Судьба Учредительного собрания и проблема войны с Германией

 

Выборы в Учредительное собрание состоялись уже после Октябрьской революции, 12–14 ноября 1917 года. Однако захватившие власть большевики не сумели оказать определяющего воздействия на их ход. В результате победили на выборах социалисты-революционеры (52 % мест). На втором месте были большевики (25 %), на третьем – союзные им левые эсеры (6 %), на четвертом – кадеты (2, 5 %).

Это означало, что большевикам придется расстаться с только что захваченной ими властью, чего, разумеется, они не хотели. Сначала они попытались изменить соотношение сил внутри Учредительного собрания. Для этого находившийся под большевистским контролем ВЦИК 21 ноября 1917 г. издал декрет о порядке отзыва депутатов. В нём говорилось о возможности производить, «в интересах более точного отражения воли народа», перевыборы в городские, земские и, вообще, во все представительные учреждения, включая Учредительное собрание. Причем право отзыва депутатов предоставлялось Советам «как наиболее совершенным носителям идеи государственного принуждения»[554].

Однако депутаты эти решения проигнорировали, и они остались без последствий. Организационная работа по открытию Учредительного собрания лежала на Всероссийской комиссии по выборам. А её члены (кадеты и эсеры) считали, что Советы не могут диктовать свою волю всенародно избранному Учредительному собранию. Тогда 23 ноября 1917 г. СНК распорядился арестовать кадетов и правых эсеров из Всероссийской комиссии по выборам (Н.Н. Авинова, В.Д. Набокова, Л.М. Брамсона, Б.Э. Нольде, М.В. Вишняка). Комиссаром над ней был назначен большевик Моисей Урицкий[555].

Характерно, что иностранные дипломаты оставили этот акт безо всяких последствий. Наоборот, в это время отношения между советским правительством и Антантой заметно потеплели. 24 ноября 1917 г. британский посол Бьюкинен докладывал в Лондон о том, что большевики хотят установить «лучшие» отношения с союзниками[556]. А на другой день он, основываясь на телеграмме, полученной от своего шефа Бальфура, передал заявление для представителей печати вполне доброжелательное по отношению к Советской России[557]. Это нашло одобрение у Ллойд-Джорджа, считавшего, что открыто рвать с советским правительством нет необходимости. Англичан не смутило даже то, что большевики обрушили репрессии на депутатов Учредительного собрания, не позволив им открыть его в назначенный срок.

Учредительное собрание должно было начать работу 28 ноября 1917 года. Вся политически активная русская интеллигенция деятельно готовилась к этому событию. 23 ноября бюро ВЦИК первого созыва (не признавшее решения II съезда советов о провозглашении советской власти) организовало Союз защиты Учредительного собрания во главе с эсером В.Н. Филипповским. Его отделения затем были созданы во многих городах. Задача Союза заключалась в том, чтобы обеспечить 28 ноября открытие Учредительного собрания.

В этот день по всей стране прошли организованные Союзом демонстрации в поддержку Учредительного собрания. В Петрограде к Таврическому дворцу под лозунгом «Вся власть Учредительному собранию! » пришли по разным оценкам от пяти до ста тысяч человек[558].

Однако и большевики не дремали. 26 ноября 1917 г. Ленин подписал декрет «К открытию Учредительного собрания». Согласно этому закону оно могло открыться только, когда зарегистрируются не менее половины депутатов (400 человек). Между тем в столицу на тот момент успели приехать не более 100 народных избранников. Естественно в таком усеченном составе Учредительное собрание было не правомочно начинать работу, пусть даже и в назначенный заранее срок – такова была железная логика большевиков. И они подкрепили её сталью штыков. С утра 28 ноября 1917 г. Таврический дворец окружили солдаты-латыши – главная вооруженная опора Ленина.

Латыши отказались пропустить депутатов в здание Таврического дворца. Тогда один из народных избранников, знаменитый в будущем социолог Питирим Сорокин, залез на железную ограду дворца и обратился с зажигательной речью к демонстрантам. Под напором толпы ворота распахнулись, охранники-латыши были отброшены в сторону и депутаты ворвались в зал заседаний[559]. Однако депутатов оказалось всего 43 человека. Поэтому они ограничились тем, что объявили себя «частным совещанием» членов Учредительного собрания и единогласно решили отложить официальное открытие этого органа до прибытия достаточного для кворума числа депутатов, а пока ежедневно собираться в Таврическом дворце[560].

Хотя главную роль в «штурме» Таврического дворца сыграли эсеры, большевики решили воспользоваться событиями 28 ноября для нанесения удара по партии кадетов. Вечером этого дня члены Совнаркома приняли по проекту Ленина «Декрет об аресте вождей гражданской войны против революции». Он объявлял партию кадетов вне закона, а её членов называл «врагами народа». (Против выступил один Сталин)[561]. Ещё с утра красногвардейцы арестовали нескольких видных руководителей кадетской партии: графиню С.В. Панину, А.И. Шингарева, Ф.Ф. Кокошкина и П.Д. Долгорукова.

Шингарев, Кокошкин и Долгоруков до революции неоднократно совершали поездки в Европу и были хорошо знакомы западным парламентариям. Однако ни один европейский парламент не возвысил свой голос в защиту своих российских коллег, брошенных в Петропавловскую крепость.

Запад не смутило и то, что советское правительство быстро пресекло «частные совещания» депутатов Учредительного собрания, усилив охрану Таврического дворца, а также запретило митинги в Петрограде. Спокойно восприняли в Лондоне, Париже и Стокгольме и то, что 4 декабря 1917 г. Совнарком выдал ордера на арест Церетели, Чернова, Дана, Брамсона, Скобелева, Гоца за выпуск газеты «Революционный набат»[562], превратив тем самым депутатскую неприкосновенность в фикцию. Никакой реакции западных демократий не вызвал и расстрел демонстрации сторонников Учредительного собрания в Калуге 10 декабря 1917 г., когда было убито и ранено около 40 человек[563].

Наоборот, влиятельный советник президента США, полковник Хауз призвал Вильсона прекратить нападки в печати на Советскую Россию, дабы не толкнуть Советскую Россию в объятия Германии. Тогда же, в начале декабря 1917 года, Петроград посетил шведский банкир Ашберг, близкий к руководству правящей в Швеции социал-демократической партии. Он встретился с лидерами большевиков, а, вернувшись в свою страну, выступил с призывом признать советскую власть и возобновить торговлю с Россией[564]. В эти же дни руководство Великобритании предложило французскому правительству вступить в контакт с большевиками через неофициальных агентов и приняло решение направить в этом качестве в Петроград Брюса Локкарта[565].

Он будет принят в советской столице на самом высоком уровне. Ведь большевикам было очень важно, чтобы их власть получила международное признание. Поэтому правительство Ленина на фоне обличений мирового империализма не считало зазорным втихомолку демонстрировать свою готовность к сотрудничеству с Западом. В этой связи упомянем Бюро международной революционной пропаганды во главе с американцем Борисом Рейнштейном (при Пресс-бюро советского наркомата иностранных дел). Оно огромными тиражами издавало на немецком языке газету «Ди Факел», распространявшуюся среди германских солдат и всячески подрывавшую их боевой дух.

Советское правительство всё более выглядело для Запада разумным и удобным партнером. Только большевики смогут «убедить людей согласиться на возобновление войны», – доносил в Париж французский представитель в Петрограде Садуль: «Мы не имеем права рассчитывать на другие партии»[566]. Правые эсеры и меньшевики, по мнению Садуля, занимают «капитулянтскую позицию» и «куда охотнее, чем большевики пойдут на уступки по вопросам о Курляндии, Литве, о Польше и т. д.». Более того, среди них распространено мнение, что «в случае срыва брестских переговоров Учредительное собрание должно немедленно попытаться их возобновить»[567].

О подобных настроениях среди депутатов Учредительного собрания знал и британский посол Бьюкинен. 10 декабря 1917 г. к нему пришли В.В. Руднев (председатель фракции правых социалистов-революционеров в Учредительном собрании) и ещё один видный правоэсеровский депутат А.Р. Гоц. Они констатировали, что Россия не способна более продолжать войну, и спросили у Бьюкинена, как отреагирует Англии на обращение к ней Учредительного собрания с призывом превратить переговоры о сепаратном мире между Россией и Германией (начавшиеся 9 декабря в Бресте) в переговоры о всеобщем мире[568].

Бьюкинен ответил своим визитерам, что англичане будут продолжать войну. Ни в каких мирных переговорах Британия участвовать не хотела. Однако многие из её жителей настрадались от войны и желали её прекращения. Поэтому английскому правительству было бы очень трудно объяснить своим гражданам, почему оно отвергает призыв к миру, исходящий от демократически избранного органа власти страны-союзницы. В этой связи созыв Учредительного собрания для британских дипломатов был нежелателен. Точно так же, как и для большевиков. Таким образом, и Антанта, и ленинское правительство были равно заинтересованы в разгоне Учредительного собрания.

Подготовку к этой акции большевики открыто начали через три дня после визита Руднева и Года к Бьюкинену. 13 декабря 1917 г. «Правда» опубликовала Тезисы ЦК РСДРП (б) об Учредительном собрании. В них говорилось, что интересы революции стоят выше формальных прав Учредительного собрания, а его состав не соответствует воле народа. Поэтому Учредительное собрание должно безоговорочно признать Советскую власть и её политику, а также согласиться с переизбранием своего состава[569]. Левые эсеры эти установки полностью приняли[570], а западные дипломаты сделали вид, что ничего не замечают, или не хотят вмешиваться во внутренние дела России. По сути, это была косвенная поддержка большевиков. Вернее награда советскому правительству за правильное поведение на переговорах в Брест-Литовске.

Идеальным вариантом их развития для англичан и французов было бы выдвижение Германией возможно более широких территориальных притязаний к России. Это дало бы англо-французской пропаганде прекрасную возможность протрубить на весь мир о ненасытной алчности прусского милитаризма, наглядно доказывая, что справедливый мир с немцами невозможен, и они понимают только язык силы. Дальше оставалось дождаться того момента, когда советские представители отвергнут немецкие требования, как неприемлемые, и Россия возобновит войну с Германией.

События в Бресте развивались по похожему сценарию. Немцы на словах согласились с советским предложением мира без аннексий и с учетом права наций на самоопределение. Но выводить свои войска с захваченных территорий, пока идет война на Западе, отказались. Кроме того, германские дипломаты заявили, что Россия должна согласиться с отделением от неё Польши, Литвы и Курляндии, поскольку созданные их народами (под немецким контролем) органы власти заявили о стремлении к полной государственной самостоятельности.

Таким образом, Россия должна была понести существенные территориальные потери. Хотя вряд ли они были так уж тяжелы для руководителей советского правительства, учитывая их собственный лозунг о праве наций на самоопределение. Зато, приняв немецкие условия, большевики могли выполнить свое обещание дать стране мир и значительно упрочить поддержку среди населения. Вместо этого они вдруг начали готовиться к «революционной» войне с Германией.

15 декабря 1917 г. переговоры в Бресте были прерваны для консультаций дипломатов со своими правительствами. Условились, что они возобновятся 23 декабря 1917 года. Однако дело быстро пошло к тому, что вот-вот загрохочут пушки «революционной» войны. К этому советское руководство упорно склонял французский представитель Садуль, который, по собственному признанию, несколько недель вел среди большевистских лидеров активную кампанию в пользу создания добровольческой армии для войны с немцами, суля всестороннюю помощь Франции[571]. Поддержку Советской России гарантировали и американцы. Робинс и Джадсон добились от посла Френсиса разрешения пообещать Троцкому, что, в случае разрыва с Германией, Советская Россия получит из за океана амуницию, боеприпасы и кредиты[572].

Представители Англии и США даже предлагали советскому главнокомандующему Н.В. Крыленко по 100 рублей в месяц за каждого солдата– в случае продолжения войны с Германией. Разумеется, не эти рубли заставили большевистских вождей поставить на повестку дня вопрос о начале «революционной» войны с немцами. Ценой вопроса была власть над Россией. Ленину было нужно, чтобы Запад не вмешивался во внутренние дела России в случае разгона Учредительного собрания и отказался от поддержки Белого Дона. Ради этого вождь большевиков был готов вновь ввергнуть страну в войну с Германией.

Но выдержит ли её русская армия? Не покатится ли она назад под ударами немцев до самого Петрограда? Случись такое – и деньги, и боеприпасы, обещанные Антантой, не помогут. А вдруг и столица падёт? Немцы, взяв её, разумеется, не оставят власть в руках Совета народных комиссаров. Тогда революция погибла! Этого Ленин допустить не мог.

Поэтому, начиная с 15 декабря 1917 г., он несколько дней почти всё свое внимание уделял состоянию российских вооруженных сил. Армейские вопросы обсуждались на заседаниях Совнаркома 15 и 16 декабря. 17 декабря 1917 г. по предложению Ленина было созвано совещание представителей Общеармейского съезда по демобилизации армии. Для его участников Ленин составил длинный список вопросов. Главным из них был следующий: «следует ли с точки зрения состояния армии постараться затянуть мирные переговоры или революционный резкий и немедленный срыв мирных переговоров из-за аннексионизма немцев предпочтителен как решительный твердый переход, подготавливающий почву для возможности революционной войны? »[573].

Сам Ленин в это время склоняется к революционной войне. В проекте резолюции Совета народных комиссаров, составленной им 18 декабря 1917 г. черным по белому написано: «Пропаганда и агитация за необходимость революционной войны». И хотя в том же тексте несколькими строчками выше было обозначено намерение «продолжать мирные переговоры», однако предложение перенести их в Стокгольм, заведомо неприемлемое для Германии, означало шаг к их срыву. Тем более что параллельно намечались «усиленные меры по реорганизации армии» и «экстренные меры по обороне от прорыва к Питеру»[574].

В эти дни большевики не просто готовились к войне, но и чуть ли не провоцировали её. Именно так можно расценить воззвание к немецким солдатам не подчиняться приказам и сложить оружие, распространенное Петроградским телеграфным агентством[575].

Однако когда Ленин глубже ознакомился с реальным состоянием русских войск, то понял, что они полностью разложились и воевать не в состоянии. Вся надежда была только на добровольческие формирования. Но когда они ещё будут созданы? Делать нечего – нужно вести переговоры с немцами. И не просто вести, а заключить настоящий прочный мир с Германией. Видимо к такому выводу пришел вождь большевиков. Но эту мысль Ленину пока было нужно тщательно скрывать от представителей Антанты, особенно французов.

А тут как назло в Петроград приехал Шарль Дюма, секретарь члена французского правительства Жюля Геда. Дюма, видный социалист, депутат парламента, лично знал вождя большевиков по Парижу. 20 декабря 1917 г. он направил «дорогому товарищу» Ленину письмо с «братским социалистическим приветом» и просьбой принять его.

Попробуем предположить, в чём заключалась миссия этого посланца Франции. Французам нужно было любой ценой восстановить Восточный фронт. Кто станет его основой – советская армия, казаки Каледина, войска Центральной Рады – для Парижа было не принципиально. В конце концов, это могла быть и какая-то внешняя сила. В этой связи по поручения руководства Франции посол в Вашингтоне Жюссеран направил госсекретарю Лансингу ноту, в которой говорилось, что союзники должны послать экспедиционные отряды в Россию и взять под контроль Транссибирскую магистраль[576]. Но появление иностранных войск в России нужно было согласовать с советским руководством. Не для этого ли приехал в Петроград Дюма? Другой его целью, конечно, был срыв советско-германских переговоров в Бресте.

Однако Ленин уже решился на мир с Германией. Поэтому (и не только) интервенция Антанты в Сибири была для него крайне нежелательна. Обстановка за Уральским хребтом в это время накалилась до предела. 9 декабря 1917 г. чрезвычайный Общесибирский съезд в Томске принял резолюцию об организации временной Сибирской власти. А когда военно-революционный комитет Иркутска попытался разоружить юнкеров и казаков, то в городе вспыхнуло восстание против большевиков, продолжавшееся больше недели (8-17 декабря). В этой ситуации появление войск Антанты в Сибири могло создать для ленинского правительства очень большие трудности.

Но, видимо, откровенно обозначить свою позицию в личном разговоре с Дюма Ленин, не захотел. Он предпочел совсем избежать разговора со старым парижским знакомым. Кроме того, нужно было не дать французу встретиться с наркомом иностранных дел Троцким. Для этого внезапно был раздут скандал вокруг французской военной миссии. Троцкий 20 декабря 1917 г. вдруг предупредил Садуля, что желает иметь объяснения «по поводу деятельности французских офицеров в контрреволюционных кругах Украины, Дона и т. д.»[577]. (Как будто об этой деятельности Троцкий не знал раньше! ). Этот демарш, разумеется, не означал разрыва с Парижем. На другой день, 21 декабря, состоялось совещание Ленина с работниками народного комиссариата по военным делам об организации новой армии, и Садуль был подробно информирован о его решениях[578]. Зато инцидент вокруг французской миссии позволил отложить встречу Троцкого и Дюма[579].

Сам же Ленин 21 декабря 1917 г. послал Дюма записку с приветом и самыми лучшими пожеланиями от себя и Крупской, но с сожалением констатировал, что «личные отношения между нами стали невозможными, после того как нас разделили столь глубокие политические разногласия»[580] (Дюма был социалистом-оборонцем). Предлог был, конечно, довольно искусственным. Поэтому Ленин, чтобы избежать встречи с Дюма предпочел на время уехать из Петрограда. Одновременно из столицы был удален Троцкий. (Народный комиссар по иностранным делам был назначен руководителем советской делегации в Брест-Литовске).

В отсутствии Ленина и Троцкого советское руководство должно было успокаивать представителей Антанты общими фразами о подготовке Советской России к «революционной войне» и добиваться от них невмешательства в процесс подавления большевиками своих политических противников (разгон Учредительного собрания и очищение Дона от белых).

Эта сложная игра была начата Лениным очень искусно. 22 декабря 1917 г. вечером руководитель советского правительства был в народном комиссариате по военным делам. Там на совещании с участием Сталина, Подвойского, Склянского и начальника генштаба Н.М. Потапова он предложил отправить на фронт красногвардейские отряды Петроградского и Московского военных округов, одновременно начав формирование десяти корпусов новой социалистической армии общей численностью триста тысяч человек[581] (что, конечно, было чистейшей воды хлестаковщиной). И в эти же часы из Петрограда немцам была послана телеграмма о том, что советская делегация выезжает в Брест. Причем во главе её будет находиться не кто-нибудь, а народный комиссар по иностранным делам Троцкий[582].

23 декабря 1917 г. Ленин подписал удостоверения членам советской мирной делегации о том, что они уполномочены СНК вести переговоры в Брест-Литовске о заключении мира между Советской Россией и государствами германской коалиции. Затем Ленин утвердил декрет СНК об отпуске наркому по военным делам Н.И. Подвойскому 10 миллионов рублей на организацию добровольческих отрядов – для войны с той же коалицией. Двойная игра, таким образом, продолжалась. Но на заседании Совнаркома Ленин всё-таки показал, чего он хочет на самом деле, а что является искусным блефом.

Народный комиссар по военным делам Подвойский, который всерьез готовился воевать с немцами, предложил выпустить от имени СНК «Манифест о социалистической войне» с призывом создавать новую, социалистическую армию. Ленин тут же указал на несвоевременность такого шага и предложил прежде провести решение о создании новой армии через местные Советы[583]. По существу это означало затянуть время и сделать инициативу Подвойского невыполнимой.

Утром 24 декабря 1917 г. вождь большевиков выехал в санаторий «Халила» на Карельском перешейке (тогда часть Финляндии). Считалось, что Ленин находится там на отдыхе. Однако он продолжал держать руку на пульсе событий. Председатель Совнаркома регулярно получал из Петрограда доклады о ходе мирных переговоров в Брест-Литовске, а также беседовал о тактике партии в связи с открытием Учредительного собрания с некоторыми депутатами-большевиками. И ещё он много писал. С 24 по 27 декабря Ленин составил набросок «Из дневника публициста (Темы для разработки)», предварительные тезисы и окончательный текст «Проекта декрета о потребительных коммунах», а также статьи «Запуганные крахом старого и борющиеся за новое» и «Как организовать соревнование? ».

Интересно, что в этих текстах практически ничего нет о подготовке к революционной войне с Германией. Псовеем ничего о тактике большевиков в Учредительном собрании. Хотя как раз накануне отъезда Ленина из столицы (22 декабря) советские власти наконец-то назначили точную дату начала работы этого органа – 5 января 1918 года.

Неудивительно: открывали его большевики только для того, чтобы тут же ликвидировать. Большевистско-леовэсеровская часть его членов собиралась предложить Учредительному собранию признать, что власть должна принадлежать исключительно «трудящимся» в лице их полномочного представительства – Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Поэтому Учредительному собранию следует ограничить свою задачу одобрением уже изданных советской властью декретов и установлением коренных начал федерации советских республик России. А все подробности, включая конституции отдельных республик, должны определить рабочие и крестьяне каждой нации на своём собственном съезде советов. Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов был намечен на 8 января 1918 года. Ему и должно было передать власть Учредительное собрание. А само распуститься. Если же депутаты не захотят это сделать «по-хорошему», готовился силовой вариант их разгона.

23 декабря 1917 г. в Петрограде ввели военное положение. Был создан Чрезвычайный военный штаб с участием наркома по военным делам Н.И. Подвойского. В боевую готовность привели отряд красной гвардии. В столицу ввели полк латышских стрелков и сводный отряд моряков Балтийского флота[584].

Каким бы путем не прекратило свою деятельность Учредительное собрание – мирным или насильственным, в любом случае для Ленина названный орган принадлежал политическому прошлому России. А вождь большевиков уже думал о будущем этой страны. Контурам социалистического грядущего России и посвящены работы, вышедшие из под ленинского пера в эти четыре декабрьских дня, проведенные в Финляндии.

Сущность социализма – это «учет и контроль»[585], – провозглашает вождь. И смелыми штрихами набрасывает несколько «форм и способов практического учета и контроля за богатыми, жуликами и тунеядцами»: в одном месте «посадят в тюрьму десяток богачей, дюжину жуликов, полдюжины рабочих, отлынивающих от работы», в другом «поставят их чистить сортиры», в третьем «снабдят их, по отбытии карцера желтыми билетами, чтобы весь народ, до их исправления, надзирал за ними, как за вредными людьми », в четвертом – «расстреляют на месте одного из десяти, виновных в тунеядстве»[586]. Особенно занимает Владимира Ильича мысль о «принудительной организации всего населения в потребительные общества»[587], через которые только и могла бы осуществляться купля – продажа любых продуктов. Он даже пишет проект соответствующего декрета, в полной уверенности, что ничто не сможет помешать его проведению в жизнь: ни противодействие Учредительного собрания, ни война с немцами.

Учредительное собрание в его мыслях уже разогнано. С Германией же Ленин решил заключить сепаратный мир. Всё равно ведь в ближайшем будущем победит общеевропейская революция! Однако сам эту революцию нести в Германию на штыках Ленин не собирается. Отныне никакой революционной войны! Вернее так: «Революционная война держащего власть пролетариата может быть лишь война за упрочившийся социализм». Упрочившийся! А значит: «Сначала победить буржуазию в России, потом воевать с буржуазией внешней, заграничной, чужестранной»[588].

Но говорить об этом во всеуслышанье не стоит. Поэтому ни один из текстов, написанных в финском санатории, не увидит свет при жизни большевистского вождя. В конце декабря 1917 г. он по-прежнему ведет двойную игру, а советское руководство демонстрирует свою готовность к сотрудничеству с Антантой против Германии (хотя само возобновляет переговоры с немцами в Брест-Литовске).

И все же слегка свои карты Ленин приоткрыл. Он сделал это 29 декабря 1917 г., сразу после возвращения в Петроград, в беседе с французом Садулем (Дюма Ильич так и не принял). Вождь большевиков признал, что Россия может уступить грубой немецкой силе и подписать мир, «каким бы страшным он ни был». Конечно, этот мир будет всего лишь перемирием. Россия использует его, чтобы создать революционную армию, которая поможет «пролетариату Центральной и Западной Европы» (т. е. австрийскому и германскому) «избавиться от старого режима»[589].

Однако для Парижа эти успокоительные заверения мало чего стоили. Французов, несших главную тяжесть сухопутной войны, никакое длительное перемирие на Восточном фронте, а тем более мир, заключенный Россией и Германией не устраивали.

Хуже всего было то, что Центральная Рада, на которую в Париже как на антигерманскую силу возлагали большие надежды, откликнулась на приглашение немцев и тоже отправила свою делегацию в Брест. И, в довершение всех неудач французской дипломатии, государственный секретарь США Лансинг отклонил ноту Франции о союзнической интервенции в Сибири.

Теперь французы могли связывать возрождение Восточного фронта только с Доном и Румынией, а также с остававшимися на Румынском фронте русскими войсками генерала Щербачева.

Щербачев ещё в ноябре под давлением французов принял предложение Центральной Рады сформировать из войск Румынского и Юго-Западного фронтов особую Украинскую армию для борьбы с немцами. После начала украино-германских переговоров от этой затеи приходилось отказываться.

Но создание в Румынии армии под русским флагом и во главе с царским генералом неминуемо должно было натолкнуться на сопротивление Советской России. 22 декабря 1917 г. советский главковерх Крыленко приказал русским войскам с оружием отходить из Румынии в Бесарабию. Там они должны были стать бы опорой контролировавшегося большевиками и левыми эсерами Румчерода – Центрального исполнительного комитета съезда советов Румынского фронта, Черноморского флота и Одессы. Но это могло сорвать план румын по захвату Бесарабии. Поэтому румынские власти стали препятствовать передислокации русских войск, находившихся под большевистским влиянием.

31 декабря 1917 г. Ленин узнал о том, что 194-й Троицко-Сергиев-ский полк был окружён румынами, разоружён и отведён в тыл. В ответ по распоряжению Ленина был арестован весь состав румынского посольства и румынской военной миссии, включая посла Диаманди, а Совет народных комиссаров предъявил румынскому правительству ультиматум с требованием немедленного освобождения арестованных русских солдат и гарантий, что подобное впредь не повторится.

Эти действия Ленина являлись грубейшим нарушением международного права и вполне могли бы стать поводом для очень жестких действий Антанты. Но западные державы ограничились коллективным визитом своих дипломатов к Ленину 1 января 1918 г. с требованием освободить румынского посла. Примечательно, что председатель Совета народных комиссаров предписал выпустить румын только 2 января. После того как накануне вечером его автомобиль был обстрелян неизвестными.

Это было первое покушение на жизнь Ленина. По намеку видного деятеля партии эсеров Б.Ф. Соколова оно стало делом рук группы Федота Онипко, эсеровского депутата Учредительного собрания от Ставропольской губернии. Как активный участник революции Онипко в 1906 г. был сослан в Сибирь, откуда бежал во Францию. Там он учился в Сорбонне, ас 1914 г. служил добровольцем во французской армии. В конце 1917 г. Онипко входил в состав Военной комиссии ЦК партии социалистов-революционеров. Его план убийства Ленина был утвержден Военной комиссией, но категорически отвергнут ЦК. После того как о покушении стало известно, Центральный комитет эсеров официально отмежевался от этого акта[590]. Возможно, эсеровское руководство действительно не имело отношения к покушению и ставропольский депутат, стреляя в Ленина, действовал по указке французских спецслужб. Другой вопрос, что было целью данного акта: убийство Ленина или просто предупреждение? В любом случае председатель Совета народных комиссаров адекватно оценил ситуацию. Сразу после покушения он принял французского представителя Садуля и пообещал освободить Диаманди[591]. А потом нанес удар по правым эсерам.

Большевики арестовали деятельных эсеровских депутатов Учредительного собрания П.А. Сорокина и А.А. Аргунова. Арест народных избранников никакой реакции западных дипломатов не вызвал. Тем не менее, среди депутатов Учредительного собрания теплилась надежда на то, что представители стран-союзниц как-то защитят их от большевистского произвола. 3 января 1918 г. депутаты эсеры и меньшевики пригласили на свое совместное заседание капитана Садуля. Но слов поддержки они от него не услышали. Наоборот, француз заклеймил их «позорную и неискреннюю позицию» и завязал бурную дискуссию с руководителем эсеровской фракции Рудневым. Гнев Садуля вызвало признание Руднева о том, что «его партия ни за что не будет помогать большевикам в возобновлении войны»[592].

По сути, этим заявлением Руднев подписал приговор Учредительному собранию. Франция (похоже, последней из стран-союзниц) дала тайное согласие на разгон Учредительного собрания. И большевики (при поддержке левых эсеров) тут же приступили к подготовке этого мероприятия.

3 января 1918 г. Ленин написал проект постановления ВЦИК о том, что всякая попытка присвоить себе функции государственной власти в Российской Советской республике признается контрреволюционной, и будет подавляться всеми средствами[593]. Таврический дворец взял под охрану полк латышских стрелков[594].

Поздно вечером того же дня Ленин передал по прямому проводу в Брест-Литовск Троцкому предложение вернуться в Петроград[595]. Вероятно, прекращение переговоров в Бресте было частью платы за согласие Антанты на разгон Учредительного собрания. Кроме того, западным союзникам требовалось любой ценой сорвать заключения мира между Центральной Радой и немцами. Реализация названной цели достигалась только путем свержения украинского правительства. И сделать это могли лишь большевики. Поэтому ценность сотрудничества с ними для Запада многократно возрастала. Настолько, что на судьбу Учредительного собрания можно было просто закрыть глаза. Тем более что его депутаты 4 января решили, во что бы то ни стало провести постановление о мире, приняв соответствующее обращение ко всем воюющим державам. Кроме того, они планировали объявить о продолжении Россией переговоров с Германией[596]. Причем это пункт был поставлен первым в повестке дня.

Это окончательно отбило охоту западных дипломатов хоть как-то выразить свою симпатию детищу русской демократии. Ни один из послов Антанты не явился 5 января в Таврический дворец на открытие Учредительного собрания. Туда, однако, пришли представители западных спецслужб и журналисты. Но они находились отнюдь не среди депутатов от демократической оппозиции. Американцы Альберт Рис Вильямс и Джон Рид беседовали с большевистскими руководителями – Бонч-Бруевичем, Коллонтай, Луначарским, Володарским, Лениным. Эдгар Сиссон, сопредседатель комитета общественной информации США занял место рядом с Ольгой Каменевой, женой видного соратника Ленина, Л.Б. Каменева[597].

Ни американцев, ни француза Садуля ничуть не смутило то, что днем большевиками была расстреляна демонстрация сторонников Учредительного собрания. Погибло 12 человек. Среди них – внучка декабриста И.И. Горбачевского Елена[598]. В донесении капитана Садуля в Париж об этом нет ни слова осуждения[599]. Его симпатии целиком на стороне большевиков. Ещё бы, ведь 5 января 1918 г. они действовали так, как было нужно Антанте.

В этот день красные из Харькова начали наступление на Полтаву и дальше на Киев[600], чтобы свергнуть предавшую Антанту Центральную Раду. Тогда же Троцкий, прервав переговоры в Брест-Литовске, выехал в Петроград. Ну а ночью Учредительное собрание, чья деятельность не могла принести Антанте ничего, кроме проблем, было закрыто. ВЦИК принял декрет о его роспуске.

6 января 1918 г. председатель Американской федерации труда Гомперс предложил Вильсону направить приветствие Учредительному собранию. Однако президент США счел это «нецелесообразным»[601]. Принцип целесообразности заставил его и других лидеров Антанты поддержать не законный, избранный всем народом представительный орган, а узурпировавших власть большевиков.

 

⇐ Предыдущая3456789101112Следующая ⇒

Поделиться: