо полагало священным. Некоторые полагают вызывающее неуважение У.Г. к духовности находящимся в хорошем соответствии с природой просветления, для достижения которого, как стало понятно, не существует уверенных методик ни в одной доктрине. Другие отрицают это утверждение, возможно потому, что им внушали веру в то, что как непочтительность, так и уважение к трансцендентному исчезают сами собой, как только некто «пробуждается». У.Г. не принимал ни одну из сторон этого спора. В своих интервью он особо подчеркивал, для человеческого существа, за исключением, может быть, одного на миллиард, является совершенно невозможным думать о себе как о животном, рожденном только размножаться и выживать.

        Как писал Цапффе еще прежде того, как У.Г. принялся разрушать все верования в мире, ментальная активность за пределами базовой программы нашего анимализма ведет исключительно к страданию. (“В звере страдание ограничено, в человеке оно отворяет страх перед миром и отчаяньем жизни...”) У.Г. никогда не говорил о том, что сознание поможет нам найти решения для нашей жизни. Мы пойманы в иллюзии, и выхода нет.

То, что случилось с У.Г. на его жизненном пути, и о чем он рассказывал бесчисленным интервьюерам, было просто удачей, о которой он ничего не знал, и которую не мог передать никому другому. Однако люди продолжали приходить к нему с настойчивыми просьбами помочь. На их просьбы он давал немедленный ответ, что ничем помочь им не может, и что они сами тоже не смогут себе помочь. И где бы они не искали, нигде помощи им не найти. Они могут искать избавления всю свою жизнь до самого смертного одра, по кругу задавая одни и те же бесполезные вопросы, и получая бесполезные ответы. Случилось так, что У.Г. получил свое просветление, но им никогда просветления не достигнуть.

         Тогда зачем им продолжать жить? Удивительно, но ни один из пришедших не задал У.Г. этот вопрос. А ответ очень прост: В этой жизни нет никакого «я», а одно только тело, которое повинуется биологии и шествует по своим делам выживания. Всякий раз, когда кто-то спрашивал У.Г., каким образом можно стать таким как он, он неизменно отвечал, что людям даже невозможно пожелать стать таким как он, потому что мотив желания стать такими как он всегда будет происходить от эгоизма и осознания «я», и до той поры, пока люди будут пытаться при помощи своего «я» уничтожить самое себя, это «я» будет делать все, чтобы продолжать жить и существовать, и, соответственно, становиться сильнее и не желать смерти эго. Чтобы люди не пытались сотворить со своими жизнями, его это не касается, неизменно сообщал У.Г. тем, кто начинал с ним разговор. У.Г. не рассматривал свое Я как духовный товар на продажу. Последнее более подходит для всадников спасения, заразивших мир системными сектами, скалящими зубы для защиты торговых марок своих фокусов.

            У.Г. был не единственным примером случайного просветления. Переживание, похожее на описанное, произошло с австралийским физиком John Wren-Lewis, человеком неверующим, едва не умершим от отравления, и очнувшимся в больнице в состоянии просветления, о котором он никогда не мечтал и к которому никогда не стремился. У.Г. и Wren-Lewis публично заявляли о случайной и непрошенной природе своего просветления. И тот и другой предупреждали о вреде общения с гуру, предлагающих рецепты просветления. У. Г., который не писал книг, в своих разговорах с репортерами в пух и прах разносил известные человечеству религиозные фигуры, обвиняя их в мошенничестве. После своего возвращения к жизни, Wren-Lewis стал одержим идеей возможной связи околосмертного переживания и феномена просветления. Наиболее осмысленная часть рассуждений Wren-Lewis параллельна выводам Цапффе, например, в том, что он оценивает обычное сознание как «базовый сбой», некое «переразвитие или гиперактивность психологической системы самовыживания». («Последствия околосмертного опыта: гипотеза механизма выживания». Журнал трансперсональной психологии, 1994. “Aftereffects of Near-Death Experience: A Survival Mechanism Hypothesis,” The Journal of Transpersonal Psychology, 1994). Wren-Lewis полагал, что этот «сбой» может быть исправлен путем переживания околосмертного опыта, который избавляет от страха смерти путем перевода эгоистического сознания во «внеперсональное сознание» просветленного типа. Ничего не свидетельствует о том, что отчеты о околосмертных переживаниях могу вызывать больше доверия, чем, скажет, отчеты о похищении инопланетянами. Тем не менее, в приблизительном истолковании, подобные опытные данные могут давать слабую надежду на то, что в отдаленном будущем мы сможем существовать без эго, испытывающего ужас перед собственным исчезновением. Поскольку представляет маловероятным, что со стороны человечества может ожидаться благородство в виде самопрерывания, остается надеяться, что в будущем мы окажемся скорректированными в индивидуальном порядке настолько, что сможем умирать спокойно и без жестокой борьбы до последнего жизненного мгновения.

         Типичный отчет об околосмертном переживании представлен бизнесменом и писателем Tem Horwitz в эссе: «Моя смерть: Рассказ о путешествии в Небытие» (Смерть и философия) “My Death: Reflections on My Journey into Non-Being” (Death and Philosophy, ed. Jeff Malpas and Robert C. Solomon, 1998). Описывая свое изменение в процессе клинической смерти в результате анафилактического шока в сентябре 1995, Horwitz отмечает: «Не осталось никаких следов чувства собственной важности. Казалось, что смерть уничтожила мое эго, привязанности, которые у меня были, мое прошлое, и все кем я был. Смерть очень демократична. Смерть стирает бесчисленные различия. Одним махом мое прошлое было удалено. В смерти у меня не было личности. Моя личность была не просто стерта – что некоторые бы сочли ужасной трагедией – моя личность была стерта на всем протяжении времени. С исчезновением моего прошлого, исчезли все мои мелкие слабости и переживания. Все мое существо полностью изменилось. Мое «Я» стало гораздо меньше и компактней, чем оно было раньше. Все что было, теперь находилось прямо напротив меня. У меня возникло ощущение невероятной легкости. Моя личность была просто тщеславной помехой, сложной галлюцинацией, трюком». В отличии от У.Г. Кришнамурти и John Wren-Lewis, Horwitz пережил легкий случай исчезновения эго в процессе клинической смерти. Вскоре, после того как он пришел в себя, он был «излечен», и его личность вернулась к нему.

           Другим типичным случаем бессрочной смерти эго является Сюзанн Сигал, личность и Я которой исчезли в один прекрасный день без всякого предупреждения. Потратив годы на то, чтобы облегчить испытываемые ею переживая в состоянии, в которое она погрузилась – как оказалось, не все находятся в мире с тем, что становятся никем – Сигал написала книгу «Столкновение с вечным: Жизнь за пределами Личностного Я. Collision with the Infinite : A Life Beyond the Personal Self (1996)). Через некоторое время в возрасте 42 лет она умерла от опухоли мозга. И хотя не было установлено никакой связи между заболеванием ее мозга и исчезновением эго, тот факт, что опухоль мозга может вызывать измененные состояния, достаточно широко известен.(5)

 

(5) Приведем пример Чарльза Уитмена, оставившего письменное распоряжение о проведение аутопсии своего тела, что могло бы объяснить причину того, почему он решил подняться на башню техасского университета и открыть огонь на поражение по незнакомым людям с целью их убийства, в итоге чего сам был застрелен полицейскими. У Уитмена была обнаружена опухоль мозга, однако неврологи не смогли установить связь между этим заболеванием и его действиями, возможно потому, что Уитмен к тому времени был уже мертв. В записке, написанной 1 августа, 1996 года за несколько дней до дня стрельбы и убийств, Уитмен сообщает, что в марте того же года обращался за консультацией к доктору Jan Cochrum, которому жаловался на «необычные и иррациональные мысли», а так же «невыносимые побуждения к насилию». Cochrum прописал Уитмену валиум, и отправил к психиатру, доктору Maurice Dean Heatly. Во время одной из сессий с Heatly, Уитман сообщил, что его посещают настойчивые мысли «начать стрелять в людей из охотничьего ружья для косуль». Связь между опухолью в мозгу Уитмена и его кровавыми действиями не была установлена даже предположительно, однако если бы он был должным образом обследован, и опухоль была выявлена, возможно что его «выбор» не унес был столько жизней.

Вполне возможно, что детерминистическому суду следовало рассматривать Cochrum и Heatly как соучастников убийств. Но к чему пускаться в такие сложные юридические рассуждения, когда суд мог переложить всю ответственность на голову Уитмена?

          Сигал искала ответы о причинах своего перерождения в духовных традициях, обращающихся к переживаниям исчезновения эго, так же как это делал Wren-Lewis, но отказался делать У.Г. Но в отличии от Wren-Lewis, и подобно У.Г., прежде чем ее случайно посетило чудо просветления, Сигал практиковала духовные упражнения и трансцендентную медитацию. Эго Сигал исчезло через два года после того, как она прекратила практики по трансцендентной медитации, которой занималась в течении восьми лет. В своем интервью она отметила, что не считает, что медитация сыграла заметную роль в ее потере личности. У.Г. полностью соглашался с Сигал.

 Потратив годы на достижение смерти эго при помощи медитации, он сделал вывод не только о бесполезности, но и возможной вредности данной процедуры.

        Для большей части человечества, включая исследователей сознания, феномен эго-смерти не только не кажется привлекательным, но даже не относится к положительным явлениям человеческого существования.

К удовлетворению обычных людей, ответы на свои главные вопросы они привычно находят в толстых книгах. Когнитивные психологи, эти философы сознания, и нейрофизиологи имеют высшую репутацию среди народонаселения, полагаясь ими жрецами ноосферы. Закономерно, что общественное время с удовольствием тратится на изучение печатных трудов различных психо-философских позеров, вместо рассмотрения простых заявлений очевидно развитых индивидов, в ясных словах ставящих вопросы о том, что мы есть не более чем рабы своего собственного эго.

        За исключением историй жизни, подобных У.Г, Wren-Lewis, и Сюзанн Сигал, для состояния эго-смерти нет ничего, кроме анекдотических подтверждений, что ставит данный феномен в разряд мистического опыта и известных религий. При этом, как можно это представить, смерть эго обременена тем же негативным массовым мнением, что и физическая смерть.

Эго-смерть рассматривается как идеал лишь крохотным числом представителей нашего вида, подозревающих, что с эго-жизнью что-то не так, что она выглядит словно зловещий маскарад, в котором за ложными масками скрываются вещи, о которых предпочтительно не знать и тем более говорить. Для остального же числа жизнь есть жизнь, и смерть есть смерть. Жизнь после деперсонализации не кажется многим ходовым товаром. Противное отрицало бы наше существование, или нашу уверенность в собственном существовании, и подтверждая, что мы попросту являемся эго, обломанными когтями скребущимися к выживанию. Ведь как только наше эго уйдет со сцены, что останется от нас? Судя по известным документам, останется все, кроме того, что Horwitz называл «тщеславной помехой, сложной галлюцинацией, трюком».

           В данной работе мы пытаемся сказать, что оптимальными условиями человеческого существования нам представляются те, в которых оказались У.Г. Wren-Lewis, и Сигал, где персональное эго было отброшено и разрушено, а наше осознание себя испарилось словно дым. Сигал пыталась объяснить то, что случилось с ней, следующими образом:

 

      «Опыт жизни без персональной идентичности, без ощущения собственного «Я», или самости, чрезвычайно трудно описать, тем не менее, это чувство узнается абсолютно безошибочно. Это чувство невозможно перепутать с неудачным днем или простудой, плохим настроением, гневом, или одиночеством. После того как исчезает ваше персональное «Я», внутри вас не остается никого, кого вы могли бы назвать или соотнести с собой. Тело превращается в очертания, пустое от всего, что наполняло его прежде ощущениями до краев.

      Сознание, тело, и эмоции больше не имеют отношения к кому-то – нет больше никого, кто бы думал, чувствовал, понимал. При этом сознание, тело и эмоции функционируют неизменно; нет сомнения, что «Я» им не требуется для того, чтобы продолжать работать как всегда. Мысли, чувства, ощущения, речь, все остается как прежде, и действует без затруднений и с плавность, по которой невозможно определить пустоту царящую внутри. Никто и не заподозрит о невероятных переменах, произошедших с вами. Разговоры поддерживаются как раньше; манера речи не отличается от того, что звучала всегда. Можно задавать вопросы и на вопросы отвечать, водить машину, готовить обед, читать книги, говорить по телефону, писать письма». (Столкновение с бесконечностью).

          Как представляется, после смерти нашего эго мы продолжаем испытывать боль – эту основу существования – однако эго перестает обманывать нас, и мы уже не принимаем боль как личную и прекращаем переводить индивидуальную боль в мучения сознания. Само собой, нам нужно продолжать питаться, но мы перестаем быть гурманами и эпикурейцами, которые едят для развлечения, пожирая все, что имеется в распоряжении природы, и создавая специальные лаборатории для производства новых вкусов. А что же произойдет с нашим воспроизводством? Животные движимы тягой к спариванию, поэтому даже после смерти эго мы не избавимся от своей биологии, хотя биология больше не будет управлять нами неразумно, как это происходит сейчас. Кроме того, с исчезновением неразумного управления биологией, мы не будем больше мрачнеть от перспектив вымирания. Для чего нам производить новое поколение, которое станет карабкаться по лестнице эволюции? Быть может нам лучше родить еще одно поколение с мертвым эго? Те, кто перестанет считать свои удовольствия или мучения чем-то принадлежащим лично им, не будут возражать смерти или приветствовать жизнь, желать или не желать одно или другое, полагая одно плохим, а другое хорошим. Наше эго умрет, внутри нас больше не останется Я, и - позволим себе это сказать - мы наконец-то станем просветленными.

         Как пример того, во что обратится наша жизнь в подобном состоянии, можно привести 80й стих Дао Де Цзин - образ из сна о человеческой жизни, но не этой земле.

 

В худой стране и народ-то убогий.

Стараются нажить себе по-больше вещей,

а пользоваться ими уже времени нет.

Гнетет их страх смерти,

страшатся они любых перемен.

Хоть и имеют лодки и экипажи,

да некому в них ездить.

Хоть и есть у них войска и оружие,

да некому привести их в порядок.

Сами же только и мечтают о былом,

что хорошо бы вновь всем вернуться

к завязыванию узелков на веревке вместо письма.

По мне, лучше жить,

довольствуясь той пищей, что есть,

и одеждой, в которую одет.

И чтобы дом твой дарил тебе мир и покой,

а самые обыденные дела приносили радость.

Чтобы соседние земли были обращены

                лицом друг к другу,

и можно бы было слушать друг у друга

         лай собак и пение петухов.

Чтобы люди умирали, дожив

                 до преклонных лет,

и уходили отсюда с тем, чтобы уже

                   не возвратиться.

 

        Некоторым людям может показаться, что это описание не переживших смерть эго, а попросту страны мертвецов. Но это не так.

До тех пор, пока существуют те, кто «стареет и умирает», будут и те, кто ждет старости и смерти – молодые и юные, и те, кто приходит дальше. 

Но если ни один из них не принимает свою судьбу лично, то зачем им вообще подписываться на эту судьбу? Конечно, подобное никто не случится с теми, чье эго умерло, как не происходит такого с низшими видами, перерабатывающими себя, как это понуждает их делать природа. Те, чье эго умерло, вернутся туда, откуда взяла начало наша раса – к выживанию, воспроизводству, и смерти. Путь природы будет восстановлен во всей своей бездумности и марионеточности.

       Но даже если смерть эго рассматривается как оптимальная модель человеческого существования и освобождения нас от нас самих, эта модель по-прежнему является компромиссом с бытием, уступкой ошибке самого творения. Но мы способны на большее, и мы станем лучше. Смерть нашего эго это лучшее после убийства самой смерти, и всех этих дешевых опереточных лиц, которые снуют рядом с ней. Потому пускай наши земли становятся все меньше и меньше, до тех пор, пока у нас вообще не останется земли, куда могла бы ступить наша нога, да и нас не останется тоже.

      На вершине смерти своего эго, Сигал пребывала в экстазе 24 часа в сутки. В тот период она начала говорить о «безмерной бесконечности», термине, словно бы взятом со страниц произведений Лавкрафта о космическом ужасе. С точки зрения Сигал безмерная бесконечность представляет собой феномен, подразумевающий все сущее. Она пишет: «Смысл человеческой жизни теперь ясен. Бесконечность создала эти человеческие схемы для того, чтобы получить опыт видения себя с точки зрения из вне себя, что невозможно было бы реализовать без таких посредников, как люди». Существование в виде части бесконечности, которое переживала Сигал, стало осмысленным, потому что теперь все служило целям бесконечности. С точки зрения Сигал это было неверотяным облегчением, наступившим как только ей удалось преодолеть первоначальный страх перед тем, что она теперь стала инструментом бесконечности, а не собственной личности. Однако ближе к концу своей жизни, как это вспоминает американский психотерапевт Stephan Bodian в своем послесловии к «Столкновению с Бесконечностью», Сигал начала переживать еще более интенсивное ощущение «бесконечности, становящейся бесконечней самой себя». Эта новая фаза бесконечности истощила ее психически и физически, так что Сигал в скором времени умерла от недиагностированной опухоли мозга.

           Подобно бесконечности Сигал, шопенгауровская Воля к Жизни несет приблизительно ту же самую функцию относительно человеческого сознания – использование наших «схем» для получения некоего знания касательно ее бездумного бытия. С точки зрения Шопенгауэра, эта ищущая самое себя Воля не воспринимается людьми положительно, за исключением моментов временного удовлетворения ее хищнического инстинкта, которое отзывается так же и внутри нас. Причина, по которой Воля использует нас таким образом, остается загадкой. Обе эти недуалистические мета-реальности каждая на свой манер служат целью придания смысла человеческой жизни. Но отсутствие в нас положительных ощущений никак не беспокоит не ту, ни другую разновидность этих сил. Для них мы лишь средства передвижения; они являются нашими водителями. По уверению Сигал, Шопенгауэра, а так же других индивидуумов, чье сознание открылось бесконечности некоего наименования или природы, куда бы мы не двигались, нам следует помнить, что мы не являемся тем, чем себе кажемся. В качестве следующего шага, профессор Никто объяснит нам, что ничто в нашем мире не есть то, чем кажется, представив в типичной форме своего обжигающего бесстрастия отрывок лекции о вездесущей инфернальности «Вечно Немигающих Глаз».

 

      Туман над озером или в густом лесу, над мокрыми валунами мерцают золотые огоньки – все эти знаки несложно прочесть. Нечто таится в озере, хрустит ветвями в лесу, обитает в камнях или в земле под ними. Чтобы это ни было, оно скрывается от нас, но не может укрыться от вечных и немигающих глаз. В правильном месте вся наша суть сужается до зрачков, которым видим лишь голод хищной вселенной. Но неужели для правильного места нам действительно требуется призывать призраков и духов?

   Возьмем для примера переполненную приемную. Все в ней кажется таким знакомым, буквально заякоренным в нормальности. Вокруг нас сидят и тихо переговариваются люди; старые часы на стене отмеряют секунды длинной красной стрелкой; через жалюзи на окнах проникают полоски узкого света, в которых шевелятся тени внешнего мира. И, тем не менее, в любой миг в любом месте ваш бункер банальности может рухнуть. Вы уже не сомневаетесь, что даже поблизости от своих собратьев вы можете стать предметом странных страхов, способных свести вас в лечебницу, стоит только признаться в них другим людям. Ощущаем ли мы присутствие, которое не принадлежит никому из нас? Разве не замечаем мы иногда краем глаза в углу комнаты нечто, чему мы не можем дать название?

       Стоит лишь только крохотному сомнению проскользнуть в наш разум, а капле подозрения попасть в нашу кровь, как все наши глаза открываются, один за другим, и мы видим в мире ужас. И тогда: никакая вера или своды законов не защитят нас; ни друзья, ни советники, ни специально назначенные лица не спасут нас; ни какие запертые двери не укроют; ни в каких частных офисах нам будет не спрятаться. Никакой светлый день с сияющим солнцем не станет для нас уютным пристанищем от ужаса. Потому что ужас поглотит свет, и переварит его в тьму.

БОЛЕН СМЕРТЬЮ

SICK TO DEATH

 

Безысходность , Мрак I Bleakness I

 

     Чтобы избавиться от боли сознания, некоторые люди анестезируют себя солнечными мыслями. Но не все способны следовать их примеру, прежде всего те, кто насмехается над солнцем, и всем, на что изливаются его лучи. Их единственная отдушина состоит в бальзаме мрака. Презирая взывание к надеждам, такие ищут прибежища в пустынных местах – среди развалин в пустынной местности, или щебенке книжных слов, в которых чей-то сухой голос словно шепчет: «И я, я тоже здесь». Тем не менее, читатели литературы удручения должны быть настороже. Причудливые ложные ретриты заманивали многих, кто неизменно ценит философские и литературные произведения пессимистического, нигилистического или пораженческого характера, как незаменимые для своего существования.

Слишком часто они вживались в книгу, которая начиналась как оратория мрачного опыта, но завершалась тем, что автор выскальзывал через заднюю дверь и пробивался к светлому пути, оставив читателей литературы удручения еще более истерзанными, чем они были прежде чем вошли в то, что оказалось фасадом развалин и trompe l’oeil (обманкой) мрака.

«Исповедь» (1882) Льва Толстого представляет собой архетип подобной истории.

     Согретый в лучах славы, автор Войны и мира (1865-69) и Анны Карениной (1875-77), богатый помещик Толстой в определенный момент созрел для некой формы разрушительного разворота. Подобный разворот выразился в кризисе сознания, в период которого Толстой оказался весьма разочарован человеческим существованием. Естественным образом, он начал поиски того, что могло бы облегчить его переживания. Обратившись за ответами на большие вопросы, которые в тот период начали снедать его, к науке, Толстой заключил следующее: “Вообще отношение наук опытных к вопросу жизни может быть выражено так: Вопрос: Зачем я живу? -- Ответ: В бесконечно большом пространстве, в бесконечно долгое время, бесконечно малые частицы видоизменяются в бесконечной сложности, и когда ты поймёшь законы этих видоизменений, тогда поймёшь, зачем ты живёшь.”

       Те, кто склонен обращаться за ответом к наукам, обречены получать один и тот же подобный ответ. Бесполезный ответ на бесполезный вопрос.

Однако Толстой не считал вопрос бесполезным, а только ответ, поэтому он продолжал копать до тех пор, пока не прочитал Шопенгауэра, который только усугубил русский кризис следующим замечанием: "Жизнь есть то, чего не должно бы быть, - зло, и переход в ничто есть единственное благо жизни". Толстой был впечатлен Шопенгауром как мыслителем, и старался держать плуг прямо, пробиваясь через мощные пласты его объемных философских работ.

      Через некоторое время Толстой сузил выбор опций, которыми могли располагать люди подобного ему круга в зависимости от того, желают ли они продолжать верить в то, что быть живым - это хорошо, или готовы рассмотреть альтернативу. (Прошу простить меня за длинную цитату, однако четыре принципиальные стратегии Толстого, при помощи которых люди высшего света справлялись с затруднениями сознательного существования, заслуживают такого же внимания, что и четыре принципа Цапфе, при помощи которых любой и каждый человек справляется с подобными же затруднениями).

         

      «Я нашел, что для людей моего круга есть четыре выхода из того ужасного положения, в котором мы все находимся. Первый выход есть выход неведения. Он состоит в том, чтобы не знать, не понимать того, что жизнь есть зло и бессмыслица. Люди этого разряда – большею частью женщины, или очень молодые, или очень тупые люди – еще не поняли того вопроса жизни, который представился Шопенгауэру, Соломону, Будде. Они не видят ни дракона, ожидающего их, ни мышей, подтачивающих кусты, за которые они держатся, и лижут капли меду. Но они лижут эти капли меда только до времени: что-нибудь обратит их внимание на дракона и мышей, и – конец их лизанью. От них мне нечему научиться, нельзя перестать знать того, что знаешь.

      Второй выход – это выход эпикурейства. Он состоит в том, чтобы, зная безнадежность жизни, пользоваться покамест теми благами, «какие есть, не смотреть ни на дракона, ни на мышей, а лизать мед самым лучшим образом, особенно если его на кусте попалось много. Соломон выражает этот выход так: "И похвалил я веселье, потому что нет лучшего для человека под солнцем, как есть, пить и веселиться: это сопровождает его в трудах во дни жизни его, которые дал ему Бог под солнцем. "Итак иди ешь с веселием хлеб твой и пей в радости сердца вино твое... Наслаждайся жизнью с женщиною, которую любишь, во все дни суетной жизни твоей, во все суетные дни твои, потому что это – доля твоя, в жизни и в трудах твоих, какими ты трудишься под солнцем... Все, что может рука твоя по силам делать, делай, потому что в могиле, куда ты пойдешь, нет ни работы, ни размышления, ни знания, ни мудрости".

     Так поддерживают в себе возможность жизни большинство людей нашего круга. Условия, в которых они находятся, делают то, что благ у них больше, чем зол, а нравственная тупость дает им возможность забывать, что выгода их положения случайна, что всем нельзя иметь 1 000 жен и дворцов, как Соломон, что на каждого человека с 1 000 жен есть 1 000 людей без жен, и на каждый дворец есть 1 000 людей, в поте лица строящих его, и что та случайность, которая нынче сделала меня Соломоном, завтра может сделать меня рабом Соломона. Тупость же воображения этих людей дает им возможность забывать про то, что не дало покоя Будде, – неизбежность болезни, старости и смерти, которая

не нынче – завтра разрушит все эти удовольствия.

     Так думает и чувствует большинство людей нашего времени и образа жизни. То, что некоторые из этих людей утверждают, что тупость их мысли и воображения есть философия, которую они называют позитивной, не выделяет их, на мой взгляд, из разряда тех, которые, не видя вопроса, лижут мед. И этим людям я не мог подражать: не имея их тупости воображения, я не мог ее искусственно произвести в себе. Я не мог, как не

может всякий живой человек, оторвать глаз от мышей и дракона, когда он раз увидал их.

    Третий выход есть выход силы и энергии. Он состоит в том, чтобы, поняв, что жизнь есть зло и бессмыслица, уничтожить ее. Так поступают редкие сильные и последовательные люди. Поняв всю глупость шутки, какая над ними сыграна, и поняв, что блага умерших паче благ живых и что лучше всего не быть, так и поступают и кончают сразу эту глупую шутку, благо есть средства: петля на шею, вода, нож, чтоб им проткнуть сердце,

поезды на железных дорогах. И людей из нашего круга, поступающих так, становится все больше и больше. И поступают люди так большею частью в самый лучший период жизни, когда силы души находятся в самом расцвете, а унижающих человеческий разум привычек еще усвоено мало.

          Я видел, что это самый достойный выход, и хотел поступить так.

         Четвертый выход есть выход слабости. Он состоит в том, чтобы, понимая это и бессмысленность жизни, продолжать тянуть ее, зная вперед, что ничего из нее выйти не может. Люди этого разбора знают, что смерть лучше жизни, но, не имея сил поступить разумно – поскорее кончить обман и убить себя, чего-то как будто ждут. Это есть выход слабости, ибо если я знаю лучшее и оно в моей власти, почему не отдаться лучшему?.. Я находился в этом разряде..

     Так люди моего разбора четырьмя путями спасаются от ужасного противоречия. Сколько я ни напрягал своего умственного внимания, кроме этих четырех выходов, я не видал еще иного…» (1)

 

(1)В этот период свой жизни Толстой почти истощил резервы четырех методов Цапффе по затуманиванию собственного сознания – изоляции, отвлечения, анкеровки, и поверх всего – сублимации через посредство своих художественных литературных трудов. Точно так же как Цапффе позаимствовал некоторые из собственных центральных положений из «Рождения Трагедии» Ницше, так же и мы можем многому научиться из «Исповеди» Толстого.

     Описывая способы человеческого самообмана, сложно отыскать источники первоначальных идей. Размышления Цапффе в «Последнем Мессии», например, основываются на «общепринятых табу» и «запрещенных прописных истинах», о которых обычные смертные не желают слышать, но которые не могут ни оспорить, ни отвергнуть, когда услышат их.

 

     В молодые годы своей жизни Толстой бесстрашно сражался на Крымской войне, и позже использовал в «Войне и мире» этот опыт для описания русской жизни в период нашествия Наполеона. Отважный в бою, этот литературный гений цветет во всей силе и в приведенной выше цитате. Мало состоятельных и заслуженных людей такого уровня имели возможность выразить чувства подобного характера, находясь при этом в пределах слышимости своего поколения и широкой общественности. Само собой, Толстой выразил подобные чувства только после того, как сам выбрался на твердую почву, что превратило его «Исповедь» в пособие по выживанию, путеводитель в слаломе вокруг ловушек сознания, которые позже обозначит в «Последнем Мессии» Цапффе.

      Спасение Толстого произошло благодаря отказу от согласованного сознания и соскальзыванию в религию, пускай и не общепринятую, а некоего особого рода, приведшую его к отлучению от Русской Православной Церкви. Титан концептуального фокуса, он рационализировал свой путь в иррациональность. Он проводил время со своими крепостными, что так же способствовало затуманиванию его сознания. Подобно своим крепостным – точнее, подобно своему пониманию крепостных – он начал думать «не умом, а всем существом». И после того, как он стал думать не умом, а существом, он обнаружил для себя путь к выздоровлению, и спасся от ужаса и самоубийства. Чуть позже, однако, разум Толстого вновь заработал, и он опять впал в кризис.

      Он снова стал озабочен вопросами жизни и смерти, и смыслом существования, оставался таким до конца своих дней, и как литературный автор пропагандировал образ позитивного мышления – например, в «Смерти Ивана Ильича», (1886) – продолжая крестовый поход против преследующей его безысходности.  

 

 Безысходность, Мрак II

      Пережив предательство таких произведений как «Исповедь» Толстого, ценители мрака и безысходности становятся более проницательными читателями. В случае, если они испытывают недоверие к книге, к вероятности того, что обещание страниц ее вступления окажется разрушенным финалом, то сначала они обращаются к последним страницам. Очень многие книги, представленные как колесницы «темного видения», заканчивают тем, что подставляются теплым лучам утверждения жизни, часто делая предательский поворот на последних страницах или параграфах. (2)

 

(2) В качестве кинематографического примера такого предательства можно привести фильм «Семь» (Se7en, 1995), определенно продукт темного видения, в котором темный хаос одерживает триумфальную победу над порядком, до тех пор, пока на последней минуте актер Морган Фримен на приносит свет с кратким закадровым замечанием: «Эрнст Хемингуэй когда-то написал: Мир — хорошее место, и за него стоит драться…» Со второй частью я согласен.» *)

*) Wiki : Художественный замысел режиссёра состоял в том, чтобы фильм заканчивался выстрелом Миллза в Доу. Однако такой финал провалился на тестовых просмотрах, и Финчер согласился доснять последнюю сцену, где Миллза увозят в полицейской машине, а Сомерсет цитирует Хэмингуэя…. Первоначально планировалось завершить фильм чёрным экраном сразу после выстрела Миллза, и такой вариант был показан во время тестовых просмотров. По замыслу Финчера, темнота должна была бы продлиться несколько секунд, а зрители в этот момент могли бы как-то осмыслить увиденное. Для создания необходимой атмосферы работников, которые опрашивают зрителей после просмотра, попросили не подходить сразу, а технических работников — не включать свет. Однако эта просьба выполнена не была, что, в свою очередь, повлияло на реакцию зрителей: концовка провалилась, а одна зрительница даже сказала, что «тех, кто это снял, надо убить». Именно поэтому в конце была добавлена сцена, в которой Сомерсет цитирует Хемингуэя.

   Эта цитата взята из повести Хемингуэя «По ком звонит колокол», 1940 года. Слова принадлежат герою книги, Роберту Джордану, готовому погибнуть на войне за правое, как ему кажется, дело. Ничуть не возражая пасть от пули неприятеля, Джордан так же предполагает покончить с собой для того, чтобы не попасть в плен.

Но самоубийством он не кончает.

Отец Джордана покончил с собой (да и сам Хэмингуэй тоже), за что Джордан считает отца трусом. Считал ли себя трусом сам Хэмингуэй, когда готовился убить себя через десять лет после того, как написал «По ком звонит колокол?» Что за триумфальная победа хаоса над порядком произошла в тот момент, какой ужасный, но героический акт?

 

         Как знает всякий автор, издатель, и ярмарочный жучок, жутковатые афиши всегда привлекают клиентуру. В результате у нас есть бесчисленное количество книг и статей с такими интригующими названиями, как «Тяготы сознания: является ли человек ошибкой эволюции?», или «Нужно ли нам прекратить рожать детей?». Однако ответ в них всегда звучит «Нет», обычно громогласный и пафосный, но чаще всего весьма квалифицированный, и от того еще более зловещий.  Ищущие мрака сумеют достигнуть желаемого, начиная с конца книг или журнальных статей с погибельными заголовками или устрашающим введением, чтобы тем самым избежать обработки маневром заманивания и переключения внимания. 

       Одним из примеров мастерства опущенного занавеса в литературе служит небольшая повесть Хораса Маккоя, «Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?» Протагонистом романа является молодая женщина по имени Глория Битти. Не имея источников существования, и надеясь заработать деньги, в которых она так нуждается, Глория становится участником самоубийственного танцевального марафона на фоне Великой Депрессии тридцатых годов. Изначально измотанный неудачник, она начинает свой танец с внутренней установкой, не столь привычно подчеркиваемой в популярной культуре. «Мне кажется странным», - говорит Глория своему партнеру по танцевальному марафону, «что так много возни с живыми и так мало - с умирающими. Почему все эти высоколобые учёные думают над тем, чтобы продлить жизнь, хотя надо бы найти средства, чтобы приятно с ней покончить. На свете наверняка полно людей вроде меня, которые хотят умереть, только духу не хватает…»

       После того как танцевальный марафон собирает свою жатву, включая и Глорию, ее изначально легкомысленный партнер начинает разделять ее взгляды, и с благородством большим чем у высоколобых ученых, и милосердием большим чем у любого бога, вообразить которого только способно человечество, помогает решить ее проблему. Это разрешение происходит одним из наиболее популярных и неопрятных способов, к которому самоубийцы вынуждены были прибегать испокон века – пулей в голову. В итоге финал повести Маккоя выходит таким, который обычный смертный назвал бы безысходным. Натурально, ориентированные к мрачности читатели «Загнанных лошадей» закрывают глаза с облегчением, после того как пистолетный выстрел ставит на всем точку. Тем не менее, даже утешение мраком имеет свои пределы для тех, кто ценит философские и литературные произведения пессимистического, нигилистического или пораженческого характера, столь необходимые для их существования. И если вдруг безысходность предает их, это предательство становится абсолютным.  

 

Прожизненность Pro - Life

 

     Повесть «Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?» была впервые опубликована в 1935 года. С тех самых пор ученые продолжают напряженно трудиться над тем, чтобы продлить нашу жизнь, практически ничего не предпринимая в противоположном направлении. Впечатление такое, словно ученые выбрали своей ролевой моделью Виктора Франкенштейна, и старательно эмулируют его деятельность. В своем бестселлере 1994 года, «Как мы умираем: история последней главы жизни», Шервин Нуланд рассказывает, как ему удалось уговорить девяносто двухлетнюю женщину на операцию, которая теоретически могла выжать из нее еще несколько месяцев или лет жизни. Несмотря на первоначальный отказ пациентки, которая по причине своего преклонного возраста желала тихо умереть, доктор Нуланд привязал ее к каталке и доставил в операционную, полагая, как он потом отмечал, что данный пациент относится «к одной из тех людей, для которых выживание не стоит своей цены». Он признался, что первоначально скрыл от пациентки точный размер этой цены, которая будет взыскана с нее в форме послеоперационных мучений, в случае, если ей удастся пережить операцию. Пациентка выжила, и прожила достаточно долго для того, чтобы настрадаться, и отчетливо дать Нуланду понять, каким злодеем она его считает.  

       После краткого и поверхностного заламывания рук по поводу своей бесчестной практики, врач пытается оправдать себя тем, что, если бы он не выполнил эту операцию, то получил бы строгий выговор на еженедельном совещании своего хирургического отделения за то, что не следовал стандартной предписанной хирургической процедуре. Коллеги-хирурги Нуланда, как он объясняет нам, расценили бы его согласие следовать просьбе пациентки прекратить терапию и позволить ее телу умереть, как этическое решение. Нуланд был не вправе принимать подобные решения. Он не является этическим философом. Он является техническим специалистом, которому доверили поддержание биения жизни в человеческих телах, и его решения должны были соответствовать этой договоренности о доверии, в противном случае ему пришлось бы держать ответ за то, почему он нарушил эту договоренность. Ответ в стиле, что пациентка сама выбрала не ложиться под нож, был бы неприемлем, потому что врачи единственные, кто вправе принимать решения по подобным вопросам.   (3)

 

(3) В 70х Нуланд сам едва не оказался жертвой врачебной группы, которая намеревалась излечить глубокую депрессию, в которую он в тот период впал, при помощи префронтальной лоботомии (или лейкотомии).

Лоботомия — хирургическое вмешательство в психиатрии. В её процессе разрушается связь лобной доли с другими областями головного мозга. По-другому эта операция называется лейкотомия. Данная процедура довольно сильно изменяет личностные качества человека. Раньше её применяли для лечения различных психиатрических заболеваний, например, шизофрении и глубокой депрессии. Также эту операцию могли применять как карательную меру в отношении людей, которые кому-либо «мешали». После изобретения различных препаратов лейкотомия перестала использоваться в медицине по этическим соображениям.

 

Префронтальную лейкотомию разработал португальский учёный Эгаш Мониш в двадцатом веке. В процессе этой операции для разрушения клеток мозга вводился алкоголь. Чуть позже появился инструмент под названием лейкотом. Врачи стали использовать его вместо алкоголя, который наносил вред человеческому организму. С развитием медицины участки мозга стали разрушать с помощью электричества и электромагнитных волн. В 1949 году португальский врач получил Нобелевскую премию за работу.


Поделиться:



Последнее изменение этой страницы: 2019-04-19; Просмотров: 218; Нарушение авторского права страницы


lektsia.com 2007 - 2024 год. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав! (0.639 с.)
Главная | Случайная страница | Обратная связь