Первый этап. Либеральный (территориальный) национализм (1789-1870).

На этом этапе значение слова «нация» было преимущественно политическим. В духе идей Американской и Французской революций здесь ставился знак равенства между «народом» и «государством». В эпоху революций важным элементом идеи нации было представление о том, что нация должна быть «единой и неделимой»; нация в таком понимании — это совокупность граждан, чей коллективный суверенитет образует государство, представляющее собой реализацию их политической воли. Уравнение «нация» = «государство» = «народ» несомненно, связывало нацию с определенной территорией, поскольку структура и понятие государства стали теперь территориальными. Однако понятие «нация» прежде всего, связывается с двумя принципами: с идеей прав человека и с принципом суверенитета народа.

Из принципа неотъемлемых прав человека, присущих каждому гражда­нину, вытекало как неизбежное следствие то, что нация должна со­стоять из равноправных граждан и что она несовместима с сохра­нением сословной структуры общества. Принцип суверенитета народа постулировал право каждого народа на национальное самоопределение, т. е. право самому распоряжаться своей судьбой. Как гласила Декларация прав человека и гражданина 1795 г., «каждый народ, из какого бы числа членов он ни состоял и на какой бы территории ни жил, является независимым и суверенным. Этот суверенитет неотчуждаем».

В связи с этим начиная с эпохи революции во Франции настойчиво подчеркивали важность языкового единообразия в государстве, по­скольку в условиях демократии граждане, участвуя в формировании «общей воли», нуждаются в инструменте, который делает возможным эффективное участие каждого в политической жизни. И только общий язык может сыграть роль такого инструмента, обеспечивающего коммуникацию между народом и властью.

По мнению националистов, политические образования должны были корениться уже в существующей общности, четко отделяющей себя от иностранцев, тогда как с революционно-демократической точки зрения ключевым было понятие суверенного «народа-гражданина», равного государству, который и составлял по отношению к остальному человечеству нацию.

В рамках немецкой романтической традиции И.Г.Фихте, рассматривая германские народы, упоминает исключительно немцев, более того, немцы объявляются им единственным «исконным народом» Европы. Славян же считал слишком невлиятельной группой народов, чтобы обращать на них какое-либо внимание.

Другой немец - историк-ориенталист П. де Лагардэ (1827-1891) - в своих антисемитских «Немецких очерках» без ложной скромности заявлял: «Я пока еще верю, что Германия является сердцем человечества». «Пока» - потому что он еще верит в возможность стряхнуть бремя демократии и либерализма, которые выступают врагами немец­кой свободы. Не случайно А. Розенберг в «Мифе XX века» пре­возносит П. де Лагардэ как одного из величайших мыслителей Германии.

В Италии Дж. Мадзини (1805-1872) называет итальянский народ «душою мира» и даже «Божьим словом в среде наций». Вослед Италии цезарей и пап он возлагает надежды на формирование третьего, демократического Рима. Одновременно Дж. Мадзини - основатель и лидер «Молодой Европы», интернационального революционного тайного общества (в состав которого входили «Молодая Италия», «Молодая Польша» и «Молодая Германия»), задача которого - борьба за национальное освобождение.

Европа на рубеже XVIII-XIX вв. вступала в эпоху революций и политической нестабильности, что в глазах многих пред­ставителей образованного класса делает Россию оплотом порядка. Переоценке отношений Россия - Запад в немалой степени способствуют рождение и идейная экспансия европейского (особенно германского) романтизма с его акцентом на «национальный дух» и «национальный интерес». Именно в первой трети XIX в., пройдя период ученичества, российская культура вступает в свой золотой век, давший миру первых русских литераторов, историков, живописцев и философов. Все это заставило обратиться к проблеме национального самоопределения: образованный класс на понятийно-категориальном уровне осознает отличие России от Запада, ее особую национальную иден­тичность. При этом причины отличия интерпретируются прямо противоположным способом.

С одной стороны - признание культурно-цивилизационного превосходства Запада и собственной исторической отсталости, впервые отчетливо сформулированное в «Философиче­ских письмах» П.Я.Чаадаева. Отсюда возможная перспектива развития - догнать Запад, сравняться с ним в просвещении, политическом устройстве, экономическом и технологическом развитии, «стать Европой». С другой стороны - сознание своей тождественности, превосходства  и даже исторической миссии в отношении Запада в случае возвращения к «самобытным национальным корням». Усилиями Н.М. Карамзина эти идеи формулируются в первой историософской концепции русского консерватизма, выставившей на своем знамени апологию «самодержавия и народности». «Отправной точкой воззрений российских консерваторов на государство стала идея об особом характере возникновения, формирования и развития государства на Руси, принципиальном отличии государственного строительства в России от европейского опыта». Возникает русский национализм как интеллектуальная реакция на экспансию Запада, ищущий свое оправдание в наследии прошлого - в глубоких исторических традициях своего народа. Его основная тема - поиск национальной идентичности (ответ на вопрос «кто мы?»), его основной тезис - «у России свой особый путь».

В восточной части Европы, согласно Э. Геллнеру, смещение акцента с культуры на политику привело к антиимперским национальным движениям, ирредентизму, которые ставили своей целью создание национального государства. В России же политический национализм не был программой, утвер­ждающей распад империи, наоборот, он стал реактивной идеологией, легитимирующей ее спасение и сохранение. Но поскольку имперская парадигма в отечественной ее версии предполагала активное присутствие России в Европе, политический национализм в российском вари­анте требовал включения в законные «национальные интересы» Рос­сии ее контроля над рядом территорий Восточной и Юго-Восточной Европы. Происходит «имперская мутация национального интереса, обусловленная стремлением оправдать самостоятельную международную активность России ее специфической и сверхценной исторической миссией».

В Америке Т. Джефферсон (1743-1826), с одной стороны, считает нац. различия чем-то противным разуму. История, по его мнению, лишь бесполезный балласт, для избавления от которого время от времени требуется новый пересмотр всех законов. Отсюда презрение Т. Джефферсона к Европе. Однако в силу этого он, с другой сто­роны, демонстрирует американский национализм. Америка для него - избранная нация, которая наиболее отчетливо воплотила идеалы сво­боды и демократии.

Уже в период Американской революции многие ее активные деятели верили, что Новый Израиль - это именно Соединенные Штаты, а не все христианское сообщество. Данная вера укоренилась в массовом сознании. Ведь писал же в середине XIX в. Герман Мелвилл: «Мы американцы, особый, избранный народ — Израиль нашего времени; мы несем ковчег общемировых свобод. Бог предназначил наш народ для великих дел, и человечество ждет их от нас; великие дела живут в наших душах. Остальные народы вскоре окажутся позади нас. Мы первопроходцы человечества, авангард, отправленный, чтобы пройти через пустыню, куда не ступала нога человека, и проложить путь в новый мир, в наш мир». Позднее американский идеализм в теории международных отношений также стал усматривать историческую миссию США в насаждении и укреплении свободы и демократии во всем мире.

Радикальность, с которой начинает выступать национализм, различается от страны к стране. И тем не менее у всех мыслителей этой направленности проявляется одна общая тенденция - народы Европы все более отдаляются друг от друга, формируя свое гипертрофированное национальное самосознание.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: