Год производства 1946 По использованию должно

                                                         Быть возвращено в Центральный

                                                          Архив МГБ СССР

.

Том переплетен в 1975 году. Это не первое переплетение. В томе – 150 страниц. Но видна более старая нумерация, которая менялась три раза.

 

Вторая папка, как и у всех, серого крафтового цвета. Это папка 2, Наблюдательное дело. Начато 30. 12. 46 года.

 

Открываю не сразу. Страшно. Открыв, сначала листаю, особо не вчитываясь. Допросы, кошмарные по своей нелепости. Доносы, часто знакомых людей…

 

 Лето, душно, в окно светит солнце. Не помню на какой странице мне становится плохо. Люди вокруг меня приходят в движение. Нашатырный спирт, что-то от давления, успокаивающие… Прихожу в себя. Никто не удивлен. Оказывается, это происходит практически со всеми посетителями в первый день. Все носят с собой лекарства, надо помогать друг другу. Я буду поступать также.

 

Постепенно привыкаю к обстановке. Знакомлюсь с соседями. С пожилыми сотрудниками архива. Странно. Но у меня создается впечатление, что мне начинают помогать понять, с чем я имею дело. Самое забавное - через пару дней я привыкаю к тому, что смотрю, к самой обстановке Архива КГБ. Мне и потом приходилось иметь с ними дело, помогая дочери Василия Гроссмана. Бумаги за тридцатые-сороковые годы бывали всегда готовы в срок. Ксерокопии делались даже с неожиданных для меня документов. Но я тоже ходила с лекарствами, помогая своим соседям преодолеть первый день. Кстати люди делились на две категории: одни открывали свои страшные папки, несмотря на то, что они там находили. Видела и других, которые, даже найдя дела своих родных, не решались их открыть. Возвращали обратно и уходили. Что ж, “Не судите. Да не судимы будете!”. Это действительно так, и каждый должен решать сам за себя. Что лучше, знание или покой?

 

Запомнился один эпизод. На второй для меня день стало нехорошо пожилой женщине, сидевшей напротив. После помощи и объяснений, как нужно себя здесь вести, мы немножко поговорили всей нашей небольшой компанией. Но, по-моему, она нам не представилась.

 

Через какое-то, довольно большое время, попадаю на юбилейный вечер любимого мною Левушки Разгона* (да простит меня дочь Рики за “Левушку”, но я привыкла мысленно называть его так, несмотря на возраст!), который происходил в зале Музея Герцена. Естественно, я опоздала, поэтому сидела где-то в конце зала. Дождалась перерыва между выступлениями и понеслась через весь зал к сцене, прижимая к груди огромный букет цветов и бутылку с шампанским. Расцеловавшись с Левушкой, бегу обратно на свое место. Вдруг кто-то хватает меня за юбку. Останавливаюсь. Пожилая дама: ”Скажите, мы с Вами в КГБ вместе не сидели?” Мгновенно узнаю. Это та, которой было плохо. ”Сидели! Конечно, сидели!” Это была жена писателя Данина, а дело ее родственника было забрызгано кровью.

 

Кстати, еще более удручающее впечатление, чем Архив КГБ, по ауре, по энергетике произвел на мою больную психику бывший Архив ЦК, находящийся в здании бывшего Института Маркса-Энгельса. После каждого посещения данного заведения, чтобы прийти в себя, я шла в церковь. Но самый замечательный момент был, когда я попросила директрису сделать мне одну ксерокопию. “С доносов ксерокс не делаем!” - получила я в ответ.

           

Немного отвлекусь. После работы в злополучном Архиве я прослыла среди знакомых большим специалистом по посещению данного места. Прихожу к Екатерине Васильевне Гроссман. “Мариночка! Звонили мне из Архива КГБ. Говорят, что у них “скопилось” очень много бумаг моего отца. Спрашивают, что с ними делать?” – “Дожили! Ну, а Вы что?” – “А я сказала, что вы так долго их хранили и сейчас вы один из самых надежных Архивов. Так что похраните еще, а я подумаю!”.

---------------------------------

*) Лев Эммануилович Разгон – писатель, правозащитник. До войны был в лагере в Коми.

 

          

С бумагами Гроссмана и Архивом была еще одна история. Один из американских “советологов“, наш с Екатериной Васильевной знакомый, писал книгу о ее отце. Ему постоянно требовались документы из Архива. Екатерина Васильевна иногда просила меня, как более молодую и вхожую туда, сбегать за какими-то бумагами для американского профессора. И вот очередной звонок из Америки с просьбой срочно выяснить одну из мелких деталей “посадок” двоюродной сестры Гроссмана. Звоню Кате, она звонит в Архив. Там были специально выделенные люди, занимающиеся делами репрессированных писателей. Они звонят мне и говорят, что придти нужно через три дня, ровно в 9 утра.

 

Прихожу, вызываю, жду. Выходит молодой человек. Выдает мне отлично сделанные ксерокопии (денег они там не берут), причем и копию для Екатерины Васильевны не забыли. Я потрясена четкостью работы. Говорю, что когда американская книжка будет готова, попрошу, чтобы прислали два экземпляра, для данного молодого человека и его шефа. Вдруг, мой визави вытягивается в струнку и говорит с искренним пафосом: “Я делаю это не для какого-то там американского профессора, а ради памяти писателя Гроссмана и из уважения к Екатерине Васильевне!”. А я, остолбенев, думаю, где же это я нахожусь, где так чтут память Гроссмана! Воистину: чудны дела твои Господи! Удивительна страна Россия!

 

Но вернемся в Архив КГБ. Очевидно, повторяю, современные сотрудники отрезали себя от тридцатых – сороковых годов.

 

“Почему Вы не спрашиваете ничего?” - это на второй день.

“А что спрашивать?” - “Какого цвета папку Вы смотрите? Красную. А теперь оглянитесь. Какого цвета папки у всех? Серые. Цвет папки Вашей матери значит, что ее дело находилось на особом учете у Берия. Кроме того, Вам крупно повезло. У Вас сохранилось Наблюдательное дело – это вторая папка. Это этап, и наша внутренняя переписка. Обычно, это уничтожается”.

 

Потом я спросила, почему менялись страницы, по моим подсчетам в деле должно быть не 150, а, по крайней мере, страниц 300. И почему ни в одном месте я не нахожу фамилию Берии, только Абакумов.

 

“А какой был год? Под Лаврентием Павловичем не раз шатался стул. Надоел он Хозяину, и чувствовал это. С Вашей матерью – перебор, поэтому несколько раз убирали страницы, компрометирующие и не только Берию”.

 

По моим сведениям у Берия были его, “личные” арестованные, в число которых попала моя мать. “Сидели” они отдельно, в особом коридоре. Кроме того, с июля по декабрь 1946 года, когда задним числом появляется ордер на арест, Женю именуют не по фамилии, а “арестованная номер 13”. Ну, чем не “железная маска”?

 

Да что моя бедная мама, у которой, по ее словам, “внешность подгуляла”. Летела, как бабочка на огонь. Оскорбила всемогущего грузина. Вот и сгорела! Ей мстили до того, что даже в этапных документах, когда отец явно договорился о смягчении приговора, а ей было сказано, что будет играть в Магадане в театре ссыльных актеров, так вот в этапных документах нахожу контрприказ:

 

 

(Совершенно секретно)

                    

⇐ Предыдущая1234567Следующая ⇒

Поделиться: