Глава 7 ОТХОД АРМИИ В ПРИМОРЬЕ

 

Выход частей армии в Маньчжурию. Неудачи Белого движения и их причины. Мои отъезд в Гродеково. Подготовка переворота в Приморье, Прибытие во Владивосток. Отказ штаба армии от подчинения мне. Срыв намеченного плана. Вынужденный мои отъезд в Порт-Артур. Разработка нового плана движения. Инструкция барону Унгерну. Двуличие Меркуловых. Легкомыслие генерала Савельева. Мои отъезд во Владивосток. Попытка арестовать меня. Противодействие моей высадке на берег, Протест консульского корпуса и мой ответ на нега. Переговоры и разрыв с Меркуловыми.

 

К 20 ноября 1920 года все части Дальневосточной армии под моим личным руководством были выведены с территории Забайкалья в Маньчжурию. Таким образом, первый период нашей трехлетней борьбы с коминтерном был закончен и принес нам крушение наших надежд и уничтожение национальной государственности на территории Сибири и Забайкалья.

Причины, кои привели к столь печальным результатам национальные группировки, сложны и многообразны. Большую роль в наших неудачах сыграла неискренность союзников, некоторые из которых, как, например, американцы и французы, определенно играли на два фронта. Надо сказать, что, в то время как белые вожди не старались заинтересовать иностранные державы в помощи нам, большевики не скупились на обещания всевозможных выгод за прекращение интервенции и признание советской власти. Категорический отказ правительства Юга России признать лимитрофы оттолкнул от белых эти новые государства и покровительствующие им державы.

Нами в этом случае не было проявлено достаточно гибкости, мы еще не уяснили себе послевоенного принципа дипломатии: обещать еще не значит исполнять. Мы были слишком прямолинейны и излишне искренни и откровенны. Русские националисты не имели должного единства и раздирались партийностью и разными оттенками политических взглядов и подходов к одним и тем же целям и задачам.

В белом стан не было выработано единой четкой идеологии, не было выброшено лозунга, который в то время мог бы привлечь к нам симпатии крестьянских и рабочих масс. В своих декларациях белые правительства подчеркивали, что им чужды реставрационные замыслы, но о будущем устройстве Российского государства говорили в весьма неопределенных тонах, что давало повод правым элементам укорять белых в «левизне», а левым — в реакционности.

Крестьянство ждало от белых немедленной земельной реформы, но она откладывалась до окончания гражданской войны, что дало большевикам отличную почву для агитации и запугивания крестьян возвращением помещиков. В то время как мы говорили населению только об обязанностях, большевики твердили ему о правах — на землю, на фабрики, на заводы и на все, что составляло достояние имущих классов.

Еще не в достаточной мере испытавшее, во что претворяются все большевистские посулы, крестьянство и особенно рабочие в подавляющем большинстве пошли за красными, отшатнувшись от нас. Нам приходилось опираться только на офицерство, на казаков и на часть городской интеллигенции. Что касается буржуазии, то она проявила весьма мало жертвенности и больше зарабатывала на белых армиях, чем помогала им, хотя казалось бы, что именно она больше всего должна была оказывать нам содействие.

Гражданская война в России дала много Пожарских, но очень мало Мининых.  

К этому еще нужно добавить, что большинство бойцов белых армий провели на фронте Великой войны свыше трех лет, после чего без всякого перерыва им пришлось принять участие в гражданской войне, еще более жестокой и тяжелой, чем та, с которой они только что вернулись. Это, конечно, тоже оказало свое влияние на исход белой борьбы.

Эвакуация из Забайкалья была проведена планомерно и спокойно. Красные держались пассивно и частей, выходящих из боя, не преследовали. В Маньчжурии были сосредоточены достаточные запасы продовольствия. Штаб армии был снабжен мною деньгами в золоте на весьма крупную сумму. Эти деньги предназначались мною на перевозку частей армии по КВЖД, а также для распределения между обществами взаимопомощи чинов армии. Это были последние денежные ресурсы, находившиеся в моем распоряжении.

24 ноября я отбыл через Харбин на Гродеково. 27 ноябряя туда прибыл, испытав в пути некоторые неприятности, особенно в Харбине, где вооруженная команда китайских солдат пыталась проникнуть ко мне в вагон, не объясняя целей, с какими была предпринята эта попытка. К приезду моему в Гродеково там находилась незадолго до этого сформированная генерал-майором Н.И. Савельевым Уссурийская казачья бригада.

В Гродеково мне пришлось пробыть около недели, ожидая предоставления мне возможности переехать во Владивосток, где я намеревался осуществить задуманный переворот, который тем временем подготовлялся путем соответствующей обработки общественного мнения города. За эту неделю я имел возможность убедиться в том, что настроение уссурийских казаков было направлено вполне определенно против красных; это обстоятельство укрепляло меня в уверенности, что план переворота во Владивостоке является вполне осуществимым и для пользы дела необходимым. Я поручил генералу Савельеву продолжать подготовку к одновременному перевороту в Никольске Уссурийском и Владивостоке и 5 декабря с соблюдением полного секрета выехал во Владивосток. По прибытии я был встречен представителем японского командования, охраной которого я был огражден от всякого рода случайностей, которые были бы неизбежны, если бы красные узнали о моем прибытии в город. Спустя несколько часов после прибытия в город мне было предложено переместиться на японское судно, стоявшее в то время пришвартованным к гавани порта. Но мое пребывание на нем, так же как и в самом городе, оказалось, однако, весьма кратковременным, и я вынужден был отказаться от немедленной реализации намеченной себе программы ввиду событий, происшедших в армии вслед за моим отъездом из Маньчжурии.

Немедленно по прибытии во Владивосток в вагоне я имел встречу с начальником штаба экспедиционных войск генерал-майором Такаянаги. От него я впервые услышал, что давно подготовляемое некоторыми генералами Сибирской армии выступление против меня как правопреемника власти покойного адмирала Колчака было осуществлено на станции Маньчжурия после того, как я покинул пределы этой станции. При этом генерал любезно обещал мне немедленно принять меры к детальному осведомлению меня обо всем, происшедшем в армии.

Как оказалось из информации, полученной мною из Штаба экспедиционных войск, генерал-лейтенант Вержбицкий, генерал-майор Петров, командиры 2-го и 3-го корпусов, генерал-майоры Смолин и Молчанов заявили о своем отказе от дальнейшего подчинения мне как главнокомандующему, о чем по поручению указанных выше лиц Генерального штаба полковник Ловцевич сделал официальное заявление начальнику Императорской японской военной миссии в Харбине генерал-майору Хадюомоте.

Этим актом открытого неповиновения мне генералы Сибирской армии заставили меня отказаться от попытки произвести немедленный переворот во Владивостоке и воссоздать противокоммунистический фронт в Приморье. Действительно, при создавшихся условиях не могло быть и речи о реализации ранее намеченных шагов, ибо я как главнокомандующий имел бы внутренний фронт против себя после переброски частей армии в Приморье. Подобное положение грозило бы неминуемым нарушением порядка в зоне железнодорожной магистрали Пограничная — Владивосток, ответственность за который лежала на командовании японских экспедиционных войск. Таким образом план образования национальной государственности в Приморье был сорван. Мало того, было затруднено мое дальнейшее пребывание на приморской территории, так как я получил определенный совет покинуть Приморскую область, дабы не служить причиной возможных столкновений между частями армии, причем мне было дано понять довольно ясно, что в случае отказа моего выехать из Приморья верные мне части Дальневосточной армии и их семьи не будут внушены туда из Пограничной, что обрекло бы их на голод и распыление. Хуже всего было то, что я не мог вернуться и к реализации моего первоначального плана монгольского похода, ибо части 1-го корпуса, предназначенные к участию в экспедиции, находились уже на станции Пограничная и вернуть их обратно в Хайлар не представлялось возможным из-за отсутствия средств (все перевозки по КВЖД совершались за наличный расчет в золоте) и невозможности вновь их вооружить, так как при переходе границы все наше оружие было сдано китайцам.

В этих обстоятельствах, чтобы не создавать излишних затруднений для частей, оставшихся мне верными, я решил выехать из пределов Приморья в Порт-Артур для продолжения своей работы в прежнем направлении непримиримой борьбы с коммунизмом.

Уговорившись с генералом Савельевым о приеме и размещении им для отдыха и пополнения верных мне частей армии на территории Уссурийского казачьего войска, я со своим штабом 5 декабря оставил Владивосток и выехал на Гензан — Сеул. 9 декабря прибыл в Порт-Артур. Немедленно же были восстановлены нити связи моей с оставленной территорией России и Монголии, и я возобновил свою организационную работу по подготовке выступления предстоящей весной 1921 года.

План этого движения был основан на одновременном выступлении на востоке и на западе. Под моим личным руководством должно было осуществиться занятие Владивостока и вообще Приморья; а генерал-лейтенант барон Унгерн должен был начать движение из Урги на запад, если первая и основная его задача — диверсия на Калган — по каким-либо причинам не была бы поддержана теми китайскими кругами, с коими нами был установлен контакт. Но барон Унгерн получил сведения о том, что красная конница, сосредоточенная у Троицкосавска, готова якобы перейти на сторону белых, и потому, отказавшись от диверсии на Калган и вопреки полученным от меня инструкциям, со всем своим корпусом выступил на запад, полагая, что переворот во Владивостоке и восстановление национального фронта в Приморье отвлекут внимание красных от монгольского направления и дадут ему возможность выйти на коммуникационную линию красных в самом чувствительном, Байкальском, ее районе.

Пребывание мое в Порт-Артуре продолжалось с 7 декабря по 26 мая 1921 года. Время это было потрачено на преодоление всяких препятствий к намеченному плану — перевороту в Приморье, причем я с грустью вспоминаю, что многие мои агенты на местах не только не оказали мне какой-либо помощи в этом деле, но своим образом действий портили его и восстанавливали против него представителей иностранного командования, еще оставшихся на российской территории. Некоторые из моих сотрудников работали совершенно секретно, но часть из них, во главе с братьями Меркуловыми, работали больше в своих личных интересах, создавая себе популярность и подготовляя почву для переворота в свою пользу. Тем не менее наружно они были вполне лояльны к принятым на себя обязательствам, и много были переданы им значительные суммы денег для подготовки общественного мнения и на тайную переброску во Владивосток назначенных для производства переворота частей со станции Гродеково.

В мае месяце Владивосток был подготовлен к перевороту. Нужные части войск постепенно были сосредоточены из Гродскову во Владивосток, что удалось сделать совершенно незаметно.

Когда уже все было готово к перевороту, я внезапно получил телеграмму, подписанную Меркуловыми, которой они пытались убедить меня отказаться от поездки во Владивосток и от возобновления борьбы с красными вследствие несвоевременности моего нового появления на политической сцене. Они мотивировали свой совет мне неприемлемостью меня для части армии и общественности, которая выдвигает в качестве национального правительства Приморья их самих, братьев Меркуловых. Это превращение из положения моих доверенных агентов в моих опекунов в конкурентов было совершенно неожиданно и малопонятно, суля новые испытания и новые потрясения делу продолжения вооруженной борьбы с коминтерном. Несмотря на то что предательство Меркуловых этой телеграммой было явно обнаружено, я все же счел нужным срочно проверить свои выводы и приказал генералу Савельеву выяснить роль Меркуловых и общее положение дел в Приморье. Савельев немедленно донес, что Меркуловы заверили его в своей лояльности ко мне, что части армии Ждут моего приезда и что дальнейшее откладывание переворота, к которому все готово, может погубить все дело. Это донесение, как вскоре выяснилось, было, выражаясь мягко, весьма легкомысленно и совершенна не проверено.

В действительности дело обстояло так: Меркуловы уверяли Савельева в преданности мне, чтобы обеспечить себе поддержку гродсковской группы, которая согласилась принять активное участие в- перевороте лишь в том случае, если он должен был быть совершен в мою пользу, С другой стороны, Меркуловы вели закулисную работу среди Владивостокской общественности и каппелевцев, добиваясь популярности в этих кругах, чтобы после совершения переворота выдвинуться самим, выставив меня совершенно неприемлемым на посту главнокомандующего и главы правительства для большинства населения, армии и, самое главное, для японского командования в Приморье. Эта часть работы Меркуловых для генерала Савельева осталась совершенно неизвестной, хотя он должен был бы ее обнаружить. Мне же роль Меркуловых стала совершенно ясной после того, как я обратился к японскому командованию с просьбой предоставить мне возможность выехать во Владивосток и получил отказ, со ссылкой именно на мою неприемлемость для армии и общественности. Это обстоятельство затруднило также для меня возможность зафрахтовать пароход, а каждый день опоздания осложнял обстановку. В конце концов все же удалось зафрахтовать небольшой пароход «Киодо-Мару», на котором я и выехал в Приморье. В пути поднялся сильнейший шторм, и более суток «Кио-до-Мару», стремясь вперед, тщетно боролся с волнами вблизи Фузана. Когда буря стихла, мы увидели, что за прошедшие двадцать шесть часов не смогли сделать и десяти миль. Фу-зан был виден слева от нас так же, как и сутки назад.

Тем временем переворот во Владивостоке был совершен частями гродековских войск под командой доблестного полковника Буйвида (Валериана). Но благодаря малой распорядительности генерала Савельева и ближайших его помощников — генерала Глебова и генерала Нечаева, возглавлявших войска Гродековской группы, они не смогли подчинить себе обстановку и переворот был использован нашими противниками. Во главе правительства стали братья Меркуловы, которые приложили все старания к тому, чтобы помешать мне создать противосоветский фронт в Приморье.

В то время, находясь на «Киодо-Мару», мы ничего не знали ни о совершившемся перевороте, ни о захвате власти Меркуловыми. 30 мая 3921 года, как только забрезжил свет наступавшего утра, я и все чины моего штаба, сопровождавшие меня, были уже на палубе парохода. Во мгле утреннего тумана вырисовывались очертания берегов родной земли. Проведя четверо суток в пути и не имея никаких сведений о Владивостоке, я испытывал тревогу о том, чем примет нас родная страна и какие новости ожидают нас на берегу. К нечистоплотности в моральном отношении Меркуловых я был подготовлен, и эта уверенность не оставляла во мне сомнения в неизбежности разного рода неприятностей, ожидавших меня во Владивостоке.

В двух или трех часах хода от владивостокского порта мы заметили вышедший в море небольшой пароход, оказавшийся крейсером береговой охраны «Лейтенант Дыдымов», на борту которого видны были люди в количестве 150–200 человек. Пароход стал давать нам какие-то непонятные сигналы и, взяв направление на «Киодо-Мару», быстро пошел на сближение с нами. Наблюдая за «Дыдымовым», мы заметили на нем какое-то замешательство; оркестр то начинал играть, то срывал. Звуки Атаманского марша мешались и заглушались звуками какого-то другого марша. Все это заставляло меня быть настороже, ибо, если бы «Лейтенант Дыдымов» шел встречать меня с чинами моего конвоя, они не имели бы колебаний, какой при этом надлежит играть марш.

Имея в виду наличие какой-то ловушки, я приказал сигналами вызвать на «Киодо-Мару» начальника находящейся на «Дыдымове» воинской части. Последовал ответ, что меня приглашают пересесть на «Дыдымов», дабы во главе высланного мне навстречу почетного караула прибыть во Владивосток, где меня ожидают армия и население. Я категорически потребовал от начальника караула, чтобы он явился ко мне на «Киодо-Мару». Когда это приказание не было исполнено, я окончательно убедился в том, что мне следует быть осторожным и не доверять экипажу «Дыдымова». По прибытии во Владивосток я узнал, что этот «почетный караул» выслал за мной военный министр вновь образовавшегося правительства Н.Д. Меркулов. Караул состоял из чинов 2-го корпуса и возглавлялся полковником фон Вахом, который должен был заманить меня на «Дыдымов» и там арестовать.

Вблизи Русского острова мы были встречены катером с чинами моего личного конвоя, под командой полковника Буйвида, и прочими руководителями произведенного переворота. Выслушав их доклад, я выяснил, что Меркуловы, захватив власть в городе, объявили себя правительством и заявили о прекращении вооруженной борьбы с большевиками и о решении правительства заняться устройством мирной жизни приморской окраины. Что касается меня, то мое желание продолжать вооруженную борьбу с красными было выставлено как преступное стремление к пролитию братской крови, и: новое правительство декларировало, что оно будет всеми мерами противодействовать моей высадке на берег. Такова была обстановка, встретившая меня во Владивостоке. Я решил остановиться на рейде и, обдумав создавшееся положение, поискать путей к выполнению моего плана, связанного с намеченными шагами барона Унгерна в Халхе.

Около 10 часов утра «Киодо-Мару» вошел на рейд Владивостока. Берег был усыпан народом, среди которого выделялось особенно большое количество солдат. Не успел наш корабль бросить якорь, как к нему подошел катер под французским флагом. Был дан трап. На катере прибыл один из чинов французского консульства, имевший поручение вручить мне пакет от имени консульского корпуса Владивостока- Передав пакет дежурному офицеру, посланец уехал; я его не видел.

Вскрыв пакет, я обнаружил в нем постановление консульского корпуса, которым я предупреждался не высаживаться на территорию города Владивостока во избежание могущих быть на почве враждебного отношения ко мне правительства и населения беспорядков. Меня не могло не возмутить столь бесцеремонное вмешательство дипломатов в вопросы наших внутренних взаимоотношений, и я послал с ответом консульскому корпусу начальника иностранного отдела своей личной канцелярии г. К.В. Лучича. Ответ был редактирован в форме запроса, адресованного консульскому корпусу Владивостока, о том, не находят ли господа консулы, что я, как Главнокомандующий Российской армией, имею право предложить им покинуть российскую территорию, и не находят ли они, что их письмо ко мне как к главе российской национальной власти начнется не чем иным, как вмешательством во внутренние политические дела России. Инцидент был исчерпан на том, что я получил извинение от старшины консульского корпуса, который объяснил причины выступления консулов против меня неправильной информацией правительства и его просьбами воздействовать на меня в смысле отказа от высадки на берег.

Мое пребывание на Владивостокском рейде вызвало посещение меня большим количеством делегаций от разных групп населения и политических организаций. Все они выражали негодование образом действий Меркуловых, находя их преступными перед делом борьбы с коминтерном. Конечно, я ни минуты не обольщал себя надеждой, что мне удастся заставить Меркуловых уйти, без того чтобы не пришлось вступить в вооруженный конфликт с поддерживающими их частями армии, чего я совершенно не допускал; и все делегации, посетившие меня, расценивались мною лишь как фактор, подтверждающий лживость Меркуловых о неприемлемости меня для большинства населения Приморья. Тем не менее надо было искать какой-то выход из созданного Меркуловыми тупика. Я срочно отправил к генералу барону Унгерну монгольского князя Цежена с указанием о прекращении движения на запад и о необходимости связаться с генералом Чжан Куй-ю и монголами Внутренней Монголии, имея в виду выработанный нами план совместных с китайскими монархистами действий. К несчастью, к этому времени Азиатский корпус уже начал операции в направлении Байкала, на Мысовск, и вернуть его не представлялось возможным. Не имея еще донесений об этом движении барона Унгерна, я, обдумав положение, пришел к выводу, что при создавшихся условиях наилучшим выходом будет попытка моя уговорить Меркуловых остаться, если они так этого хотят, заниматься домашними приморскими делами, а мне не мешать идти на Хабаровск. Это мое решение было доведено до сведения Меркуловых, которые выразили желание вступить в переговоры со мною, на что я охотно согласился, выставив условием, что при ведении этих переговоров никто из иностранцев присутствовать не будет и решение всех вопросов должно зависеть от нас, без всякого вмешательства со стороны.

Первая встреча с Н.Д. Меркуловым произошла на борту парохода «Киодо-Мару». Я откровенно высказал Меркулову свой взгляд на него и па допущенный им и его братом образ действий, который, по моему глубокому убеждению, ведет к гибели и их самих, и все национальное дело, и спросил, сознают ли они, какая ответственность лежит на них и какую неприглядную роль играют они во всем этом деле. Н.Д. Меркулов мне заявил, что он сам и их правительство смотрят па положение вещей так же, как и я, но что якобы они получили предложение от некоторых политических группировок в Японии отмежеваться от меня, после чего им будет дан заем в 12 миллионов иен, а если понадобится, то и вооруженная поддержка. Насколько это было правдой, я не знаю, но реальные факты того времени решительно исключали возможность предполагать, что могли найтись какие-либо группировки, которые взяли бы на себя поддержку меркуловского правительства, хотя бы даже при условии полного моего отстранения от него. Лицо, якобы делавшее это предложение, в то время замещало должность официального драгомана русского языка при Штабе экспедиционных войск, а потому едва ли оно могло быть облечено столь важной дипломатической миссией со стороны правительственных кругов, с одной стороны, и вряд ли могло согласиться выступить по поручению частных группировок — с другой.

3 июня 1921 года я получил письмо от начальника военной миссии во Владивостоке полковника Гоми, в котором он выражал свое удивление, почему я настроен против возглавляемой им миссии, что выразилось в моем протесте против участия представителя миссии в переговорах между мною и Меркуловыми. Далее в своем письме полковник Гоми пояснил мне, что его единственным желанием является урегулирование вопроса с продовольствием беженцев в Никольске-Уссурийском и Гродекове и снабжение частей армии в этих районах, так как те и другие голодали. Я ответил полковнику Гоми, что тут, по-видимому, произошло какое-то досадное недоразумение, так как я не только никогда не протестовал против его участия в моих переговорах с правительством Меркуловых по этому вопросу, но даже уже обращался к нему с просьбой дать провиант и фураж для частей войск Гродсковской группы, ввиду того что Меркуловы отказались снабжать их, ссыпаясь на то, что будто бы полковник Гоми не дает согласия на пропуск продовольствия в Гродсково.

По выяснении дела оказалось, что Меркуловы извратили смысл моего протеста против участия кого-либо из иностранцев в наших политических переговорах, касавшихся внутренних российских дел, и распространили этот протест и на чисто технический вопрос снабжения голодающих беженцев, создавая таким образом умышленную путаницу и оппозицию мне со стороны всех, кого только можно было вовлечь в ряды ее.

В тот же день вечером я приехал на «Дыдымов». Там я нашел уже ожидавшими меня полковника Гоми, С.Д. Меркулова с двумя секретарями и еще несколько лиц. Я предложил начать заседание. На этот раз разбирались лишь вопросы о снабжении продовольствием как Гродеков-ской группы войск, так и частей, находившихся под командой генерала Вержбицкого во Владивостоке и других пунктах Приморья, на одинаковых условиях. Теоретически вопрос был разрешен удовлетворительно, что не помешало Н.Д. Меркулову на другой же день не подчиниться этому решению и отказать генералу Глебову и генералу Савельеву в выдаче необходимых продуктов из интендантских складов.

4 июня состоялось мое совещание с С.Д. Меркуловым на борту «Киодо-Мару», на котором мы решили обсудить политическое положение и найти обоюдно приемлемый выход из создавшегося тупика. Совещание это окончилось новым обострением наших взаимоотношений, ввиду того что С.Д. Меркулов продолжал настаивать на прекращении мною борьбы с большевиками, заявляя, что если я отстранюсь от активной деятельности, то и красные не смогут, при наличии иностранных штыков, уничтожить его правительство. В свою очередь, я пытался уверить Меркулова, что, во-первых, никакого займа от Японии в 12 миллионов иен он не получит; во-вторых, большевики никогда не согласятся на сохранение в Приморье какой-то меркуловской вотчины и, в-третьих, прежде чем последний солдат иностранной армии покинет Приморье, возглавляемое им правительство перестанет существовать. Главное же, на что я упирал, это тяжесть ответственности, которую взял на себя Меркулов, помешав мне и армии выполнить свой долг перед родиной, продолжая вооруженную борьбу с коминтерном до конца.

На это С.Д. Меркулов мне ответил, что перст Божий указал на него как на избранника, и Он, Всемогущий, поможет ему выйти из создавшегося положения. Этот «мистический» ответ и тупое упорство, с которым мой собеседник шел против логики и фактов, вывели меня из терпения настолько, что я не сдержался и сказал Меркулову, что сильно сомневаюсь, чтобы у Господа Бога нашлось время и желание заниматься братьями Меркуловыми.

На этом наше свидание закончилось. С.Д. Меркулов немедленно уехал с «Киодо-Мару», и больше я с ним не виделся.

 

 

Глава 8

ПРИМОРСКИЕ СОБЫТИЯ

 

 

Мирное строительство приморской государственности. Противодействие моему походу на Хабаровск. Лента телеграфных переговоров с красными партизанами. Необходимость моего личного появления в Тродекове. Подготовка тайной высадки. Путешествие на катере от Океанской до Надеждинской. Присоединение к Забайкальской казачьей бригаде. Переодевание. Ночевка и встреча с хунхузами. Прибытие в Никольск-Уссурийский. Смотр частям гарнизона. Первые впечатления в Тродекове. Столкновение отряда генерала Малакена с частями 3-го корпуса. Убийство полковника Глазкова.

 

Положение создалось весьма трудное. С одной стороны, я не имел никаких надежд убедить Меркуловых согласиться на мой поход на Хабаровск, с другой — мне совершенно не хотелось решаться па новый переворот во Владивостоке, ибо это повлекло бы за собой братское кровопролитие.

Я все же решил двинуть верные мне части на Хабаровск, в районе которого в то время не было сколько-нибудь крупных красных частей. Было, правда, на линии Никольск-Уссурийский — Хабаровск довольно много красных партизанских отрядов, но все они были весьма малочисленны по своему составу и плохо вооружены. Тут мне совершенно неожиданно пришлось столкнуться с непонятным противодействием со стороны военного командования моему походу. Моя разведка и агенты из штаба армии донесли мне, что генерал Вержбицкий принял твердое решение оказать вооруженное сопротивление частям Гродековской группы войск при попытке их выйти с места своего расквартирования в каком бы то ни было направлении.

Казалось бы, что движение моих войск в сторону Хабаровска никому, кроме красных, не угрожало; несмотря на это, противодействие мне в этом зашло очень далеко. С главного владивостокского телеграфа мне была доставлена лента разговора по прямому проводу между генералами Вержбицким и Смолиным. Содержание этого разговора мною воспроизводится в Приложении к настоящей книге, а также и протокол заседания президиума чрезвычайной сессии IIсоц. съезда, посвященный этому вопросу. Из этого разговора по прямому проводу видно, куда могут завести людей зависть, больное честолюбие и интриги.

Должен оговориться, что к этим интригам строевой состав «каппелевской» армии — ни офицеры, ни тем более солдаты — никакого отношения не имели. Интриговала небольшая численно группа «штабных», которых судьба щедро одарила тщеславием и коварством в явный ущерб понятию о воинской дисциплине и знанию своего долга перед родиной.

Все эти препятствия я решил преодолеть, лично явившись в Гродсково и приняв командование над квартировавшими там частями, тем более что мне было известно, что по распоряжению правительства части Маньчжурской дивизии (О. М. О.) и Забайкальской бригады, переброшенные во Владивосток для совершения переворота, должны были в скором времени отправиться назад в Гродсково. Если бы мне удалось сломить упорство братьев Меркуловых и получить возможность беспрепятственного движения на Хабаровск, я решил бы попытаться использовать свои связи в окружении маршала Чжан Цзо-лина и добиться его согласия на пропуск моих частей в Монголию. Однако для того чтобы привести этот план в исполнение, мне нужно было обмануть бдительность агентов правительства Меркулова, денно и нощно наблюдавших за тем, что делается на «Киодо-Мару», и озаботиться тем, чтобы момент моего отъезда с корабля не стал бы им известен. Я был осведомлен о том, что при моей попытке к высадке береговая охрана имела распоряжение стрелять по мне. Но еще мало было незаметно выбраться с парохода: дорога из Владивостока находилась под сильным наблюдением, и, таким образом, даже благополучно высадившись на сушу, не представлялось возможности выбраться из города незаметно. Решено было напять катер и ночью, подведя его к «Киодо-Мару», пересесть на него и двигаться по направлению к железнодорожной станции Надеждинская, на берегу Амурского залива, верстах в 60–70 от Владивостока. На берегу залива, около Надеждинской, меня должен был ожидать конный взвод забайкальских казаков с заводскими лошадьми для меня. Как я уже упомянул, гродековские войска получили распоряжение вернуться из Владивостока на отведенные им квартиры, и время моего предположенного прибытия на станцию Надеждинская было согласовано как раз с моментом прохождения Забайкальской бригады из Владивостока в Никольск-Уссурийский. Дальше было решено действовать сообразно с обстановкой, ибо трудно было предусмотреть все те препятствия, какие могли встретиться нам на пути.

Аренда подходящего катера и подготовка тайного моего выезда на нем были возложены на доблестного и верного офицера серба капитана М.А. Авдаловича. Это поручение было выполнить очень трудно, ибо первые же попытки найти подходящий катер обнаружили, что по распоряжению правительства все катера и моторные лодки были угнаны на станцию Океанская, в 17 верстах от Владивостока. К тому же план использования катера пришлось изменить, так как «Киодо-Мару» стоял на рейде и находился под неусыпным наблюдением с берега. Всякая попытка катера подойти к нему обратила бы на себя внимание и, безусловно, возбудила бы подозрение в заинтересованных лицах. Тогда решили зафрахтовать один из катеров на Океанской, якобы для прогулки офицеров в обществе дам, обставив каюту катера подходящим образом, т. е. накрыв стол, поставив цветы и погрузив на катер все нужное для пикника. 8 июня катер был подготовлен, и мы приступили к выполнению своего плана. В этот день я устроил вечерний прием на борту «Киодо-Мару», пригласив на него своих друзей — русских и японцев.

С борта к борту парохода приставали китайские лодки, подвозившие продукты, а к вечеру — лодки, привозившие и отвозившие гостей. Таким образом наблюдатели были подготовлены к тому, чтобы не обращать исключительного внимания на частый подход лодок к пароходу. Часов около одиннадцати ночи с одной из таких лодок к берегу направились я, генерал Савельев, два японца и два моих адъютанта. Оставшемуся на борту парохода адмиралу Безуару я дал инструкцию немедленно поднять трап и больше с парохода до утра никого не отпускать, дабы никто не мог сообщить на берег о моем исчезновении. Выгрузившись на берег и симулируя пьяную компанию, мы отправились к зданию Морского штаба, где нас ожидали заранее приготовленные автомобили. В эту ночь, кроме правительственных патрулей, выставленных для наблюдения за «Киодо-Мару», наши мелкие патрули ходили в порту и по всей Светланской улице и должны были вмешаться в случае моего задержания в пределах города. Однако мы вполне благополучно добрались до машин, причем на мне поверх формы был надет серый пыльник без погон и соломенная шляпа. Усевшись в автомобиль, мы так же беспрепятственно и благополучно доехали до станции Океанская, где пересели в катер, в командование которым вступил капитан 2-го ранга Чухнин. Быстро снявшись с якоря, мы двинулись в путь в направлении станции Надеждинская.

Погода нам не благоприятствовала. Поднялся сильный шторм, и хотя в заливе он был неопасен, неприятно было, что мы сильно запаздывали, имея в виду, что казачий разъезд уже дожидался нас на побережье. В результате опоздания нас застиг отлив в виду берега, что поставило нас в невозможность подойти к нему на близкое расстояние. Пришлось сигнализировать на один из маяков, чтобы нам подали лодку, хотя это грозило известной опасностью, так как за истекшую ночь оповещение о моем исчезновении и аресте могло быть уже разослано повсюду. Тем не менее другого выхода не оставалось. На наши сигналы с маяка пришла лодка, которую мы забрали, оставив маячных сторожей на катере. На лодке пришлось идти не менее полутора-двух верст. Вдали, на возвышении у берега, был виден казачий разъезд в полтора десятка коней. Выйдя на берег, я надел на себя форменную фуражку вместо шляпы и, сняв пыльник, был снова в форме. Поздоровавшись с казаками, я, не теряя времени, двинулся догонять Забайкальскую казачью бригаду, которая, как было согласовано раньше, как раз в это время проходила район станции Надеждинская, по пути из Владивостока в Никольск-Уссурийский. От начальника разъезда я узнал, что о моем исчезновении с «Киодо-Мару» уже стало известно и военные власти, предполагая, что я постараюсь присоединиться к своим забайкальцам, распорядились произвести обыск в бригаде и, если я буду обнаружен вес рядах, подвергнуть меня аресту, применив силу в случае, если я окажу сопротивление. Бригада, входившая в состав Гродсковской группы войск, была почти не вооружена, даже винтовки имелись далеко не у всех, не говоря уже о пулеметах и артиллерии. Не желая почти невооруженную бригаду подвергать возможности боевого столкновения из-за меня, я решил отделиться от нее и, взяв с собою трех казаков, двинуться в сопровождении своего адъютанта тропой через горы на деревню Алексеевку. Так я и сделал.

Путь был труден. Но его главная трудность заключалась не столько в неудовлетворительном состоянии дороги, сколько в необходимости перевалить через горный массив, сквозь который вел единственный железнодорожный туннель. Неизбежность прохода этого туннеля была учтена моими противниками, и разведка, высланная от бригады, обнаружила, что на вершине перевала хребта находится целый батальон с пулеметами. До перевала оставались всего одна-две версты. Нужно было немедленно искать какой-то выход, времени выжидать и раздумывать не было. Присоединившись вновь к бригаде, я пересел на строевую казачью лошадь, надел поверх своей формы грязный пыльник, казачью фуражку и взял через плечо винтовку, как то и полагается рядовому казаку. С моей фуражки была снята офицерская кокарда и фуражка передана одному из казаков. Я встал правофланговым 3-го взвода одной из сотен 2-го полка, и в колонне по три бригада подошла к туннелю. После некоторых переговоров командира батальона с начальником бригады полковником Сорокиным, который на вопрос, не нахожусь ли я в рядах бригады, ответил решительным отрицанием этого факта, было решено пропустить всю бригаду в колонне по одному между шеренгами развернутого батальона, для того чтобы каждый казак мог быть проверен. Пока — проходили первые ряды, этот своеобразный контроль был очень бдительным, но по мерс прохождения головного полка внимание осматривавших постепенно слабело, и у меня явилась уверенность в возможности благополучно пройти через контроль. Не знаю, как вышло, но я действительно благополучно прошел в рядах бригады, ничем не обнаружив своего присутствия. Пройдя перевал, бригада постепенно перестраивалась в колонну по три, и вторичное прохождение по ее фронту офицеров батальона оказалось не более успешным для них Отойдя около десяти верст от заставы, я вновь отделился от бригады и, как предполагал, двинулся через горы тропой прямо на деревню Алексеевку.

Со станции Надеждинская до места ночлега, который застал меня верстах в 14 от Никольска-Уссурийского, я сделал в этот день около 100 верст. Переход был нелегок, особенно со всеми переживаниями и маскарадами. Ночуя в большом селе на берегу р. Суйфун, в доме для проезжающих, мне пришлось пережить еще нападение на село шайки хунхузов, пришедших за получением выкупаза уведенных в плен сельчан. Мне посчастливилось заманить прибывших в село делегатов хунхузов в дом старосты, после чего я с помощью адъютанта обезоружил и арестовал их. Одного я велел отпустить и, указав ему на лагерь остановившейся невдалеке от села на ночлег казачьей бригады, передал ему, чтобы уведенные сельчане немедленно были возвращены в село без всякого выкупа. Остальные были задержаны в качестве заложников. К утру пленные вернулись по домам, а хунхузы ушли подальше от села.

Рано утром 9 июня за мной приехал в автомобиле начальник Гродсковской группы войск генерал Савельев, и я, сопровождаемый им и адъютантом, уже открыто въехал в Никольск. Часть гарнизона Никольска-Уссурийского — Забайкальская казачья дивизия, Отдельная Оренбургская казачья бригада, Сибирская казачья бригада и стрелковая бригада генерала Осипова остались верными долгу и стремлению к продолжению борьбы с красными. Эти части восторженно встретили мое прибытие и в тот же день представились мне надсмотру, в то время как другая часть гарнизона, во главе с генералом Смолиным, заперлась в казармах, ожидая в городе переворота. В мои планы, однако, не входили никакие перевороты, так как я стремился поскорее начать движение на Амур или добиться пропуска через полосу отчуждения КВЖД в Монголию, чтобы оказать своевременную помощь барону Унгерну. В данный момент я совершенно не имел намерения оспаривать у Меркуловых их власть, так как я совершенна не верил в прочность Приморской государственности и мой интерес к Приморью совершенно угас ввиду невозможности использовать его как базу для нового движения против красных. Насколько дело это было безнадежно, хорошо иллюстрирует следующий мой разговор с одним из крестьян деревни Алексеевки. Я спросил его, как население относится к тому, что делается во Владивостоке, и как он сам смотрит, крепка ли там новая власть. Крестьянин сначала извинился и сказал, что не знает, кто я, но, думая, что я тоже компаньон Меркуловых, он все же ответил на мой вопрос откровенно: «Какая же это власть, когда поломана вся снасть». Фразу эту мой собеседник мне пояснил так: когда все разрушено, бушует беззаконие. Сил у власти никаких нет, все разграблено, и никто в прочность се не верит. Поэтому что же можно ожидать доброго при этих обстоятельствах?

В тот же день в автомобиле я выехал из Никольска-Уссурийского в Гродеково, где был незабываемо встречен казачьим населением и оставшимися там моими частями.

Однако положение этих частей было весьма тяжелым, гораздо более тяжелым, чем я мог ожидать по докладам генерала Савельева. Оказалось, что отпущенные мною на приобретение оружия 700 тысяч иен были уже израсходованы. Оружие, правда, было заказано, но еще не получено в Гродскове, и войска фактически были почти безоружны. Обмундирование приобретено не было. Довольствие было очень плохое. Вокруг царила глубокая безнадежность, и не было выхода и надежд на улучшение положения, потому что ни помощи, ни средств ожидать было неоткуда.

Окончательная вера в возможность дальнейшей активной борьбы с красными, при наличии в крае Меркуловского правительства, была подорвана событиями в Раздольном, где произошло столкновение между оставшимися еще во Владивостоке частями Гродсковской группы и войсками 3-го корпуса генерала Молчанова. Это столкновение породило настолько сильное взаимное оскорбление между обеими группами войсковых частей, что только вмешательство японского командования предупредило возникновение новой гражданской войны между так называемыми «семсновцами» и «каппелевцами».

Раздольненские события произошли в день святых апостолов Петра и Павла 12 июля 1921 года и рисуются следующим образом; после моего отъезда из Владивостока там оставались еще части гродековского гарнизона, состоящие из пешего дивизиона маиьчжурцев и части сибирских казаков, под общим командованием генерала Малакена. Неприязненные отношения ко мне со стороны правительства и штаба армии были перенесены и на войска, остававшиеся мне верными, и эти войска терпели всякого рода притеснения со стороны как органов правительства, так и штаба. Дошло до того, что после моего тайного отъезда из Владивостока интендантство штаба армии прекратило им совершенно отпуск всякого продовольствия, что неизбежно повело к возникновению в частях настоящего голода. Получив об этом соответствующее донесение от генерала Малакена, я приказал ему, не входя ни в какие пререкания с правительством, вывести свой отряд из Владивостока и пешим порядком следовать в Гродсково.

Во исполнение полученного приказания генерал Малакен в ночь на 12 июля вывел свои части из Владивостока, взяв маршрут на Раздольное — Никольск-Уссурийский — Гродсково. В середине дня, подходя к селению Раздольному, отряд генерала Малакена был встречен группой офицеров штаба 3-го корпуса во главе с полковником фон Вахом, которые остановили отряд и предъявили генералу Малакену приказ штаба армии, гласящий следующее: «За неподчинение частей Гродековской группы правительству и самовольный вывод их из Владивостока генералу Малакену предписывается немедленно сдать все казенное вооружение, снаряжение и имущество, распустить офицеров, солдат и казаков на все четыре стороны, а самому явиться в сопровождении конвоя от штаба 3-го корпуса во Владивосток*. Это требование было подкреплено выводом навстречу отряду частей 3-го корпуса, которые, несмотря на большой праздник, производили строевое учение перед Раздольным, на пути следования нашего отряда. Генерал Малакен категорически отказался выполнить объявленный ему приказ, вследствие чего возникли пререкания и долгие переговоры с офицерами штаба корпуса, в результате которых генерал Малакен решил обратиться к японскому командованию в Раздольном. Взяв честное слово со своих собеседников, что он не будет арестован ими в пути, генерал Малакен направился к начальнику японского гарнизона Раздольного, которому и изложил все дело. На время отсутствия генерала Малакена заместителем его по командованию отрядом был оставлен полковник Глазков.

Командир японской части, квартировавшей в Раздольном, немедленно отправился на телеграф вести переговоры с Владивостоком и испросить оттуда инструкций. Только к вечеру генерал Малакен был вызван в штаб японского гарнизона, где ему было объявлено, что он со своим отрядом может следовать дальше.

Но как только части отряда, имея впереди сибирских казаков, а за ними обозы, окруженные пешими частями маньчжурцев, втянулись в поселок, они немедленно наткнулись на мост, закиданный проволочными рогатками, и на головную часть отряда набросилась вооруженная группа офицеров и солдат 3-го корпуса во главе с полковником фон Вахом, который лично бросил в казаков ручную гранату. Брошенная фон Вахом граната послужила сигналом к общему столкновению, в результате которого поднялась стрельба из винтовок, полетели гранаты и части отряда начали принимать из походного боевой порядок. Разворачиваться пришлось под огнем, и это послужило к тому, что с первых же выстрелов наши части понесли потери, в том числе доблестного офицера Генерального штаба полковника Глазкова.

Полковник Глазков — георгиевский кавалер Великой войны — прибыл в Забайкалье в составе войск Сибирской армии как начальник штаба одной из частей ее. Он остался верным своему долгу и в составе бригады генерала Осипова перешел в распоряжение начальника Гродековской группы войск. В этом столкновении он был тяжело ранен из окна дома берданочной пулей и скончался, не приходя в сознание, в самом начале столкновения.

Как только части отряда развернулись, они отогнали фон Ваха и его группу от моста и залегли, ведя перестрелку с ними. Около восьми часов вечера в дело вмешались части японского гарнизона. Взвилась тревожная ракета, заиграли пехотные рожки, и части японских войск выдвинулись с противоположного конца поселка в нашу сторону. Начальник гарнизона, вызвав к себе начальников обеих сторон, приказал прекратить стрельбу, отвести солдат фон Ваха в их казармы и приступил к разбору инцидента. После долгого разбирательства было установлено, что части 3-го корпуса являются ответственными за происшедшее столкновение, напав на отряд генерала Малакена и открыв по нему стрельбу без всякого повода с его стороны. В результате расследования генерал Малакен получил предложение перевести свой отряд в западную часть поселка и оставаться там, пока путь его дальнейшего следования не будет согласован в соответствующих инстанциях,

В Раздольном отряду пришлось задержаться еще на два дня, и только 14 июля ночью он получил разрешение следовать дальше, но был предупрежден, что штаб армии настойчиво требует выполнения своего распоряжения о роспуске отряда и аресте генерала Малакена, поэтому следует быть осторожным, чтобы не нарваться на вооруженное столкновение. Из Раздольного, везя с собою четырех убитых и семерых раненых, отряд беспрепятственно дошел до Никольска-Уссурийского, где присоединился к Забайкальской казачьей дивизии и после необходимого отдыха продолжал свой поход в Гродсково.

Это происшествие произвело очень тяжелое впечатление на всю Гродсковскую группу войск, и в частности на меня самого. Убийство полковника Глазкова, героя Великой и гражданской войн, популярного и любимого в войсках, убийство, совершенное своими же белыми собратьями по оружию, это бессмысленное убийство тяжелым камнем давило душу.

Обидно было сознавать, что взаимные распри в пашей среде способствуют успеху красных и сводят на иет всю борьбу с ними. В верхах армии интрига свила себе прочное гнездо, политиканство превалировало над всем, ему приносилась в жертву даже боеспособность армии.

Переговоры с апучинскими партизанами об уничтожении Гродсковской группы войск, нападение на отряд генерала Малакена, прекращение посылки продовольствия в Гродсково и обречение верных мне войск на голод — все это было предпринято с единственной целью — заставить меня уйти с политической арены, дабы братья Меркуловы могли строить мирную жизнь Приморского буфера в наивной надежде, что красная Москва будет спокойно взирать на это.

 

 

Глава 9

КОНЕЦ БЕЛОГО ПРИМОРЬЯ

 

Полная безнадежность положения. Задержка продовольствия и голод. Совещание начальников частей. Неудачи Унгерна. Мое решение. Отъезд из Приморья. Неопределенность дальнейших моих планов, Гензан. Сеул. Обед у генерала Ооба. Япония. Сердечное отношение ко мне японских офицеров. Возобновление партизанского движения в Приморье. Хабаровский поход. Воевода Дитерихс и его «Земская ратъ" Эвакуация Приморья. Подготовка эвакуации Гродековской группы на Сахалин. Областишки. Отход частей армии в Корею и Шанхай. Увлечение партийностью. Роль ее в государственном аппарате.

 

При создавшейся обстановке полной безнадежности положения я не имел возможности предпринять что-либо существенное для дела дальнейшем борьбы с большевиками. К тому же Меркуловы, прозевавшие мою высадку с «Кио-до-Мару» и приезд в Гродсково, решили принять все меры к тому, чтобы выжить меня оттуда. Продовольствие, закупленное мною на последние средства, было задержано в Харбине и могло быть пропущено в Гродеково только после моего отъезда оттуда. В Японии в то время пришли к власти сторонники мирного сотрудничества с советами, и, конечно, они не могли поддерживать меня, поскольку я являлся выразителем идеи продолжения вооруженной борьбы с красными. Экспедиция в Сибирь закончилась, хотя в Приморье еще оставались японские войска, поддерживающие порядок на железной дороге. На Гродсково был сделан сильный нажим в том направлении, чтобы заставить войска признать власть правительства и подчиниться ему, отказавшись от подчинения мне. Настал голод, в буквальном смысле этого слова, который продолжался две недели. Смягчить положение недоседающих войсковых частей и беженцев я мог только тем, что сам начал питаться из общего котла болтушкой из серой муки с кукурузой. Но эта мера давала, может быть, некоторое моральное удовлетворение, но реальной пользы ни делу, пи людом не приносила. Видя, что при создавшихся условиях я не могу побороть Меркуловых и примкнувших к ним противников вооруженной борьбы с красными и что положение становится совершенно невозможным, я решил собрать начальников всех частей, входивших в состав Гродсковском группы войск, с тем чтобы обсудить положение и найти приемлемый выход из него. В середине июля месяца такое совещание было созвано, и на нем собрались все начальники верных мне частей из района Гродскова и Никольска-Уссурийского. Я изложил фактическую обстановку и предложил высказаться всем присутствовавшим. Самым младшим из командиров был начальник моего личного конвоя полковник Буйвид, которому и предоставлено было первому высказать свой взгляд и настроения вверенной ему части. Затем последовательно высказались по старшинству все прочие командиры. Мнение почти всех начальников частей сходилось на том, что политика правительства, раздольнинские события и недоедание последнего времени ослабили в людях бодрость и стремление к продолжению борьбы. Все хотят отдыха прежде всего, и потому надежность частей должна быть взята под сомнение. Предположенный мною поход на запад через Маньчжурию в Халху, по предстоящим трудностям его, совершенно не давал шансов на благополучный исход, так как неразумно было вести всю эту массу плохо одетых и почти невооруженных людей: первое же сопротивление китайцев на нашем пути привело бы к сдаче наиболее слабых духом и дезорганизации остальных. Таково было единодушное мнение командиров частей. Не теряя еще надежды найти какой-нибудь выход, я предложил начальникам частей обсудить вопрос, нельзя ли привлечь к выполнению плана только добровольцев, вызвав таковых из всех частей. Результаты были до поразительности неутешительны. По докладу начальников частей, не было надежды на то, что в частях найдется достаточное число людей, готовых пойти на полную неизвестность и риск вооруженных столкновений не только с красными, но, возможно, и с китайцами.

Принимая во внимание, что к этому времени я получил сведения, что движение барона Унгерна к Мысовску потерпело неудачу и положение в Халхе складывалось не в нашу пользу, я решил, что дальнейшее мое упорство не может привести ни к чему, и потому вступил в переговоры с меркуловским правительством и японским командованием о ликвидации создавшегося положения и о готовности моей обсудить всякое предложение, которое будет мне сделано.

Для ведения переговоров во Владивосток был послан генерал-лейтенант Иванов-Ринов, исполнявший должность начальника моего штаба в Гродскове. Переговоры необходимо было вести в спешном порядке, ибо в Гродекове был форменный голод, поэтому я инструктировал генерала Иванова-Ринова ни в коем случае не затягивать дела. Переговоры закончились переводом частей войск Гродековской группы на общее довольствие с беженцами за счет складов продовольствия во Владивостоке, на чем настояло японское командование. Но это обусловливалось непременным и немедленным моим выездом из пределов Приморья за границу. Мне пришлось подчиниться этому условию, ибо я не видел иного выхода, чтобы обеспечить свои части продовольствием и прекратить голод, царивший в Гродеково.

Отъезд мой из Гродскова осуществился 14 сентября 1921 года. В этот день была закончена моя вооруженная борьба с большевиками на родной земле; прервано дело, начатое мною примерно в то же самое время года в Верхнеудинскс в 1917 году. Говорить о моих переживаниях не стоит, они должны быть понятны каждому, кто пережил крушение своих планов и мечты и кто относится к судьбам своей родимы и к счастью и благополучию родного народа не безразлично.

Выезжая из Приморья, я не имел определенного пункта Назначения, где предполагал бы остановиться на более или менее продолжительное время. Ближайшим местом остановки я наметил Шанхай, куда и направился через Гензан — Сеул — Японию. В Японии мне необходимо было повидаться с некоторыми друзьями из военного мира, но я не мог оставаться там на сколько-нибудь продолжительный срок времени, так как власти отказали мне в предоставлении права жительства не только па островах или в Корее, но и на территории японских концессий в Китае.

Во Владивостоке на пароход приехал проводить меня главнокомандующий японскими экспедиционными войсками генерал Точибана, обратившийся ко мне с трогательными словами напутственного приветствия и сочувствия. Нужно было знать дух и высокую порядочность носителей заветов самураизма, к каковым принадлежал генерал Точибана, чтобы понять глубокую скорбь и искреннее сочувствие его ко мне, как к человеку, подвергшемуся изгнанию только за то, что он стремился вести борьбу с коммунизмом до конца. Этих моментов я никогда не забуду, как не забуду рыцарского благородства военной среды Японии, с каковыми отнеслись ко мне се представители в дни крушения моей идеи и неудач на путях политической борьбы с мировым злом — коммунизмом. Независимо от изменившегося курса политики японского правительства, в то время стоявшего у власти, среди военных я встретил ту опору, которую мне могли предоставить только глубоко искренние друзья.

Гензан явился первым этапом эмигрантского периода существования как для меня, так, год спустя, и для всей почти российской дальневосточной эмиграции. Этот небольшой корейский порт, лежащий в глубине залива Броутона, вошел в историю дальневосточной эмиграции как первый иностранный пункт, в котором Российская национальная армия впервые выступила на трудовом фронте борьбы за право существования и за кусок хлеба насущного.

С пристани Гонзана я поехал прямо на станцию, где был составлен поезд из двух классных вагонов, В этом поезде вечером на другой день я прибыл в Сеул в сопровождении нескольких офицеров из штаба армии. По прибытии в Сеул меня немедленно проводили в резиденцию генерал-губернатора Кореи генерала Ооба, бывшего в дни интервенции начальником 3-й дивизии в Чите. Во дворце генерал-губернатора я встретил весьма радушный и почетный прием. Особенно тронуло меня то обстоятельство, что к обеду генерал Ооба надел на себя имевшиеся у него русские ордена. Такое отношение ко мне показывало, что, несмотря ни на что, военная среда Японии не изменила своего доброго отношения ко мне и отчетливо понимала все то зло, которое песет с собой в мир коммунизм и попытки дипломатов сговориться с его носителями.

Через два дня я впервые увидел Японию. Приблизительное понятие о ней я имел по рассказам и литературе, и общее впечатление, создавшееся у меня об этой своеобразной стране, было правильно, но тем не менее меня весьма поразили общее благоустройство жизни, чистота и тщательность обработки миниатюрных, на наш взгляд, пашен. Особенно сильное впечатление на меня, привыкшего к просторам родного Забайкалья, произвела перенаселенность страны и непрерывно следующие одно за другим селения и города с большим количеством громадных фабричных сооружений и корпусов. В Японии я пробыл недолго, тем не менее мне удалось повидаться со всеми друзьями, собравшимися со всей Японии встретить меня.

В Кобе я впервые в своей жизни надел штатский костюм, который сшил мне местный портной. Это были подготовительные шаги к новым условиям эмигрантского существования, волею судьбы длящегося и по настоящий день.

24 сентября я оставил Японию и выехал в Шанхай, где мне пришлось пережить массу мытарств, вследствие чего я вскоре вынужден был покинуть его и перейти на нелегальное существование в Китае. В Приморье же после эвакуации экспедиционныхвойск европейских держав и САСШ Япония оставила свои войска еще около года. Точно такой же срок просуществовала и Приморская национальная государственность, руководимая братьями Меркуловыми, которых летом 1922 года сменил генерал Дитерихс.

Братья Меркуловы объявили мой отъезд из Приморья как необходимое условие для сохранения Приморского района от посягательств красной Москвы, ввиду моей непримиримости в вопросе прекращения гражданской воины. С моим отъездом с территории русского Дальнего Востока правительство якобы получило гарантию сохранения национальной государственности па этом последнем клочке Русской земли. Объяснение было весьма наивно, и вряд ли ему кто-либо серьезно верил. Не прошло много времени, как партизаны Анучпиского района, тс самые, с которыми велись переговоры о выдаче меня и уничтожении Гродсковской группы войск, начали проявлять активность и этим заставили правительство серьезно задуматься о судьбе своего положения в будущем.

По мерс эвакуации японских войск из Приморья росла активность Красной армии, приведшая в конце концов военное командование к необходимости взяться за оружие.

При этом самым печальным было то, что, несмотря на грозившую извне опасность, высшие чины Приморской армии продолжали вести чудовищные интриги, разлагая этим войсковые части. Из-за политических комбинаций, в которых деятельное участие принимал штаб армии, не было времени подготовить армию к новой кампании. Полагаясь на русское «авось», начали наконец лихорадочно готовиться к возобновлению вооруженной борьбы с красными. Бои в хабаровском направлении носили серьезный характер. Войска проявили исключительную храбрость, и успех первое время был на стороне белых. Был взят Хабаровск, по после этого начались неудачи, и армия, понеся громадные потери убитыми, ранеными и, главное, обмороженными, вынуждена была отойти в район Никольска. Между прочим, даже красные отдали должное доблести войск во время хабаровского похода. В изданной красным Генеральным штабом книге «Хабаровская операция» говорится, что бой под Ином по своему упорству вполне может быть приравнен к боям Великой войны.

После неудачи хабаровского похода наметился явный раскол между командованием Приморской армии и правительством братьев Меркуловых. Правительство обвиняло командование в недостаточной продуманности военных операций, а командование бросало упрек братьям Меркуловым в том, что армия плохо снабжалась: во время лютых морозов в армию вместо катанок доставляли резиновые галоши. Кто был прав и кто виноват — судить, конечно, трудно, но большое число обмороженных говорит как будто за то, что упреки военного командования имели под собой много оснований.

В результате вражды верхов Приморской армии к правительству 31 мая 1922 года во Владивостоке произошел новый «переворот». Утром этого числа граждане Владивостока из громадных афиш, расклеенных по всему городу, осведомились, что «преступная власть братьев Меркуловых свергнута». Однако это свержение власти было только на бумаге: Меркуловы засели в бест под охрану морских стрелков адмирала Старка, имевшего свои взгляд и на правительство, и на военное командование. В городе получилось двоевластие, вернее всего, безвластие. Но присутствие японских экспедиционных войск позволило сохранить в городе порядок.

Ежедневно перед домом, в котором засели Меркуловы, собиралась громадная толпа парода и со вниманием слушала, как Н.Д. Меркулов «крыл» с балкона штаб армии. Как известно, Н.Д. Меркуловдо занятия поста военного министра был командиром речного парохода, поэтому понятно, что его «словесность» доставляла невзыскательным слушателям громадное удовольствие. Этот бесплатный Владивостокский балаган продолжался с месяц. Наконец вершители судеб Приморья пришли к заключению, что нужно «призвание варягов». Бросились в Харбин к Н.Л. Гондатти, но тот благоразумно уклонился от сомнительной чести сотрудничать с братьями Меркуловыми, Генерал Дитерихс оказался менее щепетильным и более сговорчивым. Он вскоре приехал во Владивосток и пришит на себя звание «Правителя Приамурского земского края и воеводы Земской рати».

Как человек военный, генерал Дитерихс принялся прежде всего за реорганизацию армии. Армию он назвал «Земскою ратью», полки — дружинами. На этом реорганизация и была закончена. Надо сказать, что существенной пользы она не принесла: дружины были так же малочисленны и плохо вооружены, как и прежние полки. Новые наименования воинских частей вызывали недоумение и у офицеров, и у солдат. Повышенная религиозность генерала Дитсрихса давала пищу многим кривотолкам в армейской среде. Генерала заглазно, конечно, титуловали не иначе, как Ваше Преосвященство.

Выезжая из Приморья, я предложил должность начальника Гродековской группы войск генералу Малакену. Однако последний, переживший столкновение в Раздольном и испытавший на себе всю неприязненность отношения к нам командования армии, отказался от моего предложения, и потому я оставил своим заместителем генерал-лейтенанта Глебова.

Узнав о реформах в армии генерала Дитсрихса, я учел неизбежную близость грядущей эвакуации и потому предпринял через своих друзей в Японии хлопоты о разрешении эвакуации армии на остров Сахалин. Японское командование прекрасно учитывало, что оставление солдат и беженцев на произвол красных грозит им поголовным расстрелом, и потому выразило свое согласие на содействие эвакуации остатков белых армий на Сахалин. Вследствие изложенных обстоятельств, я командировал своего адъютанта, войскового старшину Клока, во Владивосток для связи и информации генерала Глебова.

Но и в этом случае нас преследовала какая-то фатальная неудача. Мой совет об эвакуации на Сахалин не был выполнен ввиду того, что генерал Глебов дал себя увлечь организации сибирских областников, организации, оказавшейся дутой, введшей в заблуждение не только генерала Глебова, но и меня. Политические дельцы, создавшие эту организацию, убедили генерала Глебова в своих связях с антибольшевистскими организациями в советской Сибири, вследствие чего он и отказался от предоставленной ему возможности своевременно эвакуировать свою группу. Я не обвиняю в этом генерала Глебова, потому что сам вначале верил серьезности областников и мое доверие они использовали так умело, что я с большим трудом впоследствии освободился от их неимоверной липкости. Идея областничества была хороша в свое время и когда во главе ее стояли серьезные люди, представлявшие действительное общественное мнение сибиряков. В уродливом же преломлении приморской действительности эта идея переродилась в чистую авантюру весьма невысокой марки, в которой коренные сибиряки не принимали никакого участия.

В хаосе возникших в Приморье партий, программ и течений погибла идея вооруженной борьбы с большевиками. Остатки армий вместо Сахалина ушли в Корею и были выгружены в знакомом мне порту Гонзан. Там беженцам были предоставлены местными властями работы, но червь интриги и разложения не позволил использовать эту возможность для сохранения какой бы то ни было организации в частях армии. Генерал Глебов, несмотря на мои указания задержаться в Гонзане, в конце концов вышел оттуда и на нескольких судах направился в Шанхай, послав мне лирическую телеграмму; «Впереди одни просторы моря, мы без пристанища, жду указаний в Фузане".

По прибытии в Шанхай корабли постепенно были ликвидированы, так же как к оружие, привезенное с собою; люди распылились, и армия фактически перестала существовать.

На этом и закончился первый период борьбы русских националистов с властью коминтерна, скрывшегося в России под вывеской анонимного СССР и продолжающего и поныне развивать свою разрушительную деятельность благодаря попустительству иностранных правительств.

Подводя итоги этой эпохи, я вижу главную причину нашей фатальной неудачи в увлечении российской общественности партийными лозунгами и политической борьбой, начало которого следует отнести к предреволюционному периоду 1904–1905 и последующих годов. Политика революционного Временного правительства 1917 года создала такие условия, при которых вхождение в какую-либо партию являлось почти обязательным для каждого человека. Это был период, когда политические партии творили историю страны и принадлежность к партии была безусловно обязательна для всех, кто желал иметь какое-нибудь дело с властью. Увлечение партийностью доходило до того, что интересы партии ставились выше интересов страны и партии вмешивались во все распоряжения министров, командированных ими в правительство и обязанных согласовывать каждый свой шаг с пославшей их политической группой. Общеизвестен факт, что па одном из заседаний Временного правительства 1917 года Верховный главнокомандующий генерал Корнилов получил предупреждение от Савинкова быть осторожным в своем докладе правительству и не сообщать ничего секретного, ибо в правительстве заседали партийные дельцы, которые в интересах своей партии могли разгласить военные тайны государства и довести их до сведения правительств воюющих с Россией держав. И это было в тот период, когда власть еще не принадлежала большевикам и когда правительство считало себя национальным и готовилось довести войну до победного конца. Эти факты красочно свидетельствуют о том, что поборники партийности глубоко заблуждаются, не подозревая, что их деятельность может быть полезна лишь планам коминтерна. Легче разрушить здание, выбивая из него целые стены партийных звеньев, чем разбирать его по кирпичам, обрабатывая каждого отдельного человека.

Существование политических партии в стране свидетельствует о наличии в ней глубоких разногласий и раздоров между различными слоями населения, подтачивает устои национального единения и расшатывает фундамент государственности. В правильно организованном государстве появление партийности в самом аппарате государственного управления является немыслимым, ибо это означает подчинение интересов общегосударственных, национальных узким интересам партийных группировок. Такие группировки могут иметь свои клубы, свою организацию и проповедовать свои идеи без всяких попыток вмешательства в государственную жизнь страны. Интересы государства должны почитаться превыше всего, а потому поползновение нарушить их должно быть караемо, как тягчайшее государственное преступление, независимо от степени принесенного им вреда. По существу, какова бы ни была партийная программа, она не может внести что-либо повое в принципы, заложенные в основу государственности, — право на труд, уважение к собственности, свобода совести, собраний, слова и т. п. История развития политических партий показывает, что зачастую они руководятся кучкой дельцов, стремящихся подчинить интересы государства и нации своим личным интересам.

Как бы ни была в большинстве случаев совершенна и тщательно разработана программа партии, она всегда несет в основе своей идею защиты интересов одного какого-либо класса за счет или не считаясь с интересами всего населения страны. Усиление в стране партийности углубляет классовую рознь и в конце концов отравляет национальное сознание народа. Ни одна партия не ставила и не ставит своей задачей жертвенное служение государству, даже до самоуничтожения, ибо если бы такое сознание проникло в какую-либо партийную организацию, то самый факт уклонения ее с узкопартийного пути на путь общенационального, надклассового служения родине дал бы основание говорить уже об единой государственной программе, уничтожающей борьбу классов путем справедливого регулирования их взаимоотношений. Это уже не будет программа партии как таковой; это будет, скорее, основой социальных взаимоотношений на принципах сотрудничества всей нации, защищающей в равной мерс все слои населения.

Мы, россияне, должны помнить, что особенности нашего отечества, как в отношении этнографическом, так равно и в географическом, создают для нас необходимость совершенно отличной от прочих государств внутренней структуры, особенно в настоящее время, когда страна уже двадцать лет испытывает на себе тяжесть партийной диктатуры, жертвующей всем во имя интересов партии.

Увлечение партийной борьбой погубило нашу родину, и я твердо убежден, что теперь, наученный горьким опытом, народ наш не пойдет ни на какие партийные посулы. Лично я всегда придерживался таких взглядов, и, будучи вынужденным силою обстоятельств, изложенных выше, в сентябре месяце 1921 года временно прервать начатую мною активную борьбу с красными и выехать с родной земли, я решил использовать свой вынужденный отдых для подготовки себя к жертвенному служению родине в сотрудничестве со всем народом се, не допуская себя к ограничению какими-либо политическими программами и рамками.

 

 

⇐ Предыдущая45678910111213Следующая ⇒

Поделиться: