Пренебрежение мгновением жизни и вопрос о «нетленном»

Вопрос о смысле как о том, что из проявлений жизни остается нетленным, вечным, в качестве исходной позиции предполагает пренебрежительное отношение к мгновениям, из которых слагается жизнь, и подразумевает убеждение, что только остающееся навсегда, вечное, имеет смысл — стоит труда, беспокойства, человеческих мук.

Эта позиция основывается на нравственных ценностях, являющихся производными жизни и жизни именно общественной, но оказывается крайней противоположностью выше описанному отношению, почитающему высшей ценностью саму жизнь, проживание конкретного мгновения этой жизни.

 

 

Моя позиция.

 

 

Заканчивая разбор исходных позиций, с которых ставится и решается вопрос о смысле жизни, и подытоживая разговор, изложу еще одну, которой придерживаюсь я сам. Собственно ею пронизан весь анализ.

Моя позиция зиждется на убеждении, что

• бытие — первично, а сознание, разум — вторичны. Что

• разум — следствие, проявление и слуга жизни. Что

• вещи, природа, жизнь, люди - мир - существуют не для чего-то, а - потому что существуют. Что

• истинным, поэтому, для всего существующего является выявление и осуществление самого себя. Что

• сохранение и развитие любой качественно определившейся системы осуществляется в силу внутреннего противоречия, в процессе реализации определяющих эту систему свойств и в столкновении с другими системами. Что

• роль разума по отношению к жизни - выявлять определяющие ее специфику, ее существование и развитие свойства  с тем, чтобы, подчинив им человеческое поведение, способствовать, а не мешать жизни и самоутверждению человека как существа, чьей средой является общество* по отношению ко всему и вся, то есть служить выбору того, что служит жизни.

Следствием такой позиции оказывается вопрос  о смысле моей жизни как об основных качествах, свойствах, определяющих меня, КТО Я, а для этого - о сущности, специфике, основном определяющем качестве жизни.  В этом смысл моего исследования.

Раз основным определяющим качеством жизни является активное самосохранение, саморазвитие и самовоспроизведение,  то и смыслом жизни личности,  обусловленной кроме биологических уже и общественными, исторически определенными условиями, оказывается самоактуализация и самореализация в настоящем и будущем человечества.

Иными словами, смыслом жизни для меня становится поиск, выявление и осуществление своего всеобщего (того, чем я похож на всех и вся) и индивидуальнейшего (того, чем я ото всех отличаюсь), определяющего мою неповторимость. Даже если последнего — самая малость, в ней все равно есть смысл.

Именно в таком самоосуществлении — моя свобода и мой долг  перед собой и перед людьми, далекими и близкими. Именно так я могу максимально реализовать каждое свое мгновение и только так обретать свое место в материальном и духовном общечеловеческом будущем, свое бессмертие в историческом общественном бытии.

Потому, что ничто в бытии не проходит бесследно!

Так для меня в самой общей форме решается вопрос о смысле жизни.

Этим решением определяется отношение к себе, оно влияет на отношение к другому человеку, к обществу, к природе, к одушевленному и неодушевленному миру.

Им определяется отношение к своим и чужим поступкам, отношениям и целям. Им определяется мое понимание истины.

Истинно то, что способствует жизни.

Неистинно все, что жизни мешает.

Так как для человека специфичным является общественное бытие, то истинно - во-первых - тб, что способствует утверждению и развитию его общества и его как члена своего общества.

Так как человек и общество живут в природе и биологически являются частью этой природы, то истинно то, что способствует сохранению этой природы - и так далее, и так далее...

Таким пониманием определяется и отношение к эгоизму зрелого человека, освоившего себя как часть своей природной и общественной среды, человеческому эгоизму, в отличие от эгоцентрического эгоизма инфанта, человеком еще не ставшего.

В быту часто эгоистом называют инфантильного (нравственно-психологически незрелого) эгоцентрика, который без действительной пользы для себя, чаще во вред себе и всем, как ребенок, сующий все в рот (освоивший себя пока только как животное), хватает все, что можно схватить, ощущает приобретательство залогом жизни и счастья — привычно играет в игру, смысла которой не знает. Ведь он привык, что о его существовании в действительности заботится не он, а другие. Такой инфантильный эгоцентрический эгоизм в действительности эгоизмом не является, так как разрушителен не только для других, но и для самого эгоцентрика.

Эгоист об условиях существования, в том числе о своей среде, заботится раньше, Чем о самом существовании, так как без этих условий не мыслим. Эгоисту необходимо сберечь землю, природу, родину, свое общество и нравственные устои, обеспечивающие жизнь и развитие этого общества, свой дом, близких, своих оппонентов, а потом уже, когда все эти и другие условия его существования в порядке, он может спокойно приниматься за непосредственную «заботу о себе». С другой стороны, эгоист по-настоящему содержательно заботится о себе, он в состоянии понять и то, что необходимо другому, ему важно не намерение, а результат его заботы. В этом смысле только эгоист умеет быть, а не казаться добрым.

Таково общее решение вопроса о смысле жизни для меня и некоторые следствия этого решения, но...

...Но, так как жизнь человека пронизана противоречиями, начиная от противоречивости поминутно меняющихся его собственных живых тенденций и кончая его противоречиями с миром природы, его реальным обществом, конкретными людьми, то никакое общее решение никаких вопросов не может освободить от необходимости проявления творческой инициативы, от неизбежности сознательного риска, ничто не освобождает от подчас мучительнейших выборов и осознанной ответственности за все и вся, и не только перед прошлыми и теперешними людьми и перед собой, но и перед будущим человечеством, будущими конкретными, радующимися и страдающими живыми людьми.

Бегство от собственных поисков, решений, инициативных поступков оставляет детям нерешенными те вопросы, которые поставило время перед их родителями и, которых родители испугались.

Наше бегство от осознанной ответственности наваливает на наших детей бремя ответственности решать не только вопросы, рожденные их временем, но и те, которые были нашими и от которых мы трусливо или лениво отмахнулись, не реализовав себя в своем времени, а значит, ограбив и наше Будущее.

Решением вопроса о смысле жизни для меня стало искреннее участие в процессе «Род Человеческий».

 

ИЗ ПИСЬМА МАМЕ.

 

 

Мамочка, доброе утро!

...Только что прочел твое письмо, которое привезла Шурочка.

Странно, жутко, непонятно!

Возомнив себя людьми, противопоставив себя зверью, обозвав их (зверей) нашими «меньшими братьями», мы в своем самодовольстве творим жесточайшие поступки и, клевеща на весь мир природы, называем их зверскими (если они совершены против нас). Творя их сами, мним подвигами.

Это было во всю известную мне историю человечества. От людоедства, приношения человеческих жертв, восхождения на крест и костры инквизиции, до народовольцев и александров матросовых. Разрушать легче, чем строить.

Это вечно повторяющееся, мальчишески самоуверенное, невежественное: «На всем, что сделано (выстрадано, прожито до тебя) ставлю — “nihil”!»

Это вечное зазнайство едва вылезшего из пеленок младенца, с его завистливым богом, вечно благословляющим на любое разрушение (развязывающим руки, чтобы сорвать злобу за собственную несостоятельность, несчастливость), богом всегда воинственно нетерпимым к другим богам!..

Зазнайство младенца, который вместо того, чтобы сказать - не знаю - и узнавать, вместо этого, еще не научившись думать, уже размахивает понравившейся ему фразой, как мечом. Подчиняет этой фразе поступки, свою и чужую жизни. Не замечая, что меч обоюдоострый. В зазнайстве разрывает связь времен, все дальше регрессируя от зверя, все богатство человеческих возможностей и умений тратя на эту регрессию. Вот уж действительно по В. Шекспиру:

«Сведи к необходимости всю жизнь И человек сравняется с животным».

По-моему, только уважая зверя в природе, мы можем принять зверя в себе, восстановить «связь времен» и, сравнявшись с животным, развиваться в человека счастливого, открытого, доброго. Тоге», для кого убийство подобного себе или себя самого никогда не может быть подвигом.

И страшен бог, призывающий карать другого человека за безбожие.

Мамочка, поймал себя на том, что я настолько сжился с этим состоянием без вас, что, кажется, не тоскую. Просто изменились куски времени.

Вошел в комнату, вышел из комнаты... Саша остался в поезде, идущем через границу. Его голос по телефону «из Лондона». Саша в гостинице. Ты уехала. Ты прилетела. Мишка уехал. Каникулы. Маша сбежала. Звонки. Приехали. Теперь они вместе, будто рядом.

О своей тоске по вам я узнаю по облегчению дыхания, когда вы звоните, и по тому, как жизнь становится просторнее, когда вы приезжаете.

Дверь открылась. Дверь закрылась. Дверь распахнута и сейчас... человек... войдет...

...Весна у нас странная. Оттаяло, развезло, асфальт даже высох. Дождики. И вот повалил снег, и минус 10 мороза. Машины стоят двухэтажными сугробами. По дорогам не проехать, будто Наполеон в России. Теперь снова тает...

1997 год. Март.

 

АКВАРЕЛЬНЫЕ ЗАРИСОВКИ.

 

 

Я хочу жить!

 

 

Я тогда уже долго пребывал в ощущении, что все бессмысленно и нереально. Как не со мной, что ли, или как на далёкой сцене. Будто надо проснуться, а я не умею.

Я устал от этой принужденной пустоты. Хотел то ли сбежать, то ли встряхнуться, а может быть, измотать себя простой физической усталостью. Не знал, что делать и пришел в турагентство.

Я говорил со служащей агентства. В стороне сидел человек с серьезными и в то же время насмешливыми глазами. Он неожиданно вмешался, объявив, что мне «не того надо» и позвал прийти к ним в туристический клуб.

Ребята как раз уходили в горы. По случайности уже готовая группа оказалась без двух участников. Меня почему-то приняли сразу, только спросили: есть ли гитара. Гитара была. Правда, играть я еще не умел. «Научишься!» Так я и попал в тот поход.

...Неожиданно мы вышли к узкой каменной тропе по краю обрыва над бурной горной речкой, сразу над водопадом. Если переместить рюкзак на грудь, а потом спиной прижаться к чуть отклоненной от реки скале, то на этом карнизе умещался как раз мой туристский ботинок 45 размера.

Только что прошел грибной дождик. Карниз этот был мокрым и казался скользким.

За несколько минут до того, когда мы еще шли по тропке меж соснами, мой рюкзак съехал набок, и я чуть не сполз, но успел ухватиться за сосну. Здесь не за что было бы ухватиться. Я бросил большой камень в водопад, и он, не утонув, пронесся вместе с поверхностью воды до самого низа.

По правилам мы. без связки и в сухую-то погоду должны были бы идти другой - далекой от края ущелья тропой по лесу. Но мы уже были здесь и ни времени, ни желания идти в обход не было.

Карниз проходили по одному.

Меня поставили замыкающим. И я с каждым невольно до спазмов в животе балансировал над пропастью.

А когда прошел сам... увидел горящие восторженным блеском глаза всех... Вспомнил тот камень, в водопаде не тонущий ... Я почувствовал... остро, всем дыханием почувствовал, что хочу, жадно, очень хочу - жить!

 

 

О мухах, воронах и... солнечной дали.

 

 

Здание «Горпроекта» стоит на высоком холме над Волгой. Фасад его - из одного почти стекла и обращен к тому берегу

Я ждал в тамбуре и утупился в стекло изнутри сблизи.

Оно было засижено мухами, нечисто от паутины и пыли, казалось мутным и толстым.

Мне стало скучно и тоскливо.

Взгляд случайно потянулся к Волге.

Там штормило, как перед грозой. Вода была черной. Как танковая броня. Над мчащимися седыми гребнями орущей, каркающей толпой метались стаи перепуганных ворон. Но ни тоскливости, ни скуки больше не было. Скорее какая-то предбоевая, захватывающая и дух захватывающая, радостная тревога. Над Волгой низко лежала черная, тяжелая и неподвижная от меня туча...

Теперь я сам перевел взгляд дальше.

Где-то, уже на том берегу, туча такими же серо-грязными, мощными жгутами соединялась с землей... Там на нее, наверно, уже обрушился ливень.

А совсем далеко, в прогалах между жгутами ливня, на распластавшиеся до самого края, долго снижающиеся, зелено-золотистые холмы Жигулевских отрогов сыпалось без всяких преград умытое, словно утром, нескончаемое и желанное в свежести солнце !

Я снова уставился на мух, на грязное, толстое и непрозрачное стекло... Но тут меня окликнула та, кого я ждал...

Я рассказал ей всю историю с мухами, воронами и солнцем.

Она сказала, чтоб я не занудствовал...

— что это не вороны, а чайки, просто она не могла вырваться ко мне раньше!...,

— а стекла скоро вымоют! Только они все равно моментально снова пылятся...

 

 

Во дворе.

 

 

Казалось - замерзшие, срезанные ветки на телевизоре, Машка притащила их с улицы пару недель назад, постояв в вазе с водой, ожили. Выпустили зеленоватые листки.

За тюлевым занавесом, за стеклом окна голые ветви, раскачиваясь, полощутся в беловатом тумане. Дом напротив, едва желтея, только угадывается.

Сегодня воскресенье.

Дочь занесла и Мишкины и свои лыжи, забрала санки и вытащила во двор меня. Возить по скользкому насту весь санный поезд нашего подъезда.

Теплый сквозной ветер пробирает пуще стужи! Дети верещат, а на крутых разворотах визжат и хохочут.

Во двор в медвежливой, коричневой шубке вышла жена. Но, пряча в руке какой-то сверточек, мимо нас прошла. У ступенек высокого подъезда соседнего дома зовет Линду.

Деревья обледенели. Ветви похожи на седую небритую щетину.

Линда - сердитая, усатая дворовая собака, недавно разродившаяся пятерыми, теперь мохнатыми, черными щенками, живет под лестницей высокого подъезда.

Мы подъехали смотреть.

Линда не вылезала. Из дыры, неуклюже поскальзываясь и толкаясь, карабкались трое смешных малышей.

Пассажиров у меня не осталось, и я тоже бросил санки.

— Линда, Линда! — в салфетке обнаружились кусочки жареной колбасы. Жена звала собаку.

— Они, наверно еще не едят колбасы!?

— Попробуй.

Колбасой завладел Мишка. Он пихал ее щенкам в рот. Те ели. Он отдернул руку:

— Мама! Мама! Они меня понюхували! - Два щенка уцепили один кусок и забавно не могли оторвать друг от друга пушистые мордочки.

Подошла старушка с жестяной банкой для отбросов:

— Вы их кормите? - Малыши звали щенков, тискали их, совали еду, тащили на руки. Старуха с грязной банкой прилипчивостью своей раздражала. — ...Без молока матерного остались!..

— ?!.. Почему?

— Собаку-то эту Линду... собачий ящик приезжал... Кутят ребята попрятали, а мать не уберегли. Мешала им, вишь, она, лаяла! Их бы детей так без матери оставить!.. Им бы молока надо.

Машка, задрав им шубку, неловко прижимала к себе толстого кутенка.

— Дай я подержу, — Ветер пронизывал насквозь.

Малыш ткнулся в меня и дрожал зябкой дрожью. «Как

же они там под лестницей, одни без Линды!?» От его доверчивости запершило в горле. Отвернулся.

Машка отобрала у меня щенка.

— Я принесу им молока? — сказала жена.

— Им теплого надо. — Возразила старушка с жестянкой, — Моду взяли, детей без матери оставлять!..

— Может, возьмем?

— Куда в одну комнату? — жена теребила толстолапого, с усами, как у матери, щенка. — Кто же за ними ухаживать будет? Весь день на работе...

— Да. Всех Не возьмешь...

— Если бы свой дом был... Я бы всех забрала! Может их в деревню отвезти, к бабушке?..

— Двух уже дети взяли... Всех разберут... — утешительно, будто и ни к кому не обращаясь, бормотала старушка, унося порожнюю жестянку.

Щенки все съели и, подрагивая, заползли обратно втроем под лестницу высокого подъезда.

«Двоим оставленным было бы еще холодней там...»

Я повез пустые санки к своему дому. Спрятавшись за заслон от холода, закурил.

Голуби черной кучей сбились к корму. Воробьи расселись на ветках у кормушки, что повесила сосеДка.

Маша, отчаявшись дождаться, что я их буду еще катать, сама возила туда-сюда санки с малышами. Остановилась:

— Па-ап, ты чего такой грустный? Ну, па-ап!.. — Снова приехала, прислонилась к моим ногам, — Ты щенков домой взять хочешь? И я. — Я прижал дочку к себе. Сигарета попалась какая-то некрепкая. Молчал.

— Катайся. Не стой на месте. Дует.

— Прокатитесь с Мишей еще раз, и - домой, - позвала мама. - Холодно!

 

 

Мальчишкина рыбалка

(под плотиной Куйбышевской ГЭС).

 

 

Тот берег застыл в солнечной дымке черно-зелеными хребтами Жигулей, одетыми лесом, как мхом.

Седая, растревоженная Волга, сатанея, швыряет о берег глушеную рыбу.

С утра мальчишка с засученной штаниной носит ее с берега в большом сачке.

Чайка, метнувшись, упирает крыло и грудь в ветер и повисает, высматривая рыбу на отмелях.

Мальчишка с отцом, подвернув штаны, ловят у берега рыбу сачком и руками. Им из любопытства подошла помогать женщина в купальнике - из отдыхающих.

Ветер с вечера взъелся на наш берег, на эти огромные ветлы. Плещет ветвями, рвет с листьями грозди мелких веток и... ни с места. (Мокрая малышня выволокла на пляж большого сонного судака.) Вековущие стволы только покачивают высокими шапками - не шелохнутся.

Застекленные, элегантные коттеджи турбазы под ними, как у Христа за пазухой. Они забиты этим, все наполняющим шорохом, веселым шумом.

Мальчишку, видимо, захлестнуло. Мокрый, он гордо шлепает босиком по выложенным плитами дорожкам с очередным полным сачком.

 

 

Нравится!

 

 

Не высыпался почти неделю, а сегодня, наконец, удалось.

Жена будить не стала. Коснулась, как сон из детства, губами щеки, ушла на работу.

Дочка дотронулась пальчиками, шепнула на всякий случай: «Я ухожу», удовольствовалась подставленной во сне щекой и тоже не разбудила.

Володьку давно отвели в детский сад.

Когда я встал, нагулявшаяся и сытая Бимка грызла свою кость, а Мишка неслышно доделывал уроки.

С пересыпу голова - тяжелая. Есть, работать и говорить не хотелось. Раздражало чувство вины перед всеми тружениками.

Вчера прочел, что Каплер за полгода подготовил сценарий кинофильма «Восстание» («Ленин в Октябре»), а я вот сплю до полудня!

В этой головной тяжести роились обрывки рифмованных и нерифмованных строк, на которые я не мог позволить себе потратить время, чтобы их сделать. И они терялись.

Когда мы здоровы?

Когда едим, ходим, встаем и ложимся?.. Смотрим и видим?.. Или - когда поем об этом?

Когда виноваты перед жизнью?.. Перед собой?..

Я и тогда и тогда - виноват.

Мишка старается за пианино...

Вот и в детях гордимся ненормальностью...

Душа обнажена - не могу заставить ее заняться полезным трудом (должен писать статью в сборник трудов института).

Стихи! Они защищают от соблазна деланья полезного.

Наткнулся в тоненькой книжице Владимира Соколова на «Январский словарь». Маленькое стихотворение стало событием утра:

«Припорошит, а не припорошит,

Заворожит, а не заворожит»...

Утро снежное, теплое, пасмурное, с серыми воронами. Поделиться надо утром и стихами!..

Мишке десять лет и пятнадцать минут до школы. Он запихивает в рот свой бутерброд и простоквашу.

Ему! Ему я читаю это недетское стихотворение...

Набитый рот пополз кушам:

— Нра-авится!».

Он не торопится! Я тороплю его в школу...

Как хотим мы, чтобы дети нас понимали...

Будь он на моем месте, я бы не включился. Оборвал бы его... Накричал...

А ведь это он, а не я, только-только обнаруживает себя. Он, понимающий меня каждой своей кровиночкой, тельцем, моей походкой... всем своим строем похожий на меня и маму, заявляет себя... Не спешит... А мне некогда!..

«... Сяду-ка я на дерево-лошадь И поскачу в настоящий словарь».

 

 

Сны.

 

 

Жуть.

 

 

Я заблудился...

Шел вдоль желтых невысоких каменных строений незнакомого города по набережной Невы.

Дома, дворы, край пустыря. Чугунная ограда маленького • дворика. За оградой в старинной кирпичной мостовой проступают прямоугольные контуры... надгробий.

Молодая женщина яростно скребет ногтями гаревый песок на родной ей могиле и воет. Она сумасшедшая.

На нее надвигается огромный квартал тяжелых серых монолитных современных домов. Он растет и ширится на месте заброшенного кладбища. Памятников будто и не было.

Жутко от такой современности...

Возле этого пустыря, глядя сквозь эту ограду, я проснулся.

 

 

Мама жива.

 

 

В каком-то гараже проводят диагностику моего «фиата», который надо продавать, а у меня в кармане только две десятки. Но мне наверно поверят, что я завезу.

Вчера я разбил левый поворотник. Смотрят на подъемнике.

Оба говорят, что перед просел.

Пугаюсь, спрашиваю, что это значит.

Говорят, что значит - ничего не надо делать, потому что зад остается высоким и все, наоборот, выравнивается. Перед ухо'дом мучительно вспоминаю имя одного из мастеров. Его я только что уже в который раз спрашивал и спросить еще раз неудобно, он обидится.

— Дима, — спрашиваю, — ну и что предстоит делать?

Он с чем-то возится под машиной и не отвечает, будто не к нему или обижен.

Подходит другой навеселе - выходной. Он так зашел, в белой рубашке с воротом.

Шепотом спрашиваю, как зовут слесаря, но тот слышит и еще больше обижается. Оказывается - Олег.

Спрашиваю Олега: «ну и сколько вся эта подготовка автомобиля к продаже будет стоить?».

Откликается, наконец. Но - как-то напоказ уходя - и как бы спеша куда-то, одолжающим и скрытным почти шепотом, через плечо:

— Сто долларов. — Оказывается, он тоже пьян, раздражен и зол, что надо еще вкалывать, и жара.

— А в долларах можно? - Я поспеваю за ним и вопрошаю чуть не на бегу. Выглядит, будто заискиваю. Весь во власти его настроения и произвола.

— Даже лучше... — бросает он, несколько, наконец, смягчившись и удостоив ответа.

Я остаюсь один. Выхожу на свет. Спохватываюсь, что это почти три тысячи. И что я забыл спросить, когда приезжать и сколько продлится ремонт.

Здесь солнце и удивительна утренняя прохлада и свежесть у моря. У мамы прямо на кончике облезшего на солнце носа кусочек еще не содранной кожицы, как болячка.

Мама в этой праздничной приморской свежести курорта говорит, что, «может быть, это и как мания величия звучит (потому что на самом центре кончика носа у нее, конечно, болячка), но не мог бы я всех и свои дела мерить по ней?» — Она говорит по-девчоночьи порывисто, увлеченно и неуверенно, сомневаясь в реалистичности вообще того, что сказала. А я и так всех по ней меряю. Все, всех и себя.

Радостно и хочется плакать. Потому, что она жива, а я чувствую, что сейчас проснусь. И больше не будет этой свежести приморского курорта, и утра, и солнца вокруг мамы. А мама пахнет морем...

Проснулся встать.

Томка, обняв во сне ласково руку, не сразу пускала...

 

 

И просыпаюсь дома.

 

 

Это не первый раз.

Я где-то в общежитии. Соседа нет или он спит. Ко мне приходит женщина. И ведет себя просто. И нагота спокойна. И она куда-то выходит в дверь, в душ прямо напротив, и пропадает и теряется, и выбирается по длинным коридорам. И возвращается..., преследуют ее много веселых и шумных. И сосед просыпается и любопытен. Мне надо заново пройти десятый (последний) класс школы. Я все больше и больше пропускаю занятия, безбожно отстаю, так что нет никакой надежды наверстать. Постоянно чувствую нарастающую перспективу провала, и во сне вспоминаю, что я давно все это прошел и сдал, и что мне это совсем не надо, и надо бросить эту придуманную затею. Пора мне платить за-это мое общежитие — гостиницу на 116 км, где в соседнем таком же доме женское общежитие, и туда меня беспрепятственно пропускают, и у меня там много подружек, радующихся мне сразу целыми комнатами и вместе ласковых со мной. Но мне надо расплатиться за фешенебельную гостиницу в Ленинграде и выписаться и успеть на занятия. А электричка отходит от платформы на другом пути, от которого я отделен железнодорожными путями и другой пустой платформой, и мы опоздали. Но подходит проходящий скорый, и мы на нем хотим догнать электричку. И темные зимние пути вечером. Мы вместе с людьми сходим с платформы в конце ее, и мимо водонапорной кирпичной башни утоптанной в снегу дорожкой выходим в городе Грязи, где меня берут не в районную больницу, где я начинал работать, а посылают в участковую, где надо все начинать сначала, и в деревне, и это хорошо и тревожно и мне дают теплое жилье. И с этой платформы по дорожке мимо перекидного моста я выхожу в Сызрани. А надо из общежития успеть к семнадцати тридцати, то есть к половине пятого вечера на электричку в Куйбышеве, чтобы ехать в командировку сюда от военкомата в составе военно-призывной медицинской комиссии. А счет в дорогой гостинице в Ленинграде растет с каждым днем, и я боюсь там показаться, и мы бегаем внутри здания с высокими окнами в конце коридора, по красным дорожкам, по переходам и лифтам от «метрдотеля» или швейцара в красной ливрее с золотыми петлицами, и мне надо успеть сюда учиться сегодня. А из Ленинграда поездом ехать два дня, а у меня еще не куплены билеты. И большой вокзальный зал. И автоматические камеры хранения. И мороженое. И дети. И поезда в разные стороны уходят, как те электрички, и мы отстаем. И через Павелецкий, и товарняки, и с рюкзаками, и какой-то крюк чрез середину России...

И воспоминание, что я давно окончил и школу, как спасение! И институт тоже позади. И мне не надо поступать! И что все это сон.

И я просыпаюсь дома. И это был сон.

А теперь жена зовет завтракать.

Надо идти.

Успел ли я дописать все?...

 

 

Сэкономленный доллар.

 

 

— А вот почему, скажите, Михаил Львович... Я, когда была в Святых местах,... Вы знаете, я в тридцать лет крестилась и сына крестила... Почему я?.. Там есть место, где по преданию Христос оставил след от ступни, когда вознесся... Вы помните, он при своих учениках возносился?... Это же во всех четырех Евангелиях сказано... Они были свидетелями. А это место, как это ни странно, принадлежит мусульманину... — она суетливо хихикнула. - И он берет за вход на его землю с каждого по доллару... Почему я не заплатила? Затесалась в толпу и прошла со всеми мимо хозяина бесплатно. Он не заметил.

— Вы спрашиваете, почему в святом для христиан месте воровали?

— Я так не думала, — отклонила мою прямолинейность укоризненной улыбкой считающая себя интеллигентным человеком Преподавательница музыки.

— Может быть, это символ всегдашнего вашего поведения во всех ваших отношениях со всеми людьми? В том числе и с самыми значимыми для вас? С отцом, с матерью, с мужем, с сыном? Ото всех хотите что-то получить, не заплатив свой «доллар»? Имея все, что имеют любящие люди, остаетесь без ничего, занятые своей хитростью, а не ими? На от-.ща обижены. Матери доказываете, что она плохая мать. Мужа, доказав ему, что он не достаточно возвышен, потеряли. Сын наркоман... Может быть вы во всем, как и в гостях у мусульманина, хотите перехитрить своего Бога!?..

* * *

 

Ватрушкин всегда работал.

Казалось, он и спал с компьютером.

Как-то ему пришлось выехать на похороны тетки в родную деревню. После отпевания вышел на крыльцо. Огляделся. Леса вдалеке, поля, речка, луг. Простор. Потянулся, говорит жене:

— Я говорил, надо было ноутбук купить. А так чего делать? Пустота какая! От скуки сдохнешь!

— Надо было, конечно. Кто спорит? - виновато отвечала жена. - Купим!

 

 

⇐ Предыдущая17181920212223242526Следующая ⇒

Поделиться: